Леонид Платов. Страна Семи Трав ----------------------------------------------------------------------- "Избранные произведения в двух томах. Том первый. Повести о Ветлугине". М., "Молодая гвардия", 1980. OCR & spellcheck by HarryFan, 10 May 2001 ----------------------------------------------------------------------- КЛУБОК НИТИ. ВМЕСТО ПРОЛОГА По-разному можно начать эту повесть. Можно начать ее с Музея народов СССР, где в третьем от входа зале (налево) висят на стендах разнообразные предметы: зазубренный наконечник стрелы из рыбьей кости, обломок лыжи, нагрудный амулет в виде маленького солнца, два круглых кожаных щита, просторная кожаная рубаха с нашитым на подоле орнаментом и обрубок дерева с тем же орнаментом - три красных кружка, три черные линии и снова три кружка. Посреди зала стоит в ряд несколько витрин. Под стеклом хранятся четырехугольные куски бересты. Они исписаны чрезвычайно мелким, убористым почерком, вдобавок с частыми сокращениями слов. Писавший, надо думать, был вынужден экономить бересту, которая заменяла ему бумагу. Каждый такой кусок аккуратно занумерован и снабжен подробными пояснениями, напечатанными на пишущей машинке. Если любознательные посетители пожелают дополнительных разъяснений, то могут обратиться к научному сотруднику музея, невысокому старику в очках, который обычно работает тут же за маленьким письменным столом в углу. Он немедля, с большой предупредительностью отодвинет в сторону свою рукопись и, прихрамывая, поведет посетителей вдоль стендов и витрин. Прежде всего сотрудник музея, конечно, покажет чучело дикого гуся, которое помещается у самой двери и потому редко обращает на себя внимание. Между тем именно благодаря этому неказистому серому гусю музей пополнился перечисленными выше экспонатами... Повесть, впрочем, можно начать по-иному. Можно короткими резкими штрихами набросать пейзаж. Берег сумрачного холодного моря. Вечер. Издали, от черты горизонта, набегают пенящиеся волны. Солнце висит очень низко - на него можно смотреть не щурясь. Вдоль берега гуськом идут люди в оленьих шкурах. Некоторые присаживаются у самой воды, зачерпывают ее горстями, пробуют на вкус. Очень удивляет, что она так солона. Вдруг сидящие на корточках выпрямляются. Что это? Тюлень? Голова тюленя? Какой-то круглый предмет подплывает, покачиваясь на волнах. Несколько человек стремглав кидаются в воду, спешат навстречу, подхватывают предмет. Это шар из стекла. Отразив лучи заходящего солнца, он неожиданно вспыхивает в вытянутых руках, как зажженный светильник... Но можно начать и с другой удивительной находки. Те же угрюмые, безостановочно набегающие от горизонта волны. - Берег такой же безотрадный, но еще более пологий, и солнце стоит гораздо выше над волнами. (Сейчас лето, а не осень.) Плывут по морю стеклянные шары-поплавки. Это так называемые гидрографические буи, которые странствуют по всем закоулкам Арктики, разведывая морские течения. На берегу у бревенчатых построек полярной станции толпятся зимовщики. Только что закончен спуск буев. Вслед им внимательно смотрят в бинокли. И вдруг волнение охватывает зимовщиков. Возле плывущих стеклянных буев замечен какой-то новый буй - чужак! Стайка шаров сбилась вместе, а посредине торчит кусок дерева, обтесанный очень грубо, видимо наспех. Тотчас же спускают шлюпку. Обрубок извлечен из воды, доставлен на берег. Смотрите-ка! Он мечен непонятными разноцветными значками! В нем что-то спрятано. Ну так и есть! Вот паз! Вот следы смолы! Чуть дыша, вдвигают лезвие ножа в узенькую щель. Крышка приподнимается... Все видят лежащие внутри мелко исписанные четырехугольники бересты. Да, можно по-разному начать рассказывать эту историю, в которой играют большую роль и шар из стекла, и пестро окрашенный обрубок дерева, и дикий гусь, прилетевший с Севера! Мне самому представляется она чем-то вроде клубка - стоит лишь осторожно потянуть за одну из нитей, чтобы клубок начал постепенно, не очень быстро разматываться... Однако в любом научном открытии, признаюсь, меня больше всего привлекает открыватель, иначе говоря, не проблема, а человек, занимающийся проблемой, живущий ею, готовый для решения ее в огонь и воду. Поэтому, пожалуй, надо начинать с Савчука: на время отодвинуть стеклянные поплавки и зазубренные наконечники из рыбьей кости (еще придет их черед!) и описать нашу встречу на вокзале... Люблю вокзалы! Быть может, люблю их потому, что сам я по профессии человек дорожный, разъездной. В каюте, в вагоне, в кабине самолета чувствую себя куда веселее, чем дома, за столом, перед громоздким и сумрачным письменным прибором. Мне нравится на вокзалах царящее там настроение общей приподнятости, взбудораженности. По-моему, даже на короткий срок ощутив себя путешественниками, люди делаются добрее, непосредственнее, приветливее. Мне нравится волнующий, острый запах угольной пыли и гудки маневровых паровозов, перекликающихся вдали, настойчиво зовущих за собой. Два магических слова: "Снова в-путь!" - преображают для меня все вокруг. Становятся симпатичными не только солидные пассажиры дальнего следования, неторопливо вышагивающие со своими чемоданами, но даже суетливые дачники, которые озабоченной трусцой, помахивая авоськами, пробегают по перрону. Это, бесспорно, самые взволнованные люди на вокзале. Ехать им обычно не дальше Клязьмы или Тарасовки, а вид у них такой, словно спешат наперегонки открывать оставшиеся на их долю неоткрытые земли в Арктике... Итак, вокзал, один из многочисленных московских вокзалов, имеющий два наименования - Ярославский, или Северный!.. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1. В МОСКВЕ ПРОЕЗДОМ Никто не встретил меня на вокзале. Впрочем, и некому, собственно говоря, было встречать. Лиза находилась в командировке - странствовала с группой геологов где-то в Сибири, в районе Нижней Тунгуски. Отсутствовал в Москве также Андрей - зимовал на мысе Челюскин. Досадно, конечно! Ведь я в Москве, можно сказать, проездом, задержусь от силы на два-три дня, пока оформят путевку, а потом на юг, в Сочи, в Сочи!.. - Счастливо добраться до Сочи! - раздалось за моей спиной. - Отдохнуть... Загореть!.. Я обернулся, чтобы поблагодарить на добром слове своих попутчиков, но толпа двинулась к выходу и разделила нас. Веселый моряк, ехавший со мною от самого Хабаровска, помахал издали рукой, забавно надул щеки и сделал кругообразный жест перед лицом. Я понял: он желал мне поправиться в Сочи. Сплошным потоком двигались по перрону зимовщики, моряки, пограничники, золотоискатели, лесорубы и геологоразведчики. (Представители этих романтических профессий прибывают в Москву, как известно, через северные ее ворота - Ярославский вокзал. У себя, на Земле Ветлугина, я отвык от тесноты. Так получилось, что, протискиваясь к выходу со своими чемоданами, я нечаянно толкнул одним из них высокого и толстого человека средних лет, который стоял, как столб, среди колышущейся толпы и что-то с глубокомысленным видом записывал в блокнот. - Извините, пожалуйста! - Ах, это вы! - довольно спокойно сказал он, поднимая голову. - А я встречаю вас. - Как? Меня? - Да. Я Савчук. Савчук?.. Ну конечно! Раза два или три, помнится, я видел его у Лизы. - Ни за что не узнал бы вас, - признался я, пожимая ему руку. - Вы стали таким массивным. Отрастили брюшко... - Сидячая жизнь, - пробормотал Савчук, стыдливо запахивая пальто, из-под которого достаточно явственно выпирал живот. - Целыми днями в музее, за письменным столом... - Но у вас оригинальная манера встречать, - пошутил я. - Не задень я вас чемоданом... Савчук отвел глаза в сторону. - Пришла, понимаете, в голову одна мысль, вытащил блокнот, чтобы записать, и... Он выхватил у меня из рук чемодан. - Нет, нет, я понесу. Как можно! Вы - гость. - Спасибо! Но откуда узнали, что именно сегодня?.. - Лиза, уезжая, просила встретить вас. Лиза в командировке. - Я знаю. Получил радиограмму перед отъездом. Она полетела на реку со смешным названием - Вава. - Виви, - поправил Савчук. - Это приток Нижней Тунгуски, недалеко от Туры. - Но мне неловко. Я затруднил вас. - Наоборот, что вы! Я рад. Я, признаться, нуждаюсь в вашей консультации... Дело в том, что в руках есть кончик нити, ну, неразгаданная тайна, что ли, как это принято называть... Он запнулся и замолчал. Вот оно что!.. Савчук (кажется, археолог или этнограф?) обременен неразгаданной тайной - как я сразу не догадался! Ведь сам когда-то был в его положении, ходил с отсутствующим видом и натыкался на прохожих из-за одной загадки, ныне благополучно решенной: Земли Ветлугина, или, по-старому, Архипелага Исчезающих Островов. Неужели я выглядел так же?.. Взгляд Савчука показался мне усталым и беспокойным. Щеки были выбриты наспех. В экипировке наблюдалась небрежность. Полосатый галстук, например, был повязан так, что взгляду открывалась неприглядная медная запонка. Брюки - я сразу заметил это - отглаживались, за недосугом, по старому студенческому способу: собственной особой владельца, подкладывавшего их на ночь под матрац. - Случайно наткнулся, знаете ли... Работая над архивными документами семнадцатого века, - продолжал мой спутник. Интонации его голоса стали почти умоляющими. - Мне и раньше было известно об одном легендарном народе, который... - Стоп! Стоп! - Я засмеялся. - Консультация на перроне?.. Я же транзитный пассажир, в Москве проездом. И потом, заметьте: полярник, гидролог!.. Проблемы народоведения далеки от меня, как... ну, как Земля Ветлугина от Москвы. - Тут есть особые обстоятельства, - смиренно заметил Савчук. - Вот как! - Да. Вначале я думал, что сообщение о народе "икс" можно отнести к числу апокрифических. Но после того как в Москву доставили закольцованную птицу с запиской на бересте... - Птица?!. Записка?!. Ничего не понимаю!.. Мы вышли на Комсомольскую площадь. В мокром асфальте ее весело отражались цветные пятна трамваев и автобусов. Снега уже не было. Хлопотливые дворники оттеснили зиму с улиц и площадей на задворки, куда-то между помойкой и дровяными сараями, где, по календарю, ей и полагалось быть. Двадцать шестое марта! Март, первый весенний месяц, юность года! Все, все еще впереди: и благоуханная весна, и пышное лето, и золотая осень, венчающая год!.. Я думаю, у каждого человека бывают мгновения, когда он кажется себе собственным своим младшим братом. Со мной это случается в марте. Метнется навстречу ветер (в марте он дует порывами, будто выскакивает из-за угла) и словно встряхнет что-то во мне. Странная иллюзия овладевает мною. "Полно, - думаю я, - может ли это быть? Правда ли, что прожита жизнь? Не приснилась ли она?.." Вдруг представится, что я снова подросток, спешу из библиотеки с охапкой книг под мышкой, вечер, весна, ветер раскачивает вдоль улицы висячие фонари. Я остановился под фонарем, хочу понять, что это со мной. Впрочем, это только радость, но радость необыкновенная. Распирающая грудь! Приподнимающая над землей! Что это?.. О, всего лишь взволнованное ожидание счастья... Кто сказал, что юность неповторима? Вздор! Надо лишь, чтобы такой вот старый приятель повстречался на пути - весенний ветер, дующий порывами, зовущий куда-то, насыщенный влагой и беспокойством. Вот и сейчас, на Комсомольской площади, словно что-то толкнуло в грудь. Полузабытое, милое ощущение!.. Им, ожиданием счастья, встретила меня Москва после долгой разлуки с нею!.. - Не подлежит сомнению, - бубнил тем временем Савчук над ухом, - что записку отправил наш современник. Даты нет. Предполагаю, однако, что написана не ранее тысяча девятьсот девятого и не позднее тысяча девятьсот семнадцатого года. Слова трудно разобрать, но... Вы, конечно, едете в такси? Я заметил, что Савчук деликатно, локотком, оттесняет меня к стоянке такси. - Зачем? - удивился я. - На метро скорее. Ведь я живу рядом с Библиотекой Ленина. - В такси как-то удобнее. В голосе его прозвучало разочарование. Видимо, он надеялся, что в такси я дам ему "выговориться. Я взглянул на огорченное лицо Савчука и улыбнулся. Мне стало жаль его. - Видите ли, Владимир... Владимир... ("Владимир Осипович", - подсказал он.) Ага, Осипович... Послезавтра выезжаю в Сочи - не хочу просрочить путевку, - а дел в Москве миллион. Надо побывать дома, заявиться в ГУСМП [Главное управление Северного морского пути], купить в магазине курортную амуницию: майки, тапки и т.д. Впервые еду в Сочи, представьте себе! Так что времени в обрез. Вот разве завтра... Вы свободны завтра? - Собственно говоря, я... - Очень хорошо, свободны! Значит, едем в Большой театр! Там и потолкуем обо всем. Савчук вздохнул: - Я предпочел бы съездить с вами в музей. - В музей?.. Нет, извините, все расписано заранее. Давным-давно. Еще на Архипелаге Исчезающих Островов. И в подтверждение я вытащил записную книжку, где значилось: "Двадцать шестого марта сделать в Москве: 1. ГУСМП. 2. Майки, тапки и т.д. 3. Большой театр". - Видите, театр?.. Нет, только в театр! С осени мечтаю о театре!.. Да и вам полезно встряхнуться. Закоснели, я думаю, в музее с мумиями со своими. - У нас нет мумий, - промямлил Савчук. - Разве? Глядя на вас, подумаешь, что... Впрочем, шучу, шучу!.. Ну, все!.. Побрейтесь, приведите себя в порядок. Завтра в семь часов жду у Большого театра! По-видимому, с этим невозможным человеком надо было разговаривать именно так: решительно, кратко, в повелительном наклонении. А времени у меня действительно было в обрез. Прежде всего - домой! Принять душ, побриться, позавтракать - и в ГУСМП! На Землю Ветлугина я летал в качестве консультанта. Несколько лет назад, вскоре после открытия архипелага, там была начата интересная научная работа, связанная с изучением Полюса относительной недоступности, который располагается по соседству. Работу эту заканчивали молодые полярники во главе с Василием Федоровичем Синицким. Они прекрасно справились со своими обязанностями, о чем я и должен был доложить в управлении. Ключи от комнаты находились у соседей. Там же меня ждала записка. "Извини, милый, что не встретила. Не пришлось, - писала Лиза. - Срочное поручение, понимаешь, очень интересное - по поводу нового строительного материала, который может пригодиться нам при создании городов в районах многолетнемерзлых пород. Вылетаем через час! Вернусь в мае, расскажу. Крепко-крепко целую, милый Лешенька! Отдыхай! Ходи в театры!.. Да, вот еще! Не забудь уплатить за квартиру. Я не успела. Жировки у Лели". "Отдыхай!", "Ходи в театры!.." Стало быть, еще не знала, что для нас в управлении заказаны путевки... И как это похоже на Лизу! Знала, что я приезжаю, готовилась к встрече, и вот - "срочное, очень интересное поручение"! В два мига снялась и улетела! Письмо написано было второпях, чуть ли не стоя. Об этом можно было судить по обилию восклицательных знаков, а также по тому, что концы строк, приплясывая, загибались вверх, - видимо, некогда было делать переносы. Я отпер дверь в нашу комнату. Да, "дом без хозяйки - что тело без души". Комната казалась сейчас пустой, неприветливой, какой-то нежилой. Сиротливо выглядели салфетки, разложенные на буфете. Стулья стояли где попало, вразброд. Даже фикус угрюмо сутулился в углу, опустив покрытые слоем пыли листья, будто пригорюнившись. Я сделал несколько шагов и пугливо оглянулся. Пол у нас паркетный, а я забыл вытереть сапоги и наследил на полу. "Ноги надо вытирать!" - придирчиво сказала бы Лиза, заметив непорядок. Я вздохнул. Слишком тихо было в комнате. Никто не ворчал на меня, не выговаривал мне... Но с дороги надо позавтракать. В тундре я разжег бы костер из плавника, а может быть, за недосугом подогрел бы на спиртовке консервы. Здесь к услугам моим была электроплитка. Но сейчас почему-то не нравилось и это ценное достижение электротехники в быту. Я торопливо ел свою холостяцкую, немного подгоревшую яичницу, пил чай и слушал радио, не без иронии поглядывая на электроплитку, стоявшую рядом с чайником на столе. "Вот он, мой семейный очаг, - думал я. - Тот самый, подле которого Лизе полагалось бы поджидать мужа, неутомимого полярного путешественника, которому так надоели ледяные штормы и подогретые консервы..." Но не было Лизы подле семейного очага... Неугомонная душа! Странствует где-то по Сибири, ночует у костров, пробирается дремучей тайгой от одного горельника к другому. Что поделаешь! Разве это мне в диковинку? Мы с Лизой были странными супругами. Я гидрограф, ледовик, то есть специалист по ледовым прогнозам; она инженер-строитель, изучающий особенности строительства в условиях вечной мерзлоты. Оба постоянно в пути, в разъездах, в командировках. Как-то я подсчитал, что наиболее длительный срок, который мы пробыли вместе после женитьбы, составил три с половиной недели. Всего три с половиной... Лиза шутила, что, полностью не дожив полагавшийся нам медовый месяц, мы должны теперь - в порядке компенсации - всю свою последующую супружескую жизнь превратить в сплошной медовый месяц. Удавалось ли это нам? Судите сами. Мы были женаты три года. Немалый срок! Однако не помню ни одной сколько-нибудь серьезной ссоры, - да что я, ссоры! - самой пустячной размолвки между нами. Впрочем, не собираюсь выставлять нас на всеобщее обозрение как некое образцово-показательное семейство. Конечно, и у меня и у Лизы были свои недостатки. Но они, во всяком случае, не могли явиться неприятной неожиданностью. Ведь мы с Лизой дружили еще с детства. Видимо, нам просто некогда было ссориться. Не успевали набегаться вдосталь по выставкам, побывать в театрах, наконец, посидеть дома вдвоем у затененной уютным абажуром лампы, как опять приходилось укладываться и расставаться - иногда надолго. Частые разлуки поддерживали постоянное напряжение влюбленности - душевное состояние, хорошо знакомое морякам дальнего плавания, зимовщикам и геологоразведчикам. Мы с Лизой умели ценить свое время. Каждое совместное пребывание в Москве старались сделать ярким, радостным, праздничным. В прошлом году Лиза вернулась из Якутска в конце ноября. Решено было провести отпуск вместе (впервые!), поехать в "Поречье", дом отдыха возле Звенигорода, отличнейшее место, где можно всласть покататься с гор на лыжах. Я начал уже готовить лыжи. Оказалось - зря!.. В декабре пришлось вылететь в район Восточно-Сибирского моря. "На самый короткий срок, - успокоительно сказали в ГУСМП. - И не жалейте о "Поречье". Взамен предоставим путевку в Сочи. Для ваз и для вашей супруги. В январе, знаете ли, в Сочи розы цветут..." Но, как водится, командировка затянулась. В Москву я вернулся не в январе, а в марте и уже не застал здесь Лизы. Что ж, стало быть, придется отдыхать одному! На юге я до сих пор не бывал. Как-то не пришлось. Даже пальмы видел только на картинах и в кино. Была одна пальма на Земле Ветлугина, но присматриваться к ней не рекомендовалось. Вместо земли кадка набита была опилками, а само деревце - мохнатый ствол и широкие глянцевитые листья - довольно искусно сделано из папье-маше. - Пора, пора отогреться в субтропиках, - сказал мне врач, глубокомысленно кивая. - Нельзя так. Всю жизнь либо в море, либо на зимовке. На одном архипелаге своем сидели, верно, не меньше двух лет. - И добавил шутливо: - Окоченели совсем! Ведь это, говорят, просто ледышка, глыба льда, да еще вдобавок ископаемого... Именно наши места имеет в виду диктор, когда мрачным голосом оповещает по радио о вторжении из Арктики холодных масс воздуха. С наших мест и начинается сводка погоды. Первыми упоминаются Оймякон, Нарьян-Мар, Земля Ветлугина. Здесь холоднее всего в Советском Союзе. Затем диктор перечисляет Читу, Иркутск, Хабаровск и, постепенно поднимаясь по делениям термометра, называет повеселевшим голосом Сочи - благословенное место, где всегда тепло. Как часто, собравшись вечером в кают-компании (мы звали ее уют-компанией), сгрудившись тесно у печки - снаружи термометр показывал пятьдесят или сорок пять градусов мороза, - немногочисленное население станции с живейшим интересом прослушивало по радио сводку погоды. - Каково?! - восхищенно восклицал кто-нибудь. - В Сочи шестнадцать тепла! А у нас сколько? Ого!.. - Шестнадцать градусов - это хорошо, - мечтательно говорил другой. - Купаются, я думаю, вовсю... - Нет, холодно купаться. - При шестнадцати-то холодно?!. Завязывался спор, сугубо теоретический, так как обоих спорщиков - и того, кому было холодно при шестнадцати градусах, и того, кто возмущался этим, - отделяло от Сочи расстояние в несколько тысяч километров. Нужно пересечь по диагонали весь Советский Союз - от северо-восточного его угла и почти до юго-западного, - двигаясь все время вдогонку за солнцем, минуя несколько климатических поясов, чтобы попасть с Восточно-Сибирского моря на Черное, из ледника, из склада с ископаемым льдом, каким, по сути, является Земля Ветлугина, на вечнозеленое, приветливое Черноморское побережье. Это и был мой маршрут: Земля Ветлугина - Сочи, с дневкой в Москве. Дневка была хлопотливой. В ГУСМП задержали до вечера, а оттуда потащили в гостиницу "Москва" к седовцам, среди которых у меня были друзья. Столица переживала радость встречи с участниками легендарного дрейфа на "Седове", незадолго перед тем прибывшими из Мурманска. О, много воды утекло со времени поисков и открытия Земли Ветлугина, много плавучих льдин, покачиваясь и толкаясь, пересекло Полярный бассейн. Шмидт и Водопьянов высадились на Северный полюс; папанинцы обосновались на льдине и придрейфовали на ней в Гренландское море; Чкалов, а затем Громов перемахнули через полюс из СССР в Америку; флагман арктического флота ледокол "Иосиф Сталин" совершил двойной сквозной рейс в одну навигацию из Мурманска в бухту Провидения и обратно; и, наконец, проведя почти три года в таинственных недрах Арктики, вернулись домой седовцы. Настроение у всех было, естественно, приподнятое, и каждый гость, посещавший седовцев, встречал самый теплый, радушный прием. Так я и переходил из номера в номер, из одних дружеских объятий в другие, пока не изнемог и не заночевал у старшего помощника капитана, гидролога, своего давнего приятеля и собрата по профессии. Следующий день был заполнен беготней по магазинам, телефонными звонками, доставанием билета, обычной радостно-взволнованной предкурортной суетой. И все же я явился в назначенный срок и встал навытяжку у колоннады Большого театра. Семь часов. Савчука нет и в помине. Невозможный человек! Не забыл ли он обо мне среди своих пыльных архивных бумаг, озабоченный судьбой какого-то баснословного или вымершего народа? Что ж, тем хуже для него! Значит, история записки и птицы не будет рассказана. С наслаждением, полной грудью я вдохнул московский воздух, от которого успел отвыкнуть в Арктике. Он отдавал бензином. Это было ничего. Это даже нравилось сейчас. Однако что-то было в "букете Москвы", какая-то примесь, почти неуловимая. Разберемся. Первый ингредиент, безусловно, - запах сырости, дождя. Второй - бензина. А третий? Неужели цветов? В марте - цветы? - Купите, купите, гражданин, - окликнул меня женский голос. - Мимоза. Сочинская. Только что с аэродрома. Я обернулся. Рядом был киоск цветочницы. Мохнатые желтые веточки, лежавшие на прилавке, распространяли прохладное благоухание. - Купите, купите, - настойчиво повторила цветочница. - Купите для вашей дамы. - У меня нет дамы, - пробормотал я, но веточку взял, подчиняясь гипнотически-вкрадчивым интонациям ее голоса. "Для чего мне цветы? - недоумевал я, вертя в руках осыпающееся желтое опахало. - Лизы в Москве нет. Ей я, конечно, подарил бы цветы. К любому поводу готов был придраться, лишь бы дарить ей цветы. Если же она начинала ворчать, что уйма денег тратится на подарки, я отвечал резонно: "Наверстываю упущенное. Много ли цветов ты получила от меня в прошлом?" Да, наш роман развивался необычно. Я усмехнулся, вспомнив, как подростком оттаскал Лизу за косы. (Они были у нее какие-то очень вызывающие, торчащие рожками в разные стороны, как бы приглашающие к таске.) Мог ли я подумать тогда, что наступит время и я буду дарить цветы этой надоедливой и дерзкой рыжей девчонке, буду нетерпеливо поджидать ее и тосковать по ней?.. Я рассеянно сунул маленькую благоухающую веточку в карман кителя, прошелся взад и вперед под колоннами. Весенний вечер развернул во всю ширь площади Свердлова прозрачное покрывало сумерек. Контуры домов стали расплывчатыми. В небе преобладали зеленоватые тона, скорее присущие даже апрелю, а не марту. Вдруг разом, будто по взмаху палочки милиционера, управлявшего уличным движением, зажглись вдоль проспекта висячие фонари. Я с тревогой взглянул на часы. До начала спектакля оставалось десять минут. Савчук запаздывал. Ну и ну!.. Я знал от Лизы о его феноменальной сосредоточенности: в любой шумной компании он мог чувствовать себя в одиночестве, едва лишь приходило к нему вдохновение. Он становился тогда глух и нем, как бы погружался в глубокий колодец. Впрочем, Савчук представлялся мне добровольным архивным затворником, жителем подземелья. Есть такое выражение - "поднять архивы". Оно фигурально. Но в моем воображении рисовались мрачные своды, паутина по углам, груда беспорядочно наваленных на полу фолиантов в кожаных переплетах и печальный толстый Савчук, в съехавшем набок галстуке, с сопением и вздохами подлезающий под эту груду. Я снова посмотрел на часы. Черт знает что! Долго ли еще подпирать мне колонны Большого театра, дожидаясь этого архивного затворника?! Две девушки, пробегая мимо, засмеялись. - Обманула, не пришла, - громко сказала одна из них, кося в мою сторону лукавым черным глазом. - Да-а, бедненький... - пропела другая, качнув белокурым локоном, выбившимся из-под шляпки. Конца фразы я не расслышал, так как двери в театр с грохотом захлопнулись за ними. Каково, а? Бедненький... Не хватало еще, чтобы прохожие стали жалеть меня! Я сделал полуоборот, собираясь войти в театр, и тут наконец увидел Савчука. Он почти бежал через площадь в своем развевающемся пальто и несуразных ботах на пряжках, в каких сейчас ходят, по-моему, только архиереи и теноры. Мало того, даже теперь, собравшись в театр, он не мог расстаться с портфелем и каким-то свитком, который торчал у него под мышкой. - Не опоздал? - кричал Савчук еще издали. - Давно ждете? - Не оправдывайтесь. Знаю, задержали мыши. Да, да, архивные мыши. Но почему вы в ботах? - А как же? Сырость, март. - Чудесный весенний месяц! - Что вы? - удивился Савчук. - Самый гриппозный. Всегда болею, если в Москве. - Но я должен огорчить вас. Идет не опера, а балет. "Коппелия". - О, мне все равно. Я подхватил его под руку и повлек в фойе. - Осталось пять минут до начала. Надо еще успеть раздеться, взять бинокли... - Надеюсь все-таки, что в антракте... Консультация займет буквально... - Потом, потом!.. - Тем более что вас считают самым крупным специалистом по Карскому морю, а также морю Лаптевых. Вы ведь, кажется, зимовали на мысе Челюскин? - Занятная манера у вас консультироваться, - сказал я, вздохнув. - Вот теперь уже мыс Челюскин появился... И, легонько подтолкнув своего спутника, я вошел вместе с ним в сияющий зрительный зал. 2. КТО ТАКИЕ "ДЕТИ СОЛНЦА"? В зале я тотчас же забыл о Савчуке. Я в театре! Эта сверкающая жемчужная люстра под потолком! Эти праздничные, веселящие душу цвета пунцового бархата и позолоты! Этот приглушенный говор рассаживающихся по местам зрителей, охваченных, подобно мне, радостным трепетом ожидания! А давно ли?.. Еще несколько дней назад пустынный океан шумел вокруг, термометр за окном показывал тридцать градусов ниже нуля, а ветер с размаху ударял в бревенчатые стены зимовки. Он дул уже месяц, не утихая, с каким-то остервенением, будто стремясь сбросить нас с архипелага. В марте здесь ветры достигают дьявольской силы. Все это осталось далеко позади. Насыщенный ароматами воздух был неподвижен и тепел. Я в театре!.. Шагая по ногам зрителей и бормоча извинения, мы с Савчуком отыскали наконец свои места. Раздался долгожданный волнующий шелест. Медленно раздвинулся занавес... Должен заметить, что не очень люблю балет. Для меня это слишком условный вид искусства. И уж, во всяком случае, предпочел бы милое "Лебединое озеро" угловатой делибовской "Коппелии". Но выбирать не приходилось. Я располагал всего лишь сегодняшним вечером, так что рад был и "Коппелии". Сейчас устраивали любое зрелище, любая музыка. Как жадный провинциал, я наслаждался одним сознанием того, что нахожусь в Большом театре. Я нагнулся к Савчуку. Он сидел в бархатном кресле, сгорбившись, шевеля губами, с каким-то отсутствующим видом. Я испугался. Мне был известен этот сорт меломанов, которые шепотом повторяют всю партитуру на ухо соседу. Быть может, и мой Савчук?.. Но я ошибся. - Никак не могу поверить, что мы в театре, - сказал я. - Да, конечно, с Арктикой резкий контраст, - пробормотал Савчук. - Еще бы!.. Ощущение такое, словно сразу же из-под ледяного душа угодил в успокоительно теплую хвойную ванну. Савчук не отозвался. Выведенный на миг из своего странного состояния, он снова погрузился в него, едва лишь я отвернулся. Мой сосед был взволнован, то и дело вздыхал. На лбу его выступили капельки пота. Он похож был сейчас на кипящий чайник! Вместе со вздохами из его рта вырывалось невнятное бульканье. Мне удалось разобрать что-то вроде: "Ау... Ау..." Я удивился. Прислушался. - Птица Маух... Раух, - почудилось мне. И в театре бедняга не мог забыть о своих злоключениях! В прошлый мой приезд Лиза говорила, что Савчук работает над диссертацией. На какую же тему? Что-то причудливое. Ах да! Об исчезнувших народах Сибири. Ну и тема! - Потерпите до антракта, - сказал я. - В антракте выслушаю вас. Когда закончилось первое действие, мы спустились в курилку. Сизые полосы ходили ходуном, свиваясь в восьмерки между полом и потолком. Савчук не курил, но покорно встал в углу передо мной и только страдальчески жмурился от дыма. - Итак, - сказал я, закуривая, - вас беспокоит какая-то птица. Простите, за шумом оркестра не расслышал: "Раух", "Маух"? - Маук, - поправил Савчук. Он надул щеки и вздохнул. Разговор, судя по всему, предстоял долгий. Я поторопил его: - Вы сказали, что считаете меня знатоком Карского моря... - Моря? Ах, да. Карского. Нет, это, пожалуй, чересчур в лоб. Надо подвести вас постепенно, объяснить... Он попытался сделать плавный жест, но зацепил рукой двух курильщиков, стоявших рядом, сконфуженно извинился и продолжал уже шепотом: - Дело в том, что я давно уже ломаю голову над одним "белым пятном"... Да, именно в этнографии. На карте расселения народов Сибири северная часть Таймырского полуострова закрашена белым цветом. Но я, кажется, опять в лоб? Лучше начну с находки в библиотеке, как вы думаете? - Прекрасно, начинайте с библиотеки. - Видите ли, - сказал Савчук, - я всегда ждал, что необыкновенное произойдет со мной в библиотеке. Начало мне понравилось. Выяснилось, что Савчук интересуется происхождением народов Сибири, изучает их расселение к моменту прихода в Сибирь русских. - Это тема вашей диссертации? - Почти что... Видите ли, найденный мною народ не указан ни в одном старинном русском документе. Мало того, совершенно ускользнул от этнографов, как советских, так и дореволюционных. И, несмотря на это, представьте себе, он жил, он реально существовал еще в начале нашего века. - Странно! Неужели не осталось никаких следов? - Самые путаные следы. Орнамент на одежде. Потом кое-какие предания, сказки. Главным образом сказки. Я недоверчиво крякнул. Сказки! Когда же сказки считались источником, заслуживающим доверия? - И я не верил. Я тоже не верил, - заторопился Савчук, в волнении хватая меня за рукав. - Вынужден был поверить после того, как прочел записку на бересте... Ведь это же, понимаете, документ! Даты нет, но написано, несомненно, в наше время. Во всяком случае, двадцатый век. Ручаюсь головой за двадцатый век! На нас стали оглядываться в курилке. Но тут раздался звонок, прервавший Савчука. В следующем антракте мы отправились в буфет. Он был битком набит. Нам все же удалось протиснуться к угловому столику, откуда я начал делать знаки официанткам, проносившимся мимо, как цветной вихрь. Тем временем мой спутник придвинул к себе меню и стал рассеянно водить по нему карандашом. В каких-нибудь полторы-две минуты карточка сверху донизу украсилась силуэтами птиц, множеством угловатых, причудливых силуэтов. Я отнял у него меню. - Задумался, - пояснил Савчук, смущенно улыбаясь. - Рисую сейчас на всем, что попадется под руку. Это, знаете ли, помогает мне думать. - Ну, слушаю вас, - сказал я. - Откуда взялась уважаемая Птица Маук и как залетела она на наш столик, в это злополучное меню? - Представьте, не знаю... О, тут очень много загадочного!.. Вначале я то и дело возобновлял свою сигнализацию, пытаясь привлечь внимание официанток, но потом оставил это и повернулся к Савчуку. Савчук проводил все время в музейной библиотеке, так как заканчивал диссертацию. Приходил к открытию и не уходил до тех пор, пока не раздавался девятый - последний - удар больших настенных часов. Особая, почти благоговейная тишина царила здесь. По белым половичкам скользили заботливые седые дамы, сотрудницы библиотеки. Шелестели перевертываемые страницы. Изредка кто-нибудь кашлял, но с осторожностью, чуть слышно. Усевшись за облюбованный им маленький столик у окна, Савчук с головой погружался в историю присоединения к русской державе юкагиров, тунгусов, чукчей, самоедов. Работая, он, по обыкновению, забывал обо всем окружающем. Савчук был очень удивлен, когда увидел чью-то Руку, осторожно выдвинувшуюся из-за его спины и положившую перед ним пакет. Он оглянулся. За его стулом стояла сотрудница читальни. "На ваше имя, Владимир Осипович, - шепотом сказала она. - Директор велел срочно передать". Савчук поморщился. Наверное, так называемый "самотек", очередное письмо от какого-нибудь краеведа-любителя. Десятки таких писем приходят в музей со всех концов страны. Не до "самотека" было Савчуку в тот момент. Почему-то подумалось, что в пакете находится сообщение, не заслуживающее внимания. Любитель-краевед отыскал в тундре коренной зуб мамонта и обрадовался, решил, что сделал открытие мирового значения. А в музее чуть ли не полкомнаты завалено этими коренными зубами. Савчук поднял глаза к окну, затененному зелеными ветвями. Окна в музее очень высокие, летом их раскрывали настежь. Под ними располагалась площадка, на которой играли в волейбол. Виден был мяч, взлетавший до уровня окна, слышались звуки ударов по мячу, смех, возгласы: "Аут!", "Подача справа!", "Счет два - ноль!" Эти второстепенные подробности запомнились Савчуку, потому что послужили как бы рамкой для открытия. Некоторое время глаза отдыхали на зеленой листве, пронизанной светом. Потом он вздохнул и вскрыл пакет. Нет, речь шла не о зубе мамонта... Из конверта вывалился и упал на стол четырехугольный кусок бересты, очень маленький и легкий, с нацарапанными на нем полустершимися значками. Присмотревшись, Савчук увидел, что это печатные буквы. Он поспешно навел на них лупу. "Таймыр", - прочел этнограф, - "воздушному следу", "верховьях реки...", "детьми солнца...", "Птицей Маук...", "единоборство", "жив...". Еще одна, чисто внешняя, подробность: на кусок бересты упал косой луч заходящего солнца. Строчки словно ожили в снопе пляшущих пылинок. "Солнечный курсив", - подумал Савчук, пристально вглядываясь в странный текст. Он еще не улавливал связи между отдельными словами и, с сожалением отложив бересту, развернул сопроводительное письмо. Группа юных натуралистов из Ленкорани сообщала о том, что коллекция перелетных птиц в Ленкоранском Доме пионеров пополнилась удивительным охотничьим трофеем. Им удалось убить дикого гуся, одна из лапок которого была тщательно обвернута, как бы забинтована "прилагаемым куском бересты". Видимо, птицу закольцевали - если это можно назвать кольцеванием - довольно давно, так как некоторые слова на записке стерлись. Дикие гуси проводят лето на Таймыре - это было известно Савчуку так же, как пионерам. Впрочем, об этом говорило и первое слово на куске бересты, поддававшееся расшифровке. Птица побывала на Таймыре. Какой следовало сделать из этого вывод? Неужели заполнялся пробел в этнографии, давно уже мучивший Савчука, заштриховывалось "белое пятно" на карте расселения народов Сибири? Получалось, что северная часть Таймырского полуострова, упирающаяся углом в Ледовитый океан, заселена! Там, в верховьях какой-то реки, живет народ, называющий себя "детьми солнца", до сих пор неизвестный этнографам! Остаток дня Савчук просидел неподвижно над куском бересты, присланным из Ленкорани, не притрагиваясь к книгам. Наверное, он имел довольно странный вид, когда перед закрытием читальни возвращал книги. Заведующая, благоволившая к нему, спросила вполголоса: "Как работал ось, Владимир Осипович? Удачный был день?" "Удачный?.. - Савчук с удивлением посмотрел на нее. Он не сразу понял смысл вопроса. - Ах да, день?.. Не знаю! Пока еще не знаю ничего..." Я поднял голову. Вокруг стучали отодвигаемые стулья. Антракт кончился. Звонок призывал нас снова в зрительный зал. - Что ж, надо идти, - сказал Савчук с огорчением. - Обязательно договорим после спектакля, - утешил я его. Когда спектакль закончился, Савчук покорно вышел за мной в фойе. Глядя на его толстое удрученное лицо, я вспомнил, что Лиза сравнивала Савчука с Пьером Безуховым. Действительно, что-то общее было между ними, и не только массивность. Правда, Савчук не носил очки, как Пьер, но взгляд его становился иногда таким беспомощно-отсутствующим, задумчиво-мечтательным, что этнограф казался близоруким. - Давайте походим по улицам, - предложил я. - Хочется просто походить. Поглядеть на Москву, какая она вечером. - Не лучше ли все-таки в музей? - неуверенно сказал Савчук. - Что вы! Ночью?.. Нет, доскажете по дороге. Понимаете, очень соскучился по Москве. Столько раз воображал на зимовке: вот спускаюсь по улице Горького, проверяю свои часы по телеграфским, сворачиваю к университету... Мы очутились у вешалки. Савчук неуклюже топтался подле меня, пытаясь помочь одеться и в припадке усердия запихивая мою руку не в рукав, а во внутренний карман шинели. Мы вышли из театра. - Брр, какая сырость! - сказал Савчук, поправляя кашне, которым, по меньшей мере, трижды была обмотана его шея. - Да что вы! По-моему, хорошо. Теплынь! - Мерзейшая погода! Всегда гриппую в марте. - А вы бросьте грипповать. - То есть как это бросьте? Вы думаете, притворяюсь? Он чихнул и с беспокойством посмотрел на меня. Я засмеялся. - Такая махина, громадина, - я с удовольствием оглядел его с головы до ног, - и так панически боится гриппа! Обмотался кашне, обулся в какие-то архиерейские боты. Вы просто неженка, милый мой! Оглянитесь-ка лучше. Мокрый асфальт мостовой отражал в себе вечерние огни: ярко освещенные квадратики окон, зеленые, желтые и красные шары светофоров, струящуюся зыбь реклам. Москва смотрелась в асфальт, как в реку. Изредка мимо нас проплывали троллейбусы, покачиваясь с боку на бок, будто нагруженные доверху баркасы. - До чего ж красиво! - вздохнул я от полноты чувств. - Вам не понять: пригляделись уже, избало