мешкой. - И музыку, и музыкантов, - ответил Джервас. Испанец все так же невозмутимо, пожалуй, с еще большим интересом смотрел на Джерваса. - Я слышал, что бывают такие люди, - сказал он, как бы намекая, что впервые видит перед собой подобную особь. - Любое чувство или его отсутствие я способен понять, даже если оно не вызывает у меня восхищения, но я совсем не понимаю избранный вами способ выражения своих чувств. Сэр Джервас уже сообразил, что поступил как грубый невоспитанный человек. Он злился на себя еще больше оттого, что ему не удалось заставить дона Педро позабыть про свою слегка пренебрежительную учтивость. Он был готов восхищаться спокойствием, присущим испанцу, рядом с которым он сам по контрасту выглядел неотесанным увальнем. Но это только раздувало в нем ярость. - Нечего тут мудрствовать, все и так ясно, - заявил Джервас. - Разумеется, если подобное обращение с безобидной лютней леди Маргарет свидетельствует о сильных недостатках в воспитании, заверяю вас, всякое мудрствование действительно излишне. - Вы слишком многословны, - парировал Джервас. - Я не собирался повредить лютню. Испанец распрямил ноги, вздохнул и поднялся с выражением грусти и усталости. - Так вы не на лютню прогневались? Стало быть, на меня? Вы бросаете мне вызов? Я вас правильно понял? - Надеюсь, вы не слишком перенапрягли свой ум, пока пришли к этому заключению? - продолжал нападение Джервас. Теперь уже поздно было идти на попятный. - Пожалуй, это было непросто. Поверьте, непросто. Я не припомню, чтоб чем-нибудь оскорбил вас, я всегда был вежлив с вами... - Вы сами по себе - оскорбление, - прервал его Джервас. - Мне не нравится ваша физиономия. Эта фатоватая жемчужная серьга оскорбляет мой вкус. И ваша бородка мне отвратительна. Короче говоря, вы - испанец, а я ненавижу испанцев. Дон Педро вздохнул с улыбкой. - Наконец-то я все понял. Разумеется, сэр, ваша обида велика. Мне стыдно, что я дал вам повод. Скажите, сэр, чем я могу заслужить вашу благосклонность? - Своей смертью, - ответил Джервас. Дон Педро провел рукой по бороде. Он сохранял учтивость и хладнокровие перед разъяренным противником, и каждым словом, в котором сквозили презрение и насмешка, намеренно разжигая его ярость. - Вы слишком много просите. А вас позабавила бы попытка убить меня? - поинтересовался дон Педро. - Чертовски, - охотно отозвался Джервас. Дон Педро поклонился. - В таком случае я сделаю все возможное, чтобы угодить вам. Если вы подождете, пока я схожу за оружием, я предоставлю вам эту приятную возможность. Улыбнувшись и кивнув Джервасу, дон Педро быстро удалился, предоставив Джервасу злиться и на него, и на себя. Он проявил чудовищную бестактность по отношению к этому ревнителю безукоризненных манер. Он стыдился собственной грубости в достижении цели: дон Педро преподал ему урок, как решает подобные проблемы подлинный аристократ. Теперь он делом докажет то, что не смог надлежащим образом выразить словами. Он так и сказал дону Педро с угрозой в голосе, когда они наконец направились к дальнему газону за живой изгородью из боярышника, чтобы укрыться от посторонних глаз. - Если вы мечом владеете так же искусив, как языком, дон Педро, значит, вы мастер своего дела, - с издевкой заметил Джервас. - Не волнуйтесь, - последовал спокойный ответ. - А я и не волнуюсь, - резко сказал Джервас. - У вас нет причин для беспокойства, - заверил его дон Педро. - Я вас не изувечу. Они уже обогнули изгородь, и сэр Джервас, отвязывавший рапиру, разразился проклятиями в ответ на любезное обещание. - Вы меня совершенно неправильно поняли, - сказал дон Педро. - Во всяком случае, вы многого не понимаете в этой истории. Рассудили ли вы, к примеру, что, убив меня, вы ни перед кем не будете держать ответ, но если бы я убил вас, ваши варвары-соотечественники, скорей всего, повесили бы меня, несмотря на мое происхождение? Джервас, снимавший камзол, замешкался. На его честном молодом лице отразилось недоумение. - Разрази меня гром, мне это и в голову не приходило. Послушайте, дон Педро, у меня нет желания ставить вас в невыгодное положение. Дуэли не будет. - От нее уже нельзя отказаться. Создается впечатление, что я обратил ваше внимание на двусмысленность ситуации, чтобы избежать дуэли. Долг чести не позволяет мне принять ваше предложение. Но, повторяю, сэр, у вас нет основания для беспокойства. Насмешливая самоуверенность дона Педро вызвала новую вспышку гнева у Джерваса. - А вы чертовски уверены в себе! - сказал он. - Конечно, - кивнул дон Педро. - В противном случае, разве бы я согласился на дуэль? Вы по горячности многое упустили из виду. Учтите, что я пленник, взявший на себя определенные обязательства. Быть убитым на дуэли не сделает мне чести, ибо я - равноправный ее участник, и такая смерть была бы равнозначна побегу из тюрьмы. Отсюда следует, что я должен быть очень уверенным в себе, иначе я бы и не согласился на дуэль. Этого Джервас не мог стерпеть. Его восхищали достоинство и невозмутимость испанца. Но его напыщенность была невыносима. Он в гневе скинул с себя камзол и, опустившись на землю, принялся стаскивать сапоги. - Какая в этом нужда? - спросил дон Педро. - Я всегда опасаюсь промочить ноги. - У каждого стой вкус, - последовал короткий ответ. - Можете умереть с сухими ногами, если вас это больше устраивает. Испанец ничего не сказал в ответ. Он расстегнул пояс и отбросил его вместе с ножнами, оставшись с обнаженной рапирой в руке. Он принес меч и кинжал, обычное оружие для дуэли, но, обнаружив, что у Джерваса нет другого оружия, кроме рапиры, дон Педро согласился на оружие противника. Стройный, изящный, дон Педро невозмутимо ждал, пока его противник закончит долгую подготовку к дуэли, сгибая в руках длинную гибкую рапиру, как хлыст. Наконец они заняли боевую позицию, и дуэль началась. Сэр Джервас не раз доказывал, что он наделен от природы отвагою льва, но в фехтовании, как и в жизни, он был простодушен и прям. Сила мускулов снискала ему среди моряков славу умелого фехтовальщика, и он сам уверовал в то, что способен сразиться с любым противником. Это объяснялось не самонадеянностью, а наивностью сэра Джерваса. В действительности же его искусство было далеко от совершенства, как часто и довольно зло напоминала ему Маргарет. И в тот день ему предстояло кое-чему научиться. Истинное искусство фехтования тогда переживало еще период младенчества. Родившись в прекрасной Италии, взлелеявшей все искусства, фехтование было сравнительно мало известно в других европейских странах. Правда, в Лондоне жил мастер фехтования мессир Савиоло, дававший уроки нескольким избранным ученикам, появлялись мастера своего дела и во Франции, Испании и Голландии. Но в целом и кавалер, и особенно офицер больше полагались на силу, чтобы отразить удар противника и нанести ему удар в самое сердце. Напор дополнялся несколькими весьма сомнительными приемами, совершенно бесполезными, как сегодня убедился сэр Джервас, против тех немногих фехтовальщиков, кто серьезно изучил это новое искусство и в совершенстве освоил его принципы. Можете представить себе, как был потрясен и разочарован сэр Джервас. Разящие удары, в которые он вкладывал всю силу, стремясь настичь гибкого дона Педро, лишь понапрасну рассекали воздух, умело отраженные его рапирой. Непосвященному все это казалось колдовством, словно рапира испанца была колдовской палочкой, одним лишь прикосновением лишавшая оружие и руку Джерваса силы. Джервас рассердился и очертя голову ринулся в бой. Дон Педро мог заколоть его раз двадцать, не прилагая особых усилий. И именно легкость, с которой испанец вел бой, особенно злела молодого моряка. Дон Педро был почти неподвижен. Рука его, согнутая в локте, почти все время оставалась в этом положении, зато кисть работала непрерывно, поспевая повсюду, и в то же время не делая ни одного лишнего движения. И каким-то непостижимым таинственным образом испанец умело отражал его удары, делая тщетными все усилия Джерваса. Джервас, с трудом переводивший дух, мокрый от пота, прыгнул в сторону, намереваясь атаковать противника сбоку. Но и этот маневр не удался. Испанец мгновенно повернулся и парировал удар. Джервас рванулся вперед, чтобы выбить у него рапиру из рук, но испанец остановил его, мгновенно направив острие рапиры к горлу Джерваса. Обескураженный, Джервас отступил, чтобы отдышаться. Испанец не пытался в свою очередь атаковать его. Он лишь опустил рапиру, давая отдых руке, выжидая, когда противник возобновит поединок. - Боюсь, вы слишком разгорячились, - заметил испанец, сохранявший хладнокровие и легкость дыхания. - Вы слишком часто прибегаете к удару лезвием и потому излишне утомляете руку. Вам следует научиться больше работать острием. Прижимайте локоть к боку, вращайте запястье. - Гром и молния! - яростно выкрикнул Джервас. - Вы вздумали давать мне уроки! - А разве вы не поняли, что нуждаетесь в уроках? - вежливо осведомился дон Педро. Джервас сделал выпад, и все остальное произошло чрезвычайно быстро, не успел он опомниться. Меч испанца отразил его яростный удар жестче, чем раньше. Со звоном скрестились клинки, звякнули друг о друга эфесы. Вдруг дон Педро выкинул вперед левую руку и стиснул правое запястье Джерваса. Дальше события развивались с быстротою мысли. Испанец бросил свою рапиру, и, прежде чем Джервас разгадал его замысел, выхватил у него оружие. Итак, Джервас был обезоружен, его рапирой завладел противник. Джервас стоял красный от злости, пот с него катился градом, а испанец, спокойно улыбнувшись, поклонился, как бы давая понять, что он выполнил свой долг, и дуэль закончена. А затем, будто этого унижения было мало, Джервас увидел Маргарет. Бледная, с широко раскрытыми глазами, она притаилась в углу живой изгороди, прижав руку к груди. Джервас не знал, давно ли она тут, но уж, конечно, она была свидетельницей его поражения. В эту горькую минуту Джервас пожалел, что дон Педро не пронзил ему сердце своей рапирой. Джервас чувствовал себя ужасно глупо, сильная бледность проступила на его смуглом, разгоряченном от поединка лице, когда он увидел, что Маргарет, явно рассерженная, быстро направилась к нему. - В чем дело? - требовательно спросила она, смерив каждого из них уничтожающим взглядом. И, разумеется, ей ответил дон Педро, ни на минуту не терявший самообладания. - Да так, пустое. Немного пофехтовали, чтобы сэр Джервас усвоил кое-какие приемы. Я ему продемонстрировал кое-что из итальянской школы фехтования. Он протянул Джервасу его рапиру эфесом вперед. - На сегодня хватит, - произнес он с вежливой улыбкой. - Завтра я покажу вам новый прием и как его отражать. С дьявольской тонкостью он выдал то, что якобы хотел скрыть: как благородно он пощадил соперника. Ее светлость бросила на него высокомерный взгляд. - Будьте любезны, оставьте меня наедине с сэром Джервасом, - приказала она ледяным тоном. Испанец поклонился, поднял с земли рапиру, пояс и послушно удалился. - Джервас, я хочу знать правду! - властно сказала она. - Что произошло между вами? Он весьма откровенно сообщил ей подробности, не делавшие, как он считал, ему честя. Маргарет терпеливо выслушала его, все еще бледная, с дрожащими губами. Когда Джервас закончил свой рассказ и, понурив голову, стоял перед ней с виноватым видом, Маргарет некоторое время молчала, будто не могла найти нужных слов. - Кажется, вы намеревались помочь мне стать послушной дочерью? - сказала она наконец, и в ее вопросе звучало утверждение. Джервас понял смысл ее слов, но мужество его покинуло, и он продолжал рассматривать помятую траву. Он сознавал, что Маргарет, естественно, откажется выйти замуж за такого неотесанного мужлана, который все делает через пень колоду. У него уже не было смелости защищаться, приводить какие-то доводы в свою пользу. - Ну? - нетерпеливо спросила Маргарет. - Почему вы мне не отвечаете? Или вы потеряли голос, беседуя с доном Педро? - Возможно, - горестно подтвердил он. - Возможно! - передразнила его Маргарет. - Вы полагали, что вам лучше быть убитым? Джервас ответил вопросом на вопрос; он вполне мог задать его сам себе и найти ответ в ее волнении и злости. - Поскольку вам моя смерть была бы глубоко безразлична, к чему все это беспокойство? Смятение невольно выдало Маргарет. - Кто сказал, что мне это безразлично? - воскликнула Маргарет, и уже в следующее мгновение готова была прикусить себе язык. Ее слова совершенно преобразили молодого человека, стоявшего перед ней. Он смотрел на нее, не веря своим глазам, его била дрожь. - Маргарет! - голос его зазвенел. - Вам была бы небезразлична моя смерть? Она тут же прибегла к чисто женскому притворству. - Разве не ясно? - Маргарет передернула плечами. - Кому нужно, чтобы судьи узнали, как вы погибли? Разразился бы такой скандал, что о нем могли бы узнать и в Лондоне. Джервас вздохнул и снова впал в уныние. - Вы только это и имели в виду? Только это? - А что еще, по вашему разумению, я имела в виду? Одевайтесь, молодой человек! Мой отец ждет вас. - Маргарет отвернулась от него. - А, кстати, где вы бросили мою лютню? Если вы ее разбили, я вас так легко не прощу. - Маргарет! - позвал он уходящую девушку. Она задержалась у изгороди, глянула на него через плечо. - Я вел себя как дурак, - печально сказал он. - По крайней мере, тут мы можем придти к согласию. А что еще? - Если вы меня простите... - Не закончив фразы, Джервас догнал ее. - Все из-за вас, Маргарет. Меня бесило, что я постоянно видел вас с этим испанцем. Это было выше моих сил. Мы были так счастливы, пока не появился он... - Я не скажу, что была несчастлива и потом. Джервас выругался сквозь зубы. - В том-то все и дело! В том-то все и дело! - В чем дело? - В моей проклятой ревности. Я люблю вас, Маргарет. Я бы отдал свою жизнь ради любви к вам, дорогая Маргарет. - Клянусь честью, я верю вам, - насмешливо сказала она, - тем более, что вы уже предприняли такую попытку. - Она сделала шаг, другой и снова помедлила. - Одевайтесь, - повторила она, - и ради Бога, будьте благоразумны. С этими словами она удалилась. Но когда Джервас мрачно взялся за шнурки, Маргарет вернулась. - Джервас, - начала она очень серьезно и сдержанно, - если мое прощение что-то значит для вас, обещайте, что это не повторится. - Хорошо, - с горечью сказал он, - я обещаю. - Поклянитесь, - настаивала она. Джервас с готовностью поклялся, но, судя по всему, не понял причины ее беспокойства. В этой ситуации некоторое самодовольство ему бы не помешало, но самодовольство было не в характере сэра Джерваса Кросби. ГЛАВА X ВЫКУП Никогда еще Джервас не испытывал такого унижения, как в тот день, уходя из поместья Тревеньон. У другого такое унижение вызвало бы прилив злости, побуждающей к мелкому мщению - случай всегда найдется. Сэр Джервас корил сам себя и мучился от стыда. Собственное поведение вызывало у него отвращение: вел себя, как дурно воспитанный школяр, и дон Педро обошелся с ним соответственно, проявив великодушие, что само по себе было жестокостью, - своего рода воспитательная порка для души. Теперь ему не миновать презрения Маргарет, и оно оправдано - эта мысль была для него невыносима. И в своем крайнем унижении он именно так истолковал негодование Маргарет. Ослепленный им - ведь уничижение ослепляет не меньше тщеславия - Джервас не почувствовал за негодованием Маргарет горячего участия. Положение соперника было не намного лучше его собственного. Напрасно он защищался, приводя многословные доводы в свою пользу, выставляя напоказ собственное великодушие и сдержанность, позволившие сэру Джервасу покинуть поле боя без единой царапины. Но леди Маргарет не желала, чтобы сэр Джервас был хоть чем-то обязан великодушию другого человека. Ей было крайне неприятно, что Джервас оказался в таком положении, и свое недовольство она беспристрастно выражала и Джервасу, и тому, кто поставил его в столь невыгодное положение. С доном Педро она отныне держалась отчужденно и холодно. Маргарет ясно дала ему понять, что у нее уже сложилось определенное мнение о его поведении, и никакие объяснения ей не нужны, поскольку они все равно не изменят ее точку зрения. Вечером того же дня дон Педро предпринял отчаянную попытку оправдаться перед ней. Она со своим кузеном Фрэнсисом вышла из-за стола вслед за отцом, и дон Педро умолил ее задержаться на минуту. Она поддалась на уговоры, намереваясь, вероятно, разъяснить ему в полной мере, как велико ее негодование. - Клянусь, - начал он, - вы жестоки со мной, потому что вас разгневала дуэль, которой я не мог избежать. - Я больше не хочу об этом слышать. - А теперь вы несправедливы. Нет большей несправедливости, чем осудить человека, даже не выслушав его. - Нет никакой необходимости выслушивать вас, сэр, чтобы убедиться в том, что вы злоупотребили своим положением, что вы злоупотребили моим доверием, когда я позволила вам сохранить оружие. Меня интересуют только факты, а факты, дон Педро, таковы, что вы в моих глазах пали бесконечно низко. Она увидела, как гримаса боли исказила его тонко очерченное лицо; большие темные глаза смотрели на нее с мукой. Возможно, это несколько смягчило Маргарет, заставило ее выслушать дона Педро, не прерывая. - Вы не смогли бы наказать меня более жестоко, - сказал он, - а ирония заключается в том, что кара постигла меня за действия, предпринятые с одним-единственным желанием - сохранить ваше доброе расположение, которое я ценю превыше всего. Вы говорите, я злоупотребил вашим доверием. Хотите выслушать мой ответ? Он держался так смиренно, а его молящий голос был так музыкален, что Маргарет дала согласие, хоть и с явной неохотой. И тогда он объяснился. Сэр Джервас явился к нему с неприкрытым желанием спровоцировать ссору. Он выбил лютню из рук дона Педро и позволил себе грубые намеки относительно его внешности. Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда обвинение в трусости, брошенное сэром Джервасом, оказалось бы справедливым, а обвинения в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому, желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях самообороны, чтобы сделать дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны. Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была расположена к милосердию; вынужденная признать, что аргументы, приведенные доном Педро, ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон, и в последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе он отныне в одиночку предпринимал долгие прогулки и упражнял свой ум, беседуя о сельском хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфинами или принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца. Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна, что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то, что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет оценила в полной мере страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была к нему несправедлива, расценив грусть, отражавшуюся на его бледном лице и в глазах, как лицемерную уловку, приличествующую случаю. Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел на Маргарет, шла из глубины души. Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро, типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем, бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с томными, беззаботными, непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа, защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи. Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности - дерзость, скромности - жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь очаровать поклонника. За всю свою жизнь, за долгие странствия дон Педро не встречал еще женщины и вполовину столь желанной, чье завоевание стало бы для него источником большей гордости. И ведь их отношения складывались так хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби. Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его. Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником. Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен - иностранец - желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл. О значении в обществе дона Педро де Мендоса и Луна можно было судить по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон. Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от неожиданности при виде ждавшего его человека. Он был похож на матроса - загорелый, крепко сбитый, чернобородый в домотканной одежде и высоких сапогах. Под мышкой он держал большой пакет, обернутый парусиной. Поклонившись испанцу, он представился по-французски: - К вашим услугам, монсеньор. Я - Антуан Дюклерк из Нанта. Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился. - Как же так? Я думая, дон Диего сам сюда пожалует? - спросил он надменно. - Со мной перестали считаться? - Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но ему было бы неблагоразумно высадиться на берег. - Так он стал благоразумным, да? - усмехнулся дон Педро. - Ну, ну. А вы кто такой? - Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой ждет лодка с полдюжиной крепких гребцов из Астурии. - Из Астурии? - переспросил приятно удивленный дон Педро. - По приказу дона Диего мы наняли испанскую команду в Сантандере. - Ага! - дон Педро подошел поближе к французу. - А где же выкуп? Тот протянул ему сверток. - Он здесь, монсеньор. Дон Педро взял сверток и подошел к окну. Он сломал тяжелые сургучные печати, вспорол кинжалом парусину и извлек длинную шкатулку из слоновой кости. Он поднял крышку. На подушке из пурпурного бархата покоилась нить безупречного переливающегося жемчуга, каждая бусина была величиной с воробьиное яйцо. Дон Педро взял ожерелье в руки, оставив шкатулку на диване возле окна. - Дон Диего угодил мне, - произнес он наконец. - Так ему и скажите. На лице моряка отразилось недоумение. - Но разве вы, ваше превосходительство, не скажете ему это сами? Лодка ждет... - Сегодня - нет, - прервал его дон Педро. - У меня не остается времени, чтобы собраться. Ждите меня завтра, когда стемнеет. К тому времени я буду готов. - Как будет угодно вашему превосходительству. - В голосе Дюклерка прозвучало беспокойство. - Но отсрочки опасны, монсеньор. - Жизнь всегда полна опасностей, мой друг, - с улыбкой обернувшись к французу, сказал дон Педро. - Стало быть завтра, когда стемнеет, в маленькой бухте, где ручей впадает в море. Да хранит вас Бог. Дюклерк поклонился и ушел. Оставшись один, дон Педро с минуту постоял в нерешительности, держа на ладонях бесценное ожерелье, любуясь перламутровым блеском жемчужин, их радужной переливчатостью в лучах заходящего осеннего солнца. Он едва заметно улыбнулся, представив, как будет дарить ожерелье Маргарет. Наконец он легонько связал шелковые нити и вернулся в столовую. Его светлость и Фрэнсис уже ушли, и Маргарет сидела одна на диване у окна, глядя в цветник, в котором почти все цветы уже отцвели. Она посмотрела через плечо на вошедшего дона Педро, но он держал руки за спиной, и она не увидела ожерелья. - Все хорошо? - поинтересовалась она. - Все очень хорошо, миледи, - ответил он. Маргарет снова посмотрела в окно на заходящее солнце. - Ваш гость... заморский? - спросила она. - Заморский, - подтвердил дон Педро. Он направился к Маргарет. Под ногами у него похрустывал камыш, которым каждый день устилали пол в столовой. Дон Педро остановился у нее за спиной, а Маргарет, выжидая, что он ей скажет, продолжала смотреть в окно. Дон Педро тихо поднял руки, и, задержавшись на мгновение над ее золотой головкой, ожерелье скользнуло ей на шею. Маргарет, ощутив легкое прикосновение к волосам и что-то холодное на обнаженной шее, вскочила, и щеки ее вспыхнули. Она подумала, что дон Педро коснулся ее пальцами. И хоть он улыбнулся, слегка поклонившись ей, его пронзила боль от злости, промелькнувшей на ее лице. Увидев ожерелье, она поняла свою ошибку и засмеялась смущенно, но с чувством облегчения. - Клянусь, сэр, вы испугали меня. - Она приподняла ожерелье, чтобы разглядеть его получше, и, осознав великолепие подарка, осеклась. Краска сошла с ее лица. - Что это? - Выкуп, который мне привезли из Испании, - спокойно ответил он. - Но... - Маргарет была потрясена. Она достаточно хорошо разбиралась в драгоценностях и поняла, что на груди у нее - целое состояние. - Но это неразумно, сэр. Оно стоит огромных денег. - Я предупредил вас, что если вы предоставите мне определить сумму выкупа, я оценю себя дорого. - Но это королевский выкуп, - сомневалась она. - Я почти королевского рода, - заявил он. Маргарет продолжила бы препирательства, но он положил конец спору; заметив, что такая мелочь не стоит ее внимания. - Зачем нам вести разговоры о пустяках, когда каждое ваше слово для меня дороже всех этих дурацких жемчужин вместе взятых? Никогда раньше дон Педро не решался говорить с Маргарет таким тоном: в голосе его звучала любовь. Она смотрела не него широко открытыми от изумления глазами. А он объяснял ей свои намерения. - Я вручил вам выкуп, и час моего отъезда приближается - слишком быстро - увы! Итак, с вашего позволения, если вы освобождаете меня ст данного вам слова чести, я завтра ночью уплываю в Испанию. - Так скоро, - сказала она. Дону Педро, который, несомненно, заблуждался в своих надеждах, показалось, что она произнесла эти слова с грустью; тень, промелькнувшую на ее лице, он принял за сожаление. И это подстегнуло его решимость. Дон Педро утратил привычное самообладание. - Вы говорите "так скоро"! Благодарю вас за эти слова. В них - зерно надежды. Они придают мне смелости сказать то, что иначе я бы сказать не отважился. Звенящий голос, сверкающие глаза, румянец, проступивший на бледном лице, не оставляли сомнений. Женщина в ней затрепетала от тревожного предчувствия. Дон Педро склонился к ней. - Маргарет! - Он впервые произнес ее имя, произнес ласковым шепотом, любовно растягивая каждую гласную. - Маргарет, неужели я уйду из вашего дома, как и пришел? Неужели я уйду один? Маргарет не хотелось поощрять дальнейшее объяснение, и она притворилась, будто не поняла, к чему он клонит, оставив ему тем самым путь для отступления. - Не сомневаюсь, что на судне у вас есть друзья, - сказала она с деланной небрежностью, стараясь успокоить бьющееся сердце. - Друзья? - отозвался он с презрением. - Друзей, власти, богатства у меня предостаточно. Мне бы хотелось разделить с кем-нибудь все, что у меня есть, все, что я могу дать, а я могу дать так много. - И он продолжал, предупредив ее возражения. - Неужели вам не жаль растратить жизнь впустую в этом медвежьем углу варварской страны? А я открою вам целый мир, сделаю вас богатой и могущественной. Перед вами будут преклоняться, вам будут завидовать, вы станете самым дорогим сокровищем двора, королевой из королев, Маргарет! Она невольно сжалась. Что ж, она сама во всем виновата: прояви она должную осторожность, дон Педро не бахвалился бы перед ней. Впрочем, бахвальства в его манере не было. Тон его был уважительным и скорее смиренным, чем самонадеянным. Он не сказал ни слова о любви. И тем не менее каждое его слово красноречиво говорило о любви. Дон Педро умолял ее, и это была мольба о любви. Конечно, в картине, нарисованной им, был искус, и, возможно, ею завладел на секунду соблазн обладать всем, что он ей предлагал. Быть могущественной, богатой, чтоб перед тобой преклонялись, чтоб тебе завидовали. Вращаться в высшем свете, возможно, вершить людские судьбы. Все это означало пить полной чашей прекрасное дорогое вино жизни, променять на эту пьянящую чашу пресную воду своего корнуолльского дома. Если жар соблазна и коснулся Маргарет, то лишь на мгновение, на шесть биений сердца. Когда Маргарет заговорила снова, она была спокойна, сдержанна, верна самой себе. - Дон Педро, - мягко начала она, - не стану притворяться, будто я вас не понимаю. Разумеется, я не могу принять ваше предложение. Благодарю за оказанную честь. Да, это честь для меня, поверьте, мой друг. Но... - Она помедлила и едва заметно пожала плечами. - Это невозможно. - Почему же? Почему? - Правая рука дона Педро взлетела, словно он хотел обнять Маргарет. - Какая сила в мире может этому помешать? - Никакая сила не заставит меня это сделать, - Маргарет поднялась и посмотрела ему прямо в глаза искренним, честным взглядом. - Я не люблю вас, дон Педро, - сказала она, окончательно развеяв его надежды. Он дрогнул, как от удара, невольно отступил, отвернулся. Но, быстро оправившись, снова перешел в наступление. - Любовь придет, моя Маргарет. Разве может быть иначе? Я знаю, как пробудить вашу любовь. Я не заблуждаюсь: любовь рождает любовь, а моя любовь безмерна и непременно найдет отклик в вашем сердце. - Дон Педро был бледен, как полотно, отчего его борода казалась еще чернее. Его выразительные глаза страстно заклинали Маргарет. - О, поверь мне, дитя мое! Доверься мне! Я знаю, я знаю. Мой опыт... Она деликатно остановила его: - Вероятно, вашего опыта недостаточно, чтобы заметить: ваша настойчивость причиняет мне боль. - Маргарет улыбнулась своей открытой ясной улыбкой и протянула ему руку. - Останемся добрыми друзьями, дон Педро, ведь мы были друзьями с того дня, как вы сдались мне в плен. Медленно, нехотя он протянул ей руку. Маргарет, перебирая левой рукой жемчуг на груди, сказала: - Память о нашей дружбе для меня дороже, чем это ожерелье. Не отравляйте же ее. Дон Педро вздохнул, склонившись над рукой Маргарет, и почтительно поднес ее к своим губам. Еще до того, как дон Педро ощутил безнадежность по тону Маргарет, до ее дружеской откровенности, воздвигшей между ними более прочный барьер, нежели холодность, он признался себе, что потерпел поражение. Ссылаясь на свой опыт, он не восхвалял себя. Дон Педро лучше других разбирался в человеческой природе, и это знание не позволяло ему упорствовать в ошибке. ГЛАВА XI ОТПЛЫТИЕ Как я уже упоминал, дон Педро был прекрасным знатоком человеческой природы, но к тому же он был рабом своих страстей. Одержимый какой-нибудь страстью, он становился глух ко всему остальному в мире. На следующее утро его одолели сомнения, правильно ли он истолковал поведение Маргарет, так ли бесповоротно принятое ею решение. Эта надежда, порожденная страстью, оживила и усилила ее. Баловень фортуны, он так и не научился подавлять свои желания. Для него они всегда были сладким предвкушением обладания. Дон Педро никогда раньше не знал, что такое отказ. Теперь он понял, какая это мука. Она томила его всю ночь, и под утро он решил, что не смирится, что терпеть муку любви невыносимо. Внешне, однако, в свой последний день в Тревеньоне он ничем себя не выдал. Проницательный взгляд уловил бы следы страдания не его лице, но на его поведении это не сказалось. Он в совершенстве владел искусством самообладания; одна из любимых заповедей, которую дон Педро неизменно соблюдал, звучала так: если хочешь господствовать, никогда не раскрывай своих намерений. И хоть боль терзала его душу, а от любви к Маргарет, еще сильней воспламененной ее отказом, сердце перевертывалось, он, как и прежде, приветливо улыбался и держался все так же невозмутимо и вежливо. Все это ввело Маргарет в заблуждение, она заключила, что, объясняясь ей в любви, он все сильно преувеличивал. Дон Педро увлекся, думала она, поддался на мгновение чувству. Рассудив так, Маргарет испытала радость и облегчение. Дон Педро нравился ей больше всех мужчин ее круга, если не считать одного, и мысль о том, что она причинила ему боль, была бы невыносима для Маргарет. Она показала жемчужное ожерелье отцу, он счел жемчуг мишурой, и тогда Маргарет из чувства протеста намекнула, что оно очень дорогое. На графа это не произвело никакого впечатления. - Охотно верю, - сказал он. - Со временем ты поймешь: ничто в мире не обходится так дорого, как тщеславие. Тогда Маргарет сообщила графу, с чем связан этот дар: вручив выкуп, док Педро получает свободу и вечером покидает их. - Очень хорошо, - безразлично заметил граф. Маргарет приуныла. Отцу лишь бы остаться одному в своей затхлой библиотеке, погрузиться в болото философских рассуждений и ловить блуждающие огоньки познания; ему все равно, кто приходит и кто уходит из Тревеньона. Он не пожалеет и об ее уходе. Наверное, и дочь для него не более чем досадная помеха, вероятно, отец был бы рад проводить ее за море, в Испанию, чтобы она не отрывала его от ученых занятий. Но есть другой человек, которому она не столь безразлична. Мысль о нем согрела Маргарет, и она подумала, что заслужила законный упрек: из-за ее резкости Джервас давно не появлялся в Тревеньоне. Надо послать ему записку, что дон Педро уезжает вечером, а он прощен и может нанести ей визит. К дуэли Джерваса побудила ревность к дону Педро, и теперь ей ясно, что инстинктивное предчувствие не обмануло Джерваса. У него было больше оснований для ревности, чем она сама полагала. С доном Педро она была мила и предупредительна, благодаря его замечательной выдержке, о которой я уже упоминал. Ему не пришлось складываться. Те случайные вещи, которыми он пополнил здесь свой гардероб, дон Педро отдал слуге, что был к нему приставлен, к тому же щедро одарив его деньгами. И старый Мартин был с лихвой вознагражден за внимание к испанскому пленнику: тот сразу взял с ним верный тон. После раннего ужина не отягощенный сборами дон Педро был готов к уходу. Еще за столом он обратился к его светлости с приличествующей случаю учтивой речью, благодаря его за великодушное гостеприимство, оказанное ему в Тревеньоне, память о котором он навсегда сохранит в своем сердце. Дон Педро благословлял небо за счастливый случай, удостоивший его знакомства с такими благородными и великодушными людьми, как граф Гарт и его дочь. Граф, выслушав дона Педро, ответил ему с учтивостью, столь свойственной ему в те времена, когда обстоятельства еще не побудили его к затворничеству. Он заключил свою речь пожеланием попутного ветра и счастливой жизни на родине. С этими словами он удалился, предоставив Маргарет пожелать счастливого пути уходящему гостю. Мартин принес дону Педро его оружие, шляпу и плащ. Когда он оделся, Маргарет вышла с ним в холл, потом спустилась вниз по ступенькам, прошла сад, так и не сказав ни единого слова. Они могли распрощаться еще у двери. Но он будто увлекал ее за собой одной лишь силой воли. У опушки рощицы она задержалась, решив не провожать его дальше, и протянула руку. - Простимся здесь, дон Педро. Дон Педро, остановившись, заглянул ей в лицо, и Маргарет увидела боль в его грустных глазах. - О, не так скоро! - В его голосе звучала мольба, речь лилась почти как лирический монолог. - Не лишайте мою душу нескольких счастливых минут, которыми я мечтал насладиться до того, как стемнеет. Ведь я проявил чудеса сдержанности, идеальное терпение. После нашего вчерашнего разговора я не беспокоил вас ни словом, ни взглядом. Не обеспокою и сейчас. Я прошу вас о малом, но этот пустяк исполнен для меня важности - видит Бог! - огромной важности. Проводите меня чуть подальше, до той благословенной лощины, где мне впервые выпало счастье увидеть вас. Дозвольте мне именно там увидеть вас и в последний. А все, что было между этими двумя мгновениями, я буду вспоминать, как сон. О, Маргарет! Милосердия ради не откажите мне в моей просьбе. Только каменное сердце смогло бы устоять против столь пылкой поэтической мольбы. В конце концов, сказала она себе, он просит о такой малости. И Маргарет согласилась. Но по дороге через лес в сгустившихся сумерках они не сказали друг другу ни слова. Так молча они достигли места первой встречи. - Это то самое место, - сказала Маргарет. - Вы стояли на белом валуне, когда Брут набросился на вас. Дон Педро помолчал, обдумывая ее слова, потом тяжело вздохнул. - Самой большой жестокостью было то, что вы остановили его. - Он поглядел на Маргарет, словно хотел запечатлеть в памяти ее черты, потом добавил. - Как скупо вы отсчитываете мне выпрошенную милостыню - ровно столько, сколько я попросил. "Это то самое место", - говорите вы и, не ступив лишнего дюйма, останавливаетесь. Ну и ну! - О, нет, - смутилась великодушная Маргарет: умелый игрок, дон Педро задел ее слабую струнку. - Я провожу вас немного дальше. Он поблагодарил Маргарет, и они продолжили спуск вдоль ручья, который теперь совсем пересох. Чем ниже они спускались, тем явственней доносился до них скрежет киля лодки о гальку. Наконец они вышли из лощины и ступили на поблескивавший в сумерках песок. У самого берега покачивалась лодка, а возле нее стояла плохо различимая в сумерках группа людей. Увидев их, дон Педро что-то крикнул им по-испански. Двое мгновенно отделились от группы и побежали им навстречу. Маргарет в третий раз протянула руку дону Педро. - А теперь, прощайте, - сказала она решительно. - Да пошлет вам Бог попутный ветер до самой Испании! Желаю благополучно вернуться домой. - Домой? - повторил он печально. - Увы, отныне "дом" для меня пустой звук. О, не уходите, задержитесь хоть на мгновение. - Он схватил ее за руку и у