еру, мой дорогой Гаврийяк, - призвал в заключение регент. - Отложите решение, диктуемое преходящей нуждой. Если бы я только знал, насколько вы стеснены в средствах, я ни за что не согласился бы принимать вашу ценную помощь как секретаря без вознаграждения. Д'Аварэ учтет это на будущее. Займитесь этим делом немедленно, д'Аварэ, чтобы финансовые трудности впредь не беспокоили нашего доброго Гаврийяка. Смущенный, пристыженный господин де Керкадью все-таки не сразу отказался от дальнейшего сопротивления и дрогнувшим голосом запротестовал: - Но, монсеньор, зная о недостатке средств у вас самого, я не могу принять... Принц перебил его едва ли не сурово: - Ни слова больше, сударь. Я только выполнил свой долг, лишив ревностного слугу серьезного предлога идти против моей воли. Пораженному господину де Керкадью оставалось лишь поклониться и признать себя побежденным. Стук в дверь окончательно поставил точку на дискуссии, которую его высочество и так считал исчерпанной. Господин де Керкадью, отирая лоб, отошел в сторонку. Плугастель открыл дверь. Вошедший слуга в простой ливрее тихонько что-то сказал графу. Тот повернулся к регенту и объявил неестественно торжественным голосом: - Монсеньор, прибыл господин де Бац. - Господин де Бац! - В восклицании принца прозвучало удивление. Мясистое его лицо застыло, и он поджал полные чувственные губы. - Де Бац, - повторил он уже с ноткой презрения в голосе. - Стало быть, вернулся. И чего ради он вернулся? - Может быть, лучше пусть он сам ответит на этот вопрос, монсеньор? - осмелился предложить д'Антраг. Прозрачные глаза регента уставились на него из-под сдвинутых бровей. Потом его высочество пожал круглыми плечами и обратился к Плугастелю: - Ладно. Раз уж он имел дерзость явиться, позвольте ему войти. Глава XI. Блистательный провал На господина де Баца достаточно было бросить единственный взгляд, чтобы убедиться: дерзости ему не занимать. Об этом говорило все - его походка, манера держаться, вся его наружность. Хотя полковник прибыл в Гамм менее часа назад, ничто в его облике не наводило на мысль о недавнем путешествии. Человек аккуратный и чистоплотный, он в гостинице сразу тщательно привел себя в порядок, надел бархатный камзол, короткие атласные панталоны в обтяжку, черные шелковые чулки и туфли с серебряными пряжками. Треугольную шляпу, украшенную белой кокардой, он нес в руке, обнажив голову, чтобы не смять тщательно сделанную завивку. Окинув присутствующих мимолетным взглядом проницательных глаз, полковник де Бац быстро прошел вперед и остановился перед регентом. Мгновение он стоял в неподвижности, ожидая, что принц подаст ему руку; когда же этого не произошло, нимало не смутился. С самым серьезным видом поклонился и, как предписывал этикет, начал молча ждать, пока его высочество соблаговолит к нему обратиться. Регент сидел в кресле, повернувшись к полковнику в полоборота, и разглядывал де Баца безо всякого дружелюбия. - Итак, вы вернулись, господин де Бац. Мы вас не ждали. - Он выдержал паузу и холодно добавил: - Мы вами недовольны, господин де Бац. - Честно говоря, я и сам собою недоволен, - сказал барон, которого ничто не могло привести в замешательство. - Мы удивлены, зачем вы взяли на себя труд вернуться к нашему двору? - Я обязан представить отчет о своих действиях, монсеньор. - Не стоило беспокоиться. Недавние события говорят сами за себя. Они представили исчерпывающий отчет о вашем провале. Гасконец сдвинул брови. - Покорно прошу меня простить, монсеньор, но я не в силах остановить рок. Я не могу сказать судьбе: "Halte-l`a! Идет де Бац!" - А! Так вы вините судьбу? Что ж, она известный козел отпущения для каждого недотепы. - Я не из их числа, монсеньор, иначе меня бы здесь не было. К этому минуте я уже просунул бы голову под раму парижской гильотины. - Похоже, провал не умерил вашего самомнения. - Не считаю, что провал в данном случае - подходящее слово, монсеньор. Я пытался сотворить чудо, но оно оказалось не по силам обыкновенному человеку. - Однако, вынуждая нас поручить вам это задание, вы были уверены, что сопособны его выполнить. - Высказывание вашего высочества подразумевает вопрос? Но разве сради двадцати тысяч изгнанников, последовавших за вами, нашелся другой, кто просил вас поручить это задание ему? - Нашелся бы. Я несомненно искал бы его, если бы не ваша самонадеянная уверенность. Даже перед лицом такой чудовищной неблагодарности и несправедливости де Бац сохранил самообладание. Но, вопреки всем усилиям, его ответ прозвучал, пожалуй, излишне сухо. - Намерение вашего высочества поискать такого человека свидетельствует лишь о том, что вы считали задание выполнимым. Но это не означает, что монсеньор нашел бы добровольца. А если бы таковой и нашелся, он непременно потерпел бы неудачу. - Непременно?! Позвольте спросить почему? - Потому что ее потерпел я. Уверяю ваше высочество, никто не мог бы преуспеть там, где я терплю неудачу. Кто-то в группе у стола рассмеялся. Барон де Бац вздрогнул, словно ему дали пощечину, но больше ничем не выдал своего состояния. Мосье разглядывал его с холодным скептицизмом. - Что бы ни случилось, хвастун-гасконец остается хвастуном-гасконцем! Это было уже слишком даже для самообладания де Баца. Он не дал себе труда прикрыть почтительностью бесконечную горечь своего тона. - Вашему высочеству доставляет удовольствие бранить меня. Неявное обвинение в несправедливости вызвало раздражение принца. - А разве вы не заслужили упреков? Разве вы не обманули нашего доверия своими настойчивыми заверениями, своими хвастливыми замечаниями? Не вы ли дали мне слово, что вывезете короля из Парижа целым и невредимым, если я снабжу вас необходимыми средствами? Я великодушно дал вам все, что вы требовали. Я выделил золото из казны, хотя нам так отчаянно его не хватало. Это золото мы могли бы сегодня использовать на поддержку французских дворян, умирающих в изгнании от голода. На что вы его потратили? Все просто услышали, как у барона перехватило дыхание. На отважном лице проступила, несмотря на загар, заметная бледность. - Могу заверить ваше высочество, что я не потратил ни луи на свои собственные нужды. - Я не спрашиваю вас, на что вы денег не тратили. Я желаю знать, на что вы их потратили! - Ваше высочество требует отчета? - А разве не с этой целью вы вернулись? Барон сделал полуоборот и теперь, чуть повернувшись, мог видеть всех присутствующих. Его взгляд остановился на мертвенно-бледном лице д'Аварэ. Фаворит по-прежнему стоял, опершись на подоконник, и лицо его походило на маску. Взгляд гасконца двинулся дальше. Флашланден и Плугастель излучали угрюмую суровость. Лицо Керкадью выражало умеренное сочувствие. Д'Антраг ухмылялся, и барон вспомнил, как с самого начала этот господин - ревностный противник любой секретной деятельности, если только сам не был ее вдохновителем и руководителем, противился дерзкому плану, называя его безрассудной авантюрой, и возражал против выделения средств. После минутного молчания барон заговорил подчеркнуто спокойно. - Я не предполагал отчитываться в мелких подробностях. Не думал, что это потребуется. Я не торговец и не веду гроссбухов, монсеньор, да и дело это - не торговая сделка. Но я постараюсь, как сумею, подготовить отчет по памяти. А пока могу заверить вас, монсеньор, что потраченная сумма более чем вдвое превосходит ту, что я получил от вашего высочества. - Что вы такое говорите, сударь? Опять гасконада? Откуда вы могли достать такие деньги? - Если я утверждаю, что они у меня были, значит, я их достал. Хотя я и гасконец, никто до сих пор не усомнился опрметчиво в моей честности и не допустил, что я могу запятнать себя ложью. Я потратил золото на подкуп нескольких продажных каналий. На них, кстати, сегодня лежит ответственность за управление Францией. Я давал взятку любому чиновнику, который мог мне пригодиться, кто мог помочь воплощению моего замысла. А что до остального, монсеньор, то мой провал обусловлен двумя факторами, которые я не принял в расчет, когда пускался в это трудное и, смею заверить, опасное предприятие. Во-первых, когда я прибыл в Париж, король находился уже под усиленной охраной на положении узника. Я опоздал всего на несколько дней, но их оказалось достаточно, чтобы задуманный мною план стал неосуществимым. И если вы, ваше высочество, желаете проявить справедливость, перенеситесь мысленно в Кобленц, где я впервые изложил свой план, и вы поймете, что вина за промедление, стоившее успеха, лежит на господине д'Антраге. Д'Антраг вздрогнул и вскричал возмущенно: - На мне, сударь? Как это?.. - На вас, сударь, - отрезал де Бац, обрадованный, наконец, возможностью запустить зубы в противника, не защищенного титулом. - Не вы ли отнеслись к моему плану с пренебрежением? Не вы ли оспоривали его перед монсеньором и называли безрассудной тратой денег? Если бы не вы, я выехал бы тремя неделями раньше. Я оказался бы в Париже в то время, когда король пользовался относительной свободой в Люксембурге. В моем распоряжении осталось бы еще целых две недели на подготовку побега, который стал невозможен после заключения его величества в Тампль. - Об этом нам известно только с ваших слов, - сказал д'Антраг, кривя губы и искоса поглядывая на принца. - Вот именно, и надеюсь, вам достанет мудрости не подвергать их сомнению, - ответил барон резко - так резко, что регенту пришлость постучать чем-то по столу, чтобы напомнить обоим о своем присутствии и о надлежащем почтении к своему титулу. - Ну а вторая причина вашего провала, господин де Бац? - осведомился он, возвращая барона в основное русло обсуждаемой темы. - Предательство, опасность которого я всегда сознавал. Но у меня не было выбора, и пришлось пойти на риск. Обнаружив, что заключение его величества разрушило мой первоначальный замысел, я встал перед необходимостью составить новый план кампании. Правильно или ошибочно, но я решил, что спасение в последнюю минуту дает наилучшие шансы. Я до сих пор убежден, что сделал верный выбор, и, если бы не предательство, добился бы успеха. Осуществление побега требовало сугубой осторожности, безграничного терпения и кропотливой подготовки. Все это я сумел обеспечить. Я собрал небольшой отряд роялистов и поручил каждому из них завербовать нескольких других. Скоро в моем распоряжении оказалось пятьсот человек, и все мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Я проинструктировал, снарядил и вооружил их под самым носом у Конвента и его Комитета безопасности. Я не жалел денег. Когда стало ясно, что его величество предстанет перед "судом" и приговор предрешен, мой план действий был уже разработан окончательно. Ни у кого не вызывало сомнений, что только самый отъявленый сброд приветствует казнь короля, тогда как основная масса народа охвачена страхом и отвращением к палачам. Но это большинство не могло оказать сопротивления агрессивному крикливому меньшинству. Только прозвучавший в нужную минуту смелый призыв мог вывести его из оцепенения. Особа миропомазанника окружена неким ореолом Короля воспринимают не столько как личность, сколько как символ, воплощение идеи. Любому, хоть сколько-нибудь наделенному воображением или чувствами человеку насилие над королем отвратительно. На это и возлагал я надежды: я собирался расставить свои пячь сотен в удобном месте, мимо которого короля должны были везти на казнь, и, когда карета поравнялась бы с нами, подать сигнал. Мои люди с криком "Жизнь королю!" бросились бы на охрану... Барон перевел дыхание. Семеро, зачарованные рассказом, казалось, старались не дышать. Все глаза были устремлены на гасконца. - Может ли ваше высочество сомневаться, может ли сомневаться кто-нибудь вообще, в том, что должно было последовать вслед за тем? Мои пятьсот человек составили бы ядро массового бунта противников казни его величества. Они стали бы режущей кромкой топора, который обрушился бы на палачей. Парижане стряхнули бы с себя оцепенение. - Полковник вздохнул. - H'elas! Если бы любой из вас был там, стоял вместе со мной в назначенном месте на углу улицы Луны у бастиона Бон-Нувель, если бы вы видели благоговейный ужас толпы, собравшейся посмотреть на королевскую карету, направлявшуюся на площадь Революции (как теперь называется площадь Людовика XV), если бы вы слышали гробовое молчание тысяч людей, вы не усомнились бы в моей правоте. Когда я стоял там и ждал, я не только не сомневался в успехе плана - я был почти что уверен в нем, почти уверен, что вызову пожар, который каленым железом выжжет семя революции. Наш лозунг мог поднять тысячи людей, не доверяющих новому режиму. Ведь сколько французов с ужасом смотрят на распространение анархии и хаоса! Им не хватает только решительного руководства. Мы могли бы поднять такую бурю, которая навсегда смела бы Конвент вместе поддерживающей его чернью и вновь вознесла бы короля на трон. Де Бац снова остановился и криво улыбнулся, видя всеобщее внимание. - Но я, как вы, монсеньор, изволили заметить, гасконец. Что пользы продолжать? Я потерпел неудачу. Вот о чем надлежит помнить. Умно составленный план искусство комбинации, энергия и мужество исполнителей - какое значение имеют они, если цель не достигнута? Если тонкую черту, что отделяет иногда успех от провала, так и не удалось перешагнуть. Сарказм барона уязвил слушателей. Однако его высочество, захваченный рассказом, попросту не заметил насмешки. - Но как вышло, что вы потерпели неудачу? Как? По лицу де Баца пробежала тень. - Я уже сказал. Нас предал один из тех - кто именно, мне неизвестно, - кому я вынужден был довериться. - Это было неизбежно, раз вы посвятили в план стольких человек, - проскрипел д'Антраг. - Следовало бы предвидеть такую возможность. - Я ее предвидел. Не такой уж я законченный глупец, как вам, господин д'Антраг, видимо, представляется. Но иногда предвидение не позволяет избежать опасности. Человек в горящем доме несомненно предвидит, что, прыгнув из окна, может сломать шею. И тем не менее он прыгает, поскольку не хочет сгореть заживо. Я понимал опасность и сделал все возможное, чтобы оградить нас от нее. Но я вынужден был рисковать. Иного выхода не было. - И что произошло потом? - нетерпеливо спросил принц. - Вы не рассказали до конца. - Вас интересуют подробности, монсеньор? - Де Бац пожал плечами и возобновил рассказ. - Так вот, повторюсь: в целом Париж не желал смерти короля. Парижан напугал приговор, граничивший со святотатством, их мучил неосознанный страх перед ужасными последствиями этого злодеяния. Как я уже сказал, ни один человек, побывавший в то январское утро на улице в толпе, не испытывает на этот счет никаких сомнений. Знал об этом и Конвент, и комитеты. От Тампля до площади Революции выставили двойную цепь солдат, движение карет и повозок было там запрещено. Короля конвоировали не только полк Национальной жандармерии и полк гренадер Национальной гвардии, но и артиллерийский дивизион. Охранники окружали королевскую карету тесным кольцом. Закрытые окна, из страха, что мимолетный взгляд простого люда на лицо его величества может привести к взрыву, замазали мыльной пеной. Власти прекрасно понимали, какое настроение царит в толпе. Топот печатающих шаг конвоиров, грохот и дребезжание лафетов да барабанная дробь - вот единственные звуки, оглашавшие улицы. Гробовое молчание тысяч людей, в последний раз видевших своего короля, было настолько впечатляющим, настолько неестественным, что только свидетели этого зрелища способны понять всю его невыразимую и мрачную торжественность. Монсеньор, я так подробно останавливаюсь на этом, чтобы показать вам, сколь далек я от ошибки в оценке общественного настроения, от которого мы зависели. Власти сознавали, что само их существование в этот день поставлено на карту. - Барон возвысил голос и произнес с неожиданной горячностью: - Я не колеблясь утверждаю, что, посылая короля на казнь, они рисковали куда силбнее меня, человека, пытавшегося его спасти. Он швырнул эту фразу, словно перчатку, и мгновение выжидал, не примет ли кто его вызов. Откровенно неприязненный взгляд де Баца был при этом обращен на д'Антрага. Но никто не возразил, и, вернувшись к прежнему, довольно печальному тону, барон возобновил свое повествование. - Не было еще и семи часов, когда я пришел на условленное место на углу улицы Луны. Я забрался на бастион и начал ждать. Время шло. Толпа позади солдатских рядов росла и уплотнялась. Люди стояли в безмолвном оцепенении, не столько из-за стужи ненастного зимнего утра, сколько скованные ужасом. Я с возрастающей тревогой вглядывался в толпу, но не мог обнаружить никого из своих. Наконец, когда в отдалении раздалась барабанная дробь, ко мне присоединились два участника нашего заговора - маркиз де ла Гиш и Дево. Узнав, что других еще по непонятной причине нет, они тоже пришли в отчаяние. Впоследствии, когда все было кончено, я выяснил, что произошло. Ночью Комитет общественной безопасности, снабженный - без сомнения, тут постарался наш предатель - списком имен и адресами пятисот заговорщиков, принял меры. Каждого роялиста дома поджидали два жандарма. Они взяли моих помощников под домашний арест, который продлился до полудня, то есть до того часа, когда ничто уже не могло помешать исполнению приговора. Других мер против заговорщиков принимать не стали. Пятьсот человек нельзя обвинить на основании показаний одного предателя, а других улик против них не нашлось. Мы были слишком осторожны. Возможно, и момент для судебного преследования людей, пытавшихся предотвратить преступление, потрясшее всю нацию, был не слишком подходящим. Вот и весь мой рассказ. Когда королевский экипаж поравнялся с нами, я потерял голову. Такое, хоть я и гасконец, случается со мной нечасто. Я спрыгнул с бастиона. Дево и де ла Гиш последовали за мной. Я пытался прорваться сквозь толпу, махал шляпой, кричал. Вопреки всему, я продолжал надеяться, что мы втроем сумеем расшевелить толпу и выполнить свою задачу. Я кричал что было мочи: "Свободу королю!" Наверное, мой одинокий голос потонул в грохоте барабанов. Меня услышали лишь те, кто стоял рядом. Они в ужасе отпрянули от меня, но все же никто не предпринял попытки схватить смутьяна. Это еще раз доказывает, монсеньор, насколько прав я был в своих расчетах, на которых строил весь замысел. Не пытались мне помешать и когда я уходил с двумя товарищами, которые, как и я провели предыдущую ночь не под своей крышей. Вот, монсеньор, полный отчет о моем провале, о моей гасконаде. А что до денег, которые я потратил... - Оставим это, - сварливо перебил его регент. - Не будем о деньгах. - И, погрузившись в свои мысли, надолго замолчал. Его грузное тело обмякло, двойной подбородок уткнулся в грудь, глаза опустели. Рассказ барона устыдил графа. Он испытывал неловкость за огульное осуждение гасконца. Даже критически и враждебно настроенный д'Антраг смущенно молчал, понимая, что перегнул палку. Но в недалеких, тщеславных людях стыд зачастую сменяется негодованием против тех, кого они стыдятся. Вскоре его высочество оправился от смущения. Он распрямился, уселся в кресле поудобнее и, высокомерно подняв голову, сказал напыщенно-официально: - Мы благодарны вам, господин де Бац, за объяснения, равно как и за вашу деятельность, которая, к нашему сожалению, не увенчалась успехом, которого она заслуживала. Пожалуй, это все, если только... - Он вопросительно посмотрел на д'Аварэ, потом на д'Антрага. Господин д'Аварэ в ответ молча покачал головой и сопроводил свое качание слабым протестующим жестом. Рука у него была изящная, едва ли не прозрачная. Д'Антраг чопорно поклонился. - Мне нечего сказать господину де Бацу, монсеньор. Барон посмотрел на них с искренним изумлением. Им нечего сказать! - Я, конечно, сознаю, что не заслуживаю похвалы, - заметил он таким ровным тоном, что они могли лишь подозревать насмешку. - Судить должно лишь по результату. - Движимый мстительным желанием уязвить совесть регента, ответить добром на зло, он продолжал: - Но моя служба делу восстановления французской монархии далека от завершения. Моя маленькая армия верных людей пока на свободе. Мне не следовало покидать Францию, но я счел своим долгом лично предстать перед вашим высочеством. Теперь же я покорнейше прошу разрешения вашего высочества вернуться и ждать приказаний, которые, возможно, последуют от вас. - Вы намерены вернуться? В Париж? - Как я уже сказал, монсеньор, я бы не покинул его, если бы не сознание долга перед вами. - И что вы собираетесь там делать? - Возможно, если я не полностью потерял доверие вашего высочества, вы дадите мне какое-нибудь новое задание. Регент растерялся. Он повернулся к д'Антрагу. Но на хитроумного графа внезапно тоже нашло затмение, и он с излишней многословностью признался в отсутствии каких-либо идей. - Мы подумаем, господин де Бац, - изрек регент. - Подумаем и известим вас. Сейчас же не смеем вас задерживать. И, словно желая смягчить сухость последних слов, Мосье протянул ему пухлую булую руку. Барон низко склонился и поднес ее к сложившимся в легкую усмешку губам. Выпрямившись, он круто повернулся на каблуках и, не замечая придворных, чеканным шагом вышел из невысокого, тесного и убого обставленного приемного зала. Глава XII. Уязвимое место На следующее утро, спускаясь по гостиничной лестнице, барон де Бац лицом к лицу столкнулся с господином Моро. Оба удивленно застыли. - А! - сказал барон. - Наш друг Паладин! - А! - в тон ему ответил Андре-Луи. - Наш гасконский любитель опасностей! Барон рассмеялся и протянул руку. - Честное слово, не всегда. Недавно я подвергся худшей опасности из всех, что только могут угрожать человеку - опасности поткрять самообладание. Вам такая когда-нибудь угрожала? - Бог миловал. Я не питаю иллюзий по поводу отношения ко мне других людей. - Вы не верите в справедливость? А в благодарность принцев? - Вера в справедливость - это все, что мне остается, - последовал мрачный ответ. Андре-Луи пребывал в унынии. Оказалось, что приехал из Дрездена он напрасно. Сопротивление регента отъезду господина де Керкадью покончило с неопределенностью. Заверенный в скором возвращении на родину, крестный приободрился и стал настаивать на том, чтобы подождать со свадьбой до возвращения в Гаврийяк. Андре-Луи пытался спорить, но тщетно: господин де Керкадью считал себя связанным словом и отказывался слушать крестника. Правда, Алина была на стороне жениха, и ее дядюшка согласился на компромисс. - Если в течение года дорога домой не будет открыта, я подчинюсь любому вашему решению, - пообещал он и, желая их приободрить, добавил: - Но, вот увидите, вам не придется ждать и полгода. Однако Андре-Луи его слова не убедили. - Не обманывайте себя, сударь. Через год мы только станем на год старше и печальнее, потому что надежды останется еще меньше. Как ни странно, благодаря унынию встреча с бароном принесла Андре-Луи неожиданные плоды. Когда оба перешли в гостиную и заказали графин знаменитого старого рупертсбергера с сухими колбасками, де Бац повторил (на сей раз не скупясь на подробности) свою парижскую историю. - Просто чудо, как вам удалось спастись, - выразив восхищение хладнокровием и героизмом рассказчика, заключил Моро. Полковник пожал плечами. - Клянусь честью, никакого чуда. Все, что требуется человеку на моем месте, - это здравый смысл, осмотрительность и немного мужества. Вы, живущие здесь, за границей, судите об обстановке в стране по донесениям да отчетам. А поскольку они пестрят сообщениями о насилии и произволе, вы считаете, будто насилие и произвол стали единственным занятием парижан. Так люди, читая исторические хроники, воображают, будто прошлое - сплошная цепь сражений и битв, ведь периоды мира и порядка, куда более длительные, чем войны, не привлекают внимания хронистов. Рассказали вам случай с каким-нибудь аристократом, которого, загнав на улице, повесили на фонарном столбе, услышали вы о нескольких других, отвезенных в телеге на площадь Революции и там гильотинированных, - и, пожалуйста - все думают, что каждого аристократа, высунувшего нос из дома, непременно либо повесят, либо обезглавят. Я сам слышал подобные утверждения. Но это чепуха. Сегодня в Париже, должно быть, сорок или пятьдесят тысяч роялистов разного толка, то есть пятая часть населения. Еще одна пятая, если не больше, не выражает никаких политических пристрастий, хотя готова подчиниться любой власти. Естественно, они, чтобы не привлекать к себе внимания, не совершают безрассудных поступков. Не размахивают шляпами и не кричат на каждом углу: "Жизнь королю!" Они спокойно занимаются своими делами, ибо жизнь идет своим чередом и на обывателях перемены почти не сказались. Правда, сейчас в Париже действительно неспокойно. Общую тревогу усугубляют взрывы народного негодования, сопровождаемые насилием и кровопролитием. Но тут же, рядом течет нормальная жизнь большого города. Жители ходят за покупками и торгуют, развлекаются, женятся, рожают детей и умирают в собственных постелях. Все, как обычно. Многие церкви закрыты, и служить позволено только священникам-конституционалистам, зато театры процветают, и политические взгляды актеров никого не заботят. Если бы дело обстояло иначе, если бы положение хотя бы напоминало то, как его представляют себе за границей, революция закончилась бы очень быстро. Она пожрала бы самое себя. Несколько дней полного хаоса, и перестали бы циркулировать жизненные соки города, а парижане начали бы умирать голодной смертью. Андре-Луи кивнул. - Ясно. Вы правы. Должно быть, все эти слухи - недоразумение. - Нет, они намеренно поддерживаются. Контрреволюционные слухи призваны соответственно настроить общественное мнение за границей. А фабрикуются они в деревянном шале, где у Мосье резиденция и канцелярия. Агенты регента под руководством изобретательного господина д'Антрага, главного кляузника и склочника, старательно разносят слухи по всему свету. Андре-Луи воззрился на собеседника с некоторым удивлением. - Что я слышу? Уж не сделались ли вы республиканцем? - Пусть мои слова вас не обманывают. Судите по моим поступкам. Я всего лишь позволил себе роскошь высказать презрение к господину д'Антрагу и его методам. Не нравится он мне, и сам оказывает мне честь, отвечая взаимностью. Подлый и завистливый человек и с непомерными амбициями. Он метит на первое место в государстве, когда монархия будет восстановлена, и потому боится и ненавидит любого, кто способен приобрести влияние на регента. Особую же ненависть и страх вызывает в нем д'Аварэ, и, если сей фаворит как следует не обезопасится, то скоро при помощи д'Антрага уронит себя в глазах принца. Д'Антраг подкрадывается осторожно и следов оставляет мало. Хитер и коварен как змея. - Но мы уклонились от темы, - заметил Моро, не слишком озабоченный происками господина д'Антрага. - Я все-таки считаю ваше спасение чудом. Как вам удалось после всех приключений вернуться к тому, что вы называете нормальной жизнью? - Конечно, я был осмотрителен и не часто допускал ошибки. - Не часто! Но и единственная ошибка могла стоить вам головы. Де Бац улыбнулся. - У меня было чудодейственное средство, охраняющее жизнь. Его высочество перед моим отъездом снабдил меня тысячью луи на расходы. Я сумел добавить к ним столько же, и в случае необходимости мог бы добавить больше. Так что, как видите, я был хорошо обеспечен деньгами. - Как же деньги помогли бы вам в таких чрезвычайных обстоятельствах? - Я не знаю ни одного чрезвычайного обстоятельства, в котором деньги не могли бы помочь. И как оружие защиты, и как оружие нападения сталь не выдерживает никакого сравнения с золотом. Золотом я затыкал рты тем, кто иначе донес бы на меня. При помощи золота я притуплял чувство долга тех, кто обязан был мне помешать. - Барон рассмеялся, увидев округлившиеся глаза Андре-Луи. - Aura sacra fames! Жадность вообще присуща человеку, но более алчных мздоимцев, чем санкюлоты, я не встречал. Полагаю, алчность и есть источник их революционной лихорадки. Кажется, я вас удивил. - Признаюсь, да. - Ага. - Де Бац поднял свой бокал к свету и задумчиво всмотрелся в слабое опаловое мерцание. - Вы когда-нибудь размышляли о стремлении к равенству, о его главной движущей силе и истинном значении? - Никогда. Ведь это химера. Равенство невозможно, и его не существует. Люди не рождаются равными. Они рождаются благородными или низкими, умными или глупыми, сильными или слабыми в зависимости от того, как сочетаются черты тех, кто произвел их на свет. А сочетаются они случайно. Барон выпил вино, поставил бокал на стол и вытер губы носовым платком. - Это метафизика, а я человек практики. Условия равенства можно постулировать. Они и были постулированы апостолами другой любопытной химеры - свободы. Идея равенства - это побочный продукт чувтсва зависти. А поскольку никому не по силам поднять низшие слои до высших, апостолами равенства неизбежно становятся завистники из низов, которые пытаются низвести вышестоящих до своего уровня. Отсюда следует, что нация, признавшая доктрину равенства, будет низведена до морального, интеллектуального и политического уровня самого убогого ее класса. Вот это в границах осуществимого. Но такие качества, как ум, благородство, благодетель и сила, нельзя отобрать у обладателей, бросить в общий котел и поделить на всех, словно похлебку. Единственное, чего можно лишить людей, - материальных благ. Ваши революционеры - бесчестные мошенники, обманывающие невежественные массы химерами свободы, равенства, братства и обещаниями золотого века, который, как им известно, никогда не наступит, и сами прекрасно это понимают. Они отлично знают, что нет власти на Земле, которая смогла бы поднять со дна всех его обитателей. Единственный достижимый способ уравнять всех заключается в том, чтобы отправить на дно остальную часть нации. Правда, тем, кто там обитал и раньше, легче от этого не станет, зато те, кто обманывает ложными идеями, будут процветать. В этом и состоит их истинная цель - стяжать богатство, которое позволит им достичь независимости и праздности, то есть всего того, чему они завидовали. И своей цели они добиваются всеми доступными средствами. - Неужели сегодня во Франции такое возможно? Неужели революционеры действительно извлекают из всего этого выгоду? - Что вас удивляет? Разве Нацоинальное собрание набиралось не из представителей низов, не из полуголодных неудачников-адвокатов вроде Демулена и Дантона, не из нищих журналистов вроде Марата и Эбера, не из монахов-расстриг вроде Шабо? Зачем этим людям, будучи на коне, подавлять вдохновившую их зависть или сдерживать алчность, идущую рука об руку с завистью? Все они бесчестны и продажны, а раз это относится к главарям, то что говорить об их подручных? - Гасконец усмехнулся. - Сомневаюсь, что в Национальном конвенте есть хотя бы один человек, которого нельзя купить. Андре-Луи глубоко задумался. - Вы открываете мне глаза. Подобные мысли как-то не приходили мне в голову, - признался он. - Когда борьба за конституцию только начиналась, когда я сам в ней участвовал, она была борьбой идеалистов против злоупотреблений, борьбой за равенство возможностей и равенство перед законом. - Почти всех ваших идеалистов смел поток со дна, когда они открыли шлюзы. Осталась жалкая горстка жирондистов. Адвокаты не без способностей, они единственные представители Конвента, которые вправе хвастать своими республиканскими добродетелями. Но и они запятнали себя бесчестьем, проголосовав за убийство короля и пойдя против своих же принципов. Только так они могли остаться у власти. О, поверьте, я не совершил никакого чуда, выбравшись из Парижа невредимым. И не понадобится никакого чуда, чтобы снова благополучно вернуться туда. - Вы возвращаетесь? - Разумеется. Неужто я стану ржаветь в изгнании, когда на родине столько дел? Пускай мне не посчастливилось спасти короля. Д'Антраг по своей глупой ревности задержал меня в Кобленце, когда мне надлежало мчаться в Париж. Но с королевой, я надеюсь, мне повезет больше. - То есть вы попытаетесь ее спасти? - Не думаю, что эта задача настолько трудна, что с ней не справятся золото и сталь. - И де Бац беззаботно улыбнулся. Вино кончилось. Андре-Луи встал. Его темные глаза задумчиво смотрели на решительное лицо барона. - Господин де Бац, если вам угодно, можете преуменьшать свои заслуги, но, кажется, вы самый храбрый из людей, которых я знаю. - Вы мне льстите, господин Моро. Лучше скажите, имеете ли вы влияние на регента? - Я?! Конечно же нет. - Жаль. Вы могли бы убедить его в существовании добродетели, которую во мне усмотрели. Он-то не слишком высокого мнения о моей персоне. Впрочем, я надеюсь поправить дело. В тот день они больше не говорили, но на следующий встретились снова. Их словно тянуло друг к другу. На этот раз больше говорил Андре-Луи, а барон слушал. - Господин де Бац, я долго размышлял над тем, о чем вы меня вчера просветили. Если вы точно описали положение, то революционная твердыня, по-моему, имеет несколько уязвимых мест. Признаюсь, мой интерес к данному вопросу коренится в личных делах. Обычно так и бывает, только люди редко в этом признаются. Я искренен с вами, господин барон. Все мои надежды в жизни связаны с восстановлением монархии, а оснований верить, что возвращение власти Бурбонам произойдет в результате европейского вмешательства, я не вижу. Если монархия во Франции и будет восстановлена, то только в результате внутреннего переворота. А благодаря вашему вчерашнему рассказу я, кажется, понял, как придать ему необходимый импульс. - О! И как же? - встрепенулся барон. Андре-Луи ответил не сразу. Он сидел в задумчивом молчании, словно хотел еще раз мысленно убедиться в логичности своих выводов, прежде чем высказать их вслух. Наконец он очнулся, огляделся и поднял глаза к галерее над гостиной. Собеседники были совершенно одни. Обитатели Гамма в этот час занимались своими делами и лишь под вечер приходили выпить пива и сыграть в карты, в кости или в трик-трак. Андре-Луи подался вперед, приблизившись к барону через разделявший их стол. Его темные глаза блестели, на скулах проступил румянец. - Вы назовете мою идею безумной. - У меня у самого таких полным-полно. Смелее. - На эту мысль меня натолкнули два ваших вчерашних утверждения. Во-первых, о корыстолюбии и продажности облеченных властью и, во-вторых, о том, что, если бы во Франции царил такой хаос, как думают за границей, то огонь революция пожрал бы ее самое за несколько дней. - Вы сомневаетесь в моих утверждениях? - Нет, господин барон. Я понимаю, что власть в стране перебрасывали, словно мяч, из рук в руки, пока она не оказалась в руках последних ничтожеств. Дальше, ниже перебрасывать некому. - Вы забыли, что отчасти еще сохранили власть жирондисты, - медленно произнес де Бац. - Едва ли они соответствуют вашему отзыву. - Согласно вашим же словам, они будут сметены естественным ходом революции. - Да. Мне это представляется неизбежным. - Национальный конвент держится у власти благодаря доверию населения. Население доверяет им безоговорочно, оно свято уверено в абсолютной честности депутатов. Прежние правительства пали, когда открылось истинное лицо входивших в них продажных карьеристов и грабителей нации. Народ верил, что его собственное нищенское существование вызвано исключительно этой продажностью и грабительской политикой. Но вот все изменилось. Люди верят, что всех мошенников разоблачили, изгнали, гильотинировали, уничтожили; они верят, что вместо негодяев пришли, неподкупные борцы за справедливость, которые скорее вскроют себе вены, чтобы напоить страждущих, чем незаконно присвоят хоть лиард из национальной казны. - Прекрасно сказано и свидетельствует о правильном понимании толпы. Андре-Луи пропустил замечание барона мимо ушей. - Если бы народу открылось, что те, кто составляет их последнюю надежду, еще более продажны, чем предшественники, если бы народ убедился, что эти революционеры навязали ему себя хитростью лицемерием и ложью только для того, чтобы жиреть на развалинах нации, - что бы тогда случилочь? - Если бы это удалось доказать, произошел бы взрыв. Но как доказать? - Правда всегда легко доказуема. - Теоретически - да. Но мерзавцы слишком прочно сидят на своих стульях. С наскоку их не взять. Андре-Луи не согласился. - Не может бесчестный человек прочно сидеть, когда окружающие верят в его честность. По вашим словам регент сидит в своем деревянном шале и сочиняет манифесты, призванные расшевелить Европу. А не лучше ли было бы расшевелить население Франции? Разве так уж трудно возбудить подозрение к власть имущим, даже если их считают честными? Барон просветлел. - Во имя всего святого! Вы совершенно правы, mon petit! Репутация власть имущих куда уязвимее репутации женщины! - Вот именно. Спровоцируйте вокруг мошенников скандал, представьте доказательства их продажности и корыстолюбия, и произойдет одно из двух: либо бунт и переворот с возвратом к власти прежнего правящего класса; либо воцарятся хаос и полная анархия, государственная машина рухнет, неизбежно начнутся голод и разруха и революция пожрет себя сама. - Господи, да будет так! - воскликнул де Бац. Он обхватил голову руками, закрыл глаза и задумался. Моро изнывал от нетерпения, но молчал. Когда полковник поднял голову, его гасконские глаза горели. - Безумная, говорите, идея? И все-таки она осуществима. - Дарю ее вам. Барон покачал головой. - Чтобы разработать детали и наблюдать за их исполнением, нужен ум человека, способного родить такую идею. Это задача по зубам только вам, господин Моро. - Точнее сказать, Скарамушу. Нужен его особый талант. - Называйте себя как угодно. Вообразите, чего вы достигнете, если ваши усилия увенчаются успехом. А ведь это, если взяться за дело с умом, весьма вероятно. Вы окажетесь в положении спасителя монархии. - Скарамуш - спаситель монархии! Де Бац не обратил внимания на его сарказм. - И подумайте о великой награде, ждущей такого человека. - Стало быть, вы все-таки верите в благодарность принцев. - Я верю в способность такого человека добиться оплаты своих услуг. Андре-Луи промолчал. Он грезил наяву. Мысль о том, что люди, обращавшиеся с ним с подчеркнутым высокомерием, будут обязаны его гению восстановлением своего могущества, была удивительно приятна. Не менее приятной была мечта о величии, достигнутом собственными стараниями, величии, которое он с радостью разделит с Алиной. Голос барона вернул его к действительности. - Ну так как? - спросил де Бац хрипло, нетерпеливо и даже тревожно. Андре-Луи улыбнулся. - Пожалуй, рискну. Глава XIII. Отъезд Господин де Бац снова предстал перед регентом в той же простой комнате того же шале в Гамме. Он стоял перед письменным столом его высочества в ромбе света, падавшего через окно на крашеный пол. Плотно закрытые окна и дверь не не пропускали свежего воздуха, и в комнате стоял тяжелый земляной дух горящего в глиняной печи торфа. Утором началась оттепель, и с карнизов частыми каплями падала талая во