издатель газеты "Русская воля", принадлежавшей бывшему министру внутренних дел Протопопову, и сам владелец журнала "Свобода в борьбе", выходящего в эти самые дни в Питере... Может быть, Корнилов и понял бы тогда, что отнюдь не для услаждения его слуха симпатичный молодой сом сочиняет ультиматумы Керенскому и пышнословные жития, тешащие самолюбие генерала. И если бы понял, то, наверное, задумался бы: а какие же свои цели преследует сей ординарец?.. Но даже и ознакомившись со всеми сторонами жизни странного ординарца, Лавр Георгиевич не узнал бы одного обстоятельства - самого существенного, но до поры скрытого от глаз всех. Того, что сам Завойко лишь играет роль в спектакле, авторы которого крупнейшие тузы российского делового мира Путилов, Вышнеградский, Рябушин-ский и другие, а режиссером-постановщиком является не кто иной, как Родзянко. Эти-то тузы, объединившись под скромной вывеской "Общества экономического возрождения России", составили некий пул, который своими миллионами должен был финансировать предприятие, к которому ординарец Завойко планомерно и последовательно побуждал упоенного медью литавр генерала. Отдельные сценки в спектакле Завойко разыгрывал и без прямого участия Корнилова. Чтобы отвлечь внимание Питера, в первую очередь Керенского и Савинкова, он совершенно конфиденциально сообщил комиссарверху Фи-лоненко, что у него имеются сведения о монархическом заговоре. Об этом же мифическом заговоре донес непосредственно министру-председателю - но уже не из Ставки, а из Москвы - прокурор Московской судебной палаты. Поэтому-то Савинков и подготовил список подлежащих аресту монархистов, уже по собственной инициативе прибавив к нему большевиков. Ни о чем этом Корнилов понятия не имел. Как не по разуму было ему понять, какую роль отводят генералу "братья"-согозники, приглашая через своего антрепренера Аладьина принять участие в их собственном спектакле... - Надеюсь, что в ближайшее время я смогу передать вам необходимую сумму, - сказал, готовясь подняться, Аладьин. - Она поступит в мое распоряжение со дня на день. Он не объяснил, да это было и ни к чему, что во время их беседы в Петрограде посол Великобритании сэр Бьюке-нен уведомил Аладьина: человек, с которым еще в Лондоне английскому разведчику была назначена встреча, находится уже в пути. - Деньги меня не интересуют, - сухо отозвался Корнилов. - Не поймите превратно, ваше высокопревосходительство: они - лишь масло, смазывающее шестеренки механизма, - произнес гость. Когда Аладьин вышел, главковерх в нетерпении посмотрел на часы. Уже вечер, но ответа от Керенского нет. Брыкается? Ничего! Он взнуздает и министра-председателя! Питерский округ со всеми полками и дивизиями должен быть подчинен Ставке! Выжидать далее он не намерен. - Пригласите ко мне генерала Лукомского, - приказал он адъютанту. И когда начальник штаба Ставки вошел в кабинет, четко, слово к слову, выговорил: - Прошу принять надлежащие меры к переброске Кавказской туземной дивизии и Третьего конного корпуса с Юго-Западного фронта сюда, - он показал по карте, - в район Ново-Сокольники - Невель - Великие Луки. 3 Все заключительные документы съезда были перепечатаны. Яков Михайлович Свердлов проверил их. Заклеил в объемистый пакет, вручил Серго: - Отправляйтесь немедля. Орджоникидзе выехал к Ленину. Теперь-то дорога была ему известна. А тогда, в первый раз... В пути Серго снова и снова возвращался воспоминаниями к недавнему, так остро пережитому. В первый раз после возвращения в Россию из эмиграции Владимир Ильич покинул Питер в конце июня. Серго и другие товарищи видели, что он чувствует себя плохо, осунулся. Надежда Константиновна сказала: его замучила бессонница. А сколько приходилось ему писать статей, встречаться с товарищами, выступать на заседаниях, собраниях, у рабочих и солдат!.. Они решили: "Владимир Ильич, вы должны отдохнуть!" Он устало улыбнулся: "Партийной дисциплине подчиняюсь". Он уехал в маленькую деревеньку Нейвола в пяти верстах от станции Мустамяки. Комнатка была в лесу неподалеку от озера. Они радовались: чистый воздух, освежающая вода, оторванность от всех забот восстановят его силы. Уже потом узнали: Владимир Ильич дал себе отдыха всего два дня. Потом снова дорвался до пера и бумаги. А уже на шестой день устремился назад. Потому что в Питере произошли непредвиденные грозные события... Даже они, Серго и другие большевики, находившиеся в те дни в столице, в гуще народа, не могли ожидать, что так все произойдет. Незадолго перед тем Серго по предложению Владимира Ильича был введен в состав Питерского городского комитета партии. С утра до поздней ночи - в частях гарнизона и на заводах. Особая его забота - Пу-тиловский. Многотысячная толпа, бурные митинги - привычно. В тот памятный день, третьего июля, проходила Вторая чрезвычайная конференция большевиков столицы. Прямо среди заседания Серго вызвали из зала: "Пути-ловцы и солдаты пулеметного полка с оружием выходят на улицу!" Он бросился на завод. Двор за оградой забит до отказа. Клокочущее яростью море. Куртки. Гимнастерки. Щетина винтовочных стволов. - Баста! Терпение кончилось! Идем свергать Временное правительство! Долой министров-капиталистов!.. Орджоникидзе взобрался на самодельную, из ящиков, трибуну: - Товарищи путиловцы! Друзья! Конференция большевиков Питера, пославшая меня сюда, просит вас не выходить на улицу! Конечно, у рабочих и солдат Петрограда хватило бы силы прогнать Временное правительство и взять государственную власть в свои руки. Только победу у нас тут же отняла бы буржуазия, утопила бы революцию в крови! Прислушайтесь к нашему голосу: армия и провинция еще не готовы поддержать восстание в столице, момент еще не наступил!.. Всю силу души вкладывал в эти слова, но чувствовал: толпа их не принимает. Согласились лишь подождать, пока Серго с несколькими представителями от завода и солдат пойдут к телефону и переговорят с руководителями конференции. Орджоникидзе едва успел набрать номер дворца Кшесинской и передать члену президиума конференции, что на Путиловском "повышенное настроение", как ему самому крикнули: - Путиловцы и солдаты не дождались, они уже сами двинули к дворцу Кшесинской и к мостам!.. Восстание началось. Пусть еще не восстание - стихийное выступление, к которому сразу же примкнули десятки, а затем и сотни тысяч рабочих и солдат. Большевики понимали: это выступление преждевременно, не подготовлено. А главное, как настойчиво подчеркивал Владимир Ильич, - не обусловлено объективным историческим процессом развития революции. Это гнев обманутых людей, подогретый призывами безответственных анархиствующих элементов, которые всегда примазываются к бурным процессам времени. Главным лозунгом этого стихийного движения стал призыв: "Вся власть Советам!" Но требовать передачи всей власти Советам в таких условиях - значит добиваться насильственного свержения Временного правительства, иными словами - поднимать флаг вооруженного восстания. Однако народ в массе своей еще не утратил веры в посулы эсеров и меньшевиков, занимающих кресла в правительстве, еще опьянен призрачными свободами Февраля. Народ - это не только Питер. Это Москва, вся Россия и армия. Они не поддержат сейчас восставшую столицу. Большевики трезво глядели на вещи и понимали это. Еще несколько дней назад Владимир Ильич говорил, что имеется возможность мирного развития революции, хотя с каждым часом шансов становится все меньше: острота противоречий нарастает, а эсеры и меньшевики в самих Советах уступают последние позиции Милюковым и родзянкам и даже не помышляют о взятии власти. Единственный путь мирного развития революции предусматривал постепенную большевизацию Советов. Но для этого требовалась огромная работа среди населения по всей России и нужно было время. Для такой работы условия были: в стране еще сохранялась свобода политической агитации, свобода организации масс. Сохранялось и двоевластие, хотя все решительней обозначался поворот к контрреволюции. Но время... Его-то и не хватило. Что же делать? Устраниться? Пустить стихийное движение на произвол судьбы? Нет! Ни в коем случае! Овладеть движением. Направить его в мирное русло. А для этого стать во главе его. Так ЦК и Петроградский комитет и решили на экстренном совместном заседании вместе с руководством Военной организации при Центральном Комитете партии. А между тем в уличные колонны вливались все новые и новые группы рабочих и солдат - вышли почти все промышленные районы, почти все части столичного гарнизона. Даже по примерному подсчету - не меньше полумиллиона. К питерцам присоединились прибывшие из Кронштадта военные моряки. При "военке" был создан штаб демонстрации. В целях самообороны участникам шествия предложили вооружиться, но ни в коем случае первыми оружие не применять. От каждой тысячи демонстрантов было выделено по одному человеку в депутацию, которая явилась в Таврический дворец, в Совдеп, и передала председателю ВЦИК Чхеидзе требование масс: "Всю власть Советам!" Иными словами, рабочие и солдатские депутаты должны низложить Временное правительство. Исполком Совдепа отверг это требование. Наоборот - предоставил Временному правительству полномочия действовать по собственному усмотрению. Это был удар ножом в спину. Тем же часом центральные проспекты уже заполнялись столичной публикой. Офицеры, юнкера, кадеты. И случилось то, чего следовало опасаться больше всего, - на Невском, между Казанским собором и Садовой улицей, колонну демонстрантов обстреляли с крыш и чердаков. Раздались выстрелы и с тротуаров... Посланец Петроградского комитета был направлен в Нейволу третьего июля, как только обозначился масштаб событий. В шесть часов утра четвертого июля Владимир Ильич спешил на станцию Мустамяки. Около полудня он уже собрал во дворце Кшесинской членов ЦК. Ленин полностью одобрил действия большевиков. Из Кронштадта прибыл новый отряд моряков. Они высадились с кораблей на Университетской набережной и, построившись в шеренги, направились к дворцу Кшесинской. Перед матросами выступили Свердлов и Луначарский. Демонстранты потребовали: - Ленина! Хотим слушать Ленина! Серго видел: Владимир Ильич устал до предела. Все же он вышел на балкон. В короткой речи, извинившись, что из-за болезни вынужден ограничиться лишь несколькими словами, передал привет революционным кронштадт-цам от имени питерских рабочих, выразил уверенность, что лозунг "Вся власть Советам!" должен победить и победит, несмотря на все зигзаги исторического пути, и призвал к выдержке, стойкости и бдительности. После выступления тут же, во дворце Кшесинской, Владимир Ильич написал статью "Вся власть Советам!", в которой разоблачил поведение эсеров и меньшевиков, указал источник всех политических кризисов после Февраля, источник шаткости и колебаний правительственной системы. Этот источник - разительное противоречие между словом и делом лидеров Советов. А на улицах Питера вновь звучали выстрелы. Сначала с чердаков и тротуаров, затем, ответно, из колонн демонстрантов. На углу Литейного и Шпалерной, на Садовой и у Инженерного замка... Однако решительный перевес сил оставался на стороне рабочих и солдат. Временное правительство и ЦИК Советов опубликовали постановление о запрещении демонстраций. ЦИК создал особую военную комиссию при штабе Петроградского военного округа. Командующий округом генерал Половцев издал приказ, потребовав от населения "не выходить без крайней необходимости на улицы", а от воинских частей "приступить немедленно к восстановлению порядка". Как потом стало известно Серго и другим большевикам, Временное правительство и ЦИК уже тогда вызвали карательные войска с фронта и ожидали их подхода к ночи следующего, пятого июля. И тогда же Керенский, Милюков и компания привели в исполнение гнусный провокационный замысел - решили обнародовать фальшивку, сфабрикованную, как выяснилось, еще ранее в Ставке верховного главнокомандующего. Суть ее сводилась к тому, что от некоего прапорщика Ермоленко, осенью четырнадцатого года попавшего в плен к немцам, а затем завербованного германской разведкой, направленного в Россию для выполнения шпионских заданий и разоблаченного русской контрразведкой, поступили показания, что лидеру большевиков Ленину якобы "было поручено германским генеральным штабом агитировать за заключение сепаратного мира и стремиться всеми силами к подорванию доверия русского народа к Временному правительству" и на это дело немцами-де были присланы ему миллионы. Вполне возможно, что от предателя, ставшего немецким шпионом, в контрразведке Ставки выколотили такие "чистосердечные показания" - там могли, используя испытанные жандармские приемы "допросов с пристрастием", добыть "показания" и против самого господа бога. Но эта фальшивка столь дурно пахла, что "респектабельные" правые газеты не отважились пойти на срам ее опубликования. Инициаторы провокации нашли бульварный листок "Живое слово", а уже затем со ссылкой на него клевету распространили другие органы буржуазной прессы. И эту постыдную роль взял на себя Алексинский, бывший социал-демократ, в революцию пятого года даже большевик!.. Серго видел его в одиннадцатом году в Париже. Знал бы тогда - убил бы на месте! Да, нет опасней врага, чем изменивший друг... Из таких и вербовала охранка своих провокаторов... Теперь, вернувшись из Якутии, Серго узнал, что в годы войны Алексинский переметнулся к меньшевикам, стал сподвижником Плеханова, ярым оборонцем. А в канун Февраля даже начал сотрудничать в протопоповской черносотенной газете "Русская воля"... Но дойти до такой низости!.. Пятого июля Алексинский зачитал "показания" Ермоленко в Петроградском комитете журналистов, подтвердил их своей подписью в бульварном "Живом слове". Клеймо иуды навечно!.. Что ж, контрреволюционеры всегда пользовались оружием клеветы: французские дворяне во время Великой революции обвиняли парижских гебертистов в том, что они сеют смуту на английские деньги; Огюсту Бланки - гордости революционной Франции - было брошено, что он, пламенный республиканец, не кто иной, как отъявленный монархист да еще и агент Генриха V. И в России в пятом году после Кровавого воскресенья разве не публиковало "Русское слово" "показания" агента охранки, будто демонстрация питерских пролетариев организована на "восемнадцать миллионов, присланных Японией"?.. Святейший синод не устыдился по сему поводу сочинить воззвание, в котором обвинял "русских людей" в подкупе. Но клевета никогда не была выражением силы. Она - свидетельство ненависти и страха. В ночь на пятое июля большевики еще не знали о гнусной провокации Керенского и Алексинского. В эти часы Владимир Ильич проводил совещание членов ЦК, Петроградского и Межрайонного комитетов партии, работников "военки" и представителей рабочей секции Петроградского Совета. Были подведены итоги демонстрации и определена тактическая линия на ближайшее время: не допускать новых массовых уличных выступлений, добиться от рабочих и солдат выдержки и стойкости в условиях, когда контрреволюция перешла в наступление. Совещание проходило в Таврическом дворце, в помещении большевистской фракции ЦИК. Оттуда, со Шпалерной, ночью же Ленин пошел в редакцию "Правды" на набережной Мойки, чтобы посмотреть сверстанные полосы утреннего номера газеты. По всему Питеру уже были расставлены патрули карателей, шныряли казачьи разъезды. Рабочих, солдат хватали на улицах, избивали, волокли на допросы в штаб округа. Под утро, закончив работу в редакции, Владимир Ильич отправился на Широкую, в дом, где ждали его Надежда Константиновна и сестры. Не минуло и часа, как туда же прибежал Свердлов: - Владимир Ильич, юнкера разгромили помещение "Правды", арестовали сотрудников! Вам нужно немедленно уходить!.. С тех пор Ленину приходилось переезжать с одной конспиративной квартиры на другую чуть ли не каждый день, прибегнуть к испытанным приемам конспирации: сбрить бороду, усы, менять одежду. Скрываясь от контрразведчиков Керенского, Владимир Ильич продолжал руководить работой партийных комитетов, встречался с членами ПК и ЦК. В ответ на мерзкую ложь, выплеснутую "Живым словом", он написал одну за другой пять статей: "Где власть ц где контрреволюция?", "Гнусные клеветы черносотенных газет и Алексинского", "Злословие и факты", "Близко к сути" и "Новое дело Дрейфуса?". Эти статьи увидели свет уже на следующий день, шестого июля, в "Листке "Правды", - под таким названием, наперекор погромщикам-юнкерам, вышел центральный орган партии. В этих статьях Ленин разоблачил клеветников и провокаторов, их стремление очернить большевиков, чтобы создать погромное настроение. Исследуя события последних часов, он дал точный анализ состояния государственной власти и общеполитического положения. Предвидя тенденции развития, показал, что и ЦИК, и Временное правительство утрачивают реальную власть, а прибирает ее к рукам закулисная контрреволюция: кадеты, командные верхи армии, реакционная пресса, поддерживаемые иностранными империалистами. Все последующие события подтвердили каждую строку его статей. Ранним утром шестого июля были разгромлены дворец Кшесинской и типография "Труд", где печатались большевистские и профсоюзные издания. Затем был наложен арест на помещение Центрального бюро профессиональных союзов. Совершено зверское, открытое убийство на улице рабочего Воинова, большевика, распространявшего "Листок "Правды"... Константин Степанович Еремеев, редактор-выпускающий "Правды", рассказал, как юнкера и "инвалиды" громили типографию. Арестовали и самого Константина Степановича. Но на нем была гимнастерка рядового, и офицер решил: просто солдат-караульный - и отпустил. Серго не удержался, пошел на Мойку, в редакцию. Пишущая машинка с раздробленными прикладом клавишами сброшена на пол; оборваны шнуры телефонов, а трубок нет вовсе; взломаны письменные столы, выворочены ящики; затоптаны рукописи, гранки, груды солдатских писем... Даже не обыск, а злобный разгром. Поднял с полу письмо со следом-штемпелем грязного сапога. Каракулями: "Дорогая наша "Правда"! Мы, товарищи солдаты 2-го корпуса, сидим в сырых окопах второй год... Не верится, что у нас в России есть свобода. Нет, у нас в окопах нету свободы. Мы все равно сидим в лисьих норах и ждем ежеминутно своей смертуш-кн, а начальство наше живет в деревнях и городах, офицеры пьют и гуляют, а нам пощады не дают. Ответь ты нам, родная наша "Правда"..." Вот так-то... В переходах с квартиры на квартиру Серго довелось сопровождать Владимира Ильича. Вместе с другими товарищами настаивал: Владимир Ильич должен надежно укрыться. Серго видел, как устал Владимир Ильич. Буквально еле держится на ногах. Думал: наверное, по пальцам можно пересчитать, сколько за целые десятилетия было у него не то что месяцев - дней настоящего отдыха. А теперь навалилась не только физическая усталость, нервные перегрузки, сказались его бесконечные, непрерывные бдения за столом, недосыпание, недоедание, а иногда и просто голод... Но последние недели были для него, наверное, самыми тяжелыми за всю жизнь, потому что никогда еще враги - явные или до поры рядившиеся в тогу друзей - не обрушивали на Ленина и его кровное дело, его единственное детище столько клеветы. Тот же Алексин-ский как с цепи сорвался: опустился до того, что начал издавать подлейший листок "Без лишних слов", из номера в номер изрыгавший на большевиков заборную брань. Серго знал, что в полемике споров Владимир Ильич не деликатничал, был резок, разил противников сарказмом, издевкой, иронией. А главное - логикой мыслей и реальных фактов. Спор рождает истину. Он и сподвижников своих учил: во имя истины можно и должно быть непримиримым! Но пыпе враги избрали своим оружием ложь, гпусные клеветы, постыдные, явные, однако ж примененные расчетливо и, надо признать, в точно выбранный момент. Большевики предвидели такую возможность - куда как хорошо знали их нравы. Но свистопляска, гогот тысяч яростных глоток пытались теперь заглушить убедительные доводы их большевистской правоты. Время идет. Тайное непременно станет явным. У лжи, какой бы омерзительный облик она ни имела, подобно болотному аллигатору, короткие ноги... Правда восторжествует. Но в самый разгул, когда на всех перекрестках, из всех подворотен, со страниц всех желтых и черных газет поливали грязью имя Владимира Ильича и имя партии, он, поддавшись побуждению выступить гласно, в открытую, желая отстоять незапятнанную правоту их огромного дела, чуть было сам, добровольно не -шагнул в расставленный врагами капкап. Прокурор Петроградской судебной палаты выписал ордер на арест Ленина. Начальник отделения контрразведки штаба округа произвел обыск на Широкой, где жили Надежда Константиновна и сестры Владимира Ильича и где еще несколько дней назад находился он сам. Юнкера искали так усердно, что даже прокалывали штыками сундуки, корзины и матрацы. Выпытывали у Крупской, где ее муж. Надежда Константиновна ответила: "И по старым царским законам жена не обязана была выдавать своего мужа!" Вот тогда-то Владимир Ильич и решил, что предстанет перед судом. Но этот суд он превратит в суд над Временным правительством и контрреволюцией!.. Дпем седьмого июля он написал заявление в бюро ЦИК Советов: протест против обыска на Широкой и свое согласие явиться в назначенное Советом место для ареста. Мнения товарищей раскололись. Одни поддержали намерение Владимира Ильича, другие категорически возражали. Особенно горячо запротестовал Серго: "Разве не ясно, что погромщики замышляют не суд, а расправу? Вас же убьют, Владимир Ильич! Растерзают!.." Ленин настаивал, хотя Серго видел, что его слова кажутся Владимиру Ильичу убедительными. Приняли компромиссное решение. Серго и Ногин отправились в Таврический дворец для переговоров с представителями ЦИК и Петроградского Совдепа об условиях содержания Ленина в тюрьме. Вызвали члена президиума, меньшевика Анисн-мова. Поставили условия: надо, чтобы Ленин был до суда помещен в Петропавловскую крепость, где гарнизон был настроен большевистски и не допустил бы самосуда. Или, если отправят в "Кресты", ЦИК должен гарантировать, что Ленин не будет растерзан юнкерами по дороге. И еще одно условие: Ленин предстанет перед гласным судом. Если ЦИК готов взять на себя всю ответственность за сохранность жизни вождя большевиков, то Анисимов вечером на автомобиле подъедет к условному месту и, встретив Ленина, сам сопроводит его в тюрьму. "Даете абсолютные гарантии? Но если что-нибудь случится с нашим Ильичей - перебьем вас всех!.." Анисимов колебался. Серго видел, что меньшевика охватил страх. И убедился: никаких гарантий тот дать не может. Не дождавшись его ответа, заявил: "Нет, мы вам Ильича не дадим!" Ногин был согласен с Серго. Оба они поспешили назад к Ленину, на квартиру рабочего Аллилуева, где Владимир Ильич ждал их. Рассказали об итогах своего визита в Таврический. Серго решительно заявил: "Вы должны немедленно покинуть Питер!" Готов был сопровождать его. Чтобы охранники не выследили Ленина, если заприметили самого его, пошел в ближнюю парикмахерскую и сказал: "Остригите наголо". Глянул в зеркало: без буйной своей шевелюры он сразу сделался неузнаваемым. Но когда вернулся к Аллилуевым, Владимира Ильича уже не было - он покинул квартиру в сопровождении другого товарища. Через день в редакции газет "Новая жизнь" и "Пролетарское дело" были переданы письма Ленина, в которых Владимир Ильич объяснял мотивы, по которым решил не отдавать себя в руки Милюковых и алексинских, в руки разъяренных контрреволюционеров. Спустя несколько дней Яков Михайлович Свердлов передал Серго задание ЦК: - Будете поддерживать связь Центрального Комитета с Ильичей. Доставите наши последние документы, расскажете подробно о нынешнем положении и получите у Ильича инструкции для нас и его статьи. И рассказал о маршруте, назвал пароль. Первым пунктом на пути к конспиративной квартире Владимира Ильича был дом рабочего-большевика Николая Александровича Емельянова на станции Разлив в двух остановках от Се-строрецка. Серго выехал вечерним поездом, чтобы добраться до Разлива ночью - так было безопасней. Пакеты с документами ЦК спрятал на груди, под рубахой. В дороге, под ритмичные перестуки колес, снова вспомнилось, как добирались они из Якутска до Питера. С каким настроением ехали! Казалось, уже все, полная победа!.. Такая же легкая, как там, в бывшем краю ссылки. Тогда, в начале марта, примчавшись на своих сивых-буланых с бубенцами из Покровского в Якутск, он сразу же окунулся в круговорот, вместе с Емельяном Ярославским, Клашей и Григорием Ивановичем Петровским начал наводить революционные порядки. Тотчас объявили о свержении власти губернатора. Барон фон Тизенгаузен попытался затребовать из Иркутска военные подкрепления. Через товарища-большевика, служившего на почте, телеграммы губернатора сразу стали известны. Большевики заявили, что самоуправства свергнутых чиновников рухнувшего режима они не потерпят. Собрали в клубе приказчиков митинг. Пришли, приехали ссыльнопоселенцы со всей округи, рабочие, жители Якутска - еле-еле вместил клуб. Заявились при полном параде, орденах и оружии губернатор и полицмейстер. Торжественно заявили, что они тоже приветствуют революцию и свержение самодержавия "и в знак этого добровольно сдают власть и оружие". Серго принял от барона шпагу, а от жандарма-полицмейстера - шашку. Грянули аплодисменты. Их сменила "Марсельеза". Двадцать третьего мая вместе со всеми своими товарищами Серго первым пароходом выехал из Якутска. Перед отъездом написал в альбоме, неизвестно кем задуманном, названном "Память о Якутской политической ссылке": "Прощай, страна изгнания, страна-родина. Да здравствует Великая Российская Революция! Да здравствует Всемирная Революция! Да здравствует Социальная Революция!" Пароход сделал остановку в Покровском. Серго вместе с Емельяном, Клашей и Григорием Ивановичем зашел за Знной в школу, прямо посреди урока: "Собирайся, женушка! У нас час времени!" Прибежали в их дом. Мать заплакала: "Дочь уезжает - камень в воду падает..." - "Не надо, мама, скоро приедете к нам в Пптер!.." Пароход тащился по Лене две недели. Ярославские ждали прибавления семейства - Клаша была на последнем месяце беременности. "Не бойся, если случится в пути - я приму!" - шутил Серго. Высадились, не доезжая Иркутска, на пристани Качуги и оттуда - подводами, целым караваном, по душистой, в разноцветье степи. Ночевки у полыхающих костров, песни. Счастливейшие, беспечнейшие дни его жизни... Только в конце июня добрались они до Петрограда. С вокзала Петровский повез Серго и Зину к себе домой: у него они пока и будут жить. Познакомил со своей женой Домной Федотовной. Как она их обласкала!.. В тот же вечер Григорий Иванович и Серго отправились на Широкую, на квартиру к Елизаровым - к Ленину. Больше пяти лет не видел он Владимира Ильича. С Пражской конференции... И закружилось, завертелось: что пи день и час - встречи с давними товарищами, заводы, казармы, митинги, заседания, совещания... Да, на поверку оказалось все в тысячу раз сложней, чем представлялось в Якутске и в сверкающей разнотравьем иркутской степи... Дачный поезд прибыл в Разлив за полночь. Серго нашел дом Емельянова. Но самого хозяина не было, открыла его жена. Серго назвал пароль. Она лишь недоуменно пожала плечами. Тогда он прямо сказал: "Мне нужно увидеть вашего гостя". Женщина замялась: "Не знаю... Никого у нас нет", - "Есть, есть!" - "Нет, никто не гостюет". Что же делать? У него срочное задание ЦК. "А где сам хозяин, Николай Александрович?" - "Не знаю". Этак и несколько суток прождешь... Женщина уступила. Ушла в дальнюю комнату, вернулась с заспанным мальчуганом лет десяти: "Сынок проводит вас к отцу". Мальчуган росной высокой травой повел его из поселка через поле к озеру. Показал на лодку, укрытую в осоке. Сел за весла. Они переправились на другой берег. Серго решил, что Владимир Ильич живет на какой-нибудь даче. Мальчуган бодро вышагивал по едва приметной тропинке. Наконец остановился около скирды сена. Окликнул: "Папань!" Вышел неизвестно откуда рослый мужчина. Серго назвал пароль. Услышал отзыв. После этого объяснил: срочно нужно к Ленину. В этот момент опять же неизвестно откуда, словно из-под земли, появился еще один человек. Подошел. Поздоровался. Серго мельком взглянул на безбородое, безусое его лицо, подумал: "Еще проводник". Тогда незнакомец хлопнул его по плечу: "Что, товарищ Серго, не узнаете?" - и весело рассмеялся. Так - от души, весело, заразительно - умел смеяться один Ильич... Потом Серго не раз добирался сюда, за озеро, в шалаш, оборудованный под скирдой сена на площадке, расчищенной от кустов, - в "зеленый кабинет", как назвал свое обиталище сам Ленин. В этом "кабинете" мебелью служили ему два чурбана. Один чурбан - это стол, другой - стул. Еду Владимир Ильич готовил тут же, на костре. Потчевал и связного. Каша попахивала дымком. И снова вспоминались Серго ночные костры в иркутской степи. И так же было хорошо на душе. Если шел дождь, они забирались в шалаш, где шуршали полевки. Серго, как и другие связные, привозил Владимиру Ильичу все питерские газеты, даже самые "черные". Ленин обсуждал последние новости, передавал поручения в ЦК и ПК, письма, статьи. В этих статьях он определял будущую судьбу революции и судьбу России. Он спокойно и обстоятельно исследовал историческую взаимосвязь событий и политическое значение каждого из них в ходе революционного процесса. И в беседах с Серго доказывал: нелепо полагать, что массовые, периодически возникающие революционные кризисы может вызвать искусственно какая-либо партия или организация; эти кризисы - совокупность целого ряда экономических и политических факторов. Точно так же и контрреволюционные выступления, движения справа не были, в конечном счете, и не могут быть вызваны искусственно кадетами или монархистами. И пусть не покажется парадоксальным, но от событий третьего-четвертого июля партия большевиков гигантски выиграла, потому что в эти дни массы поняли и увидели ее преданность и увидели измену эсеров и меньшевиков. Да, да! Переусердствовав в клевете на партию пролетариата, надругавшись над большевиками, "пересолив", кадеты и Керенский невольно помогли втянуть массы в оценку большевизма. И пусть себе подленькая милюков-ская "Речь" торжествующе возглашает, что "большевизм умер". Он жив! Не только жив, но и набирает силы! Объективный показатель этого - и прилив в партию рабочих; и то, что выборжцы бесстрашно укрыли у себя Центральный и городской комитеты; и солидарный отклик во множестве городов и рабочих поселков по всей стране - митинги протеста, демонстрации, забастовки; и подъем крестьянского движения; и отклик в армии - отнюдь не такой, на какой рассчитывали кадеты, меньшевики и эсеры. II наконец, не прерванная июльскими днями успешная подготовка к очередному съезду партии. Серго испытывал восхищение и изумление. Такой обычный, внешне ничем не примечательный человек; а здесь на полянке у стога сена и вообще похож на крестьянина-косаря... Но этот человек видит ток самой истории - ее главное русло, водовороты, омуты, завихрения на отмелях и буруны на перекатах. Видит неотвратимо упругий напор на самой стремнине. И безошибочно знает, как вести по этому руслу огромный корабль - их партию!.. Серго приезжал сюда и в дни работы съезда. Ночами, когда завершались очередные заседания. Но там, в залах заседаний, хоть Владимир Ильич и был избран почетным председателем съезда и его участие чувствовалось в каждый час работы, стол президиума без Ленина как бы осиротел. На третий день работы съезда, двадцать седьмого июля, хоть и не было это предусмотрено повесткой, снова возник вопрос - являться или не являться Владимиру Ильичу на суд Временного правительства. Председательствующий, Яков Михайлович Свердлов, объявил: - Слово делегату от Петроградской организации товарищу Орджоникидзе. Серго горячо изложил свою прежнюю точку зрения: ни в коем случае! - Им нужно выхватить как можно больше вождей из рядов революционной партии. Мы ни в коем случае не должны выдавать товарища Ленина. Из дела Ленина хотят создать второе дело Бейлиса!.. Его поддержал Дзержинский. - Я буду краток. Товарищ, который говорил передо мной, выявил и мою точку зрения, - сказал Феликс Эдмун-дович. - Травля против Ленина - это травля против всех нас, против партии, против революционной демократии. Мы должны разъяснить нашим товарищам, что мы не доверяем Временному правительству и буржуазии! И съезд, хотя перед тем среди делегатов были разные мнения, единогласно поддержал позицию Серго и Дзержинского против явки Владимира Ильича на суд контрреволюции. И вот Шестой съезд закончил работу. Он, связной ЦК, везет Владимиру Ильичу пакет от Свердлова. И передаст устно решение Центрального Комитета. Этим решением прервется связь Серго с Владимиром Ильичей... На сколько дней, недель или месяцев?.. Во время одной из встреч, сообщая о новостях в Питере, Серго ради шутки сказал: "На днях в районной думе Выборгской стороны мы, несколько товарищей, поспорили о будущем революции. Один сказал: "Вот увидите: Ленин в сентябре будет премьером!"..." К изумлению Серго, Владимир Ильич кивнул: "Да, это так будет". Голос его был серьезен... Этот разговор произошел еще до съезда. Теперь съезд взял курс на вооруженное восстание. Нынче пятое августа. Неужели в сентябре-октябре?.. В таком случае, связь прервется не так уж и надолго. Но все равно это последняя его поездка в Разлив: Владимиру Ильичу небезопасно оставаться далее в шалаше пастуха. Контрразведчики Керенского начали обшаривать окрестности Петрограда. На "зеленый кабинет" могут набрести и местные дачники. Центральный Комитет принял решение переправить Ленина в Финляндию. Об этом и должен сообщить Серго Владимиру Ильичу. Глава четвертая 6 августа 1 Вчера вечером, точно за минуту до назначенного времени, Путко остановился у солидного дома на Владимирском проспекте. По ковровой дорожке взбежал в бельэтаж. Глянул на латунную табличку - и глазам своим не поверил. Посмотрел на адрес, каллиграфически выведенный горским князем на конверте. Все точно. На табличке, вправленной в лоснящуюся кожу двери, значилось: "Павел Николаевич Милюков, профессор". Может быть, однофамилец того Милюкова?.. Антон повернул узорное кольцо звонка. Представился горничной. Девушка сделала книксен. Он протянул письмо. Служанка оставила его в прихожей, но скоро вернулась и повела по мерцающему паркету мимо затворенных и открытых дверей. Двустворчатые двери в ярко освещенную залу были распахнуты. Антон увидел щедрый, в вазах и бутылках, стол, группки стоящих и сидящих дам и мужчин, а в центре - бледного, в рубахе с высоким жестким воротником мужчину. Черты его лица были крупными, подбородок тяжел. Мужчина декламировал: Догорало восстанье, Мы врагов одолеть не могли, - И меня на страданье, На мучительный стыд повели... Путко решил, что и он приглашен сюда. Но горничная, оглянувшись, качнула головкой в наколке и повела дальше по коридору. Осудили, убили Победители пленных бойцов, А меня обнажили Беспощадные руки врагов... Стихи и звучащий, угасающий позади заунывный голос поэта показались Антону знакомыми. Горничная подвела его к застекленной, светившейся неярким зеленоватым пятном двери. И он вступил в обширный кабинет, по трем стенам заставленный шкафами с книгами. Навстречу поднялся хозяин. - Очень приятно, - протянул мягкую руку. - Павел Николаевич Милюков. Он был невысок. Стекла пенсне увеличивали зрачки шафранного цвета. Возвышенный лоб, умеренно выгнутые брови, спокойная пропорциональность лица, суженного седой бородкой, знакомого по портретам в журналах и газетах: вождя кадетов и недавнего министра иностранных дел Временного правительства, собственной персоной!.. - Желаете коньяку, кофе, чаю? - осведомился Милюков. - Лучше чаю. - Подайте, Машенька, - бросил он и, легко, по-приятельски взяв гостя под локоть, увлек в угол кабинета, в кресла под торшер. - Судя по вашим наградам и повязке на голове, вы только что с фронта? Превосходно. Мне бы очень хотелось получить сведения из первых рук. Он был в стеганом шелковом шлафроке и располагался в кресле мягко, уютно, как большой ухоженный кот. - Простите, как вас величают по имени-отчеству?.. Владимирович?.. - он на мгновение наморщил лоб. - Владимир Евгеньевич - ваш отец? Я так и подумал. Достойная фамилия... Мы были в приятельских отношениях с вашим покойным отцом. Выдающийся ученый! И такая трагическая смерть... Антон нахмурился. Профессор уловил. Сделал паузу. Переменил тему: - Хотелось бы узнать, как там, на фронте? Главное: как там относятся к происходящему ныне в Питере? - По-разному, - собираясь с мыслями, скупо ответил Путко, все еще не понимая, чего ради подполковник из "Союза офицеров" направил его в этот дом. - Прежде всего отношение армии к большевизму и к Ленину, - настойчиво-мягко уточнил профессор. - Как относятся нижние чины и младшие офицеры? - Почему именно младшие? - Позиция старшего командного состава мне известна. Может быть, даже лучше, чем вам... Это каста, воспитанная в строгих представлениях о долге и чести. Даже неотвратимые февральские события почти все генералы и штаб-офицеры поняли с трудом. А вот среди молодых... Горничная уже вкатила столик с чаем и бисквитами. - А вот среди молодых... Многие были произведены в офицеры из университетов и институтов, а в учебных заведениях они не могли быть вне политики, - профессор понимающе улыбнулся. - С одной стороны, это хорошо - им по плечу разобраться в животрепещущих вопросах современности. Но с другой - многие студенты были подвержены сильному социал-демократическому влиянию. Так как обстоят дела сейчас, после июльских событий? Развеялись иллюзии? - Нет, - твердо сказал Антон. - Мало кто верил и верит, что большевики - германские шпионы. Влияние идей Ленина все шире распространяется среди солдат и затрагивает офицерский корпус. Вы правы - прежде всего молодежь, младших офицеров. Милюков по-своему понял решительность ответа собеседника: - Вы молодец, Антон Владимирович, - вы трезво смотрите на вещи. Здесь, в столице, многие убаюкивают себя... Преждевременно. Опасность возрождения большевизма не ликвидирована. И конечное слово будет принадлежать армии. "Вот оно что... Хочет получить ориентировку из первых рук..." - А каково ваше отношение к Временному правительству? К министру-председателю? - продолжил хозяин кабинета.