мечтал задержать нарушителя. Перед насыпью старой узкоколейки, на сером подзоле, поросшем пыреем, след оборвался. Шерстнев пробовал отыскать знакомую "елочку", кружил поблизости, перемахнул затем через насыпь, возвратился назад, ползал на четвереньках. Пот струился с него: струйки, мерзкие и холодные, сползали с висков, по щекам, на подбородок, к шее. "Вот тебе, парень, на муаровой. До блеска... Сейчас бы посмотрели длинноволосики, как она достается, на муаровой, "За отличие..." Следа не было. Пропал след. Отличился!.. Не будет тебе медальки! Как бы еще взыскание не схлопотать... В следовом фонаре чуть теплился свет - батарея почти истощилась, села. Тогда Шерстнев стал пускать в небо ракеты, все, какие были при нем, без разбора. Они вспыхивали в высоте, лопались с глухим треском, и разноцветные брызги их падали на темные сосны. Ему заволокло глаза зеленым туманом. В зеленой непроницаемой пелене плясали красные рубчики, наверное, от красной ракеты - она оказалась в сумке последней. Тьма, казалось, еще больше сгустилась, стала кромешной. Шерстнев сел на обочину насыпи, на старую истлевшую шпалу, зажал между колен автомат, расстегнул воротник гимнастерки, мокрый от пота и теснивший шею. Усталость сковала руки и ноги - все тело, подняться не было сил. Он знал: надо себя заставить встать на ноги, во что бы то ни стало искать потерянный след. Сидел опустошенный, слипались веки, под ними в зеленой пелене, все еще закрывавшей глаза, бледнели, становились розовыми красные рубчики. В сыром воздухе пахло гарью сожженных ракет. От леса, как вздох, пришел слитный шум сосен, поколебленных предутренним ветром. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . - Шерстынов, а Шерстынов? Шерстнев с трудом разодрал веки. - Ну, чего тебе? - Спишь!.. Такой врэмя спишь. Тэбэ матрац, па-душкам нада? - Не мели чепуху. Лица Азимова не было видно. Шерстнев представил себе черные, как угли, чуть раскосые глаза первогодка. - Слэдам идем. Капитан слэд идет, Колосков, Мурашко, все идет слэд. Ты спишь. Капитан сказал: "Азимов, узнайте, зачэм Шерстынов стрыляет ракет?" Пачему стрыляет? Скажи. - Надо было. Капитан тут? - Канэшна. Сматрэл, ты спишь, слэд пашел там, другой сторона, ты тоже другой. Он сказал: "Разбуди этот караульщик на бахча". - Свистишь? - Что такой - свистишь? Я не свистишь. Мала-мала шуткам пускал. Капитан сказал: "Пускай на переезд пайдет, шлагбаум переверка дакумент изделат". Под ногами Азимова скрипнул песок. Шерстнев не сразу двинулся, ноги словно приросли к месту. Стало обидно: он, старослужащий, в подчиненные к Азимову! Надо же!.. Значит, Шерстнева капитан не ставит рядом с Азимовым. - Шерстынов! - Азимов был уже по ту сторону насыпи. - Нада бистра. Капитан сказал: бистра. Шерстнев нехотя пересек насыпь: - Где тебя такого быстрого сообразили? - Талышски гара знаешь? Азербайджан? - Это где козлы? - Шалтай-балтай потом. Шерстынов, бегом! - Кончай!.. Еще мне начальник выискался. - Шерстынов... - Голос Азимова сорвался: - Иди нада. - А-а, пошел ты... Салаги тут всякие... командовать... Азимов бросился напрямик, через осушенное торфянище - кратчайшим путем к переезду. Шерстнев остался. Стоять было холодно. Близился рассвет. Выше тумана чернело холодное небо с множеством звезд, казалось, оттуда тянет морозцем. Звезды медленно блекли, словно поднимались все выше и выше. От леса вместе с легким дыханием ветра доносился тихий гул. Азимов, видно, ушел далеко, скоро будет на переезде. Шерстнев тоже побежал ленивой рысцой. Пробовал настроить себя иронически - к Азимову, к происшествию, к самому себе. Медали захотелось. На муаровой ленточке. Отпуска на пару недель. "А почему бы и нет, - возражал изнутри другой Шерстнев. - Ты что, какой-нибудь особенный, из другого теста, не из такого, как все эти парни? Да ты же сам последний пижон". Торфянище оборвалось. Где-то здесь, в редком березнике, пролегала дорога к шоссе. Весной, знакомя молодых солдат с тылом участка, капитан водил по нему и его, Шерстнева, прибывшего на заставу из автороты. Помнится, капитан показывал переезд, к нему вела именно эта лесная дорога, затравенелая, с чуть заметными, тоже заросшими травой полосами колеи - ее и днем не сразу заметишь. До переезда, скрытого сейчас темнотой и туманом, было километра полтора-два, от силы минут десять быстрой ходьбы. Туман висел плотно и неподвижно. Шерстнев вглядывался вперед, надеясь увидеть огонь фонаря над шлагбаумом, но разглядеть ничего не удавалось. Тогда он вспомнил, что недалеко от дороги, у самого торфянища, растет старый дуб. В густой кроне его на самой высоте сохранилась площадка, на ней много лет назад наблюдатели несли службу. Дерево он заметил сразу - дуб высился над туманом темной громадиной. Сразу отыскалась дорога, заросшая пыреем и лозняком. Лозняк почему-то вымахал посредине дороги и больно хлестал по лицу, пока Шерстнев не догадался сойти на обочину. Горела нога, стертая подвернувшейся портянкой. Все было в тягость: автомат, бесполезная теперь ракетница с пустой сумкой, телефонная трубка. И даже поясной ремень, под которым зудело потное тело. От усталости Шерстнев готов был свалиться прямо здесь, на дороге, в росный пырей и лежать, вытянувшись, лежать до бесконечности. Ему вдруг подумалось о минских дружках, подумалось со злостью, чего раньше не случалось. Представил себе Жорку Кривицкого с крашеными - до плеч - иссиня-рыжими волосами, Боба Дрынду с Грушевки. Боб ежевечерне, как на работу, в одно и то же время приходил к "Весне" - ровно в девять - в расклешенных вельветовых брюках синего цвета, окантованных понизу латунной полоской, в длинном, до колен, голубом сюртуке с множеством пуговиц... - Паразиты! - тихо выругался Шерстнев. Далеко за переездом, где проходило шоссе, слышался однообразный ноющий звук и слабо светилось небо. Было похоже, идут на подъем груженые автомашины. Шерстнев не думал, чьи машины, куда направляются, сколько их. Едут, - значит, нужно. И от этого стало хорошо: в мглистой ночи он не один, вот и другие бодрствуют... Казалось, дороге не будет конца - она вела его и вела. Он давно перешел на шаг, бежать не было сил. Думал, вот, рукой подать до шлагбаума, где стоять ему на пару с Азимовым и проверять документы, а тут иди да иди. Гул машин приближался. Тьму разрезало множество желтых полосок, пока еще стертых туманом и расстоянием, - двигалась автоколонна. В голову не пришло, что свои, отрядные машины. В желтом свете клубился туман. Машины были недалеко, на скате бугра. Моторы урчали ровно и сильно, без перегрузки, как сдавалось вначале. На перекрестке полосы развернулись в разные стороны - вправо и влево, - пошли параллельно границе. "Наши! - наконец догадался Шерстнев. - Блокируют район". У него заныло под ложечкой. Фары одна за другой гасли в тумане, гул становился тише. Где-то за мостом через Черную Ганьчу хлопнул газом мотор, как выстрелил. Над лесом легла тишина. Ветер принес запах бензиновой гари. ...Лозняк больно сек по лицу, но Шерстнев боли не чувствовал. Только гулко и часто стучало сердце, и жар разливался по телу. Минск, дружки, все другое, что совсем недавно приходило на ум, даже Лизка, - все это отодвинулось далеко-далеко. Он бежал, не разбирая дороги. А рядом будто был старшина и покрикивал, как в первые дни: "Давай-давай! Ноги длинные, чего семенишь!" Переезд показался, как только он выбежал из березника. Освещенные фонарем, у шлагбаума стояли стрелочник Вишнев и Азимов, глядели на него, бегущего. У Вишнева в руках был фонарь с желтыми и красными стеклами. Вглядываясь вперед, поднял его над собой. - А мне сдалось, лось через березник ломится. Шуму, грохоту... Шерстнев не обиделся: старика Вишнева знали в отряде, не одного нарушителя помог задержать, одним из первых был награжден пограничной медалью. Родом с Тамбовщины, он застрял здесь в сорок пятом, обжился, привык. - Как тут у вас? - спросил Шерстнев. - Полны парадка. - Азимов снял с плеча автомат. - Шибко бежал? - Жарко. - Ми думал, ты, как буйвол - памала хади. - В мыле. Как лошадь. - Шерстнев расстегнулся, подставил ветру открытую грудь. Азимов скинул с себя плащ: - Вазьми. - Вот чудак!.. - Ты, парень, не хорохорься, - вмешался Вишнев. - Нынче стали ночки того, значится, со сквознячком. В августе, парень, ночка сентябрит. Не петушись зазря. От повышенного внимания Шерстневу стало не по себе, как-то неловко, к тому же пришло ощущение вины перед Азимовым, но, привыкнув всегда притворяться, изображать из себя парня без сентиментов, сердито рявкнул: - Кончайте вы! Тоже мне милосердные сестры! Азимов набросил ему на плечи плащ: - Очень ты хитры, таварищ Шерстынов. Так дэла нэ пайдет. - Чего-о-о? - Ты санчаст лажись, а за тэбэ граница Азимов ходи, да? - Парень по-детски тоненько рассмеялся. - Бери пылащ, Игар. - Тоже мне... Благо, было темно. И, как во время недавнего разговора по телефону со старшиной Холодом, сжало горло, будто перехватило. Отошел подальше от горящего над шлагбаумом фонаря, в темноту. - Пошарь в будке, чайник там, - сказал в темноту Вишнев. - Хлебни горяченького. 5 Теперь они бежали все трое без плащей, отстав друг от друга на несколько десятков шагов. Суров видел потемневшие на спинах гимнастерки, фуражки, сбитые на затылок. Ребята устали. Колосков теперь шел впереди, ведя Альфу на длинном поводу. За Колосковым бежал Мурашко. Суров от них поотстал. Все время шел на одном уровне с инструктором, несколько сбоку, до тех пор, пока на лесной поляне не попался ему на глаза отпечаток другого следа, гладкий, без "елочки", но такого же размера, как тот, по которому сейчас шла розыскная собака. Колосков и Мурашко ушли вперед, а он еще пошарил вокруг, но, кроме единственного следа, других отпечатков не находил. Догоняя Колоскова, Суров строил предположения, что на лесной поляне за погранполосой могли наследить колхозники - они вчера убирали сено - или сборщики ягод, грибники. Но странно, все эти рассуждения не убеждали его, а, наоборот, настораживали: а не самоуспокаиваюсь ли я?.. Рассвело. За тучей багрово плавилось солнце. Облака висели низко и плотно. Уже четыре часа без передышки шел поиск. А тут, судя по всему, собака след потеряла, кружит на одном месте - во второй раз привела на сеножать, к окраине ельника. Суров остановил группу. - Сбилась? - спросил у Колоскова. - Альфа не ошибается. Здесь он, товарищ капитан. Вот только не пойму, что кренделя выписывает. - И я не пойму. - Пьяный, - высказал догадку Мурашко. - Не будем топтаться, - сказал Суров инструктору. - Надо искать. - Где-то близко он. - Колосков поставил Альфу на след. Облака громоздились одно на другое, далеко за лесом погромыхивало. "Пронесет", - подумал Суров. Вчера тоже захмарилось, густо и фиолетово, а дождя не было. Альфа бежала, от усталости высунув влажный язык. Суров видел провисший повод и подумал, что пора сделать короткий привал - все вымотались. От тишины или от усталости звенело в ушах. Хотелось курить, хотя во рту и без того разлилась мерзкая горечь и сосало под ложечкой. Нужно потерпеть до привала и тогда уж всласть накуриться, без спешки. До ельничка добежать, а еще лучше до восточной окраины леса, оттуда и обзор отличный почти до шоссе. Всячески оттягивая привал, Суров возлагал надежды на случай, который еще ни разу в жизни не сослужил ему хорошей службы. Подполковник Голов, тот определенно сказал бы, кривя тонкие губы под короткими рыжими усиками: - Кончай в камушки играть. Стоило подумать о Голове, как тут же вспомнил, что до сих пор не доложил обстановку. Он включился в линию связи. Оказалось, что накануне вечером Голов выехал в соседний райцентр на сессию райсовета. Быков, начальник политотдела, выслушав доклад, сказал спокойно: - Действуйте по обстановке. - Понятно, товарищ подполковник, - ответил Суров. - Похоже, скоро завершим. - Буду рад услышать добрую весть, - отозвался Быков. Помешкав, словно обдумывая еще не окончательно принятое решение, сказал: - Возможно, я подскочу к вам... ну, минуток этак через пятнадцать - двадцать. Вы где сейчас? - От меня до разъезда километров около трех, рядом с шоссе. - Приеду. Пока они разговаривали, Колосков опять ушел далеко, Альфа, перейдя сеножать, повела параллельно шоссе, не пересекая его, возвратилась и стала кружить на сравнительно небольшом пространстве, тычась мордой в траву. И вдруг стремительно, едва не вырвав повод из руки Колоскова, потащила вправо, к видневшейся на пригорке копне потемневшего сена. Сурова охватило волнение. Сунув телефонную трубку за пояс, пустился вдогонку. Сразу расхотелось курить, прошла усталость. Видел, как Колосков мчался, едва поспевая за вошедшей в азарт собакой, и было не понятно, откуда вдруг взялись силы. Альфа, казалось, летела, не касаясь земли, и тело ее мелькало в сиреневом вереске, как клубок желтого пламени. За свою в общем-то немалую службу Суров повидал нарушителей. Всякие среди них попадались. И всяко их приходилось вылавливать. Но каждый раз под завершение поиска его охватывало волнение. Это было странное состояние, совершенно отличное от ощущений его товарищей - офицеров границы, с которыми не однажды обменивался мыслями, впечатлениями. Для большинства из них нарушитель как человеческий индивидуум повышенного интереса не представлял; интерес этот скорее являлся чисто профессиональным, преследовались узко служебные цели: изучить маршруты, повадки, ухищрения при переходе границы, проанализировать собственные ошибки. Для сына погибшего начальника пограничной заставы Юрия Сурова понятие "нарушитель" с самого детства обрело зловещий смысл. Нарушитель стал в его понимании синонимом зла, чужих бед и несчастий, независимо от истинных целей перехода границы. С годами это чувство не притупилось в нем, наоборот, обострилось. Впрочем, сейчас, именно в эти минуты, Суров был далеко от психологических изысков - как раз в эти секунды Колосков спустил Альфу с поводка и та, взвизгнув, кинулась к копне, нырнула в нее. Оттуда взметнулся испуганный крик. Суров бросился к копне напрямик через заросли бузины, обогнув встретившуюся на пути скрытую в бурьяне квадратную яму и со всего маху упал на дно глубокой канавы, тоже скрытой в зарослях бурьяна. К счастью, он не ушибся, вскочил на ноги. Канава была ему по грудь, неширокая, с осыпавшимися краями - старая, полукругом загнутая траншея времен минувшей войны. Выбираясь наверх, увидел ржавую, пробитую в двух местах каску, горстку позеленевших гильз, истлевший ящик. Когда прибежал к копне, Колосков закончил обыскивать нарушителя. Маленький, худосочный, в широких, не по росту, спортивных брюках из серой фланели и больших, с чужой ноги, светлых кедах, нарушитель уже освоился и что-то пьяненько бормотал, похоже на польском. Суров разобрал два слова: - ...си зблондил... Заблудился, значит. Колосков подошел к капитану, как всегда обстоятельно и серьезно доложил, что нарушитель обыскан, никаких документов при себе не имеет, а рисунок подошвы его кед соответствует следам. - Пьяный он, товарищ капитан. Курить просит. - Нет у меня сигарет, - сказал Суров сердито. - У меня целая пачка. - Мурашко вытащил "Приму". Нарушитель затянулся, поперхнулся дымом и долго кашлял, хватаясь обеими руками за грудь и ловя воздух открытым ртом. Его трясло, как в приступе, лицо налилось кровью. Он являл собою жалкое зрелище, этот тщедушный человек неопределенного возраста. Увидев Сурова, вытянулся, вскинул два пальца к взлохмаченной голове: - Честь, пане капитане... Од вудки розум крутки, проше пана. - Дурашливо захихикал, ткнул себя пальцем в грудь: - Франэк зблондил... - Качнулся к Сурову, всхлипнув, протянул руки: - Дай рэнце, пане коханый... Франэк хцэ...* ______________ * - Приветствую, капитан... От водки разум короткий... Франэк заблудился... Дай руку, дорогой... Франэк хочет... - Угомонись, - прикрикнул на него Колосков. - Тоже мне Швейк выискался! Пьяный с необыкновенной веселостью подхватил: - Швейк. Як бога кохам, Швейк... Швейк зблондил... Швейк на забаве дужо вудки выпил... - Ударил себя по тощим ляжкам, пьяненько засмеялся: - Моя жонка не ве, дзе я... ха-ха-ха... жонка...* ______________ * - Швейк. Ей-богу, Швейк... Швейк заблудился... Швейк напился на вечеринке... Жена не знает, где я... Суров огорчился: в его расчеты входило поговорить с задержанным, если удастся, прояснить вопрос со вторым следом и, пока нет дождя, организовать розыск. В небе еще висели жаворонки, кричали на озере чибисы, но пахло дождем. Сурову показалось, будто задержанный как-то подтянулся, отрезвел и следил за пограничниками более осмысленным взглядом. Отойдя с Колосковым в сторонку, поставил ему задачу на проверку следа. Колосков ушел. Мурашко остался караулить задержанного, отступив от него на пару шагов и не сводя глаз. Нарушитель, свернувшись калачиком, молча лежал на траве, как бы став еще меньше ростом и протрезвев. От шоссе долетал неумолчный гул, там текла своя жизнь: катили грузовики, мчались автобусы, легковушки - дорога работала. Для Сурова сегодняшний день повторял пройденное - подобные ситуации складывались на границе не раз, но они не стали привычными, в каждом случае особый дух поиска воспринимался с остротой первого чувства. В поиске - своего рода боевой обстановке - по-новому раскрывались характеры его подчиненных, обнаруживались скрытые до сих пор качества людей, которые он, их воспитатель и командир, конечно же, должен был знать и учитывать. Сегодня с удовлетворением думалось об Азимове: до этого парень носился со своей больной ногой так, словно был тяжело ранен, а он просто растянул сухожилие. А нынче вот другой человек предстал. Или тот же Мурашко, тюфяковатый парень, с ленцой, любитель поговорить. Сегодня же не узнать его - куда подевалась сонливость! Сегодня он впустую даже словечка не обронил. Маленькие эти радости скрашивали Сурову жизнь, делали ее осмысленной. И хоть немного притупляли переживания из-за разрыва с женой. Быков подъехал не от шоссе, откуда Суров ожидал его появления, а со стороны тыла, не по возрасту легко спрыгнул на землю, поправил ремень, надетый поверх кителя, сдвинул к бедру пистолет. Взгляд его надолго задержался на нарушителе, который тоже с любопытством уставился на приехавшего, однако не изменил позы - лежал как лежал, подтянув к подбородку худые коленки. - Не велика лошадка, - немного отойдя в сторону и пожав Сурову руку, проговорил Быков с оттенком разочарования в голосе. Суров удивленно взглянул в смуглое лицо подполковника. - Не понял, - сказал он. - Потом объясню. В моем представлении это был верзила двухметрового роста. Першерон! А тут - на тебе. Никогда бы не подумал, что в нем столько силы. - Быков покачал головой, достал из кармана пластмассовый портсигар и выщелкнул папиросу. - Курите. - Спасибо, во рту от них горько. Закурю сигарету. Они задымили с такой жадностью, будто не курили целую вечность и теперь наверстывали упущенное. Дым стлался низко, над головой, не поднимаясь кверху, висел сизой лентой - к дождю. Суров озабоченно посмотрел на захмарившееся небо, где все еще висели жаворонки и тянули свою тонкую, как ниточка, песню, перевел взгляд на застывший в безветрии дальний лес, откуда медленно плыли тяжелые облака, и подумал, что хорошо бы до грозы успеть вернуться в подразделение, дать людям отдых и самому поспать; он прикинул, что вряд ли это удастся: раньше полудня лично он об отдыхе помышлять не должен - дел еще много. Быков шел медленно, озираясь по сторонам, будто изучал местность. - Разобрались со следами? По быстрому взгляду, каким подполковник окинул его из-под густо нависших бровей, и по тому акцентированному "следами", а не "следом", Суров догадался, что подполковнику что-то известно и что оно, это "что-то", имеет прямое отношение к следу, который сейчас Колосков прорабатывает. - Разбираюсь, товарищ подполковник. Выслал инструктора. Быков быстро обернулся: - Нашли второй след? - Всего один отпечаток, на поляне. - Суров показал рукой вправо. - Карту, - приказал Быков, садясь на траву. - Давайте по порядку. Суров присел над расстеленной картой, принялся подробно докладывать, где обнаружил отпечаток другого следа, как шел по первому следу от Кабаньих троп, поделился мыслью относительно того, что задержанный не настолько пьян, как пробует это изобразить. Быков перенес маршрут на свою карту. - Совершенно верно, - сказал он. - Я не случайно назвал его лошадкой. И вы правильно решили, прикрыв заслоном выход у старой фермы. Тот, другой, которого он перенес на себе через всю пограничную полосу, как раз вышел на ваш заслон, который мы загодя сняли. - Как сняли? Вы шутите, товарищ подполковник! - Отнюдь. Так нужно, Суров. И о том, кроме вас и, разумеется, тех, кто в этом заинтересован из оперативных соображений, никто знать не должен. Так нужно, Суров, - повторил подполковник, поднимаясь. - Для видимости еще минут сколько там поищите - и закругляйтесь. А инструктору прикажите немедленно возвращаться. Быков еще несколько минут пробыл с Суровым, толкуя о задержании, поинтересовался, как вели себя пограничники. Суров ждал: вот спросит о семье. Прощаясь, Быков еще раз предупредил, что отныне над заставой повиснет серьезная обстановка, потому что тот, кого беспрепятственно пропустили в тыл, может уйти из-под наблюдения. Что тогда произойдет, Суров понимал без подробных разъяснений. С сегодняшнего дня и неизвестно до каких пор застава будет находиться в состоянии тревоги. 6 Голов не торопил шофера, но солдату как бы передалось его настроение - вел машину на большой скорости, обгонял попутные, опасно сближался со встречными: разминаясь, они ударяли друг в дружку тугим спрессованным воздухом, как бы отталкиваясь. За спиной Голова сидела жена, Ефросинья Селиверстовна, полная, рано состарившаяся женщина, мелкоглазая, с подсурмленными ресницами и модно крашеными перламутровой помадой губами. Голов ощущал на затылке ее взгляд, представлял ходящие ходуном крылья маленького - картошкой - носа между малиновых щек. Всякий раз, когда его, депутата районного Совета, приглашали на сессию или просто по депутатским делам, у нее в районном городишке отыскивались неотложные, тоже общественные дела, которые не менее успешно решались в областном центре, где они жили. Он понимал наивность ее предлогов - просто ей хочется побыть с ним вместе "на людях". В последние годы они значительно отдалились друг от друга. Он понимал это, однако не пробовал исправить положение, наоборот, всякий раз находил предлог, чтобы не брать ее с собой в поездку. Вчера же, по всей вероятности поддавшись чувству жалости к ней, бездетной и, в сущности, очень одинокой женщине, изменил правилу. - Три минуты на сборы, - отрезал. Она после его слов просияла. - И минутки не надо, я готова. - На ней был надет легкий плащ. Садясь в машину, мельком взглянул в ее разом помолодевшее лицо, и на секунду припомнилась та, давнишняя Фрося, миловидная и стройная, с блестящими, влюбленными в него глазами. Наверное, то, давнишнее, что привиделось на короткое время, еще больше его размягчило. Сегодня, после сессии, еще не ведая о случившемся на шестнадцатой, взял два билета на какой-то дивертисмент заезжих артистов. Была суббота, и он разрешил себе развлечься немного... Билетов было не жаль. Он их просто вышвырнул, когда ему наконец сообщили о событиях на заставе у Сурова. Понимал, что торопиться туда уже незачем - поиск свернут, жизнь, как водится, входит в нормальную колею, нужные решения приняты без него. И тем не менее решил побывать там, на шестнадцатой. Сегодня же, не откладывая, хоть и к шапочному разбору. Сидел рядом с шофером, молча глядел на серую ленту асфальта, на серое небо, затянутое сизыми облаками. К нему привязалось словечко "дивертисмент", вычитанное в афише, повторял его бессчетное количество раз. Они постоянно липли к нему, заковыристые слова, и чем мудренее были, тем быстрее запоминал, часто вставляя в свою не очень правильную речь. - Дивертисмент, - тихо произнес он, будто пробуя на слух новое слово. Солдат чуть скосил глаза. - Что ты сказал? - спросила жена. Он помедлил. - Погода, говорю, хорошая, - буркнул Голов через плечо. - Я серьезно, а ты... - Она обиженно замолчала. - И я не в камушки играю. - Подумал, что домой жену завозить не станет. Пускай добирается автобусом. Девятнадцать километров - не расстояние. Решив ехать прямо к Сурову, Голов оправдывал себя прежде всего перед женой: что с того, что операция удачно завершена? Лично он, ответственный за пограничный отряд в целом, не уверен, что прошла она без сучка и задоринки. Обрести уверенность или выявить эти самые сучки и задоринки, чтобы, по возможности, больше не повторялись, можно, только лично выехав на место. Именно сегодня и представляется такая возможность. Не завтра или через неделю. Такой обстановки давно не случалось на участке вверенного ему, подполковнику Алексею Михайловичу Голову, пограничного отряда. При всей убедительности собственных доводов его не оставляло чувство вины перед женой, нет-нет, а мыслями часто возвращался к прожитым совместно с нею годам. Для него они были восхождением по ступеням служебной лестницы - не взлетом через две-три ступени сразу, а от одной к другой, но неизменно вверх. Для Фроси - кухней, кухней и еще раз кухней, медленным отсчетом ступеней вниз по общественной лестнице. Была виновата в этом сама она - главным образом - и, естественно, он, ее муж и спутник в нелегкой жизни. С годами чувство собственной вины теряло остроту, смывалось временем и растворялось в водовороте огромного количества дел, прибавлявшихся по мере служебного восхождения. Вот, размышлял он, подвалило новое дело - у Сурова. Проворонить такую птицу!.. И думать нельзя. Что значит проворонить? Башку долой за такое. И поделом. Безотлагательно к Сурову. Как гора с плеч свалилась. Сказал жене о своем решении: - Извини, лапочка, у меня нет лишнего времени. Она не сразу нашлась, как-то растерялась, втянула голову в плечи. На миг лицо ее потускнело, сошлись морщины на лбу, сдвинулись к переносице, - видимо, осмысливала услышанное. - А ты как же? - спросила озабоченным голосом. И как бы боясь, что он не поймет вопроса, переспросила: - Как же ты будешь, Леша, вот во всем этом? - В чем? - Ну, все ж новое на тебе: китель, брюки... Хоть бы переоделся, полчаса потеряешь. А что полчаса? Они ж не решают ничего. Верно, Леша? - Не могу! Всяческие дебаты на эту тему - сплошной нонсенс. Абсурд. Подъезжая к границе, Голов почувствовал себя в родной стихии. Он сразу отвлекся от вспыхнувших в нем угрызений совести перед женой, увидел себя окунувшимся в привычный мир хлопот. Конечно, первым делом он выедет к месту обнаружения следов, сам их изучит, пройдет по маршруту нарушителя шаг за шагом, повторяя все его зигзаги, круженья, - до самой копны, из которой его выволок Колосков... Сурову придется дать вздрючку за эти копны. На границе должен быть хороший обзор - и никаких копен. Скосил - убери. Либеральничать нечего. Слава богу, в колхозе достаточно транспорта и рабочих рук. Да, да, вздрючить! Чтобы помнил и за порядком как должно следил. И чтобы другим неповадно было. Дивертисментики не для границы. Он тут же, однако, вспомнил, что копны находятся за пределами погранполосы, и, сразу же успокоившись, переключился на другое, подумал, что, конечно же, Быков на месте отдал необходимые распоряжения Сурову и, должно быть, он, Голов, без нужды едет сейчас на шестнадцатую. Но мысль эту отогнал тут же прочь. Как это без нужды?! Не по прихоти ведь. На уязвимом участке он сам обязан организовать охрану границы. Такое не передоверяют своим заместителям, даже Быкову, с которым живут душа в душу и понимают друг друга без слов. Быков не должен обидеться... Уедет в ближайшие дни на учебу, отправится "комиссар" и вряд ли вернется обратно, повыше заберут, в округ. Голов крепко уважал своего "комиссара", как иногда называл его мысленно, и чувство досады от предстоящего расставания испортило ему настроение. Он даже вполголоса чертыхнулся. - Остановиться? - Водитель не понял его восклицания. Голов, уйдя в свои думы, не сразу услышал, о чем спрашивает солдат. - Зачем? - Ты же приказал, - напомнила жена. И спросила с надеждой в голосе: - Может, домой заедешь? Час роли не играет. Пообедаем вместе. - Беспредметный разговор. Поем на границе, - сказал он довольно резко. И чтобы ослабить слишком сухие, прозвучавшие грубо слова, добавил: - Гроза собирается. На этой карете по суглинку далеко не уедешь. Водитель повернул к автобусной остановке, где в ожидании машины стояло несколько пассажиров. Голов помог жене выйти, придерживая ее за локоть, на прощанье сказал, что, вероятно, останется ночевать на границе, а если не справится со всеми делами, то и следующую ночь проведет на заставе. - Как будто мне привыкать, - вздохнула жена. - Ну, привет, - сказал он и уселся рядом с шофером. - Поехали на шестнадцатую. - К капитану Сурину? - показывая свою осведомленность, но застеснявшись, спросил молодой солдат в новенькой гимнастерке. - К Сурову. Дорогу знаете? - Так точно, товарищ подполковник, начальника штаба возил. "Волга" медленно свернула на жавшийся к лесу разбитый грузовиками пыльный проселок, ее сразу заволокло серым облаком, и шофер, не дожидаясь команды, быстренько поднял боковое стекло, сбавил скорость и наклонился вперед, умело лавируя между выбоин. Голов тоже пригнулся к лобовому стеклу, следя за дорогой и изредка бросая взгляд на солдата - тот словно прикипел руками к баранке, напрягся, ведя машину на малой скорости, оберегая ее от толчков; не ехали - ползли, будто плыли на неровностях исковерканного, переплетенного корневищами лесного проселка. За очередным поворотом дорога пошла несколько лучше, и Голов, приказав ехать быстрее, опустил со своей стороны боковое стекло, закурил, расстегнув китель, откинулся к спинке сиденья. - Устал? - спросил он шофера. - Никак нет, - ответил солдат, не забывая следить за дорогой. Голову нравился этот паренек, вот уже неделю возивший его. Стеснительный, молчаливый сидел, слегка пригнувшись к баранке, следя за дорогой. Коричневая "Волга" катила мимо припудренных пылью кустов можжевельника, подпрыгивала на переплетениях обнаженных корневищ, чиркала днищем о землю, со скрежетом ныряла в выбоины. По небу ползли брюхатые облака, над Черной Ганьчей вовсю громыхало; оттуда, от темной стены сосняка, подсвечиваемого вспышками синих молний, ветер приносил прохладу и запах дождя. - Влипнем мы с тобой, парень. - Голов пригасил окурок. - Никак нет, товарищ подполковник, машина в полном порядке. Доедем. - Это хорошо, когда уверен в технике. Сколько лет водил машину на гражданке? - Три месяца. - Шофер зарделся. - И то стаж. - Голов погасил улыбку. - А побыстрее можешь? - Так точно. - Солдат еще ниже пригнулся к рулю. "Волга" понеслась на большой скорости, и сразу ослабли толчки. Голов расстегнул китель, привалился к спинке сиденья. Он любил вот такие дороги к заставам, глухие, спокойные, с терпким запахом сосняка и тонким ароматом березы. Не глядя на выбоины, въедливую рыжую пыль и корневища, по которым машина иногда прыгает как козел и дрожит крупной дрожью, он отдыхал, думал. Чаще всего в поездке уточнял план своей работы в подразделении, в которое направлялся, перебирал в памяти множество всяких сведений о личном составе, состоянии границы, учебы, службы. У Голова была отличная память, тренированная, вбирающая в себя огромное количество данных, - не станешь же возить с собою несколько общих тетрадей с различными записями. Его вдруг подбросило, ударило головой о потолок. Слетели очки. - Тише, - прикрикнул он на смутившегося шофера. Прикрикнул без раздражения. - Шишек, парень, мне без тебя наставят. - Поднял очки и принялся протирать стеклышки. Темнело не по времени рано. Навстречу машине сплошной завесой двигался ливень. Аспидно-черная туча словно легла на макушки деревьев, низвергая на землю потоки воды. - Вот те, бабушка, дождичек, - невесело пошутил Голов. - Чистейшая аква дистиляти. Посуху успели проскочить мост через Черную Ганьчу. И тут, сразу за рекой, на подъеме, их накрыл дождь. Машина, потеряв скорость, натужно взвыла, с трудом карабкаясь на подъем по глинистой почве и оставляя за собой колею. Косой ливень вызванивал по крыше и левым, от шофера, стеклам. Струи дождя кипели в лужах, дымились паром - земля еще не остыла. Разволновавшись, шофер суетливо вертел баранку, то и дело переключал скорости, хлопал дверцей, оглядывая задние скаты. Голов, кося глазом, видел малиновое ухо шофера. Молчал, покуда не почувствовал, что их сносит куда-то влево и машина сползает назад. - Сбрось газ, - приказал шоферу. - Товарищ подполковник... - Не рассуждать! Он выскочил из машины и сразу набрал полные ботинки воды. Машина медленно сползала по косогору к одиноко стоящей над обрывом сосне с оголенными, повисшими в воздухе корнями. С землей ее связывало всего несколько измочаленных, лежащих поверху длинных и скрюченных корневищ - толкни, упадет. Сильный ветер клонил сосну к обрыву, под которым теперь шумел мутный рыжий поток. Голову было достаточно одного взгляда, чтобы оценить положение: еще пять-шесть минут, и "Волга" ударится о дерево и с ним вместе рухнет с двухметровой высоты в овраг. Кинуть под колесо первое, что попалось на глаза - домкрат, - было делом одной секунды; благо, багажник не был заперт на ключ. Потом Голов схватил лопату и стал бросать под колеса комья глины пополам с галькой, наобум, ничего не видя, потому что очки заливало дождем. Между оврагом и "Волгой" постепенно вырастал оградительный валик. С каждым взмахом лопата становилась тяжелее, дышалось трудно, ломило спину. Да, давненько ему не приходилось по-настоящему трудиться. Шофер, видя, что подполковник выбивается из сил, попытался взять у него лопату, но Голов воткнул ее в землю и, улыбнувшись, сказал: - Славно мы с тобой поработали. Теперь машина была в безопасности. Она стояла в метре от обрыва, упершись в предохранительный валик. Ливень унесся. В разрывах посветлевших и как бы облегченных туч просвечивала синева; впереди, где располагалась застава, образуя над нею арку, сияла огромная радуга. У Голова поднялось настроение. Критически оглядел себя и, добродушно рассмеявшись, сказал: - Хорош гусь. Верно, парень? Солдат охотно откликнулся: - Известное дело, товарищ подполковник. Поохломонились, работаючи. На заставе подгладимся. - Чего? - Поохломонились, значит... Ну, обмундировку сомяли. - Сомяли, - передразнил Голов. - Архангельский, что ли? - Никак нет, вологодский. - Папиросы достань. Шофер принес из машины пачку "Казбека". Голов взял из коробки одну папиросу, закурил. - Говоришь, погладимся? - Так точно, товарищ подполковник. Вот не знаю... Кабы газик, так мигом. "Волга" по такой роздури не потянет. - Много языком болтаешь, парень. Сказал беззлобно, как бы между прочим, затянулся и от легкого головокружения зажмурил глаза. Мокрые, перепачканные глиной штанины противно облегали ноги. Он принялся отжимать их. Потом снял китель, остался в одной майке, перекрещенной на спине шлейками старомодных подтяжек, сбил на затылок фуражку. Солдат следил за ним чуточку встревоженным взглядом. - Оставайтесь здесь, - приказал Голов. - С заставы пришлю за вами. Вышел на дорогу и зашагал. Он знал эту дорогу, как, впрочем, все другие дороги и тропы на своем участке границы, распростертом по территории соседних районов, знал со всеми подробностями, потому что был обязан ориентироваться на них в любую погоду и пору. И потому представлял, как метров через пятьсот свернет строго на запад, на Гнилую тропу, прошагает с полкилометра под густым шатром ельника и попадет на свое детище - дозорную дорогу, отнявшую у него столько нервов и сил. Лет десять назад ему пришла мысль отказаться от традиционного способа проверки границы - ходить пешком. Вдоль границы нужно строить дороги, чтобы ездить по ним зимой и летом, в погоду и непогодь. Так и сказал Голов, тогда капитан, на окружном совещании, сказал к неудовольствию большинства. Одни его подняли на смех, дескать, молодо-зелено - вот и мелет, что на ум взбрело, другие высказались еще резче: афера, рассчитанная на внешний эффект, несбыточная фантазия, третьи, зная, что капитан недавно назначен на высокую должность и в эти края прибыл с морской границы, щадили самолюбие молодого начальника пограничного отряда, но тем не менее откровенно высказались против. И, солидаризуясь с ними, последним выступил генерал Михеев. Говорил более сдержанно, как и полагалось ему по чину, без иронии и излишне энергичных жестов. - В предложение капитана Голова содержится известная целесообразность. Но, к сожалению, не в наших силах поднять сотни километров дорог. К великому сожалению, - заключил он, давая понять, что продолжать беспредметный разговор не намерен. Голов ловил на себе откровенно насмешливые взгляды присутствующих, сочувственные и даже соболезнующие, будто понес сегодня бог весть какую потерю. После заключительных слов генерала поднялся шумок, а он, капитан Голов, самый младший по чину, наперекор всем попросил слова. - Опять о дорогах? - с насмешкой спросил сидевший рядом седой полковник. - Именно о них. - Голов обернулся к соседу. И при общем молчании отчетливо произнес, адресуясь, однако, не к полковнику, хотя в упор смотрел на него, а к генералу: - Дело в том, что я уже почти вдоль всей полосы трассу пробил. - Во сне? - кольнул седой полковник, ехидно жмуря глаза и кривя губы в ухмылке. - Наяву, товарищ полковник. Не понимаю вашей иронии. Зачем вам понадобилось меня перебивать? Полковник вдруг рассмеялся, добродушно и весело: - Где уж нам уж выйти замуж... Генерал шагнул вперед, оборвал полковника: - Капитан дело говорит, и сарказм ваш неуместен. - Он прошел мимо полковника, к Голову. - Надеюсь, ваши километры можно пощупать? - Хоть сегодня. - Отлично! - Генерал пальцем пригладил щеточку усов, с необыкновенной для его возраста легкостью скорым шагом возвратился к столу, взял свою папку с бумагами, фуражку. - Не будем откладывать. Настоящая машинная дорога, оборудованная мостами и ответвлениями, чтобы разминуться двум встречным машинам, взлетала на бугры и спускалась в лощины - чин по чину, не подкопаешься. Голов давал пояснения, иллюстрируя их цифровыми выкладками, справочными данными, с таким знанием дела, словно всю жизнь занимался дорожным строительством. Генерал и командиры частей слушали, записывали, уточняли некоторые данные. Один лишь полковник не достал блокнота, даже когда генерал Михеев будто невзначай поинтересовался, не заболел ли он. Прощаясь, Михеев с благодарностью пожал Голову руку: - Большое дело подняли. Продолжайте... Гнилая тропа оборвалась у широкой просеки. Взору Голова открылась контрольная полоса, залитая в низинка