л и поднимался. Но, наконец, я добрался до такого места, с которого мог попасть в медведей, и в то же время я разглядел, что они не дерутся друг с другом, а лишь играют. Я уже мысленно прикидывал стоимость их шкур - каждый из медведей был величиной с хорошо откормленного быка, - но в ту самую минуту, когда я вскинул ружье, я поскользнулся, упал навзничь и так сильно ушибся, что на добрых полчаса потерял сознание. Вообразите мое удивление, когда, придя в себя, я увидел, что одно из вышеупомянутых чудовищ успело перевернуть меня лицом вниз и при этом ухватилось за пояс моих новых кожаных штанов. Верхняя часть моего туловища находилась под его брюхом, а ноги торчали наружу. Бог знает, куда бы зверь уволок меня, но я вытащил перочинный нож - вот этот самый, который вы сейчас видите, - ухватился за левую заднюю лапу медведя и отрезал от нее три пальца. Медведь сразу выпустил меня и дико завыл. Я поднял ружье, выстрелил в него, когда он пустился бежать, и медведь рухнул. Выстрел мой, правда, погрузил в вечный сон одного из этих кровожадных зверей, но зато разбудил несколько тысяч других, которые лежали и спали на льду, образуя круг шириною в полмили. Все они во всю прыть бросились ко мне. Нельзя было терять ни минуты. Я обречен был на погибель, если мгновенно чего-нибудь не придумаю. И я придумал. Примерно за половину того времени, которое требуется опытному охотнику, чтобы ободрать зайца, я стянул с медведя шкуру и завернулся в нее, просунув свою голову под медвежью. Едва я успел кончить, как меня окружило все стадо. Меня бросало то в жар, то в холод под моей шкурой. Но хитрость моя полностью удалась. Медведи один за другим подходили ко мне, обнюхивали и явно принимали за своего косолапого собрата. Мне и в самом деле не хватало только роста, чтобы полностью походить на них, а некоторые из них, помоложе, были немногим выше меня. После того как все медведи обнюхали меня и тело своего покойного товарища, они почувствовали ко мне, по всей видимости, симпатию. Кстати сказать, мне вполне удавалось подражать всем их повадкам, только разве в отношении рычания, рева и драки они превосходили меня. Но, как ни походил я на медведя, я все же оставался человеком! Я принялся поэтому обдумывать, как наиболее выгодно для себя использовать добрые отношения, создавшиеся между мною и этими зверями. Мне пришлось некогда слышать от одного старого фельдшера, что ранение в позвоночник смертельно, и вот я решил произвести опыт. Взяв снова в руки свой нож, я воткнул его одному из самых крупных медведей в загривок, у самого плеча. Нужно признаться, что шаг был очень рискованный и мне было страшновато. Ведь совершенно ясно - если зверь останется в живых после удара, я буду разорван в клочья. Но мой опыт вполне удался. Медведь упал мертвым, не издав ни звука. Тогда я решил тем же способом расправиться с остальными, что оказалось не так уж трудно. Видя, как справа и слева падали их собратья, медведи все же не подозревали ничего дурного. Они не задумывались ни о причине, ни о последствиях такого падения, и это было счастьем как для них, так и для меня. При виде всех этих лежащих вокруг меня мертвых тел я сам себе показался Самсоном, сокрушившим тысячи врагов. Не стану затягивать повествования - скажу только, что я вернулся на корабль и попросил послать со мною две трети экипажа. Они должны были помочь мне содрать шкуры и перетащить на корабль окорока. Мы справились с этим делом в несколько часов и загрузили все трюмы корабля. Все, что осталось, мы побросали в воду, хотя я не сомневаюсь, что при умелом засоле эти части были бы не менее вкусны, чем окорока. Сразу же по возвращении я от имени капитана послал несколько окороков лордам адмиралтейства, несколько других - лордам казначейства, несколько штук - лорд-мэру, лондонскому городскому совету и торговым компаниям, а остальные - самым близким моим друзьям. Со всех сторон на меня посыпались выражения благодарности, а Сити на мой подарок ответило по-особому: я получил приглашение ежегодно участвовать в традиционном обеде в день выборов лорд-мэра. Медвежьи шкуры я отослал русской императрице - на шубы для ее величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость ее величества. Послу, доставившему письмо императрицы, было приказано дожидаться и лично вручить ее величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в силе владевшей ею страсти и в благородстве ее духа. Причина последней ее болезни - как она, нежная душа, соблаговолила пояснить в беседе с князем Долгоруким - крылась исключительно в моей жестокости. Не пойму, что находят во мне дамы! Но царица не единственная представительница своего пола, которая предлагала мне свою руку с высоты престола. Нашлись люди, распускавшие клеветнические слухи, будто капитан Фиппс во время нашего путешествия проник не так далеко, как мог бы это сделать. Но здесь уж я обязан вступиться за него. Наш корабль шел правильным путем, пока я не перегрузил его таким неимоверным количеством медвежьих шкур и окороков, что было бы просто безумием пытаться плыть дальше. Ведь мы едва были в состоянии противостоять сколько-нибудь значительному ветру, не говоря уже о ледяных горах, плавающих в северных широтах. Капитан впоследствии не раз выражал свое недовольство тем, что он не разделяет со мною славу этого дня, который он напыщенно называет "днем медвежьих шкур". При этом он весьма завидует славе, которую доставила мне эта победа, и всеми силами пытается умалить ее. Мы не раз уже ссорились по этому поводу, да и теперь еще отношения у нас остаются несколько натянутыми. Между прочим, он утверждает, будто я не имею основания ставить себе эту историю в заслугу, что медведей я обманул, прикрывшись медвежьей шкурой. Он, по его словам, решился бы направиться к ним без маскировки, и они все равно приняли бы его за медведя. Тут, правда, я коснулся столь щекотливого и острого пункта, что человек, умеющий ценить светскую любезность, не может спорить по такому поводу с кем бы то ни было, и уж во всяком случае не с высокородным пэром. ДЕВЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ В другой раз я выехал из Англии с капитаном Гамильтоном. Мы направились в Ост-Индию. Я вез с собой легавую собаку, какую не добыть даже на вес золота. Она никогда не вводила меня в заблуждение. Однажды, когда мы, согласно самым точным наблюдениям, находились еще в трехстах милях от берега, мой пес вдруг начал волноваться. Чуть ли не целый час я с удивлением наблюдал за ним. Я сообщил об этом странном обстоятельстве капитану и всем офицерам на корабле, утверждая, что мы безусловно находимся недалеко от земли, так как собака чует дичь. Мои слова вызвали общий смех, который все же не заставил меня изменить доброе мнение о моей собаке. После долгих споров за и против я в конце концов объявил капитану, что больше доверяю носу моего Трея, чем глазам всех моряков на борту, и смело заявил ему, что бьюсь об заклад на сто гиней (сумма, которую я ассигновал на это путешествие), что мы в ближайшие полчаса наткнемся на дичь. Капитан - добрейший человек - снова расхохотался и попросил нашего корабельного врача, господина Крауфорда, пощупать мой пульс. Врач исполнил эту просьбу и объявил, что я совершенно здоров. Вслед за этим оба стали о чем-то шептаться, причем я разобрал большую часть их разговора. - Он не совсем в своем уме, - говорил капитан. - Я не могу по чести принять такое пари. - Я придерживаюсь совершенно противоположного мнения, - возразил врач. - Он вполне здоров. Просто он больше доверяет обонянию своей собаки, чем здравому смыслу всех офицеров на борту... Он, разумеется, проиграет. Ну, и поделом ему! - И все-таки, - стоял на своем капитан, - держать такое пари будет с моей стороны не вполне честно. Впрочем, тем похвальнее будет, если я потом верну ему деньги. Пока шли все эти переговоры, Трей, не меняя позы, продолжал делать стойку и тем самым еще больше укрепил меня в моем мнении. Я вторично предложил держать со мною пари, и на этот раз мое предложение было принято. Едва мы успели ударить по рукам, как несколько матросов, которые, сидя в шлюпке, привязанной к корме корабля, занимались рыбной ловлей, убили необыкновенно крупную акулу. Они тут же втащили ее на борт и принялись потрошить. И подумайте только - в ее желудке мы нашли... шесть пар живых рябчиков! Несчастные птицы так долго находились в заключении, что одна из самок уже сидела на яйцах, из которых одно вскрылось как раз в ту самую минуту, когда акуле взрезали брюхо. Птенцов мы вырастили вместе с котятами, появившимися на свет несколькими минутами раньше. Старая кошка так любила этих птенцов, словно это были ее четвероногие детеныши, и невероятно волновалась, если наседка улетала слишком далеко и долго не возвращалась. В числе рябчиков было четыре самки, из которых постоянно то одна, то другая высиживала птенцов, так что в течение всего пути стол капитана в избытке был обеспечен свежей дичью. Бедняге Трею, в награду за сто гиней, выигранных мною, отдавали по моему приказу все косточки, а иногда ему доставалась и целая птица. ДЕСЯТОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ (Второе путешествие на Луну) Я когда-то уже рассказывал вам, милостивые государи, о небольшом путешествии на Луну, предпринятом мною с целью достать оттуда мой серебряный топорик. Мне пришлось вторично, и гораздо более приятным способом, попасть туда, и я пробыл там достаточно долго, чтобы познакомиться с рядом вещей, о которых расскажу вам настолько подробно, насколько позволит мне память. Один мой дальний родственник вбил себе в голову, что где-то должны существовать люди такого роста, как жители королевства Бробдингнег, якобы открытого Гулливером. Мой родственник предпринял путешествие с целью разыскать это королевство и попросил меня сопутствовать ему. Я всегда считал эти рассказы просто выдумкой и так же мало верил в существование какого-то Бробдингнега, как и Эльдорадо. Но родственник мой назначил меня своим наследником, а это обязывало меня к предупредительности. Мы благополучно добрались до Южного океана, не испытав и не увидев ничего достойного упоминания, если не считать летающих мужчин и женщин, танцевавших в воздухе менуэт или совершавших диковинные прыжки, и тому подобных пустяков. На восемнадцатый день, когда мы миновали остров Отахеити, налетевший ураган поднял наш корабль по меньшей мере на тысячу миль над поверхностью воды и довольно долго продержал его на этой высоте. Наконец свежий ветер надул наши паруса, и мы с невероятной скоростью понеслись вперед. Шесть недель мы носились над облаками, когда вдруг увидели большой круглый и сверкающий остров. Мы вошли в удобную гавань, спустились на берег и увидели, что страна эта населена. Внизу под нами виднелась другая земля с городами, деревьями, горами, реками, озерами и так далее. Это был, как мы предположили, мир, покинутый нами. На Луне - ибо сверкающий остров, к которому мы пристали, был Луной - мы увидели каких-то существ, летающих на трехглавых орлах. Чтобы дать вам представление о величине этих птиц, достаточно будет сказать, что расстояние от кончика одного крыла до другого в шесть раз превышало длину самого длинного корабельного каната на нашем судне. Тогда как мы в нашем мире ездим верхом на лошадях, жители Луны летают на таких птицах. Тамошний король как раз вел войну с Солнцем. Он предложил мне пост офицера. Но я отказался от чести, предложенной мне его величеством. Все в этом лунном мире отличается необыкновенной величиной. Простая муха, например, немногим меньше нашей овцы. Излюбленное оружие, которым пользуются жители Луны на войне, - это редьки, заменяющие им копья. Раненный таким копьем мгновенно умирает. Щитами им служат грибы, а когда кончается сезон редьки, вместо нее пользуются спаржей. Пришлось мне увидеть здесь и кое-кого из уроженцев собачьей звезды (*10), которых бурная жажда деятельности склоняет к таким путешествиям. Лица у них напоминают бульдожьи морды. Глаза помещаются по бокам кончика, или, вернее, нижней части их носа. У них отсутствуют веки, и, укладываясь спать, они прикрывают глаза языком. Обычный рост их двадцать футов. Что же касается жителей Луны, то все они не ниже тридцати шести футов. Название у них очень странное. Они зовутся не людьми, а "кипящими существами", потому что они, как и мы, готовят себе пищу на огне. Еда, впрочем, отнимает у них очень мало времени: они просто раскрывают левый бок и засовывают всю порцию разом в желудок. Затем они запирают бок, пока по прошествии месяца не наступает соответствующий день. Обедают они, таким образом, не более двенадцати раз в году. Такой обычай должен быть по душе любому (за исключением разве обжор или пьянчуг), и каждый безусловно предпочтет его тому порядку, который принят у нас. Радости любви на Луне совершенно неведомы, ибо там и кипящие существа, и все остальные животные - одного пола. Все растет на деревьях, которые, однако, в зависимости от растущих на них плодов, значительно отличаются друг от друга как величиной, так и формой листьев. Те, на которых растут кипящие существа, или люди, гораздо красивее других. У них большие, длинные, прямые ветви и листья мясного цвета, а плоды их - это орехи с очень твердой скорлупой и длиной не менее шести футов. Когда эти орехи созревают, что сказывается в изменении их окраски, их очень тщательно собирают и хранят столько времени, сколько считают нужным. Когда хотят из них получить живые ядра, то бросают в большой котел, наполненный кипящей водой. Через несколько часов скорлупа лопается, и оттуда выскакивает живое существо. Духовная сторона этих существ еще до их появления на свет от природы подготовлена для определенного назначения. Из одной скорлупы вылупляется воин, из другой философ, из третьей - богослов, из четвертой - юрист, из пятой - фермер, из шестой - крестьянин и так далее. И каждый из них немедленно приступает к усовершенствованию в том деле, с которым до сих пор был знаком лишь теоретически. Определить по внешнему виду скорлупы что в ней кроется - очень трудно. Тем не менее, как раз в бытность мою на Луне какой-то лунный богослов наделал много шуму, утверждая, что владеет этой тайной. Но на него не обратили особого внимания, и общее мнение сводилось к тому, что он сумасшедший. Когда жители Луны стареют, то не умирают, а растворяются в воздухе и улетают, как дым. В питье они не нуждаются, так как у них не происходит никакого выделения влаги, кроме как при выдыхании. У лунных жителей по одному пальцу на каждой руке. С его помощью они все делают так же хорошо, как мы, и даже лучше, хоть у нас, кроме большого пальца, еще и по четыре других впридачу. Голову они носят под мышкой, справа, а если отправляются в путешествие или на такую работу, которая требует большой подвижности, то обычно оставляют ее дома. Посовещаться с ней они могут всегда, на каком бы расстоянии от нее ни находились. Знатные люди из числа лунных жителей, если им хочется знать, что происходит среди простого народа, не имеют обыкновения сноситься с ним непосредственно. Они остаются дома, а вместо себя посылают свою голову, которая может везде присутствовать инкогнито, а затем, когда ее господин этого пожелает, вернуться к нему и доложить обо всем. Виноградные косточки на Луне в точности похожи на наши градины, и я твердо убежден, что, когда на Луне буря срывает виноград с лозы, косточки падают на землю в виде града. Я думаю, что это явление давно уже известно многим виноторговцам. Мне, во всяком случае, не раз доставляли вино, которое, по всей видимости, было изготовлено из градин и вкусом совершенно походило на лунное вино. Чуть было не позабыл упомянуть об одной интересной вещи. Живот полностью заменяет лунным жителям наш чемодан: они суют туда все, что может им понадобиться, и так же, как и свой желудок, отпирают его и запирают, когда им вздумается. Дело в том, что кишками, печенью, сердцем они не обременены, так же как и платьем. У них, правда, нет и таких частей тела, которые стыдливость повелевала бы им прикрывать. Глаза свои лунные жители могут по желанию вынимать и вставлять, и видят они ими одинаково хорошо - все равно, торчат ли они у них в голове или они держат их в руке. В случае, если они потеряют или повредят глаз, то могут одолжить у кого-нибудь или купить себе другой и пользоваться им не хуже, чем собственным. На Луне поэтому всюду можно встретить лиц, торгующих глазами. И в этом единственном случае лунные жители проявляют свои склонности и вкусы: возникает мода то на зеленые глаза, то на желтые. Признаюсь, все это звучит неправдоподобно. Но я предоставляю право каждому, питающему хоть какие-нибудь сомнения, самому отправиться на Луну и убедиться в том, что я придерживался истины строже любого другого путешественника. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СВЕТУ И ДРУГИЕ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ Если верить выражению ваших глаз, то я, пожалуй, скорее устану рассказывать вам о всяких необыкновенных случаях из моей жизни, чем вы перестанете слушать меня. Ваше внимание настолько льстит мне, что я не решусь - как предполагал раньше - закончить свое повествование путешествием на Луну. Итак, если угодно, выслушайте еще один рассказ, столь же правдивый, как и предыдущий, но своей необычайностью, пожалуй, даже превосходящий его. "Путешествие Брайдона в Сицилию" (*11), книга, которую я прочел с огромным интересом, внушила мне желание увидеть гору Этну. По пути туда мне не пришлось встретить что-нибудь достойное внимания. Я говорю - мне, потому что многие другие сочли бы кое-какие происшествия удивительными и, чтобы покрыть путевые издержки, во всех подробностях расписали бы всякие случаи, представлявшиеся мне такими повседневными мелочами, что я не могу повествованием о них испытывать терпение порядочного человека. Однажды утром, покинув расположенную у подножия горы хижину, я пустился в путь с непоколебимым решением: рассмотреть и обследовать, хотя бы ценою собственной жизни, внутреннее устройство этой знаменитой жаровни. После утомительной трехчасовой дороги я оказался на вершине горы. Она как раз бушевала в то время, и это длилось вот уже три недели. Вид горы при таких обстоятельствах описывали уже столько раз, что изобразить ее, - если это вообще возможно изобразить словами, - я во всяком случае опоздал. Если же, как я мог на опыте убедиться, описать это словами нельзя, то лучше мне не терять даром времени на погоню за невозможным, а вам не рисковать своим хорошим настроением. Я трижды прошелся по краю кратера - вообразите его себе в виде огромнейшей воронки, - но, убедившись, что это ничего или почти ничего не прибавляет к моим познаниям, я, не колеблясь, принял решение прыгнуть в кратер. Едва лишь я осуществил свое намерение, как очутился в дьявольски нагретой парилке, и несчастное мое тело было в разных местах - благородных и неблагородных - основательно помято и обожжено раскаленными докрасна углями, непрерывно вылетавшими из глубины горы. Как ни велика, однако, была сила, с которой угли выбрасывались вверх, все же тяжесть моего падающего тела значительно превосходила ее, и я довольно быстро и благополучно достиг дна. Первое, что поразило меня здесь, были нестерпимый стук, шум, визг и проклятия, раздававшиеся, казалось, со всех сторон. Я открыл глаза - и, представьте себе, оказался в обществе Вулкана и его циклопов. Господа эти, которых я давно со своей житейской мудростью отнес в область выдумок, вот уже три недели как поссорились, не сойдясь во мнениях о порядке и субординации, и от этого произошел такой шум на поверхности земли. Мое появление немедленно восстановило мир и тишину. Вулкан сразу же заковылял к шкафу, достал какие-то пластыри и мази и собственными руками наложил их на мои раны. Все они мгновенно зажили. Кроме того, он предложил мне подкрепиться бутылкой нектара и другими изысканными винами, которыми обычно наслаждаются одни лишь боги и богини. Как только я несколько пришел в себя, Вулкан представил меня своей супруге Венере, приказав ей окружить меня всеми удобствами, необходимыми при моем состоянии. Красота комнаты, в которую она ввела меня, сладострастная нега дивана, куда она меня усадила, божественное обаяние всего ее существа, нежность ее чувствительного сердца - всего этого не описать обыкновенными словами, и голова у меня начинает кружиться даже при одном воспоминании. Вулкан очень подробно описал мне Этну. Он рассказал, что гора эта не что иное, как нагромождение пепла, который выбрасывается из ее жерла, что ему часто приходится наказывать своих слуг и он в таких случаях в гневе швыряет в них раскаленными докрасна углями, которые они подчас с большой ловкостью перехватывают на лету и выкидывают в мир, чтобы угольки эти больше не попадались их повелителю под руку. - Наши ссоры, - продолжал он, - длятся иной раз по нескольку месяцев, и те явления, которые это вызывает на свете, у вас, смертных, кажется, называются "извержениями". Гора Везувий также принадлежит к числу моих мастерских. К ней ведет дорога, которая тянется под морским дном на протяжении по меньшей мере трехсот пятидесяти миль. Такие же недоразумения, как у нас, вызывают и там подобные извержения. Если поучения бога Вулкана и приходились мне по душе, то еще приятнее было мне общество его супруги, и я, возможно, никогда не покинул бы этих подземных замков, если бы не кое-какие злорадные болтуны. Они насплетничали на меня Вулкану и разожгли в его добродушном сердце жаркое пламя ревности. Не выдав до этого ни единым звуком своего недовольства, он однажды утром, в тот момент, когда я собирался помочь богине при одевании, схватил меня, унес в незнакомую мне комнату и поднял над колодцем, который показался мне очень глубоким. - Неблагодарный смертный! - произнес он. - Вернись в тот мир, откуда ты явился! С этими словами, не дав мне ни минуты на оправдания, он швырнул меня в бездну. Я падал и падал со все возрастающей скоростью, пока страх окончательно не лишил меня сознания. Внезапно я очнулся от обморока, очутившись в водах огромного озера, ярко освещенного лучами солнца. Я с детства отлично плавал и умел проделывать в воде всякие фокусы. Поэтому я сразу почувствовал себя как дома, и по сравнению с той обстановкой, в которой я только что находился, мое теперешнее положение показалось мне раем. Я огляделся кругом, но - увы! - всюду виднелась лишь вода. Да и температура ее весьма неприятно отличалась от горна мастера Вулкана. В конце концов я разглядел вдали нечто, напоминавшее удивительно большую скалу. Вскоре выяснилось, что это плавучая ледяная гора, которая приближалась ко мне. После долгих поисков я нашел, наконец, место, на которое мне удалось взобраться, а оттуда вскарабкаться и на самую вершину горы. Однако, к великому моему огорчению, и отсюда нигде не видно было земли. В конце концов, уже перед самым наступлением темноты, я заметил судно, двигавшееся по направлению ко мне. Как только оно несколько приблизилось, я принялся кричать. Мне ответили по-голландски. Бросившись в воду, я подплыл к кораблю, и меня подняли на борт. На мой вопрос, где мы находимся, мне ответили: "В Южном Ледовитом океане". И только тогда мне все стало понятно. Совершенно ясно, что я с горы Этны прямым путем через центр земли провалился в Южный Ледовитый океан. Путь этот во всяком случае короче, чем путь вокруг земного шара. Никто еще, за исключением меня, не исследовал его, и если мне предстоит еще раз проделать такое путешествие, я постараюсь произвести более тщательные наблюдения. Я попросил, чтобы мне дали поесть, а затем улегся спать. Грубый все-таки народ эти голландцы! Я рассказал о своих приключениях офицерам так же откровенно и просто, как рассказал вам, милостивые государи, и кое-кто из этих господ, в частности сам капитан, своим видом дали мне понять, что сомневаются в моей правдивости. Но так как они дружески приняли меня к себе на корабль и существовал я благодаря их милостям, пришлось волей-неволей проглотить обиду. Я только осведомился о том, куда они направляются. Они сообщили мне, что отплыли с целью совершить новые открытия, и если мой рассказ правдив, то цель их достигнута. Мы находились как раз на пути, по которому следовал капитан Кук, и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей, куда английскому правительству следовало бы не ссылать в наказание всяких преступников, а отправлять туда в виде поощрения заслуженных людей - так щедро на этом побережье рассыпала природа свои прекраснейшие дары. Мы пробыли здесь всего три дня. На четвертые сутки налетел страшный шторм, который за несколько часов изорвал все паруса, расщепил бушприт и повалил брам-стеньгу, которая рухнула на ящик, куда убирали компас, разбив вдребезги и ящик и самый компас. Каждый плававший по морям знает, какие печальные последствия влечет за собою такая потеря. Мы совершенно сбились с курса. Но вот, наконец, буря улеглась, и подул ровный, крепкий ветерок. Мы плыли и плыли три месяца подряд и, должно быть, успели покрыть огромное расстояние, как вдруг заметили вокруг удивительную перемену. Нам стало как-то легко и весело, а ноздри наши защекотали самые упоительные запахи. Цвет моря также изменился: оно было уже не зеленым, а белым. Вскоре после этой прекрасной перемены мы увидели землю и недалеко от нас - гавань и направились к ней. Она была глубокой и достаточно обширной. Вместо воды ее наполняло превосходное и очень вкусное молоко. Мы пристали к берегу. Как выяснилось, весь остров представлял собой большой сыр. Возможно, мы даже не заметили бы этого, если бы не одно обстоятельство, открывшее нам истину. Дело в том, что у нас на корабле находился матрос, отроду испытывавший отвращение к сыру. Не успел он ступить на берег, как упал в обморок. Придя в сознание, он стал умолять, чтобы у него из-под ног убрали сыр. Когда мы повнимательней пригляделись, то обнаружили, что матрос совершенно прав: весь остров, как уже было сказано, представлял собой один огромный сыр. Местные жители питались главным образом этим сыром и сколько бы его за день ни поели - за ночь опять прибавлялось столько же. Мы увидели множество виноградных лоз с прекрасным крупным виноградом. Стоило надавить виноградину - из нее вытекало одно только молоко. Жители были стройные, красивые существа, большей частью ростом в девять футов. У них было по три ноги и по одной руке. У взрослых на лбу вырастал рог, которым они очень ловко пользовались. Они устраивали состязания в беге по поверхности молочного моря и разгуливали по ней, не погружаясь, так же свободно, как мы по лужайке. На этом острове, или на этом сыре, росло много злаков, колосья которых походили на трюфели. В них помещались хлебы, вполне готовые и пригодные для еды. Разгуливая по сырному острову, мы обнаружили семь молочных рек и две винные. После шестнадцатидневного пути мы добрались до берега, расположенного напротив того, к которому пристали. Здесь мы нашли целую полосу дозревшего синего сыра, который обычно так расхваливают настоящие любители. В нем не водится, однако, червей, а на его поверхности растут чудесные фруктовые деревья вроде персиковых, абрикосовых и всевозможные другие, неведомые нам. На этих необычайно высоких деревьях было множество птичьих гнезд. Среди ряда других нам бросилось в глаза гнездо зимородка, которое в окружности в пять раз превосходило купол собора святого Павла в Лондоне. Оно было искусно сплетено из огромных деревьев, и в нем лежало - подождите-ка, я хочу быть совершенно точным - по меньшей мере пятьсот яиц, и каждое было величиной с добрый оксгофт (*12). Птенцов мы могли не только разглядеть, но и услышать их свист. Нам с величайшим трудом удалось разбить одно из таких яиц, и из него вылупился юный, еще голый птенчик, значительно превосходивший размерами двадцать взрослых коршунов. Едва мы успели выпустить птенчика на свободу, как внезапно на нас налетел зимородок-отец. Он подцепил когтем нашего капитана, взвился с ним на милю в вышину и, избив крыльями, швырнул в море. Все голландцы плавают, как крысы. Капитан вскоре снова оказался с нами, и мы вернулись к себе на корабль. Мы возвращались, однако, не по прежней дороге и встретили поэтому еще много разных удивительных вещей. Между прочим, нам удалось подстрелить двух диких быков, у которых было только по одному рогу, и рог этот рос у них во лбу, между глаз. Потом мы пожалели, что убили их. Как выяснилось, жители острова приручают этих быков и пользуются ими, как мы пользуемся лошадьми, - для езды верхом и в телеге. Мясо их, как нам говорили, очень вкусное, но народ, питающийся только сыром и молоком, совершенно в нем не нуждается. Нам оставалось еще дня два пути до нашего корабля, как вдруг мы увидели трех человек, повешенных за ноги на высоких деревьях. Я осведомился, в чем они провинились, чем заслужили такую жестокую кару, и узнал следующее. Эти люди побывали на чужбине и по возвращении обманули своих друзей, описав места, которых вовсе не видели, и рассказав о событиях, никогда не происходивших. Я счел наказание вполне заслуженным, ибо первейший долг путешественника - придерживаться строжайшей истины. Добравшись до своего корабля, мы немедленно снялись с якоря и, поставив паруса, отбыли из этой чудесной страны. Все деревья на берегу - среди них было несколько очень высоких - разом дважды склонились перед нами и затем все одновременно выпрямились. Проплавав три дня - одному небу ведомо где, так как у нас все еще не было компаса, - мы попали в какое-то море, казавшееся совершенно черным. Мы попробовали эту черную воду на вкус, и - представьте себе! - это была вовсе не вода, а великолепное вино. Теперь у нас только и было дела, что следить за тем, чтобы не все матросы перепились! Но радость наша оказалась преждевременной. Прошло всего несколько часов, и мы оказались окруженными китами и другими невиданно огромными животными. Среди них было одно, которое нам не удалось охватить взглядом, даже прибегнув к помощи всех наших подзорных труб. Мы, к сожалению, заметили это чудовище лишь тогда, когда очутились очень близко от него и оно внезапно втянуло в себя весь наш корабль со всеми его стоячими мачтами и надутыми парусами сквозь зубы в пасть. А зубы были такие, что по сравнению с ними мачта самого большого военного корабля показалась бы щепкой. Продержав нас некоторое время у себя в пасти, чудовище снова раскрыло ее и глотнуло такое неслыханное количество воды, что наш корабль - а вы можете себе представить, что это был порядочный кусочек, - был смыт волной прямо в желудок страшного животного. Здесь мы оказались в неподвижности, словно на якоре во время мертвого штиля. Воздух был здесь душный и, откровенно говоря, довольно скверный. Мы нашли вокруг якоря, канаты, лодки, баркасы и значительное число кораблей, частью нагруженных, частью без груза. Все это было проглочено чудовищем. Действовать здесь можно было только при свете факелов. Для нас больше не существовало ни солнца, ни луны, ни планет. Дважды в день обычно наступал прилив, и дважды в день мы оказывались на дне. Когда животное пило, у нас начинался прилив, а когда опорожнялось - мы садились на дно. По самому скромному подсчету, оно за один раз проглатывало воды столько, сколько содержит Женевское озеро, которое имеет в окружности тридцать миль. Во второй день нашего заключения в этом царстве тьмы я решился в час отлива - так мы называли время, когда корабль садился на дно, - совершить вместе с капитаном и несколькими офицерами небольшую прогулку. Запаслись, разумеется, факелами. Во время прогулки мы повстречались с десятком тысяч человек всевозможных национальностей. Люди эти как раз собирались держать совет о том, как им выйти на свободу. Некоторые из них уже несколько лет жили в желудке чудовища. В ту самую минуту, когда председатель собирался познакомить нас со всеми обстоятельствами дела, наша проклятая рыба почувствовала жажду и принялась пить. Вода хлынула в желудок с такой силой, что нам пришлось, чтобы не утонуть, поспешно ретироваться на свои суда. Некоторым удалось спастись, только пустившись вплавь. Но через несколько часов мы оказались счастливее. Как только чудовище опорожнилось, все снова собрались. На этот раз председателем избрали меня. Я внес предложение соединить вместе две самые высокие мачты и, как только чудовище разинет пасть, вставить в нее эти мачты так, чтобы помешать ему закрыть ее снова. Предложение мое было принято единогласно. Тут же была подобрана сотня самых сильных молодцов, которым поручили выполнение задуманного. Едва только мы приладили мачты, как представился случай осуществить наш план. Чудовище зевнуло, и мы немедленно всунули в пасть связанные вместе мачты так, что один конец, проткнув язык, уперся в верхнее небо, а другой - в нижнюю часть пасти. Закрыть пасть теперь оказалось невозможным даже в том случае, если бы наши мачты и не были такими крепкими. Как только в желудке рыбы все всплыло, мы усадили в лодки гребцов, которые и вывезли нас из нашей тюрьмы. После двухнедельного - как мы примерно подсчитали - заключения дневной свет подействовал на нас необыкновенно благотворно. Когда все выбрались из обширного рыбьего желудка, то выяснилось, что мы составляем флотилию в тридцать пять судов всех национальностей. Наши мачты мы так и оставили торчать в пасти чудовища, чтобы предохранить других мореплавателей от страшной участи быть ввергнутыми в бездну тьмы и грязи. Первым нашим желанием теперь было узнать, где мы находимся, но мы сначала никак не могли прийти к определенному заключению на этот счет. После тщательных наблюдений я, наконец, пришел к выводу, что мы плывем по Каспийскому морю. Так как это море со всех сторон окружено землей и не соединяется ни с какими другими морями, трудно было понять, как мы сюда попали. Но один из жителей сырного острова, которого я захватил с собой, высказал очень остроумное предположение. По его мнению, чудовище, в желудке которого мы так долго были заперты, приплыло с нами сюда по каким-то подземным каналам. Так или иначе, мы находились в Каспийском море, радовались тому, что находимся здесь, и готовы были приложить все усилия, чтобы выбраться на сушу. Я первым выскочил на берег. Едва только я ступил ногою на землю, как на меня набросился огромный медведь. "Ага! - подумал я. - Ты попался мне как раз кстати!" Схватив его обеими руками за передние лапы, я сердечно приветствовал его таким пожатием, что он дико взвыл. Но я не дал себя растрогать и продержал его в таком положении до тех пор, пока не уморил голодом. Таким способом я заслужил уважение всех медведей, и уже ни один из них не решался попасться мне под руку. Отсюда я направился прямо в Петербург и получил там от одного из моих старых друзей подарок, который был для меня необычайно драгоценен. Это была охотничья собака, происходившая от знаменитой суки, которая, как я вам уже рассказал, ощенилась во время погони за зайцем. К сожалению, ее вскоре подстрелил один неумелый охотник: он целился в стаю куропаток, а попал в собаку, которая делала на этих куропаток стойку. На память о ней я заказал себе из ее шкуры куртку. Когда я в ней отправляюсь при наступлении охотничьего сезона в поле, она помимо моей воли тянет меня туда, где водится дичь. Когда я приближаюсь на расстояние выстрела, от куртки отлетает пуговица и падает на то самое место, где скрывается зверь, а так как курок у меня всегда взведен, а на полке есть порох, то ничто не ускользает от меня! У меня, как видите, осталось всего три пуговицы, но лишь только наступит время охоты, моя куртка будет украшена двумя рядами новых пуговиц. Посетите меня тогда, и, поверьте, скучать вам не придется. Впрочем, сегодня разрешите проститься и пожелать вам приятного сна. ПРИМЕЧАНИЯ 1. Имеется в виду русско-турецкая война 1735-1739 гг. Русскими войсками командовал фельдмаршал Миних (1683-1767), известный государственный деятель того времени, выходец из Германии. В 1737 г. под его командованием русские войска овладели турецкой крепостью Очаков. 2. Подразумевается прутский поход Петра I в 1711 г., кончившийся неудачно для России. Согласно условиям мирного договора, Россия обязывалась уступить Турции город Азов и ликвидировать несколько крепостей на южных рубежах. 3. Франсуа Бланшар (1753-1809) - выдающийся французский воздухоплаватель, совершивший в 1785 г. первый перелет на аэростате через канал из Дувра в Кале. 4. Племянник библейского царя Давида, отличавшийся быстротой хода. 5. Статья Ягеманна "Спасение чести Италии, задетой замечаниями Гауптмана фон Архенгольца" в журнале "Deutsches Museum", 1786. 6. Подразумевается осада Гибралтара 1779-1783 гг., в которой против англичан, захвативших в 1704 г. Гибралтар, совместно действовали испанцы и французы. 7. Известная английская фирма, выпускавшая оптические приборы. 8. Жорж-Луи Леклерк, граф Бюффон (1707-1788) - знаменитый французский ученый-естествоиспытатель, автор многотомной "Естественной истории животных". 9. День рождения английского короля. 10. Звезда из созвездия Большого Пса. 11. Имеется в виду книга П.Брайдона "Путешествие в Сицилию и на Мальту". 12. Английская мера жидкости.