ого в указанном месте, обычно на узле фарватеров, то есть в точке их пересечения, где движение кораблей всего оживленнее. Дело, заметьте, происходило в темное время суток, вдобавок - без подробных карт! Вот почему шубинские постановки уважительно называли в штабе "ювелирной работой". Но Шубин не видел, как рвутся на его минах вражеские корабли. Ведь они ходили в шхерах днем, а он бывал там ночью. О том или ином потоплении узнавал уже спустя некоторое время - из штабных сводок. От этого победы казались отвлеченными, неосязаемыми, в общем ненастоящими. С чего же ему было любить шхеры?.. Команда шубинского катера разделяла неприязнь своего командира к шхерам. Перед минными постановками радист Чачко принимался нервно зевать, моторист Степаков протяжно, со стоном вздыхал, а боцман Фаддеичев, пышноусый коротыш, еще молодой, лет двадцати пяти, но уже придирчиво строгий, начинал "непутем" придираться к матросам. Но острее всех переживал юнга Шурка Ластиков. Распустив в недовольной гримасе рот, он говорил смешным ломающимся голосом: - Опять шхеры эти, шхеры! Нитку в иголку вдевать, да еще в темноте. Бр-р! - Попугайничаешь? - Боцман предостерегающе поднимал палец. - Вот я т-тебя! Но юнга не попугайничал. Он был влюблен в своего командира и невольно подражал ему во всем - в интонациях, в походке, в пренебрежительном отношении к шхерам. И очень любил цитировать его, впрочем не указывая автора. С этим связана была особенность шубинского звена: на нем почти не ругались. Когда-то Шубин считался виртуозом по части специальной военно-морской "колоратуры". Но однажды, проходя по пирсу, он услышал мальчишеский голос: "Торпедные катера по мне! Эх, и люблю же я скоростенку!" Затем - затейливое ругательство. И матросский хохот, подобный залпу. Шубин миновал группу матросов, вскочивших при его приближении (среди них был и Шурка), рассеянно ответил на приветствие. Где мог он слышать знакомые выражения: "катера по мне", "люблю скоростенку"? Позвольте-ка! Он сам говорил так! Вначале он почувствовал нечто вроде отцовской гордости. Будто кто-то с почтительной завистью сказал ему: "А сынок-то как похож на вас!" Но, поразмыслив, он смутился. Ведь мальчишка и "колоратуру" заимствовал у него! А уж это было ни к чему! Так возник выбор: либо юнге продолжать ругаться, либо Шубину перестать. Пришлось перестать... Шурка Ластиков считался воспитанником всего дивизиона торпедных катеров, но прижился у Шубина, - быть может, потому, что подобрали его именно шубинские матросы. Да, его буквально подобрали - на улице, как больного, голодного кутенка. Была весна 1942 года, самая страшная из блокадных весен. Несколько матросов брели по заваленной сугробами улице Чернышевского. Вдруг в перебегающем свете прожекторов они увидели впереди фигурку, крест-накрест перевязанную женским шерстяным платком. Это был мальчик лет тринадцати. Он стоял посреди улицы совершенно неподвижно, растопырив руки. Его внезапно поразила куриная слепота. Выяснилось, что несколько часов назад он схоронил мать. Отец погиб уже давно, под Нарвой. - А дома-то есть кто? - Нету. Две могучие матросские руки подхватили с обеих сторон Шурку, и его понесло по улице, словно бы попутным ветром. И опомниться не успел, как очутился в казарме на канале Грибоедова. Там размещались команды торпедных катеров. Впоследствии в дивизионе с гордостью говорили: "Наш юнга и дня сиротой не был!" И впрямь: после смерти матери прошло всего несколько часов, а он уже находился у моряков. Он быстро отогрелся среди них, откормился, приободрился. Никто не приставал к нему с утешениями, не поминал мать или отца. Все моряки были его отцами, заботливыми и взыскательными. Месяца не прошло после его "усыновления", как боцман уже громогласно отчитывал приемыша "с упором на биографию": - Ты зачем с юнгой из ОВРа [ОВР - охрана водного района] подрался? Я, что ли, приказывал тебе драться? Ты кто? Беспризорник? Нет. Пай-мальчик? Тоже нет. Ты есть воспитанник дивизиона торпедных катеров! Службы Краснознаменного Балтийского флота! Значит - из хорошей морской семьи. Правда, на Шуркиных погончиках вместо двух букв "БФ" - Балтийский флот - светлела лишь одна буква "Ю" - юнга. Погончики были узенькие - под стать плечам. Матросы шутили, что из пары погонов старшего лейтенанта Шубина можно свободно выкроить погоны для десяти гонгов. Чаще всего называли его помощником моториста, иногда сигнальщиком, хотя такой должности на катерах нет. Сам Шурка с достоинством говорил о себе: "Я при боцмане". В сущности, и с юнгой из ОВРа он подрался из-за того, что тот смеялся над ним и сказал, будто он служит за компот. Ну уж нет! Все знали в дивизионе, почему и зачем он служит. Конечно, присягу на флоте давали лишь достигшие восемнадцати лет. Шурке в 1942 году было всего тринадцать. Но в ту пору в Ленинграде мужали рано. И он, не ропща и не хвастаясь, наравне со взрослыми делал трудную мужскую, очень хлопотливую работу - воевал... Что же касается куриной слепоты, то она прошла очень быстро - с улучшением питания. Более того! Шурка прославился своей "глазастостью" и даже заслужил шутливое, но все же лестное прозвище: "впередсмотрящий всея Балтики". И заслужил его именно в нелюбимых им шхерах. Ставя мины в расположении противника, Шубин одновременно выполнял разведывательные задания. Уже на отходе, освободившись от мин, он позволял себе немного "поозорничать". Заметит на берегу вспышку: зажжется - потухнет, зажжется - потухнет. Это налаживают прожектор. Стало быть, там прожектор?.. Очень хорошо! Шубин увеличивал обороты моторов. За кормой появлялся бурун - катер обнаруживал себя. Тотчас берег оживал. Метались длинные, простертые к Шубину руки прожекторов. Тукали пулеметы, ухали пушки. Ого! Островок-то, оказывается, с огоньком! Боцман тоже открывал огонь из крупнокалиберного пулемета, стреляя по прожекторам. Надо еще сильнее "раздразнить" противника, чтобы обнаружить побольше огневых точек на берегу. Выбравшись на плес, Шубин сбрасывал за борт дымовые шашки и проворно отскакивал на несколько десятков метров. Пока береговые артиллеристы с тупым усердием молотили по дыму, расползавшемуся над водой, он, стоя в стороне, наносил на карту расположение батарей, подсчитывал по вспышкам огневые точки, уточнял скорострельность и калибры орудий. Шубин с пустыми руками на базу не возвращался никогда. - Там мины выгружаем, - небрежно говорил он, еще круче сдвигая набок фуражку. - Оттуда кой-какие пометочки доставляем. Порожняком чего же ходить? Расчету нет. Как говорится, бензин себе дороже... Но наиболее важную "пометочку" Шубин прихватил в начале навигации 1944 года, которая началась в середине мая. Звено катеров, разгрузившись от мин, уже возвращалось домой, как вдруг Шурка-впередсмотрящий негромко сказал: "Свет!" Шубин тотчас застопорил ход. Огонек над водой был вертикальный и узкий, как кошачий зрачок в ночи. Чуть поодаль возник второй, дальше третий, четвертый. Ого! Да тут целая вереница фонариков! Это фарватер, огражденный вешками с фонариками на них! Такого моряки еще не видали никогда. Шубин прижался к берегу, продолжая наблюдать. Вдруг огоньки закачались, потревоженные волной, потом начали последовательно исчезать и снова появляться. Длинная тень бесшумно скользила вдоль фонариков, заслоняя их. Еще мгновение - и снова темно, огоньки потухли. Что это было? Баржа? Катер с низкой осадкой? Или подводная лодка? Если подводная лодка, то, судя по тени, она двигалась, выставив над водой только часть своей рубки, подвсплыв наполовину. Зачем было принимать такие предосторожности в тылу своих гарнизонов, тем более ночью?.. ФВК? Да, это был ФВК, но не просто ФВК. На штабных картах остро отточенным карандашом нанесены ломаные линии. Против каждой из них стоит: ФВК N_1, ФВК N_2 - то есть фарватер военных кораблей. Ведь и среди собственных своих минных банок, сетей, бонов приходится двигаться с опаской, обходя их бочком. Это как бы ход конем, многократно повторенный. И для разведчика всегда соблазнительно разгадать этот ход, понять тайну зигзага - число и порядок поворотов. Вновь обнаруженный ФВК был не только секретным: он был необычным. Для вящей безопасности его даже обвеховали плавучими огоньками! Что же это за цаца такая передвигается по нему? Шубину, конечно, до смерти захотелось приспособить аллею фонариков для себя, для своих секретных прогулок по тылам врага. Лихая была бы штука, и как раз в его вкусе! Но фонарики больше не зажигались. Светящаяся тропа в шхерах поманила и мгновенно исчезла, будто ее и не было никогда. 2. ОСОБО ЦЕННЫЙ ГРУЗ Командир островной базы поднял сердитые глаза на Шубина: - Не шхеры - ящик с сюрпризами! Того и жди, какая-нибудь новая пакость вдруг выскочит. - Он побарабанил пальцами по столу. - Придется в шхеры еще разок! - Есть, хорошо! - с обычной четкостью "отрубил" Шубин, и даже туловище его, выражая стремительную готовность, подалось вперед. Но лицо, увы, не сработало в такт с туловищем. - Без мин, без мин! - поспешно сказал командир. - Беспокоит эта светящаяся дорожка. Темно на карте у меня. Ведь это плохо, когда на карте адмирала темно? Шубин повеселел, поняв, что речь идет не о минных постановках. - Это я мигом, товарищ адмирал! Как говорится, одна нога здесь, другая - там. Подстерегу эту бэдэбешку [БДБ - быстроходная десантная баржа] или подводную лодку - кто там ходит, - пристроюсь потихонечку в кильватер и... - Нет, поделикатнее надо. - Командир базы встал, плотнее прикрыл дверь. - Высадишь мне разведчика в шхерах, понял? - Обижаете, товарищ адмирал! Зачем посторонних людей впутывать? Мой юнга увидал светящуюся дорожку. Мы ее открыли, мы и закроем. - Ох! Жадный ты, Шубин, спасу нет! Вся грудь в орденах, все мало тебе! - Да разве я из-за орденов!.. Домой Шубин вернулся очень недовольный адмиралом. - Не дает закруглить с этой светящейся дорожкой, - пожаловался он гвардии лейтенанту Князеву. - "Прикажу, говорит, разведчика потолковей подобрать, чтобы немецкий хорошо знал". - "Да я сам, докладываю, неплохо знаю. В училище при кафедре дополнительно занимался". Нет, уперся и уперся! Ты же знаешь его!.. Ночное небо было затянуто тучами, моросил дождь. - Погодка как на заказ! - бодро сказал боцман, желая поднять настроение своего командира. Тот, однако, промолчал. В назначенный час Шубин на своем катере перешел к северному причалу. Под дождем сутулился разведчик базы Селиванов. Шубин спрыгнул на заскрипевшие доски настила, козырнул. Селиванов вяло усмехнулся: - Ну и муть нынче! Только по швартовке узнаешь друзей! Но Шубин не был расположен к шуткам. - Тебя высаживать? - Нет, девушку одну. Шубин поморщился: - То-то опаздывает. Девушки всегда опаздывают. - Тебе просто не везло. Попадались неаккуратные. Из темноты выдвинулось нечто конусообразное, с надвинутым на лоб капюшоном, в расходящейся колоколом плащ-накидке. Матово сверкнули два чемоданчика, скользких от дождя. Товарищ Шубина прошлым летом высадил в тылу врага комсомолку-партизанку. "Головой отвечаешь! - сказали ему. - Катер утопи, сам погибни, но чтоб девушка была жива. Будет жива - большой урон нанесет врагу!" И точно! Вскоре узнали, что взорвано здание одного из немецких штабов, куда комсомолка устроилась уборщицей. "Такая тоненькая, худенькая, девчушка совсем, - растроганно повествовал моряк. - А силища-то какова! Запросто фашистский штаб со всеми потрохами на воздух!" Тогда еще у Шубина сформировалась шутка, одно из тех доходчивых острых словечек, которые так ободряли и воодушевляли его матросов. Случая только не было сказать. И вот - случай! Косясь на застывшую в ожидании команду, Шубин громко и весело сказал: - Внимание! Особо ценный груз везем! Не растрясти, беречь, не кантовать! И, пропустив девушку с чемоданчиками, взял ее под локти, немного приподнял и снова с осторожностью поставил на трап. Однако ситуация неожиданно обернулась не в его пользу. Шубина толкнули в грудь, да так, что он пошатнулся. Стараясь удержаться на трапе, он неуклюже схватил девушку в объятия, попросту сказать, уцепился за нее, чтобы не упасть. Со стороны, наверно, выглядело дико, глупо! За спиной Селиванов сказал, по обыкновению лениво растягивая слова: - Забыл познакомить. Метеоролог из Ленинграда, старший техник-лейтенант Мезенцева, а это... Мезенцева, не пытаясь высвободиться, но откинувшись всем корпусом назад, пренебрежительно сказала: - Что ж, и дальше будем так, в обнимку? Мы не на танцах, товарищ старший лейтенант! А глаза-то, глаза! Холодом обдало Шубина! Потом стало вдруг очень жарко - будто из-под ледяного душа сразу прыгнул под горячий. Девушка ко всему оказалась еще офицером и в одном с ним звании. В жизни не был в таком дурацком положении! А он терпеть не мог быть в дурацком положении! Он отступил на шаг, хмуро огляделся. Матросы на палубе таращили на него глаза, но не смеялись. Еще бы! Только улыбнись, посмей! По счастью, была возможность разрядки. - По местам стоять! - сердито, с раскатом, скомандовал Шубин. - Со швартовых сниматься! Все разбежались по своим местам. Смеяться-то стало уж и некогда! - Заводи моторы! Из выхлопов вырвалось пламя с дымом. Моторы яростно взревели. Катер Князева, ожидавший в море, выдвинулся из темноты. Пирс с Селивановым скрылся за косыми струями дождя... Катера шубинского звена шли строем уступа, почти рядом. Так веселее, бодрее в открытом море, да еще ночью. Оглядываясь через плечо, Шубин видел свой второй катер. Вася Князев, добрый малый, исполнительный и храбрый, но на редкость смешливый! Это, однако, повезло, что он не присутствовал при инциденте. "Мы не на танцах, товарищ старший лейтенант!" Ух! Будто наотмашь по лицу! Даже шутку не дала округлить, досказать насчет ценного груза. До боли в пальцах Шубин сжал штурвал. Случись это на эсминце или на "морском охотнике", он попросил бы девушку сойти с мостика, вежливо упрятал бы ее подальше в каюту. Но на торпедном катере кают нет. Обидчица оставалась тут же, за спиной. Она молча сидела нахохлившись в своей плащ-накидке. Моряки проявили о ней заботу, устроили на коробках с пулеметными лентами. Командир, боцман и механик своими телами прикрывали пассажирку от встречного ветра и брызг. "Дуется, - продолжал думать Шубин. - А чего дуться-то? Ну, может, неудачно пошутил, не удалась шутка. Бывает! Но ведь не зубоскалил, нет? Просто хотел подбодрить и ее и матросов, разрядить напряжение. Молода. Не понимает, как важна шутка на войне. А что за плечи взял, так по-хорошему же взял, по-дружески, не как-нибудь там..." "В обнимку"! И в мыслях не было никаких "обнимок". А она безо всякого ка-ак двинет локтем! Глупо! Не хватало еще плюхнуться в воду вместе с нею - при матросах и Селиванове! Наверно, Шубину стало бы легче, если бы он смог высказаться. Но обстановка не располагала к выяснению отношений. Катер подбрасывало, мотало. Того и гляди, прикусишь язык. И моторы ревели, как буря. Где уж тут отношения выяснять!.. Не был бы Шубин так занят и зол, наверно, залюбовался бы тем, как играет бурун за кормой. Клокочущая пена, вырываясь из-под винтов, сверкала, искрилась, будто подсвеченная изнутри. Это светились в воде микроорганизмы. Было похоже на рои светляков или мерцание смазанных фосфором часовых стрелок и циферблата. Да, красиво, но опасно! В открытом море еще терпимо, а вот у вражеского берега, в непосредственной близости от наблюдателей, прильнувших к окулярам своих стереотруб, дальномеров, биноклей... Шубин скомандовал: - Малый ход! - Есть малый ход! - ответил механик, который стоял на дросселях, управляя газом, то есть регулировал подачу топлива в моторы. Князев тоже сбавил ход. Торпедные катера приближались к шхерам. Теперь-то и начиналось самое трудное и опасное. Шубин положил право руля: - Еще убавь обороты! И с горечью, погромче, чтобы и пассажирка слышала: - Ну, теперь все! Как говорится: ямщик, не гони лошадей!.. Катера вплотную подошли к опушке шхер. Моряки закончили на ходу последние приготовления. Ватными матрацами прикрыли моторы от осколков, брезентом затянули снаружи смотровое стекло рубки, чтобы не отсвечивало при вспышках. Шубин надел темные очки. Сверкнет луч прожектора и сразу ослепит! С осторожностью втянулись в узкий пролив. Грязно-белая пелена висела над головой. Разорванные клочья ее цеплялись за борт и плыли по воде. Протискиваясь сквозь густой туман, крался Шубин лабиринтом шхер. Крался, как обычно, "на цыпочках", до предела уменьшив обороты моторов. И, можно сказать, почти зажмурившись, потому что много ли увидишь в таком тумане? Он шел по счислению. Юнге это объяснял так. "Представь себе, - говорил Шубин, - едешь ты в трамвае. Зима. Окна залепило снегом. Но знаешь, что надо сходить на десятой остановке. Вот сидишь и считаешь: первая, вторая, третья... Или еще вариант. Едешь в дачном поезде. Ночь. Пейзажа за окном никакого. Темно и темно. Но известно, что поезд идет до твоей станции ровно час. Вот когда начнет этот час истекать, тебе пора уже волноваться, смотреть в окно, спрашивать других пассажиров..." То и дело Шубин поглядывал на часы и проверял себя по табличке пройденных расстояний. Карта района покачивалась перед ним, слабо освещенная лампочкой под колпачком. Все расстояния, все зигзаги и повороты были известны, а также промежутки времени, за которые можно их пройти тем или иным ходом. Столько-то оборотов мотора - столько-то метров, это подсчитано еще весной на мерной миле. Но часы не только вели. Они подгоняли. Разведчицу надо было доставить в определенное место, высадить и обязательно уйти до рассвета. Ночи в мае коротки. А днем в шхерах как в муравейнике. По временам туман рассеивался - обычно он идет волнами, - и тогда Шубин спешил проверить себя по ориентирам. С напряженным вниманием вглядывался он в пятна, неясно вырисовывавшиеся в тумане: одинокие скалы, купы деревьев, близко подступившие к воде. Места опасные. Узкий пролив простреливается кинжальным огнем. Неожиданно во тьме прорезался светлый четырехугольник. Еще один! Второй! Третий! Четырехугольники беспорядочно вспыхивали и потухали. Тревога! Фашисты, выбегая наружу, открывают и закрывают двери блокгаузов. Сейчас - пальба! Шубин сердито взглянул на часы. Три минуты еще идти по прямой, заданным курсом. Отвернуть нельзя. Отвернуть разрешается лишь через три минуты, не раньше и не позже. Это шхеры! Над берегом взвились две красные ракеты. Вот как? Фашисты колеблются, затребовали опознавательные? Но Шубин нашелся и в этом, казалось, безвыходном положении. Это уже потом придумали насчет косынки. В бригаде со вкусом рассказывали о том, как Шубин вместо флага поднял на мачте пеструю косынку пассажирки. Ведя катер в перекрестье лучей, фашисты таращились на невиданный флаг. Селиванов утверждал даже, что они кинулись к сигнальной книге, пытаясь прочесть непонятный флажный сигнал. А хитрый Шубин тем временем вывел свои катера из опасного сектора обстрела. Но, как выражался Князев, "это была версия". И впрямь: дело-то происходило ночью, какие же флажные сигналы могут быть видны ночью? Неверно и то, что боцман по приказанию Шубина дал в ответ две зеленые ракеты - просто так, наугад, - и это случайно оказались правильные опознавательные. На самом деле Шубин поступил иначе. - Пиши! - скомандовал он. - Мигай в ответ! Боцман оторопел: - Чего мигать-то? - А чего на ум взбредет! Вздор! Абракадабру какую-нибудь... Да шевелись ты! Морзи, морзи! Боцман торопливо защелкал задвижкой сигнального фонаря, бросая на берег отблеск за отблеском: короткий, длинный, короткий, длинный, то есть точки и тире. Он ничего не понимал. Морзит? Да. Но что именно морзит? Просто взял и высыпал во тьму целую пригоршню этих точек и тире. Могло, впрочем, сойти за код. А пока изумленные фашистские сигнальщики разгадывали боцманскую "абракадабру", катера прошли нужный отрезок пути, благополучно отвернули и растаяли в ночи. - Удивил - победил, - сказал Шубин, как бы про себя, но достаточно внятно для того, чтобы услышала пассажирка. Вероятно, фашисты ожидали прохода своих катеров и приняли за них шубинское звено. Для высадки метеоролога командование облюбовало небольшой безымянный островок, очень лесистый. Что Должна здесь делать Мезенцева, моряки не знали. Остров, по данным авиаразведки, был безлюден. Оставалось только затаиться меж скал и корней деревьев, выставив наружу рожки стереотрубы наподобие робкой улитки. Моряки с лихорадочной поспешностью принялись оборудовать убежище. Была углублена щель между тремя привалившимися друг к другу глыбами, над ними натянута камуфлированная сеть, сверху навалены ветки. Дно щели заботливо устлали хвоей и бросили на нее два или три одеяла. Маскировка была хороша. Даже прут антенны, торчавший из щели, можно было принять издали за высохшую ветку. - По росту ли? - спросил Шубин. - А примерьтесь-ка, товарищ старший техник-лейтенант, - пригласил боцман. Девушка спрыгнула в яму и, согнувшись, присела там. Шубин заглянул ей в лицо. Перехватив его взгляд, она выпрямилась. - Укачало, - пробормотал боцман. - Еле стоит... Будь это мужчина, Шубин знал бы, что сказать. С улыбкой вспомнил бы Нельсона, который, говорят, всю жизнь укачивался. На командирском мостике рядом с адмиралом неизменно ставили полотняное ведро. Ну и что из того? Командовал адмирал. И, надо отдать ему должное, вполне справлялся со своими обязанностями. Пример с Нельсоном неизменно ободрял. Но девушке ведь не скажешь про это. И вдруг Шубин осознал, что вот они уйдут отсюда, а она останется - одна во вражеских шхерах! Он подал ей чемоданчики и наклонился над укрытием. - С новосельем вас! - попробовал он пошутить. - Теперь сидите тихо, как мышка, наберитесь терпения... - А у нас, метеорологов, вообще железное терпение. Намек, по-видимому, на его счет. Но Шубин был отходчив. Да сейчас и обижаться было бы неуместно. - Профессия у вас такая, - добродушно сказал он. - Как говорится, у моря ждать погоды. Девушка отвернулась. Лицо ее по-прежнему было бледно, надменно. - Вы правы, - сухо подтвердила она. - Такая у меня профессия: у моря - ждать - погоды... 3. СЕМЬДЕСЯТ ТРИ ПРОБОИНЫ Что-то все время саднило в душе Шубина, пока он вел звено на базу. Доложив о выполнении задания, они пришли с Князевым в отведенный для офицеров рыбачий домик, поспешно стащили с себя комбинезоны и, не обменявшись ни словом, повалились на койки. И вдруг Шубин почувствовал, что не хочет спать. Он удивился. Обычно засыпал сразу, едва коснувшись подушки. Но сейчас мучило беспокойство, тревога, чуть ли не страх. Это было на редкость противное состояние и совершенно непривычное. Шубин подумал даже, не заболел ли он. В точности не мог этого сказать, так как смутно представлял себе ощущения больного, - отродясь в своей жизни не болел. Совесть нечиста у него, что ли? Но при чем тут совесть? Приказали высадить девушку в шхерах, он и высадил. Что еще мог сделать? Доставил хорошо, в полной сохранности, и высадил по всем правилам, скрытно, секретно, а остальное уже не его, Шубина, дело. Но не помогало. Он вообразил, как девушка, сгорбившись, сидит в своем убежище, положив круглый подбородок на мокрые, скользкие камни, с напряжением вглядываясь в темноту. Изредка хлещет по воде предостерегающий луч. Он быстро катится к островку. Девушка невольно пригибает голову. Наклонный дымящийся столб пронесся над головой. Через мгновение он уже далеко, выхватывает из мглы клочки противоположного берега. И после этого еще темнее. И воет ветер. И брызги со свистом перелетают через вздувающуюся камуфлированную сеть... Шубин поежился под одеялом. Неуютно в шхерах ночью! А утром будет еще неуютнее, когда станут шнырять "шюцкоры" [катера береговой обороны], полосатые, как гиены, и завертятся рожки любопытных стереотруб на берегу. Нет, как-то ненормально получается. Воевать, ходить по морю, проникать во вражеские тылы - дело мужское. Девушкам, так он считал, положено тосковать на берегу, тревожиться за своих милых, а когда те вернутся, лепетать разный успокоительный и упоительный женский вздор. Хотя, пожалуй, это не вышло бы у старшего техника-лейтенанта. Девушка не та. Какой был у нее холодный, удерживающий на расстоянии взгляд! А потом она гордо отвернулась, закуталась в свою плащ-накидку, будто королева в мантию, и слова не вымолвила до самых шхер. "Да, такая у меня профессия, - сказала она, - у моря - ждать - погоды..." Что это могло означать? Зачем забросили метеоролога во вражеский тыл? Шубин оделся - потихоньку, чтобы не разбудить Князева. За окном был уже день, правда пасмурный. Солнце только подразумевалось на небе, где-то в восточной части горизонта. Пожалуй, стоит сходить на КП [командный пункт], повидаться с Селивановым, - он, кстати, дежурит с утра. Поглядывая на небо и прикидывая, не налетят ли вражеские бомбардировщики, Шубин миновал осинник, где темнели огромные замшелые валуны. Ноги вязли в песке. За поворотом, на мысу, он увидел множество чаек. Воздух рябил от снующих взад и вперед птиц. Их разноголосый немолчный крик наводил тоску. Шубин не любил чаек. Плаксы! Надоедливые и бесцеремонные попрошайки, вдобавок еще и воры - обворовывают рыбачьи сети! Летом на поляне было много цветов, высоченных, по пояс человеку. Бог их знает, как они назывались, но были величественные, красивые. Соцветие напоминало длинную, до пят, пурпурную мантию, а верхушка была увенчана конусом наподобие остроконечной шапки или капюшона. Вот такой букет поднести бы старшему технику-лейтенанту! Ей бы подошло. Но лета долго ждать... Блиндаж КП базы располагался в глубине леса и был тщательно замаскирован. Перед входом торчали колья. На них натянута была камуфлированная сеть, а сверху набросаны еловые ветки и опавшие листья. Пригибаясь, Шубин прошел под сетью, спустился по трапу. Со свету показалось темновато. Лампочки горели вполнакала, зато неугасимо. На КП не было деления на утро, день, вечер, ночь - военные сутки шли сплошняком. Недаром же говорят не "пять часов вечера", а "семнадцать ноль-ноль", не "четверть двенадцатого ночи", а "двадцать три пятнадцать". Селиванов заканчивал принимать дежурство. Его Предшественник снимал с себя нарукавную повязку - Атрибуты дежурного. На усталом лице его было написано: "Ох, и завалюсь же я, братцы, и задам же храпака!.." Он так вкусно зевал, так откровенно предвкушал отдых, что Шубину стало завидно. Вот ведь счастливый человек - заснет и думать не будет ни о каких девушках в шхерах! - Ты? - удивился Селиванов. - Не спишь? - Не спится. - Нельзя не спать. А если ночью в шхеры? - За Мезенцевой? - Собственно, не положено об этом, - сказал Селиванов, по обыкновению, солидно и неторопливо, - но поскольку ты ее высаживал... И этот секретный фарватер твой юнга обнаружил... Они прошли ряд маленьких комнат с очень низким потолком и стенами, обитыми фанерой. Адмирал отсутствовал. Посреди его кабинета стоял стол, прикрытый вистом картона. Селиванов отодвинул картон. Под стеклом лежала карта. Сюда по мере изменения наносилась Обстановка на море. Взад и вперед передвигались по столу фишки, игрушечные кораблики с мачтами-стерженьками. Стоя над картой, Шубин сразу, одним взглядом, охватил все, словно бы забрался на высоченную вышку. А на самом краю стола, в бахроме шхер, нашел тот узор, внутри которого довелось побывать ночью. Там торчала булавка с красным флажком. - Вот она где, подшефная твоя! - А зачем ее сюда? - Походная метеостанция. - А! Готовим десант? Селиванов заботливо закрыл стекло картоном. - Большая возня вокруг этого флажка идет, - уклончиво сказал он. - Две шифровки было уже из штаба флота. Но обязанности дежурного заставили его отойти от Шубина. Тот присел на скамью. Десант - это хорошо! Торпедные катера будут, наверно, прикрывать высадку. Перед десантом обычно создают группу гидрометеообслуживания. Надо проверить подходы, опасности у берега, накат волны, ветер, видимость, температуру воды. А заодно обшарить биноклем весь участок предполагаемой высадки - много ли проволочных заграждений, есть ли доты и другие фортификационные сооружения? Вот почему метеорологи идут впереди десанта. Перед шумной "оперой", так сказать, под сурдинку исполняют свою разведывательную "увертюру". Шубин долго ждал - что-то около часа. Наконец ему удалось перехватить Селиванова, пробегавшего мимо озабоченной рысцой. - Ну? Не договорил. - О чем? - Забыл! О десанте. Селиванов нетерпеливо дернулся, но Шубин придержал его за рукав: - Опасно, а? - Что? - Передавать о погоде из шхер? - Из нашего тыла, понятно, безопаснее. - Селиванов с достоинством посмотрел на Шубина. - Сколько раз я объяснял тебе: данные о погоде зачастую оплачиваются кровью! - Но почему девушку туда? - Мезенцева хорошо знает шхеры, до войны служила на Ханко. И с этим, по-прежнему взволнованный, неудовлетворенный, Шубин вернулся домой. А там уж не продохнуть от табачного дыма. В тесную комнатенку набилось человек пятнадцать, и все с папиросами или трубками в зубах. Офицеры дивизиона, идя завтракать, по обыкновению, зашли за Шубиным. По дружному хохоту он предположил, что вышучивают метеорологов. Так и есть! Среди катерников сидел гость - метеоролог. Азартно поблескивая глазами, Князев наскакивал на него: - Хиромант! Ты есть хиромант! Как дали вам, метеорологам, это прозвище, так и... На флоте с легкой руки знаменитого ученого и очень остроумного человека, инженер-контр-адмирала Крылова, принято было иронически относиться к метеорологам. Сам Шубин не раз повторял хлесткую крыловскую фразу: "К точным наукам отношу математику, астрономию, к неточным же - астрологию, хиромантию и метеорологию". Гость слабо отбивался. - Нет, ты пойми, - говорил он, - ты вникни. Чтобы предсказать погоду для Ленинграда, нужно иметь метеоданные со всех концов Европы. Погода идет с запада, по направлению вращения Земли. А в Европе повсюду фашисты. Вот и приходится хитрить, применять обратную интерполяцию, метод аналогов... Князев обернулся к Шубину: - Доказывает, что у них свой фронт - погоды и воевать на нем потруднее, чем на остальных фронтах. Все общество в веселом ожидании посмотрело на Шубина. Но Шубин на этот раз не оправдал надежд. - И правильно доказывает, - хмуро сказал он. - Молодой ты! Самое трудное на войне - ждать, понимал ешь? У моря - ждать - погоды... Вечером, будто гуляючи, Шубин прошелся мимо метеостанции, которая помещалась по соседству со стоянкой торпедных катеров. Белыми пятнами выступали в тумане жалюзные будки, где находились приборы. Над ними высился столб с флюгером. Это было хитроумное сооружение для улавливания ветра - от легчайшего поэтического зефира до грозного десятибалльного шторма. На макушке столба покачивалось металлическое перо с набалдашником-противовесом. Тут же укреплена была доска, колебания которой - отклонения от вертикальной оси - определяли силу ветра. Шубин представил себе, как девушка осторожненько, за ручку, вводит в шхеры военных моряков. Умница! Милая! Но как же ей трудно сейчас! За расплывчатыми, неясными в тумане очертаниями метеостанции виделась Шубину другая - тайная - метеостанция. Что, кроме рации, могла привезти девушка в своих чемоданчиках? Легкий походный флюгерок, психрометр для определения влажности, анероид для определения давления воздуха, термометр, секундомер... Наблюдения за погодой девушка производила с оглядкой, пряча переносной флюгерок за уступами скал или деревьями, ползком выбираясь из своей норы. Каждую минуту ее могли засечь, обстрелять. Вот что означало выражение: "ждать у моря погоды". А он-то как глупо сострил тогда! Утром доска флюгера занимала наклонное положение. Сейчас она стояла ровнехонько, даже не шелохнулась. Ветер стих. Прошел этот - очень длинный - день. Прошел и второй. С десантом, как видно, не ладилось. На рассвете третьего дня стало известно о движении вражеского конвоя, пересекавшего залив. Шубин получил приказание нанести удар по конвою четырьмя торпедными катерами. Когда он, затягивая на ходу "молнию" комбинезона, спешил к пирсу, его окликнули. Возле жалюзных будок стоял Селиванов. - Шу-би-ин! - орал он, приложив ладони рупором ко рту. - Подше-ефная! Шубин остановился как вкопанный. Но ветер относил слова. Удалось разобрать лишь: "Шубин", "подшефная", хотя Селиванов очень старался, даже приседал от усердия. Впрочем, багровое от натуги лицо его улыбалось. Ну, гора с плеч! Улыбается - значит, в порядке! Мезенцеву вывезли из шхер!.. Еще на выходе все заметили, что Шубин в ударе. С особым блеском он отвалил от пирса, развернулся и стремительно понесся в открытое море. - Командир умчался на лихом коне! - многозначительно бросил Князев своему механику. - Полный вперед! Однако обстановка была неблагоприятна - над Финским заливом висел туман. По утрам он выглядит очень странно - как низко стелющаяся поземка. Рваные хлопья плывут у самой воды, а небо над головой, в разрывах тумана, ясно. Коварная дымка особенно сгущается у болотистых берегов. Туман - отличное прикрытие от вражеской авиации. Но он мешал и нашим самолетам. Обычно они сопровождали торпедные катера и наводили на цель. Сегодня их не было. Приходилось обходиться своими силами. Время было около полудня, когда в редеющем тумане появилось пятно, неоформленный контур. По мере приближения начали прорисовываться более четкие силуэты. По корабельным надстройкам можно было определить класс кораблей. В составе каравана шел транспорт. Его сопровождали три сторожевика и тральщик. Торпедные катера, как брошенные меткой рукой ножи, с ходу прорезали полосу тумана и вырвались на освещенное солнцем пространство. Их встретил плотный огонь. Снаряды ложились рядом, поднимали белые всплески, но катера прорывались Мимо них, как сквозь сказочный, выраставший на глазах лес. Визга пуль за ревом моторов слышно не было. - Шубин круто развернулся и вышел на редан - поднял свой катер на дыбы, словно боевого коня. Вся суть и искусство торпедной атаки в том, чтобы Зайти вражескому кораблю с борта и всадить в борт торпеду. Сделать это можно лишь при самом тесном боевом Взаимодействии. Несколько торпедных катеров наседают на конвой, Отвлекая его огонь на себя. Другие вцепляются мертвой хваткой в транспорт, главную приманку, атакуют одновременно с нескольких сторон. И все это совершается с головокружительной скоростью, в считанные минуты. Рассчитав угол упреждения, Шубин нацелился на транспорт. Залп! Торпеда угодила куда-то в кормовые отсеки. Транспорт замедлил ход, но продолжал уходить. За спиной уважительно поддакнул пулемет. Боцман прикрывал своего командира короткими пулеметными очередями. Шубин описал циркуляцию. Вдруг осела корма, катер резко сбавил ход. - Осмотреть отсеки! Оказалось, что кормовой отсек быстро наполняется, вода продолжает прибывать через пулевые и осколочные пробоины в борту. Шубин не раздумывал, не прикидывал - весь охвачен был вдохновением боя: - Прорубить отверстие в транце! [транец - задняя кормовая стенка катера] Шурка Ластиков в ужасе оглянулся. Пробивать отверстие? Топить катер? Боцман пробил топором транцевую доску. Вода, скоплявшаяся в кормовом отсеке, стала выходить по ходу движения, и катер сразу выровнялся и увеличил ход. Да, сохранять скорость! Ни на секунду не допускать остановки! На третьей минуте боя осколком был поврежден один из моторов. Пресная вода, охлаждавшая цилиндры, начала вытекать из пробитого мотора. И опять решение возникло мгновенно: - Охлаждение производить забортной водой! Никогда еще шубинский катер не получал столько повреждений. Он был весь изранен, изрешечен пулями и осколками снарядов. Не мешкая, надо было уходить на базу. Но Шубин твердо помнил правила взаимодействия в бою. Вдруг все с изумлением увидели, что подбитый катер выходит в новую торпедную атаку. Он стремглав несся на врага, как разъяренный раненый кит. Шубин ворвался в самую гущу боя. Именно его вмешательство - в наиболее острый, напряженный момент - решило успех. Трех катеров было недостаточно для победы, но четвертый, пав на весы, перетянул их на нашу сторону. При виде выходящего в атаку Шубина немецкий транспорт, уже подбитый, начал неуклюже поворачиваться к нему кормой, чтобы уменьшить вероятность попадания. И это удалось ему. Он уклонился от второй шубинской торпеды. Зато Князев, поддержанный товарищем, успел выбрать выгодную позицию и, атаковав транспорт с другой стороны, всадил в него свою торпеду. Не глядя, как кренится окутанный дымом огромный корабль, как роем вьются вокруг него торпедные катера, Шубин развернулся. На той же предельной скорости, вздымая огромный бурун, он умчался на базу... Во флотской газете появился очерк "Семьдесят три пробоины". Именно столько пробоин насчитали в шубинском катере по возвращении. Эпиграфом к очерку было взято изречение Петра Первого: "Промедление времени смерти подобно". Бой расписали самыми яркими красками. Не забыли упомянуть о том, что, когда завеса тумана раздернулась и моряки увидели конвой, как назло, отказали ларингофоны. Однако командиры других катеров поняли Шубина "с губ", как понимают друг друга глухонемые. Они увидели, что тот повернулся к механику и что-то сказал. Команда была короткой. Характер Шубина был известен, в создавшемся положении Шубин мог приказать лишь: "Полный вперед!" И катера одновременно рванулись в бой! Это дало повод корреспонденту порассуждать о едином боевом порыве советских моряков, а также о той удивительной военно-морской слаженности, слаженности, при которой мысли чуть ли не передаются на расстоянии. Но, перечисляя слагаемые победы, он упустил одно из них... Корреспондент не знал, что Мезенцеву благополучно вывезли из шхер. Радость Шубина искала выхода, переплескивала через край. И вот - подвиг!.. Шубин получил флотскую газету вечером, стоя подле своего поднятого для ремонта катера. Свет сильных электрических ламп падал сверху. Механик и боцман лазали на четвереньках под килем, отдавая распоряжения матросам. Лица у всех были озабоченные, напряженные. - Про нас пишут! - С деланной небрежностью Шубин протянул газету механику. - Поднапутали, как водится, но, в общем, я считаю, суть схвачена. А пока моряки, сгрудившись, читали очерк, он отступил на шаг от катера и некоторое время молча смотрел на него. Заплаты, которые накладывают на пробоины, разноцветные. На темном фоне они напоминают нашивки за ранение. Правда, следов прошлогодних пробоин уже не видно, потому что катера заново красят каждой весной. Но и с закрытыми глазами, проведя рукой по шероховатой обшивке, Шубин мог рассказать, где и когда был "ранен" его катер. Здесь, в походном эллинге, застал Шубина посыльный из штаба. 4. БЕРЕГ ОБМАННЫЙ К ночи разъяснило. Багровая луна лениво выбиралась из-за сосен. Луна - это нехорошо. В шхерах будет труднее. А вызов к адмиралу несомненно связан со шхерами. Шубин засмотрелся на небо и споткнулся. Под ноги ему подкатилось что-то круглое, обиженно хрюкнуло, зашуршало в кустах. Еж! На Лавенсари уйма ежей. Шубин привычно поднырнул под сеть, растянутую на кольях. С силой толкнул толстую дверь и, очутившись в блиндаже, увидел бывшую свою пассажирку. Впервые по-настоящему он увидел ее - бе