авильно ли я говорю? И он ушел, смеясь, натыкаясь на столики и с преувеличенной вежливостью бормоча извинения. Но Олафсон не дождался Однорейсового моряка. Наутро он прочел в газете о том, что, возвращаясь на корабль, бедняга спьяну забрел на дровяную пристань, свалился в воду и утонул. Но какой моряк, даже пьяный и даже ночью, не найдет дороги к своему кораблю? Однако Олафсон недолго гадал об этом. В тот же день он был арестован и без объяснения причин заключен в концлагерь. Быть может, за Однорейсовым моряком следили и разговор его с Олафсоном был подслушан?.. - Да, думаю, так оно и было, Джек, - говорил старый лоцман, обдавая Нэйла прерывистым, нестерпимо жарким дыханием. - В концлагере я узнал, что вскоре после нашего рейса наци оккупировали Норвегию. Потом они заграбастали Францию вместе с Голландией и Бельгией. Английский никель пригодился! Конечно, в общей массе его было не так уж много, и все же... Ты знаешь: из никеля делают наконечники для пуль! Да, летом тысяча девятьсот сорокового года сотни, тысячи английских и французских солдат полегли от английского никеля. В этом, Джек, и моя вина, доля вины!.. По временам Олафсона начинало трясти, и он умолкал. Но едва его отпускало, как он опять притягивал Нэйла к себе: - Люди должны были бы узнать о контрабандном никеле! Правильно? Все люди, весь мир! Но что я мог один? Пусть даже передал бы весть на волю. Кто бы мне поверил? Трудно ли этим английским торгашам отпереться от любого обвинения, имея в кармане власть и деньги, суд, полицию, продажные газеты, наемных болтунов в парламенте? А я один против них и вдобавок заперт в концлагере! И тогда я подумал о русских. Я знаю русских! Еще до первой войны я водил шхерами их посыльное военное судно. Был, помню, на нем молодой штурман, славный малый и очень толковый. Часами был готов слушать меня. Особенно нравилась ему история "Летучего Голландца". Я хотел бы рассказать продолжение истории этому штурману... Олафсон попытался вспомнить его фамилию, но не смог - у русских слишком трудные фамилии. Он торопливо зашептал: - Джек, русские прогнали своих капиталистов. В их стране не найдется никого, кто пожелал бы замять это подлое дело о никеле. Поэтому о нем надо рассказать русским, только русским! - Ты сам им расскажешь, дружище! - Нэйл укрыл Олафсона одеялом. - А теперь отдохни! Откровенность за откровенность! Я расскажу о своей встрече с этим "Летучим Голландцем". Дело было в Бразилии, на одном из притоков Амазонки... Только уговор: не перебивать! Лежи спокойно, набирайся сил. Главное для тебя - дождаться прихода русских!.. 4. СМЕРТЬ ПЕРЕД РАССВЕТОМ Шубин высадил десант в Ригулди на рассвете. Берег был плохо виден. Потом он осветился вспышками выстрелов, и торпедные катера смогли подойти к причалам. Морская пехота хлынула на них, переплеснув через борт. Шубин приказал не выключать моторы. За их ревом не слышно было, как загрохотал дощатый настил под ударами множества ног, как, обгоняя друг друга, заспешили пулеметы и перекатами пошло по берегу устрашающе грозное русское: "Ура-а!" Но Шубин не вслушивался в то, что происходило на берегу. Едва последний пехотинец очутился на причале, как торпедные катера, развернувшись, быстро отскочили от берега. Таково одно из правил морского десанта. Высадил - отскочил! Выполнив задачу, корабли должны немедленно же отходить, иначе их в клочья разнесет артиллерия противника. - Пусть теперь пехота воюет, - говорил Шубин, стремглав уходя от причалов в море. - А у меня пауза! Я свои тридцать два такта не играю. Шутливое выражение это, как и многие другие шубинские выражения, часто с улыбкой повторяли на флоте. Известно, что связано оно с теми давними временами, когда Шубин-курсант участвовал в училищном оркестре. Он играл на контрабасе, впрочем, больше помалкивал, чем играл, вступая, по его словам, только в самые ответственные моменты! Однако был случай - в начале войны, когда Шубину пришлось сыграть "свои тридцать два такта". Он высаживал разведчиков в районе Нарвы. Было это поздней осенью, свирепый накат не позволял подойти вплотную к берегу. Что делать? Разведчикам предстояло пройти много километров по болотам во вражеском тылу. Сушиться, понятно, негде. А обогреваться - так разве что огнем противника! "Порох держать сухим!" Кромвель, что ли, сказал это своим солдатам, которые собирались форсировать реку? Подумаешь: река! Заставить бы этого Кромвеля высаживать десант на взморье в сильный накат! Порох порохом, но нельзя же забывать про обувь и одежду. Их тоже надо сохранить сухими! Пришлось дополнить Кромвеля, Шубин не стал произносить афоризмы с оглядкой на историков. Он просто отдал команду, и все! Приказал своим матросам прыгнуть за борт и взять разведчиков "на закорки". По счастью, фашисты понадеялись на штормовое море и свирепый накат, - в общем, прохлопали наш десант, - и вереница "грузчиков", шагая по пояс в воде, потянулась к темному берегу... В Ригулди не понадобились столь решительные действия. Через некоторое время Шубин вернулся к причалам, чтобы эвакуировать раненых. К полудню сопротивление фашистов на берегу было окончательно сломлено. Берег стал нашим. С несколькими матросами Шубин пошел взглянуть на концлагерь, находившийся поблизости от Ригулди. О нем слышал давно, еще на Лавенсари. Ветер к утру переменился и дул с берега. Откуда-то из коричневых зарослей наносило желтый удушливый дым. Завихряясь вокруг прибрежных сосен, он медленно сползал к белой кайме прибоя. Моряки, по щиколотку в дыму, прошли лесок и, выйдя на опушку, увидели лагерь для военнопленных. Три ряда колючей проволоки были порваны, скручены в клубки. На стенах невысоких бараков белели каллиграфически исполненные надписи, а под ними валялись груды черной одежды - трупы выглядят всегда, как груды одежды. Рядом с эсэсовцами, оскалив пасти, лежали мертвые овчарки. Странно, что в центре лагеря, между бараками, высились штабеля, как на дровяном складе. Присмотревшись, Шубин понял, что это не дрова, а мертвые люди, приготовленные к сожжению! Трупы лежали не вповалку, но аккуратными рядами: дрова, поперек дров трупы, снова дрова, и так несколько слоев. Из-под поленьев торчали бескровные руки со скрюченными пальцами и ноги, прямые, как жерди, в спадающих носках. С наветренной стороны трупы обгорели. На краю площадки штабелей уже не было. Вместо них темнели кучи пепла, над которыми вились огоньки. Так вот откуда этот тошнотворно-удушливый запах! Шубин мельком взглянул на сопровождавших его матросов. У Дронина дрожала челюсть. Степаков грозно поигрывал желваками, а Шурка, вытянув худую шею, удивленно таращил глаза. - Отвернись, сынок! - сказал Шубин, ласково беря его за плечи. - Нехорошо тебе на это смотреть! За спиной послышалась дробь чечетки. Что это? Какой безумец отплясывает чечетку на пожарище, среди мертвых? А! Это уцелевшие узники концлагеря!.. Проходя мимо, они стучат деревянными-подошвами своих башмаков. Да! Похоже на чечетку, только замедленную, монотонную. Люди никак не могут освоиться с сознанием того, что они избегли казни и свободны. Неумело, нерешительно улыбаются, подходят к русским солдатам, обнимают, пытаются как-то выразить свою благодарность. Высокие, взволнованные голоса их как щебет птиц, выпущенных на волю... И вдруг в непонятном многоязычном щебете раздалось знакомое слово "сэйлор" [моряк (англ.)]. Расталкивая толпу, к морякам пробился какой-то человек. У него было серое, будто запыленное лицо, пепельно-серая стриженая голова и сросшиеся на переносице черные брови. - Ай эм морьяк! - выкрикнул он, путая английские и русские слова. - Ю энд ай ар сэйлорз, кэмрад, тоувариш! [Я моряк! Ты и я - моряки, товарищи! (англ.)] Он торопливо распахнул, вернее, разодрал на груди куртку. Под ней мелькнуло что-то полосатое. А, лохмотья тельняшки! - Ю энд ай, - пробормотал он и, поникнув, обхватил Дронина и Степакова за плечи. Из горла его вырвалось рыдание. - Ну, ну, папаша! - успокоительно сказал Степаков, придерживая старика за костлявую спину. Дронин обернулся к Шубину. - Душу свою перед нами открыл, товарищ гвардии капитан-лейтенант! - растроганно пояснил он. - Высказывает: свой, мол, я, тоже флотский! Старик заговорил. Он очень хотел, чтобы его поняли, делал много жестов, как глухонемой. Моряки поощрительно кивали, Дронин даже шевелил губами, словно бы вторя ему. Но дальше этого не пошло. - Частит потому что! - Огорченно замигав, Дронин отступил на шаг. Но одно слово удалось понять. Это была фамилия. Где-то Шубин уже слышал ее. Олафсон, Олафсон... - Это вы - Олафсон? - Ноу, ноу! - Старик отрицательно замотал головой. Он показал на желтый дым, который, сбиваясь в кольца, стлался над землей, и повторил: "Олафсон". Что это должно значить? Дронин опять засуетился, но Шубин отстранил его: - Стоп! Не вышло у тебя на пальцах. Школу глухонемых открыл! Попробуем с другого конца. Шпрехен зи дойч, камерад, геноссе? - О, иес! Ия! Натюрлих! Он быстро заговорил по-немецки, иногда сбиваясь опять на английский, второпях вставляя еще какие-то слова, не то испанские, не то португальские. Но Шубин, в общем, "приладился", постепенно стал схватывать суть. Старика звали Нэйл, Джек Нэйл. Он был англичанин, судовой механик. - Говорит: массовые расстрелы начались вчера вечером, - сказал Шубин. - Гитлеровцы не успели или не захотели эвакуировать лагерь. Людей выстроили в очередь. У каждого было под мышкой два полена. Их аккуратно укладывали поперек трупов. Потом укладчики сами ложились ничком на принесенные с собой дрова и ждали пули в затылок. Так вырастали эти штабеля! Бр-р! Даже слушать жутко. - Шубин перевел дыхание. - Он вот еще чего говорит: раненые стонали, корчились на поленьях, а факельщики уже принимались обливать их бензином, чтобы лучше горели! До Нэйла очередь не дошла. Выручил наш десант. Но Олафсона, говорит он, убили еще раньше, на земляных работах. Это был лоцман, его друг. Вернее, друг всего лагеря... Нэйл остановился у одного из бараков. Несколько бывших военнопленных разбирали стену, уже занявшуюся огнем. Движения их были вялы, замедленны, как в тягостном сне. - Олафсон жил в этом бараке, - сказал Нэйл. - Его и моя койки стояли рядом. В позапрошлую ночь, уже больной, зная, что ему не миновать расправы, он рассказал мне о "Летучем Голландце"... Шубин вздрогнул. Как! Не ослышался ли он? Да, конечно, ослышался. Думает постоянно о своем "Летучем", вот тот и чудится ему везде. - "Голландец"? - осторожно переспросил Шубин. - Вы, кажется, сказали... "Летучий Голландец"? - Йа! "Дер флигенде Холлендер"! - Для верности Нэйл повторил по-английски: - "Флаинг Дачмен"! Но Шубин не верил, боялся верить. Он со злостью одернул себя. Не бывает, не может быть подобных совпадений! Речь, конечно, идет о легендарном капитане, о том упрямце, который разругался со стихиями у мыса Горн. - Такая особая немецкая подводная лодка-рейдер, - продолжал Нэйл, сосредоточенно глядя на перебегающие по стене быстрые огоньки. - Ее прозвище - "Летучий Голландец". Она делает очень нехорошие дела. Разжигает войну! Вдобавок совершает это втайне, за спиной воюющих стран... Тут Шубин впервые в жизни почувствовал, что ноги не держат его. - Давайте сядем, а? - попросил он. - Скажите еще раз, но помедленнее! Немецкий рейдер разжигает войну и в наши дни, так ли я понял? Нэйл кивнул. Они сели неподалеку от барака, с наветренной стороны площадки, чтобы не наносило удушливый дым. Степаков вытащил подаренный в 1942 году кисет с надписью: "Совершив геройский подвиг, сядь, товарищ, закури!" Дронин принялся торопливо скручивать толстенную "козью ножку" для Нэйла. - И мне сверни! - попросил Шубин. Он не хотел, Чтобы матросы видели, как дрожат руки их командира. Наконец сделаны первые затяжки. Нэйл блаженно вздохнул. - Курить хорошо! Я давно не курил... Итак: немецкая подводная лодка-рейдер... Он рассказывал, не глядя по сторонам, держа свою "козью ножку" неумело, обеими руками, боясь просыпать табак. Желтый дым продолжал медленно стекать от бараков к морю. Стена напротив рухнула, и внутри стали видны койки, на которых валялась скомканная серая рухлядь... С напряженным вниманием моряки слушали о доставке английского никеля в Гамбург. - О! - продолжал Нэйл. - Если бы вы знали, как хотел Олафсон сам рассказать вам это! Он ждал вас, как умирающий ночью ждет наступления рассвета. А ночь тянулась и тянулась... Наши соседи спали беспокойно, стонали, ворочались. Сонный храп их раскачивал барак, как мертвая зыбь корабль. Олафсон замолчал. Тогда начал рассказывать я. У меня тоже было о чем рассказать. О звездной ночи под тропиками, о рокоте индейских барабанов. И о светящейся дорожке на реке. Видите ли, то, что случилось у берегов Норвегии в тысяча девятьсот сороковом году, имело свое продолжение в тысяча девятьсот сорок втором на реке Аракаре. Это один из многочисленных притоков Амазонки в среднем ее течении. Как ни верти, обе наши истории вплотную сходились краями! Или иначе сказать: были в точности пригнаны друг к другу, как гайка к болту. Мы проговорили с Олафсоном часов до трех. "А теперь спи! - сказал я. - Завтра у тебя очень трудный день. Ты во что бы то ни стало должен обмануть Кривого Гуго!.." Но он не обманул его. Пока колонна брела к месту работы, мы взяли Олафсона в середину и поддерживали под локти, почти волокли за собой. Ветер донес до нас раскат грома. Ветер дул с востока. Грома в сентябре не бывает. Это пушки русских, святая канонада! Олафсон слушал ее, стоя у своей тачки, с лицом, обращенным к востоку, будто молился. А может, на самом деле молился? Засвистели свистки, разгоняя нас по местам. Гром немного подбодрил Олафсона. Он держался час или полтора. И я все время старался быть рядом. Ведь мы были связаны общей тайной, как каторжники одной цепью! Увы! Олафсона хватило ненадолго. Я разгружал тачку у окопа, когда за спиной раздалась ругань. Гуго был мастер ругаться. Я с ужасом оглянулся. Да, Олафсон! Он лежал у своей тачки метрах в десяти от меня. "Нога подвернулась, обершарфюрер", - пробормотал он и попытался встать. Но при этом смотрел не на Гуго, а на меня. Он смотрел, широко раскрыв глаза. Взгляд был длинный, приказывающий. И я понял этот взгляд: "Не подходи! Живи! Дождись! Ты обещал!" Меня опередили. Кто-то подбежал к Олафсону, стал его поднимать. "Отойди!" - сказал Кривой Гуго. Человек выпрямился. Я едва узнал его, так искажено было лицо. То был один из наших соседей по блоку. Мы звали его придирой. Он вечно ссорился со всеми, а особенно придирался к Олафсону - выискивал всякие несообразности в его историях. Сейчас от злобы придиру трясло, как на сквозном ветру. Держа Олафсона под мышки, он обернулся к Гуго: "Ты, проклятый циклоп, ты..." Очередь из автомата! Он повалился на Олафсона. Так они и легли рядом, обнявшись, будто никогда не ссорились при жизни... Долгое молчание. Нэйл неотрывно смотрел на море. Оно было притихшее, серое, штилевое. Над водой, медленно оседая, расстилался дым. Шубин понял, какая могила была у старого лоцмана. Да, она просторна, эта могила! "И ветры, дующие ото всех румбов, развеяли его прах над морем..." К концу Нэйл, видимо, очень устал. Он все чаще запинался, делал передышки. Речь его становилась бессвязной. - Он не договорил про светящуюся дорожку, - напомнил Шурка, нетерпеливо переводя взгляд с Нэйла на своего командира. - Да, да! - спохватился Шубин. - Самое главное! Ведь он тоже видел эту светящуюся дорожку! Он повернулся к Нэйлу. Но тот с извиняющейся улыбкой покачал головой. Нет, больше не мог. Выдохся! Он никогда столько не рассказывал. И потом, день был очень трудный. Люди устают не только от горя, но и от радости. Может быть, вечером, после того как немного отдохнет... Ему нужно отдохнуть. Русские моряки найдут его в одном из уцелевших бараков. - Ну, что вы! - сказал Шубин, вспомнив о флотском гостеприимстве. - Вечером милости просим на катера! Угостим вас ужином. Тогда и доскажете о "Летучем Голландце". Наша стоянка вон там, у причалов! Спросите Шубина. Это я. Дронин и Степаков принялись совать табак в карманы полосатой куртки. - Так не подведете? - спросил Шубин. - Смотрите же! Мы будем вас ждать. У нас найдется что рассказать друг другу, - многозначительно добавил он. 5. КАМНИ РИСТНА Однако морякам не пришлось блеснуть прославленным флотским гостеприимством. Ужин не состоялся. Под вечер Шубин был вызван к начальству, которое перебазировалось в Ригулди вслед за катерами. - Придется поработать этой ночью, - сказал контр-адмирал, подводя Шубина к карте и косясь на его непривычно хмурое лицо. - Хотел было дать твоим людям передохнуть, но не выйдет. Куй железо, пока горячо! Правильно? - Правильно, - рассеянно согласился Шубин, наклонясь над картой; мыслями он был еще в сонном бараке, где Олафсон под храп товарищей рассказывал Нэйлу о "Летучем Голландце". - А чего ковать-то? Железо где? - Вот оно! Далековато, правда. В районе Вентспилса, чуть отступая от курляндского берега, Шубин увидел иероглиф, которым обозначают на картах притопленный корабль. - Учти: притопленный, а не потопленный! Для нас это важно. - А что за корабль? - Немецкий транспорт. Шел на Саарема или на Хиума. Был перехвачен нашими бомбардировщиками. Там мелководье, он и сел на грунт. Сегодня летчик летал, проверял. Людей как будто нет. - Долго не продержится. У курляндского берега сильный накат. - А долго и не надо. Два-три дня пробудут разведчики, и хватит с нас. - Разведчики? - Ну, корректировщики. Назови как хочешь. Шубин с внезапно обострившимся интересом всмотрелся в карту. Между Ригулди и районом Вентспилса - Моонэундский архипелаг, острова Хиума, Муху, Саарема, которые запирают вход в Рижский залив. Фашистское командование продолжало подбрасывать сюда боезапас и подкрепления - морем, вдоль берега. Живому воображению Шубина представилась очень длинная мускулистая рука, протянувшаяся от Кенигсберга. Ударить по ней несколько раз - сразу бы ослабла ее мертвая, вернее, предсмертная хватка, разжались бы пальцы, закоченевшие на архипелаге! Да, притопленный корабль очень кстати. Сбоку от ярких штабных ламп падает на карту круг света. Шубин видит лишь то, что в этом круге: белое пятно мелководья севернее Вентспилса и условный значок, который похож на схематический рисунок тонущего корабля. Все остальное в тени. Туда, в тень, отодвинулись и мысли об Олафсоне. Шубин был дисциплинирован, умел целиком переключаться на решение новой важной задачи, временно отстраняя то, что не шло к делу. Испросив разрешения, он задумчиво пошагал циркулем по карте. - Расстояние смущает? - спросил адмирал. - Да нет, ничто меня не смущает. Впрочем, на правах любимца флота Шубин не преминул немного пококетничать, пожаловаться на трудности своей военно-морской профессии. - У авиации, понятно, сказочная жизнь, - пробормотал он. - Один подскок - и там! Напрямик, через Рижский залив! А мне топать в обход, во-он какого кругаля давать! Адмирал, знавший причуды Шубина, усмехнулся: - Значит, авиацию советуешь? - Ну что вы, товарищ адмирал! Летчики напортят. Они же у вас к удобствам привыкли. Им громадную акваторию подавай! Будут подгребать к транспорту, еще свою гидру разобьют. А я бортик к бортику, без порчи государственного имущества! Сравнили: катер или гидросамолет! - Ты побольше горючего захвати. Мешки Бутакова есть у тебя? - Как не быть! - Двумя катерами пойдешь? - Да уж, разрешите только двумя. Шуму меньше. Прощаясь, адмирал задержал в своей руке руку Шубина: - Вот ты и повеселел! А то вроде хмурый был, когда пришел. Или мне показалось? Шубин торжественно продекламировал: Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. - Это чей же глагол - божественный? Мой, что ли? - Так точно, ваш, товарищ адмирал! - Ну, иди уж... встрепенувшийся! Шубин еще раз мельком взглянул на карту. Пучок света падал на нее, будто лучи луны, выглянувшей из-за туч. И на небе положено быть луне в эту ночь. Только Шубину идти в операцию, как луна тут как тут! Сказано же: спутник Земли! Так нет, надо еще к военным морякам в спутницы набиваться!.. Но, выйдя из штаба, Шубин с облегчением перевел дух. Тучи! Во все небо! Это, однако, повезло. Во время поспешных сборов Шубин вспомнил о Нэйле и послал предупредить его о том, что ужин переносится на завтра. Завтра! Успеют ли обернуться к завтрему катера? Впервые Шубин уходил так далеко от базы. А если шторм прихватит в пути? Куда деваться, где отстаиваться? Но пока некогда об этом! Прихватит - тогда и раскинем мозгами! Шубин взял с собой запас горючего в нескольких резиновых мешках. Шел, как всегда, на старом своем катере, которым командовал Павлов. Разведчиков было двое. Их - и рацию - устроили между желобами для торпед. Для глубинных бомб места не хватило. Но Князев, неизменно сопутствовавший командиру отряда, имел у себя на борту и горючее и бомбы. Выйдя в море, Шубин "воспринимал" его вначале ногами - как пешеход тропу во мраке. Ага! Выбрались наконец из залива! Волна стала длиннее, размахи ее резче. Когда глаза освоились с темнотой, моряки увидели, что ночное море светлее неба. И граница между ними различалась впереди, хотя не очень четко. Двигаясь к юго-западной части горизонта, торпедные катера будто проваливались в огромную щель или углублялись в пещеру. Но страха Шубин не ощущал. Он был неразрывно связан с наступающей громадой флота, с его сторожевыми кораблями, эсминцами, крейсерами, линкорами, с его стремительной морской авиацией и беззаветно храброй морской пехотой. Балтика за спиной Шубина грозно поднималась, готовая к броску. А впереди флота, как всегда, двигались два маленьких, затерянных в ночи шубинских катера! Он не услышал выстрелов за оглушающим ревом своих моторов. Только увидел разноцветную, очень красивую струю, которая дугообразно падала с неба. Похоже, боженька сдуру начал поливать море из лейки! Но то был не боженька, а вражеский самолет! Ночью пена светится. А катер яростно пенит воду на ходу. Светится бурун за кормой. Светятся "усы", которые тянутся за форштевнем. Говорят, сверху это выглядит так, будто по морю летит маленькое светящееся копье. Шубин приказал Павлову застопорить ход. То же сделал и Князев. Светящийся след на воде пропал. В наступившей тишине стало явственно слышно жужжание гигантского бурава. С каждым витком он ближе и ближе ввинчивался во тьму. Катера дали ход, немного проскочили вперед, остановились. Самолет по-прежнему кружил где-то очень близко. - Сбей-ка гада у меня с хвоста! - приказал Шубин Князеву. - Шумни, осветись - и уведи за собой! Встретимся в двадцати милях к весту от Ристна. Князев сказал: "Есть!" - расторопно включил свет в рубке и выключил глушители. Потом на полной скорости, весь в пенном ореоле, описал циркуляцию и понесся в открытое море. Дуга трассирующих пуль стала быстро перемещаться за ним. Опасная игра, но иначе нельзя! На катере Павлова - разведчики, их надо сберечь любой ценой, доставить в целости и сохранности на притопленный транспорт! Тревогу о Князеве, которого пришлось поставить под удар, Шубин отодвинул куда-то в самый дальний уголок души. И без того хлопот полон рот! Павлов доложил, что поврежден гирокомпас. Лопнула трубка вакуума, - вероятно, при резком сбрасывании хода. Теперь катер шел на одном магнитном компасе. Затем в игру - на стороне противника - включилась луна. Раздвинув тяжелые занавеси туч, она просунула между ними свое круглое улыбающееся лицо. - Заждались вас! - сердито пробормотал Шубин. - Скучать было стали! - И бросил Павлову: - Сильно вправо не бери! Сейчас было безопаснее идти под берегом, прячась в его тени. Слева Шубин угадывал пологие дюны, вразброс натыканные сосны. При лунном свете - не пейзаж, схема пейзажа, как на детских неумелых рисунках. И все только в карандаше: черным по белому. А штрихи прямые, угловатые, очень резкие. Не хотел бы он очутиться на этом колючем, вражеском берегу! Потом слева по борту опять засияла водная пелена. Ирбенский пролив! Миновав его, Шубин нетерпеливо приник к биноклю. Спустя положенное время прорезались впереди мачты, а за ними и весь силуэт притопленного корабля - в необычном ракурсе, будто усеченный. Подойдя ближе, моряки увидели, что корабль дал сильный крен. Над водой наклонно торчали мачты, нос и надпалубные надстройки. Все остальное ушло под воду. Волны с шипением перекатывались через корму. - Концы и кранцы - на левый борт! Шубин подал команду вполголоса. Нервы были натянуты до предела. Ждал: сейчас по ним ударит выстрел или просто оклик. Но черная глыба, нависшая над катером, осталась безмолвной. Первыми на транспорт взобрались разведчики, за ними - Шубин, Шурка и Фаддеичев, держа автоматы наготове. Крен корабля был градусов двадцать пять. По палубе двигались с осторожностью, как по косогору, то и дело хватаясь за леера. Пройдя несколько шагов, один из разведчиков поднял руку. Все остановились, пригнувшись. - Донка работает, нет? Шубин прислушался: - Днище о камни бьет! Да, сомнений нет! Корабль брошен людьми. Второй разведчик оглянулся на вяло повисшее полотнище флага, перечеркнутое свастикой. - Убрать бы эти лохмушки, а? - Э, нет! - отозвался Шубин. - Тут ничего нельзя менять. Транспорт просматривается с берега. И корабли ходят мимо. Чем тебе флаг помешал? Фашисты сами на себе поставили крест. Шубин посоветовал разведчикам обосноваться в трюме, в той его части, которая не была затоплена. - Надежнее всего! Днем будете наблюдать в иллюминатор, ночью прогуливаться по палубе. Сыровато, конечно! Так не к теще же на блины приехали. Разведчики с помощью Шурки принялись тянуть на палубу антенну. А боцман занялся осмотром трюма. Как старый фронтовик, он обладал особым нюхом на съестное. Через несколько минут он с торжеством принес и поставил перед Шубиным вскрытый ящик с консервами: - Компот, товарищ гвардии капитан-лейтенант! - Ишь ты! - Шубин присветил фонариком. - А ведь тут их полно, ящиков этих. Товарищи разведчики! Блинов у вас, правда, не будет, зато компотом обеспечены, сидите в трюме хоть до конца войны! - Может, и другие консервы есть? - предположил боцман. - Тебе полное меню подай. Как в ресторане. Эй, побыстрей прошу, товарищи новоселы! Счетчик-то тикает на такси. Мне до света надо мимо островов проскочить. Иначе будет нам всем компот! И вдруг с палубы раздался протяжный крик. Самолет? Шубин в два прыжка очутился наверху. Но опасность появилась не с воздуха. Павлов показывал в сторону моря. Вдали Шубин увидел что-то темное, очень длинное. Подводная лодка? Наяву повторялся его кошмар! С томительной последовательностью поднималась из воды боевая рубка, потом всплыл узкий утюгообразный корпус. Вода расступилась без пены, без всплесков. Ветер стих. Вокруг штилевое море. На светлой полосе лежала подводная лодка, очень одинокая. Есть ли на ее палубе орудие? Нет! Только спаренные пулеметы, два коротких ствола, поднятых под углом! Сейчас, когда подводная лодка немного развернулась, это очень ясно видно. И боевая рубка необычайно высока! Длинная прямая тень от нее падает на воду. На одной-единственной подводной лодке видел Шубин подобную рубку. Все приметы налицо! Будто материализуясь на глазах, уплотняя взвешенную в воздухе влагу и зыбкий лунный свет, возник перед Шубиным "Летучий Голландец" - весь из бликов и теней!.. Мгновенный военный рефлекс - атаковать! Кинуться на врага и забросать глубинными бомбами! - Заводи моторы! Шубин кубарем скатился на палубу катера. За ним, грохоча автоматами, Фаддеичев и Шурка. Палуба затряслась под ногами. Павлов был наготове, мотористы быстро запустили один из моторов. Второй завелся на ходу. Транспорт словно бы прыгнул назад, к берегу. Секунду видны были фигурки разведчиков у мачты. Потом на крутом развороте притопленный корабль закрыло буруном, поднявшимся за кормой. Но пока катер стоял, приткнувшись к борту транспорта, то сливался с ним. Едва лишь отскочил, как сразу перестал быть невидимкой. На подводной лодке заметили атакующий торпедный катер. Рубка начала уменьшаться. По обыкновению, не принимая боя, "Летучий Голландец" шел на погружение. Глубинками бы его! Но глубинных бомб нет. Они у Князева. А Князев далеко, - если уцелел! - Товсь! Залп! Шубин выпустил торпеду в погрузившуюся подводную лодку. Море продолжало наплывать с норда сплошной слитной массой, равнодушно отсвечивая при луне. Оно даже не поморщилось... Тут только вспомнил Шубин, что торпеды были "изготовлены на крупного зверя", то есть на транспорт, - поставлены на глубину хода три метра. Эх! Поспешил! Надо было увеличить глубину не меньше чем на шесть метров. Ведь окаянная подводная лодка уже скрылась под водой. Катер лег на курс к базе. Павлов смотрел только вперед, часто сверяясь с компасом. Шубин передал командование катером Павлову и молча стоял рядом, подняв воротник. Помнится, Готлиб, а может, Рудольф, заявил в кают-компании, что "Летучий" умеет по желанию превращаться в транспорт. "Но, понятно, затонувший", - было оговорено. Как это понимать? В данном случае скорее уж транспорт превратился в подводную лодку. Но к чему ей шнырять вокруг транспорта? Охраняла консервы с компотом? Вряд ли. Были у нее поручения поважнее, судя по рассказу Нэйла. Луна неслась вдогонку за катером, прорываясь сквозь тучи. Темнело, светлело, опять темнело. Так поезд, приближаясь к Севастополю, быстро проскакивает один туннель за другим... Вдруг - резкий толчок! Ткнулись в гору? Павлов не успел взять на себя ручки машинного телеграфа. Раздался омерзительный скрежет - днище катера ползло по камню! Потом скрежет перешел в вой и свист - злорадно подскакивающие звуки "Ауфвидерзеена". Подлый мотив! Догнал-таки наконец! Шубин машинально провел рукой по лбу. Ладонь стала мокрой, липкой. Расшиб лоб о щиток! Рядом стонал Павлов. Наверно, ударился грудью в штурвал. Шубин помог ему встать. Потом заглянул в люк: - Живы? - Расшиблись малость! А что это было? - Сидим на камнях! - Клинья, чопы, паклю, товарищ командир? - Действуй! Но пробоин было слишком много. Вода заливала таранный и моторный отсеки. Почему же катер еще держится? Оказалось, что он держится не на воде, а на камнях. Шубин перегнулся через борт. Фонтанчики пены били в лицо. Все же удалось разглядеть, что катер как бы провис между двумя камнями, сильно при этом накренясь. И опять мотив "Ауфвидерзеен" надоедливо застучал в мозгу. Шубин увидел косо висящую картину в кают-компании "Летучего Голландца". Словно бы по волшебству перенесся внутрь рамки. "Летучий Голландец" поманил за собой, завертел-закружил и вывел... Но куда же он вывел? На картине камней нет. Видна лишь зеленая вода и завихрения пены. Камни - вне рамки, ниже правого ее угла... - Пластырь заводить? - вздрагивающий голос Дронина. Интонация тревоги в голосе моториста встряхнула и отрезвила Шубина. Он преодолел минутную слабость. От него ждут решения! Судьба катера и команды зависит от его решения! И он снова ощутил себя рассудительным, собранным, хладнокровным, как и положено командиру перед лицом опасности. - Все лишнее - за борт! Катер надо облегчить, чтобы легче было снимать с камней. В воду тяжело плюхнулась торпеда. Туда же отправился пулемет, сорванный с турели. Боцман только кряхтел и охал, расставаясь с катерным добром. - Ящички-то хоть оставьте, товарищ командир! - Какие ящички? - Да парочку с транспорта прихватил. Компот. - За борт! Павлов с трудом перевел дыхание, откашлялся. - Но где наше место? - растерянно пробормотал он. - Ведь я шел по компасу. Берег должен быть в пяти милях. - Вот это совершенно правильный твой вопрос, - сказал Шубин подчеркнуто спокойно, даже с оттяжечкой. - Давай-ка, друг, искать наше место! Он включил лампочку под козырьком рубки и осветил карту. Но в карте не было нужды. Моряк умеет мыслить картографически, подобно математику, который с легкостью ворочает в уме глыбы многозначных чисел. Мысленно Шубин промчался вдаль Моонзундского архипелага, проверяя по пути все опасности: банки, мели, оголяющиеся камни. Моторы были заглушены. В наступившей тишине ухо стало различать плеск воды. Он выделялся на каком-то мерном рокочущем гуле. Прибой? Похоже, но не прибой. Восточную часть неба, по-видимому не очень далеко, прочертило несколько ракет. Наметанный глаз Шубина успел разглядеть справа две башни, на небольшом расстоянии друг от друга. Маяки! Фонари на них, понятно, погашены. В военное время маяки работают только по указанию. Шубин узнал их и присвистнул. Лишь в одном месте на побережье маяки отстоят так близко друг от друга. - Вот оно, твое место! - Он сердито ткнул пальцем в карту. - Смотри, куда привез! - Ристна?! - Павлов лихорадочно зашуршал картой. - Не может быть! Ведь это расхождение с курсом на двадцать три градуса! Шубин промолчал. Он напряженно вглядывался в темный, безмолвный берег. Может, не может... Однако это был факт. Торпедный катер по непонятным причинам отклонился от правильного курса и ткнулся с разгона в прибрежные камни мыса Ристна, крайней западной оконечности острова Хиума. На Хиума - сильный немецкий гарнизон. Это еще больше осложняло положение. Рация, по счастью, была не повреждена. Чачко отстучал на базу о случившемся. Затем сравнительно быстро удалось разыскать в эфире князевского радиста. Князев, "поводив" за собой вражеский самолет, "сбросил наконец гада с хвоста" и теперь ожидал в двадцати милях от Ристна в указанной точке рандеву. Шубин приказал ему немедленно идти к Ристна. - Поторопиться не мешает, - проворчал Дронин. - Грубо говоря, тонем, товарищ командир. - А ты грубо не говори! Знаешь ведь: не люблю грубости! Кто-то нервно засмеялся. Матросы беспрерывно вычерпывали воду. В днище и в бортах было несколько пробоин. Да, пластырь поможет, как мертвому припарки! Таранный и моторный отсеки наполняются водой. Скоро она начнет переплескивать через борт. Нечто сходное произошло этой весной в шхерах. Однако там сразу же подвернулся безлюдный лесистый островок. А здесь под боком - Хиума, где немцев полным-полно. С берега, однако, не стреляли. Шубин не понимал этого. Наблюдательные посты не могли не засечь катер. По всем правилам, на него должен был сразу же обрушиться шквал артиллерийского и пулеметного огня. Но, конечно, в данном случае не Шубину было учить фашистов правилам. Вся надежда на Князева. Но ему до Ристна "топать" не менее получаса. Дронин прав. Запросто можно потонуть, не дождавшись помощи. Шубин нетерпеливо огляделся. Опасность всегда делала его энергичнее, инициативнее, собраннее, главное - собраннее! По-прежнему стучал в мозгу надоедливый мотив, но Шубин не обращал на него внимания. Весь сосредоточился на решении задачи: как в этих необычайно трудных условиях спасти катер и команду? "Летучий" тоже сидел на камнях - в шхерах. И посадил его туда не кто иной, как он, Шубин. Но тогда буксиры были рядом. Они тотчас же сволокли "Летучего" с камней. Да, пожалуй, он отквитался за шубинскую хитрую каверзу. Уплатил свой долг полностью и почти той же монетой. Теперь-то ему хорошо! Гуляет себе по морю взад и вперед. Набрал воды в балластные систерны - нырнул! Продул сжатым воздухом - вынырнул! Шубину бы так! Но нет у него, к сожалению, систерн. Хотя... Почему бы не приделать к катеру систерны? Шубин засмеялся. Павлов и Фаддеичев с удивлением смотрели на него. - Есть мысль! Катер в подводную лодку превратим! Матросы в ужасе переглянулись. В уме ли их командир? Не помешался ли от переживаний? Катер - в подводную лодку?! - Временно, товарищи, временно! - успокоительно сказал Шубин. - Чтобы остаться на плаву, дождаться Князева. Боцман! Мешки Бутакова сюда! Баллон со сжатым воздухом цел? Да поворачивайся ты! Тонем же! Два резиновых мешка были уже пусты. Запасное горючее из третьего вылили (все равно ползти на буксире). Один мешок с поспешностью затолкали в таранный отсек, присоединили к нему шланг от баллона со сжатым воздухом, открыли вентиль. Воздух, наполняя мешок, стал раздувать его, а тот, в свою очередь, постепенно вытеснял воду из отсека. Да, систерна! Нечто вроде кустарной, самодельной систерны! Когда первый мешок раздулся до отказа, два других пустых мешка закрепили по обоим бортам ниже ватерлинии и тоже наполнили воздухом из баллона. И произошло чудо! - Ура, - шепотом сказали рядом с Шубиным. Это был юнга. Опустив бесполезный черпак, он завороженно следил за тем, как выравнивается катер, медленно-медленно поднимаясь над водой. Вот каков он, удивительный Шуркин командир! Словно бы вцепился могучей рукой в свой тонущий катер и наперекор стихиям удержал на плаву!.. Впрочем, это было неточно: на плаву. Катер по-прежнему сидел в ловушке, между двух камней, но, выровняв его, Шубин предотвратил дальнейшее разрушение. Сейчас расторопный боцман мог завести под днище брезентовую заплату - пластырь и заделать пробоины, то есть сделать то, что делают в подобных аварийных случаях. Шубин выпрямился. Он с удивлением отметил, что "Ауфвидерзеен" исчез. Победа вытеснила навязчивые мысли из мозга, как сжатый воздух воду из отсеков! А через несколько минут со стороны моря "подгреб" Князев. Он приблизился и подал буксирный конец. Когда катер удалось стащить с камней и взять на буксир, оказалось, что валы погнуты, винты поломаны, кронштейны отлетели. Шубин приказал команде перейти на катер Князева. На поврежденном катере остались только трое: он сам, Павлов и боцман. Хорошо еще, что волна была небольшая. Катер, низко сидящий, лишенный хода, мотало из стороны в сторону. Шубин стоял у штурвала. Плечи ныли, с такой силой он сжимал штурвал. Старый катер, на котором воевал с начала войны, сделался как бы продолжением его тела. Он мучительно ощущал каждый толчок на волне. Шансов довести катер до базы было мало, Шубин понимал это. Но упрямая вера в счастье, инстинкт победы вели и поддерживали его. Катер прыгал на волнах. Небо было полосатым от туч. Казалось, оно вздувается и опадает, как тент над головой. Потом тент стал постепенно белеть. Ночь кончилась. Утром моряки увидели наш самолет, летевший навстречу. На бреющем он пронесся над катерами, ободряюще качнул крыльями, улетел, вернулся. Князев и Шубин плыли следом, будто привязанные к нему серебряной волшебной нитью. Так обычно авиация наводит катера на цель. Сейчас летчик показывал, что нужно держаться ближе к берегу. Правильно! Там меньше качает. Но берег-то ведь вражеский! Ничего не понимая, Князев и Шубин плыли мимо Хиума, дивясь тому, что их не обстреливают. Заколдованы они, что ли? Только дома моряки узнали, что ночью на Хиума был высажен десант. Бои шли на восточном берегу. Катер Павлова потерпел аварию на западном. ("Шеи немцев были повернуты в другую сторону", - так прокомментировал Шубин это обстоятельство.) После полуночи немцы стремительно покатились на юг, спеша переправиться с Хиума на Саарема. К утру на острове не осталось ни одной рыбачьей лодки. До Шубина ли было немцам? - И еще споришь: не везет! - говорили Шубину товарищи. - В кои веки кораблекрушение потерпел, и то повезло: аккурат к наступательной операции подгадал! - А это уж нам всем повезло, - с достоинством отвечал Шубин. - Осенью тысяча девятьсот сорок четвертого года наступательная операция на Балтике не случай, а