нова воспряли упавшие было духом. Ополченцы, у которых истекал срок службы, не помышляли больше о том, чтобы покинуть полки, а влившиеся в американскую армию новобранцы резко увеличили ее численность. Опять из Нью-Йорка со своими кораблями спешил напуганный Корнуоллис - напрасно он забыл, что цыплят по осени считают - и снова Англия собирала в Нью-Джерси силы для борьбы с врагом, еще вчера казавшимся не просто истощенным, но уничтоженным. Война, можно сказать, началась сначала. Она со скрипом перевалила через семьдесят седьмой год, с теми же быстро сменяющими друг друга удачами и поражениями; фортуна благоволила, главным образом, британской армии, и надежды американцев вновь истаивали, как вдруг в середине октября они вознеслись до апогея. Генерал Бургонь, стоявший во главе британской Северной армии, был окружен американцами под командованием генерала Гейтса, отрезан от провианта и, не чая дождаться помощи, позорно сдался на милость победителя. Весть об этом вызвала в Англии шок. Король Георг, который своим упрямством вверг в унижение могущественную империю и упускал из рук лучшую колонию, пришлось идти на попятный. В разгневанном английском обществе проявились опасные настроения, и лорд Норт вынужден был выйти в парламент с двумя примирительными биллями. Согласно этим актам король не только уступил во всех спорных вопросах, из-за которых уже было пролито немало доброй британской крови - он предложил много больше, чем просила Америка. Но упущенного не воротишь. Конгресс отказался вести переговоры с королем до тех пор, пока он не выведет из Америки свои войска и не отзовет флот от ее берегов. Почти в это же время Франклин в Париже уговорил Францию признать независимость Америки и заключить с нею договор о наступательном и оборонительном союзе. Таким образом, помимо собственного непокорного отпрыска, на Великобританию ополчился ее извечный враг. И в это скверное положение великую империю завело ослиное упрямство одного-единственного человека чуждых кровей, тщеславию которого было мало царствовать - он возжелал повелевать. Кабинету министров стало ясно, что война на Севере, дважды едва не окончившаяся победой, теперь, бесспорно, проиграна. Все нужно было начинать сначала, и в качестве последнего средства решено было попытаться завоевать Америку с Юга. Англичане перебросили войска из Нью-Йорка во Флориду и усилили ими армию генерала Превоста. Первая задача новой кампании - покорение Джорджии - была сравнительно легковыполнимой, поскольку Джорджия относилась к войне равнодушно. Итак, борьба Англии за возвращение колоний вступила в последнюю фазу осенью 1778 года. В Джорджию вторглись два британских экспедиционных корпуса, в составе которых сражались также беженцы-тори из Южной Каролины. Для американцев кампания началась неудачно. Армия генерала Роберта Хау нанесла им жестокое поражение; британцы заняли Саванну[33]. После этого Превост окончательно завоевал Джорджию и начал готовиться к вторжению в Южную Каролину. Слухи об этом будоражили Чарлстон, когда в начале декабря туда прибыл генерал-майор Бенджамин Линкольн, назначенный командовать армией южных штатов, и сразу приказал войскам выступить на помощь Джорджии. Линкольн вместе с Гейтсом участвовал в операции, завершившейся капитуляцией Бургоня, и ореол той славной победы американской армии поднимал его престиж в глазах каролинцев, хотя полководческий талант генерала этого не заслуживал. Линкольн отличался храбростью, но ему не хватало ни военного опыта, ни воображения, часто способного заменить опыт. Гарри Лэтимер служил теперь главным адъютантом бригадного генерала Молтри. Зарекомендовав себя превосходным организатором, Лэтимер отвечал теперь за все дела по управлению и обеспечению войск. Рождество Лэтимеры встретили вместе с бригадиром в его доме на Брод-стрит, который служил сейчас штаб-квартирой Молтри и одновременно приютом для Гарри и его семьи. Последнее обстоятельство нуждается в нескольких словах пояснения, ибо, следуя за американской армией, мы на время потеряли из вида наших героев. Около года назад, в январе 1778-го, когда Лэтимер участвовал в дальней экспедиции против лоялистов, в городе случился грандиозный пожар; выгорели целые кварталы. Подозревали, что пожар был делом рук тори, во множестве скрывавшихся в Чарлстоне. Прекрасный дом Лэтимера со всей роскошной обстановкой, столовым серебром, картинами и книгами, по которым можно было проследить колониальную историю его семьи, сгорел дотла. Миртль осталась без крыши над головой, и Молтри предоставил ей кров своего дома. Жена Молтри находилась тогда в Вирджинии, так что места хватило и Миртль, и ее слугам - Джулиусу, Ганнибалу и Дайдо. Когда, в конце концов, вернулся Лэтимер, было решено никуда пока не переселяться ибо совместное проживание устраивало и самого генерала: Миртль занималась домашним хозяйством, и, что важнее, Лэтимер, его главный адъютант, всегда под рукой. Поэтому хозяин предложил Лэтимеру пока не съезжать и оставаться гостить в его доме. На следующий день после Рождества Первому и Второму полкам, насчитывающим двенадцать сотен человек, был дан приказ начать начать наступление на Пьюрисберг; двадцать седьмого декабря полки выступили, и по пути к ним присоединился батальон Континентальных войск в пять сотен бойцов. Пьюрисберга достигли третьего января. Армия расположилась лагерем в пределах слышимости вражеских барабанов. Британцы стояли за рекой, чтобы воспрепятствовать противнику, если тот попытается осуществить переправу, а тем временем ждали подкреплений, которые позволили бы им самим при необходимости нанести визит на этот берег. Республиканские войска были достаточно многочисленны, чтобы справиться с Превостом, отбить Саванну прежде, чем он смог бы укрепиться, и отбросить его к своим кораблям. Так бы оно и вышло, но подкрепления, ожидаемые, в свою очередь, Молтри, не прибыли; кроме того, началось дезертирство, сократившее и без того небольшую армию. Ополченцы не страдали недостатком мужества, но отсутствие выучки и дисциплины делало их неуправляемыми, и если их не бросали быстро в бой, то лагерная жизнь вскоре их расхолаживала и они начинали тосковать по дому. Согласно гражданским законам, которым они подчинялись, максимальное наказание, грозившее им за дезертирство - это тягчайшее военное преступление - заключалось в небольшом денежном штрафе, поэтому ничто не могло удержать ополченцев в строю, когда им что-то не нравилось. Такова была политика американских лидеров, поневоле вынужденных проявлять осторожность. Сначала для американцев под Пьюрисбергом все складывалось хорошо. Экспедиция, снаряженная Превостом для захвата форта на острове Порт-Ройял, была перехвачена Молтри и разбита наголову. Британцы понесли огромные потери. Эта первая победа, одержанная почти сразу вслед за прибытием из Северной Каролины в последний день января генерала Джона Эйша с корпусом в двенадцать сотен штыков, вселила в людей уверенность и оптимизм. В середине февраля выше по течению Саванны, у городка Огасты была одержана победа над крупным отрядом каролинских и джорджианских тори полковника Бойда, спешившим на соединение с британскими силами. С присущими им жестокостью и фанатизмом зеленые мундиры Бойда сеяли по стране смерть и разрушения, круша и сжигая все на своем пути, пока внезапно их карательная экспедиция не была прервана каролинцами под командованием полковника Пикенса. Незадолго до этого Гарри Лэтимер вернулся в Чарлстон вместе с Молтри, которого Линкольн и Ратледж вызвали для обсуждения проблему набора подкреплений, необходимых в случае решающего наступления на Превоста. Джон Ратледж был наделен теперь огромными полномочиями не только в гражданских делах. В военных вопросах он тоже пользовался практически неограниченной властью. Второе назначение Ратледжа на пост губернатора произошло сравнительно недавно. Год назад он понял, что провозглашенная в Декларации Независимости новая политика, которую Ратледж вместе со многими другими склонен был считать временной мерой, направлена на достижение окончательного и бесповоротного отделения от Великобритании, и ушел в отставку. В течение года губернатором штата был Ролинс Лаундс, но с перемещением театра военных действий в южные провинции он тоже подал прошение об отставке, чтобы уступить место человеку, лучше разбирающемуся в военных делах. Колебания Ратледжа тем временем прошли, он успел привыкнуть к восторжествовавшим в Америке идеям и согласился принять должность, которую ему буквально навязывали все те, кто правильно оценивал его огромную работоспособность и кристальную честность. Губернатор ничего не упускал из виду, и во время второй беседы с Молтри, состоявшейся в доме Ратледжа на Брод-стрит, генерал пришлось пережить несколько неприятных минут. Губернатор рассказал о шагах, которые он предпринял, затем они обсудили мероприятия по набору дополнительных войск, после чего Ратледж объявил о своем намерении лично отправиться в Оринджберг и разбить там лагерь на три тысячи человек, хотя он ума не приложит, откуда взять эти три тысячи. Возможно, к этому дню Ратледж уже разработал свой великий стратегический план. С его помощью он рассчитывал уничтожить армию Превоста, нанеся британцам второй после поражения Бургоня удар, от которого им уже не оправиться. План был та тщательно засекречен, что даже сегодня представление о нем можно получить, лишь глубоко проанализировав военную корреспонденцию, приказы и распоряжения тех времен и внимательно изучив каждое слово, каждый намек, содержащийся в них между строк. Это был вдохновенный и тщательно сбалансированный замысел, успех которого целиком и полностью зависел от того, удастся ли ввести врага в заблуждение, чтобы потом преподнести ему сюрприз; поэтому сохранение тайны имело первостепенную важность. И тайну свою Ратледж хранил так, что даже абсолютно надежному, близкому ему человеку - Молтри - он не позволил себе сделать ни малейшего намека, и даже Линкольн ничего не знал о том, что было на уме у губернатора. Однако вскоре предстояло доверить секрет еще, по меньшей мере, одному человеку. Так или иначе, но Ратледж будет вынужден предпринимать какие-то действия, и проницательный наблюдатель сможет сделать достаточно близкие к истине выводы и разрушить его планы. Ратледж потерял покой и сон; его мучило сознание, что город все еще кишит предателями и тори, затаенная злоба которых еще сильнее возросла после конфискации их имущества в пользу штата. Он подозревал всех, кто его не поддерживал, и, храня свою грозную тайну, как водится, начал бояться собственной тени. Это и послужило причиной, по которой Ратледж затеял с Молтри неприятный разговор. - Хочу обсудить с тобой еще один вопрос, - сказал он. Ратледж говорил спокойно, но как-то очень странно. Молтри вынул изо рта трубку и уставился на губернатора, сидящего за письменным столом. Генерал только сейчас впервые обратил внимание, как пожелтело и осунулось лицо друга, как он похудел. - Уверен ли ты, что поступил разумно, - продолжал Ратледж, - позволив миссис Лэтимер остаться в твоем доме, который фактически служит твоей штаб-квартирой? Генерал опешил. - Какие тут, к черту, могут быть возражения? - На мгновение он едва не подумал, что Ратледж намекает на его нравственность в отсутствие жены. - Нам нельзя забывать об осторожности. Тем более, если речь идет об особе сомнительной лояльности. Ведь в непосредственной близости от штаба всегда можно собрать обрывки информации... - Бог мой! - воскликнул Молтри. Его изумление и негодование были так велики, что он перешел на официальное обращение. - Ваша светлость намекает, что миссис Лэтимер - вражеский агент? - Если б я так думал, то не намекал бы - я бы настаивал. Нет, Уильям, я имел в виду не больше и не меньше того, что выразил словами. Полагаю, я выразился ясно. - Ясно? Да, проклятье, куда уж ясней. Неясно только, почему ты вообще завел об этом речь. Должна же быть какая-то причина. Или это просто паника? - Я никогда не поддаюсь панике. - Но... но... - Молтри не знал, удивляться ему или злиться. - Миртль - жена моего главного адъютанта, человека такого же верного и надежного, как я сам. Каждый поступок его жизни доказывает... - Я не сомневаюсь в верности майора Лэтимера. Но следует помнить, что его жена - также и дочь Эндрю Кэри, самого озлобленного тори в Каролине. Молтри рассмеялся и снова взялся за трубку. Ему показалось, что он понял смысл опасений Ратледжа. - Ерунда, - сказал он, выпуская клуб дыма. - Тебя подводит память, Джон. Миссис Лэтимер полностью порвала со своим отцом. Он питает к ней такую же лютую ненависть, как и к самому Гарри Лэтимеру. - Тогда почему, - спросил Ратледж, - она его посещает? - Посещает отца? - Трубка опять очутилась в руке у генерала, так и оставшегося с открытым ртом. Он наморщил лоб и добавил с ноткой недоверия: - В Фэргроуве? Ратледж медленно покачал головой. - Нет, не в Фэргроуве, а здесь, в Чарлстоне, в его доме на Трэдд-стрит. Военная необходимость заставила нас в конце декабря конфисковать Фэргроув, и он до сих пор в наших руках. Кэри поносил нас тогда в таких выражениях, что по законам военного времени мы, можно сказать, имели право его повесить. От бешенства или по какой другой причине его подагра разыгралась так, что добралась до жизненно важных органов, и две недели он был на волосок от смерти. - Губернатор побарабанил пальцами по столу. - Он избавил бы нас от многих хлопот, если бы преставился. Но ты, верно, замечал, Уильям, что те, кто причиняет окружающим одно беспокойство, как правило, поразительной живучи. Н-да... Так вот, месяц назад он поправился и с тех пор развивает бурную деятельность, завалив работой своего управляющего, старого Фезерстона - еше одного нашего "друга". Торговые суда Кэри курсируют взад-вперед, вывозят урожай с дальних плантаций и разные другие товары. Еще предстоит выяснить, что они ввозят взамен. Хочет ли он, окунувшись в свою коммерцию, спрятаться от окружающей действительности, или маскирует торговлей другие намерения, я ответить не готов. Но я держу его под наблюдением, Уильям. Кроме лиц, известных как откровенные тори, его посещали только несколько деревенских торговцев - все они, естественно, находятся у меня под подозрением. И теперь, вот, его дочь... - Ратледж не закончил и вздохнул; его круглые совиные глаза серьезно и неотрывно глядели на Молтри. - Если бы она не жила в твоем доме, я не стал бы ломать над этим голову. Молтри вскочил так резко, что приступ подагры заставил его снова плюхнуться на стул. - Тебе так и так надо ее поберечь, - Генерал был подчеркнуто презрителен. Он снова поднялся, на сей раз более успешно. - Если бедная девочка ходит к отцу, это означает лишь то, что они, наконец, помирились, и этому можно только радоваться. Негоже жить с неснятым отцовским проклятием, каким бы ни был этот отец. А что до остального... - он отмахнулся, - мираж! Но я разберусь в этом. Я спрошу ее. - И поинтересовался, показывая, что желает сменить тему: - Что-нибудь еще? - Да. Раз уж ты собираешься ее расспрашивать, то поинтересуйся заодно, не знает ли она что-нибудь о человеке по имени Нилд, Джонатан Нилд. - Кто это? - Один из визитеров Кэри. За последний месяц он дважды был в городе: однажды, когда Кэри болел, и еще раз третьего дня. Он представился вирджинским квакером[34] и выглядит провинциалом. Хотелось бы побольше разузнать о мистере Нилде. - Но твои люди, как мне кажется, не позволят шляться туда-сюда кому попало? - Конечно, нет. Документы мистера Нилда изучены, они в порядке. Пропуск подписан самим Вашингтоном. - И что его сюда привело? - Он продает табак со своих плантаций. - Почему в Чарлстоне? - Сэру Эндрю на вывоз. Он утверждает, что издавна торговал с Кэри, а сейчас надобность в этом намного возросла, поскольку Чарлстон - один из немногих портов, открытых для торговли. - Вполне правдоподобное объяснение. - Да. Однако... я ему не верю. Интуитивно, полагаю. Non amo te, Sabidi[35]... понимаешь? Так что, если будешь разговаривать с миссис Лэтимер, спроси, что ей о нем известно. - Ладно. Но навряд ли она знает больше, чем ты, - Молтри встал. - Я пойду. - Тяжело опираясь на трость, он поплелся к двери и, подойдя к ней, оглянулся через плечо. - Если тебя гложут подозрения насчет Кэри, почему бы не облегчить себе жизнь, посадив его в кутузку? У тебя и так забот полон рот, а ты волнуешься по пустякам. Ратледж склонил голову набок. - Это не так просто, как тебе кажется. Тори причиняют мне массу хлопот, но я не хочу спровоцировать взрыв. Я не хочу гражданской войны ни в городе, ни в провинции. Молтри нашел это настолько забавным, что начал издавать какие-то булькающие звуки. - Боже мой! Что за рок преследует чарлстонских губернаторов! Из боязни нарушить мир они никогда не делают того, что следует делать ради его укрепления. Экий причудливый парадокс, Джон. - Слишком причудливый, чтобы быть смешным, - сказал Ратледж. Сейчас его нелегко было позабавить. Глава V. Джонатан Нилд Известная нам правдивость Ратледжа и знание дальнейших событий не дают основания усомниться в том, что его подозрения относительно посещавшего сэра Эндрю квакера были чисто интуитивными. Интуиция губернатора была воистину тонкой. Но прежде - несколько слов о том, каким образом произошло примирение Миртль с отцом. После своего вынужденного возвращения в город Кэри слег. Вызванный к нему доктор Паркер определил состояние как почти безнадежное. Имея понаслышке представление об отношениях отца с дочерью, добрый доктор и друг семьи прямо от баронета отправился к Миртль с известием о его болезни. Он собирался уговорить миссис Лэтимер забыть обиды и скрасить тяжелые для отца дни заботами и любовью, что поможет ему выкарабкаться или, по меньшей мере, облегчит его кончину. Но уговоров и не требовалось; Миртль только сомневалась, примет ли отец ее заботы. Врач успокоил: сэр Эндрю настолько слаб, что отказать просто не сможет. И вот, с молчаливого согласия старого Римуса, заплакавшего от радости при виде молодой госпожи, она подошла к постели отца. Кэри лежал в забытьи, и Миртль принялась ухаживать за ним с той же самоотверженностью, которую проявила около трех лет тому назад, выхаживая раненого Гарри. Четыре дня и три ночи, пока не наступил кризис, она почти бессменно дежурила в комнате. Наконец отец пришел в сознание. Тогда Миртль удалилась, предоставив доктору Паркеру и Римусу рассказать обо всем баронету и умолить его принять ее. - Без Миртль, сэр Эндрю, мои лекарства были бы бессильны, - убеждал его доктор. - Она спасла вам жизнь. - Так, так, - насмешливо сказал неукротимый старик. - Но кто ее об этом просил? - Я, - ответил доктор Паркер. - Вы? Вы. Ну и ну! Хм! Это непозволительная вольность с вашей стороны, Паркер. - Я хотел спасти вас, сэр Эндрю. Или это вы тоже считаете непозволительной вольностью? - Пф! Пф! - нечленораздельно выразил свое раздражение баронет. Характер у него и раньше был не сахар, а в последние годы испортился настолько, что служить этому старому упрямому брюзге все считали неблагодарным занятием. - Вам за это платят. А вот присутствие здесь миссис Лэтимер по вашему настоянию - это уже нахальство. Доктор сдержался. - Ваша дочь, сэр... - Проклятье! - перебил Кэри с поразительной для немощного больного злобой, - Вам разве не известно, что у меня нет дочери? Вы что, английского языка не понимаете? В чем дело? Полагаю, под моей дочерью вы подразумеваете миссис Лэтимер. Допустим. Но я не желаю водить знакомство с миссис Лэтимер. То, что она мне навязалась, когда я был не в состоянии ее выгнать - дерзость с ее и вашей стороны. И больше на эту тему говорить я не желаю. Он сказал, как отрезал; боясь его переволновать, доктор удалился и, расстроенный, зашел к Миртль в другую комнату. - Надо набраться терпения. Я еще сумею его переломить, - утешал он ее, содрогаясь в душе от перспективы повторно испытать на себе христианские добродетели сэра Эндрю. - Необходимо только подождать, пока он окрепнет. Возможно, это произойдет завтра или послезавтра. Миртль пришла назавтра, но и в этот, и на следующий день доктор отговаривался выдумками о неудаче и надеждами на будущее. Между тем отец быстро восстанавливал свою силы, начал заниматься делами и даже принял одного деревенского торговца. На третий день Паркер встретил Миртль с таким сияющим лицом, что она сразу поняла: свершилось чудо - отец согласен увидеться с нею. Сэр Эндрю сидел на постели полулежа, обложенный подушками. Миртль сразу заметила, как изменили его последние четыре года. Он был уже не так грузен, а после болезни выглядел совсем изможденным. Из светло-голубых глаз исчезла теплота; губы кривились в кислой улыбке. Миртль опустилась у кровати на колени. - Отец! Дорогой отец! Он заговорил мирно, однако с примесью желчи. - Паркер сказал, что ты спасла мне жизнь. Ну, ну! Странно, что ты соблаговолила позаботиться обо мне после того, как ограбила, лишив меня всего самого дорогого. Но... я прощаю тебя, Миртль. Наверное, я требовал слишком многого. Я переоценивал тебя. - Отец! - Вот и все, что она смогла произнести. Молча Миртль взяла руку отца, и он ее не убрал. Миртль вовсе не удивила такая форма отцовского прощения - словно нехотя, через силу. Она знала его неуступчивую натуру и была счастлива уже восстановлением мира. Как много ей хотелось рассказать отцу, и прежде всего об Эндрю, его внуке, названном в его честь. Но сейчас об этом не могло быть и речи: поведение баронета не допускало проявлений нежности и теплоты. Сэр Эндрю задал несколько вопросов. Сначала он довольно равнодушно осведомился о ее здоровье и о том, как поживает Дайдо. Затем посокрушался об отнятой плантации, о рабах, присвоенных правительством мятежников для своих работ, и о других делах, весьма далеких от того, о чем могли бы говорить любящие отец с дочерью после затянувшейся разлуки. Он производил впечатление человека, который, соблюдая приличия, поддерживает пустой разговор. Но и это продолжалось недолго. Вскоре он сказался утомленным, однако выразил пожелание, чтобы она пришла завтра. Миртль едва ли не с облегчением вырвалась от него и по пути домой размышляла, не лучше ли было оставить все по-старому, чем добиваться вымученного, искусственного примирения. Именно таким оно ей теперь представлялось. Назавтра, однако, она застала его в лучшем расположении духа - очевидно, здоровье его пошло на поправку. Сэр Эндрю начал вставать и встретил дочь, сидя в мягком кресле, облаченный в халат. Он улыбнулся в знак приветствия, и на этот раз беседа началась с того, о чем Миртль вчера так не терпелось рассказать. Баронет пожелал узнать о внуке и со слабой улыбкой на устах внимал ее материнскому красноречию. Когда он услышал, что мальчика зовут Эндрю, губы деда растянулись вширь, и Миртль опрометчиво приписала это его радости. Следующие слова сэра Эндрю разрушили иллюзии. - Думала меня этим умаслить, а? Чтобы я сделал его моим наследником? - колючие глаза впились в нее из-под кустистых бровей. Дочь вздрогнула, как от удара хлыстом. - Отец! - взмолилась она, а сэр Эндрю, брызнув слюной, издал какой-то кашляющий смешок. - Это недостойно - приписывать мне такую расчетливость. К тому же, состояние Гарри гораздо больше, чем нам необходимо для жизни. - Не обязательно так будет всегда, - сварливо заметил баронет. - Когда закончится война, а мятежники будут разбиты и усмирены, каждому, кто поднял руку на своего короля, предъявят счет. Но я рад, что ты не рассчитываешь на наследство. Потому что я решил распорядиться им по-своему. Все, чем я буду обладать к моменту смерти, отойдет твоему кузену Роберту. Это акт элементарнейшей справедливости, воздаяние по заслугам добродетели и, в то же время, наказание за недочернее поведение. Миртль снова сжалась, словно отец дал ей пощечину. Деньги тут были ни при чем, но сам факт лишения родительского наследства делал ее в глазах общества отверженной. - Ну? - спросил Кэри, не дождавшись ответа, - что ты на это скажешь? - Ничего, отец. - Она храбрилась, стараясь ничем не выдать своей обиды. - Если такова твоя воля - я согласна. Если же лишение наследства станет последним моим наказанием, то я более чем согласна. - Так, так, - пробормотал отец. - Ладно, ладно! Я сказал это только затем, чтобы проверить, насколько искренне ты смирилась. Рад, что ты так хорошо выдержала эту проверку, Миртль. Очень рад. - Он одарил ее улыбкой, но она легко распознала жалкую попытку обмана. В голосе отца звучала фальшь; он явно сожалел о том, что у него вырвалось, и теперь нащупывал пути к отступлению. Однако Миртль по доброте душевной вообразила, что он раскаивается за беспричинный выпад. Затем сэр Эндрю поинтересовался, как поживает Гарри; для Миртль это было совершеннейшим сюрпризом. Она сдержанно отвечала на его вопросы - где Гарри был и чем занимался, боясь увлечься и снова разжечь отцовскую злобу. Когда отец вытянул из нее, что Гарри уехал в армию Линкольна, охранявшую переправу через Саванну, он громко рассмеялся: - Ха-ха! Неужто эти оборванцы думают удержать Превоста? - Он фыркнул. - Это смехотворно! Сколько их там - жалкая горстка? - Я не уверена, но думаю, что, по меньшей мере, тысяч пять, - ответила она. - Пять тысяч! - Сэр Эндрю не скрывал издевки. Миртль покраснела, будто отец измывался над самим Гарри. Защищая мужа, она поспешно начала уверять, что это временно, что армия скоро будет усилена. - Они вербуют добровольцев в Северной Каролине и где-то еще. - Э-э! Быдло. Думаешь, эта деревенщина устоит против обученных солдат? Банда плохо вооруженных оборванцев! Им и боеприпасов-то, верно, не хватит... Складывалось впечатление, что он ждал ответа. Но ей нечего было возразить, ибо Миртль не была осведомлена о положении дел. Ее молчание заставило отца спросить прямо: - Сколько у них артиллерии? Ведь, в конце концов, все решает артиллерия. Сколько у них пушек, что они так самоуверенны? Ну, что? Нечего сказать! - В его словах слышался вызов, и если бы она обладала информацией, то доказала бы, что его презрение неуместно. Как бы то ни было, она вынуждена была ответить, что не знает. - Она не знает! - недобро воскликнул сэр Эндрю. - Ха! И ты хочешь меня убедить, что это отродье способно остановить британскую армию! - Точно такое же отродье остановило вашего Бургоня, - сказала уязвленная насмешками Миртль. Отец пришел в неописуемую ярость, и она пожалела о своей колкости. Но тот быстро остыл и под конец был с нею даже ласков, просил поскорее приходить и стоически вынес прощальный поцелуй. Спускаясь по лестнице, Миртль увидела со спины мужчину, направлявшегося через холл в столовую. Он шел быстрым военным шагом. Фигура и походка этого человека были настолько знакомы Миртль, что она на секунду замерла в изумлении, а в следующее мгновение устремилась вниз по лестнице, окликая человека на бегу: - Роберт! Кузен Роберт! Мужчина остановился и обернулся. Миртль приблизилась к нему... и тут же отпрянула, пораженная. У этого человека были длинные черные волосы, свисавшие, как уши спаниэля, "индейский" загар и странный, бессмысленный взгляд, в котором, казалось, навсегда застыло изумление. Такое впечатление создавалось из-за полного отсутствия бровей. Нижняя часть лица незнакомца пряталась в густой черной бороде, необычайные размеры и неопрятность которой придавали ему вид человека, только что выбравшегося из лесной глуши. Одет он был в коричневое платье старомодного покроя из сукна домашней выделки, какой предпочитают квакеры. Квакерскими были также круглая черная шляпа, льняная косынка на шее и стальные пряжки на тупоносых башмаках. Он заговорил гнусавым, грубым голосом: - Мадам, мое имя Джонатан, а не Роберт. Джонатан Нилд. Она пристально вгляделась в его темно-карие глаза, которые флегматично уставились на нее, смутилась и сконфуженно засмеялась. Воображение сыграло с нею шутку. - Простите, сэр. Я обозналась. Он молча поклонился, повернулся и продолжил свой путь. Но как только он сделал несколько шагов, иллюзия вернулась. Прикованная к месту, Миртль, не отрываясь, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в столовой; но даже после этого перед глазами у нее стояла эта фигура и эта походка, неуловимо напоминавшая Роберта Мендвилла. Внезапно ее неодолимо потянуло пойти за ним. Он только что уселся за стол, и Римус стоял за спинкой его стула, когда она ворвалась в комнату. Нилд поднял глаза в немом вопросе. Она остановилась, как вкопанная. Невероятно. Этот человек не был Робертом Мендвиллом. Но эта спина, эта характерная осанка... - Оставь нас, Римус, - коротко приказала она. Негр заколебался, и его неожиданная нервозность послужила верным подтверждением ее подозрений. Римус покосился на незнакомца, показав белки глаз и, видимо, ожидая от него дополнительных указаний. - Делай, что велят, - прозвучал гнусавый голос; Римус стушевался и нехотя вышел. Когда они остались вдвоем, Миртль, борясь с охватившим ее волнением, приблизилась к самому столу и, стараясь говорить спокойно, спросила: - Что все это значит, Роберт? - Я уже сказал тебе, мадам, меня зовут Джонатан. - Вам ни к чему повторять эту ложь, - ответила она. - Я узнала вас. Не пойму, что вы с собой сделали, но в том, что вы - Роберт Мендвилл, я уверена так же точно, как в том, что я - Миртль Лэтимер. Он мягко улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы, блеснувшие в черном клубке бороды, и покачал головой: - У тебя разыгралась фантазия, мадам. Говорю тебе, я - Джонатан Нилд, плантатор, и приехал сюда к сэру Эндрю Кэри по делам торговли. - Ах, вот как! И чем же вы торгуете? Она прищурилась, словно целясь из пистолета, и явная насмешка, сквозившая в ее словах и свидетельствующая о ее осведомленности, немного его насторожила. Но на его поведении это заметно не отразилось. - Табаком, мадам. Я табачный плантатор из Вирджинии. - Из Вирджинии. С таким произношением? - Родился я не в Вирджинии, мадам. - Первое правдивое слово, которое вы произнесли. Я достаточно хорошо знаю, где вы родились, и мне достаточно хорошо известно, чем вы торгуете с моим отцом. - Краска негодования залила ей щеки. - Теперь я понимаю, почему он вдруг проявил интерес к Гарри и зачем все эти вопросы об армии Линкольна, ее численности и количестве пушек. Вы - шпион, капитан Мендвилл. Вот торговля, которую вы ведете. - Мадам, твои оскорбления меня не задевают, поскольку меня не касаются. Ты спутала меня с кем-то другим и нелепо упорствуешь в своем заблуждении. Миртль топнула ногой. - Хорошо же. Вам будет предоставлена возможность убедить в этом губернатора. Угроза, к ее удивлению, на него никак не подействовала. Он развел руками и сказал с мягкой укоризной: - Я уже сделал это, мадам. Чужеземцы не имеют права свободного въезда в эту страну, пораженную проказой безбожной войны. Ваш губернатор уже вызывал меня, и документы, удостоверяющие мою личность, лежали перед ним. Уверяю тебя, мадам, они его вполне удовлетворили. Миртль чуть подалась вперед. - Может быть. Но так ли они безупречны? А их изучат заново и гораздо более тщательно, как только я скажу губернатору, что узнала в вас Роберта Мендвилла. - Надеюсь на усердие помощников губернатора, мадам. А ты совершишь бесполезную глупость. - Даже если я предложу им сбрить вашу бороду и отмыть лицо? Последовало молчание, в продолжение которого темные глаза задумчиво изучали Миртль; она была решительна и тверда. Он вдруг пожал плечами и рассмеялся, сбрасывая маску. - Сдаюсь, Миртль, - объявил он своим нормальным голосом. - У вас слишком острое зрение. Лучше сдаться вам, чем губернатору Ратледжу. Мендвилл легкомысленно вообразил, что она его только пугала, заставляя раскрыться и желая тем самым убедиться в собственной проницательности. Однако его признание ее не смягчило. - Одно предполагает другое, - холодно сообщила она. - Как?! - испуганно вскричал Мендвилл. - Ты предашь меня, Миртль? - А разве вы здесь не для предательства? - Нет, - возразил он убежденно, - не для предательства. - Для чего же тогда? - Как для чего? - обиделся он. - Вы забыли, в каком состоянии был ваш отец? Как только меня известили об этом, я поспешил сюда, чтобы помочь сделать все, что в моих силах. Мое беспокойство было оправдано, ведь рядом с ним не было ни одного родственника, который мог бы утешить его перед возможной кончиной. Вот и вся моя вина, Миртль. Но Мендвилл опять просчитался, надеясь смягчить ее этой трогательной историей. - Вы говорите, что получили сообщение о болезни моего отца. Это означает, что вы поддерживали с ним связь. - Почему бы и нет? В конце концов, мы родственники. Неужели есть нечто предосудительное в нашей переписке? Вспомнив заявление отца о том, что Мендвил станет его наследником, Миртль видела в этом одно из объяснений появления капитана в доме, однако все равно во всем этом оставалось нечто неясное и настораживающее. - Когда вам сообщили? - Месяц назад. - И в это время вы находились... - На Саванне, у Превоста. Я и сейчас у него служу. Сначала я был у Клинтона, но перешел к Превосту, когда его армия получила приказ идти на Юг. Миртль презрительно поджала губы. - И вы собираетесь меня убедить, что за месяц отрастили такую бороду? Даже меньше, чем за месяц - ведь вы, должно быть, здесь уже с неделю. - Я этого не утверждал. - Тогда как согласовать это с историей, которую вы тут поведали? Он задержал на ней слегка удивленный взгляд и заметил раздраженно: - Вы чересчур прагматичны, чтобы меня понять. - Ровно настолько, чтобы понимать, в чем мой долг, капитан Мендвилл. Он старался не показать виду, что встревожен. - Долг перед кем, Миртль? Существует ваш долг перед отцом, перед семьей; возможно, отчасти даже передо мной, - Мендвилл говорил спокойно, почти смиренно. - А как быть с долгом перед мужем? Или вы забыли, что я жена майора Континентальной армии Лэтимера? Темно-карие глаза Мендвилла подернулись грустью. - Раз вы считаете мою выдачу своим непременным долгом, я дам вам последнее доказательство своего расположения: я подчинюсь неизбежному. Только не слишком ли суровое это будет наказание за любовь к вашему отцу, которая привела меня сюда - в логово льва. Я знал, Миртль, что рискую жизнью, но и помыслить не мог, что приму смерть от ваших рук. Она смягчилась. Он разбудил воспоминание о прошлом, обо всем, чем она обязана Роберту и чем ему обязан Гарри. Правда, Гарри, ослепленный предубеждением, этого не признавал, что служило источником постоянных разногласий в первое, несчастливое, время их семейной жизни. Однако Миртль всегда верила, что Мендвилл неоднократно защищал Гарри и что именно благодаря влиянию кузена на лорда Уильяма Гарри получил отсрочку, позволившую ему уехать из Чарлстона после дела Фезерстона. - Что же мне делать? Будь я уверена, что вы приехали не шпионить... Но я не могу. Здравый смысл подсказывает, что вы здесь как раз за этим; если я вас не выдам, то стану соучастницей. - А если выдадите, то палачом, - грустно улыбнулся он. - Бедная Миртль! Я понимаю, для вас это трудный выбор. То есть, я надеюсь, что он трудный. Надеюсь, что вам нелегко погубить жизнь человека, который с готовностью пожертвует ею ради вас. - Тут Мендвилл сменил тон и заговорил серьезно и убедительно, словно с единственной и беспристрастной целью помочь ей разобраться. - Послушайте меня, Миртль. Вы говорите, я здесь, чтобы шпионить. Но какой в этом смысл? Что здесь можно разведать такого, что нам не известно? Какие я мог бы добыть сведения, способные повлиять на ход событий и на то, что скоро неизбежно случится? - А что должно случиться? - спросила она, затаив дыхание. Он терпеливо, голосом, исполненным сожаления, разъяснил: - Превост настолько силен, что прорвется к Чарлстону когда только пожелает. Кто ему противостоит? Горстка надежных континенталов и толпа недисциплинированных ополченцев под предводительством неумелого командира. На всякий случай, чтобы действовать наверняка, Превост ждет подкрепления. Оно прибудет через месяц, самое позднее через два, и тогда начнется наступление. Вот и все. Через два месяца британская Южная армия займет город - в этом можете быть уверены, ибо задержать наше наступление некому. Допустим, что я в самом деле шпион. Могут ли любые собранные мною сведения изменить или предотвратить такой финал? Ответьте сами на мой вопрос, Миртль. Спросите себя, какой перевес получат друзья вашего мужа, если они схватят меня и расстреляют либо повесят? И еще спросите себя, не выгоднее ли в час вступления Превоста иметь среди его близкого окружения такого верного и преданного друга, как я? Мне уже доводилось прежде спасать вашего мужа, хоть вы и не догадываетесь, чем я при этом пожертвовал. - Пожертвовали? О чем вы говорите? Капитан прикинул что-то в уме и решился. Знание людей придало ему уверенности: не родилась еще на свет женщина, которую оставило бы равнодушной признание в любви. Это не принесет никакого вреда, но может оказаться полезным. - Я говорю о том, Миртль, что вы были тогда и до сих пор остаетесь самым дорогим для меня человеком. В те незабвенные, счастливые дни, когда я впервые с вами познакомился, когда я часто бывал в Фэргроуве, мир сильно изменился для Роберта Мендвилла. Вряд ли такое когда-нибудь повторится. Я с радостью отдал бы за вас свою жизнь; я любил вас так преданно и бескорыстно, что готов был подарить жизнь другому человеку, чтобы он смог потом отнять вас у меня. Вот почему... - Нет, Роберт! - воскликнула она, и Мендвилл понял, что достиг цели. Румянец сошел с его лица, мгновенно ставшего бесстрастным. - Роберт, я не знала... я никогда не подозревала... - Напрасно я вам признался. На меня что-то нашло, я не мог противиться порыву. Бог свидетель, как часто мне приходилось сдерживаться в прошлом. Простите меня. - О, что мне делать, что мне делать? - ломая руки, твердила Миртль. В муках сомнения и нерешительности она не находила себе места. - Ну, это-то как раз просто, - сказал капитан. - За услугу, оказанную Гарри, отплатите услугой мне. Подарите мне ту же отсрочку, что дал ему я, ту же возможность уехать. Благодаря моему вмещательству у него было двое суток - мне достаточно одних. Если я до завтра не уеду, выдайте меня губернатору. Или я прошу слишком многого? Коли так... - Нет, нет, Роберт, - Миртль запнулась, глядя на него. - Если... если я сделаю это... если я сейчас позволю вам скрыться и не скажу никому ни слова... дадите ли вы со своей стороны слово, что никогда не вернетесь в Чарлстон и не будете поддерживать связь с моим отцом, пока не кончится война? - Да, я не вернусь. Охотно и от всего сердца даю вам слово. Но что касается связи с вашим отцом... - Вы должны обещать мне, должны. Поверьте, это самое меньшее, на что я могу согласиться. Он склонил голову. - Хорошо. Я обещаю. Я уеду сегодня вечером. Как мы помним, это произошло еще тогда, когда Молтри с Гарри Лэтимером были под Пьюрисбергом. Глава VI. Наступление Превоста После беседы с Ратледжем Молтри поехал домой. Суета на улицах была совершенно иной, нежели кипевшая здесь в