сь. За длинным столом, по левую руку от капитана, сидит крепыш сибиряк Пестрых, летчик полярной авиации. В разговоры о гипотетических землях он не встревает, только приглядывается к спорщикам маленькими медвежьими глазками да загадочно поигрывает желваками. Пусть спорят! Землю Ветлугина, во всяком случае, он увидит одним из первых! На шканцах "Пятилетки", прочно закрепленный тросами и прикрытый брезентом, стоит самолет, наше новое ценное приобретение. Уроки прошлой экспедиции не прошли даром. Кроме того, весной, за несколько месяцев до отправления "Пятилетки", советская полярная авиация отлично показала себя при эвакуации челюскинцев. Это было первым массовым применением самолетов в полярных условиях. Вот почему пилот восседает на почетном месте в кают-компании. Место для якорной стоянки во льдах мы выбирали так же осмотрительно, как и в прошлом году. Наконец приткнулись к широкому торосистому полю площадью в один квадратный километр. Лед был довольно толстым, по-видимому, многолетним. Сабиров хвалил льдину. - Выгодная конфигурация, - говорил он. - Треугольник. Острым углом он будет таранить, расталкивать льды. Дополнительный ледяной форштевень! Однако выбранное поле было с подвохом. Едва задули ветры северо-восточных румбов, как корабль стал оседать на корму. Это было странно. Тюлин с Сабировым опустились на лед и обошли корабль. Особенно долго пробыли они у форштевня, заглядывая вниз, качали головами. Выяснилось, что под льдиной подсов - вторая косо стоящая льдина, ранее не замеченная. Теперь корабль сидел на ней и раскачивался при подвижках. Андрей приказал уменьшить дифферент [разность осадки кормы и носа корабля], перебросив грузы с кормы на нос. Корабль выровнялся. Но вечером произошла новая подвижка, и льдина-подсов опять неудачно повернулась. Я выскочил на палубу. Ее перекосило набок - идти приходилось, держась за переборку. Сабиров, стоявший у кренометра, поднял озабоченное лицо. - Крен - двадцать градусов! Следом за мной выбежали Вяхирев и Синицкий, спустя некоторое время - Андрей. Лицо его было еще более серьезно, чем лицо Сабирова. - Я из машинного отделения, - сказал он ровным голосом, каким говорил всегда в минуты опасности. - Запасной холодильник дал течь. Сабиров опрометью кинулся из рубки, я - за ним. Машинное отделение ярко освещено. В трагической тишине аварии слышно было только тяжелое дыхание механиков, суетившихся подле крышки холодильника, и тонкое, певучее журчание. Из-за крена отливное отверстие холодильника очутилось под водой, прокладку у крышки пробило, и вода тоненькой струйкой начала поступать внутрь судна. Спеша, догоняя друг друга, зазвучали удары била о рынду. Тревога! Тревога! Общий аврал! Над головой по трапам и палубе, как дождь, застучали быстрые шаги. Андрей приказал проверить, хорошо ли закреплены аварийные запасы. Я поспешил наверх. Крен увеличивался с каждой минутой. Вдобавок палуба обледенела, и ходить по ней стало очень трудно. Льды вокруг были спокойны, но под этим спокойствием таилась угроза. Они медленно кружились как в хороводе. Видимо, льдина, на которую сел дном корабль, тоже двигалась, ерзала вместе с другими льдинами. Я вернулся вниз. За те несколько минут, что я пробыл вне машинного отделения, напор воды увеличился. Струи воды, пробиваясь в разрывы в прокладке, били с размаху в противоположную переборку. Вот где сказался опыт прошлогоднего плавания! Наш коллектив был на редкость сплочен, сбит. Люди работали споро, без суеты, по какому-то наитию, почти без слов понимая Андрея и Тюлина, командовавших авралом. Если существует передача мыслей на расстоянии, то, вероятно, она проявляется именно во время аварий. Часть команды подтаскивала к холодильнику доски и цемент. Несколько матросов бегом приволокли брандспойт, мгновенно собрали его и протянули шланг за борт. Тотчас же произошла перемена в зловещей какофонии: журчание струй заглушили мощные всхлебы заработавшего брандспойта. Воду откачивали с яростью. Всех охватило какое-то вдохновение, азарт борьбы со стихией. Никогда моряк не чувствует себя до такой степени связанным со своим кораблем, как в минуты опасности. Каждый понимал, что судьба корабля - это его судьба! А стрелка кренометра продолжала неудержимо двигаться. Она подходила уже к тридцати. Вокруг отверстия, куда нахально ломилось Восточно-Сибирское море, сгрудились люди. Одеревеневшими от холода руками они городили, сколачивали доски. Старший механик, мельком взглянув на выраставшую на глазах опалубку, шагнул к Андрею. - Есть мыслишка, Андрей Иванович, - сказал он. - Разрешите спуститься с Сабировым за борт. Попробуем заткнуть снаружи эту дыру. Отверстие к тому времени уже ушло на метр под воду. Смельчаков ждала "ванна" при нулевой температуре. Мало того: льды могли придвинуться к борту вплотную и раздавить их. Но другого выхода не было. Механика и старпома поспешно обрядили в водолазные костюмы. Затем механик спустился по штормтрапу за борт. Сабиров нетерпеливо топтался на палубе, ожидая своей очереди. Задача состояла в том, чтобы ощупью отыскать в борту отверстие, через которое хлестала вода, и заткнуть его паклей, обмазанной тавотом. Это было не гак-то просто. Паклю полагалось подставить как раз под струю воды. Струя сама должна была затянуть ее внутрь. По прошествии томительной четверти часа из машинного отделения явился гонец. Вода стала поступать медленнее. Стало быть, отверстие удалось закупорить. Когда самоотверженные водолазы поднялись по штормтрапу на палубу и мы отвинтили шлемы их скафандров, они не могли говорить. Зуб на зуб не попадал от холода! - Обоих в каюту! - распорядился Андрей. - Оттереть спиртом, напоить им же. Спасибо, товарищи! Дальше справимся без вас. По счастью, подвижек не было, льды вели себя очень тактично, как бы соблюдая правило: "Двое дерутся - третий не мешай". Вскоре нам удалось уменьшить крен до пятнадцати градусов, а затем совершенно выровнять судно. Но оставаться на этой каверзной льдине было нельзя, и, возобновив самостоятельное плавание во льдах, ледокол переменил место стоянки. - Ну и очень хорошо, - сказал Сабиров, которого, несмотря на его протесты, уложили в постель. - Хоть и качнуло нас, хоть и крен был тридцать градусов, а все же душевного равновесия никто не потерял. Он сердито чихнул. "Ванна" в Восточно-Сибирском море наградила его сильнейшим насморком. 4. ВОШЛИ, ПРОРВАЛИСЬ! Мы дрейфовали уже третью неделю, томительно медленно подвигаясь к "белому пятну", описывая по морю выкрутасы и вензеля. Кое-где приходилось вежливенько просить посторониться наседавшие на корабль льдины, чуть-чуть раздвигая их локотками. По небу неслись низкие тучи. Вяло падал мокрый снег. - Сколько под килем? - Андрей обернулся ко мне. (Теперь я ведал эхолотом.) Я доложил, что "Пятилетка" проходит над мелководьем. Стоявший рядом Сабиров покрутил головой и чертыхнулся. Многолетние поля проползают почти на брюхе по дну. Напор страшенный. С боков! Снизу! Ледяные поля корежит, сгибает. И вот уже катится по морю белый вал, растущий на глазах... В какие-нибудь четверть века белая равнина вокруг превратилась в резко пересеченную местность. Всюду, как обелиски, торчат ропаки, образовавшиеся от столкновения ледяных полей. Два поля сшиблись лбами, лед вспучило, выперло наверх, как огромный нарост, как чудовищную шишку. Трещины бороздят поля по всем направлениям. Это картина первозданного хаоса, выполненная, впрочем, только в два цвета - белый и бледно-голубой. Тучи умчались за горизонт, и снег-поземка с шорохом несется понизу. Дрейфующие льды, сжимаясь и разжимаясь, уносят нас на северо-восток, к заветному "белому пятну". ...Странная иллюзия возникает порой. Кажется, будто Лиза рядом - неслышная, невидимая для других. Она помогает мне коротать ночные вахты на мостике; стуча каблучками, сбегает по трапу следом за мною в каюту, а вечерами, пока я корплю за столом над картами глубин, тихонько садится на стул, сложив руки на коленях, как пай-девочка, терпеливо ожидая, когда же я наконец взгляну на нее. Да, это ожидание постоянно в глазах Лизы. Ожидание или настойчивый, непонятный мне вопрос? Мысленно я прилежно сопоставлял, сличал разные факты, на которые не обращал ранее внимания. Давным-давно, еще в бытность мою в университете, мы затеяли спор о моде. Я сказал, между прочим, что мне нравится, когда девушки причесываются на прямой пробор. Андрей не снизошел до обсуждения столь мелкой темы. Лиза промолчала. На следующий день мы, все трое, были в театре и прогуливались по фойе. Вдруг Лиза спросила сердито: "Ну что же ты, Лешка? Я уложила волосы по-новому, а ты и не скажешь ничего". Мы с удивлением посмотрели на нее. Да, другая была прическа. И видимо, не так просто досталась. Упрямая рыжая челка ни за что не хотела скромно укладываться на голове... Был еще случай, тоже многозначительный. Я спросил Лизу, почему она не выходит замуж. "Тебя жду, - сказала она небрежно. - Дождусь, когда женишься, тогда выйду". И снова я по глупости пропустил это мимо ушей... Как-то, сидя у Лизы с Андреем, Синицким и еще с кем-то, я почувствовал, что она смотрит на меня. Долго не хотел оборачиваться, но, когда остальные гости яростно заспорили о чем-то, все-таки обернулся. И вот какой разговор произошел между нами. - Очень скучно, наверное, сидеть так и смотреть на меня, - сказал я. - А мне не скучно, представь... - Почему? - У тебя так забавно меняется лицо. То нахмуришься, то вздохнешь, то улыбнешься про себя. Знаешь, что я делаю в это время? - Что? - Стараюсь угадать твои мысли. - И получается? - спросил я недоверчиво. - Конечно. - Короткий поддразнивающий смешок. - Ты же обычно думаешь о Земле Ветлугина. Об эхолотах. О плавучих льдах. - Ага! Вот и ошиблась на этот раз. Я почему-то вспомнил о майском карнавале в парке культуры и отдыха. Ты пела такую нелепую песенку. Пауза. - Я рада, что ты помнишь, - сказала Лиза... А наш последний разговор перед отъездом во вторую экспедицию? Как бережно, с каким женским тактом врачевала она мои раны! Никто - ни Андрей, ни Афанасьев - не помог мне так, как помогла она. А когда я, не зная, куда девать себя от радости, обнял ее и приподнял над полом, она не стала высвобождаться, только чуточку отклонилась и шепнула смущенно: "Кто-то идет, Лешенька..." И вот уже общая маленькая тайна есть у нас... А ведь, если подумать, это началось у меня задолго до второй экспедиции. Пожалуй, еще на мысе Челюскин. Да, вернее всего, именно на мысе Челюскин! Стихи Андрея сыграли свою роковую роль. Не надо было мне поправлять их, придумывать эпитеты поярче, поточнее. Шучу, конечно! И все же странно устроен человек, не правда ли? Выходит, только узнав, что в Лизу влюблен Андрей, я прозрел: до меня дошло наконец, какая она привлекательная, женственная, милая... Да, но как же с Андреем? Не таиться от него, не прятать свое чувство, чтобы и малейшей неправды не было между нами! К моему удивлению, Андрей совершенно спокойно принял мое признание. - Правильно, - сказал он, отрываясь на минуту от своих выкладок. - Лиза любит тебя. И очень давно. - Как? Ты знал? И ничего не сказал? - Но я же не знал, любишь ли ее ты. Если бы ты не любил, такой разговор мог бы только унизить Лизу, понимаешь? Я молчал, ошеломленный. - Еще в Весьегонске догадался, - неторопливо продолжал Андрей. - Когда ездил в Весьегонск перед первой экспедицией. Лиза все расспрашивала: что ты, как ты? И в своем письме, приглашая нас, писала о тебе. Даже не упомянула моего имени. - Ну не дурак, скажи? Не разиня? - Кто? - Не ты, само собой. Я. - Но ты же, кажется, говорил, что хорошо знаешь девушек. Досконально разбираешься во всех их увертках, уловках, повадках. Я привстал со стула и поправил абажур настольной лампы, чтобы лучше видеть своего собеседника. Нет, и тени иронии не было на этом обветренном, гладко выбритом, невозмутимо спокойном лице. Андрей, вероятно, и не подозревал, что люди иногда способны иронизировать друг над другом. - Это ты говорил обо мне, - сказал я. - А я только слушал и верил тебе... ...Прерывистые гудки оповестили участников экспедиции о том, что "Пятилетка" приблизилась к препятствию, к первому ледяному барьеру. В прошлом году ледокол пытался прорваться вперед, форштевнем-секирой прорубиться к центру "белого пятна". После того как это не удалось, на лед была спущена санная группа. Сейчас, наученные горьким опытом, мы готовились поступить по-другому. Нас заинтересовала большая полынья, еще в прошлую экспедицию обнаруженная севернее острова Врангеля. Нельзя ли по аналогии предположить, что нечто подобное есть и севернее Земли Ветлугина? Льдины, поднесенные могучим потоком к Земле, громоздятся, скапливаются у южного ее берега, пространство же у северного берега должно оставаться свободным ото льдов. На этом предположении строился план дальнейших действий. Едва зазвучали прерывистые гудки, как матросы принялись поспешно стаскивать брезент с самолета, стоявшего на палубе. Очень быстро расчищена была небольшая стартовая площадка, потом осторожно, с помощью лебедок, спущен на лед самолет. В качестве наблюдателя Андрей приказал лететь мне. День был, к сожалению, пасмурный. Последнее время погода вообще не баловала нас. Торосы, торосы! Сверху это похоже на складки земной коры, следы горообразовательного процесса. Но можно сравнить и с фортификационными укреплениями. Вот первая линия обороны! Вот вторая. Как быстро, однако, очутился я над нею! В прошлом году это стоило нам стольких усилий! Тащились с санями целый день, балансируя на ледяных перемычках, форсируя промоины вброд. Серые полосы тумана протянулись внизу. Знакомая картина! Летний пейзаж остался неизменным, но таким же, каким я видел его с самолета три года назад, во время катастрофы с "Ямалом". Туман над Землей Ветлугина, наверное, не исчезнет почти никогда, как над Лондоном. Несколько раз самолет пролетел над районом "белого пятна" - из конца в конец. За туманом не видно было не только Земли, но и полыньи. Однако на этот раз я применил новинку - фотоаппарат с инфракрасными лучами. Они обладают свойством проникать сквозь туман. Вернувшись на корабль, который за это время успел пройти часть своего пути в обход препятствия, я поспешил проявить снимки. Синицкий и Вяхирев, топтавшиеся за моей спиной, разочарованно вздохнули. Земли на снимках не видно. Вероятно, контуры ее слишком сглажены и она сливается с окружавшими ее льдинами. Зато обнаружена желанная полынья. Несколько севернее тех координат, на которых, по вычислениям Петра Ариановича, находилась Земля, мы увидели то, что надеялись увидеть: темное пространство воды! Дальше все, как пишут в военных сводках, развивалось согласно заранее разработанному плану. Ледокол завершил зигзаг, возобновив самостоятельное плавание во льдах, вышел из сомкнутого строя плавучих льдин и круто повернул на юг. Мы собирались зайти к нашим островам с тыла. Вначале предполагалось, что самолет опять поднимется в воздух и поведет за собой корабль кратчайшим путем к полынье, выбирая разводья среди льдин. Но туман, повисший непроницаемой пеленой над "белым пятном", мешал этому. Ледокол двинулся на юг почти в сплошной мгле, как слепой с вытянутой вперед палочкой. - К эхолоту! - приказал Андрей, и я сбежал вниз в рубку. В рубке тихо. Только мерно тикают часы да шелестит бумага. Все знакомо, буднично, словно бы находимся еще вне "белого пятна". Но мы уже внутри его. Вошли, прорвались!.. Не помню, сколько времени я просидел, не спуская глаз с медленно двигавшихся квадратиков кальки, - наверное, очень долго, потому что заболела спина. На пороге появился Андрей. - Ну как? - Глубины уменьшаются, но очень медленно. Глаза у Андрея воспалены, красны. Он не говорит таких слов, как "крепись", "мужайся". Просто стоит над вращающимся валиком эхолота и смотрит на меня. - Продрог? - говорю я. - Нет. Просто так... Пришел к тебе. - Жаль, что туман! - Ничего не поделаешь. Маре инкогнитум! Море тайн, море тьмы... Слушай: я посижу у эхолота, сменю тебя. Приляг на четверть часа... До Земли еще далеко. - Нет. Я только поднимусь на мостик, погляжу, как там, и сейчас же назад... Туман, пока я был в рубке, сгустился еще больше. Он обступил корабль со всех сторон. Изредка в разрывах тумана, как в колодце, мелькало чистое небо. С бака доносились монотонные возгласы впередсмотрящих. - Слева по борту торос! - Прямо по борту разводье!.. Из мглы шагнул ко мне человек и сказал голосом Сабирова: - На эхолот только и надежда. Не выскочить бы на мель! Я присел на скамью, прислушиваясь к успокоительно-равномерному пощелкиванию тахометра. За плечами рулевого и за спицами штурвала видны ломающиеся, уходящие в воду льдины. Впечатление такое, будто плывем под водой. В столбах света несутся впереди дрожащие водяные капли. Прожекторы вырывают из мглы то края ледяных полей, то тускло отсвечивающую черную тропинку разводьев. И вдруг почудилось, что я в Весьегонске. Плохо видно в струящемся сумраке воды. Стебли кувшинок перегораживают улицу, как шлагбаум. Бревенчатые низкие дома оплетены водорослями. Стайки рыб мелькают в черных провалах окон. Ну конечно, а как же иначе! Ведь это Подгорная улица, а она затоплена, ушла на дно! Делаю усилие, вскидываю голову. По-прежнему в свете прожекторов колышется туман, палуба подрагивает под ногами. Наверное, я здорово вымотался за этот день, особенно во время полетов, когда нервы буквально вибрировали от напряжения, потому что тотчас же снова задремал. Мне привиделось, что я лежу в своей каюте. Ко мне на цыпочках вошел Петр Арианович. Хочу встать, но он останавливает меня, садится на краешек койки, большой теплой ладонью ласково проводит по моему лицу. - Ну и устал же ты, Леша, - говорит он. - И постарел... Глаза по-прежнему твои, а морщинки у рта не твои, чужие. И седина сквозит в висках. А ведь по возрасту ты еще не стар... Жаль будить тебя, но... Надо вставать, Леша! Вставай, вставай! Эхолот показывает семь метров! Он тряхнул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел, что это не Петр Арианович, а Андрей склонился надо мной. - Вставай! - настойчиво повторил Андрей. - Семь метров под килем!.. Корабль стоит на месте. Два пучка света уперлись в серую стену впереди. Что там? Острова или мелководье?.. - Ну и туман! - хрипло сказали на палубе. - Хоть режь его ножом! - Солнце надо ждать, - ответил кто-то и нетерпеливо вздохнул. Прошло полчаса, и взволнованные возгласы возвестили, что туман расходится. Поднявшийся ветер трепал, рвал на части тяжелые серые складки. Мы были уверены, что Земля совсем близко, и все же она открылась внезапно, будто всплыла из воды. В объективе бинокля, освещенные лучами солнца, падавшими сквозь облака, как светлый дождь, чернели пологие склоны с темно-бурыми пятнами мха. - В тринадцать часов ноль шесть минут прямо по курсу открылась Земля Ветлугина, - пробормотал Сабиров, будто заучивал наизусть, и метнулся мимо меня, чтобы занести эту фразу в вахтенный журнал. Я уцепился за поручни обеими руками. Волнение не давало мне дышать, смотреть. Я зажмурился, потом опять открыл глаза. Ослепительный архипелаг лежал прямо по курсу. Лед искрился в лучах неяркого полярного солнца. Это была Земля Ветлугина! Она существовала, и мы дошли наконец до нее! 5. РАЗГАДКА ТАЙНЫ Но я думал, что наша Земля выглядит иначе. Где "гора до небес", высоту которой Веденей определил на глаз в "пятьсот сажон"? Перед нами всего лишь невысокий купол, за которым в отдалении виднеются еще два. Прошло около трех столетий со дня, когда их впервые увидел корщик Веденей. Почему же Земля изменилась за это время? Неужели рефракция так приподняла острова над водой, что Веденею привиделись горы на горизонте? Или дело не в рефракции, а в чем-то другом? Андрей приказал спустить шлюпки. В первой из них уселся он сам, я, Сабиров и Союшкин. Во второй - остальные научные сотрудники. Между кораблем и берегом тянулся ледяной припай. Мы добрались до него на веслах, затем двинулись пешком по льду. Когда матрос, который шел впереди и пробовал прочность льда шестом, уже готовился спрыгнуть на берег, Сабиров крикнул: - Стоп! Первым - Андрей Иванович! А мы и забыли, что первым на вновь открытый остров, по географической традиции, должен ступить начальник экспедиции. Традиция на этот раз была обновлена. Андрей подхватил меня и Сабирова под руки и, несмотря на наше сопротивление, шагнул на берег вместе с нами. Сомневаться больше нельзя. Обеими ногами я стою на Земле Ветлугина. Удивительная Земля! Сначала ее угадали в Весьегонске на расстоянии нескольких десятков тысяч километров. Потом услышали при помощи эхолота. И вот наконец мы ощущаем ее под ногами!.. Рядом раздался сердитый окрик Сабирова: - Товарищ Союшкин! Отдельно вас приглашать? Я оглянулся. Союшкин отстал от всей компании, уже поднявшейся на пригорок, и бродил взад и вперед по берегу, неуверенно смотря себе под ноги. Нашел что-нибудь?.. Но оказалось, что, наоборот, потерял. - Я потерял свое пенсне! - сказал он плачевным голосом. Готовясь фотографироваться на вновь открытой Земле, Союшкин еще на корабле снял проволочки и веревочки, которыми закреплялось за ушами его пенсне. Прыгая вслед за Сабировым, он нагнулся и... - Вот оно! - вскричал один из матросов. - Удивительный случай! Пенсне уцелело. Упало в мох и не разбилось! - Вам повезло, товарищ Союшкин, что попали на землю, - сказал старший помощник назидательно. - Был бы здесь плавучий лед - только бы осколки и остались от вашего пенсне... Мы двинулись вдоль берега. Под ногами бесшумно пружинил красновато-бурый мох, устилавший землю. Торжественное настроение охватило нас. Земля Ветлугина была своеобразно и сурово прекрасна! Со склонов, сверкая на солнце, струились водопады. Пройдя еще с полкилометра, мы увидели обширную лагуну. Узкая песчаная коса, отделявшая ее от моря, была завалена грудами плавника. - Отличное место для полярной станции, - сказал Андрей, по-хозяйски осматриваясь. - Бухта рядом, и плавник под рукой, недалеко ходить. Завтра фамилию Звонкова, начальника экспедиции, которая открыла землю-невидимку, так долго скрывавшуюся во льдах, станут выкрикивать газетчики, послезавтра Оксфорд и Сорбонна почтительно поднесут ему звание "доктор гонорис кауза" [почетная научная степень]. Шевельнулось ли во мне завистливое чувство: почему не я? Нет, по чести, нет! Немного позже, правда, что-то начало щемить, но тогда я был целиком захвачен радостью открытия. Когда очень счастлив, когда душа полна до краев, нет в ней места для маленьких чувств, чувствишек! Вот он, тот миг, ради которого стоило жить! Я видел ослепительное ледяное ущелье, по дну которого звенел ручей. Выше сияла полоска яркой бирюзы. Это было горное озеро, колыхавшееся в прозрачной хрустальной чаше. А дальше было еще красивее. Перед нами возникло нечто вроде русского терема из голубого кристалла. Два высоких ледяных зубца вздымались к небу, как сторожевые башни. На ребристой "крыше" сверкали веселые солнечные зайчики. А внизу зиял широкий вход. Это был очень просторный высокий грот, под сводами которого гулко разносились наши голоса. Нигде не видел я таких красок, как в этом гроте. У входа они были нежно-голубыми, потом постепенно начинали темнеть, а в углах становились ультрамариновыми. Полная гамма синего цвета!.. - Летняя резиденция деда-мороза, - весело сказал Сабиров. Я поморщился. Он был отличным человеком, наш старпом, но любил комментировать красивые пейзажи вслух. Сейчас хотелось молчать, просто смотреть и молчать. Площадка возле "теремка" была самым высоким местом на острове, и здесь Андрей приказал укрепить флагшток. - Объявляю эту территорию принадлежащей Союзу Советских Социалистических Республик! - раздельно и четко произнес он формулу, включавшую Землю Ветлугина в пределы нашей Родины. - На флаг - смирно! - скомандовал Сабиров. Участники экспедиции поднесли руки к шапкам. В торжественном молчании мы следили за тем, как красный флаг медленно ползет вверх по флагштоку. - Салют! Мы дали залп из ружей. Тотчас же с моря донесся второй залп. "Пятилетка", стоявшая у ледяного припая, окуталась дымом. Матросы, которые оставались на корабле и теснились на палубе, на вантах, на мостике, салютовали флагу Советского Союза. Опустив ружье, я прислушался. Среди ледяных ущелий медлительно перекатывалось эхо наших выстрелов, будто вибрировала, замирая, туго натянутая басовая струна. Рапорт правительству был отправлен, и вскоре, по выражению Таратуты, эфир запенился, забурлил вокруг антенны ледокола. Отклики с Большой земли шли беспрерывно весь вечер и всю ночь. Пядь земли в океане! Только мореплаватель сумеет по-настоящему понять, что это такое. Много дней, даже недель находиться вдали от берегов, видя только море вокруг, ощущая себя затерянным среди колышущейся водяной пустыни, - и вдруг увидеть землю на горизонте. Пусть это лишь скала, без травинки, без деревца - все же это земля, твердь! Однако Земля Ветлугина отличалась некоторыми особенностями. Мы с Андреем были слишком опытными полярниками, чтобы не угадать с первого же взгляда своеобразную природу нашего архипелага. Тем более что на обратном пути к кораблю перед нами как бы открылся срез Земли Ветлугина. Идя вдоль берега, мы увидели вдали странный пятнистый холм. Он беспрерывно шевелился, точно осыпаясь. И вдруг распался на составные части. Туча птиц поднялась в воздух. От мелькания множества крыльев зарябило в глазах. Это было самое большое гнездовье, которое я когда-нибудь видел! Поднялась пальба. Пока охотники разряжали ружья, мое внимание привлек обрыв, над которым гнездовали птицы. Мы с Андреем подобрались к нему снизу, со стороны взморья. Именно здесь природа архипелага была яснее всего. Верхний слой земли был очень тонок, не более метра. Дальше шел ископаемый лед с примесями осадочных пород. Земля Ветлугина представляла собой не что иное, как ледяной купол огромных размеров с песчано-глинистыми отложениями, спаянными между собой многолетними ледяными прослойками. По слоям обрывистого берега можно было прочесть не только прошлое архипелага, но и его будущее. Открытый нами архипелаг таял... Вот когда стало понятно значение странных, как бы подгонявших нас слов: "Спешить, чтобы застать!" Природу островов, открытие которых Петр Арианович предвидел и предсказал за много лет, он понял до конца лишь в ссылке. Быть может, побывал на островах Васильевском или Семеновском, быть может, расспрашивал о них местных жителей - во всяком случае, ясно представлял себе, что мешкать нельзя, что надо возможно скорее отправляться на поиски Земли, пока та не ушла под воду. Вот выдержка из первого тома книги "Северный Ледовитый", которая вышла вскоре после открытия архипелага. "Надо вспомнить о том, - писал Афанасьев, - что находилось на месте окраинных сибирских морей сотни тысяч лет назад. Здесь была суша. Материк тянулся на север примерно до 82o. Климат был гораздо более теплым, чем сейчас. На равнинах, которые впоследствии стали дном моря, росли леса, водились мамонты, носороги, олени. В начале четвертичного периода эта часть суши, как и вся Сибирь, подверглась оледенению. Во время таяния и отступления ледников могли образоваться участки неподвижного льда, на которых откладывались глина, песок, галька, нанесенная талыми водами. Но вот произошла катастрофа, подобная той, которую описывает Платон в легенде об Атлантиде. Северная часть материка начала опускаться под воду. Долины заливались, холмы и горы превращались в острова (из них уцелели до наших дней лишь архипелаги Северной Земли и Новой Сибири). Что же случилось с животными? Животные спасались от наводнения, отступая на юг или укрываясь в горах. В последнем случае они, понятно, оставались отрезанными от материка и вымирали. Этим объясняется огромное скопление костей на сибирских островах. Остров Большой Ляховский, например, может быть назван кладбищем мамонтов. В течение XVII-XVIII веков отсюда вывозили на ярмарку в Якутск ежегодно по нескольку тысяч пудов бивней. Вероятно, ряд островов-гор сохранялся до последнего времени и в других районах Советской Арктики. Пласты ископаемого льда под толщей наносов не таяли в холодной воде на протяжении столетий. Однако наступило потепление Арктики. Ископаемый лед стал таять, острова опускались все ниже и ниже. Вот почему корщик Веденей в XVII веке видел горы, а наши советские исследователи Андрей Звонков и Алексей Ладыгин увидели в XX веке только невысокие купола. Но они могли и ничего не увидеть, если бы пришли сюда спустя несколько десятков лет. С Землей Ветлугина могло произойти то, что произошло с островами Васильевским и Семеновским, расположенными в море Лаптевых. Эти острова были впервые нанесены на карту в 1823 году, затем еще раз - в 1912 году и, наконец, были обследованы в 1936 году. При этом оказалось, что за сто тринадцать лет остров Семеновский уменьшился более чем в семь раз, а остров Васильевский совсем растаял. Там, где его видели в 1823 и 1912 годах, осталась в 1936 году только подводная банка. По счастью, - заканчивал академик, - с Землей Ветлугина этого не случилось". Академик был прав. Мы вовремя пробились к Земле Ветлугина. И все же с первых шагов по Земле у нас, признаться, отлегло от сердца. Петр Арианович, несомненно, многое преувеличил в своих опасениях. (И нужно ли удивляться этому? Вспомните, в каких условиях он жил в деревне Последней!) Правда, Земля его таяла, но очень медленно. Жизнь ее, во всяком случае, отнюдь не висела на волоске. (Мы с Андреем поспешили проделать необходимые подсчеты.) Начать с того, что наша Земля была гораздо больше по площади острова Семеновского. А ведь понадобилось сто тринадцать лет, чтобы тот уменьшился в семь раз. Затем наша Земля находилась на самом краю шельфа, то есть была значительно более удалена к северу от материка, чем Семеновский. Ну что ж! Вероятно, Весьегонск, взнесенный строителями над гладью нового Рыбинского моря, простоит дольше Земли Ветлугина. И тем не менее в распоряжении новых обитателей нашей Земли, ученых-полярников, еще добрых два-три десятка лет (по самым осторожным, более того - придирчивым, выкладкам). Не так уж мало, а? Вы спросите меня: а дальше? О, я не загадываю так далеко! Впрочем, кто знает, быть может. Земля Ветлугина и не понадобится к тому времени? Ученые пересядут с островов на плавучие льдины и вместе с ними включатся в извечный дрейф льдов по диагонали через всю Арктику... Как видите, разгадав тайну Архипелага Исчезающих Островов (неофициальное название нашей Земли), мы ничуть не потеряли бодрости. Более того. Просторы этого пустынного уголка Арктики вскоре огласились самым что ни на есть непосредственным и дружным смехом. (Надо думать, это было в диковинку Земле Ветлугина, так как до недавнего времени здесь раздавались только повизгивания голодных песцов, писк птиц и фырканье недовольных моржей.) Мы спешили нанести на карту очертания всех трех островов - надвигалась полярная ночь. Рано утром я отправился на берег, взяв с собой Синицкого и Союшкина, за которым увязался его приятель - славившийся своим легкомыслием судовой пес Ротозей. Добравшись до второго, сравнительно небольшого острова и поднявшись на его вершину, мы с Синицким нагнулись над ящиком, в котором был теодолит. - Товарищ Союшкин, - бросил я через плечо, - что же вы! Установите треногу. Молчание. Мы оглянулись. Союшкина с нами не было. Не было и треноги. - Странно! Только что был здесь... - И следов нет, - сказал Синицкий, смотря на мох. - Не на небо же его взяли, - попробовал я пошутить. - Во-первых, не заслужил; во-вторых, треногу-то оставили бы... Мы начали припоминать, где был Союшкин в последний момент, когда его видели. Стоял вон на том бугорке. Неизменная молодецкая трубка - он начал курить после первой экспедиции - торчала изо рта. И вот его нет. Как сквозь землю провалился! Пока мы с беспокойством озирались по сторонам, Ротозей принялся повизгивать и перебирать лапами. - Чует, Алексей Петрович! Ей-богу, чует! - вскричал Синицкий. - Пустим собаку, она найдет... Ротозей быстро вскарабкался на скользкую наледь. Он топтался там, визжа от нетерпения и засовывая нос в трещину. Что за черт! Я заглянул в расщелину. Она уходила вниз, глубокая и темная. На архипелаге полно было таких расщелин, и мы старательно обходили их. "Нарочно туда залез или сорвался?" - недоумевал я. Синицкий указал на края расщелины. Они были обломаны. А, вот оно что! Союшкин провалился! - Э-эй! - закричал я вниз, как в трубу. - Союшкин! Снизу раздалось слабое: - Здесь! (Как на перекличке в классе!) Соединенными усилиями мы вытащили из расщелины незадачливого путешественника. Впрочем, правильнее сказать, извлекли его тело, правда вполне живое. Дух Союшкина остался там, внизу. Это был единственный урон, который понесла наша вторая высокоширотная экспедиция. Дух неутомимого скептика был сломлен и погребен в пещере вместе с разбитым вдребезги пенсне. По счастью, бывший первый ученик не повредил при падении ни рук, ни ног. Однако шея его как бы окостенела, та самая удивительно гибкая шея, умевшая поворачиваться сразу на сто восемьдесят градусов! Теперь Союшкин ходил по Земле Ветлугина бочком, с осторожностью, близоруко и недоверчиво щурясь на окружающие предметы. Несчастный случай со "штатным скептиком" был увековечен в стенгазете, которая выходила на ледоколе. Шарж был подписан так: "Последний провал Союшкина, или Как он уверовал наконец в существование Земли Ветлугина". "Штатный скептик" претерпел последнюю свою метаморфозу на наших глазах. Душевно он как бы оцепенел. И в этом состоянии оцепенения был доставлен на корабль, а затем и на материк. Впрочем - чем черт не шутит! - ведь он мог еще, пожалуй, отогреться и расцвести в иной, более благоприятной обстановке... Положив Землю Ветлугина на карту, мы занялись возведением привезенных с собою разборных домов. В течение трех суток на большом острове кипела авральная работа. Надо было спешить. Надвигалась зима, тяжелые льды могли не выпустить "Пятилетку" из Восточно-Сибирского моря. Уже четырнадцатого сентября среди ледяных глыб поднялся бревенчатый жилой дом, а рядом - службы, метеобудка, домик для магнитных наблюдений. Над ними на высоком флагштоке реял красный флаг. Мы оба - я и Андрей - просили оставить нас зимовать на архипелаге. Но наше начальство рассудило иначе. Оставлена была молодежь: Синицкий, Вяхирев, Таратута. Пятнадцатого сентября "Пятилетка" отвалила от Земли Ветлугина. Синеватые сумерки лежали надо льдом. Через четверть часа наш архипелаг нельзя было рассмотреть даже в бинокль... 6. НА ВЫСОКОМ БЕРЕГУ Мы очень хотели вернуться домой обязательно к ноябрьским праздникам, и это удалось. Уже в начале ноября участники экспедиции были в Москве. Но Лиза отсутствовала. Ее, оказывается, пригласили на праздничные дни в Весьегонск. Что ж, выходит, в этом году мне встречать праздники в родном своем городе, в котором я не был уже не помню сколько лет? Я позвонил Лизе прямо с вокзала. Знал, где искать ее - в райкоме партии или в горсовете. Там она и была. - Вот я приехал, Лиза! - сказал я довольно нескладно, потому что начал волноваться, едва лишь забрался в телефонную будку. Мое смущение сразу же, наверное, передалось и Лизе. - Здравствуй, - невнятно сказала она. - Ну как там наша Земля? - Ничего. Спасибо. Неожиданно - взрыв смеха! - Сейчас ты ответил, как тот благовоспитанный мальчик, которого спросили: "Ну, был в зоопарке? Как лев там?" А он сказал: "Ничего. Спасибо". - Да, глупо... Я, знаешь ли, приехал к тебе в гости, Лиза. - Понимаю... Ты на вокзале? Так вот, иди потихоньку к морю. Встретимся у школы-новостройки. Это на горе. Найдешь? - Найду. Я прошел через весь город, озираясь, удивляясь, не узнавая его. Впрочем, шел как в тумане... Конечно, я пришел на свидание раньше Лизы. Отсюда, с горы, открывалась великолепная панорама Рыбинского водохранилища. У берегов море уже затягивалось ледком, а вода была сине-сизая с белыми полосами. Небо - в низких тучах - почти сливалось с далеким, лесистым, принахмурившимся берегом. Да, осень. Поздняя осень. Я присел на выгнувшееся седлом корневище высоченной сосны. Эка вымахала! Под самые тучи! Как все это удивительно сошлось: новый город, почти незнакомый мне, лежавший у моих ног, и острова в далеком Восточно-Сибирском море! По-видимому, была в этом закономерность нашего строя жизни, неразрывное, взаимоопределяющее сцепление событий. Созданы были условия, благодаря которым сдвинулся с места один из самых захолустных в прошлом городов России, и вскоре на другом конце страны возникли, выплыли из тумана легендарные острова. Глядя на север, где осеннее небо было всего темнее, я мысленно перенесся на Землю Ветлугина. Там тоже готовятся отметить ноябрьские праздники. Кают-компания ярко освещена, и на стене под портретом Ленина висит лозунг: "Да здравствует 17-я годовщина Октября!" Вяхирев мудрит на кухне над тортом собственного изобретения, которым мечтает поразить даже прихотливого в еде Синицкого. Таратута, сидя у рации, принимает и передает поток поздравительных радиограмм, а Синицкий, уже облаченный в парадный китель, обходит празднично сервированный стол, озабоченно поправляя бумажные цветы в вазе. Счастливых праздников вам, друзья! Над островами уже царит ночь. Только желтые квадратики окон бревенчатой избы прорезают тьму, да в центре метельного хоровода пляшет ярко-красный язычок. Это флаг. У подножия высокой мачты установлен фонарь с рефлектором, который бросает сноп света вверх и превращает трепещущее на ветру полотнище в неугасимое, согревающее душу пламя. Правда, небо бывает иногда звездным либо расцвечивается арктической радугой - северным сиянием. Однако чаще всего над архипелагом проносится на бреющем полете метель. Острова стоят на самом юру, мчащийся снег покрывает их с головой - сплошной вздувающийся и опадающий мутно-белый полог. Да, нелегко придется моим товарищам на вновь открытых островах. Яростные арктические штормы будут бить архипелаг льдинами, лютые ледяные ветры прохватывать его насквозь. Во время сжатий лед начнет корежить вокруг, как бересту на огне. Белые валы громоздятся у высокого обрывистого берега. Со скрежетом и визгом отламываются льдины, вставая призрачными громадами. А от горизонта надвигаются новые и новые оцепеневшие гребни. Луна проглядывает из-за туч и освещает тревожный, беспрестанно меняющийся ландшафт. Оттого что фон зловеще-черный, белые глыбы, передвигающиеся на переднем плане, выглядят особенно жутко. Беспрерывно проплывают мимо ледяные поля. Если долго смотреть на них, кружится голова. Кажется, что остров сорвало с мертвых якорей и небывалый ледоход уносит его куда-то вдаль, как дрейфующий корабль. Но в том-то и дело, что его не уносит никуда! Это твердая земля, твердь, о которой так мечтали исследователи этого района Арктики. Помимо обычных бурь, проносятся над архипелагом и другие, почти неощутимые. Сказал бы даже, бури-невидимки, если бы у зимовщиков не было чувствительного прибора, отмечающего их приближение. Я имею в виду так называемые магнитные бури, неистовствующие в этой части Арктики. Некоторые из