в покер потребовал от финнов: воюйте или платите? - Что-то вроде того. Прижимистый кредитор, знаете ли! - Я понял. Нам это было на руку: сохранить Финляндию против России. Но все же финны вышли из войны - несмотря на усилия игрока. Отчасти я рад этому. Он слишком часто блефовал. И вообще действовал мне на нервы. Был шумный, бесцеремонный, самодовольный. Типичный делец-янки. - Не слишком ли типичный? Я недоумевающе молчал. - Он мог сблефовать не только в покер, - сказал командир. - Предположите на миг, что это был немец, который только притворялся американцем. - Зачем ему было притворяться американцем? - Зачем?.. Но Риббентроп прилетел в Хельсинки уговаривать Маннергейма примерно тогда же, когда наш пассажир обламывал в шхерах несговорчивых финансистов. Случайное совпадение? Не знаю. Чересчур похоже на излюбленные клещи. Финнов зажали с двух сторон: германский дипломат в Хельсинки, мнимый американский кредитор в шхерах. И это вполне соответствовало бы тактике "Летучего Голландца". Притворство, доведенное до слепящего блеска! Но я ничего не утверждаю, доктор, просто думаю вслух. Возможен и первый вариант: Риббентроп взывает к чувствам боевого товарищества, янки же хладнокровно бьют по мошне. Он снова покосился на часы: - Мне так приятно, что я могу быть откровенным с вами! Ведь мы случайные попутчики, не так ли? А поезд приближается к станции, на которой вы, к сожалению, сойдете. (Мне показалось, что он лукаво подмигнул. Или так падал свет на его лицо? Он всегда держит голову немного набок. На секунду, штурмбаннфюрер, мне представилось, что командир играет в какую-то непонятную для меня игру. С лица его как бы сдвинулась маска. Он смеялся, шутил, настойчиво угощал, а глаза, как всегда, были холодны, настороженны, враждебны. Но я не имел времени раздумывать! Нужно было слушать и слушать, не пропуская ничего!) - Но вы так и не выпили за наших пассажиров. - Вы тоже, господин капитан второго ранга! Командир поднял свой бокал, посмотрел вино на свет и осторожно поставил на стол. - Отличное вино, особое! Его сохраняли для нашего последнего пассажира. Нет, не для игрока в покер. И не для экс-короля. Для того, кто готовился быть нашим последним пассажиром. Ведь нас собиралось почтить своим присутствием самое высокопоставленное лицо в Германии. Смирно, лейтенант Гейнц! Встать и вытянуть правую руку вперед! Ну-ну, я пошутил. Но вы угадали. Самое невероятное в этом разговоре было впереди. Командир сказал: - Нас называют лейб-субмариной фюрера. Но с чем это связано? - Не знаю. - Само собой. Откуда вам знать? Это знают только трое: я, мой штурман и Адольф. Теперь - с вами - уже четверо. Но вы, надеюсь, не проболтаетесь? Я едва не выронил бокал. Назвать фюрера по имени! Это само по себе было уже государственным преступлением! - В кабинете Адольфа, - сказал командир, - висит, к вашему сведению, особая карта. На ней аккуратно - Адольф очень аккуратный человек - отмечается местонахождение нашей подводной лодки. Адольфу хотелось бы, чтобы в такое тревожное время мы были поближе к нему. И для этого у него есть основания. Потянувшись за бутылкой, он чуть было не опрокинул стол. Я поспешил поддержать его. - Спасибо... Но вы совсем перестали пить. Не пугаю ли я вас своей откровенностью? Командир выпрямился и без улыбки посмотрел на меня. - Слушайте дальше. Самое интересное дальше. Ежедневно в условленный час мой радист выходит в эфир и подстраивается к определенной волне. Он ждет. Он терпеливо ждет. На волне не появляется ничего, и это хорошо. Стало быть, Третий райх еще стоит. Но вот - вообразим такой гипотетический случай - в каюту ко мне стучится радист. "Сигнал принят, господин капитан второго ранга", - докладывает он. Это самый простой условный сигнал. В эфире прозвучало несколько тактов. Где-то вертится пластинка. Исполнен популярный романс гамбургских моряков: "Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен". Не напоминает ли вам: "Небо безоблачно над Испанией"? [условный сигнал к началу контрреволюционного мятежа в Испании] Тогда небо не было безоблачно над Испанией. И сейчас пластинка звучит зловеще. Она звучит как погребальный звон над Германией! Он означает, доктор, что все погибло, Третий райх рухнул, и Адольф на четвереньках выбирается из своего бункера. Он зовет на помощь меня! Я должен бросить все дела, чем бы ни занимался, где бы ни находился, и полным ходом идти в ближайшую Винету на побережье Германии. Там в люк нашей подводной лодки спустятся Адольф, Ева, два-три телохранителя. Отсеки "Летучего Голландца" - вот все, что осталось Адольфу от его империи! Затем погружение, полный вперед, курс вест, Амазонка!.. Учтите: радист, принявший сигнал, не знает его тайного смысла. Знаем только мы: Адольф, Венцель, я и вы. Теперь уж и вы! - Он любезно повернулся ко мне всем корпусом: - Видите ли, Адольф желал бы временно раствориться в сумраке тропических лесов. Черчилль в тысяча девятьсот сороковом году собирался эвакуироваться в Канаду. Почему бы Адольфу не укрыться на том же континенте, но южнее, у своих земляков, в Бразилии? Он хотел бы, подобно нам, притвориться мертвым. Третий райх рухнул, русские на улицах Берлина, но в резерве у Адольфа "Летучий Голландец". Пока есть "Летучий Голландец", еще не все потеряно. Он приблизил свое лицо почти вплотную к моему: - Сигнал "Ауфвидерзеен" будет принят, не сомневайтесь! Но пойму ли я его, вот в чем вопрос! Ведь я могу и снельсонить. - Как это - снельсонить? - Имею в виду подзорную трубу и выбитый глаз адмирала. Забыли этот анекдот? Я вздрогнул. Я вспомнил! [В битве при Трафальгаре Нельсон получил приказ, который не хотел выполнить. Приложив подзорную трубу к выбитому глазу, он сказал: "Не вижу сигнала! Продолжайте тот же маневр!"] - Но вы, я замечаю, вздрагиваете всякий раз, когда я говорю "Гитлер" или "Адольф". Хорошо, ради вас - ведь вы мой гость - я буду называть его "фюрер". Я объясню вам, почему хочу снельсонить. Он откинулся на спинку стула: - Понимаете ли, мне надоело получать приказы. В глазах этих высокопоставленных господ, которые даже не удосужились повысить меня в звании, мой "Летучий Голландец" - всего лишь подводный лайнер. Ошибка! И я отклоняю очередной приказ. Я принимаю решение самостоятельно. Вот оно: фюрера на борт не брать! - Видимо наслаждаясь выражением моего лица, командир повторил, смакуя каждое слово: - Да, фюрера на борт не брать! Потом заботливо подлил вина в мой бокал. - Эта мысль для вас, конечно, нова, - сказал он успокоительным тоном. - Постепенно вы освоитесь с нею. Сигнал, я думаю, раздастся завтра или послезавтра. Но это уже ни к чему. Фюрер живой - бесполезен. Мертвый, пожалуй, еще пригодится. - Какая же польза от трупа? - спросил я растерянно. - Хотя, говорят, в Бухенвальде и Освенциме... - Не то, нет. Гений, даже без высшего образования, годится на другое. Фюреру нужна не Ева, а святая Елена. Ореол мученика будет ему к лицу. - Имеете в виду заточение? Муссолини уже побывал в заточении. - И зря бежал оттуда. Скорцени, конечно, ловок, но глуп. Муссолини гораздо лучше выглядел бы в заточении, так сказать, скорчившись в ногах у Наполеона, чем на виселице, да еще подвешенный вниз головой. Я желаю фюреру заточения! Стать мучеником - это лучшее, что он может сделать для пользы общего дела. 4. ДОНОС ИЗ МОГИЛЫ ("СОХРАНИТЬ КОФРЫ ФЮРЕРА!") - Но багаж он позаботился доставить заранее. - Голос командира донесся до меня, как сквозь плотно задраенный люк. - Какой багаж? - Кофры. Пять кофров. Не притворяйтесь, что вы не видели их! Вы были на пирсе во время погрузки. А что в этих кофрах? - Откуда мне знать? - Комбинашки Евы Браун? - Возможно. - Нет. Кофры, если помните, доставлены в канун Нового года. В этом был расчет. Все в Пиллау перепились. Пирс был оцеплен. Багаж сопровождали семь офицеров СС. "Не слишком ли много для обыкновенного багажа?" - подумал я. - Разве вам не сказали, что в кофрах? - Эсэсовцы предупредили лишь, что груз - особой государственной важности! Комбинашки, таким образом, сразу же отпали. Но на несколько минут отодвинем эти кофры! Я не договорил о себе. Упустил одну деталь. Фон Цвишены - из Ганновера. Мы гордимся тем, что нынешний английский король - наш земляк. Ну как же! До недавнего времени короли Англии по совместительству были курфюрстами Ганновера. Отец нынешнего короля, воюя в четырнадцатом году с Германией, решил, что ему пристойнее именоваться Виндзором - по названию загородной резиденции. Раздумывая в Пиллау о судьбах Третьего райха, я вспомнил одного из наших добрых курфюрстов, предка Виндзоров. Он продавал своих подданных в солдаты любой платежеспособной иностранной державе. И брал совсем недорого, представьте! Три талера за голову! Потом на память пришли гессенские стрелки. В XVIII веке английский король нанял их и отправил за океан бить американских бунтарей. Вдумайтесь в это! Наши предки помогали англичанам против Георга Вашингтона! Не наступит ли, думал я, время, когда Вашингтон (город, не президент) станет покупать наших солдат, чтобы с их помощью бить каких-нибудь других бунтарей? Расчет с головы, естественно, производился бы уже не талерами, а долларами, что гораздо приятнее. Что вы больше любите, доктор, доллары или талеры?.. - Я люблю и то и другое, - сказал я, чтобы отвязаться от него. - Но это плохо, доктор. Надо остановиться на чем-нибудь одном. Видите ли, мой предок - о нем сохранилось семейное предание - уехал с гессенскими стрелками в Америку и не вернулся оттуда. Если солдаты Вашингтона не прикончили его, значит, он прижился на американской земле. Весьма вероятно, что у меня родичи в США. Попав туда, могу встретить миллионера с такой же, как у меня, фамилией. И вот, полный гостеприимства, он напомнит мне одну латинскую поговорку. Вы врач и знаете латынь: "Уби бене, уби патриа" [где хорошо, там отечество (лат.)]. Я машинально поправил: - Не "уби", а "иби". - Пусть "иби". Но вы уловили мою мысль? Мне показалось, что я уловил ее. - Боже мой! - воскликнул я. - Вы хотите продать фюрера американцам?! Я представил себе, как фон Цвишен с обычной своей ужимкой принимает на борт фюрера и сопровождающих его лиц, потом, выйдя в море, тайно меняет курс и, вместо того чтобы идти к Южной Америке, направляется к берегам Северной. - Но это измена, господин капитан второго ранга! Командир надменно вскинул голову: - Я же сказал: фюрера на борт не брать! Таково мое решение. В каюте кофры, пять кофров. Для фюрера нет места. И потом, я не курфюрст Ганновера, не торгую немцами, получая по три талера с головы. Признаюсь, я обиделся за нашего фюрера. - Вы говорите так, - сказал я, - будто это простой ландскнехт, а не вождь германского народа и величайший полководец всех времен. Американцы, я полагаю, дали бы за него побольше, чем три талера. - А зачем он американцам? У меня дыхание перехватило от негодования. - Кофры - другое дело, - спокойно продолжал командир. - Американцы, надо думать, не отказались бы от кофров. Ну вот, доктор, описав циркуляцию, мы вернулись к нашим кофрам! Слушайте дальше. Самое интересное дальше. Незадолго перед ужином я взломал замки на кофрах фюрера! - О! Господин капитан второго ранга! - Но ведь вам самому до смерти хочется узнать, что в этих кофрах. Вы даже подались вперед на стуле. Думаете, там слитки золота или жемчужные ожерелья? Нет! Там только папки. Черные, желтые, синие, белые. И на всех сургучные подтеки, как запекшаяся сгустками кровь. А поперек каждой папки надпись: "Государственная тайна". Но ведь и на моем щите тот же девиз! И я не испугался... Едва лишь я сорвал сургуч и раскрыл одну из папок, как понял, что наткнулся на клад. Передо мной был личный архив фюрера! Не знаю, известно ли вам, что фюрер близорук. Он тщательно скрывает это и не соглашается из кокетства носить очки. Ведь ни Цезарь, ни Наполеон не носили очки! Поэтому для фюрера изготовлена особая пишущая машинка. Я видел ее. Литеры - спокойной округлой конфигурации, и они вдвое крупнее обычных литер. Документы, предназначенные фюреру, печатаются только на этой машинке: на маленьких листах и с большими полями - так он любит. Мне было достаточно взглянуть на первый же попавшийся под руку документ, чтобы понять: это отпечатано для фюрера! - Я понял, что в папках! - вскричал я. - Там планы третьей мировой войны!. - А вот и нет! Нюх изменил вам! Но разгадка близко, почти рядом. Я развел руками, признаваясь в своем поражении. - Военно-стратегические концепции, - сказал командира - очень быстро ветшают, особенно в наше время, в канун атомных битв. Но природа человека остается без изменений, и это очень плохая природа, доктор. Нам с вами известно об этом лучше, чем кому бы то ни было. Уж такова наша профессия: находить дурное в человеке, чтобы использовать это дурное в своих целях. Я осторожно высказал другую догадку: - Компрометирующие документы? - Да. И они - наряду с другими. Повторяю: там есть все, что хотите, доктор! Богатейший в мире ассортимент диверсий! Командир захохотал. Он так редко смеется, что я от неожиданности вздрогнул. - В кофрах, - продолжал он, - вместе с перечнями и выдержками, напечатанными для фюрера, содержатся также: отличные дворцовые перевороты, ослепительные взрывы, моментальные фотографии, сделанные из-за угла (убивают, как пули), подлинники неосмотрительно выданных расписок и мастерски выполненные фальшивки, которые были (или будут!) подброшены разведке противника через услужливую нейтральную разведку. Ведь иная погубленная репутация стоит взрыва военного объекта, не правда ли? Есть кофр, который я назвал бы стоком слизи и нечистот. С содержимым его полагалось бы знакомиться, доктор, надев предварительно перчатки мусорщика. В этом кофре содержатся досье на некоторых политических деятелей Европы, Америки и Азии. К отдельным досье приложены счета из ресторанов или рецепты врачей, несомненно не подлежащие оглашению. Кое-кто из этих политических деятелей еще не развернулся, не вошел в полную свою силу. Но это не беда. Документы сберегаются про запас. А деятель, разгуливая по улицам, не знает, что кто-то уже положил пальцы на его горло и может в любой момент нажать - так, чуточку, в целях предупреждения. Имеются также списки (по странам) деятелей, которых я назвал бы: "люди-Винеты". Этим расписки и рецепты уже предъявлены. До поры до времени "люди-Винеты" законсервированы и притаились. Но стоит подать почти беззвучную команду, и... Спешу оградить себя от подозрений, штурмбаннфюрер. Я стал побаиваться, не превышаю ли своих полномочий, вникая в суть операций, пока только намеченных, то есть сугубо секретных. Но нашего Молчальника, нашего Подводного Мольтке, уж нельзя было остановить. - Считайте, что это мой каприз, - сказал он, - но я хочу, чтобы вы, доктор, поняли размах диверсий, намеченных на период "после войны". Вот вам одна из них. Она называется: "На дно!". Мир никогда еще не видал таких своеобразных по замыслу и масштабу операций. Я, доктор, напрашиваюсь на похвалу. Это я подал мысль насчет операции "На дно!". "Мой фюрер! - сказал я, заканчивая свой последний доклад. - Почему бы не применить в отношении Третьего райха кое-что из тактики "Летучего Голландца"? Но, понятно, в достойных вас, грандиозных масштабах!" - "Не понимаю", - сказал он. "Положите всю Германию на грунт! - сказал я. - Конечно, временно. Пока минует опасность. Изредка вы могли бы поднимать перископ и осматриваться: не пора ли уже всплыть?" - И фюрер воспользовался вашим советом? - Как видите. Я же говорил вам: он гениальный плагиатор. И притом прирожденный притворщик. Уверяю вас: он знал о переговорах пройдохи в пенсне с Бернадоттом! Верный Генрих [прозвище Гиммлера] думал, что дурачит своего фюрера, - на самом деле фюрер дурачил Верного Генриха. Фюреру не могла не прийтись по вкусу мысль притаиться. Немцам сейчас надо притаиться, замереть. Над головами их с грохотом прокатятся два встречных вала, столкнутся и... Но немцы уцелеют, покорно втянув головы в плечи. Они останутся в согбенном положении, пока им не подадут команду распрямиться. - Кто подаст команду? - Фюрер хотел сам подать ее. До тех пор Германия должна притворяться мертвой - подобно своему фюреру. Едва лишь вступит в действие план "На дно!", как военные заводы бесшумно опустятся под землю. Однако люди будут продолжать работу. Они будут ковать оружие, как гномы в своих пещерах. Германия под пятой врага - это страна гномов, теней, невидимок! Волшебное превращение будет длиться долго, ряд лет, быть может, десятилетий. Да, страна оборотней... Опущенные глаза, скользящий лисий шаг, подобострастие и уклончивость в манерах. А в самых надежных тайниках сохраняются архивы. Все военнослужащие учтены, картотеки в полном порядке. Страна разбита на подпольные военные округа. Действуя бок о бок на протяжении ряда лет, различные группы оборотней ничего не знают друг о друге. Система взаимоизолированных отсеков, как на подводной лодке. О! Фюрер учел наш опыт до мелочей. В плане есть даже параграф насчет "дойных коров" [вспомогательные корабли, снабжавшие горючим, боезапасом и продовольствием подводные лодки, которые подолгу находились на позиции в океане]. - Неужели? - Американские тресты и банки будут этими "дойными коровами". Они снабдят всем необходимым Германию, лежащую на грунте. Вся Германия, доктор, превратится в Винету! Пройдет положенный срок, и она снова всплывет со дна, послушная зову труб. Не под звон рождественских колоколов! Под грозную музыку Вагнера! Трубы, трубы! Полет валькирий! Недаром вагнеровский "Полет валькирий" стал маршем нашей дальней бомбардировочной авиации. Командир зажмурился. - Безмолвная водная гладь, и над нею стелется дым. Вот - протяжный зов трубы! Вода забурлила. И на поверхность из пены стали всплывать города. Сначала вынырнули колокольни, заводские трубы, мачты радиоантенн. Затем показались гребни красных крыш и кроны деревьев. Страна медленно всплыла, и тотчас же густой желтый дым повис над заводами, а с обсыхающих взлетных площадок поднялись самолеты и стаями закружили в воздухе. Он открыл глаза. Холодный блеск их был как свет фар, неожиданно вспыхнувший во тьме. - Да! Это Германия, доктор! Наша с вами Германия! Четвертый райх! Командир долил себе вина, расплескивая на скатерть. Но почти не пил, только пригубливал. Казалось, он опьянел от одних слов, от признаний, высказанных наконец вслух. Он сказал: - Но когда же и выпить, как не сейчас? Представляете, что творится в бункере фюрера? Страх глушат вином прямо из бутылок и ходят по колено в коньяке... Я молчал. Я чувствовал, что задыхаюсь. Лодка давно не всплывала. Воздух в отсеках был загрязненный, спертый. Вдобавок каюта командира очень тесна. Я сидел на табуретке, командир - на койке. Стол так мал, что наши колени соприкасались. Командир то и дело перегибался через угол стола и дышал мне прямо в лицо. Удивляюсь, что меня не стошнило от этого ужасного говяжьего запаха и кислой вони. Но я вытерпел во имя служебного долга! Я ждал, когда командир снова скажет о предполагаемом переезде фюрера в Южную Америку. Наконец он сказал об этом: - Фюрер еще надеялся воевать. Руками пройдохи в пенсне он хотел столкнуть лбами русских и англосаксов, втравить их в драку, а сам проворно отскочил бы в сторонку! Полагаю, что готовилась инсценировка самоубийства. Подходящий труп нашелся бы. Затем капитуляция, Третий райх уходит на грунт! А фюрер отогревается от берлинского озноба в новом своем Волчьем Логове - в Винете-пять, на берегу реки Дракара. Постепенно к нему съезжаются помощники: Борман, Хойзингер, Эйхман. И кофры находятся тут же, под рукой! Каждый кофр, если хотите, - это ящик Пандоры. Пять ящиков Пандоры, набитых всякими ужасами и нечистью до отказа! Вообразите тропическую звездную ночь. Вы бывали на Аракаре и знаете, что это такое. Под бормотание попугаев и вопли обезьян фюрер, озираясь на дверь, развязывает тесемки своих папок и бережно перебирает страницы. Потом медленно, стараясь продлить наслаждение, раскладывает на столе географические карты... Но ничего этого не будет! Я, Гергардт фон Цвишен, командир "Летучего Голландца", рассмотрев секретный архив фюрера, счел его ценным и полезным. Однако самого фюрера - лишним! О, вы не можете этого понять! Вы ведь последний верноподданный! Говорят, у фюрера не осталось резервов. Вздор! Именно я был последним резервом фюрера. Вначале он надеялся на атомную бомбу, потом на Венка и Штейнера и, наконец, на меня. В этом разгадка нашей стоянки в Пиллау. Я пробормотал что-то насчет запасного выхода. - Именно так! - подхватил командир. - Карета, ожидающая у запасного выхода! Но кучеру до смерти надоело развозить пассажиров! Вдобавок я не верил в переговоры Гиммлера с англичанами и американцами. - Почему? - Русские, к сожалению, стали героями этой войны. И Трумен и Черчилль не обобрались бы хлопот у себя дома, если бы двинули войска против русских. Я взвесил все это, и вот "карета" отъехала от запасного выхода - с багажом, но без седока! Кажется, я отер пот со лба. Уверен, что самый опытный следователь нечасто слышал такие признания, даже с применением средств третьей степени. - Кофры, кофры!.. А знаете ли вы, какой приказ получил я в Пиллау? "Уничтожьте кофры!" - Не может быть! - Да. Они там просто взбесились от страха, эти бункерные крысы. Сплелись в клубок и катаются по полу, кусая друг друга за хвосты. Приказ дан, несомненно, помимо фюрера. - А чья подпись? - Геббельса. Старый враль боится, что папки попадут в руки русских или англичан и американцев. Но я не уничтожу кофры, хотя бы из уважения к труду людей. Сотни, тысячи крупнейших немецких специалистов на протяжении нескольких лег не разгибаясь трудились над планом германизации мира. Это шедевр нашего национального организаторского гения! И уничтожить шедевр?.. Нет! Однако дело не только в этом. Я, доктор, добился того, о чем мечтал всю жизнь! Вы видели: я выполнял сложнейшие секретные поручения, от которых зависел ход войны. Лоуренсу или Николаи не снились такие поручения. Отблеск высшей власти падал на меня. Но только отблеск! Всю жизнь меня изводила, мучила эта дразнящая близость к высшей власти. И вот она, власть! Я крепко держу ее в руках! Разноцветные папки - это власть! И выпустить ее по приказу завравшегося болтуна, который сам замуровал себя в бункере? Я не был бы Гергардтом фон Цвишеном, если бы сделал это. Один-единственный человек мог мне помешать. И не исключено, что попытается помешать. - Кто же это? - Американцы называют его вице-фюрером. Наши холуи - тенью фюрера. - Рейхслейтер? [Мартин Борман, начальник партийной канцелярии, неотлучно находившийся при Гитлере] - Видели его? Его мало кто видел. Он из тех, кто прячется за спиной трона и только изредка склоняется к уху повелителя. Я ненавижу его, как ненавидел Канариса. Он собирался сопровождать фюрера в Южную Америку. Ну что ж! Если он проберется туда и попробует наложить лапу на кофры с папками, поборемся! Папки мои! Не хочу больше воевать ни за Мартина, ни за Адольфа Второго, ни за Адольфа Третьего [имеются в виду, вероятно, Адольф Хойзингер и Адольф Эйхман]. Я растворюсь в джунглях Амазонки. Полная неподвижность, безмолвие! Буду ждать. Я научился ждать. И, вероятно, буду счастлив, ожидая. Сознание своей власти над событиями и людьми, пусть даже тайной власти, - ведь это самое упоительное в жизни, доктор! В сознании своего всемогущества буду равен самому господу богу! (Конечно, это было уже кощунством, но после того, что я слышал о фюрере...) - О, я начну не с кортиков, как Толстый Герман! Наступит время, когда перестанут пользоваться услугами подставных лиц: сенаторов, министров. Страной будут самолично править главы концернов, миллиардеры и миллионеры. И я хочу быть среди них! Ведь это не слишком дорогая плата за папки, как вы считаете? Я не хочу явиться к своим американским родичам с протянутой рукой. Я явлюсь перед ними не как бедный родственник - как глава рода Цвишенов!.. Да, так я и сделаю. Мне стало легче, когда я посоветовался с вами, доктор. Спасибо за совет. (Но я, клянусь, ничего не советовал ему. Под конец я даже перестал подавать реплики.) Он замолчал, глядя мимо меня, и я с испугом оглянулся: не стоит ли кто-нибудь сзади, бесшумно войдя в каюту? Но там не было никого. Командир допил вино и обеими руками растер лицо, будто умываясь. - А теперь, - сказал он спокойно, - идите-ка спать, доктор! Часок еще успеете поспать!.. И вот я, пользуясь этим разрешением, лег на свою койку и накрылся с головой одеялом. Разговор с командиром отпечатался у меня в мозгу, как при вспышке магния. Ведь вы, штурмбаннфюрер, хвалили мою память, считая ее моим наиболее сильным качеством. Да это и не такой разговор, чтобы его забыть. Вы видите: фон Цвишен выдал себя с головой! Меры нужны срочные и, смею думать, беспощадные. На пути в Южную Америку нам не миновать Винеты-первой - для заправки горючим, и тогда... Мой фюрер! Обращаюсь непосредственно к вам! Это дело государственной важности, не терпит отлагательства! Фон Цвишен не возьмет вас на борт! Он переждет в шхерах, потом будет прорываться без вас через Бельты и Каттегат в Атлантику. Он также отказался выполнить приказ об уничтожении особо секретных документов, которые могут попасть в руки русских или англичан и американцев! Фон Цвишен - государственный преступник! Он нарушил присягу! Он вдобавок обокрал вас, мой фюрер! Присвоил себе ваши гениальные предначертания на послевоенный период! Он выждет время, чтобы набить на них цену, и продаст тому, кто больше даст. Он сам признался в этом... "Идите спать, доктор!" - сказал он. И с какой ужимкой он сказал это! Я бы напрочь отгрыз его трясучую голову, если бы смог! Мой фюрер! Они решили меня убить! Догадались, что я слежу за ними, и решили убить. Вот почему фон Цвишен выворачивался передо мной наизнанку. Я обречен. Я понял это только сейчас. Понял внезапно. О, я понял, понял! Так откровенно можно говорить лишь с человеком, которому осталось жить считанные минуты. Ничего не успеет разболтать, даже если бы хотел! Венцель уже прохаживается мимо моей каюты. А вот пришел Курт. Он уселся за стол в кают-компании. Из-под одеяла я вижу его прищуренные глаза. Когда же они вынесли приговор? Вчера? Сегодня? Во фронтовых условиях достаточно решения трех офицеров, чтобы вынести смертный приговор. Через несколько минут лодка всплывет. Меня проволокут по трапу на палубу. У нас расстреливают на палубе. Сзади несут балластину. Мне прикажут идти на нос, не оглядываясь. Я знаю ритуал, я присутствовал при казни. И теперь все это произойдет со мной, боже мой! Но нельзя же умереть так сразу! Я не успел приготовиться. Надо привыкнуть к мысли, что через несколько минут... Проклятые! Но они не знают, что донесение записано и будет отослано по назначению - непосредственно вам, мой фюрер! Фон Цвишен считает меня уже мертвым? Нет! Пока я могу говорить, господин капитан второго ранга, я опасен! Пусть яд подействует не сразу, но он подействует, и он смертелен! Мой фюрер! Убейте их! Убейте! Но только - медленно! Как адмирала Канариса! Поспешите отдать приказ начальнику Винеты-первой. Пусть он схватит их сразу, как только лодка прибудет и станет заправляться горючим. Но учтите: фон Цвишен хитер, как тысяча ведьм. Он может догадаться о ловушке по самым ничтожным признакам. А его нельзя упустить! Пошлите на пирс взвод, нет, лучше роту автоматчиков, блокируйте с моря входы в гавань. Можно утопить подводную лодку тут же, у причала, - с помощью авиации, но надо обязательно допросить Цвишена перед казнью. С применением средств третьей степени! Надеюсь, штурмбаннфюрер заставит фон Цвишена быть еще более разговорчивым, чем он был со мной. Не правда ли, вы заставите, штурмбаннфюрер? Клятвенно, пред лицом смерти, подтверждаю правильность изложенных фактов! Все офицеры на нашей подводной лодке - изменники! Главный изменник - фон Цвишен! Со стенографической точностью я привел его высказывания о фюрере, которого он называл при мне Гитлером и Адольфом. Он не собирается выполнить приказ о секретном архиве. Кроме того, у него есть родственники в Америке. Сейчас спрячу пленку в футляр. Мой связной возьмет его, когда лодка ошвартуется у пирса в Винете. Затем футляр будет доставлен вам обычным путем. Все! Курт встал из-за стола. Убейте их, мой фюрер!!!" 5. СТАРОЕ СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ Двери за ним захлопнулись. Александр постоял на тротуаре, подняв голову, глубоко, с наслаждением дыша. Сентябрьское небо щемяще сине. Просто скулы сводит от этой синевы. Но все пьешь ее, пьешь - глоток за глотком! И оно - небо - очень высокое. Конечно, не такое высокое, как бывает в мае или в июне. Тогда весь воздух - это небо! Город пронизан светом и словно бы взвешен в нем, парит над землей. От просторной Невы уже тянет осенней прохладой. Чувство у Александра такое, будто он выбрался наконец наверх из духоты подводной лодки. Только что в управлении ему дали возможность прослушать запись "доноса из могилы". - Разгадка тайны - награда храброму! - в приподнятом тоне сказал генерал. Прослушивание длилось более часа. И это был нелегкий час. - Не рано ли выписался из госпиталя? - Прощаясь, генерал с беспокойством заглянул молодому пограничнику в глаза. - Нет, я здоров, товарищ генерал. Но, выйдя из управления, Александр никак не мог "раздышаться". Голова гудела, как сталь обшивки под ударами пневматических чеканов. Хотелось бы обменяться с Грибовым впечатлениями, но профессора дома нет - Александр звонил ему из управления. Как же провести остаток дня? Кино? Стадион? Рывчун усиленно приглашал Александра на стадион. - Мы, самбисты, - говорил он, - выступаем в девятнадцать двадцать. Я, знаешь, немного волнуюсь. На границе почему-то не волнуюсь, а тут волнуюсь. И вроде бы я спокойнее, когда ты рядом. Ты ведь везучий! Александр усмехнулся. Везучий! Вот и шубинское прозвище унаследовал. Смешно, конечно, но все же лестно. Девятнадцать часов! Время еще есть. Он проводил рассеянным взглядом чайку, которая пересекла Неву, почти касаясь поверхности воды крыльями. Похоже, будто нищий проворно проковылял на костылях... Очень медленно, без цели, лейтенант двинулся вдоль набережной, погруженный в свои мысли. Он думал о том, что отцы, даже мертвые, продолжают идти рядом с сыновьями, заботливо предостерегая их от всего плохого и поощряя на все хорошее. На плече своем почти физически ощущал сейчас тяжесть руки - сильной и доброй... О! Был бы жив гвардии капитан-лейтенант, сколько бы порассказал ему сегодня Александр! Изменив своей теперешней солидной сдержанности. Снова превратившись в болтливого восторженного юнгу, который, рассказывая, нетерпеливо засматривал в лицо командиру, ожидая одобрения. А гвардии капитан-лейтенант удивлялся бы, вставлял реплики или поощрительно кивал головой, широко улыбаясь. "Так, значит, радист имперской канцелярии выходил в эфир?" - спросил бы он. "Мы думаем так, товарищ гвардии капитан-лейтенант. В положенный час и на условленной волне..." Над миром, содрогавшимся от последних залпов, печально звучала песенка гамбургских моряков: "Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен". Ответа с моря не было... А Третий райх уже трещал по всем швам. Стропила прогибались. Пол качался под ногами. В этом месте рассказа гвардии капитан-лейтенант, наверно, немного посмеялся бы: "Доктор-то, доктор! Сам себя, выходит, перехитрил?" Пучеглазый, с оттопыренными ушами, доносчик выглядел в этой ситуации совсем как тот дурень из сказки, который рыдает на свадьбе и приплясывает на похоронах. Его тревожило здоровье фюрера, когда тому осталось жить считанные часы. Он разоблачал Цвишена в стремлении сторговаться с англичанами и американцами, но об этом мечтали и там, наверху: Геринг, Гиммлер, Дениц - все, кто готовился заменить Гитлера. Да, доктор Гейнц оторвался от действительности. Слишком долго странствовал в потемках. А за политическую отсталость полагалась пуля в затылок. "Мертвый писал мертвому!" - глубокомысленно сказал бы Шубин. Наверно, Гитлер уже не раз вытаскивал из ящика стола пистолет и задумчиво рассматривал его, примериваясь, как будет вкладывать в рот, столь много лгавший доверчивым немцам и всему миру. И Гиммлер, отрываясь от мыслей о сделке с янки, осторожно трогал языком зуб, в дупле которого вместо пломбы была капсула с цианистым калием. А если прищуриться, то можно даже различить очередь вдали, торопливо выстраивавшуюся к виселице в Нюрнберге, - согбенные, дрожащие призраки былого могущества и беспредельного самомнения Третьего райха. Но всех опередил доносчик Гейнц. Со скрученными назад руками, в разорванном кителе, он сделал несколько последних шагов по узкой, сужавшейся к носу палубе. Сзади Венцель и Курт волокли балластину. Выстрел в затылок! "Следующий!" - крикнули за тысячи миль от шхер. И Гитлер поднялся на дрожащих ногах со стула в своем бункере под развалинами Берлина... Кое-кто из позднейших его апологетов пытается нахлобучить ему на голову терновый венок. Гитлер, мол, как герой, решил погибнуть под развалинами. "Нет, - сказал бы Шубин, широко улыбаясь, - просто не хватило билетов на обратный проезд!" Под монотонное, сводящее с ума повторение начальных тактов "Ауфвидерзеен" - море по-прежнему не откликалось! - завершался распад государства и распад личности. 25 апреля был заключен в бункере мистический, предсмертный брак Гитлера с Евой Браун. В тот же день на севере Италии партизаны перехватили его друга и соперника Муссолини. Гитлер успел еще зябко поежиться, узнав из радиоперехвата, что "преемника цезарей" после расстрела подвесили вниз головой на виселице. А Третий райх продолжал нестись стремглав за "Летучим Голландцем" - к своей неизбежной гибели, на камни, прямо на камни! Да, картина, косо висевшая в кают-компании "Летучего Голландца", имела многозначительный - пророческий смысл! Гитлер продолжал ждать. Наступило утро 30 апреля. До середины дня он не выходил из радиорубки. Цвишен не откликался. И тогда он нехотя вложил в рот дуло пистолета... Александр постоял в нерешительности у решетки Летнего сада. Не одна девушка, вероятно, с сочувствием оглянулась на него, вбегая в ворота. И кто эта гордячка бессовестная? Заставляет ждать такого парня, задумчивого и скромного, вдобавок с рукой на перевязи! Он прикинул: посидеть на скамеечке или погулять по кружевным золотым аллеям? Но как-то не хотелось расставаться с Невой. Она текла в море, очень массивная, плотная, облитая солнечным светом. И мысли Александра плавно и неторопливо текли - рядом с нею. Им было по пути. В Балтийском море, на какой-либо из его многочисленных банок, хотел Шубин воздвигнуть остров, искусственный, сложенный из уже бесполезных военных кораблей. (Виктория Павловна рассказала о "железном острове" Александру.) Это не сбылось. Пока не сбылось. Зато близ острова Осмуссар, западнее Таллина, притоплен и старательно обвехован немецкий линкор. Это корабль-мишень. Днем и ночью вьются над ним наши самолеты. Иногда на дистанцию огня подходят военные корабли, чтобы отработать задачу - практические артиллерийские стрельбы. А порой стремглав несутся к нему торпеды с белыми хохолками пены. Корабль не потонет. Он посажен прочно на грунт. Находясь на практике, Александр не раз проходил мимо этого линкора. Сначала на горизонте возникало пятно - как черный пиратский парус. Потом оно превращалось в бесформенную глыбу металла. Контуры корабля уже нельзя угадать. Не зря же по нему тренируются из года в год. И всегда при этом вспоминался "Летучий Голландец". Именно он должен был находиться здесь. Не годы, а столетия чернеть бы ему посреди моря неподвижным черным пугалом! И чтобы вешки, оцепив его, предостерегали: "К зюйду от меня опасность!", "К норду от меня опасность!", "К весту от меня..." Но, как обычно, он подставил вместо себя другой корабль и ушел. Отлежался в своей Винете и ушел. А "донос из могилы" остался невостребованным. Видимо, подручный Гейнца ("связной"), какой-нибудь унтер-офицер из команды подлодки, по прибытии в Винету незаметно вынес футляр и спрятал в условленном месте. Но за футляром не пришли. Кто должен был прийти? Быть может, монтер или механик из "службы Винеты"? Пограничники обнаружили на дне грота четыре трупа в комбинезонах. Вот, вероятно, объяснение того, почему цепочка оборвалась. И еще в одной своей догадке прав профессор Грибов. Соглашения между военными монополистами возможны лишь на короткий срок. Длительный, прочный союз исключен. Он просто вне природы капитализма. Алчность рано или поздно перевесит здравый смысл. Ибо в капиталистическом мире во главе всего - алчность, но не здравый смысл. Несомненно, за секретным архивом охотились две разведки. Бесшумный кросс через границу! Финиш - Винета! Мальтиец и альбинос шли по заданию американской разведки. Значит, прыгун-аквалангист был посланцем конкурирующей стороны - западногерманских военных монополистов. (Существовали и частные разведки - при крупных концернах.) Больше всего боялись того, что секретный архив Гитлера попадет в руки русских. Ведь НАТО существовало только три года и Западная Германия еще не была принята в число его членов. Обнародование некоторых документов могло помешать сложной политической игре. Но мало того. Западногерманские капиталисты хотели перебежать дорогу своим американским покровителям. Удалось ли это? Американцы стремились овладеть секретными планами, чтобы их парализовать. Немцы, наоборот, - чтобы реализовать. Надо думать, пройдоха Цвишен обошел и тех и других. В Винете-три не было, и не могло быть, ни "Летучего Голландца", ни "кофров фюрера". Последняя радиограмма Цвишена, в которой он сообщал, что положит подлодку на дно Винеты, а сам будет пробиваться на запад посуху, была лишь враньем, очередной его дезинформацией. Цвишен остался верен себе. Уйдя в Винету-пять, выждав там, осмотревшись, он выбрал западногерманских хозяев. Патриотические чувства при этом, конечно, не играли роли. (Цвишен говорил Гейнцу: "Уби бене...") Просто западногерманская марка наконец поднялась в цене. Цвишен предпочел марки долларам. Грибов мог даже более или менее точно установить срок, когда состоялась сделка. Что-нибудь зимой 1951-1952 года. Ведь летом 1952 года западногерманские диверсанты не возобновляли своих попыток проникнуть в Винету. Им это было ни к чему. По-видимому, архив Гитлера находился уже за семью замками, в надежных стальных сейфах. Но ни немцы, ни их американские конкуренты ничего не знали о "доносе из могилы", о футляре, в котором содержалась как бы краткая инвентарная опись всего, что было в "кофрах фюрера". Да, секретное оружие... Именно это - наиболее точное определение того, что было в "кофрах фюрера": старое секретное оружие! Ибо с древнейших времен яд и стилет, диверсия, шпионаж, клевета и провокации всех видов неизменно дополняют любое новое секретное оружие. Александр тряхнул головой и огляделся. Он стоял на Дворцовой набережной. За спиной его раздались оживленные голоса. Это гурьба экскурсантов, весело переговариваясь, входила в подъезд Эрмитажа. Александр был в Эрмитаже очень давно, еще до войны, вместе со своей школой. От музея остались самые смутные воспоминания: что-то вроде огромного облака, в которое заход