происходящем, составленные из сплетен в хвостах d неумелых объяснений брата, ее наивно-простодушный взгляд на мир... Она как чистый лист, на который жизнь может нанести любые письмена. А надо, чтобы писал пх кто-то умный и чуткий. Надежда Константиновна - ничего лучше и придумать невозможно. - Вот какое тебе партийное задание, забастовщик: завтра же поутру отправишься в думу, к Крупской. Записываться в ее клуб или школу. - Мне-т зачем? Я на полный процент образованный. Пишу-читаю! - "Воопче-то", да, - слегка поддразнил его Путко. - Хотя тоже не повредило бы мозгам... Да сейчас пе о тебе речь: сестру отведешь. Так и скажешь: товарищ Владимиров просил взять ее под опеку. Она меня знает. И в молодежный союз запишешь ее. - Да я ж сам говорил Надьке, язык обломал - она ни в какую! - Пойду, Антон Владимирович! - выдохнула, просияв, Наденька. - Побегу!.. Все, что вы скажете!.. - на глазах ее выступили слезы, а лицо зарделось. Она отвернулась. - Дура я глупая... Сашка обалдело уставился на сестру: - Вот те на! Пойми-разберись... Разве их натуру поймешь? - И, вздохнув, согласился: - Поведу. Глава шестая 8 августа 1 Утром Антон вышел на привокзальную площадь в Москве. Сказал извозчику: - Подбрось, братец, в какую-нибудь гостиницу поближе к Спиридоновке. Только чтоб без клопов была. - В лучшем виде, господин ахвицер! - кучер натянул вожжи. Утро было солнечное, омытое недавним дождем, настоянное на запахе лип. Буланые несли, цокая подковами по булыжникам. Или уж очень геройски выглядел "ахвицер", или возница по-своему понял его просьбу, но подкатил и с шиком остановил свою карету у сверкающих бронзой и зеркальными стеклами дверей . "Националя" - одной из самых роскошных гостиниц Москвы, напротив Кремля. "Что ж, шикнем!.." - решил Путко. В номере привел себя в порядок, снял бинт, заклеил шрам на лбу пластырем, надраил сапоги. От Никитского бульвара, еще на подходе к Спиридоновке толпился народ. Вдоль тротуаров теснились автомобили и экипажи. Юнкера в парадных мундирах с белыми нарукавными повязками, в белых перчатках дирижировали на мостовой. У высокой каменной ограды с узорной решеткой поверху, из-за которой выступали колонны и лепной карниз светло-желтого здания, юнкера образовали сплошную цепочку, а в воротах стояли прапорщики с адъютантскими аксельбантами. - Господин поручик, ваш билет! - Я по приглашению... К профессору Милюкову Павлу Николаевичу. - Один момент-с! В открытую широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице. На ступенях ее появился Милюков: - Пропустите. - Протянул руку: - Прошу, мой юный друг! Очень рад, что решили приехать. Не пожалеете. Как добрались? Обходительный, внимательный. Сразу помог освоиться в непривычной обстановке. С профессором все раскланивались, а он, в свою очередь, представлял офицера с пластырем на лбу и "Георгиями" на груди: - Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!.. Будто ожили журнальные портреты: огромный, с короткой, как у новобранца, стрижкой на лысеющей голове, с проницательными глазами под нависшими верхними веками Родзянко; седой, но чернющие усы - генерал от инфантерии Рузский, бывший главкосев; генерал от кавалерии Брусилов; профессор князь Трубецкой; московский промышленник и меценат Третьяков; семидесятипятилетний седобородый патриарх анархистов князь Петр Алексеевич Кропоткин... Наверное, только один Антон был среди собравшихся не знатен, не увенчан славой или не богат. Просторный парадный зал дворца заполнялся. Кресла были расставлены свободно, вокруг столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона сесть рядом с собой. Наконец, двери затворились. Путко окинул помещение взглядом: собралось человек триста-четыреста. - Пресса не допущена, - поведал Павел Николаевич. - Здесь мы - лидеры некоторых партий, выдающиеся общественные деятели, военачальники, промышленники и финансисты - в непринужденной обстановке просто обменяемся мнениями, как нам жить дальше, как спасать матушку-Русь... - Он глубоко, многоступенчато вздохнул. - К сожалению, договорились, что не будем курить. Достал трубку, сунул мундштук в рот. - Господа! Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, - поднялся от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и рук была желтой. Лимонным цветом отливали даже глаза. - Позвольте мне сказать несколько слов. Раздались хлопки. - Кто это? - шепотом спросил Путко. - О, мой друг! Да это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской - Рябушинский. - Господа, я надеюсь, что здесь собрались единомышленники, всем сердцем чувствующие боль за судьбу России, недавно еще такой великой и могучей, а ныне отданной на поругание разбойникам без роду, без племени, действующим под знаменами красного петуха и черного передела! Давайте же, господа, вложим персты в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем лекарство для оздоровления нашей матери-родины! - спазма перехватила жплпстое горло старика. Антон увидел, как судорожно бьется его кадык. Рябушинский справился с приступом. - Прежде чем передать права председателя нашего собрания глубокоуважаемому и всеми горячо любимому Михаилу Владимировичу Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять дней назад здесь же, в первопрестольной, на Всероссийском торгово-промышленном съезде - да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал: "Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!" Антон содрогнулся. Представил, как эти суставчатые желтые пальцы старика впиваются в горло Наденьки. Зал разразился аплодисментами. - Святые слова, - наклонился к Путко Павел Николаевич. - Рябушинский - рыцарь без страха и упрека!.. И весьма удачно, что мы избрали для этой встречи Москву: в Питере такие речи были бы невозможны. А белокаменная - как французский Версаль. Версаль? Ну-ну... С первой же минуты подтверждалось предположение Феликса Эдмундовича: именно здесь замышляется заговор против "Петроградской коммуны" - и он, Антон, оказался в центре заговорщиков. Благодаря Милюкову. Поручик с признательностью посмотрел на профессора. Тот поймал его взгляд и отечески, одобряюще улыбнулся. Путко настроился на то, что сейчас же и начнется конкретное обсуждение плана контрреволюционного заговора, и весь обратился в слух. Но произошло нечто странное. Каждый бравший слово - а выступали один за другим - старался блеснуть красноречием, однако эти разглагольствования не обнажали сути замысла. - Офицеры русской армии, промышленники и общественные деятели - вот те три силы, на которые, как на якорь спасения, должна опереться ладья "Русь", закрученная бурей анархии! Необходимо признать "Приказ Э 1" и декларацию прав солдата подложными и создать декларацию обязанностей нижних чинов! В этой декларации необходимо охранить личное достоинство офицера!.. (Кто-то из генералов). - Мы считаем, что ссылка в Сибирь государя без суда - это возрождение прежней административной ссылки! Вот вам и новорожденная революционная Фемида!.. (Кто-то в вицмундире). - Нынешнее правительство таково, что если оно и не может быть подведено под рубрику шайки политических шарлатанов, то, во всяком случае, образует лишь случайное сочетание лиц, представляющее какой-то министерский ералаш!.. (Безукоризненный смокинг). - Пусть проявится стойкая купеческая натура! Люди торговые, надо спасать землю Русскую!.. (Конечно же один из тузов). - В дни революции нельзя быть Антонием, нужно быть Цезарем. А когда народ обращается в толпу Спартака, долг власти - стать Крассом! - поднялся со своего кресла Милюков и привычно удостоился овации. "Может быть, товарищи в Питере переоценили? - подумал Антон. - Или это сборище - ширма, а где-то в ином месте как раз и совершается главное?.." Но нет: за председательским столом - туша Родзянко, в зале - лидеры партий, высший командный состав армии, тузы... Надо слушать - и ждать. Одно непонятно: чего это профессор так благорасполо-жился к нему? Сын коллеги? Отец был математиком, а Милюков - гуманитарий. Разные корпорации и клубы. Да и не мог Антон припомнить, чтобы в их семье среди близких - не друзей, а хотя бы знакомых - упоминалась фамилия Павла Николаевича. Чем же вызвана такая усердная опека?.. Он покосился на Милюкова. Тот после речи отдыхал в кресле, посасывая пустой мундштук и уютно откинувшись на спинку. Казалось, дремлет, а вроде бы и оценивающе поглядывает на Антона из полуприкрытых век. Странно... Какой резон был профессору приглашать безвестного младшего офицера в эту сиятельную компанию?.. Павел Николаевич действительно ни на минуту не выпускал поручика из-под наблюдения. Его вкрадчивый голос, неторопливо-спокойные движения могли бы напомнить грацию тигра, поигрывающего со своей беспечной жертвой и выбирающего лишь момент для удара мягкими, но тяжелыми лапами. "Вроде бы подходит по всем статьям: судя по наградам, решителен и смел; по строю мышления - логичен и умен. Нашего круга. Мать и того выше - аристократка. Фронтовая мясорубка перемолола романтические принципы в реалистический фарш, поэтому не должен быть чрезмерно щепетилен... - Профессор посмотрел в зал. - Генералов - вон их сколько, пруд пруди. А нам больше нужны вот такие, молодые и самоотверженные, коим в окопах верят. Сей юноша рекомендован "Союзом офицеров". Значит, уж бесспорно, не сторонник большевиков и Ленина. Однако не следует и торопиться..." Он поймал испытующий взгляд Антона и добродушно улыбнулся. 2 У Керенского гудела голова. Скорей всего, от резкого падения стрелки барометра. Позавчера еще было солнце, а потом вдруг нагнало от залива тучи, обложило; вчера, ночью, когда возвращался из тюрьмы, забарабанило - и вот уже льет второй день. А может, недоспал?.. Нет, он привык спать мало. Уже не те полуобмороки, как в первые дни, однако ж пяти-шести часов вполне доставало. Жена нервничала: "Шура, ты растрачиваешь себя!" - "Ты же должна понимать, "Июлю, я как атлант, который держит весь небосвод!" "Атлант!.." - в голосе Ольги Львовны ему угадывалась и язвительность. Можно понять: для жены у него не остается ни времени, ни сил, ни желания - все мысли и чувства отданы единственной его любовнице - Политике. Когда-нибудь он устроит Люлю райскую жизнь: Лазурный берег, Азорские острова, белую яхту, виллу на взморье. Когда все потечет по проложенному им руслу. Пока же пусть терпит... Но нет, непрерывный гул в голове - от впечатлений прошлой ночи, когда он в сопровождении помощника главнокомандующего Петроградским округом Козьмина и своих адъютантов приехал в "Кресты". Прежде чем направиться в камеры к большевикам, объявившим голодовку, министр-председатель проверил караулы и заглянул в крыло, где содержались бывшие царские сановники, коим не достало помещений в Петропавловке. "Какие жалобы? Просьбы?" Им грех было сетовать: Керенский разрешил, чтобы домочадцы передали заключенным постельное белье и личные вещи, доставляли обеды хоть из ресторана, только без вина и водок. Некоторые камеры устланы персидскими коврами. Кабинет министров принял временный закон о внесудебных арестах. Поэтому премьер мог своей властью и заключать в тюрьму, и освобождать из оной. Той ночью он распорядился освободить бывшего товарища министра внутренних дел и командира отдельного корпуса жандармов Курлова - "серьезно болен", - а также бывшего начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в столице, иными словами, питерской охранки генерала Горбачева. На того и другого Керенский имел свои виды. Еще двое сановников были освобождены под крупный залог. Один из них - бывший директор департамента полиции сенатор Трусевич. Затем министр-председатель по внутренним коридорам и железным лестницам перешел в крыло, где содержались участники июльских событий и большевики, арестованные в последние дни. Начальник "Крестов" доложил, что арестантка Александра Коллонтай находится в тяжелом состоянии - сердечный приступ. Керенский разрешил допустить к ней врача. Поинтересовался, сколько человек объявили голодовку. "Все большевики, а также матросы из Кронштадта". - "Мотивировка?" - "Непредъявление конкретных обвинений". - "Пусть успокоятся - в ближайшие дни предъявим. Хотят похудеть? Не препятствуйте. Ограничьте и выдачу воды". Подумал: Николай был чересчур либерален. Всех этих большевиков департамент полиции знал наперечет, многих арестовывал дважды и трижды, а результат? Гласный надзор полиции, высылка по месту жительства, на поселение, лишь в крайних случаях - крепость или каторжные работы. Прав Савинков: "Только мертвые не..." Он шел по коридорам, останавливаясь у глазков. Камеры были мутно освещены лампочками под потолком, забранными в сетки. Арестанты в этот заполуночный час спали. Нет, вот один бодрствует, сидит в позе роденовско-го "Мыслителя". - Отворите. Засов лязгнул. Арестант не пошевелился. - Какие будут просьбы? Желания? На заключенном была матросская роба. В вырезе ворота - полоски тельняшки. Повернул голову. Уперся, будто ударил ненавидящим взглядом. Керенский отступил. Вспыхнуло чье-то: "Кричащий во гневе - смешон, молчащий - страшен!" Приказал: - Удвоить в этом отсеке караулы! Посмотрел в следующий глазок. Пожилой бородач мерно вышагивает из угла в угол. Знакомая фигура. Керенский оглянулся на начальника тюрьмы. Тот перелистал журнал: - Новенький. Доставлен накануне: Луначарский Анатолий Васильев. "Как же сам-то не признал?.. Давние знакомые". - Отоприте. - Александр Федорович? - улыбнулся, блеснул стеклами пенсне заключенный. - Какими судьбами? Тоже - в тюрьму? "Этот хоть разговаривает". - Вы должны понять нас правильно, Анатолий Васильевич: dura lex, sed lex [Закон суров, по это пакон (лат.)]. - Позволю себе заметить, господин временный министр временного правительства: finem respice [Не забывай о конце (лат.)]. Жестокость - последний ресурс рушащейся власти. Надеюсь, вам известны эти слова героя Парижской коммуны Вар-лена? - И насмешливо-любезно осведомился: - Какие у вас будут на будущее просьбы и пожелания? Как пощечина! "Ну, погодите, милейшие!.." Керенский покинул "Кресты" в самом отвратительном расположении духа. Зачем он, собственно, приезжал? Надеялся увидеть сломленных?.. Их не сломишь!.. Однако польза от визита есть: они ожесточили его сердце. Теперь он будет беспощаден!.. В голове шумело, и это мешало сосредоточиться, а день предстоял, как всегда, загруженный, расписанный по минутам. С утра - речь на съезде губернских комиссаров Временного правительства. Кабинет с учетом "пожеланий общественности" решил провести реформу местного самоуправления - ограничить деятельность городских, уездных и прочих Совдепов, предоставив правительственным комиссарам такие полномочия, какие были при царе у генерал-губернаторов. Комиссары по своей воле смогут распоряжаться и частями местных гарнизонов. Два месяца назад во ВЦИК подняли бы вой. Теперь проглотят. После речи на съезде комиссаров - встреча с Френсисом. Нужно, чтобы посол посодействовал в скорейшем получении Россией долларового займа: денег в казне нет, каждый день содержания армии обходится в пятьдесят миллионов, а нюньско-шольское наступление-отступление сожрало более двух миллиардов. Родзянки же с рябушин-скими только обещают потрясти мошной. После обеда - заседание правительства, на котором он утвердит закон о разгрузке Петрограда. Закон щекотливый. Надо привести в боевую готовность гарнизон, вызвать пару казачьих полков с фронта: по "плану разгрузки" предусматривается выдворить из столицы наиболее зараженные большевизмом заводы с Выборгской стороны, из-за Нарвской заставы, с Васильевского острова. Рабочим будет предъявлен ультиматум: или отправляться вслед за своими заводами, или - на улицу. Министр внутренних дел доложит также план выселения из Питера лиц, "представляющих опасность". Конечно, в первую очередь опять же большевиков. В Малахитовом зале Керенский намеченные законы проведет. А вот как встретит их улица?.. Пока не подойдут надежные части, надо держать все в секрете. И наконец, он обсудит с министрами ход подготовки к совещанию в Москве. Он поставил условие: среди двух тысяч делегатов не должно оказаться ни одного большевика. Отдельного представительства партии не имели. Большевики могли просочиться только в общую делегацию ВЦИК. Неожиданно они сами помогли Керенскому: официально заявили, что считают Государственное совещание вредным для интересов пролетариата и России. Министр-председатель повелел Чхеидзе, чтобы тот, как председатель ВЦИК, лишил большевиков права войти в состав делегации Совдепов и тем самым присутствовать на.совещании в Москве. Чхеидзе послушно согласился. Да, день предстоял напряженный. А голова, хоть проглотил целую горсть облаток, гудела, подобно колоколу. И засела в мозгу язвительная фраза из столь любимых Керенским латинских изречений, но произнесенная в камере "Крестов" Луначарским: "Finem respice" ("He забывай о конце")... 3 Начальник штаба Ставки доложил главковерху: - На юге, в Румынии, происходит концентрация австро-венгерских войск. Однако меня особенно тревожит переброска новых германских дивизий на западный берег Двины, в непосредственной близости от Риги. Разведка сообщает, что эти дивизии сняты с Западного фронта. - Что вы предлагаете? - Принять безотлагательные меры к укреплению передовых позиций и выдвинуть резервы ближе к рубежам, во второй эшелон. - Согласен. - Вот сводки о случаях братания русских и вражеских солдат. - Я же приказал открывать по братающимся огонь! - сердито процедил Корнилов. - Для этой цели мы можем использовать только ге-оргиевцев и "батальоны смерти", строевые подразделения отказываются стрелять. - Подготовьте циркуляр. Лукомский молча кивнул и направился к двери. Не успел он выйти, как в кабинете объявился Завойко. В обязанности ординарца входило наводить порядок в комнате и на столе верховного главнокомандующего. Вот и сейчас он собрал в стопку разрозненные бумаги. Глянул на донесения: - Все братаются? - И тут же откомментировал: - Наполеон говорил, что существуют два способа усмирить взбунтовавшуюся армию. Первый - распустить ее всю, до последнего солдата; второй - омыть ее кровью виновных. Третьего способа нет. - Я уже приказал: стрелять! - Правильно: сердоболие к отдельным преступникам - жестокость по отношению ко всей армии, - одобрил Завойко. - Но так можно перебить все свои полки, потому что солдаты воевать не хотят. - Хм... - насупился Корнилов. - А вы что предлагаете? - Как и Наполеон, тоже два способа. Первый - придумать такой лозунг, который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем... - он почмокал сочными губами. - "Через горы трупов русских героев ты протягиваешь братскую руку убийце-врагу!" А? - Воюют не словами. - Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на пользу? - Что значит: "на пользу"? - с подозрением посмотрел на ординарца Корнилов. - Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала противнику обширные территории и огромные трофеи! - Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена смертная казнь, а главное - мы разделались с большевиками. Нет, я считаю, что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны. - Н-не понимаю, - Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть своего собеседника. - Не понимаю. - Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля? - Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой. - Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся. Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола. Глава седьмая 9 августа 1 И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть красноречием. - Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть утробных материальных интересов!.. - Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не создано!.. - Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы государственности и законности, полагаем, что... - Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!.. Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы. Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. "Князь Трубецкой: Необходима сильная национальная власть... Шульгин: Ныне у нас не монархия и не республика - государственное образование без названия!.. Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю..." Милюков легко дотронулся до его руки: - Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? - Мы, все собравшиеся, договорились не выносить из избы... - Нет, Павел Николаевич, - пряча блокнот, ответил поручик. - Это для себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица. Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком трубки, засмеялся. Отнял трубку: - Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина или Коровина вот так? - он поднес ладонь к самым глазам. - Хаос разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна - эпическая картина! И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего "оздоровления армии", он снова попросил слова: - Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, - сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: - Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, - это ее надклассовая интеллигенция. Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком. За эти неполные два дня у Пут-ко и Милюкова установились приятные взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу. Оказалось, что он тоже снял номер в "Национале", и они по возвращении вчера со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета, знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что мать Антона вторично вышла замуж. За барона Том-берга. Он и с бароном в давней дружбе, а Ирина Николаевна - очаровательнейшая женщина, право слово - звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников... А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в цивилизованной Европе... Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина, зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма. Перед перерывом на обед председательствующий Род-зянко предложил послать приветственную телеграмму генералу Корнилову: - Если не будет возражений, господа, такого содержания: "Совещание общественных деятелей приветствует вас, верховного вождя русской армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв вашего авторитета в армии и России оно считает преступлением и присоединяет свой голос к голосу офицеров, георгиевских кавалеров и казачества. В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет вам бог в вашем величайшем подвиге по воссозданию могучей армии и спасения России". Стены зала дрогнули от рукоплесканий. Антон уловил даже звон хрустальных подвесок в люстрах. "Пестрые мазки?.. Похоже, что "художник" завершает свою картину..." Путко отказался от обеда, накрытого в соседних залах, и поспешил в город. По пути он зашел в свой номер. Вошел щеголеватый, бравый офицер, а вышел в коридор, улучив минуту, "шпак" в пушкинской шляпе и макинтоше. Позаботиться о маскировке Антону посоветовал еще в Питере перед отъездом Василий. Штаб-квартира большевиков, как сказал Феликс Эд-мундович, находится в гостинице "Дрезден". Совсем не исключено, что гостиница под особой опекой военной и прочей контрразведки, а до поры до времени Антон ни в коем случае не должен "засветиться". Как же быть?.. "Дрезден" он нашел без труда, но медлил входить. Может быть, отправиться в Московский Совдеп? Это совсем рядом, на Знаменской... И тут его внимание привлек мужчина, резко распахнувший дверь гостиницы и быстро зашагавший по тротуару. Щуплый, рыжеватые поредевшие волосы, усы торчком. Усов тогда не было. Но это он!.. Путко, нагоняя, устремился следом. Мужчина словно бы почувствовал. "Говорили, у него глаза и на затылке". Мужчина задержался у витрины. Известный прием: следит за отражением в стекле. "Точно, он!" Путко подошел и за спиной сказал: - Здравствуйте, товарищ Пятницкий! Мужчпна оглянулся: - Что вам угодно? - Пригляделся: - Да никак Владимиров? - Усы его задорно ощетинились. - А я уж решил: что за болван шпик? - Оглядел его фатовской наряд. - Откуда и куда? - Разрешите представиться: бывший каторжник второго разряда, ныне командующий отдельной штурмовой батареей! В данный момент снова прибыл лично в ваше распоряжение от товарища Юзефа! Выпалил, вытянувшись в струнку, одним духом, вложив в тон и слова радость встречи, тепло воспоминаний о давней их дружной работе: осенью одиннадцатого года уполномоченный Российской организационной комиссии Серго Орджоникидзе, после того как в империи вся работа по подготовке общепартийной конференции была завершена, приехал вместе со своим помощником Антоном Путко в Лейпциг, к главному "транспортеру" партии Пятнице - и с того дня Антон на несколько месяцев стал помощником "транспортера" в переправке делегатов конференции через границу. Вместе с ним приезжал он и в Прагу, - в тот самый Народный дом чешских социал-демократов, где потом, в январе двенадцатого, и состоялась конференция. Именно в то время Пятница познакомил Антона и с товарищем Юзефом - Феликсом Эдмундови-чем Дзержинским... Удивительно переплетены судьбы революционеров!.. Сейчас Антон внимательно вблизи разглядывал товарища. Изменился. Выше поднялись залысины. Выбелило виски, глубже утонули светлые глаза, больше морщин. И новинка - бульбовские усы - тоже в проседи. Лицо смуглое, но с оттенком той сероватой бледности, какую налагает тюрьма. А вот - узнал!.. - Ты, я слышал, крепко тогда сел? - Да и вас не обошло? - Я на два года позже, в самый канун войны. - Не по соседству ли были от моего Горного Зерен-туя? - Действительно, рядом - в Приангарье. Слышал такие благодатные места: Покукуй, Потоскуй, Погорюй?.. Так еще чуток подальше. Он сухо рассмеялся. Оборвал: - Воспоминаниями займемся в другой раз. Сейчас у нас тут дел невпроворот. Так по какому делу послал тебя ко мне Юзеф? Антон рассказал. И о задании, и коротко о двух днях, проведенных в особняке Рябушинского. - Ага, значит, это о тебе предупредили из Питера? А мы уж решили: что-то стряслось с агентом ЦК. Идем. Как раз сейчас у нас будет заседание городского комитета - заканчиваем последние приготовления к Государственному совещанию, - в голосе Пятницкого Антон уловил обычную его язвительность. Эта резкость, злость были характерны для него и тогда, в одиннадцатом. - Значит, Милюков считает Москву Версалем? Мол, белокаменная, первопрестольная, "порфироносная вдова"? - словно бы передразнил он кого-то. - Шалишь! Москва - это красная пролетарская крепость! И мы дадим всем этим господам понять, что в Москве их номер не пройдет!.. 2 Начальник контрразведки доложил Савинкову, что на ординарца верховного главнокомандующего, рядового Завойко материалы собраны. Однако в Ставке объявилось еще одно лицо, представляющее, видимо, интерес, - некий Аладьин. Управляющий военным министерством осведомился: - Что дала разработка Аладьина? Помнится, под такой фамилией был депутат в Думе, позже эмигрировавший в Англию. Не он ли? - Так точно, ваше превосходительство: Аладьин Алексей Федоров, 1873 года, православный, сын крестьянина... - монотонно начал, заглядывая в листы досье, Медведев. - Привлекался по делу... девять месяцев тюрьмы... эмигрировал в Бельгию и Париж... по возвращении в Россию состоял в боевой дружине... депутат первой Думы от Симбирской губернии, после роспуска Думы эмигрировал в Англию... С тех пор жил в Лондоне. В английских кругах ценят как серьезного политического деятеля... Связан с правительственными кругами... Выехал из Лондона в конце сего июля, при пересечении границы в Тор-нео был задержан по подозрению... Освобожден по личному указанию Родзянки... По прибытии в столицу тотчас установил контакты с послом Великобритании сэром Быокененом, а также с бывшим министром-председателем князем Львовым и нынешним министром ипостранных дел Терещенко. Вот оно что!.. Английский резидент. Причем наделенный большими полномочиями. "Средь бурь и грешной суеты..." Нет, пока трогать ею нельзя, покуда интересы англичан и французов, союзников по Антанте, совпадают. Ибо Борис Викторович сам "обручен" с Парижем. А если учесть, что Аладьин до Англии побывал во Франции... Не коллега ли он, в конечном счете, самого Савинкова - если даже и слуга двух господ?.. Подождем... - А что наскребли, полковник, о Завойко? - Завойко Василий Степанов, 1888 года, православный, потомственный дворянин... Гайсинский уездный предводитель дворянства... Крупный землевладелец. Коммерсант. Главные интересы связаны с нефтью... Банкир... Издает еженедельный журнал "Свобода в борьбе"... Установлены его постоянные контакты с Терещенко, а также деятелями промышленности Путиловым, Коноваловым, Рябуппгаским, Третьяковым... Стоп!.. Рядовой? Ординарец? Нижний чин?.. Молодой, да ранний! - Связан с представителями союзных держав? - Пока не установлено. Этой возможности исключать нельзя. С Терещенко-то якшается. А сей молодец образовывался в Оксфорде, и совсем не исключено, что и он сотрудничает с "Интелли-дженс сервис". Но скорей всего, Завойко и Терещенко заботятся о собственных портмоне. "Нет, господа денежные мешки, вас опекать я не намерен!.. "Мы, ограбленные с детства, жизни пасынки слепой..."..." Борис Викторович считал себя бессребреником. Если и брал деньги - у той же "Сюрте женераль", - то лишь на дело, на материальное обеспечение своей идеи, а отнюдь не на собственный банковский счет или жуирование. Он - боец. Скромный, щепетильный и исполненный презрения к золотому тельцу. С Завойко, Путиловым и иже с ними он, Савинков, считаться не будет!.. - Что есть еще об ординарце Корнилова? - Находится в близких взаимоотношениях с неким Кюрцем, немцем. Есть подозрения, что Кюрц связан с германской разведкой. Завойко делал попытки подыскать ему должность в самом военном министерстве. Ишь ты!.. Кюрца - в военное министерство, а сам - в кабинете главковерха... Преуспели господа с Впльгельм-штрассе. Как разобраться во всей этой мегааппне? Пестрый клубок. Но намотанный на один стержень: сухой саксауловый торс Лавра Георгиевича. И надо ли Савинкову до поры до времени разбираться, распутывать?.. Корнилов нужен ему самому. Кто становится между ним и главковерхом, тех необходимо устранить. Остальные пусть вяжут свои узелки. Может статься, они пригодятся самому Борису Викторовичу. - Еще что нового? - спросил он, принимая из рук Медведева папки досье и откладывая их в стопку бумаг на столе. - В Петроград прибыл известный английский писатель Вильям Моэм. - Вы стали увлекаться беллетристикой? - повел плечом Савинков. - Впрочем, его "Луна и шестипенсовик" - очарование. Читали? - Никак нет! - Настоятельно рекомендую. Полинезийские острова... Гоген... Моэм - любитель экзотики. Возможно, англичанин задумал написать о русских медведях. - Управляющий военмина поймал взгляд полковника. - Но почему он привлек ваше внимание? - По картотеке отделения Моэм проходит как сотрудник "Интеллидженс сервис", с первых дней войны работавший в Швейцарии. Затем он был направлен в САСШ. В Россию прибыл через Владивосток. Сразу же по приезде в Петроград установил контакты с американским послом и с английским послом. Имел беседу с Аладьиным. Отправил письмо. Мы перехватили, но расшифровать пока не можем. - С кем Моэм еще установил связи? - оживился Савинков. - С Александрой Петровной Коротковой, дочерью известного анархиста. Но это давняя интимная связь. "Сашенька?!. - удивился Борис Викторович. - Прелестная Сашенька... Негодная ветреница..." Он и сам, будучи в Лондоне и Париже, не устоял в свое время перед чарами княжны-изгнанницы. - Писателю не докучайте. Письма, перехватывая и расшифровывая, отправляйте адресатам, - приказал он. Для себя же решил: "Моэмом займусь я сам. Приятно иметь дело с интеллигентным человеком". - И еще одно, - в ровном, невыразительном голосе Медведева зазвучала нескрываемая обида. - В Петрограде начала действовать неизвестная нам самостоятельная военная контрразведывательная организация. - На кого работает? - Это было сюрпризом и для Савинкова. - Во главе ее поставлен полковник Гейман, один из офицеров туземной дивизии, откомандированный в столицу Ставкой. Гейман спешно налаживает связи со всеми офицерскими и монархическими группами в столице, Москве и других городах. - Держать! - Савинков понял, что действия каких-то сил ускользают из-под его влияния. - Держать всех на коротком поводке! - И сам удивился, как легко усваивает терминологию сыскной службы. Полученные от Медведева сведения он обсудил с Фило-ненко: - Вот так-то: поп в гости - а черти уже на погосте. Все смотрят на Ставку, разинули пасти. Корнилова, этого младенца от политики, нельзя оставлять без присмотра ни на минуту: того и гляди вывалится из люльки. Немедленно выезжайте в Могилев, не спускайте с генерала глаз ни днем ни ночью. Следите и за ординарцем Завойко, за Аладьиным. Обо всем важном немедленно доносите мне. Глава восьмая 10 августа 1 Вчера, обстоятельно поговорив с Пятницким, побывав на конспиративной квартире Московского комитета, Антон успел вернуться на Спиридоновку, к вечернему, заключительному заседанию "общественных деятелей". Разомлевшие после щедрого обеда с водками, ораторы хоть и не столь энергично, но продолжали все в том же духе. Но теперь Путко как бы обрел возможность четвертого измерения - ему стало легко, словно семечки из скорлупы, вышелушивать самую суть. Выступал Пуришкевич. Кто в России не знал этого имени? Крупнейший землевладелец: тысячи десятин земли в Молдавии, самый правый в Думе последних трех созывов, в графе о принадлежности к партии записавший: "Черная сотня доблестного "Союза русского народа". Он-то и был одним из создателей этого союза - банды погромщиков, уголовников, охотнорядских и гостинодворских громил, железными дубинками и ножами расправлявшихся с интеллигентами, студентами и гимназистами, с рабочими. У Антона был к ним и свой счет: это одна из таких банд напала на демонстрантов у Технологического института в пятом году и насмерть затоптала на булыжниках мостовой его отца... Так и осталось для Антона тайной: почему его отец, всегда чуравшийся политики, живший в мире своих формул, пошел в тот день со своими студентами-воспитанниками на улицу. Но именно тот день и определил судьбу самого Антона. Все, кто был причастен к "черной сотне", были и его личными врагами. И уж тем более атаман шайки Пуришкевдч. Вскоре после первой революции союз разделился на две группировки. Во главе "Союза русского народа" остался некий доктор Дубровин, а новую, "Союз Михаила-архангела" возглавил Пуришкевич. Размежевались они прежде всего потому, что не могли поделить между собой деньги из "рептильного фонда", которые выдавал на их содержание Николай II. Существовала разница и в позициях: Дубровин не признавал Думы, а Пуришкевич мирился с нею и даже стал депутатом. Он неизменно занимал в Таврическом дворце самое правое кресло. Прежде Антон никогда не видел его в лицо - только фотографии. Теперь удивился: лысый бородатый пигмей, дергающийся, как от тика. - ...Россия не имеет правительства! Все классы общества предоставлены самим себе и находятся вне защиты права и закона! - кликушествовал сейчас он. - Нельзя строить иллюзии и не пристало жить мечтами! Правительством называется лишь та власть, которая способна карать виновных! Поставьте на место Советы, а лучше распустите их вообще - этих носителей разрухи и двоевластия, начав с Петрограда, пока граждане русские не сделают это сами! Но учтите: ждать уже недолго! Да, да! Недолго! Угрожает. Кому? И кто же эти "граждане русские"?.. Теперь, после Февраля, союзы были распущены, а сами слова "черная сотня" и "михаило-архангельцы" стали, как мазутные клейма. - Я - человек правых убеждений, как вы все знаете - монархист, здесь, в эту минуту всем сердцем поддерживаю партию народной свободы, отдаю свой голос конституционным демократам! И пусть это же сделают все остальные, ибо разбиваться на мелкие партии и группки нам ныне невозможно!.. Вот оно что: отныне Пуришкевич - друг Милюкова. До поры до времени, конечно. Потом, если приберет к своим окровавленным дергающимся рукам власть, покажет он конституционным демократам своих молодцов с кистенями! "У-у, мурло-антилихент!.." Иутко живо представил тишайшего Павла Николаевича, окруженного мясниками с Гостиного двора... Последним снова поднялся Рябуншнский, воздел перевитые склеротическими венами желтые руки: - Надо спасать землю русскую! Нам нужно правительство, которое буржуазно мыслит и буржуазно действует, правительство, которое положит в основу политики государственный разум торгово-промышленных кругов!.. Закрывая "Совещание общественных деятелей", без возражений приняли резолюцию: "...Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с системой безответственного хозяйничанья коллегиальных учреждений в государственном управлении". Избрали "Бюро по организации общественных сил" во главе с Родзянкой. В бюро вошел и Милюков. Минувшую ночь Антон провел в доме Пятницкого. Спросил: - Осип Аронович, у вас есть "Правда" за последние месяцы? - А как же! С первого послефевральского номера. Он принес подшивку. Антон начал листать июньские номера. Вот: "Из какого