ший густой закопченной щетиной.
- С какого кормильца? - грубо спросил сержант, разглядывая незнакомого,
в матросской одежде парня.
- С буксира. Приказано вас снять с острова.
- Снять с острова?! - Сержант смотрел на Алешу с подозрением. - Хмара!
Обыскать!
От обиды Алешу зазнобило. Но он и не шелохнулся, когда из развалин
поднялся и подошел боец, такой же заросший, как и сержант, только не рыжий,
а чернобородый. Алеша дал себя обшарить.
- Не тронь, я сам! - Алеша схватил чернобородого за руку, едва тот
нащупал под тельником кармашек с комсомольским билетом.
Сержант вынул свой билет и сверил подпись и печати, он тоже вступал в
комсомол на Ханко. Сличая лицо парня с фотографией, он невольно глянул на
свою карточку и машинально провел ладонью по щетине: попадись он сам с такой
физиономией на проверке, ему бы несдобровать,
- Значит, за нами, говоришь? - Сержант вздохнул, не посмев произнести
то, о чем горько подумал каждый: "Сдаем остров?!"
- Василь Иваныч просил поскорее, а то снарядами накроют.
- За мной! - приказал сержант, подхватывая оружие, телефонный аппарат и
не спрашивая, кто такой "Василь Иваныч".
А враг уже высадился с запада на Хорсен, вышел к берегу, где болтался в
дрейфе буксир, и на гребне высоты, где раньше пробегал Алеша, устанавливал
пулемет.
Шустров, рискуя напороться на риф, крутился под пулеметным огнем и клял
себя за то, что послал безоружного юношу на верную гибель. Он не мог бросить
солдат и Алешу, а пули уже разнесли вдребезги козырек над рубкой и решетили
ветхие борта.
- Не дадут Василь Иванычу к берегу подойти! - сказал Алеша, когда
солдаты вывели его другой, короткой дорогой к обрыву.
- Держи. - Сержант сунул юноше телефон и, распластавшись, пополз по
гребню высоты к пулемету; солдаты за ним.
Алеша остался один. Он почувствовал всю горечь безоружного человека в
бою. Ему показалось, что буксир уходит.
"Мы здесь!" - хотелось крикнуть во весь голос. Алеша вскочил, сорвал
бескозырку и просемафорил те же слова по хорошо заученной им флажной азбуке.
"Кормилец" снова повернул к берегу, под огонь. Пули свистели над Алешей, он
прижался к старому дубу. Наверху вдруг загремело, сержант бросал гранаты;
возле Алеши прожужжал и ткнулся в кору дуба осколочек. А пулемет смолк.
Перочинным ножом Алеша выковырял черный рваный кусочек металла и спрятал в
карман. "Подарю Кате"...
С гребня высоты бегом спускались солдаты. Сержант катил перед собой
пулемет. Потом он с чернобородым Хмарой взяли трофей на плечи и понесли
через отмель на буксир.
А Кабанов, сняв с Хорсена остатки взвода, готовил сильный контрудар,
чтобы устранить угрозу флангам. Утром на КП артиллерии уехал Пивоваров, а на
флагманский КП вызвали Гранина.
- У вас есть опыт недавней войны, - сразу начал Кабанов. - Создайте
такой же лихой отряд, как тогда. Людей дадим столько, сколько вам нужно.
Формировать будете на ходу. Ночью пойдете на Хорсен, оттуда доложите, можно
ли там устроить базу отряда.
Гранин на радостях растерялся и не понял:
- Хорсен же захвачен противником!
- Значит, его надо отобрать, - спокойно, с едва заметной усмешкой в
глазах, сказал Кабанов.
Оплошал Гранин перед генералом, век себе не простит.
- Разрешите, товарищ генерал, Пивоварову идти со мной?
- Берите. - Кабанов знал об их старой дружбе. Пожалуй, такому горячему
командиру нужен трезвый, спокойный штабист.
В дивизион Гранин приехал незадолго до возвращения Пивоварова. Не зная
о разговоре Гранина с Кабановым, Пивоваров решил подразнить его:
- Про десантный отряд слыхал?
- Слыхал.
- Кому-то счастье, да не нам с тобой.
- А ты не просился у генерала? - безразлично спросил Гранин.
- Просился. - Пивоваров помрачнел. - По команде, говорит, обращайтесь.
- Правильно. В следующий раз не лезь через голову командира. Ладно,
возьму, Федя, и тебя с собой.
Желающих пойти в десант записалось много, добровольцев Гранин отбирал,
отдавая предпочтение таким, как Богданыч, уже испытанным в бою; сам он,
перейдя под вечер в Рыбачью слободку, сформировал группы захвата Хорсена и
соседнего с ним Кугхольма. Из слободки группы скрытно переправлялись на
исходную позицию для броска. Ночь, как назло, была тихая, с высадкой надо
справиться до того, как луна осветит подходы к островам.
Дальнобойные по сигналу открыли огонь. Загудели басы гидросамолетов,
посланных бомбить острова. Ночь стала такой грохочущей, что сопение
"Кормильца", спешащего в пролив между Хорсеном и Кугхольмом, тонуло, как
комариный писк в буре, и только десантникам казалось, что машина буксира
слишком громко стучит. Их успокаивал Богданыч, самый бывалый в группе
захвата Кугхольма, он твердил, что "Кормилец" - гроза Балтики и никогда
десантников не подведет.
Бой за Кугхольм был недолог, враг не ждал десанта, высаженного на камни
еще на подходах; когда "Кормилец" причалил к пристани, бой затихал уже на
противоположной стороне.
А на Хорсене бой только разгорался. Две волны десантников шли с
флангов, третью Гранин сам вел к пристани на "охотнике". С Хор-сена катер
заметили, над ним повисла яркая ракета. С высот при свете ракет
расстреливали катер. Гранин перемахнул за борт, зная, что катеру надо
поскорее отойти. Вода захлестнула его с головой. Кто-то свалился ему на
плечи, он устоял и бросился к берегу. Люди, мокрые, выбирались на Хорсен и
залегали у пристани. Сверху, с холмов, били автоматчики, не давая поднять
головы. Гранин вскочил и увлек всех возгласом: "За мной, орлы!"
Всю ночь в густом хорсенском лесу шел бой, жестокий и, казалось,
беспорядочный. Он кончился, как его задумал командир. Разрезав остров
пополам, Гранин сломил сопротивление врага.
По крутой тропе Гранин поднялся в центр Хорсена, где Пивоваров под
десятиметровой скалой облюбовал пещеру для КП.
- Вот нора. Прямо кротовая. - Гранину определенно нравилось будущее
жилище. - Здесь и будем жить. Какой сегодня на белом свете день? Июль.
Девятое. Среда. Так и запомним, Федор. Девятое июля - день нашего новоселья
в Кротовой норе. Связь уже есть? Молодцы. Давайте флагмана. Здравия желаю,
товарищ ноль один! Докладываю: мое место - "Гром"!
- Закрепляйтесь на "Громе" и развивайте успех! - приказал Кабанов. -
Сегодня же пришлю вам поддержку.
Рыбачья слободка стала базой снабжения отряда. Еще накануне пристань
выглядела тихим уголком. А сейчас на нее и на пролив между нею и Хорсеном с
яростью набросилась артиллерия врага.
На рассвете "Кормилец" доставил сюда раненых и десятка три пленных. На
дымном, пылающем берегу раненых ждала госпитальная машина. Команда так и не
успела после ночных десантов отдохнуть. Алеша помогал переносить раненых. Он
заглянул в кузов машины, в кабину - кого искал, не было. За последние дни
много слышал о гангутских девушках - санитарках, донорах, сестрах. Спросить
шофера, служит ли в госпитале Катя Белоус, он постеснялся.
Быстро рассвело. Погода стояла знойная. Утро было самым свежим временем
суток, а теперь и утро на берегу стало нестерпимо душным. Солнце, всплывая
над пристанью, мешало врагу бить прицельно, он бросал снаряд за снарядом в
пожарище, разметывая головешки и желтый дым. Удушье гнало людей в лес или к
воде.
Алеше хотелось скорее уйти в море. Ночью Шустров не доверял ему
штурвал. Сейчас Алеша дремал в рубке; как только погрузили продукты, мины и
патроны, он взялся за штурвал. Повеяло прохладой, сонливость как рукой
сняло. Рубку, полуразбитую пулеметом, продувал влажный сквознячок. Алеша
сбросил тужурку и остался в одной тельняшке. Опять засвистало в небе. Грудь,
руки, лицо обдавали волны, поднятые снарядами. Алеша чувствовал, что руки
его дрожат, сердце колотится: боялся, что Шустров заберет руль. Но Шустров
стоял рядом, командовал то "лево", то "право руля", готовый помочь Алеше.
До самого Хорсена снаряды преследовали буксир, пока он не скрылся за
нависшей над пристанью скалой.
- Разгрузимся и дотемна отдохнем, - сказал Шустров.
Команда понесла грузы на берег, а по крутой тропе спешил к пристани
Гранин. Он поманил туда Шустрова.
Алеша видел, как Гранин положил Шустрову руку на плечо и отвел в
сторону, но он не мог слышать их разговора.
- Ну, старый боевой конь, спасай положение, - вполголоса сказал Гранин.
- Нас тут мало, а до подхода сил остров надо удержать. Черт их знает, может,
вздумают вернуть остров. Надо создать впечатление, будто мы перебрасываем
сюда войска. По тебе начнут бить. Плюнь. Вертись, не давайся, но назад не
заворачивай, пока не дам тебе знать...
- Может, груз попутно перебрасывать?
- Не надо. Важнее запутать противника.
Шустров пожал Гранину руку, вернулся на буксир и сказал:
- Пройди, Алеша, по судну и объясни каждому, чтобы держали наготове
пробки, пластырь, помпы. Лататься будем на ходу.
Враги открыли по буксиру огонь не сразу, не ждали его появления на
фарватере днем. Зато, когда начали стрелять, не стало житья. Буксир швыряло,
крутило, он взлетал с волны на волну. Машинисты задыхались под палубой.
Взмок у штурвала Алеша, крутил, вертел, с надеждой смотрел на уже близкий --
теперь желанный - берег. Вот видна и надпись на дежурной машине:
"Эвакоотряд". Боцман приготовил швартовы. Алеша примерился, как ловчее,
впритирку, подвести к пристани судно.
Но Шустров отстранил его, сам повернул судно назад, на опасный
фарватер, под снаряды, от которых Алеша ускользнул.
Снаряды ложились все ближе. Матросы едва успевали латать раны,
наносимые судну осколками. Кораблик, казалось, стонал от боли, Алеша боялся
- вот-вот все рассыплется на куски. Но "Кормилец" скрипел, пыхтел, сновал
туда-сюда и не рассыпался. А Гранин под шумок решил захватить соседний
Старкерн. Сержант с перебинтованной головой и его семеро солдат с ночи
ожидали сигнала на развалинах у переправы, откуда их вывел Алеша, и теперь
завязали бой на Старкерне.
Подойдя снова к Хорсену, Шустров увидел на берегу раненых. Двоих несли
на носилках, одного санитары тащили под руки.
- Наверху оставьте, - требовал раненый, когда его подняли на палубу. -
Вот тут. - Он приткнулся спиной к рубке.
Алеша смотрел на искаженное от боли лицо, кого-то напоминающее. Из
рубки высунулся Шустров:
- Где тебя, браток, угораздило?
- На переправе меня. - Раненый поднял знакомые Алеше глаза и добавил: -
Мы и Хорсен, и второй остров с сержантом брали...
Алеша узнал солдата Хмару, который обыскивал его на развалинах. Узнал,
хоть его и побрили в Рыбачьей слободке.
"Кормилец" на этот раз пошел прямо в Рыбачью слободку.
- Вы что носитесь как оглашенные? - кричали с пристани.
- Живучесть проверяем, - ответил Шустров, разглаживая усы. На берегу
ждала санитарная машина. По сходням вбежали сестры.
- Не надо носилок, я сам, - сказал Хмара, но идти он не мог.
Левой рукой он обвил шею сестры. Алеша подхватил его справа.
- Пошли, - скомандовала сестра. - Только веди в ногу. Не топчись...
- Катя? - Алеша скосил глаза.
- Осторожнее веди, ему больно.
- А я тебя не узнал!
- Я тоже, - колюче ответила Катя.
Раненый тщетно старался не виснуть на плечах юных санитаров.
- Невеста? - страдая от боли, грустно улыбнулся раненый.
- Катя. Комсорг наш. - Алеша нахохлился.
- Ты, хлопец, не серчай на меня. Война, сам знаешь.
Алеша понял, что Хмара вспомнил про обыск.
- Какая обида, что вы!.. Все правильно.
Рука Кати дрогнула на плече раненого.
- Ну, здравствуй! - сказала Катя с раздражением, когда раненого они
внесли в машину. - Что означает твое "правильно"?.. Подумаешь, жених!
- Да мы совсем про другое. Ты не так поняла, Катя. - Алеша смешался, но
вспоминать про обыск ему не хотелось. - Уже служишь? - Он кивнул на
матросскую звездочку на ее берете.
- Служу. Санинструктор веэмге. - И свысока, как непосвященному,
пояснила: - Военно-морского госпиталя. А ты?
- Пока на мирном положении. - Алеша постыдился сказать "вольнонаемный".
Вспомнив, он достал из кармана осколок: - Хочешь на память? Тепленький
был...
- Подумаешь! Возле госпиталя их полно. От фугасных, от бомб.
- Это от гранаты. ("Эх, рассказать бы ей про бой!..")
- Можешь отдать своей невесте, вояка! - насмешливо сказала Катя. - Тебя
на военную службу не берут?
Шофер уже завел мотор, из кабины звала старшая медсестра:
- Белоус, в машину!
- Сейчас! - отмахнулась Катя. - Ты хоть написал матери?
- Там немцы. - Алеша опустил голову. - Уже в сводке было...
- Белоус! - Старшая высунулась из кабины. - Сколько можно!..
- Добивайся, Горденко, настаивай! - Катя вскочила в кузов. - Может, к
нам в санитары возьмут...
Машина тронулась. Алеша стоял, пока она не скрылась за бугром.
На земле валялся кусочек рваного металла.
Среди многих рапортов, поданных командиру базы торпедных катеров о
назначении в десант, была решительная просьба Ивана Щербаковского. На Ханко
он только прибыл, никто его еще не знал, взяли шофером полуторки. В прошлом
торговый моряк, он облазил весь свет, прошел все - от палубного матроса до
механика. Был он черен как цыган, быстр и резок в движениях и разговоре,
роста среднего, но жилистость и худоба делали его высоким. Он уверял, и в
это нетрудно было поверить, что именно в котельной он навеки почернел, а
палящее солнце тропиков так выдубило его кожу, что ни одна пуля ее не
пробьет. На этом основании он требовал зачислить его к Гранину немедленно и
включить в список добровольцев обязательно под номером один - так и написал
в рапорте. Командир береговой базы, выслушав его доводы, сказал, что список
составят по алфавиту:
- Ваше место в нем на "Щ". Понятно? Можете идти.
Щербаковский выбежал из штаба, что-то вспомнил, вернулся, нашел нужного
писаря, узнал, что все матросы на "А" в море, а список открывает фамилия
Бархатов. Он пошептался с писарем и ушел. В назначенный час добровольцы
построились у штаба в полном вооружении. Начальник строевой части развернул
список и выкликнул:
- Щербаковский Иван Петрович!.. - Осекся, пожал плечами и закончил: -
Главный старшина.
- Есть!-радостно крикнул Щербаковский, благодарно зыркнул на писаря и
тут же под сердитым взглядом командира береговой базы вытянулся так, словно
в него вогнали жердь.
- Бархатов Борис... Макатахин Михаил... Никитушкин Николай...
Перекличка кончилась, начальник политотдела сказал напутственное слово,
и катерники строем двинулись в Рыбачью слободку, где их поджидал "Кормилец".
Там опять выкликали по списку, и Щербаковский первым прыгнул на буксир.
Увидев Алешу без дела возле рубки, он протянул ему автомат:
- Подержи, сынок, машинку. Приготовимся нырять с вашей шаланды в залив.
- Щербаковский стал заправлять флотские брюки в скрытые под ними сапоги.
Алеша простил ему даже "шаланду", приняв на хранение автомат.
Совладав с обмундированием, Щербаковский взял оружие.
- Нравится? - спросил он покровительственно.
- Нравится, - подтвердил Алеша.
- Ты какого года?
- Тысяча девятьсот двадцать третьего.
- Сосунок еще. В твоем возрасте Иван Петрович весь свет обошел,
исключая Албанию и Китай, побывал даже в таком государстве - Таи, где
императором его величество Пу И.
Матросы хохотали, но Алеша не удержался, поправил:
- Император Пу И в Маньчжурии. Мы это в седьмом проходили...
- Ты, сынку, с Иваном Петровичем не спорь, - настаивал главстаршина,
поглядывая на десантников. - Я, возможно, лично разговаривал с императором.
- О чем же вы беседовали, главстаршина? - поддел Бархатов.
- Подарил краткую биографию Николая Второго с надписью: "И ты там
будешь!", - отрезал Щербаковский под смех матросов.
- Берегись! - крикнул из рубки Шустров.
Буксир круто вильнул от очередного снаряда; все присели, кроме
Щербаковского, его обдало волной, но он стоял, как влитый в палубу.
Довольный собой, он протянул Алеше автомат:
- Хочешь такой иметь?
- Очень.
- Так в чем же дело? Плюнь на эту шаланду, иди со мной. Возьму к себе в
адъютанты. Завтра же раздобудем автомат, гранаты...
- Зачем, главстаршина, дисциплину подрываешь? - вскипел Бархатов. -
Паренек на должности, а ты его сбиваешь с пути...
- Подумаешь, должность - болтаться на старой калоше. Ты, сынку, айда за
мной. Приму под свое командование.
На пристани Хорсена Пивоваров распределял пополнение - кого в оборону,
кого на Старкерн, кого в резерв. Щербаковский предстал перед ним во всей
красе. Где-то он уже разжился пулеметной лентой, опоясался ею, заткнул за
пояс гранаты и заломил мичманку. Пивоваров оглядел его с головы до ног,
покачал головой и сказал:
- Ленту сдать в боепитание для пулеметчиков. Привести себя в порядок -
и в резерв.
- Как в резерв?! - опешил Щербаковский. - Я воевать пришел, а вы меня в
резерв!
- Прекратить разговоры! - одернул его Пивоваров. - Принимайте отделение
первого взвода и быстро в распоряжение лейтенанта Фетисова. Кру-у-гом!
Резервную роту только формировали, ей отвели пещеру возле Кротовой
норы. Соседство с Граниным, хотя Щербаковский его еще не видел, утешало. Но
впереди было новое огорчение: ротный писарь, ничего не подозревая, внес
главстаршину в список по алфавиту на "Щ". Щербаковский обиделся, шумел: "Все
равно буду первый после комроты! В бою добьюсь!" Но пока его фамилия стояла
первой лишь в отделении, еще не нюхавшем пороха.
А "Кормилец" тем временем привез еще одну группу добровольцев из разных
частей. Гранин ко всем приглядывался, ходил по землянкам, советовал, как
устроиться на этой главной базе будущих десантов. Из командиров рот ему
очень понравился Анатолий Фетисов, судьба которого сложилась необычно:
лейтенант, выпускник морского училища, в финскую войну попал на сушу и с тех
пор не мог вырваться на корабль. Приглянулся ему и Щербаковский. "Этот для
дерзких ударов в тыл. Если не врет!" Гранин решил при случае проверить его
удаль. Богданыча он определил в разведку, он сам отбирал туда людей ловких и
отчаянных, и все уже знали, что в разведку попасть не легко.
...У Кротовой норы Гранин как-то встретил странно одетого бойца: на
ногах ботинки и обмотки, брюки армейские, бушлат флотский, мысиком торчит
тельняшка, а на голове фуражка с оторванным козырьком, повязанная ленточкой
- "Торпедные катера".
- Кто такой? - резко спросил Гранин.
- Василий Камолов, бывший боец железнодорожного батальона, ныне моряк
отряда капитана товарища Гранина! - отбарабанил солдат, но под его белесыми
ресницами не было и доли лихости, он смотрел на Гранина с мольбой.
- Моряк, - передразнил Гранин. - Что за гардероб на тебе, моряк!
- Товарищ капитан, это катерники ссудили. Один дал бушлат, другой
тельняшку, а под ленточку пришлось оторвать у фуражки козырек...
- Что ж ты делал на железной дороге? Через Финляндию катал?
- Ездил. Только я - по хозяйственной части. - Белесый сник.
- Эге! Интендант, значит? На камбуз тебя поставить?
- Что вы, товарищ капитан! Я ж по специальности пулеметчик!
- Пулеметчик, говоришь? - Гранин что-то прикинул в уме. - На Старкерне
и пулеметчик и кок нужны. Пойдешь на остров.
- Мне б форму, я бы как все, моряком, - взмолился белесый.
- Флотскую форму за так не дают. - Гранин и виду не подал, что белесый
ему по душе. - Вари борщи, а там посмотрим.
На Старкерне белесый кормил семерых, чистил пулеметы, рубил дзоты и
ждал часа доказать Гранину, что он не меньше Богданыча достоин служить в
разведке.
В ночь, когда противник надумал отбить Старкерн, белесый с товарищем
рубил сосны на берегу. Рядом грохнули мины, словно брошенные на стук топора.
От Гунхольма в пропив перед безымянным бугром шли шлюпки с солдатами. Был
бой, белесый с товарищем тоже покидали весь запас гранат. Но десант, перебив
охранение, занял остров. Остались двое - белесый и его друг, раненный
осколками мин. Пришлось разорвать на полосы тельняшку, перевязать восемь
ран, оттащить друга под скалу, укрыть ветками и залечь рядом.
Гранин сам пошел отбивать Старкерн, с отделением Щербаковского. Тот лез
вперед, Гранин его осаживал, но одобрял. А противник почему-то ушел с
острова. Щербаковский все обшарил, подобрал на отмели финский пулемет,
белесого и его напарника не нашел и остался временно в боевом охранении.
Ничего этого белесый не знал. Ночь и день он провел под скалой возле
раненого. Слышал беготню, плеск весел, потом все стихло, но на скале
застучал пулемет. По звуку чужой. Значит, кругом чужие. Горел лес, стлался
едкий дым. Раненый терял сознание, стонал, просил пить. Белесый сам хотел
есть и пить. На вторую ночь выполз, набрал в болотце немного воды, напоил
раненого. А под утро выглянул и увидел на скале пулеметчика - на нем чужая
шинель внакидку. Белесый затаился возле раненого на весь день. На третью
ночь он собрал мох, укрыл друга, обложил камнями, поцеловал и пополз к
переправе на Хорсен.
Его задержали только на Хорсене, да там он и не таился. Богданыч, еле
узнав воскресшего кока, подтрунивал:
- Гляди-ка, брови появились! Ты что, Вася, сажей их навел?
Белесый сурово потребовал, чтобы его вели скорее к Гранину. Гранин от
удивления даже привстал, когда этот солдатик, в копоти, шатаясь, явился и
доложил, будто на Старкерне враг, на скале их пулемет, сам видел шинель не
нашу, надо спасать спрятанного под скалой раненого.
- Так это ж трофейный пулемет, - объяснил Гранин. - И шинель трофейная.
Ею ночью главстаршина укрывается от холода...
Зря, выходит, промучился белесый двое суток. Гранин смотрел на него
ласково:
- Как же тебя наши-то не нашли? А? Ловко ты укрылся. Разведчик! Не
горюй. Обогрейся и говори, где лежит раненый...
- Нет, товарищ капитан, чего уж обогреваться. Сам за ним пойду.
Той же ночью он доставил раненого прямо на пристань, сдал медикам, а
сам пошел спать, чувствуя себя кругом виноватым и боясь попадаться Гранину
на глаза. Откуда было ему знать, что Гранин, отчитывая Щербаковского,
сказал: "Дал же ты зевка, Иван Петрович. У врага тоже могут найтись такие
хитрые разведчики, как этот солдатик!"
Гранин сам вызвал Камолова, предупредил, чтобы в другой раз так не
оплошал, и назначил в разведку к Богданычу.
- А насчет формы как? - осмелел Камолов. - Тельняшку пришлось на бинты
пустить...
- Надо, брат, иметь индивидуальный пакет. Пивоваров! Дай ему мою
тельняшку и зачисли на вещевое довольствие флота.
Наступая, отряд, кроме Кугхольма и Старкерна, взял еще несколько
островов, Гранин уже рвался вперед, на материк, но Кабанов приказал ему
взять Гунхольм, чтобы обезопасить Хорсен.
Камолова послали на безымянный бугор перед скалой, чтобы оттуда
терпеливо высмотреть, что делается на Гунхольме. Как он проник на этот бугор
- по отмели или под водой, как забрался на верхушку, - куда он сгинул до
утра, никто не видел, не знал, хотя на Старкерне помнили, что главстаршине
досталось из-за этого парня. А тот, оказывается, углядел на бугре щель,
укрылся в ней, всю ночь слушал, наблюдал и учуял рядом соседа - тот появился
с Гунхольма, залег, не замечая Камолова, и стал высматривать Старкерн.
Когда шпион, довольный успехом, уполз, заслонив на миг подошвами обзор,
Камолов выследил его путь, пересчитал у пристаней Гунхольма шлюпки и катера,
годные для десанта, вернулся к Гранину и все в подробности доложил.
Похвала похвалой, а Камолов снова напомнил про обмундировку.
- Федор, почему до сих пор не переодели разведчика?!
На Камолове были все те же армейские обмотки, потертые на скалах, но
чистые и затянуты крепко. Пивоваров сказал:
- Брюки выдам из резерва, то есть свои. А за обмундированием пошлю
катер, когда возьмем Гунхольм. Пока отдыхайте.
Не пришлось Камолову отдыхать. Кабанов оценил его донесение и приказал
к ночи подготовить десант. Все разработали быстро: Пивоваров с Щербаковским
пойдет с тыла; Фетисов - на холмистую Восьмерку в центре острова; Богданыч с
разведчиками - через отмель и путем того шпиона. А Камолов должен из стана
врага дать в удобную для высадки минуту сигнал красной ракетой и не упустить
момента, если соберется встречный десант.
Опять он проскользнул на бугор, оттуда по пути шпиона на Гунхольм,
промок, но ракетница была сухой, у леса перед Восьмеркой его окликнули, но
пропустили, услыхав крепкий ответ на своем языке - подучился он в поездках
от хозчасти через чужую страну. Словом, он осмотрелся и по многим признакам
установил, что мы собрались к ним, они - к нам: с сигналом надо поспешить.
Подняв по тревоге отряд, Гранин у полевого телефона над Кротовой норой
ждал этого сигнала. У подножия скалы покачивался "Кормилец". В тени бухточек
затаились шлюпки с матросами.
Брызнула и багровой зарей окрасила все небо над Гунхольмом ракета.
Будто кто-то сорвал крышку с кипящего котла. Заклокотало, зашумело в ночи.
Красную ракету растворила белая. Белую затмила зеленая. Зримо, как на карте,
Гранин ощутил все, что происходило там, на пристанях, и на холмистой
Восьмерке.
"Огонь справа - Фетисов зацепился... Так. Гранатный бой... Пулеметами
жмут, плохо... Ага! Так, так их! Ах ты, белобрысенький!.. Где там Федор
застрял?.. Старая черепаха не поспеет, уголь ей возить, а не матросов. Если
эта калоша через десять минут не дотопает, попрошу у Кабанова "охотник"..."
"Кормилец" выбивался из сил. Корпус его лихорадило, а больше положенных
узлов он выжать не мог. Пивоваров поглядывал на часы: только бы родная
артиллерия не опередила и не запоздала. Опоздает - упустишь, опередит -
угодишь под огонь своих.
- Нажми, Василий Иванович, нажми, милый!..
В вязаных подшлемниках, в черных бушлатах и клешах, заправленных в
сапоги, матросы стояли вдоль бортов, готовые занести ногу для прыжка. Каски
они сняли и сложили возле рубки горкой.
К Алеше склонился Щербаковский. Жарко нашептывал:
- Когда наступаешь - всегда рубашку с гранаты долой. Убойная сила
поменьше. Зато тебя не поранит, если сразу придется врукопашную. Неплоха и
эфка. Правда, слишком много осколков дает. Видишь, маленькая, как лимон. А
по-моему, как кедровая шишка. Чеку высвободил. Крепко держи, отпустишь,
только бросая. Бросай наотмашь, как шишками кидался. Снежками стекла бил?
Врешь, все били. Бросил - и сразу в сторону, наземь, пластом, а потом
вскакивай - и дальше.
Алеша внимал всем существом. Шустров - у руля. Алеша решил сбежать.
Нехорошо бросать старика. Но ведь в бой - простит. Мужское дело - воевать. И
автомат ему Иван Петрович дал.
Когда за Гунхольмом взметнулась фонтанами вода, буксир шел под разрывы.
Шустров отвернул, но наскочил на пустые шлюпки рядком у пристани. Повис
шипящий фонарь над палубой, шлепали пули, но палуба уже опустела. Матросы
прыгали из шлюпки в шлюпку к берегу. Алеша упал на днище, кого-то придавил.
Он растерялся. Кто где, он не понимал. Видел, как упал Пивоваров, но
тут же вскочил. Потом все заслонил верзила-финн. Надо стрелять. Но
выстрелить в упор Алеша не смог.
- За мной, сынку, - дыхнул ему в лицо Щербаковский...
И Алеша едва не уцепился за его бушлат.
Щербаковский на ходу стрелял. Алеша попробовал, но почувствовал боль в
плече. Он все же стрелял, и с каждой минутой злее. Щербаковский замечал,
казалось, все.
- Давай, диск сменю. Ты короткими бей.
Они бежали вперед, спотыкаясь. Коротко у Алеши не получалось, очередь -
так на весь диск.
- Тише, дура, там наши! - Щербаковский сжал Алеше кисть.
Светало. Рвались мины. Противник с других островов бил по Гунхольму, не
разбирая, где русские, где свои. На пристани дрались врукопашную. Тот же
верзила или другой свалил главстаршину. Алеша всадил в верзилу все, что
осталось в диске.
Неужели Иван Петрович погиб? Алеша поднял его и поволок к морю.
Щербаковский открыл глаза и смутно смотрел на Алешу.
- С-сбили, ог-глушили, г-гады, - шептал он. - Ж-живой...
Алеша тащил его на "Кормилец".
- П-пусти, я сам. - Щербаковский, шатаясь, лез по сходне.
А на другой стороне дрались разведчики. Путем Камолова они прошли
отмель и попали под пулемет. Они слышали, как отбивается Камолов, как кричит
он, окруженный врагами: "Балтийцы в плен не сдаются!", - но когда пробились
к нему, он уже погиб.
Миша Макатахин приподнял его и отнес в сторону. Разведчики сняли
бескозырки. Богданыч положил свою на грудь солдата. И каждый проделал то же.
"Пошли!" - приказал Богданыч.
Когда все кончилось, они вернулись туда, где лежал Камолов.
Богданыч взял свою бескозырку, но не надел. Подошел Макатахин.
Подходили другие - каждый брал свою бескозырку, не надевая. Три так и
остались на груди солдата, никем не взятые.
Щербаковского так контузило, что он стал заикаться. Доставленный Алешей
в лазарет - в подвал разбитого дома на Хорсене, - он пролежал часа два,
очнулся, увидел себя в положении больного, возмутился, едва не разнес все
медицинское хозяйство отрядного врача, требуя вернуть автомат, одежду, все
боевые доспехи, и сбежал в роту. Врач пошел жаловаться Пивоварову, но тот,
тоже контуженный, отлеживался в Кротовой норе и сам наотрез отказался уйти
на Ханко в госпиталь. Врач пошел к Гранину. Гранин вызвал Щербаковского.
- Вы что, главный старшина, анархию в моем отряде разводите? Силой
прикажете укладывать вас в постель?
- Т-оварищ капитан! Я ж не яз-ыком д-олжен стрелять, автоматом...
- Не нашего ума дело. Врач не пускает - и точка.
- Так он же хирург, его д-дело резать. П-усть язык от-трежет, а
в-оевать даст.
- Язык вам подрезать не мешает. Да!-Гранин вспомнил и заговорил грозно:
- Что за волонтера вы к себе взяли?
- Д-доброволец, товарищ капитан. М-не жизнь спас. Отец г-герой, погиб в
финскую. М-ать в ок-купации. С-сирота... Храбрый...
Гранин не прерывал красноречия Щербаковского. "Эх, безотцовщина!" -
вспоминал он и свои скитания в гражданскую войну.
- Паспорт у него есть?
- Д-аже комсомольский б-билет! - обрадовался Щербаковский. - Орел
х-лопец. Рулевым на б-буксире служил.
- Поезжайте на Ханко. Оформите там парня, как положено.
- Раз-решите ид-ти?
- Идите. Только мальчонку, чур, беречь. Как его звать?
- Г-орденко Алексей.
Гранин махнул рукой, и счастливый Щербаковский выбежал из Кротовой
норы.
Из всего Хорсенского архипелага - так матросы прозвали свои владения -
у противника остались два острова: Эльмхольм и Фуруэн. Нельзя было считать
защиту западного фланга надежной, пока не захвачены эти два острова. Кабанов
приказал Гранину взять последние звенья, замыкающие фронт архипелага.
Фуруэн трудно назвать островом. Узкая, вытянутая с юго-востока на
северо-запад скала в шторм походит на полузатонувший корабль. Кругом
складчатые шхеры, острые обломки гранита торчат из воды; под водой песчаные
мели, каменистые банки. Трудно плавать даже на шлюпках. Гранин приказал
Богданычу проверить, какие силы противник держит на Фуруэне.
Под утро Миша Макатахин, помощник и правая рука Богданыча, подгреб
вместе с ним на шлюпочке к шхерам с северо-востока и высадил товарища на
гранитный валун, облюбованный еще днем. Здесь Богданыч должен был провести
день, наблюдая за Фуруэном.
- Трудно будет - ты тихонько перебирайся с камня на камень или вплавь,
я буду ждать тебя за той скалой, - шептал Макатакин. - А выдержишь -
вечерком подгребу. - Он осторожно опустил забинтованные тряпьем весла в
воду, оттолкнулся от валуна и исчез; Богданыч остался один.
Правее должна быть складка, издалека как черная борозда, морщинка на
сером граните. А нашел ее в полутьме - обрадовался: да тут целое ущелье с
нависшим над водой карнизом, достаточное для матроса такого малого
водоизмещения, как он. В шторм, пожалуй, зальет с головой. Хорошо, если
тихий будет денек. Богданыч вжался под карниз. Стало зябко. Штаны и серый
халат поверх бушлата намокли. Сырость пронизала все тело. Спасали огромные
болотные сапоги, подаренные Граниным, а Гранину, говорят, Кабановым, -
генерал носил сорок пятого размера обувь.
На Фуруэне проснулись - отчетливо слышны голоса, Богданыч посмотрел в
сторону: спокойная гладь воды внезапно вздулась округлым холмом. Холм рос,
приближался, переливаясь и становясь круче. Богданыч набрал побольше
воздуху, сжал губы, закрыл глаза. Волна проглотила и его, и валун,
рассыпалась, но набежала другая. Она опала, и свет затмило что-то зеленое.
Разобрал не сразу: борт шлюпки. Зеленый борт уходил, открылась вся шлюпка. В
профиль видны заросшие лица гребцов; хорошо, что не шарят глазами по воде.
Волны теперь не пугали Богданыча: он знал, что это от шлюпок. Он вглядывался
в Фуруэн. Где там живут они? Много ли их?.. Снова - зеленая волна, потом еще
и еще: идут шлюпки. Богданыч осмелел, высунулся: да, три шлюпки полны
солдат.
"Фуруэн для них перевалочная база!"
Час, другой, третий лежал Богданыч, все яснее представляя себе, что
делается на Фуруэне. Донеслось бренчание котелков. У них уже обед. И на
Хорсене, наверно, дежурный по камбузу раскладывает по бачкам кашу из
гречневого концентрата, а Иван Петрович требует особо намасливать и без того
жирную и вкусную кашу для Алеши, поскольку тот еще птенец.
Когда на залив опустился туман, Богданыч с трудом сдвинулся с места. Но
выполз он из-под карниза свободнее, чем вполз: возможно, похудел за эти
часы. Он встал, постоял, качаясь, шагнул в воду и опустился на камни: надо
скинуть сапоги, ватные штаны и понести в руках.
Когда он вылез на сухой и жгучий от холода камень, где его ждал
Макатахин, то скосил в кривой улыбке рот и сказал:
- А все же удобно, Миша, иметь малое водоизмещение...
Выслушав донесение Богданыча, Гранин позвонил Кабанову и попросил
разрешения немедленно захватить Фуруэн. Кабанов разрешил, и Гранин тут же
отправил к Фуруэну Щербаковского и его матросов, приказав действовать
внезапно и, главное, без шума. Богданыч и Макатахин пошли провожатыми.
В ожидании результатов опасной вылазки проходила ночь. Гранин несколько
раз вылезал из Кротовой норы и взбирался по каменистой тропе на хорошо
замаскированную вышку, где стояли стереотрубы и телефоны. То здесь, то там
вздрагивали и мельтешили огоньки, доносился недолгий, но частый стук
пулеметов. Вахтенный наблюдатель тотчас докладывал, где и кто ведет огонь.
Гранин вполуха слушал доклады наблюдателей, он смотрел в ту сторону, где
находился этот чертов Фуруэн и где должен был действовать Щербаковский.
Связной с Фуруэна пришел перед рассветом, когда Гранин собрался
посылать туда на выручку лейтенанта Фетисова. В Кротовую нору пролез, еще не
отдышавшись от бега, юноша в кирзовых сапогах, в перепачканных глиной брюках
и в аккуратном бушлатике, который он успел, прежде чем войти, отряхнуть.
Низкий потолок вынудил его пригнуть голову, хотя ему очень хотелось стоять
перед Граниным прямо. Ленточки с якорьками на концах свесились вперед,
золотая надпись на ленточке при свете коптилки выглядела тускло, с трудом
прочтешь стертые временем и морской водой буквы: "Сильный". А литые,
надраенные латунные пуговицы горели даже во тьме, их подарил Терещенко.
Минут десять назад Алеша выскочил из шлюпки и пустился бежать к Гранину
с донесением от Щербаковского. Вся группа Щербаковского - десять человек -
бесшумно добралась на двух шлюпках до Фуруэна и пристала с тыла. Там охраны
не было. Щербаковский приказал каждому действовать самостоятельно и тихо,
чтобы до срока не привлечь внимания противника. "Н-ожи в зубы, п-ползком, не
стрелять". Алеше он сказал: "Ты, сынку, оставайся в шлюпке. Т-ри раза мигну
ф-онариком, жми на Х-орсен, докладывай к-апитану, что И-ван Петрович Ф-уруэн
взял!" И Алеша ждал в шлюпке час, ждал два, слушая, как стонут надломленные
сосны, и вздрагивая при каждом далеком выстреле. Наверху наконец трижды
мигнул фонарик, и Алеша понял, что все хорошо, оттолкнул шлюпку и взялся за
весла. Он греб долго, плутал во тьме среди камней, натыкался на банки,
переименованные им в рифы. Риф - это звучало романтичнее, хотя Щербаковский,
показывая свою ученость, однажды заспорил: "У вас, может быть, в д-девятом
этого не п-проходили, а я эти рифы лично изучал в океане. Р-ифы бывают
т-олько из кораллов и встречаются в т-ропических морях..." Из кораллов ли
рифы или, как тут, у берегов Финляндии, из гранита и песчаных наслоений, но
Алеше они в эту ночь причинили много зла. Он поминутно вылезал из шлюпки,
сталкивал ее с мели, пока наконец не добрался до Хорсена.
- Потери есть? - спросил Гранин, выслушав рапорт Алеши, конечно же, без
всех подробностей.
- Все было тихо, товарищ капитан. Иван Петрович приказал воевать
ножами. Я долго плутал. Темно, не привык. Разрешите возвращаться?
- Передай Щербаковскому: держать Фуруэн до смены. Укрыться от мин и
ближнего огня. Подготовить позицию для снайпера. Пришлю его с пополнением.
Повтори!
Гранин ласково смотрел на Алешу, повторяющего приказ.
- Молодец! - одобрил он. - А теперь зайди к старшине, возьми подарки
каждому из вас. Девушки из госпиталя прислали для самых лучших бойцов
отряда. Иди.
Старшина, он же начальник пристани, он же начпрод, он же начхоз отряда,
прозванный "Голова-ноги" за вечные охи и жалобы на занятость, - "Голова-ноги
вертятся от стольких дел", - предоставил Алеше право выбора.
- Десять подарков на вас. Девять на остров, один, любой, бери себе.
Завернутые в целлофан таинственные коробки, мешочки с мотками суровых
ниток, иголками, набором форменных, больших и малых, морских пуговиц.
Расшитые крестиком кисеты. Курительные наборы - табак, спички, лист тонкой
папиросной бумаги, мыло "Крымская роза", варежки, связанные чьей-то
заботливой рукой. Все эти дары были свалены грудой в ящик из-под патронов.
Алеша откладывал какой-нибудь подарок, передумав, возвращал, заменял
другим. За бритву спасибо скажет Иван Петрович. В блестящем лезвии бритвы
Алеша, как в зеркале, увидел свой подбородок, покрытый пушком. Пора уже
бриться. Шерстяные носки - Богданычу: ему в разведку ходить. Записная книжка
пригодится Никитушкину, тот давно избрал Алешу терпеливым слушателем своих
стихотворных упражнений. Курево пойдет по жребию, хотя курить все равно
будут сообща. Была бы трубка, и Алеша не прочь закурить: красиво с трубкой,
зажатой в уголке рта, пройтись мимо ВМГ, где служат некоторые, много о себе
думающие девушки... Алеша ощупывал кисеты, надеясь найти трубку. Не
простенькую, как у Богданыча, а настоящую морскую, какую он видел у
Шустрова. Люлька - как голова голландского матроса, а Шустров уверял, что
это не голландский матрос, а вылитый Мефистофель. В кисетах, шелковых,
бархатных, из сатина, из чертовой кожи, можно было найти все, что угодно,
только не трубку. Внимание Алеши привлек плотный синий кисет. Этот наверняка
в воде не промокнет. И якорек на нем красив. Такой золотистый якорек хорошо
носить на груди, хотя по форме не положено. Кисет был легок. Алеша нащупал в
нем что-то твердое. Развязал туго затянутую тесемку и извлек вещь
необычайной ценности.
В отряде не было спичек, да и что в них толку, когда каждый день
приходится лезть в воду, спать в сырости, под дождем - ни табак, ни спички
сухими не сохранишь. Другое дело лупа величиной с блюдечко, ею владел
матрос, обиженный на родителей за неблагозвучную фамилию: Мошенников. Ему
наслаждение, когда заискивающе просят: "Федя, дорогой, дай прикурить!", он
так здорово ловил солнечный зайчик, как чудо извлекая из кончика самокрутки
сизый дымок, что заработал славу заведующего солнечной энергией, правда,
чудо кончалось ночью и в пасмурные дни. И вот Алеша нашел в кисете
зажигалку. Настоящую, никелированную, заправленную бензином, кремнем и
фитилем; фитиль оделся остроконечной голубоватой шапочкой пламени, как
только Алеша сжал пальцами ее хитроумный корпус. За такой подарок каждый
скажет спасибо, а Щербаковский даже расцелует, оцарапав своей щетиной. Алеша
заглянул в кисет и вытянул конверт - в нем были два запасных камешка для
зажигалки и фо