го брата налилось желчью. Со злобным ворчанием он пнул ногой бурого пса, и гончая, взвизгнув, отлетела в угол. - Ну? - заорал король. - Что еще? Могу я хоть минуту побыть один? Когда меня, наконец, оставят в покое? Что на этот раз, черт возьми? Чего тебе надо? Водянисто-зеленые глаза Карла сверкали, а правая рука то стискивала, то разжимала рукоятку кинжала на поясе. Пораженный неожиданной свирепостью брата, молодой герцог стушевался. - Ничего, ничего. Я зайду в другой раз, если я вас потревожил. - Он поклонился и исчез, провожаемый зловещим хохотом. Д'Анжу знал, что брат его не жалует, и боялся Карла, но тем яростнее было его негодование. Герцог направился прямиком в покои своей матери, чтобы пожаловаться ей на поведение короля. Генрих ходил у Екатерины в любимчиках и всегда мог рассчитывать на сочувствие. - Все это дело рук мерзкого адмирала, - заявил он в конце длинной тирады. - Шарль всегда такой после общения с Колиньи. Екатерина Медичи погрузилась в размышления. - Шарль - это флюгер, - сказала она, подняв свои сонные глаза. - Любой подувший ветерок вертит им как угодно, и тебе давно следовало бы это знать. - Она зевнула, и каждому, кому не известна была ее манера постоянно зевать, могло показаться, что предмет разговора королеве абсолютно безразличен. Они были одни в уютной, увешанной гобеленами комнатке, которую Екатерина называла своей молельней. Полная, все еще красивая королева-мать возлежала на кушетке, обитой розовой парчой, а д'Анжу стоял у окна. Он снова разглядывал свои руки, которые старался пореже опускать вниз, чтобы кровь не приливала к ним и не портила их восхитительной белизны. - Адмирал пытается ослабить наше влияние на Шарля, а сам влияет на него все сильнее, - возмущенно сказал Генрих. - Можно подумать, я этого не знаю, - последовал сонный ответ. - Пора положить этому конец, пока он не успел разделаться с нами! - напористо проговорил д'Анжу. - Ваше собственное влияние, мадам, тоже с каждым днем убывает, и адмирал, того и гляди, совсем охмурит вашего сына. Брат принимает его сторону против нас. Не использовали бы его гугеноты в качестве своего орудия. О, Боже! Видели бы вы, как он опирался на плечо этого старого хрыча, слышали бы, как он назвал его "отец мой" и объявил себя его преданным другом. "Я ваш всем сердцем и душой..." - вот точные слова брата. А когда я потом вошел к Шарлю в кабинет - о, как он зарычал, как посмотрел на меня и схватился за кинжал! Мне показалось, что он сейчас вонзит его мне в горло. По-моему, совершенно очевидно, чем именно старый негодяй привлек его на свою сторону. - И Генрих повторил еще более яростно: - Пора, пора положить этому конец! - Знаю, знаю, - бесстрастно пробормотала Екатерина, дождавшись, когда выплеснутся его эмоции. - И конец этому, безусловно, наступит. Старого убийцу следовало повесить еще много лет назад, ведь это он направил руку, стрелявшую в Франсуа де Гиза. Теперь он стал еще опаснее - и для Шарля, и для нас, и для Франции. Он хочет отправить свою гугенотскую армию во Фландрию, на помощь кальвинистам, и поссорить нас с Испанией. Хорошенькое дело, клянусь Богом! - Ее голос на минуту оживился. - Католическая Франция воюет с католической Испанией из-за гугенотской Фландрии! - Королева-мать усмехнулась, потом вяло, на свой обычный манер, продолжала: - Ты прав. Пора с этим покончить. Колиньи - это голова чудовища; если ее отрубить, то и все чудовище, возможно, испустит дух. Нужно бы посоветоваться с герцогом де Гизом. - Екатерина опять зевнула. - Да, герцог де Гиз даст нам совет и наверняка не откажется помочь. Решено: мы должны избавиться от адмирала. Этот разговор произошел 18 августа 1572 года, и какими же энергией и целеустремленностью природа наделила эту толстую и медлительную даму, если в течение всего двух дней были предприняты все необходимые меры, и наемный убийца Морвер уже ждал своего часа в доме Вилэна в монастыре Сен-Жермен л'Оксеруа. Наняла убийцу мадам де Немур, которая тоже смертельно ненавидела адмирала. Однако возможность исполнить дело, за которое ему платили, представилась Морверу только в следующую пятницу. Поздним утром, когда адмирал под охраной нескольких придворных возвращался из Лувра к себе домой на улицу Бетизи, из окна первого этажа дома Вилэна раздался выстрел. Пуля перебила два пальца правой руки адмирала и застряла в мякоти левого плеча. Колиньи поднял свою покалеченную, окровавленную руку, указывая на окно, из которого раздался выстрел, и его люди побежали к дому, чтобы схватить убийцу. Но когда они выломали дверь и ворвались внутрь, Морвер уже бежал черным ходом, возле которого наготове стояла лошадь, и, несмотря на погоню, так и не был схвачен. О происшествии немедленно донесли королю, игравшему в это время в теннис с герцогом де Гизом и приемным сыном адмирала, Телиньи. Присланный с известием от Колиньи развязный молодой дворянин снял шляпу, поклонился и сказал: - Сир, адмирал просил передать, что после этого покушения он познал настоящую цену соглашению с монсеньором де Гизом, которое он заключил с ним после Сен-Жерменского перемирия. Адмирал предлагает, чтобы и ваше величество тоже сопоставили два этих события и сделали свои выводы. Герцог де Гиз застыл на месте от подобной наглости, но не проронил ни слова. Король побагровел, посмотрел на герцога гневным взглядом и, не сдержав бешенства, разбил ракетку о каменную стену. - Дьявол! - закричал он. - Дадут мне когда-нибудь спокойно пожить? - Он отшвырнул обломки ракетки и ушел, сыпля проклятиями. Позже, допросив гонца еще раз, он выяснил, что выстрел прозвучал из дома Вилэна, бывшего опекуна герцога де Гиза, а лошадь, на которой ускакал убийца, была из герцогских конюшен. Тем временем герцог и господин де Телиньи, не обменявшись поклонами, разошлись в разные стороны, после чего Гиз заперся в гостинице с друзьями, а Телиньи отправился к своему названному отцу. В два часа пополудни, уступив настоятельной просьбе адмирала, король навестил раненого вместе с королевой-матерью, двумя своими братьями, д'Анжу и д'Алансоном, несколькими офицерами и придворными. Королевская процессия проследовала по улицам, которые немного побурлили после утренних событий, но ко времени выезда кавалькады из Лувра уже утихли. Король был мрачен и молчалив, отказывался обсуждать случившееся с кем бы то ни было и не предоставил аудиенции даже своей матери. Екатерина и д'Анжу, раздраженные провалом своего плана, возмущенно поджимали губы. Адмирал ждал их, сосредоточенно задумавшись. Придворный врач Парэ ампутировал ему оба раздробленных пальца и обработал рану на плече. Хотя можно было считать, что Колиньи легко отделался и был уже вне опасности, пронесся слух, что в него стреляли отравленной пулей, и ни сам адмирал, ни его люди не опровергали этого слуха. Они, разумеется, предполагали извлечь из него дополнительную выгоду и приобрести еще большее влияние на короля. Неважно, останется Колиньи жив или умрет, но король, несомненно, придет в большее негодование, если будет думать, что рана угрожает жизни адмирала. С матерью и братьями Карл промчался мимо угрюмых гугенотов, заполнивших просторный вестибюль, и ворвался в покои адмирала, где тот полулежал на диване возле окна. Колиньи попытался подняться, но король поспешил вперед и не позволил ему этого сделать. - Лежите, мой дорогой отец! - воскликнул Карл, всем своим видом выражая глубокую озабоченность. - Боже, что они с вами сделали? Успокойте меня, по крайней мере, тем, что ваша жизнь в безопасности, или, клянусь, я... - Моя жизнь принадлежит Господу, - отвечал адмирал напыщенно, - и когда Он ее потребует, я откажусь от нее - только и всего. - Только и всего? Черт возьми, только и всего! Ранены вы, но оскорблен я! Кровью своей клянусь вам, кое-кто поплатится за это. Они надолго запомнят! - И король разразился столь кощунственными проклятиями, что набожный, икренне богобоязненный еретик содрогнулся от его слов. - Успокойтесь, государь, прошу вас! - наконец вмешался он, положив свою ладонь на бархатный рукав королевского камзола. - Успокойтесь и выслушайте меня. Я просил вас прийти сюда не ради себя, не для того, чтобы требовать наказания виновных за эти нанесенные мне раны, а потому, что это покушение - не что иное, как попытка подорвать вашу власть и ваш авторитет. Зло во Франции накапливает силы. - Колиньи умолк и мельком взглянул на Екатерину, Генриха и Франсуа. - Однако то, что мне необходимо сказать, предназначается лично вам, сир. Карл резко обернулся к своим спутникам и словно пронзил взглядом мать и братьев. Но долго смотреть кому-то прямо в глаза было выше его сил. - Прочь! - скомандовал он, махнув рукой и чуть не задев при этом их носы. - Вы слышали? Оставьте меня наедине с моим отцом-адмиралом. Молодые герцоги, помня о приступах необузданной ярости, которые охватывали брата при любой попытке противиться его слабой воле, поспешно удалились. Но медлительная Екатерина не торопилась. - Настолько ли здоров мсье де Колиньи, чтобы обсуждать сейчас какие-либо важные дела? Примите во внимание его состояние, ваше величество, - бесцветным тоном заметила она. - Благодарю вас за трогательную заботу, мадам, - не без иронии в голосе ответил адмирал, - но, слава Богу, я еще достаточно крепок! И даже если бы я был менее здоров, чем сейчас, для меня было бы гораздо более тяжким бременем сознавать, что я не исполнил свой долг по отношению к его величеству. - Ну? Слышали? - скривился король. - Идите же, ступайте. Екатерина покинула комнату вслед за младшими сыновьями, дожидавшимися ее в вестибюле. Все трое собрались у одного окна, выходящего на раскаленный, залитый солнечным светом двор. Как потом рассказывал сам д'Анжу, они очутились в окружении двух десятков мрачных придворных и офицеров свиты адмирала, которые поглядывали на них с нескрываемой враждебностью. Они хранили молчание, прерываемое лишь отрывистыми фразами вполголоса, и расхаживали взад и вперед перед августейшими особами, не заботясь о соблюдении должного этикета и почтительного расстояния. Королеве и ее сыновьям, изолированным в этом недружелюбном окружении, становилось все более не по себе, и, по признанию самой Екатерины, ее нигде и никогда раньше не охватывал больший страх за свою жизнь; когда же они покинули негостеприимный дом, она испытала огромное облегчение. Этот страх побудил ее все-таки снова вмешаться и заставить Карла прекратить секретное совещание в соседней комнате. Она проделала это в присущей ей манере: с максимально возможным самообладанием Екатерина неспешно направилась к двери, слегка стукнула и вошла, не дожидаясь приглашения. Король, стоявший подле адмирала, быстро обернулся на стук. Его глаза яростно сверкнули, чуть только он увидел свою мать, но она его опередила: - Сын мой, - сказала она, - я тревожусь за бедного адмирала. Если вы позволите ему переутомляться, у него начнется лихорадка. Как его друг, вы не должны продолжать сейчас этот разговор. Повремените с делами, пока адмирал не поправится - а это произойдет скорее, если вы дадите ему отдохнуть. Колиньи насмешливо поглаживал свою седую бороду, король же язвительно воскликнул: - Черт побери, матушка! Какая неожиданная и трогательная забота! - В ней нет ничего неожиданного, сын мой, - ответила королева нудно-рассудительным тоном и уставилась на Карла своими тусклыми глазами, которые обладали над ним какой-то колдовской властью, парализуя волю. - Кому, как не мне, знать, сколь много значат для Франции здоровье и жизнь адмирала. Д'Анжу у нее за спиной ухмыльнулся двусмысленности этой фразы. - К чертям собачьим! Король я или нет? - Вот и будьте королем, не злоупотребляйте здоровьем своего несчастного подданного. - И королева повторила, по-прежнему гипнотизируя его взглядом: - Пойдемте, Шарль. В следующий раз, когда адмирал восстановит свои силы, вы продолжите ваш разговор. А теперь - пойдемте. Монарший гнев сменился почти детской обидой. Карл попытался выдержать материнский взгляд и был окончательно сломлен. - Наверное, моя мать права... Отложим пока это дело, отец. Поговорим о нем сразу же, как только вы встанете на ноги. Он подошел к дивану и, прощаясь, протянул руку. Колиньи принял ее и задумчиво посмотрел в молодое, но безвольное лицо короля. - Я благодарен вам, сир, за то, что вы пришли и выслушали меня. Надеюсь, в другой раз мне удастся сказать вам больше. А тем временем, государь, хорошенько поразмыслите над тем, о чем я успел вам рассказать. Я забочусь исключительно о вашем благе, сир. - И он поцеловал его руку. Королева сдерживалась до самого возвращения в Лувр, и только там попыталась пробиться сквозь отрешенную задумчивость Карла, чтобы узнать - а ей непременно нужно было разузнать все, о чем шла речь во время конфиденциальной беседы сына с адмиралом. Сопровождаемая д'Анжу Екатерина толкнула дверь королевского кабинета. Карл сидел за письменным столом, подперев сложенными ладонями свой торчащий вперед подбородок. Едва завидев вошедших, он издал какой-то рык и грубо поинтересовался, зачем они опять пожаловали. Екатерина с величественным спокойствием подошла к стулу и уселась. Генрих, подбоченясь, остался стоять чуть позади нее. - Сын мой, я пришла узнать, о чем вы говорили с Колиньи, - без обиняков заявила королева. - А какое вам до этого дело? - Все ваши дела касаются и меня, - спокойно возразила она. - Ведь я - ваша мать. - А я - ваш король! - закричал Карл, треснув кулаком по столу. - И собираюсь им оставаться. - Милостью Божьей и благосклонностью мсье де Колиньи, - усмехнулась Екатерина. - Что вы хотите этим сказать? - Король уставился на нее с приоткрытым ртом, и шея его начала багроветь. - Как вы смеете?! Бесстрастный взгляд матери осадил его прыть, и она повторила свои презрительные слова. - Поэтому я и пришла к вам, - добавила она. - Если вы не способны править страной без посторонней опеки, я, по меньшей мере, должна сделать все от меня зависящее, чтобы вашим опекуном не стал бунтовщик, который стремится подчинить вас своей воле. - Подчинить? Меня? - вскричал король, подпрыгнув от возмущения. Он посмотрел на мать, но, будучи не в состоянии выдержать ее холодного взгляда, снова отвел глаза. Карл грязно выругался и с отвращением произнес: - Скажите уж, что он хочет править вместо меня! - Да, и править. Он будет помыкать вами до тех пор, пока не исчезнут последние остатки вашего авторитета, и тогда вы окончательно станете лишь игрушкой в руках гугенотов, королем-марионеткой. - Клянусь Богом, мадам, если бы вы не были моей матерью... - Именно потому, что я ваша мать, я и пытаюсь спасти вас. Карл опять обратил на нее взгляд и опять дрогнул. Он нервно прошел по комнате туда и обратно, бормоча что-то себе под нос, затем поставил ногу на prie-Dieu* и повернулся к королеве. - Бога ради, мадам, раз вы так настаиваете, я повторю все, что сказал мне адмирал. Вы доказали мне, что все им сказанное есть чистейшая правда. Он утверждал, что с королем во Франции считаются лишь до тех пор, пока он обладает настоящей силой и, следовательно, властью или хотя бы радеет о своих подданных; что моя власть вкупе с управлением всеми государственными делами, благодаря искусному плану, который осуществляете вы с герцогом Анжуйским, ускользает из моих рук в ваши собственные; что эта власть, которую вы у меня крадете, в один прекрасный день может быть использована вами против меня и моего королевства. Он предостерегал меня и советовал быть настороже, следить за вами обоими и принять меры предосторожности. Он дал мне этот совет, мадам, считая это своим долгом, ибо он - один из моих наиболее преданных друзей и верных подданных. Находясь на пороге смерти... - Бесстыдный лицемер! - прервал его флегматичный, но презрительный голос Екатерины. - На пороге смерти! Два пальца и легкое ранение в плечо, а он изображает из себя умирающего. А все для того, чтобы заставить вас поверить его поклепу! В ее словах присутствовала логика, надменная же бесстрастность матери действовала на короля сильнее самой логики. Большие водянистые глаза Карла расширились. - А если... - начал он, запнулся и чертыхнулся. - Так значит, он лжет, мадам? - неуверенно спросил он. Екатерина уловила в его вопросе нотку надежды - надежды, отвечавшей тщеславному желанию быть настоящим королем, а не просто носить этот титул. Королева обиженно выпрямилась. - Вы мне не верите? Мне, своей матери? Вы меня просто оскорбляете! Пойдем, Анжу. - И с этими словами она гордо удалилась, понимая, однако, что ее слова заронили зерно сомнения в душу Карла. На большее она пока и не рассчитывала. Однако, уединившись с д'Анжу в своей молельне, королева не сумела сохранить свое обычное показное безразличие ко всему на свете. На этот раз она вся дрожала, покраснев от негодования, и громко поносила Колиньи и гугенотов, сверкая далеко не сонными глазами. Но сейчас ничего уже нельзя было изменить. Первый удар не достиг цели: адмирал выжил. Возникла опасность, что неудачное покушение рикошетом ударит по тем, кто его подготовил. Впрочем, на следующий день, в субботу, дела неожиданно приняли совершенно иной оборот. Великий предводитель католиков, могущественный красавец герцог де Гиз, которого больше кого-либо другого подозревали в организации покушения, покинул свой дворец, занялся сбором новостей о происходящем в городе и потом пришел с ними к королеве-матери. Вооруженные отряды гугенотов разъезжали верхом по парижским улицам, выкрикивая угрозы и проклятья: - Смерть наемным убийцам! Долой гизаров! И, хотя в Париж для поддержания порядка был срочно вызван полк французской гвардии, герцог ожидал серьезных неприятностей. Город переполнила гугенотская знать, собравшаяся на торжества по случаю королевской свадьбы. Поползли слухи, что протестанты повсюду вооружаются. Правдивы они были или ложны, но при сложившихся обстоятельствах очень походили на правду. Парижу угрожала смута. Оставив Гиза в своей молельне и взяв с собой любимчика Анжу, Екатерина разыскала короля. Возможно, она поверила слухам, возможно даже и то, что в ее изложении они выглядели как несомненные факты, но, во всяком случае, пересказав их Карлу, она резко укрепила свои позиции. - Король Гаспар I, - говорила она королю, - уже принимает меры. Еретики вооружаются; офицеры-гугеноты направлены в провинцию набирать войска. Адмирал приказал нанять десять тысяч рейтар в Германии и десять тысяч швейцарцев в кантонах. Карл уставился на мать бессмысленным взглядом. Некоторые из этих слухов уже достигли его ушей, и он воспринял ее слова как лишнее их подтверждение. - Теперь ты видишь, кто твои подлинные друзья и верные слуги! - заключила Екатерина. - Как случилось, что в вашем собственном государстве у вас оказалось столько противников? Католики так ослаблены и разорены после гражданской войны, в которой их король мало с ними считался, что перестали на вас полагаться и тоже собираются вооружаться и самостоятельно дать отпор врагам. Таким образом, в вашем королевстве две вооруженные партии, и ни одну из них нельзя назвать лояльной. Если вы не пошевелитесь и не сделаете немедленный выбор между своими друзьями и своими врагами, то останетесь в изоляции. Вам угрожает серьезная опасность стать королем без подданных. Ошеломленный, Карл опустился в кресло и задумался, сжав голову руками. Он взглянул на мать - в глазах его метался страх затравленного зверя. Он перевел взгляд на брата. - Что же делать? - спросил Карл. - Что?! Как предотвратить опасность? - Очень просто: одним молниеносным ударом, - спокойно отвечала Екатерина. - Одним быстрым и точным ударом отсечь голову чудовищу мятежа, этой гидре ереси. Карл с ужасом отпрянул; его пальцы, вцепившиеся в резные ручки кресла, казались высеченными из белого мрамора. - Вы предлагаете убить адмирала? - хрипло прошептал король. - Не только адмирала, но и всех гугенотских главарей, - ответила Екатерина таким тоном, словно речь шла о десятке-другом каплунов, предназначенных на вертел. - Ах, вот как! Par la Mort Dieu!* - Король вскочил в ярости. - Вы жаждете крови! Вы его ненавидите, и потому... Она холодно перебила его: - Не я! Не я! Крови жаждут еретики. Я не собираюсь давать вам никакого конкретного совета, кроме единственного: соберите свой Совет. Пошлите за Таванном, за Бираком, Ретцем и всеми остальными и посоветуйтесь с ними. Они - ваши друзья, и вы им доверяете. Посмотрим, насколько их мнение разойдется с моим, когда они ознакомятся с фактами. Пошлите же за ними, все они сейчас в Лувре. Карл, глядя на нее, задумался на минуту и сказал: - Ладно, будь по-вашему, - и открыл дверь, громко выкрикивая распоряжения. Один за другим появились маршал де Таванн, герцог де Ретц, герцог Невер, канцлер Бирак и последним - герцог де Гиз, к которому король продолжал испытывать ревнивую ненависть из-за его популярности. Стоял жаркий августовский день. Окно, выходящее на набережную Сены, открыли для доступа свежего воздуха. Карл восседал за своим письменным столом в дурном расположении духа. Он перебирал пальцами нитку четок. Екатерина заняла стул сбоку от его стола, д'Анжу уселся рядышком на табурет. Остальные почтительно стояли, ожидая, когда король объявит о причине их срочного вызова. Бегающий королевский взгляд блуждал от одного к другому, потом скользнул по полу и почти вызывающе остановился на матери. - Скажи им, - гоубо приказал он ей. Екатерина повторила то, о чем уже говорила сыну, только более подробно и обстоятельно. Некоторое время в комнате был слышен лишь ее монотонный голос. Закончив, она зевнула и приготовилась выслушать возражения. - Ну? - резко прервал паузу король. - Вы слышали? Что вы предлагаете? Говорите! Первым - медленно, но твердо - ответил Бирак: - Я согласен с ее величеством. Другого пути нет. Опасность велика, и чтобы ее предотвратить, надо действовать быстро и наверняка. Таванн заложил руки за спину и сказал приблизительно то же самое, что и канцлер. Перебирая четки своими длинными пальцами и отведя глаза в сторону, король дал высказаться всем по очереди. Оставались маршал де Ретц и герцог де Гиз. Карл поднял глаза и, умышленно избегая смотреть на де Гиза, уставился на маршала, который держался несколько в стороне. - А вы, мсье маршал? Каков будет ваш совет? Ретц расправил плечи и набычился, словно готовился к отражению вражеской атаки. Он был слегка бледен, но вполне владел собой. - На свете существует только один человек, которого я ненавижу всем своим существом, и этим человеком является Гаспар де Колиньи, который распространял против меня и моей семьи облыжные обвинения и грязную клевету. Но я не хочу, - добавил он твердо, - мстить своим врагам ценой поражения моего короля и повелителя. Я не могу согласиться с этой гибельной для вашего величества и для всего королевства затеей. Если мы предпримем то, что нам здесь посоветовали, сир, то, я уверен, нас осудят во всем мире - и справедливо осудят - за предательство и вероломство. Помните о подписанном нами договоре! После слов герцога де Ретца наступила мертвая тишина. Оппозиция возникла там, где ее меньше всего ожидали. Екатерина и д'Анжу рассчитывали на ненависть маршала к Колиньи и были уверены, что он поддержит их замысел. Бледные щеки короля покрыл едва заметный румянец, его глаза заблестели. Казалось, он неожиданно обрел надежду в море отчаяния. - Его устами глаголет истина! - воскликнул Карл. - Месье и вы, мадам, вы услышали правду. Как она вам нравится? - Господин де Ретц от избытка благородства невольно вводит нас в заблуждение, - быстро ответил Анжу. - Поскольку он питает к адмиралу личную неприязнь, то полагает, что уронит свою честь, если выскажется иначе. И он не хочет, как сам сказал, использовать короля в качестве орудия мести за свои обиды. Полагаю, мы можем отнестись с уважением к позиции господина де Ретца, хотя и считаем ее ошибочной. - Может быть, мсье де Ретц предложит нам какой-нибудь другой, лучший путь выхода из создавшегося положения? - скрипучим голосом произнес Таванн. - Он есть, он должен быть найден! - закричал король, вскакивая. - Другой путь должен быть найден, вы слышите? Я не позволю вам посягнуть на жизнь моего друга адмирала. Клянусь небом, не позволю! Все зашумели и заговорили одновременно, но король хлопнул ладонью по столу и напомнил, что его кабинет не базар. - А я повторяю, что другого пути нет, - настаивала Екатерина. - Во Франции не может быть двух королей, как не может быть двух партий. Король должен быть один, и этот король - вы. Прошу вас понять это ради безопасности королевства и вашей собственной. - Во Франции два короля? - спросил Карл. - Какие два короля? - Вы и Гаспар I Колиньи, король гугенотов. - Он мой подданный, мой преданный и верный подданный, - вяло и не очень уверенно протестовал король. - Подданный, который собирает свою собственную армию, взимает налоги и оставляет в городах гугенотские гарнизоны, - сказал Бирак. - Весьма опасный подданный, сир. - Подданный, который заставляет вас воевать на стороне протестантской Фландрии против католической Испании, - неосторожно добавил туповатый Таванн. - Заставляет? Меня? - разъярился король. - Не слишком ли дерзкие слова? - Они были бы дерзкими, если бы не доказательства. Вспомните, сир, его собственные слова перед тем, как вы разрешили ему начать военные приготовления. "Позвольте нам воевать во Фландрии, иначе мы будем вынуждены воевать в своей стране." Карл вздрогнул и побледнел. Таванн задел его самое больное место. Это высказывание Колиньи король хотел забыть как можно скорее. Он натянул четки так сильно, что шнурок, на который они были нанизаны, глубоко врезался в его пальцы. - Сир, - продолжал Таванн, - если бы я был королем и мой подданный обратился ко мне, как я к вам, его голова через час слетела бы на плахе. Но дела обстоят настолько плохо, что я решил сказать вам правду, чего бы мне это ни стоило. Гугеноты вооружаются, они нагло разъезжают по улицам вашей столицы, призывая к бунту. Их и сейчас здесь уже полно, но становится все больше, и опасность нарастает. Лицо Карла исказилось. Он вытер пот со лба трясущейся рукой. - Я и сам вижу эту опасность. Я допускаю, что она велика. Но Колиньи?.. - Сейчас речь идет о том, кто будет королем Франции - Карл или Гаспар! - раздался надтреснутый голос Екатерины. Шнур неожиданно порвался в руках бледного короля, и четки разлетелись во все стороны. Карл опять вскочил на ноги. - Ваша взяла! - закричал он. - Если так необходимо убить адмирала, убейте его, убейте! - В бешенстве он визжал, брызжа слюной и потрясая кулаками перед теми, кто вынудил его на этот шаг. - Убейте его! Но тогда уж убейте каждого гугенота во Франции, чтобы никто не остался в живых и не смог мне отомстить. Всех до единого, слышите? Примите меры, и пусть это будет исполнено немедленно. - И Карл с перекошенным лицом и трясущимися губами вылетел из комнаты. Итак, необходимые полномочия были получены, и тут же, в кабинете короля, началась разработка плана действий. Де Гиз, до сих пор лишь молчаливо наблюдавший за происходящим, теперь вышел из тени и принял самое активное участие в обсуждении, пообещав организовать собственно убийство адмирала. Остаток дня и часть вечера заговорщики провели, обговаривая детали плана. В деле решено было использовать офицеров военной полиции города Парижа и офицеров французской гвардии, подстраховавшись тремя тысячами швейцарских гвардейцев, командирами надежных казарм и всеми, кому можно было доверять. Уже к десяти часам вечера приготовления были закончены. Сигналом к началу избиения должен был стать звон колоколов Сен-Жермен л'Оксеруа, сзывающих к заутрене. Один из домочадцев адмирала, возвращаясь ночью домой, встретил группу людей, несущих на плечах связки пик, но сначала не обратил на это внимания. Потом он миновал несколько негромко переговаривающихся солдат с мушкетами и горящими факелами, однако все еще ничего не заподозрил. Наконец, пройдя еще один квартал, он остановился, чтобы понаблюдать за человеком, поведение которого показалось ему странным: тот с помощью мела метил двери некоторых домов белым крестом. Встретив затем другого человека, тащившего связку оружия, заинтригованный гугенот грубо спросил его, куда и зачем он волочет свою ношу? - В Лувр, мсье. Сегодня ночью там будет представление, - последовал ответ. В Лувре королева-мать и католические лидеры, покончив с составлением плана, пытались чуток отдохнуть, но им это плохо удавалось. В третьем часу утра Екатерина и д'Анжу вернулись в королевский кабинет. Карл был на месте; его знобило, словно в лихорадке. Часть вечера он провел в биллиардной, где сыграл партию с Ларошфуко, которого любил и который весело распрощался с ним в одиннадцать, не предполагая, что прощается навсегда. Все трое подошли к окну, выходящему на реку, и, открыв его, начали настороженно всматриваться в темноту. Воздух был свеж и прохладен, дул легкий предрассветный ветерок, и небо на востоке чуть посветлело. Внезапно где-то неподалеку раздался одинокий выстрел, заставивший короля вздрогнуть. Карл задрожал всем телом, его зубы громко застучали. - Дьявол! Этого не будет! Не будет! - вдруг закричал он истерично. Карл посмотрел на мать и брата безумным взглядом, но они подавленно промолчали; даже в темноте была заметна бледность всех троих; ужас стыл в их расширенных зрачках. Король опять закричал: он отменяет все свои последние распоряжения! Екатерина и Генрих не пытались возражать, и король вызвал офицера, велев ему немедленно разыскать герцога де Гиза и передать приказ. Не застав герцога во дворце Гизов, офицер быстро смекнул, где его искать, и побежал к дому адмирала. Герцог стоял посреди освещенного факелами двора над лежащим у его ног мертвецом, только что выброшенным из окна спальни. В ответ на слова офицера де Гиз рассмеялся, пошевелил носком сапога голову мертвеца и ответил, что распоряжение несколько запоздало. В тот же миг раздался первый удар большого колокола Сен-Жермен л'Оксеруа, зазвонившего к заутрене. В ту же минуту его услышала и королевская семья, собравшаяся у окна в Лувре, и тут же началась пальба из аркебуз и пистолетов, а издали донеслись нарастающие кровожадные крики и истошный визг. Зазвонили колокола других монастырей, и вскоре все колокольни Парижа охватил тревожный набат. Красноватое пламя тысячи факелов зловещим багряным светом озарило облака. Над Сеной потянуло пороховой гарью, в воздухе запахло смолой и копотью. Вопли и стенания жертв, бормотание умирающих сменялись улюлюканьем свирепеющей толпы. Король, вцепившись в подоконник, сквозь стиснутые зубы исторгал проклятия и богохульства. Потом шум и крики приблизились и зазвучали где-то совсем невдалеке. Жить по соседству с Лувром считалось среди гугенотов престижным, и теперь сюда стекались опьяненные кровью и грабежами солдаты и горожане. Вскоре уже набережная перед окнами королевского дворца представляла собой сцену жуткого побоища. Убийцы гонялись за полуодетыми мужчинами, женщинами и детьми. Повсюду поперек улиц были натянуты цепи, и затравленные гугеноты, наткнувшись на них в темноте, оказывались в западне. Некоторые из протестантов, надеясь найти путь к спасению, бежали к реке, но сатанински предусмотрительные католики переправили все лодки, обычно причаленные у набережной, на другой берег. Несколько сотен гугенотов были зарезаны перед самым дворцом на глазах у короля, который позволил разгуляться всему этому кошмару. Хлопали двери, к небесам взмывали языки пламени, из окон домов выбрасывали на мостовые тела жертв, и прямо под стенами Лувра шла форменная охота на людей. По свидетельству д'Обинье, со всех сторон в Сену текли потоки крови. Некоторое время король наблюдал за этими зверствами, и то, что бормотали его искусанные бескровные губы, тонуло в невообразимом шуме побоища. Внезапно Карл обернулся - возможно, для того, чтобы накинуться на мать и брата, но их в кабинете уже не было. Позади него остался один только паж, который, сжавшись от страха, наблюдал за своим повелителем. Неожиданно король захохотал зловещим, истеричным хохотом безумца. Его взгляд упал на аркебузу, висевшую рядом с изображением Мадонны. Он сорвал оружие со стены, схватил мальчишку за воротник камзола и подтащил к окну. - Стой здесь и заряжай! - приказал он пажу, продолжая разражаться приступами дикого хохота. Используя вместо упора подоконник, Карл прицелился и разрядил аркебузу в группу спасающихся бегством гугенотов. - Parpaillots! Parpaillots!* - завопил он. - Убивай! Убивай! ...Через пять дней король, который к этому времени уже сумел переложить бремя ответственности за все происшедшее, включая убийство около двух тысяч протестантов, на герцога де Гиза и его лютую ненависть к Колиньи, поехал верхом в Монфокон посмотреть на обезглавленное тело адмирала. Мертвый гугенот был подвешен цепями к виселице. Некий угодливый придворный предупредил короля: - Не подъезжайте слишком близко, ваше величество. Адмирал, кажется, сегодня не надушился и распространяет зловоние. Водянисто-зеленые глаза Карла превратились в узкие щели; губы скривились в жестоком подобии усмешки. - Труп убитого врага всегда хорошо пахнет, - ответил он. VI. НОЧЬ КОЛДОВСТВА Людовик XIV и мадам де Монтеспан Попробуйте снять наслоения позолоты и блестящей лести современников, которые обычно покрывают личность монарха, и вы обнаружите под ними королей иногда глупых, иногда просто неважных, а порою и смешных. Редко появляется на свете правитель воистину великий; те же, кто носит это прозвище, зачастую заслужили его потому, что мудро довольствовались маской образованных - в понимании соответствующей эпохи - интеллектуалов, не претендуя на роль пророка. Однако ни в одной галерее Истории невозможно отыскать фигуру более абсурдную, чем "великолепный Король-Солнце, Великий Монарх Луи XIV Французский". Трудно припомнить хотя бы единственный случай, когда бы его высмеяли - по крайней мере, ни разу, когда он того заслуживал. Льстецы и подхалимы его эпохи достигли такого совершенства, что даже по секрету, а возможно, и в мыслях своих, не осмеливались говорить правду о короле. Усердие их не пропало втуне - ложь пережила и своих авторов, и их тщеславного повелителя. Многократно произнесенное слово превращается в бессмысленный набор звуков; и, напротив, настойчиво повторяемая нелепица кажется уже правдоподобной. Стоит только отмести нагромождения эпитетов и наносы славословий, обратиться к действительным фактам, как тотчас станет очевидным грандиозное надувательство придворных летописцев. Впрочем, славословие тоже говорит о многом. Взять хотя бы самый пышный титул Людовика XIV - Le Roi Soleil, Король-Солнце - его применяли, как будто, без дураков, да только дураку не видно, что король-то - голый. Не так ли выставляли себя напоказ голые придворные шуты минувших веков, горделивыми ужимками подражавшие правителям, с той лишь разницей, что герой нашего рассказа делал это не ради забавы. Свидетельствуя о скудости интеллекта Людовика, эта нешуточная буффонада была еще и симптомом мании величия - как ни странно звучит подобное утверждение в отношении короля. Людовика преследовала навязчивая идея божественной сущности монарха. Трудно поверить, что он считал себя человеком, ибо стремился внушить всему миру, что он почти бог. Для него был разработан особый и чрезвычайно сложный этикет, которому его придворные следовали в повседневной жизни. Самые обиходные действия и едва ли не физиологические акты государя обставлялись с подробно расписанными церемониями и напоминали священные обряды. В утренние часы в опочивальне Людовика собирались принцы крови и представители самых знатных французских семей; дождавшись его пробуждения, они строгой чередой подходили к его величеству. Первый вручал ему носки, второй коленопреклоненно протягивал королевские подвязки, третий держал наготове парик, и так до тех пор, пока не бывала полностью облачена неуклюжая, расплывщаяся фигура монарха. Не хватало лишь фимиама, которым повелителя окуривали бы на каждой из этих стадий - существенное упущение с его стороны! Посредственность интеллекта Людовика проявлялась, помимо того, в его животном сластолюбии, о чем будет рассказано чуть позже. За своим, по выражению Сен-Симона, "ужас, каким громадным величием" король пытался скрыть бессердечие и отсутствие человечности. Дьявольские плоды его правления страна вкушала еще и через сотню лет, прежде чем установленный им порядок был сметен, как устаревший хлам. В эпоху Людовика XIV Франция стала великой державой, но не благодаря, а, скорее, вопреки своему королю. В конце концов, он и сам понимал, что его власть не абсолютна. Государство держалось на таких талантливых людях, как Кольбер и Лувуа, на великом гении французского народа, который заявлял о себе при любом режиме, и, наконец, существовала мадам де Монтеспан. Не следует преуменьшать ее влияние на Людовика и на его славу, поскольку она была maitresse en titre* и более чем королевой Франции как раз в самый блестящий период его правления, между 1668 и 1678 годами. Вообще, женщины при дворе Людовика XIV играли значительную роль. Стоило государю обратить на какую-нибудь из фрейлин свои темные глаза, как она таяла, словно воск, под лучами Короля-Солнца. Однако мадам де Монтеспан был доступен секрет обратного воздействия, и сам венценосец превратился в воск, из которого ее ручки могли вылепить любую модель. Вот этого-то секрета - тайной страницы истории Франции - мы и собираемся коснуться в нашем рассказе. Франсуаза Афина де Тоннэ-Шаран появилась при дворе в качестве фрейлины королевы в 1660 году. Ум и грация юной девицы были под стать ее красе, а набожность и благочестие служили образцом добродетели для всех фрейлин. Так продолжалось, пока дьявол-искуситель не соблазнил молодую особу. Когда же это произошло, она не просто вкусила плод запретного древа - она опустошила целый сад. Дочь Евы пала жертвой непомерной гордыни и тщеславия; не последнюю роль сыграла и обыкновенная зависть, которая охватывала Франсуазу всякий раз, когда она видела, какие почести и роскошь окружают фаворитку короля Луизу де Лавалье. Через три года после своего появления в свете фрейлина вышла замуж за маркиза де Монтеспана, но и это не утолило ее алчности, затаенных амбиций и страстных желаний. Наконец удача улыбнулась маркизе: Король-Солнце обратил свой благосклонный взор на пышные прелести юной красавицы. Упускать такую возможность было нельзя, но нелепое поведение ее мужа чуть было не испортило ей всего дела. Глупый маркиз оказался столь старомоден и нерасчетлив, что не оценил чести, оказанной ему монархом, и имел дерзость оспаривать у Юпитера свою жену. Когда Монтеспан начал неосмотрительно причинять слишком много беспокойства, открыто понося короля, это так удивило кузину Людовика мадмуазель де Монпансье, что она назвала его "человеком экстравагантным и экстраординарным" и заявила ему в лицо, что он, должно быть, не в своем уме. Однако представления маркиза о чести и достоинстве оказались столь своеобразны и консервативны, что он с нею не согласился и не внял дружеским советам. Монтеспан дошел до того, что чуть ли не устраивал коро