з плащ-накидки и надвинутого на лоб капюшона. Будто упал к ее ногам этот нелепый пятнистый, с плотными, затвердевшими складками балахон, и она предстала во весь рост перед изумленным Шубиным! Статная, высокая. С гордо поставленной головой. В щегольски пригнанной черной шинели, туго перетянутой ремнем. В чуть сдвинутом набок берете, из-под которого выбивались крутые завитки темных волос. Вокруг нее теснились летчики. Она смеялась. "Конечно, окружена, - подумал с неудовольствием Шубин. - Такая девушка всегда окружена". Он козырнул и прошел к столу адъютанта. - Зачем вызывали? - Со шхерами что-то опять. Десант отменили, ты же знаешь. Шубин не утерпел и оглянулся. Мезенцева задумчиво смотрела на него. В руке белел номер флотской газеты. Ага! Прочла, стало быть, о пробоинах. Летчиков позвали к адмиралу. Шубин подошел к Мезенцевой. - Здравия желаю, товарищ старший техник-лейтенант, - бодро сказал он. - Разрешите поздравить с благополучным возвращением. - И вас разрешите - с потопленным транспортом! - Это товарища моего надо поздравлять. Он потопил. - Не скромничайте. Без вас бы не потопил. Вот - пишут в газете! Они сели рядом. - Поднапутали малость сгоряча, - сказал Шубин. - Глядите-ка: "Струи воды хлестали из пробоин во все стороны, напоминая фонтаны статуи Самсона в Петергофе". Не струи. Одна струя. И не во все стороны, а вверх. И еще: "Чем стремительнее мчался героический катер, тем выше задирался его нос, в котором зияли отверстия от пуль, и тем меньше их заливало водой". Уловка моя была не в этом. И назад я шел не на редане. - Ничего не поделаешь. Вокруг вас творится легенда. - Ну что ж, - охотно согласился Шубин, - творится так творится!.. Но вы еще больше молодец. Я бы, знаете, не смог, как вы. В одиночку! Спешенным! Без торпед и пулемета! - Надо было бы, смогли. Человек не подозревает и сотой доли заложенных в нем возможностей... Даже такой лихой моряк, как вы. - Мезенцева посмотрела на него искоса, с лукавым вызовом. Совсем по-другому держалась сейчас: непринужденно и весело, охотно показывая в улыбке ровные, очень красивые зубы (рот был тоже красивый, твердых, четких очертаний). Разговаривать, однако, приходилось с паузами, часто переспрашивая друг друга. В приемной было тесно, шумно. Мимо сновали офицеры, то и дело окликая и приветствуя Шубина или Мезенцеву. - Нет, думаю, не смог бы, - возразил Шубин. - Я знаю себя. Вот вырвался вчера на оперативный простор, отвел душу. А то на шхерных фарватерах этих - как акробат на проволоке. Сами видели. Она засмеялась. Разговор вернулся к тем же семидесяти трем пробоинам. - В рискованном положении, - сказал Шубин, - опаснее всего усомниться в своих силах. Ну, с чем бы это сравнить?.. Хотя бы с восхождением на крутую гору. Нельзя оглядываться, смотреть под ноги - надо только вверх и вверх!.. Он перевел дух - почему-то очень волновался. - Есть военный термин, - продолжал он, - наращивать успех, приучать себя к мысли, что неудачи не будет, не может быть! Мезенцева подсказала: - Создавать инерцию удачи? - Как вы понимаете все! - благодарно сказал он. - Это удивительно! С полуслова. Именно - инерцию!.. Я, например, стараюсь вспомнить перед боем о чем-то очень хорошем. Не только о боях, кончившихся хорошо, но и о самых разнообразных своих удачах. О тех личных удачах, которыми я больше всего дорожу. Такие воспоминания, как талисман... - Он вопросительно посмотрел на нее: - Может, смешно говорю? - Нет, отчего же? Очень верно, по-моему. Успех родит успех. Создается приподнятое настроение, в котором все легче удается, чем обычно. Не отрываясь Шубин смотрел на нее. - Вы умная, - прошептал он. - Вы очень умная. Я даже не ожидал. Мезенцева опять засмеялась, немного нервно. В разговоре об удаче все настойчивее пробивалась иная тема, какой-то новый, опасный подтекст. - Нас позовут сейчас к адмиралу. - Она сделала движение, собираясь встать. Но Шубин удержал ее: - Хотите, скажу, о чем, вернее, о ком я думал во вчерашнем бою? Интонации его голоса заставили Мезенцеву внутренне подобраться, как для самозащиты. - Хотите? - настойчиво повторил он, еще ближе придвигаясь к ней. Мимо прошли два офицера. Один из них негромко сказал другому: - Смотри-ка, Шубин атакует! - Уж Боря-то не промахнется, будь здоров! Они засмеялись. Шубин не услышал этого, а если бы и услышал, наверно, не понял - так поглощен был тем, что звучало в нем. Но Мезенцева, к сожалению, услышала. - Я думал о вас, - негромко продолжал он. - Нет, не отодвигайтесь. Я просто думал, какая вы. И еще о том, что мы встретимся. Мы не могли не встретиться, понимаете? Иначе, какой бы я был Везучий? Это прозвище мне дали - Везучий!.. Он улыбнулся своей открытой, мальчишеской, немного смущенной улыбкой. Но Мезенцева не смотрела на него и не увидела улыбки. Она чувствовала, что от этого объяснения в любви - и где? на КП! - у нее пылают щеки. Красивой девушке, которая находится среди молодых, легко влюбляющихся мужчин, надо быть всегда настороже. В любой момент может потребоваться деликатный или даже неделикатный отпор. Но никто еще не ставил Мезенцеву в такое нелепое положение. Стало быть, все видят, что Шубин "атакует"? И как там дальше? "Боря не промахнется, будь здоров!.." Это прозвучало нестерпимо пошло. Она встала. - Я убедилась, товарищ старший лейтенант, - надменно сказала она. - У вас действительно военный характер. Вы нигде и никогда не теряете времени даром. Двери кабинета распахнулись, и начальник штаба, стоя на пороге, назвал нескольких офицеров, в том числе Шубина и Мезенцеву. На минуту она задержалась. Женщины, даже самые лучшие из них, уколов, не преминут еще повернуть нож или булавку в ране. Сделала это и Мезенцева. - В начале нашего с вами вынужденного знакомства, - сказала она, стоя вполоборота, - я решила, что вы развязный Дон-Жуан, из тех, кто ни одной юбки не пропустит. Потом я переменила это мнение. Но, видно, правду говорят, что первое впечатление - самое верное! И, не оглянувшись, она проследовала в кабинет, а Шубин остался неподвижно сидеть на скамье. - Шубин! - сердито позвал начальник штаба. - Не слышал, что ли? Тебя отдельно приглашать? У стола адмирала сидели представитель штаба флота, командир бригады торпедных катеров, летчик и Мезенцева. Вслед за начальником штаба вошел и Шубин. - Прибыл по вашему приказанию, товарищ адмирал! - Садись, садись!.. Итак, командующий флотом отменил десант. Потери были бы слишком велики, успех сомнителен. Мы должны предложить другой вариант. Прошу, товарищ Мезенцева. Щеки девушки приобрели уже нормальную окраску. Держалась она чрезвычайно прямо, глуховатый голос был негромок и ровен, как всегда. - Мое сообщение будет кратко, - сказала она, подходя к карте шхер. - Пролив в этом месте защищен от ветров. Накат невелик, хотя в двадцати метрах от воды намыт бар. Участок берега, где предполагалось высадить десант, оплетен тремя рядами проволочных заграждений. В сопках я насчитала две зенитные батареи, одну береговую, две прожекторные установки и семь дотов. Возможно, что дотов больше. Они хорошо замаскированы. - Семь дотов, береговая и две зенитные! Ого! - Представитель штаба удивленно покачал головой. - И это в глубине шхер, на таком маленьком участке? - Так точно. Насыщенность огнем, по моим наблюдениям, возрастает по мере приближения к эпицентру тайны. Она так и сказала: эпицентр тайны! Шубин вскинул на нее глаза, но промолчал. - Подтверждается, что там тайна? - Комбриг повернулся к адмиралу. - И тайна важная, если ее так берегут. Как же без десанта? - Ну, ломиться в дверь за семью запорами!.. Была бы хоть маленькая щель. Командир базы взглянул на Шубина. Тот встал. - Разрешите? "Языка" бы нам, товарищ адмирал! Выманить фашистов из шхер, захватить "языка". А я бы задирой от нас пошел. - Как это - задирой? - Ну, ходили когда-то стенка на стенку, дрались для развлечения на льду. А мальчишки, которые побойчей, выскакивали наперед, чтобы раззадорить бойцов. Я потихоньку - в шхеры, обнаружил бы себя и с шумом назад! За мной вдогонку "шюцкоры", а тут вы со сторожевиками и "морскими охотниками". Поджидали бы в засаде у опушки шхер. И сразу - цоп его, фашиста! Он быстро сомкнул ладони. Адмирал засмеялся - Шубин был его любимцем. - Фантазер ты!.. А что же про светящуюся дорожку не спросил? Мезенцева не видела ее. Зато кое-что поинтересней видела. Ну-ка, Мезенцева! И снова глуховатый голос: - В первую ночь я увидела огонь на берегу. (Взмах карандашом.) - По лоции там нет маяков, - сказал начальник штаба. - Лоция довоенная. - Адмирал обернулся к летчику, который, сохраняя недовольный вид, еще не проронил ни слова: - Каково мнение уважаемой авиации? Летчик встал и доложил, что целое утро кружил над указанным районом, но не заметил ничего даже отдаленно похожего на маяки, батареи и доты. - Фотографировал, как я приказал? - С трех заходов. Веером он разложил на столе десятка полтора фотографий. Они складывались, как гармошка, потому что были наклеены на картон, а потом еще на марлю, которая скрепляла их на сгибах. Минуту или две все рассматривали данные аэрофотосъемки. - То-то и оно! - прокомментировал начальник штаба. - В таких спорах летчик - высший судья. - Высший-то он высший, - сказал адмирал, - только судит поспешно иной раз. Бросит взгляд свысока, поверхностный взгляд. А Мезенцева была внизу, совсем рядом. Что же, привиделись ей доты эти, маяки? - Он вытащил из ящика лупу. - Загадочная картинка: где заяц? А он где-то у ног охотника. Ну-с! - Адмирал с неожиданно прорвавшимся раздражением отодвинул фотографии. - Каково мнение главного специалиста по шхерам? Шубин даже не обиделся на слово "специалист" - так поглощен был изучением снимков. Стоял у стола, чуть сгорбившись, приподняв плечи, хищно сузив глаза. Он напоминал сейчас кобчика или сокола, который разглядел добычу внизу и готов камнем упасть на нее. - "Фон дер Гольц", - процедил он сквозь зубы. - О! Уверен? - Не уверен, но предполагаю. - Что ж, очень может быть! - Адмирал с оживлением обвел взглядом офицеров. Комбриг пожал плечами. - Нет, я бы не удивился. Все сходится. Даже фарватер оградили фонариками, а на берегу поставили маячок или манипуляторный знак военного времени. Иначе говоря, засекреченная гавань в шхерах. Там и прячут своего "генерала". - Каждый день туда летаю, - обиженно сказал летчик и огляделся, ища поддержки. - Этакая громадина! Броненосец береговой обороны! - Шхеры, брат, - сказал Шубин с сочувствием. А Мезенцева, нагнувшись над снимками, пробормотала: - Берег Обманный. - Как? Как? - Адмирал засмеялся. - Это очень точно. Именно - Обманный! Шубин решительно одернул китель: - Товарищ адмирал! Прошу разрешения в шхеры. - Сам просишься? - Интересно же, товарищ адмирал. - А успеешь? - Ну, товарищ адмирал! Имея свои пятьдесят узлов в кармане... - Мне доложили: твой катер неисправен. - К утру исправим. - Ну, добро. Готовься в шхеры! После совещания офицеры гурьбой вышли из блиндажа. Мезенцева сказала летчику, который поддержал ее под локоть, помогая подняться по ступеням: - На месте адмирала я бы не пускала его в шхеры. Нельзя же иголкой в одно место по сто раз. Там сейчас бог знает что, десанта ждут. По-моему, молодечество. И к чему оно? Пропуская вперед Мезенцеву, Шубин охотно пояснил: - А я воспоминания к старости приберегаю, товарищ старший техник-лейтенант! Буду, как говорится, изюм из булки выковыривать. Не все же о своем вульгарном, пошлом и каком-то там еще донжуанстве вспоминать... Честь имею! Он козырнул и повернул в другую сторону. Вот когда - с запозданием - снова обрел себя, стал прежним Шубиным, который при любых, самых трудных обстоятельствах умел сохранить самообладание и флотский шик! 5. ИГРА В ПЯТНАШКИ Шубин "споткнулся" в шхерах, немного не дойдя до острова, куда высаживал Мезенцеву. Да, предостерегала правильно. Он быстро застопорил ход, бросил механику: "У фашистов уши торчком!" - и сразу же ударили зенитки. Взад-вперед заметались лучи прожекторов, обмахивая с неба звездную пыль. Ищут самолет? Подольше бы искали! Вдруг будто светящийся шлагбаум перегородил путь. Шубин мигнул три точки - "слово" [то есть буква "с" - означает: "стоп!"] - следовавшему в кильватер Князеву. Тот тоже застопорил ход. "Шлагбаум" качнулся, но не поднялся, а, дымясь, покатился по воде. Заметят или не заметят? Горизонтальный факел сверкнул на берегу, как грозный указующий перст. Заметили! Рядом лопнул разрыв. Катер сильно тряхнуло. - Попадание в моторный отсек, - бесстрастно доложил механик. Из своего закоулка высунулся радист: - Попадание в рацию, аккумуляторы садятся! Вслед за тем фашисты включили "верхний свет". Над шхерами повисли ракеты, в просторечье называемые "люстрами". Они опускались, вначале медленно, потом быстрее и быстрее, искрами рассыпаясь у черной воды, как головешки на ветру. Неторопливо на смену им поднимались другие ("люстры" ставятся в несколько ярусов, с тем расчетом, чтобы мишень все время была на светлом фоне). Свет - очень резкий, слепящий, безрадостный. Как в операционной. Уложили, стало быть, на стол и собираются потрошить? Нет, дудки! Две дымовые шашки полетели за корму. Старый, испытанный прием! Но Шубин не смог проворно, как раньше, "отскочить". Едва-едва "отполз" в сторонку. Укрывшись в тени какого-то мыса, он смотрел, как палят с берега по медленно расползающимся черным хлопьям. Дурачье! Приблизился Князев: - Подать конец? Пауза очень короткая. Думать побыстрей! Без Князева не дохромать до опушки. Но, приняв буксир, он угробит и себя и товарища. Маневренность потеряна, скорости нет. На отходе догонит авиация и запросто расстреляет обоих. Итак?.. Назад хода нет. Значит, прорываться дальше, укрываться в глубине шхер! - Вася, уходи! Исправлю повреждения - завтра тоже уйду. - Не оставлю вас! - Приказываю как командир звена! Поможешь мне: отвлечешь огонь на себя. Князев понял. Донеслось, слабея: "Есть, отвлеку!" И Шубин сорвал с головы шлем с уже бесполезными ларингами. Аккумуляторы окончательно сели. Он "оглох" и "онемел". Отстреливаясь, катер Князева рванулся к выходу из шхер. - Еще бы! - пробормотал Шубин с завистью. - Сохраняя свои пятьдесят узлов в кармане... Собственные его "узелки", увы, кончились, развязались. Весь огонь фашисты перенесли на Князева. Бой удалялся. Припав к биноклю, юнга провожал взглядом катер. Зигзагообразный путь его легко было проследить по всплескам от снарядов. Всплески, как белые призраки, вставали меж скал и деревьев. Вереница призраков гналась за дерзким пришельцем, тянулась за ним, наотмашь стегала пучками разноцветных прутьев. То были зелено-красно-фиолетовые струи трассирующих пуль. - Не догнали! Шурка Ластиков с торжеством обернулся к командиру, но тот не ответил. Изо всех сил старался удержать подбитый катер на плаву. С лихорадочной поспешностью, скользя и оступаясь, матросы затыкали отверстия от пуль и осколков снарядов. В дело пущено было все, что возможно: чопы, распорки, пакля, брезент. Но вода уже перехлестывала через палубу, угрожающе увеличился дифферент. Оставалось последнее, самое крайнее средство: - Запирающие закрыть! Боцман умоляюще прижал к груди руки, в которых держал клочья пакли: - Хоть одну-то оставьте! - Обе - за борт! Во вражеских шхерах сбрасывать торпеды? Лишать себя главного своего оружия?.. - То-овсь! Залп! Резкий толчок. Торпеды камнем пошли на дно. Все! Только круги на воде. Юнга скрипнул зубами от злости. Выйди на плес пресловутый "Фон дер Гольц" со своей известной всему флоту "скворечней" на грот-мачте, к нему не с чем уже подступиться. Зато катер облегчен! Как-никак две торпеды весили более трех тонн. Командир прав. Лучше остаться на плаву без торпед, чем утонуть вместе с торпедами... Шубин озабоченно огляделся. Неподалеку островок, на который высаживали Мезенцеву. Безыменный. Необитаемый. По крайней мере, был необитаемым. Подбитый катер "проковылял" еще несколько десятков метров и приткнулся у крутого берега. Мысленно Шубин попытался представить себе очертания острова на карте. Кажется, изогнут в виде полумесяца. От материка отделен нешироким проливом. Берега обрывисты - судя по глубинам. Ну что ж! Рискнем! - Боцман! Швартоваться! Но, едва моряки ошвартовались у острова, как мимо очень быстро прошли три "шюцкора". Пришлось поавралить, упираясь руками и спиной в скалу, придерживая катер. "Шюцкоры" развели сильную волну. На ней могло ударить о камни или оборвать швартовы. Через две или три минуты "шюцкоры" вернулись. Они застопорили ход и почему-то долго стояли на месте. Боцман пригнулся к пулемету. Шубин замер подле него, предостерегающе подняв руку. Два матроса, вычерпывавшие воду из моторного отсека, застыли, как статуи, с ведрами в руках. Шурка зажмурился. Сейчас включат прожектор, ткнут лучом! Рядом зевнул радист Чачко. До моряков донеслись удивленные, сердитые голоса. На "шюцкорах" недоумевали: куда девались эти русские? Конечно, нелепо искать их в глубине шхерных лабиринтов. Подбитый катер, вероятно, все-таки сумел проскользнуть незамеченным к выходу из шхер. Заревели моторы, и "шюцкоры" исчезли так же внезапно, как и появились. Ф-фу! Пронесло! - Живем, товарищ командир! - сказал боцман улыбаясь. Но Шубину пока некогда было ликовать. - На берег! - приказал он. - Траву, камыш волоки! Ветки руби, ломай! Да поаккуратней, без шума. И не курить мне! Слышишь, Фаддеичев? - Маскироваться будем? - Да. Замаскируем катер до утра, вот тогда и говори: живем, мол! Он остановил пробегавшего мимо юнгу: - А ты остров обследуй! Вдоль и поперек весь обшарь. По-пластунски, понял? Проверь, нет ли кого. Вернись, доложи. Он снял с себя ремень с пистолетом и собственноручно опоясал им юнгу. Матросы быстро подсадили его. Шурка пошарил в расщелине, уцепился за торчащий клок травы, вскарабкался по отвесному берегу. - Поосторожнее, эй! - негромко напутствовал боцман. - А вы не переживайте за меня, - ответил с берега задорный голос. - Я ведь маленький. В маленьких труднее попасть. - Вот бес, чертенок! - одобрительно сказали на катере. Пистолет гвардии старшего лейтенанта ободряюще похлопывал по бедру. Юнга очутился в лесу, слабо освещенном гаснущими "люстрами". Бесшумно пружинил мох. Вдали перекатывалось эхо от выстрелов. Ого! Гвардии лейтенанта Князева провожают до порога, со всеми почестями - с фейерверком и музыкой. Гвардии старший лейтенант уйдет завтра не так - поскромнее. Шурка понял с полунамека. Важно отстояться у острова. Тщательно замаскироваться, притаиться. Втихомолку в течение дня исправить повреждения. И следующей ночью, закутавшись, как в плащ, во мглу и туман, выскользнуть из шхер. Дерзкий замысел, но такие и удаются гвардии старшему лейтенанту. Только бы не оказалось на острове фашистов! Шурка постоял в нерешительности, держа одну ногу на весу. Он очень боялся змей, гораздо больше, чем фашистов. Сейчас весна, змеи оживают после зимней спячки. Он ясно представил себе, как опускает ногу на мох и вдруг под пяткой что-то начинает ворочаться. Круглое. Скользкое. Б-рр! Потом ему вспомнилось, как командир объяснял про страх: "Если боишься, иди не колеблясь навстречу опасности! Страх страшней всего. Это как с собакой: побежишь - разорвет!" А Шурка спросил с удивлением: "Вы-то откуда знаете про страх, товарищ гвардии старший лейтенант?" "Знаю уж", - загадочно усмехнулся Шуркин командир. Юнга сделал усилие над собой и нырнул в лес, как в холодную воду. Что-то чернело между стволами в слабо освещенном пространстве. Громоздкое. Бесформенное. Валун? Дот? Шурка вытащил пистолет из кобуры. Ощущая тяжесть его рукоятки, как пожатие верного друга, он приблизился к черневшей глыбе. Нет, не дот и не валун. Сарай! Осмелев, провел по стене рукой. Жалкий сараюшка, сколоченный из фанеры! Юнга подобрался к двери, прислушался. Внутри тихо. Он толкнул дверь и шагнул через порог. В сарае пусто. У стен только лотки для сбора ягод - с выдвинутым захватом, вроде маленьких грабель. Летом в шхерах столько земляники, брусники, черники, клюквы, что глупо было бы собирать по ягодке. В углу стоят большие конусообразные корзины. В таких перевозят на лодке скошенную траву. Ну, ясно: остров необитаем! Выйдя из сарая, Шурка удивился. Почему стало темно? А! Фашисты "вырубили" верхний свет. Это, конечно, хорошо. Но под "люстрами" было легче ориентироваться. Вокруг, пожалуй, даже не темно, а серо. Деревья, кустарник, валуны смутно угадываются за колышущейся серой занавесью. Только сейчас Шурка заметил, что идет дождь. С разлапистых ветвей, под которыми приходилось пролезать, стекали за воротник холодные струйки. Конусообразные ели и нагромождения скал обступили юнгу. Протискиваясь между ними, он больно ушиб колено, зацепился за что-то штаниной, разорвал ее. Некстати подумалось: "Попадет мне от боцмана". То был "еж", злая колючка из проволоки. Полным-полно в шхерах таких проволочных "ежей.", куда больше, чем их живых собратьев. Фашисты, боясь десанта, всюду разбрасывают "ежи" и протягивают между деревьями колючую проволоку. Шурка остановился передохнуть. Тихо. Рядом приплескивает море. С влажным шорохом падают на мох дождевые капли. Изредка какой-то особо старательный либо слишком нервный пулеметчик простукивает для перестраховки короткую очередь. Впрочем, делает это без увлечения и опять словно бы задремывает. Вскоре юнга пересек остров в узкой его части. Людей нет. Ободренный, он двинулся - по-прежнему ползком - вдоль берега. Вдруг испуганно отдернул руку! По-змеиному в сухой траве извивалась проволока. Не колючая проволока. Провод! Этот участок берега минирован! Юнга шарахнулся от провода. Гранитные плиты были гладкие, скользкие. Он оступился и бултыхнулся в воду! Когда юнга вынырнул метрах в десяти - пятнадцати от берега, вода была уже не темной, а оранжевой. Это осветилось небо над ней. Беспокойный луч полоснул по острову, суетливо зашарил-зашнырял между деревьями. Потом медленно пополз к Шурке. В уши набралась вода, и он не слышал, стучат ли пулеметы, видел лишь этот неотвратимо приближающийся смертоносный луч. Юнга сделал сильный гребок, наткнулся на какой-то шест, наклонно торчавший из воды. А! Вешка! Держась за шест, он нырнул. Луч неторопливо прошел над ним, на мгновение осветил воду и расходящиеся круги. Это повторилось несколько раз. Прячась за голиком [верхушка шеста], юнга не отводил взгляда от луча. Едва луч приближался, как он поспешно нырял. Два луча скрестились над головой: вот-вот упадут. Но, покачавшись с минуту, убрались в сторонку. В воде Шурка приободрился. Напоминало игру в пятнашки, а уж в пятнашки-то он в свое время играл лучше всех во дворе. Вот луч, как подрубленное дерево, рухнул неподалеку на воду. Только плеска не слышно. Теперь скользит по взрытой волнами поверхности, подкрадываясь к Шурке. Сейчас "запятнает"! Внимание! Нырок! Луч переместился дальше, к материковому берегу. До мельчайших подробностей видны березки, прилепившиеся к глыбе гранита, их кривые, переплетенные корни, узорчатые листья папоротника у подножия. Луч старательно ощупывает, вылизывает каждый уступ, каждую ямку. Тяжело дыша, то и дело оглядываясь, Шурка всполз по гранитным плитам на берег. Некоторое время он неподвижно лежал в траве, раскинув руки и разглядывая исполосованное лучами враждебное небо. Только теперь ощутил озноб. Мокрый бушлат, фланелевка, брюки неприятно прилипали к телу. Змеи! Он и думать забыл про змей! Не до них! Небо над шхерами стало темнеть. Сначала упал один луч и не поднялся. За ним поник другой. Юнга слушал, как перекликаются пулеметы. Застучал один, издалека ответил ему второй, третий. Похоже, будто собаки лают в захолустье. Паузы длиннее, лай ленивее. Наконец, снова стало тихо, темно... Луны в небе нет. Нет и звезд. Дождь все моросит. Многозначительно перешептываются капли, раздвигая густую хвою. Разведку можно считать законченной: людей на острове нет. Южный берег минирован. По ту сторону восточной протоки расположены батареи и прожекторная установка. Так юнга и доложил по возвращении. - О, да ты мокрый! В воду упал? - Почти обсох. Пока через лес полз. Юнга очень удивился переменам, происшедшим в его отсутствие. Теперь катер был уже не катером, а чем-то вроде плавучей беседки. - Здорово замаскировались! - А без этого нельзя, - рассеянно сказал Шубин. - Мы же хитрим, нам жить хочется... Аврал заканчивался. Из трюма извлечены брезент и мешковина. Ими задрапировали рубку. С берега приволокли валежник, нарубили веток, нарезали камыш и траву. Длинные пучки ее свешивались с наружного борта. Боцману не приходилось подгонять матросов. Неотвратимо светлевшее небо подгоняло их. До утра надо было раствориться в шхерах. Слушая доклад юнги, Шубин одобрительно кивал, но, видимо, продолжал думать о той же маскировке, потому что машинально поправил свисавшую с рубки ветку. - Молодец! - сказал он. - Отдохни, обсушись, подзаправься. Обратно пойдешь. С вражеского берега глаз не спускать. Утром будет нам экзамен. - Какой экзамен, товарищ гвардии старший лейтенант? - А вот какой. Начнут сажать по нас из пушек и пулеметов - значит, срезались мы, маскировка ни к черту... - И он с беспокойством оглянулся на обрывистый гранитный берег, к которому приткнулся его катер. Какого цвета здесь гранит? Серый - хорошо: брезент и мешковина подходят. Но, если красный, тогда плохо: на красном фоне будет выделяться серо-зеленое пятно - замаскированный катер. И громогласная "оценка" экзаменаторов не заставит себя ждать. 6. НА ПОЛОЖЕНИИ "НИ ГУГУ" Отдохнув с часок, юнга вернулся на свой пост, чтобы не упускать из виду опасную восточную протоку. Утро выдалось пасмурное. Над водой лежал туман. Вокруг была такая тишина, что казалось, Шурка видит это во сне. Он различил вешку, за которой прятался этой ночью. Шест торчал в тумане наклонно, как одинокая стрела. Через несколько минут юнга посмотрел в том же направлении. Видны стали уже две стрелы, вторая - отражение первой. Потом прорезались камыши, и посреди протоки зачернел надводный камень. Рядом что-то булькнуло. Что это? Весло? Рыба? Пауза. Тихо по-прежнему. Солнце появилось с запозданием. Было красное, как семафор, - тоже предупреждало об опасности! Пейзаж как бы раздвигался. За медленно отваливающимися пепельно-серыми глыбами Шурка уже различал противоположный берег. Покрывало тумана, а вместе с ним и тайны сползало с вражеских шхер. Позолотились верхушки сосен и елей на противоположном берегу. В душном сумраке возникли поднятые к небу орудийные стволы. Шурка торопливо завертел винтовую нарезку бинокля. О! Не зенитки, а бревна, поставленные почти стоймя, фальшивая батарея для отвода глаз! Назначение - вводить в заблуждение советских летчиков, отвлекать внимание от настоящей батареи, которая находится поодаль. Клочки пейзажа разрознены, как мозаика. Ночью прожектор вырывал их по отдельности из мрака. Днем они соединились в одну общую картину. Одну ли? Юнга прищурился. Двоилось в глазах. Мысы, островки, перешейки, как в зеркале, отражались в протоках. Но зеркало было шероховатым. Рябь шла по воде. Дул утренний ветерок. Юнга повел биноклем. Как бы раздвигал им ветки далеких деревьев, ворошил хвою, папоротник, кусты малины и шиповника, настойчиво проникал в глубь леса - по ту сторону протоки. Вот валун. Замшелый. Серо-зеленый. Как будто бы ничем не отличается от других валунов. Но почему из него поднимается дым, струйка дыма? Не из-за него, именно из него! Странный валун. Вдруг приоткрылась дверца. Из валуна, согнувшись, вышел солдат с котелком в руке. Ну, ясно! Это дот, замаскированный под валун! Продолжаются колдовские превращения в шхерах. Внезапно над обрывистым берегом, примерно в шести-семи кабельтовых, поднялись четыре рефлектора. Они оттягивались, как головы змей, и снова высовывались из-за гребня. Не сразу дошло до Шурки, что это прожекторная установка, которая так досаждала ему ночью. Сейчас ее проверяли. Рефлекторы, вероятно, ходили по рельсам. Вдруг раздалось знакомое хлопотливое тарахтенье. Над проснувшимися шхерами кружил самолет. Наш! Советский! Мгновенно втянулись, спрятались головы рефлекторов. Дверца дота-валуна приоткрылась, из щели высунулся кулак, погрозил самолету. Дверца захлопнулась. Несколько солдат, спускавшихся к воде с полотенцами через плечо, упали, как подкошенные, и лежали неподвижно. Все живое в шхерах оцепенело, замерло. Словно бы остановилась движущаяся кинолента! Очень хотелось подняться во весь рост, заорать, сорвать с головы бескозырку, начать ею семафорить. Эй, летчик, перегнись через борт, приглядись! Внизу притворство, вранье! Зенитки не настоящие - фальшивые! Валун не валун, дот! Бомби же их, друг, коси из пулемета, коси! Но вскакивать и махать бескозыркой нельзя. Полагается смирнехонько лежать в кустах, ничем не выдавая своего присутствия. Покружив, самолет лег на обратный курс. Искал ли он катер, не вернувшийся на базу? Совершал ли обычный разведывательный облет? - Эх, дурень ты, дурень! - с досадой сказал Шурка. Гул затих, удаляясь. И лента опять завертелась, все вокруг пришло в движение. Размахивая полотенцами, солдаты побежали к воде. На пороге мнимого валуна уселся человек, принялся неторопливо раскуривать трубочку. - С опаской, однако, живут, - с удовлетворением заключил юнга. - На положении "ни гугу"!.. Он вспомнил про города из фанеры, о которых рассказывал гвардии старший лейтенант. То были города-двойники. Их строили в некотором удалении от настоящих городов, даже устраивали пожары в них - тоже "понарошку", для отвода глаз. Да, все было здесь не тем, чем казалось, чем хотело казаться. Все хитрило, притворялось. Но ведь и советские моряки подпали под влияние шхерных чар и будто растворились в красно-серо-зеленой пестроте. Тут только он вспомнил о предстоящем "экзамене". Солнце уже высоко поднялось над горизонтом, но в шхерах было по-прежнему тихо. Не стреляют. Значит, "экзамен" сдан! Замаскированный катер не замечен. И Шурка засмеялся от удовольствия и гордости, впрочем, негромко, вполголоса. Ведь он тоже был на положении "ни гугу". День в шхерах начался. Мимо юнги прошел буксир, таща за собой вереницу барж. На буксире - пулемет, солдаты ежатся от утренней прохлады. Потом скользнули вдоль протоки две быстроходные десантные баржи - бэдэбешки, как называет их гвардии старший лейтенант. Солнце переместилось на небе. Надо менять позицию. Ненароком солнечный луч отразится от стекол бинокля, и зайчик сверкнет в лесу. А ведь противоположный берег тоже глазастый! С новой позиции вешка еще лучше видна. Ага! Воротник поднят, холодно ей. Значит, нордовая [норд - север; зюйд - юг; вест - запад; ост - восток] она! Долгими зимними вечерами гвардии старший лейтенант учил юнгу морской премудрости. Он раскладывал на столе разноцветные картинки: "Гляди, вешки! Нордовая - вот она! - красная, голик на ней в виде конуса, основанием вверх. Вроде бы воротник поднят и нос покраснел. Очень холодно - нордовая же! А вот зюйдовая: черная, конус основанием вниз. Жарко этой вешке, откинула воротник, загорела дочерна!" Вестовую и остовую он учил различать по-другому: "Голик вестовой - два конуса, соединенных вершинами. Раздели по вертикали пополам, правая часть покажется тебе буквой "В". И это будет вест. А голик остовой - два конуса, соединенных основанием. Выглядят как ромб или буква "О" - ост. Так, кстати, распознавай и месяц, старый он или молодой. Если рожки торчат направо, это похоже на букву "С". Значит - старый. Если налево, то проведи линию по вертикали, получится у тебя "Р" - ранний, молодой". И входные огни запомнил Шурка по шубинским смешным присловьям. Три огня: зеленый, белый, зеленый - разрешают вход в гавань. Начальные буквы "збз", иначе, по Шубину: "Заходи, браток, заходи!" Огни красный, белый, красный - запретные. Начальные буквы составляют "кбк", то есть: "Катись, браток, катись!.." О! Чего только не придумает гвардии старший лейтенант!.. Улыбаясь, юнга медленно поднимал бинокль к горизонту. Первое правило сигнальщика: просматривай путь корабля и его окружение обязательно от воды, от корабля. А сейчас для Шурки кораблем был этот доверенный его бдительности островок в шхерах. Правее нордовой вешки серебрилась мелкая рябь. Под водой угадывались камни. Вешка предупреждала: "Оставь меня к норду!" Так и огибают ее корабли. Парусно-моторная шхуна прошла мимо Шурки. Для памяти он отложил на земле четвертую ветку - по числу прошедших кораблей. Картина была, в общем, мирная. Ветер утих. Протока стала зеркально гладкой, как деревенский пруд. Купа низких деревьев сгрудилась у самой воды, будто скот на водопое. А над лесом висели сонные и очень толстые, словно бы подхваченные, облака. Одно из них выглядело необычно. Было сиреневого цвета и висело очень низко. Присмотревшись, Шурка различил на нем деревья! Чуть поодаль виден кусок скалы, нависший над протокой. Это мыс, и на нем возвышается маяк. Летающий остров с маяком! Юнга подумал, что грезит, и протер глаза. А, рефракция! Это рефракция. И о ней говорил гвардии старший лейтенант. В воздухе, насыщенном водяными парами, изображение преломляется, как в линзах перископа. Сейчас благодаря рефракции юнга как бы заглядывал через горизонт. Вот он, секретный маяк военного времени, свет которого видела девушка-метеоролог! Миражи, рябь, солнечные зайчики... Сонное оцепенение овладевало юнгой. Радужные круги, будто пятна мазута, медленно поплыли по воде. "Клонит в сон, да?" - пробасил Шурка голосом гвардии старшего лейтенанта. "Камыши очень шуршат, товарищ гвардии старший лейтенант", - тоненько пожаловался он. "А ты вслушайся, о чем шуршат! Ну? Слу-шай! Слу-шай! Вот оно, брат, что! Не убаюкивают, а предостерегают тебя. Не спи, мол, Шурка, раскрой глаза и уши!" Шурка встряхнулся, как собака, вылезающая из воды. Спустя некоторое время за спиной его раздался троекратный условный свист. Он радостно свистнул в ответ. К нему подползли гвардии старший лейтенант и радист Чачко. - Ишь ты! - удивился Шубин, выслушав рапорт юнги. - Выходит, на бойком месте мы! А я и не знал! Он жадно прильнул к биноклю. Профессор Грибов учил Шубина не очень доверять вешкам, которые в любой момент может отдрейфовать или снести штормом. Главное - это створные знаки. Вешки только дополняют их. Но где же они, эти створные знаки? В шхерах корабли ходят буквально с оглядкой, от одного берегового створа до другого. Створными знаками могут быть белые щиты в виде трапеции или ромба, пятна, намалеванные белой краской на камнях, башни маяков, колокольни, высокие деревья или скалы причудливых очертаний. По шхерным извилистым протокам корабли двигаются зигзагом, то и дело меняя направление, очень осторожно и постепенно разворачиваясь. В поле зрения рулевого должны сблизиться два створных знака, указанных в лоции для этого отрезка пути. Когда один створный знак закроет другой, рулевой будет знать, что поворот закончен. Теперь кораблю не угрожает опасность сесть на мель или выскочить на камни. При новом повороте пользуются второй парой створных знаков, и так далее. Очередной буксир на глазах у Шубина обошел камни, огражденные вешкой. Возникло странное ощущение, будто он, Шубин, и есть один из створных знаков. Он оглянулся. Оказалось, что моряки лежат у подножия высокого камня, который торчит в густых зарослях папоротника. На нем белеет пятно. Из-за спешки или по соображениям скрытности здесь не поставили деревянный решетчатый щит - просто намалевали пятно на камне. Такие пятна называются "зайчиками", потому что они беленькие и прячутся в лесу. Подобный же упрощенный створный знак был виден пониже, у самого уреза воды. Движение на шхерном "перекрестке" было оживленным. Тут пересекались два шхерных фарватера - продольный и поперечный. В лоции это называется узлом фарватеров. Недаром фашисты так оберегали его. Прошлой ночью вдоль и поперек исхлестали лучами, будто обмахивались крестным знамением. От этого мелькания голова шла ходуном. А где же таинственная светящаяся дорожка? По-видимому, севернее, вот за той лесистой грядой. Шубин припоминал: вон там должен быть Рябиновый мыс, левее - остров Долгий Камень. Отсюда, из-под створного знака, шхеры как на ладони! Мезенцева сумела увидеть немало интересного, но он, Шубин, увидит еще больше. Увезет с собой не одну "пометочку" на карте. Пометочку? Вроде бы маловато. На войне люди отвыкают воспринимать пейзаж как таковой. Пейзаж приобретает сугубо служебный, военный характер. Холмы превращаются в высоты, скалы - в укрытия, луга - в посадочные площадки. А для моряка то, что он видит на суше, всего лишь ориентиры, по которым проверяется и уточняется место корабля. ("Зацепился за ту вон скалу, беру пеленг на эту колокольню!") И опять шубинский бинокль замер у вешки. Милиционеров на "перекрестке" нет. Светофоры-маяки работают только в темное время суток. Днем приходится полагаться на створы и вешки... Да, это было бы занятно! Грибов назвал бы это "поправкой к лоции". Но нет, не удастся! Солнце неусыпным стражем стоит над шхерами. Да и рискованно привлекать внимание к проливу, пока катер еще не на ходу. Шурка с удивлением смотрел на своего командира. Тот что-то шептал про себя, щурился, хмурился. Ну, значит, придумывает новую каверзу! Однако и до Шубина постепенно начало доходить, что шхеры красивы. Эти места он впервые видел днем, хотя и считался "специалистом по шхерам". Вот оно что! Шхеры, оказывается, разноцветные! Гранит - красный или серый, но под серым проступают красные пятна. На плитах - сиреневый вереск, ярко-зеленый папоротник, темно-зеленые, издали почти синие ели, желтоватая прошлогодняя трава. Гранитное основание шхер выстлано мхом, бурым или зеленоватым. Резкий силуэт елей и сосен прочерчивается над кустами ежевики и малины и между лиственными деревьями: дубом, осиной, кленом, березой. Некоторые деревья лежат вповалку, - вероятно, после бомбежки. А в зелень хвои вплетается нарядный красный узор можжевельника. Главной деталью пейзажа была, однако, вода. Она подчеркивала удивительное разнообразие шхер. Обрамляла картину и одновременно как бы дробила ее. Местами берег круто обрывался либо сбегал к воде большими каменными плитами, похожими на ступени. Были здесь острова, заросшие лесом, конусообразные, как клумбы, в довершение сходства обложенные камешками по кругу. А были почти безлесые, на диво обточенные гигантскими катками - ледниками. Такие обкатанные скалы называют бараньими лбами. Кое-где поднимались из трещин молодые березки, как тоненькие зеленые огоньки, - будто в недрах шхер бушевало пламя и упрямо пробивалось на поверхность. Цепкость жизни поразительная! Шубин вспомнил сосну, которая осеняла его катер, укрывшийся в тени берега. Пласт земли, нанесенный на гранит, был очень тонкий, пальца в два. Корни раздвинулись и оплели скалу, будто щупальцами. Так и он, Шубин, в судорожном усилии удержаться в шхерах плотно, всем телом, приник к скале... Он подавил вздох. Разве такая, с позволения сказать, позиция прилична военному моряку? Ему полагается стоять у штурвала, зная, что за спиной у него две надежные торпеды. Выскочить бы на предельной скорости из-за мыса, шарахнуть по этим баржам и буксирам! То-то шуму наделал бы! В такой теснотище! Ого! Но он без торпед. Он безоружен! И опять Шубин покосился на створный знак. Другой командир на его месте, во