й лодки. ("У нас, кажется, этого еще нет. Штука занятная! Жаль, не успею рассмотреть подробнее".) Вертикальная труба перископа поднималась на несколько секунд, опускалась, через некоторое время опять поднималась. Шубин лихорадочно вспоминал: "Перископная глубина - восемь метров... Да, как будто восемь метров. Стало быть, подводная лодка крадется на перископной глубине". Только окинув приборы пытливым взглядом, он обратил внимание на людей, находившихся в отсеке. Их было много, и каждый был поглощен своим делом. Командир сидел на маленьком табурете, похожем на велосипедное седло, и, согнувшись, смотрел в окуляры перископа. Справа от него стояли двое рулевых: один управлял вертикальным рулем, второй - горизонтальными. Поодаль располагались еще матросы. Рядом с командиром стояли два офицера, один из которых торопливо записывал что-то в вахтенный журнал, держа его на весу. Вдруг картина мгновенно изменилась. В тесном помещении прозвучало и будто эхом отдалось от металла короткое: - Боевая тревога! Командир бросил эту команду, не отрываясь от перископа. Один из офицеров шагнул ко второму перископу. В центральном посту очутился механик. На ходу разматывая пестрый шарф, он поспешно занял свое место у переговорных труб. Резкий лязг. Переборки задраены! Командир повернулся на своем вращающемся сиденье. - А, наш гость, наш верный союзник! - сказал он с преувеличенной любезностью, которая показалась Шубину иронической. - Я пригласил вас в качестве консультанта. Летали над этим районом? - Конечно, господин командир. - Прошу взглянуть в перископ! - Он встал, уступая Шубину место. - Рудольф, помогите нашему гостю сесть. Курсом вест следует русский конвой... Нет, чуть отвернуть от себя! - Вижу конвой. - Транспорт, примерно в четыре-пять тысяч тони, тральщик и два сторожевых катера. Идут противолодочным зигзагом. Так? Шубин молчал. Медленно вращая верньер, он не выпускал советские корабли из поля зрения. Что отвечать? Точнее, чего не надо отвечать, чтобы не повредить своим? Подводник сказал за его спиной: - Понимаю вас. Еще не видели кораблей в таком ракурсе. Привыкли видеть их не снизу, из воды, а сверху, с воздуха. Часто ли попадались вам русские в этом районе? - Нечасто, - сказал Шубин наугад. - Благодарю вас. Это-то я и хотел знать! - Третий конвой за вахту, - вставил офицер, державший в руках журнал. - Русские готовятся к наступлению, - подтвердил второй офицер. - Как всегда, повторяетесь, Франц, - резко сказал командир и, отстранив Шубина, сам сел у перископа. Короткие сильные пальцы его завертели верньер. Голова совсем ушла в плечи, спина сгорбилась, словно бы он изготовился к прыжку. В центральном посту стало тихо. Слышно было лишь дыхание людей да успокоительно-мерное тиканье приборов. Шубин стиснул кулаки в карманах комбинезона. Сейчас командир будет ложиться на боевой курс. Торпедисты, конечно, уже стоят наготове у своих аппаратов. Мановение руки, отчетливая команда: "Товсь!", потом: "Залп!" - и торпеда, сверля воду, помчится наперехват советскому конвою. Шубин с ненавистью, почти не скрываясь, взглянул на немецких офицеров. Его поразило выражение их лиц: напряженное, мучительно-голодное. Скулы были обтянуты, шеи вытянуты. Даже в глазах, показалось Шубину, загорелись красные волчьи огоньки. Что делать? Не может же он стоять за спиной фашиста и спокойно наблюдать, как тот будет топить наши корабли? Он, Шубин, останется в стороне во время боя? Он украдкой огляделся. Нет! Вмешается в этот бой и отведет удар на себя! В комплекте аварийных инструментов - большой гаечный ключ. Сгодится! Шубин найдет ему новое, неожиданное применение. Сдернет с подставки, и командира лодки - по затылку! Так начать. Дальше видно будет. Главное - внезапность нападения! В отсеке тесно, все стоят впритык, на боевых постах. Ценой своей жизни Шубин сорвет атаку. Он понял это сразу, едва лишь командир оттолкнул его от перископа. А для Шубина понять означало решить! Он никогда не колебался в своих решениях. Потихоньку разминая пальцы опущенных рук, он отступил на шаг от командира подводной лодки. "Надо размахнуться, - прикидывал он. - Удар будет сильнее!" Не видел уже ни людей, ни приборов. Ничего не видел вокруг, кроме этого неподвижного, заросшего рыжими волосами затылка. Крахмальный воротничок подчеркивал его багровый цвет, резкие морщины пересекали во всех направлениях. Шубин будто оглох. Ничего не слышал - ни приглушенных голосов, ни тиканья приборов. Слух был настроен на одно слово: "Товсь!" Следующей команды: "Залп!" - подводник не успел бы произнести. Но подводник не сказал: "Товсь!" Минуты мучительно тянулись. Подводная лодка продолжала свое движение. Командир то и дело поднимал на короткий срок перископ, потом опускал его. Наконец небрежно махнул рукой: - Отбой боевой тревоги! - и стремительно поднялся. - Рудольф, координаты встречи в журнал! Франц, продолжать наблюдение! - Дергая головой, он выскочил из отсека. Офицеры понимающе переглянулись. - Третий год не может привыкнуть! - сочувственно сказал Рудольф. - Я тоже не могу. Такой куш! Только поманил, раздразнил и... Франц сел к перископу, поерзал, устраиваясь поудобнее, бросил через плечо: - Бергер! Проводите нашего пассажира в кают-компанию! - Через двадцать минут будет ужин, - учтиво пояснил Рудольф. Он с удивлением смотрел на Шубина. - Но что с вами? Вам плохо? Бергер, поддержи его под руку! - Не надо. - Как хотите. Ужин несомненно пойдет вам на пользу. Шубин не был уверен в этом. Ноги не шли. Наступила реакция после нервного подъема. Не таким, стало быть, будет его последний бой! Не в тесноте вражеской подводной лодки! Не в дикой свалке на железном полу! С помощью матроса он с трудом сделал несколько шагов. Комбинезон противно прилипал к спине, мокрой от пота. Согнувшись, Шубин выбрался из круглого лаза в переборке. Он постоял некоторое время, глубоко дыша, стараясь, как говорится, привести себя в управляемое состояние. - Устал, - сказал он сопровождавшему его матросу. - Сейчас отдышусь. Матрос молчал, глядя на него исподлобья. Вдруг резкий, разрывающий голову грохот! Палуба отсека перекосилась, поползла в сторону, снова выровнялась. Второй удар! Третий! Шубин невольно пригнулся. Казалось, снаружи в несколько кувалд молотят по металлическому корпусу. Каждый удар отдавался во всем теле, пронизывая болью от макушки до пят. Глубинные бомбы! Мимо Шубина пробежал командир подводной лодки. Он юркнул в лаз. Матрос быстро последовал за ним и задраил люк со стороны центрального поста. Подводная лодка двигалась рывками, меняя глубины, делая крутые повороты, чтобы уйти от бомб. Гидравлический удар ощущается еще тяжелее, чем воздушная взрывная волна. Он идет со всех сторон, от всей окружающей массы растревоженной, взбаламученной воды. Он потрясает всю нервную систему человека. Это пытка грохотом и беспрестанной вибрацией. "Конвой обнаружил перископ, - подумал Шубин. - Сторожевики глушат нас глубинками". Но он ошибся. Советский конвой, сойдясь с подводной лодкой на встречных курсах, давно разминулся с нею и был уже на подходах к Лавенсари. Моряк не знал, что весь сыр-бор загорелся из-за него. Командование флотом приказало во что бы то ни стало найти Шубина. Его продолжали настойчиво искать. "Морские охотники", как ястребы, кружили наверху. Начавшийся шторм заставил катера вернуться. Через два часа они возобновили попытку, однако волнение было еще сильным. В третий раз, уже к вечеру, они дошли почти до опушки шхер. Положение было предельно ясным, надежд никаких. Но моряки не могли прекратить поиски. Ведь это был их Шубин, Везучий Шубин, любимец всего Краснознаменного Балтийского флота! Неожиданно в волнах был замечен перископ. Согласно оповещению штаба, наших подводных лодок в этом районе нет. Стало быть, враг? За борт полетели глубинные бомбы. Всех охватил азарт погони. Никому и в голову не пришло, что Шубин может находиться в этой немецкой подводной лодке. И он не знал о "морских охотниках". Впрочем, ничего бы не изменилось, если бы и знал. От товарищей его отделяла тридцатиметровая толща воды. Он был замурован в немецкой подводной лодке, как в свинцовом гробу. 4. УЖИН С ОБОРОТНЯМИ Вдаль уходила перспектива слабо освещенного узкого и длинного прохода между каютами-выгородками. Новый ошеломляющий удар, подобный удару огромной кувалды! Мигнув в последний раз, плафоны погасли. Шубин стоял в кромешной тьме, придерживаясь, как слепой, за стену. Она была влажной. Потом из-под пальцев холодными струйками потекла вода. Это означало, что бомбы рвутся очень близко. При гидравлическом ударе ослабевают сальники забортных отверстий и вода проникает внутрь лодки. Потом в темноте засветились огни переносных фонариков. Это матросы осматривали свой отсек. Тошнота подкатила к горлу. Палуба уходила из-под ног. Подводная лодка стремительно теряла глубину. И в этот момент свет снова замерцал в плафонах, медленно разгораясь. За спиной сказали: - По-моему, вам лучше присесть. Это был доктор. По боевому расписанию медпункт на военных кораблях развертывается в кают-компании. На столе были разложены хирургические инструменты, белели бинты, вата. Шубин присел на диван. Голова гудела, как барабан. И даже выругаться по-русски - отвести душу было нельзя. - Конечно, такие бомбежки вам непривычны, - сказал доктор. - Вы обычно парите, а не ползаете по дну. Но не волнуйтесь. Наш командир уйдет из любой передряги. Это хитрейший из подводных асов, настоящий Рейнеке-лис! Вильнет хвостом - и нет его! Удары кувалды становились глуше, слабее. Спустя некоторое время взрывы прекратились. Но "хитрейший из подводных асов" продолжал двигаться. Наконец зашуршал морской гравий. Подводная лодка выключила электромоторы, проползла на киле несколько метров и легла. - Притворился мертвым, - пробормотал доктор. - Теперь наберитесь терпения. Будем отлеживаться на грунте... Доктор продолжал что-то говорить. Даже, кажется, смеялся своим словам. Шубин слушал вполуха. Им овладела ужасающая усталость. Захотелось вытянуть ноги, расслабить мускулы, закрыть глаза. Этого нельзя было делать! Враг находился рядом, вероломный, опасный. Надо было рассчитывать каждое свое слово, каждый жест. Потом раздалась команда по отсекам: - Отбой боевой тревоги! И через некоторое время в кают-компанию один за другим начали входить офицеры. Первым к столу явился коллекционер кладбищенских квитанций. Он подмигнул Шубину и принялся разматывать свой пестрый шарф. Подбородок у него оказался тройной, отвисающий. Создавалось впечатление, что лицо оттягивается этим подбородком книзу, оплывает, как догорающая свеча. За механиком прибрел, волоча ноги, очень высокий, худой человек. У него был торчащий кадык и трагические черные брови. - Наш штурман! - шепнул доктор на ухо Шубину. У стола, с которого были убраны медикаменты, суетился вестовой, расставляя тарелки. Командира не было. Вероятно, он находился в центральном посту. Последним пришел немолодой офицер. Шубин уже видел его. Он взялся за спинку стула, нагнул голову, что повторили остальные, минуту стоял в молчании. Вероятно, это была молитва. Потом пробормотал: "Прошу к столу", и все стали рассаживаться. По этим признакам нетрудно было догадаться, что немолодой офицер - хозяин кают-компании, старший помощник командира. Он небрежно указал подбородком на Шубина: - Наш новый пассажир, лейтенант Пирволяйнен! Шубин чуть было не выронил тарелку, которую передал ему вестовой. Значит, фамилия его - Пирволяйнен! Конечно же, Пирволяйнен! Теперь-то он не забудет: Пирволяйнен, Пирволяйнен!.. - Впрочем, - продолжал старший помощник, - из какого вы города? - Котка, - наудачу сказал Шубин. - В вахтенном журнале будете записаны без упоминания фамилии, как "пассажир из Котки". Не так ли, Курт? Сосед Шубина справа кивнул. Шубин удивился. Курт! Подобное панибратство не принято на флоте. Угадав его мысль, доктор, сидевший слева от Шубина, повернулся к гостю. - У нас очень замкнутый мирок, - любезно пояснил он, - поэтому мы называем друг друга по именам. Да и не все ли вам равно? Пусть останемся в вашей памяти лишь под своими скромными именами. Шубин пробормотал, что ему этого вполне достаточно. При всех условиях он сохранит живейшую благодарность к подводникам - ведь они вытащили его из воды. - Правильнее сказать: выловили, - сказал старший помощник, разливая суп по тарелкам. - Вас подцепили отпорным крюком за рубашку, - пояснил Шубину Курт. - А потом накинули петлю под мышки. Однажды в Атлантике мы вытаскивали так акулу. - Да, вы забавно выглядели на крюке. - Доктор скорчил гримасу. - Прибыли к нам, можно сказать, запросто, не так, как другие, без всякой помпы. Старший помощник постучал разливательной ложкой по суповой миске. Это можно было понять как предостережение доктору, но также и как приглашение к еде. В течение нескольких минут все за столом занимались только едой. Потом разговор возобновился. Офицеры подводной лодки называли друг друга только по именам: "Курт", "Франц", "Готлиб", "Венцель", "Гейнц". Может быть, в этом была конспирация? Склонившись над тарелкой, Шубин приглядывался к своим сотрапезникам. Что-то неприятное, рыбье было в их наружности. Остекленевшие ли глаза с пустыми зрачками, болезненно ли белый цвет кожи - вероятно, сказывалось длительное пребывание под водой. Шубин покосился на руки подводников. Не хватало, чтобы из рукавов высовывались чешуйчатые плавники или ласты. "Люди-рыбы, - с отвращением подумал он. - Оборотни проклятые!.." Франц, старший помощник, несомненно, сродни щукам. Впечатление такое, что во рту у него слишком много зубов. Глаза злые, неподвижные. Сидящий рядом с ним механик, вялый Готлиб, со своими отвислыми щеками, чуть ли не лежавшими на плечах, напоминает сома. А пучеглазый, непоседливый, быстрый в движениях доктор, которого все запросто называют Гейнц, смахивает на суетливого маленького рачка. Шубин помотал головой, прогоняя наваждение. Рыбьи хари исчезли, но лица у подводников по-прежнему были асимметричные, словно бы отраженные в кривом зеркале. С этим, видно, ничего уже нельзя поделать. Шубин вздохнул. Вздох был понят неправильно. - Да, ваше возвращение затягивается, - сказал доктор. - Понятно, вы рветесь поскорей на берег, к своим... Знал бы он, как Шубин "рвется" на вражеский берег, к этим представителям авиационной части, которые разоблачат его с первого же взгляда! - В перископ я видел ваш воздушный бой, - обратился Курт к Шубину. - Но мы не смогли подойти ближе. Налетела русская авиация. - О! - подхватил доктор. - Кто бы мог думать, что вы еще живы!.. И вдруг, когда мы возвращались, Венцель, наш штурман, увидел в том же квадрате стаю чаек. Они дрались над чем-то... - Красное пятно на воде, - кратко пояснил Венцель. - Недаром эти надувные жилеты красного цвета. Скорее бросаются в глаза! - Но мы надеялись, что вы русский, - сказал Курт, наливая себе еще супу. Шубин низко наклонился над тарелкой, боясь чем-нибудь выдать свое волнение. Вот уж третий раз он слышит об этом! - Вас потому и вытащили, что приняли за русского. Мы бы порасспросили его кое о чем. А по миновании надобности... - Курт сделал движение кистью руки, словно бы отмахиваясь. - Да, русский недолго бы задержался у нас, - благодушно подтвердил толстый Готлиб. - Вам вдвойне повезло, Пирволяйнен! - Франц выставил наружу свои щучьи зубы. - Не явись мы на помощь, вы попали бы в плен к русским. - Уже во второй раз они приходят в этот квадрат. Ищут своего летчика. - Который сбит не кем иным, как вами, Пирволяйнен! - многозначительно добавил доктор. - Вам не поздоровилось бы там, наверху. Все засмеялись, но как-то невесело. Они вообще были невеселые, видимо, очень издерганные и озлобленные, и оттого, конечно, особенно опасные. - Я думал, это тот самый конвой, - осторожно сказал Шубин. - Нет, конвою дали уйти. Это "морские охотники". "Морские охотники"? Вот как! На мгновение Шубин представил себе своих товарищей - там, наверху. Нервы акустиков, приникших к приборам, напряжены до предела. Это очень трудно - ждать вот так: как кошка, которая подстерегает мышь, вся обратившись в слух, подобравшись, изготовившись для прыжка. Но ни одного подозрительного звука не доносится со дна. Недра моря полны разнообразных отчетливых или невнятных шумов. Вот быстрое жужжание, подобное тому, какое издает майский жук, - это винты соседнего катера. Вот резкое потрескивание - это эмиссия, не в порядке усилители акустического прибора, надо менять одну из ламп. Звуки, привычные для слуха акустика, то пропадают, то выделяются на постоянном фоне, однообразном, похожем на гудение большой тропической раковины. Но не слыхать ни приглушенной речи, ни осторожных шагов, ни долгожданного характерного звука, напоминающего змеиный свист, который сопровождает подводную лодку, когда она скользит под водой. "Только бы нам уцепиться за звук!" - говорит капитан-лейтенант Ремез. Отрядом катеров, наверно, командует Левка Ремез. Такой толстый, краснощекий, озабоченный! Они дружки-приятели с Шубиным. Он-то, наверно, и не уводит катера на базу, несмотря на безнадежность поисков. Не отрывая бинокля от глаз, Ремез всматривается в даль. За спиной его негромко переговариваются сигнальщики. А в небе во все лопатки светит солнце. И по морю взад-вперед гуляет синеглазая красавица волна. Хорошо!.. Шубин снова вздохнул. - Командир обязательно доставит вас к месту назначения, - успокоительно сказал доктор. - Он лучший подводник Германии. - О да! - поддержал Курт. - Умеет появляться и исчезать, как призрак! За столом оживились. Все принялись наперебой расхваливать своего командира. Готлиб уставился на Шубина тяжелым, мутным взглядом: - По желанию, может обернуться надводным кораблем. Скажем, транспортом. Но, конечно, затонувшим, - поспешно добавил он. Франц сердито постучал ножом по блюду, на котором лежала отварная рыба. К нему со всех сторон протянулись руки с тарелками. Доктор полил свою рыбу соусом и торжественно оглядел присутствующих. - В средние века, - сказал он, - никто не усомнился бы в том, что наш командир заговорен или продал душу черту. - Я и сейчас думаю это, - пробормотал Курт, но так тихо, что услышал только Шубин. Нервы его были напряжены, зрение, слух обострены, как никогда. Только виски по временам стискивало клещами. Одна мысль давно мучила, искушала. Шубина подмывало - шумнуть! Опасность, как грозовая туча, нависла над подводной лодкой. Здесь разговаривали вполголоса, то и дело поглядывали на подволок, вестовой ходил вокруг стола чуть ли не на цыпочках, балансируя тарелками, как канатоходец в цирке. Шубин ощупал гаечный ключ, который сунул на всякий случай за пазуху комбинезона, под пояс. Это полезный предмет в его положении. Им можно не только убить. Им можно оповестить о себе! Но для этого надо остаться в отсеке одному. Потом бесшумно вскочить и задраить переборки. И тогда исполнить свой последний, сольный номер! Надо колотить и колотить ключом по корпусу, оповещая Левку Ремеза о том, что внизу, на грунте, подводная лодка! Глубины в заливе небольшие. Отчетливый металлический гул пойдет волной к гидроакустикам, которые напряженно прослушивают море. И тотчас же в ответ посыплются сверху бомбы, глубинные бомбы, одна серия бомб за другой! Шубин вызовет огонь на себя!.. Но он сразу опомнился. "Летучий Голландец" погибнет, и он с ним, пусть так! Но ведь с подводной лодкой погибнет и ее тайна. А тайна, быть может, важнее самой подводной лодки... Чем внимательнее прислушивался он к разговору в кают-компании, тем больше убеждался в том, что так и есть: тайна важнее подводной лодки! То был очень странный, скользящий разговор. Нечто необъяснимо опасное таилось в начатых и незаконченных фразах, даже в паузах. Недомолвки, намеки перепархивали над столом от одного человека к другому, как зловещие черные бабочки. И Шубин безуспешно пытался на лету поймать хоть одну из них. От невероятного напряжения все сильнее разбаливалась голова. Но распускаться было нельзя. Полагалось глядеть и оба, примечать, запоминать. Стыдно было бы вернуться к своим с пустыми руками! "А я обязательно вернусь к своим! - со злостью, с яростью повторял Шубин про себя. - Выживу! Выстою! Выберусь наверх!" Но для этого надо быть начеку, следить за тем, чтобы настоящие мысли и чувства не прорвались наружу! Он также очень боялся допустить промах в какой-нибудь обиходной мелочи. Знакомый разведчик рассказывал ему, что у немцев иначе, чем у нас, ведется отсчет на пальцах. Немцы не загибают их, а, наоборот, отгибают и начинают не с мизинца, а с большого пальца. И грозят не так, как мы, - покачивают пальцем не от себя, а перед собой. Пустяк? Конечно. Но на таком пустяке как раз легко сорваться. Потом он вспомнил, что выдает себя не за немца, а за финна. Это, конечно, облегчало его положение. Как выяснилось, никто из подводников не знал по-фински. - Еще ни разу не был в Финляндии. Я имею в виду: внутри Финляндии, - сказал Курт, обернувшись к Шубину. - Говорят, ваши девушки красивы. Длинноногие, белокурые? - Напоминают норвежек, - заметил Готлиб. - Но их ты тоже не видел, хотя бывал в Норвегии, - с каким-то злорадством вставил доктор. - Вы счастливец, Пирволяйнен! - продолжал Курт, не обращая внимания на доктора. - Теперь вам предоставят отпуск. Если вы захотите, то сможете съездить в Германию. Вы бывали в Германии? - Он бывал у нас в Гамбурге, - объявил Готлиб. - Он знает песенку гамбургских моряков "Ауфвидерзеен". Шубин поежился. Разговор приобретал опасный крен. Рыбьи хари выжидательно повернулись к нему. Курт поощрительно улыбался. Губы у него были очень красные, словно вымазанные кровью. - Это красивая песенка, - подтвердил доктор. - Ее прет Марлен Дитрих. Вам нравится Марлен Дитрих? Шубин не успел ответить. Его засыпали вопросами. Какие новинки видел он в гамбургских кино? Что носят женщины в этом году: короткое или длинное? Говорят, в моде снова черные ажурные чулки? В какой гостинице он останавливался и пил ли пиво в бирхалле? Даже неразговорчивый Венцель спросил, не бывал ли он в Кенигсберге. Шубин хотел было дерзко ответить: "Еще не бывал. В конце войны надеюсь побывать", но Франц сказал: - Не надоедайте нашему гостю! Он может подумать, что вы целую вечность не бывали в Германии. - О, Пирволяйнен! - Курт капризно оттопырил красные губы. - Мы надеялись, что вы поделитесь с нами новостями. Но вы какой-то малоразговорчивый, апатичный. - Все финны стали апатичными, - изрек Готлиб. - Их надо бы растормошить! Не возражаете? Он ободряюще подмигнул и захохотал, отчего щеки его отвратительно затряслись. Курт торопливо допил кофе и встал: - Прошу разрешения выйти из-за стола! Командир приказал сменить Рудольфа. Франц молча кивнул. Убедившись, что из гостя не выжать больше ничего, его перестали втягивать в разговор. Шубин вяло прихлебывал свой кофе. Что-то неладное творилось с головой. Временами голоса немцев доносились как будто из другой комнаты. Он не понимал, о чем они говорят. Потом сознание снова прояснялось Мысль работала четко, только в висках оглушительно барабанил пульс. Он отметил, что справа от него очутился новый сотрапезник. Это, вероятно, был Рудольф, сменившийся с вахты. Новый провал в сознании. Вдруг до Шубина дошло, что за столом ссорятся. Виновником ссоры был доктор. И Шубин не удивился этому. Настроение в кают-компании беспрестанно, скачками, менялось. Смех чередовался с возгласами раздражения, странная взвинченность - с сонливостью. Иногда тот или иной сотрапезник вдруг умолкал и погружался в свои мысли. Неизменно оживленным был только доктор. Но это было неприятное оживление. Доктор разговаривал с каким-то "подковыром". Главной мишенью для насмешек он почему-то избрал молчаливого Венцеля. - Я запрещаю тебе называть ее Лоттхен! - неожиданно крикнул Венцель. - Но ведь я сказал: фрау Лотте! И потом, я не сказал ничего обидного. Наоборот. Признал, что Лоттхен... фрау Лотте, извини... очень красива, а дом на Линденаллее чудесен. Я сужу по фотографии, которая висит над твоей койкой. - Дети, не ссорьтесь! - благодушно сказал Готлиб. - Я просто выразил сочувствие Венцелю. Я рад, что у меня нет красивой вдовы, то бишь жены, еще раз прошу извинить. Дом с садом, заметьте, отличное приданое! Мне вдруг представилось, как после победы Венцель возвращается к себе на Линденаллее и видит там какого-нибудь ленивца, всю войну гревшего себе зад в тылу. И этот ленивец, вообразите себе... - Замолчи! - Венцель со стуком отодвинул от себя тарелку. - Ну, ну! - предостерегающе сказал Франц. - Можете ссориться, господа, если это помогает вашему пищеварению, но ссорьтесь тихо. Русские над нами. Гейнц замолчал, не переставая криво улыбаться. - Таков наш Гейнц, - пояснил Шубину Готлиб. - Если он не будет иронизировать за столом, желудок его перестанет выделять сок. Чтобы не видеть перекошенных лиц своих сотрапезников, Шубин поднял взгляд на картину, которая так удивила его вначале. Было в ней что-то фальшивое, неправдоподобное, что резало глаз моряка. Один корабль убегал от другого, двигаясь по диагонали из левого верхнего угла картины в ее правый нижний угол. На море бушевал шторм. Тучи низко висели над горизонтом. Написано толково, спору нет, в особенности хороши эти лиловые тучи, которые хвостами касаются гребней волн. Что же нехорошо в картине? Пологие, грозно перекатывающиеся валы? Шубин недавно качался на таких валах, чудом избежал гибели. Нет, дело в другом. Камни! За пределами картины, ниже правого ее угла, торчат камни. Шубин угадал их по пенистым завихрениям и тому особому, зеленоватому цвету воды, какой бывает у берега. Несомненно, чуть правее и ниже рамы - камни! - Пирволяйнен! Он огляделся. За столом молчали и смотрели на него. Полундра! Опасность! - Нравится картина? - Франц показал свои щучьи зубы. - В общем, как будто на месте все, - подумав, сказал Шубин. - Но есть недоработки. - Какие? - Корабли я бы убрал. - Почему? - Ну как же! С полными парусами - прямехонько на камни! Паруса скорее долой, класть право руля! - Где же видите камни? Шубин привстал и ткнул пальцем в переборку, чуть пониже рамы. Потом немногословно объяснил насчет цвета воды и пенных завихрений. - Не имеет значения, - успокоительно сказал Гейнц. - Первый корабль - призрак. Камни не страшны ему. - Значит, второму отворачивать. Или второй корабль тоже призрак? - Нет. Просто скован таинственной силой, не может сойти с гибельного фарватера. Шубин недоверчиво пожал плечами. - Для летчика вы неплохо разбираетесь в бурунах, - сказал Франц, прищурившись. Опять: полундра! Шубин стиснул кулаки под столом. И к чему он брякнул об этих камнях? Ну-ка, ответ! И побыстрее! Он нашелся. - До войны я плавал на торговых кораблях, - пояснил он, стараясь говорить возможно более спокойно и медленно. - Ведь у нас, в Финляндии, каждый третий или четвертый - моряк. Ложечки снова мирно зазвенели в стаканах. Разговор за столом возобновился. Как будто бы вывернулся, сошло! Но он не мог дольше оставаться в кают-компании. Не в силах был притворяться, с любезной улыбкой передавать этим оборотням галеты и сахар, улавливать тайный смысл в намеках, улыбках, паузах, постоянно быть настороже. У него есть выход, и он воспользуется им! Шубин обернулся к Гейнцу: - Очень болит голова! Просто разламывается на куски. Гейнц глубокомысленно кивнул: - Правильно. Она и должна у вас болеть... Рудольф, будь добр, проводи лейтенанта в каюту. Вам сейчас лучше лечь, Пирволяйнен! - Да, с вашего разрешения я хотел бы лечь. Где-то он слышал такое выражение: уйти в болезнь. Кажется, это относилось к мнительным людям? Но сейчас он торопился уйти в болезнь, спасая себя, спасая рассудок. Забивался в болезнь, как измученный погоней раненый зверь, уползающий в свою берлогу. 5. ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ С чувством невыразимого облегчения он покинул кают-компанию. Сопровождаемый длинным Рудольфом, Шубин неуклюже выбрался из-за стола и, переступая комингс, споткнулся. Однако сделал внутреннее усилие и заставил себя не обернуться. Он старался держаться возможно более прямо, хотя как бы уносил на своей спине пригибавший к земле груз взглядов. Эти взгляды чудились ему повсюду. Минуя отсеки, где находились матросы "Летучего Голландца", Шубин словно бы проходил сквозь строй взглядов: подозрительных, мрачных, враждебных. И, как это ни странно, - боязливых! Боязливых? Почему? В одном из отсеков с нижней койки поднялся угрюмый бородач и что-то сказал Рудольфу. Тот остановился. Шубин продолжал медленно идти. Он не вслушивался в голоса за спиной: взволнованный - матроса и успокоительный - Рудольфа. Не до них было. Мучительно тесно! Низкие своды давят, угнетают. Душа задыхается в этом стиснутом с боков, сверху и снизу пространстве. Шубина охватила острая тоска по Виктории. Среди этих безмолвных, холодно поблескивавших механизмов, в этом скопище чужих и опасных людей вдруг так ясно представилась она, в сером домашнем платьице, сидящая на диване и смотрящая на него снизу вверх - вопросительно и сердито. В сыром воздухе склепа слабо повеяло ее духами. Шубин, не глядя, нашарил ручку двери, нажал на нее, толкнул от себя. Дверь не открывалась. Откуда-то сбоку выдвинулся матрос с автоматом в руках. - Ферботен! [Запрещено! (нем.)] - буркнул он. - Не туда, Пирволяйнен! - с беспокойством сказал Венцель, нагоняя Шубина, и придержал его за локоть. - Там кормовая каюта! "Кормовая, кормовая! - машинально повторял про себя Шубин. - Но ведь в кормовом отсеке нет кают. Там лишь торпеды! И почему часовой?" Он сделал еще два шага, куда-то в сторону, и, очутившись в каюте-выгородке, ничком повалился на койку. Как он устал! Поскорей бы остаться одному, не слышать этих назойливо стучащих немецких голосов. Но долговязый Рудольф не уходил. - К сожалению, наш командир не присутствовал за ужином в кают-компании, - сказал он. Шубин пробормотал что-то насчет субординации. На корабле командир обычно сохраняет известную дистанцию между собой и своими офицерами. - Нет. Дело не только в этом. Мы называем командира Подводным Мольтке. Он молчалив подобно Мольтке. А как понравились вам офицеры? - спросил Рудольф без всякого перехода. - Готлиб, например? Он показывал свои квитанции? О да! - Рудольф повертел пальцем у лба. - Он со странностями у нас. И не он один. Здесь, как говорится, все немного того... Кроме меня, само собой! Представляете, каково нормальному человеку среди них? Знаете, о ком только что говорил мой унтер-офицер? О вас. - Неужели? - Да. Сегодня пятница. Вас выловили в пятницу. - Субботы я не дождался бы, - вяло пошутил Шубин. - А Вернер просыпал за ужином соль. Сочетание двух таких примет... Команда считает: вы принесете нам несчастье. - Он как-то неуверенно засмеялся. - Вам, как финну, полагается разбираться в приметах. Говорят, в средние века ваши старухи умели приманивать ветер, завязывая и развязывая узелки. Шубин перевернулся на спину и подоткнул одеяло. Рудольф не уходил. Потирая подбородок, он в нерешительности топтался у порога. - Католик ли вы? - неожиданно спросил он. - Католик? Нет. - Конечно, финны - лютеране. И тем не менее... - Он решился наконец: - Вы производите впечатление уравновешенного и здравомыслящего человека. Я хотел бы посоветоваться с вами. Слушайте: как по-вашему, грешно ли служить заупокойную мессу по живому? Шубин недоумевающе посмотрел на него. - Говорите о себе? - Допустим. - Ну, - сказал Шубин, думая, что над ним подшучивают, - по-моему, вы недостаточно мертвы для того, чтобы вас отпевать. Но собеседник его не улыбнулся. - Если, конечно, вас считают погибшим, - неуверенно предположил Шубин, - или пропавшим без вести... - Пусть так. - На вас, мне кажется, вины нет. - А на моих близких? Мать очень религиозна, я ее единственный сын. Я уверен, она заказывает мессы каждое воскресенье, не говоря уж о годовщине. - Годовщине чего? - Моей смерти. Понимаете ли, мучает то, что мать совершает грех из-за меня. Но и мне неприятно. Было бы вам приятно, если бы вас отпевали в церкви, как мертвого? - Право, я затрудняюсь ответить, - промямлил Шубин. - Да, да, - рассеянно сказал Рудольф. - Конечно, вы затрудняетесь ответить... Долгая пауза, Рудольф нагнулся к уху Шубина: - Иногда даже слышу колокольный звон. Очень громкий! Колокола раскачиваются над самой моей головой, отзванивая память обо мне. У нас очень высокая колокольня, а церковь стоит над самым Дунаем... Мне представляется мой город и мать в черном, которая выходит из церкви. Она прячет скомканный платок в ридикюль и идет по улицам, а знакомые почтительно снимают перед нею шляпы. Вот фрау такая-то, мать павшего героя, нашего земляка! Он засмеялся сквозь зубы. Шубин смотрел на него, не зная, что сказать. Вдруг Рудольф стал делаться все длиннее и длиннее. Он закачался у притолоки, как синеватая морская водоросль. До Шубина донеслось: - Но вы совсем спите. Я заговорил вас. И ведь вы не католик. Ничем не можете мне помочь... Шубин остался один. Он забыл о гаечном ключе, о том, что надо "шумнуть", чтобы вызвать огонь на себя. Слишком устал, невообразимо устал. Лежа на спине, он смотрел на подволок. Нет, бесполезно пытаться разгадать логику этих людей! В бою, желая понять тактику противника, он мысленно ставил себя на его место. Это был совет профессора Грибова, и, надо отдать ему должное, превосходный совет. Как-то, еще в начале войны, случилось Шубину отбиться от "Мессершмитта". Тот неожиданно вывалился из облаков и шел круто вниз, прямо на торпедный катер. Шубин не спускал с самолета глаз, держа руки на штурвале. "Мессершмитт" словно бы замер на мгновение. Шубин понял: летчик поймал катер в перекрестье прицела. Сейчас шарахнет из пулемета! С присущей ему быстротой реакции Шубин отвернул вправо. Почему вправо? В этом и был расчет. Летчик вынужден будет уходить за катером влево, а это гораздо труднее, чем вправо, если летчик не левша, что редко бывает. "Мессершмитт" промахнулся и с ревом пролетел о нескольких десятках метров от катера. Разгадав маневр летчика, Шубин благополучно ушел от него. Сейчас, однако, складывается по-другому. И Готлиб, и Рудольф, и Гейнц поступают, можно сказать, "наоборот" - как в случае с самолетом поступил бы левша. В этом их преимущество перед Шубиным. Впрочем, будь это не разговор, не игра недомолвками, а открытый бой, он бы, пожалуй, еще потягался с ними! Шубин начал вспоминать о недавних своих боях. Представил себе, как стремглав мчится по морю, и косо падает и поднимается горизонт впереди, и упругий ветер бьет в лицо, а белый бурун с клокотанием встает за кормой. Через несколько минут стало легче дышать. Даже голова как будто прошла. Некоторое время он не думал ни о чем, просто отдыхал от этого предательского зигзагообразного разговора. Потом что-то изменилось вокруг. Ага! Подводная лодка пошла - с чрезвычайной осторожностью! На короткое время немцы включили моторы, потом стопорили их и прислушивались. Все было тихо. Движение, по-прежнему осторожное, возобновлялось. Шубин подумал, что так уходит от преследователей зверь - крадучись, короткими бросками, приникая после каждого броска к земле. Скорей бы развязка, хоть какой-нибудь берег, даже вражеский! На все готов, лишь бы кончилась эта пытка в плавучем склепе, набитом мертвецами! Будь что будет! Он не может находиться здесь! Тайная война не по нем, нет! День еще выдержал кое-как, больше бы не смог. Он подивился выдержке наших разведчиков, которые, выполняя секретные задания, долгие месяцы, даже годы находятся среди врагов. Им овладела непреоборимая усталость. И, перестав сопротивляться, он погрузился в сон, как камень на дно... Сквозь толщу сна начал доходить голос, настойчиво повторявший: - Пирволяйнен! Пирволяйнен! Он с трудом открыл глаза. Кто это - Пирволяйнен? А! Это он - Пирволяйнен! Подле койки стоял Гейнц: - Лодка всплыла! Вставайте! Обуваясь, Шубин почувствовал, что снаружи, через открытый люк, поступает свежий воздух. Он прошел центральный пост и поднялся в боевую рубку. Выждал, пока каблуки шедшего впереди Гейнца отдалятся от него, потом, схватившись за ступеньки вертикального трапа, одним махом поднял свое стосковавшееся по движению тело на мостик. Недавней апатии как не бывало. Он дышал и не мог надышаться. Воздух! Простор! Соленый морской ветер! Небо было блекло-серым. Самое начало рассвета! До восхода солнца еще далеко. Подводная лодка, удерживаясь на месте ходами, покачивалась на неторопливых пологих волнах. Шубин с удивлением огляделся. Он ожидал увидеть несколько островков и гряду оголяющихся камней, которые, согласно лоции, прикрывают подходы к Хамине. Ведь командир говорил вчера, что доставит его в шхеры, в район Хамины. Но это не были шхеры! Как ни напрягал Шубин зрение, как ни всматривался в горизонт, не мог различить ничего похожего на полоску берега. Море. Только море, куда ни глянь. Пустынное. Спокойное. В предутренней жемчужно-серой дымке... Значит, подводная лодка не приблизилась к опушке шхер? В ограждении боевой рубки, кроме Шубина и Гейнца, находились еще четыре матроса и сам командир. Но не заметно никаких приготовлений к спуску шлюпки на воду. Три матроса, сидя на корточках, с жадностью курят. Четвертый матрос вкруговую осматривает небо в визир. Так же время от времени смотрит в бинокль и командир, проявляющий признаки беспокойства. - Ничего не понимаю! Где шхеры? - Шубин наклонился к Гейнцу. - О! Шхер вам еще долго ждать! Доктор пояснил, что это всплытие вынужденное. Пролилась кислота из аккумуляторных батарей, - вероятно, при уходе на глубину при бомбометании. Начал выделяться водород. Концентрация его в воздухе стала опасной, и командир принял решение всплыть, чтобы провентилировать отсеки. Преследователей он как будто "стряхнул с хвоста". Однако начинало светать. Это было опасно. И все же он рискнул. Закончив перекур, матросы быстро юркнули в люк. На смену им вылезли другие. - Да, опасная концентрация, - продолжал доктор, прикуривая от окурка новую папиросу. - И тогда я вспомнил о своем пациенте. Вы стонали во сне. Пришлось доложить об этом командиру, чтобы он разрешил вам прогулку. У меня, видите ли, есть профессиональное самолюбие. Я хочу доставить вас на берег живым. Шубин рассеянно поблагодарил и отвернулся. Он старался украдкой осмотреть подводную лодку, чтобы на всякий случай запомнить ее внешний вид, ее особые приметы. Сверху она казалась особенно узкой - как лезвие кинжала, которым вспарывают море. Это был, несомненно, рейдер, лодка, предназначенная для океанского плавания, водоизмещением не менее двух тысяч тонн. Носовая часть была резко сужена по сравнению с остальной частью корпуса, что, надо думать, улучшало управляемость в подводном положении. Впереди торчали пилы для разрезания противолодочных сетей. Настил был деревянный, возможно, в расчете на пребывание в тропических широтах. Но наиболее важными были три приметы. Во-первых, отсутствовало артиллерийское вооружение - торчали только два спаренных крупнокалиберных пулемета. Во-вторых, необычно высокой была заваливающаяся штыревая антенна. А самым удивительным на палубе "Летучего Голландца" показалась Шубину боевая рубка. Она