да. Помимо барона на встрече присутствовали еще трое. Изящный граф д'Аварэ, английскую внешность которого подчеркивал простой синий сюртук для верховой езды и высокие сапоги с отворотами, сидел в центре комнаты, слева от барона. Рядом с ним с самым кислым видом восседал мрачный граф д'Антраг. Брат регента, граф д'Артуа, беспокойно мерял шагами комнату. Его пригласили сразу же, как только стало понятно, куда клонит барон со своими предложениями. Де Бац закончил свою речь, и в комнате повисла тишина. Регент в задумчивости покусывал кончик гусиного пера. Наконец, он пригласил господина д'Антрага высказать мнение по поводу только что прозвучавших предложений. Д'Антраг не потрудился скрыть свое презрение. - Дикая затея. Совершенно безнадежная. Замысел азартного игрока. Господин д'Артуа остановился. Он умел напустить на себя умный вид, хотя в действительности умом не отличался. Вот и сейчас он благоразумно хранил многозначительное молчание. Регент поднял глаза на де Баца. - Согласен, - невозмутимо сказал барон. - Совершенно справедливо. Но смертельную болезнь нельзя вылечить обычными средствами. - Неверно называть эту болезнь смертельной, - угрюмо поправил его граф д'Артуа. - До этого еще далеко. - Я имею в виду положение августейших узников, монсеньор. Оно, я думаю, вы согласитесь, отчаянное, и время работает против них. Нельзя терять ни дня, если мы хотим спасти ее величество от ужасной участи, которая выпала покойному королю. Господин д'Антраг называет мой замысел диким. Допустим. Но что может предложить господин д'Антраг взамен? Господин д'Антраг брезгливо пожал плечами и закинул ногу за ногу. - Думаю, вам следовало бы ответить, - сказал граф д'Артуа холодным ровным тоном. Д'Антрагу пришлось подчиниться. - Что касается попытки спасения ее величества, я не вижу оснований, почему бы ее не предпринять. Я бы даже сказал, что господин де Бац совершает героический поступок, если он готов рискнуть своей головой. Но что до других, более широких вопросов, которые затронул господин де Бац, то тут я должен сказать честно - его вмешательство серьезно осложнит работу моих агентов в Париже. - Другими словами, - задумчиво произнес Мосье, - вы советуете нам санкционировать действия барона, направленные на спасение королевы, и не давать ему полномочий на деятельность в более широких масштабах? - Именно так, монсеньор. На этом обсуждение, возможно, и закончилось бы, если бы не тихое замечание д'Аварэ. Он редко позволял себе высказывать собственное мнение, но регент никогда не оставлял его слова без внимания. - Но что, если возможность для смелого удара представится сама? Неужели ею следует пренебречь? Д'Антраг подавил раздражение, вызванное вмешательством фаворита, которого он ненавидел, хотя и не осмеливался высказывать открыто свою неприязнь. Он заговорил самым сдержанным тоном, на который был способен. - Если такая возможность представится, мои люди будут начеку. Могу заверить вас, господа, я дал им самые подробные указания. Но неожиданная поддержка д'Аварэ воодушевила барона. - А что, если они не увидят возможности, которая представится мне? И в этом случае я все-таки должен пренебречь ею? Мне кажется неразумно упускать благоприятный случай, монсеньор. И потом, я не понимаю, как может повредить агентам господина д'Антрага моя деятельность, пусть даже неудачная. - Меры, которые они предпринимают, могут быть аналогичны вашим, - вскричал д'Антраг, не дожидаясь приглашения говорить. - Ваши неуклюжие действия вызовут настороженность властей, направят их внимание в самую нежелательную для нас сторону, и в итоге мы можем потерпеть поражение. Так начался спор, который тянулся битый час. Господин де Бац оставался внешне спокойным, в то время как господин д'Антраг все больше горячился, и несколько раз его опрометчивость в выборе аргументов позволила противнику нанести ему довольно чувствительные удары. В конце концов их высочества крайне неохотно согласились выслушать в подробностях план низвержения революционного правительства. Весь их вид говорил, что они оказывают господину де Бацу высочайшую милость, снисходя до его объяснений. И тут барон едва не лишил себя счастья рискнуть своей шеей на службе у неблагодарных принцев. Он заявил, что предпочел бы раскрыть свои планы в присутствии человека, который в большой степени является их автором и будет ближайшим помощником барона в их претворении в жизнь. Мосье властно потребовал, чтобы барон назвал имя этой личности. Когда господин де Бац удовлетворил его любопытство, принцы и два их советника недоуменно переглянулись. Господин д'Артуа выразил мнение, что им следовало бы побольше узнать об этом господине Моро, прежде чем наделять его полномочиями действовать в их интересах. Господин де Бац по-прежнему не выказал никаких признаков нетерпения, что достаточно красноречиво свидетельствует о его самообладании. Он сходил за Андре-Луи, который ждал приглашения неподалеку. Их высочества разглядывали опрятную подтянутую фигуру молодого человека без всякого энтузиазма. Господин д'Артуа, который не помнил Андре-Луи по имени, но узнал его в лицо, нахмурился . Первым заговорил регент. - Господин де Бац рассказал нам, сударь, о вашем желании содействовать ему в выполнении миссии, которая по его расчетам послужит нашим интересам во Франции. Он сообщил нам, что вы приняли участие в составлении плана, на основе которого он предлагает действовать. Но мы пока еще не знаем подробностей. - Он повернулся к господину де Бацу. - Ну-с, господин барон, мы вас слушаем. Барон был краток. - Наш план призван не столько очистить Авгиевы конюшни, сколько показать их зловоние народу Франции с тем, чтобы он восстал и сам выполнил необходимую работу. - Он вкратце изложил основные принципы, которыми они руководствовались при составлении плана, и некоторые предлагаемые ими меры. - Если все пойдет, как задумано, - заключил он, - мы добьемся, чтобы продажность нынешних правителей больше невозможно было скрывать. Господин д'Артуа заинтересовался. Тонкое лицо д'Аварэ вспыхнуло энтузиазмом. Д'Антраг продолжал держаться с холодной враждебностью. Мосье переводил серьезный взгляд с одного на другого, словно искал подсказку в выражении лиц ближайших помощников. Господи д'Артуа пересек комнату и встал у кресла брата. Мосье вопросительно поднял на него глаза., - Замысел подкупает своей смелостью, - сказал младший принц. - Иногда смелость приводит к успеху. Что еще тут скажешь? - Насколько я понимаю, - заговорил регент, - не существует причин, в силу которых такую попытку не следовало бы предпринимать. Что скажете, д'Антраг? Граф пожал плечами. - Разве что те, о которых я уже имел честь сообщить вашему высочеству. Но, если бы я послал с господином бароном своего человека, я получил бы какую-то гарантию, что деятельность господина де Баца не вступит в противоречие с работой моих агентов в Париже. Мосье важно кивнул. - Что скажет на это господин де Бац? Барон улыбнулся. - Я буду рад любому помощнику, при условии, конечно, что он обладает мужеством и умом, необходимыми для такой работы. - Других я не привлекаю, сударь, - высокомерно заявил д'Антраг. - Разве я мог допустить такую нелепую мысль, сударь? Но тут вмешался господин д'Артуа, который до сих пор хранил хмурое молчание. - Это задание требует еще одного качества. Не знаю, обладает ли им господин Моро. Регент, на губах которого заиграла было задумчивая улыбка, вскинул глаза, словно во внезапном испуге. Но его брат ничего не заметил - он не отводил холодного неприязненного взгляда от Андре-Луи. - Господин Моро, я припоминаю один разговор, который мы с вами вели в Шенборнлусте. Тогда вы назвали себя конституционалистом. До сих пор я неукоснительно требовал от наших сторонников большей чистоты идеалов. Мы не ставим перед собой цели восстановить монархию во Франции, если это будет конституционная монархия. Мы выступаем за монархию в той форме, которая освящена веками. Мы убеждены, что если бы наш несчастный брат не отступил от нее, нынешнее плачевное положение вещей никогда не возникло бы. Вы должны понять, господин Моро, что, поскольку таковы наши идеалы, мы в праве сомневаться в потенциальном союзнике, который их не разделяет. Вы улыбаетесь, господин Моро? "Кто не улыбнулся бы, - подумал про себя Андре-Луи, - услышав такое напыщенное обращение из уст принца Безземельного к человеку, который предлагает сложить голову на службе его августейшим интересам". Но, понимая неуместность своего веселья, молодой человек мгновенно напустил на себя серьезность. - Монсеньор, - ответил он, - даже если допустить, что это безнадежное предприятие увенчается успехом, мы всего лишь уничтожим существующий режим и откроем путь к реставрации. В какой форме будет реставрирована монархия, едва ли от нас зависит... - Возможно, возможно, - холодно перебил его принц. - Но мы все же должны проявлять разборчивость, даже привередливость при вербовке агентов. Это наш долг перед самими собой, перед достоинством нашего положения. - Понимаю, - отозвался Андре-Луи ледяным тоном. - Чистота ваших идеалов требует чистоты оружия, которое вы используете. - Вы очень удачно выразили мою мысль, господин Моро. Благодарю вас. Вы должны понять, что у нас нет иной гарантии искренности наших агентов. - Осмелюсь думать, монсеньор, что я в состоянии представить такую гарантию. Такой ответ, казалось, удивил господина д'Артуа. - Сделайте милость, - сказал он. - Лучшая гарантия искренности агента - его личная заинтересованность в деле, которому он служит. Реставрация монархии означает возвращение дворянам конфискованных владений. Среди них - и мой крестный, господин де Керкадью, который получит обратно Гаврийяк. По его настоянию я вынужден ждать, когда это свершится, чтобы выполнить свою самую заветную мечту - жениться на мадемуазель де Керкадью. Теперь вы понимаете, монсеньор, насколько я заинтересован в способствовании делу монархии. Послужив ему, я послужу собственным интересам, которые являются главным предметом моей заботы. Подобные речи не принято обращать принцам, а ни один принц не придавал своему высокому происхождению большего значения, чем граф д'Артуа. Когда он отвечал, его голос дрожал от холодной ярости. - Я прекрасно понял вас, сударь. Ваши слова объяснили все то, что я до сих пор считал неясным в побуждениях человека с вашей биографией и взглядами, которые сами по себе не заслуживают доверия. Андре-Луи отвесил чопорный поклон. - Полагаю мне отказано. Могу ли я уйти? Господин д'Артуа надменно кивнул. Де Бац в ярости прищелкнул языком. Но не успел он дать выход своему негодованию - что несомненно еще усугубило бы положение - как регент, ко всеобщему удивлению, соблаговолил вмешаться. Его обычно багровое лицо слегка побледнело. Мясистая рука, которую он вскинул, призывая присутствующих к вниманию, заметно дрожала. - Ах, подождите! Подождите, господин Моро! Одну минуту, прошу вас. Брат воззрился на его высочество в гневном изумлении. Он не мог поверить, что это говорит регент Франции. Мосье, обыкновенно столь корректный, столь официальный, исполненный такого величия, настолько щепетильный в вопросах этикета, что даже здесь, в этой бревенчатой избе, надевал для аудиенций орденскую ленту Св. Духа и шпагу, казалось, совершенно забылся. Иначе, как мог бы он обращаться так просительно к человеку, который позволил себе держаться оскорбительно и вызывающе. Для господина д'Артуа это было концом света. Нет, тут речь идет не о троне. Ради трона брат не стал бы так унижаться. - Монсеньор! - воскликнул он с ужасом. Но все величие, казалось, оставило регента. Он заговорил вкрадчивым, примирительным тоном. - Мы должны быть великодушны. Мы должны иметь в виду, что услуги, которые предлагает нам господин Моро, потребуют от него исключительного мужества. - Похоже, принц только сейчас начал осознавать это обстоятельство. - С нашей стороны было бы невеликодушно отвергать их или слишком пристально вглядываться в... э... соображения, которыми господин Моро... э... руководствуется. - Вы так полагает? - язвительно поинтересовался господин д'Артуа. Его брови сошлись у основания крупного бурбоновского носа. - Я так полагаю, - последовал отрывистый ответ, причем категоричный тон ответа явно подразумевал желание говорившего напомнить, кто занимает трон, и чья воля, стало быть, является священной. - Я лично очень благодарен господину Моро за готовность служить нам, невзирая на опасность, которую невозможно недооценить. Если, как все мы надеемся, предприятие окажется успешным, я щедро выражу ему свою признательность. Степень моей щедрости будет зависеть только от политических взглядов, которых господин Моро будет придерживаться к тому времени. Он должен понимать, что это неизбежно. Но до тех пор его прошлые взгляды или деятельность не должны нас беспокоить. Повторяю, с нашей стороны было бы невеликодушно принять другое решение. Изумление присутствующих достигло апогея. Это беспрецедентное и неожиданное великодушие поразило всех, за исключением, возможно, хитроумного и проницательного господина д'Антрага, который решил, что ему понятна причина беспокойства его высочества. Лицо господина д'Артуа стало пунцовым. Его самолюбие было болезненно уязвлено этим публичным, хотя и неявным выговором. - В повторении нет никакой необходимости, - надменно заявил он. - Едва ли я способен забыть такое сильное слово как "невеликодушный". Я не стану сейчас подробно останавливаться на этом. Поскольку наши взгляды по этому вопросу так разительно несхожи, я не могу принять дальнейшего участия в обсуждении. - И он резко развернулся на каблуках и шагнул к двери. Регент нахмурился. - Монсеньор! - вскричал он, - Вы не должны забывать, что я занимаю место короля. - Ваше высочество не оставляет мне никакой возможности забыть об этом, - с горечью ответил младший принц, выказав тем самым непочтительность и к представителю нынешнего короля, и к покойному соверену. С этими словами он вышел, хлопнув за собой дверью. Регент предпринял неуклюжую попытку сгладить впечатление, которое произвел уход господина д'Артуа. - Мой брат, господа, занимает в подобных вопросах бескомпромиссную позицию, которую нам надлежит уважать, даже если мы ее не разделяем. - Он вздохнул. - Господин д'Артуа всегда проявлял твердость во всем, что касается его идеалов, очень возвышенных, очень благородных. - Принц сделал паузу, а потом заговорил другим тоном. - Думаю, остается сказать немногое. Я уже выразил, господин де Бац, свою высокую оценку замыслу, который вы и господин Моро попытаетесь осуществить. Если вам что-нибудь понадобится, господин д'Антраг - к вашим услугам. Я рад, что у вас с ним достигнуто полное понимание. - Остается один вопрос, монсеньор, - сказал де Бац. - Фонды. Его высочество испуганно всплеснул руками. - Во имя Неба, господин де Бац! Вы просите у нас денег? - Нет, монсеньор. Только полномочий раздобыть их. - И барон многозначительно улыбнулся в ответ на озадаченный взгляд регента. - Обычным способом, монсеньор. Было ясно, что его высочество понял, о чем идет речь. Но он по-прежнему чувствовал себя неуютно. Он посмотрел на д'Антрага, словно надеялся получить у него подсказку. Д'Антраг важно выпятил губу. - Вы же знаете, монсеньор, у нас уже были сложности. И, потом, вы взяли определенные обязательства... - Но они действительны только за границей, - осмелился вставить господин де Бац. - Не во Франции. Регент поразмыслил, потом кивнул. - Вы даете мне слово, господин барон, что будете использовать эти ассигнации только во Франции? - Охотно, монсеньор. У меня осталось довольно золота, чтобы добраться до Рейна. - Что ж, замечательно. Делайте, как сочтете нужным. Но вы осознаете, насколько это опасно? - Это самая несущественная опасность из всех, с которыми нам предстоит столкнуться. Кроме того, у моего художника очень легкая рука, монсеньор. На этом Мосье закончил аудиенцию. Он произнес на прощание несколько напутственных слов и милостиво протянул двум смельчакам руку для поцелуя. Когда они вышли на солнышко и тяжело зашагали по чавкающей жиже и рыхлому подтаявшему снегу, гасконец, наконец-то дал выход своему раздражению. Он разразился целым потоком богохульств. - Эх, если бы я не ценил игру превыше всяких ставок, послал бы без церемоний к дьяволу его высочество вместе с этим проклятым сводником д'Антрагом. Боже милосердный! На коленях умолять о чести рискнуть своей шеей ради этих ничтожеств! Его ярость вызвала у Андре-Луи улыбку. - Вы не понимаете, какая это честь - погибнуть за их дело. Будьте к ним снисходительны. Они всего-навсего играют свои роли. А Судьба предназначила им слишком великие роли для их немощных мозгов, К счастью для нас, Мосье под конец сменил гнев на милость. - Да, и это самое удивительное событие за сегодняшнее утро. До сих пор я считал его самым непримиримым и самодовольным в парочке августейших братцев. Андре-Луи отмахнулся от этой загадки. - А, ладно! Я доволен, что он не подтвердил отказ господина д'Артуа. У меня свои интересы в этом деле. Ведь я - Скарамуш, помните? Скарамуш, а не странствующий рыцарь. Но, когда господин де Керкадью и Алина услышали, какое отчаянное предприятие ему поручено, они сочли Андре-Луи именно странствующим рыцарем. Алина могла думать только об опасности, угрожающей ее возлюбленному, и вечером, после ужина, когда они ненадолго остались вдвоем, она дала выход своему страху. Андре-Луи согрело это новое доказательство ее любви, хотя он и расстроился при виде ее горя. Он принялся успокаивать девушку, объяснять, что осмотрительному человеку в Париже нечего опасаться. При этом он вольно цитировал де Бац, который не раз однозначно высказывался на данную тему. Но имя барона лишь подстегнуло страхи Алины. - Этот человек! - воскликнула она с нескрываемым осуждением в голосе. - О, он он очень храбрый господин, - вступился за гасконца Андре-Луи. - Безрассудный сорвиголова, представляющий опасность для всех, кто с ним сотрудничает. Он пугает меня, Андре. Он не принесет тебе удачи. Я чувствую это. Я знаю. - Интуиция? - шутливо спросил Андре-Луи. глядя в ее запрокинутое к нему лицо. - О, не насмехайся, Андре. - Алина, которая вообще-то редко плакала, едва сдерживала слезы. - Если ты любишь меня, Андре, пожалуйста, не уезжай. - Я еду именно потому, что люблю тебя. Я еду, чтобы наконец назвать тебя своей женой. Почести, несомненно, тоже будут, как и более существенные блага. Но они ничего для меня не значат. Я еду завоевывать тебя. - Какая в этом необходимость? Разве ты уже меня не завоевал? А с прочим мы могли бы подождать. Как мучительно было Андре-Луи отвечать отказом на мольбу этих милых глаз. Он мог лишь напомнить невесте, что связан словом, данным регенту и барону. Он просил ее быть мужественной и разделить, хотя бы отчасти, его веру в себя. В конце концов она обещала, что попытается, но тут же добавила; - А все-таки, Андре, я знаю, если ты уедешь, я никогда больше тебя не увижу. У меня какое-то дурное предчувствие. - Милое дитя! Это только фантазия, порожденнная твоей тревогой. - Нет. Ты нужен мне. Нужен здесь, рядом. Чтобы защитить меня. - Защитить тебя? Но от чего? - Не знаю. Я чувствую какую-то опасность. Она угрожает мне - нам, если мы расстанемся. - Но, дорогая, когда я уезжал в Дрезден, у тебя не было таких предчувствий. - Но Дрезден рядом. В случае нужды я могла бы вызвать тебя запиской или сама приехала бы к тебе. Но, если ты уедешь во Францию, ты будешь отрезан от всего мира, словно в клетке. Андре! Андре! Неужели действительно уже слишком поздно? - Слишком поздно для чего? - поинтересовался господин де Керкадью, который в этот момент вошел в комнату. Алина ответила ему прямо. Ее ответ потряс и разгневал господин де Керкадью. Неужели ее лояльность, ее чувство долга так невелики, что она способна в эти страшные времена ослаблять героическую решимость Андре всякой сентиментальной чепухой? Впервые господин де Керкадью по-настоящему разгневался. Он обрушился на племянницу с таким негодованием, какого она еще ни разу невидела в нем за все годы, что находилась на его попечении. Она ушла к себе пристыженная и напуганная: а на следующее утро Андре-Луи выехал верхом из Гамма и взял курс на Францию. С ним рядом скакали господин де Бац и господин Арман де Ланжеак, молодой дворянин из лангедокского рода, которого прикрепил к ним господин д'Антраг. Все трое старались поддерживать в себе приподнятое настроение. Но в ушах Андре-Луи звенел тревожный крик Алины: "Я знаю, Андре, если ты уедешь, я больше никогда тебя не увижу". Глава XIV. Молох Молох стоял перед дворцом Тюильри в сияющем солнце июньского утра и, возвысив страшный свой голос, требовал крови. Воплощением чудовищного божества стала заполонившая Карусельную Площадь толпа. Около восьмидесяти тысяч вооруженных людей - национальных гвардейцев от секций Парижа, волонтеров, которые должны были спешить к границам и в Вандею, оборванных патриотов, размахивающих пиками, мушкетами или саблями - рыскали по улицам, одержимые жаждой крови. очно такую же толпу Андре-Луи видел на этом же месте в памятный и ужасный день десятого августа предыдущего года. В тот раз она пришла штурмовать дворец, приютивший короля, чтобы навязать его величеству свою мятежную волю, направляемую подстрекателями, которые пользовались этими людьми как орудием. Нынешний бунт тоже был результатом коварной провокации. Сегодня тысячи людей пришли штурмовать тот же самый дворец, но теперь его занимал Национальный Конвент, выбранный самим народом на место свергнутого монарха. Тогда население Парижа вдохновил и повел Дантон, великий трибун, обладающий могучим интеллектом, телом и голосом исполина. Сегодня в роли вожака выступало жалкое создание хилого телосложения в неопрятном, поношенном платье. Из-под красной косынки его, повязанной на голову на манер буканьерской, свисали пряди жирных волос, обрамляя пепельно-серое семитское лицо. Таков портрет гражданина Жана-Поля Марата, президента могущественного Якобинского Клуба, хирурга, филантропа и реформатора, величаемого также Другом Народа, по названию скандального журнала, которым он отравлял разум общества. А Дантон был сегодня среди тех, на кого Марат вел толпу. Эта ситуация была не лишена мрачного юмора: и господин де Бац, взобравшийся вместе с Андре-Луи на подставку для посадки на лошадь у стены внутреннего двора, угрюмо улыбался, глядя сверху на волнующееся людское море. Очевидно, он был доволен результатом их совместных усилий и интриг, которые привели к такой кульминации. Нельзя сказать, что крах партии жирондистов, против которых велась сейчас осада, был целиком делом рук де Баца и Андре-Луи. Но не подлежит сомнению, что они сыграли тут важную роль. Без песчинок, которые они время от времени подсыпали на одну чашу весов, балансировавших на грани между победой и поражением, жирондисты, возможно, сумели бы удержаться в седле. Эти люди обладали достаточным умом и мужеством, чтобы сбросить своих противников и, руководствуясь умеренностью, за которую они выступали, установить порядок, необходимый для спасения государства. Но с того момента, когда они впервые обнаружили свою уязвимость, настояв на аресте кумира черни Марата, де Бац с помощью Андре-Луи и своих агентов усердно раздувал обиду в ярость, перед лицом которой ни один не посмел бы обвинить воинствующего журналиста. Оправдание Марата стало его триумфом. Толпа надела на него лавровый венок и на руках внесла в Конвент, где он мог излить свою злобу на людей, которые, руководствуясь соображениями порядочности, пытались его сокрушить. Потом жирондисты предприняли похвальную попытку обуздать наглость Коммуны Парижа, которая навязывала свою волю избранным представителям народа Франции и, тем самым, делала из правительства посмешище. Они учредили Комиссию Двенадцати, чтобы следить за поведением муниципалитетов и контролировать их. Атмосфера в столице накалилась. Партия Горы во главе с Робеспьером боялась, как бы жирондисты не получили в Конвенте влияние, которое имели в Законодательном Собрании. Эта группа адвокатов и интеллектуалов определенно обладала недюжинными талантами. Взять хотя бы лидера Жиронды, грозного и красноречивого Верньо, сияющее солнце адвокатуры Бордо, которого кое-кто называет Цицероном из Аквитании. Бесцветный Робеспьер в дебатах не мог привлечь на свою сторону достаточного количества голосов, чтобы проводить свои предложения. Для человека с характером Робеспьера уже одно это служило достаточной причиной, чтобы затаить на жирондистов злобу, не говоря уже о враждебности, которую он питал к ним за прошлые обиды. Но на общественное мнение жирондисты не имели слишком большого влияния. Тут их можно было переиграть. И началась борьба за общественное мнение, и никто не проявлял в ней такой активности, как господин де Бац, который пользовался помощью и советами Андре-Луи. Именно Андре-Луи, прибегнув к своему писательскому дару, сочинял памфлеты, которые печатались в типографии "Ami du Peuple"[8] и широко циркулировали по Парижу. Они обвиняли жирондистов в контрреволюционном заговоре. Умеренность этих депутатов представлялась предательством; учреждение комиссии Двенадцати назвались попыткой стреножить Коммуну, единственная цель которой - уничтожение деспотии. В статьях проскальзывали тонкие намеки на то, что роялистские победы в Вандее, реакционные мятежи в Марселе и Бордо, поражение республиканской армии в Бельгии, окончившееся дезертирством генерала Дюмурье, явились результатом умеренности и слабости жирондистов в то время, когда национальная необходимость требовала самых жестких, самых суровых мер. Таков был яд, старательно накачиваемый в Парижские вены, который и привел в конце концов к восстанию парижан. Восемьдесят тысяч человек под командованием генерала Анрио, сидевшего на лошади с очевидной неловкостью, вышли поддержать требования Марата о выдаче двадцати двух предателей. Внезапно толпа пришла в движение, послышались крики: "Идут!" В дверях дворца показалась группа людей. Они вышли вперед, за ними толпились другие. Общее число их составляло человек двести - значительная часть всего состава представителей. Во главе этих людей шел высокий грациозный Эро де Сешель, нынешний президент Конвента. По своему обычаю он водрузил на голову украшенную пером шляпу, как всегда делал в зале, если ход заседаний нарушался беспорядками. Анрио на лошади выехал вперед. Сешель остановился и поднял руку, призывая к молчанию. Он нес в руке какую-то бумагу и, возвысив свой зычный голос, приступил к чтению. Это был декрет, только что принятый растерявшимися и ошеломленными законодателями. Он приказывал вооруженным мятежным силам немедленно покинуть площадь перед дворцом. Но как сказал Робеспьер (или Шабо?), "там, где нет страха, нет и добродетели". А правительство не располагало средствами, способными пробудить страх, который вселил бы в парижан добродетель. - Я приказываю вам подчиниться! - опуская бумагу, решительно потребовал Сешель. - Здесь приказываю я, Эро, - грубо ответил ему генерал. - Вы! - Сешель осекся. За его спиной в рядах представителей послышался ропот негодования. - Чего хотят эти люди? У Конвента нет других мыслей и забот, кроме забот о народном благе. - Чего они хотят, Эро? Вы хорошо знаете, чего они хотят. - Генерал заговорил примирительным тоном. - Нам известно, что вы - хороший патриот, Эро, что вы принадлежите Горе. Вы готовы поручиться головой, что двадцать два предателя из Конвента будут выданы в течение двадцати четырех часов? Президент остался непоколебимым. - Не дело народа, - начал он, - диктовать таким образом... Его голос потонул в реве, внезапном, словно удар грома, и как слабеют и стихают вдали затяжные грозовые раскаты, так медленно стихала сейчас ярость толпы. Над морем голов взметнулись руки с оружием. Эро де Сешель не дрогнул. Из-за его спины испуганно выглядывали возбужденные коллеги-депутаты. Они понимали, что оказались заложниками в том самом дворце, у которого десять месяцев назад выпустили на свободу ярость тех же самых толп. Анрио, который чувствовал себя в седле все более неуютно, поскольку его боевой конь от шума стал проявлять норов, все-таки ухитрился утихомирить Молоха. - Суверенный народ здесь не для того, чтобы слушать речи, - заявил он, - но для того, чтобы отдавать приказы. Сешель разыграл свою последнюю карту. Он выступил вперед, выпрямился и властным жестом выбросил перед собой руку. Его голос прозвучал, словно боевая труба. - Солдаты! Именем Нации и закона я приказываю вам арестовать этого мятежника. Молох обуздал свое веселье и затаил дыхание, чтобы услышать ответ. Анрио выхватил саблю. - Мы не подчиняемся вашим приказам. Возвращайтесь во дворец и передайте депутатам требование народа. - Клинок над его головой вспыхнул молнией в ярком солнечном свете. - Канониры, по местам! Солдаты послушно засуетились около направленных на дворец пушек. Задымились запальные фитили. Эро де Сешель и кучка депутатов поспешно и неловко отступили и исчезли в здании дворца. Де Бац торжествующе рассмеялся, ему вторил хохот близстоящих. Ухмыляющиеся оборванцы с одобрением поглядывали на барона. Тут и там сыпались непристойные шутки. Барон ждал окончания этой трагикомедии. Вскоре его терпение было вознаграждено. Марат в окружении нескольких негодяев последовал за депутатами в зал Конвента, чтобы назвать двадцати двух представителей, исключения которых он требовал. Сопротивляться такой силе было бы бесполезно. Робеспьер и маленькая группка депутатов из партии Горы приняли декрет об аресте жирондистов. Основная часть собрания сидела в оцепенении, униженная и напуганная диктатом, которому они вынуждены были подчиниться. На этом Молох снял осаду, и членам Конвента, которые до тех пор фактически были узниками, разрешили разойтись. Они гуськом выходили из дворца под иронические приветствия и насмешки толпы. Барон де Бац покинул свое зрительское место и взял Андре-Луи под руку. - Первый акт окончен. Занавес. Пойдем, здесь больше нечего делать. Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли, наконец, обрести свободу передвижений. Они прошли по террасе Фельянтинцев, улице Сен-Тома-дю-Лувр, и направились к улице Менар. Здесь, в самом сердце секции Лепельтье, барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, первый этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона и Андре-Луи, место было выбрано очень удачно. Из всех секций Парижа секция Лепельтье отличалась наименьшей революционностью. Следовательно, ее представители, продавая себя, испытывали мало угрызений совести. Андре-Луи уже имел представление, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Он платил всем чиновникам, занимающим хоть сколько-нибудь значительную должность - от Потье де Лилля, секретаря Революционного Комитета секции, до капитана Корти, который командовал ее Национальной Гвардией. По пути домой друзья, естественно, заговорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался. - Вы не испытываете никаких сомнений? - мрачно спросил он наконец. - Никаких угрызений совести? - Угрызений совести?! - Ведь речь идет о людях, самых чистых, самых лучших и праведных на этой галере. - Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель? - Да, верно. И все же жестоко жертвовать такими достойными людьми... - Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королем? - Они не собирались посылать его на гильотину. Они не желали его смерти. Они надеялись спасти его, отсрочив приговор. Тем более бесчестно с их стороны было голосовать за его смерть. Трусливое деяние, призванное спасти их убывающую популярность. Фу! Приберегите свою жалость для более достойных объектов. Эта жалкая команда болтунов тем или иным путем все равно бы пришла бы к тому же концу. Мы только укоротили их путешествие. - Но каков этот конец? - Мы его видели. Остальное неважно. Довольно странно осознавать, что они , все до единого, были создателями республики, на алтарь которой их теперь принесли в жертву. Ланжюине, основатель Якобинского клуба; Барбару, который поднял Марсель на подмогу революции; Сент-Этьен, автор гражданской конституции; Бриссо, который отравлял народ своими революционными сочинениями; Фоше, апостол революционной церкви. Все они объединились, чтобы опрокинуть трон. И вы, роялист, испытываете к этим людям сострадание? С ними покончено, как и со всякой возможностью установить в государстве законность и порядок. Сам способ их устранения говорит о крахе Конвента. С сегодняшнего дня великие законодатели стали рабами суверенной черни. Ее величество толпа сегодня вкусила власти. Теперь она будет упражняться, в демонстрации силы, что неизбежно приведет к гибели, ибо анархия всегда разрушительна. - После паузы гасконец схватил Андре-Луи за руку и добавил с ликованием в голосе. - Сегодня - величайший для монархии день с тех пор, как четыре года назад пала Бастилия. Оставшихся с легкостью сметут те же силы, которые устранили жирондистов. Он хлопнул угрюмого Андре-Луи по плечу. Во имя Господне, возрадуйтесь хотя бы собственной проницательности. Сегодня мы получили доказательства теории, которой вы поразили меня в Гамме. Глава XV. Прелюдия В тот день Андре-Луи и барон обедали с Бенуа, процветающим банкиром из Анже. В великолепно обставленном доме Бенуа на улице Дезорти, также как и в его добродушной упитанной физиономии, мало что свидетельствовало о приверженности их хозяина к уравнивающим доктринам демократии, хотя ему доставляла немалое удовольствие репутация ее столпа. Если движения, жесты, произношение и обороты речи выдавали его плебейское происхождение, то держался он с благодушной барственностью. Богатство принесло Бенуа уверенность в себе и уравновешенность, которую дает чувство собственной безопасности. Безопасность и надежность его положения нисколько не пострадала от следующих друг за другом потрясений, которые будоражили страну. А ведь сколько достойных людей благородного происхождения были погребены под обломками! Но господин Бенуа помимо миллионов в сейфах обладал куда более ценным по тем неспокойным и опасным временам сокровищем. Его бухгалтерские книги содержали немало записей о сделках, заключенных от имени некоторых апостолов революции. Ни одна партия в государстве не могла похвастаться тем, что никто из ее членов не прибегал к посредничеству Бенуа в различных деловых операциях; и выгода, которую они извлекали для себя - стань она достоянием гласности - могла бы навлечь смертельную опасность на их головы. Видные деятели революции рекомендовали друг другу банкира, характеризуя его как человека "надежного". А Бенуа, со своей стороны, считал надежным свое положение, поскольку держал этих патриотов заложниками своей безопасности. Он мог бы поведать миру истинную причину радения Дантона о принятии закона о неприкосновенности частной собственности; он мог бы во всех подробностях объяснить, как великий трибун и апостол равенства стал крупным землевладельцем в округе Арси. Он мог бы рассказать, как неразборчивый в средствах депутат Филип Фабр, называющий себя д'Аглантином, заработал тридцать шесть тысяч ливров на правительственном заказе на армейские сапоги, картонные подметки которых мгновенно изорвались в клочья. Он мог бы раскрыть секрет Лакруа и по меньшей мере дюжины других народных представителей, которые пару лет назад были умирающими от голода стряпчими, а теперь вовсю наслаждались жизнью и держали собственных лошадей. Но Бенуа не зря считали надежным человеком. Он никогда не упускал шанса укрепить свои гарантии, увеличив число драгоценных заложников. Словно жирный паук он плел на улице Дезорти свою прочную паутину и опутывал ею мотыльков - казнокрадов, которых было немало среди голодных и алчных политиков. Впрочем, опутать их не составляло особого труда. По мнению де Баца, они только и ждали возможности поддаться соблазну. Из всех своих помощников по проведению подрывной кампании, которую задумал Андре-Луи, барон никого не ценил так высоко, как Бенуа из Анже. И, поскольку де Бац доказал банкиру, что их сотрудничество может оказаться взаимовыгодным, Бенуа, в свою очередь, тоже высоко ценил барона. Возможно также, что, будучи человеком проницательным, банкир не верил в долговечность существующего режима. И, избегая политики, он благоразумно обзавелся друзьями в обоих лагерях. Сегодняшнее приглашение к обеду не было обычной светской любезностью. Земляк Бенуа Делонэ, представитель Анже в Национальном Конвенте, тоже получил приглашение банкира. Делонэ отчаянно нуждался в деньгах. Он имел несчастье поддаться чарам актрисы мадемуазель Декуан. Но Декуан стоила недешево даже народному представителю. В недавнем прошлом очаровательная дива получила на этот счет хороший урок. В течение нескольких месяцев она была любовницей вульгарного мерзавца Франсуа Шабо, ослепленная по началу его выдающимся положением в партии Горы. Близкое знакомство с этим господином открыло ей, что блеск его политических талантов далеко не искупает неприглядность его привычек и убогости существования, к которому вынуждала Шабо нехватка денег. Поэтому мадемуазель Декуан решила, что их пути должны разойтись, и теперь Делонэ к своему отчаянию обнаружил, что связь с Шабо научила ее требовательности и взыскательности. И депутат Делонэ, очень внушительного вида представительный сорокалетний мужчина, оказался достаточно прозорливым, чтобы разглядеть возможности, которые открывало перед ним его положение. Если его и мучили опасения, в праве ли народный представитель воспользоваться ими, то страсть к Декуан быстро заглушила его совесть. Но, чтобы делать деньги на операциях, возможность которых он углядел, требовался начальный капитал, а у Делонэ не было ничего. Поэтому он разыскал своего земляка Бенуа и попросил того о необходимой финансовой помощи. Бенуа такое партнерство не привлекало. Но он сообразил, что Делонэ, возможно, отвечает требованиям барона, о которых тот как-то осторожно намекнул банкиру. - Я знаком с одним человеком, - сказал он Делонэ, - который располагает значительными средствами. Он всегда проявлял интерес именно к такого рода операциям. Думаю, вы с ним окажете друг другу услугу. Приходите ко мне пообедать на следующей неделе, я вас познакомлю. Делонэ с готовностью принял приглашение, и, когда де Бац и Андре-Луи вошли в богато обставленную гостиную банкира, они обнаружили, что депутат уже дожидается их. Одного взгляда на Делонэ было достаточно, чтобы понять - этот человек обладает огромной физической силой и энергией. Ростом немного выше среднего, он был необъятно широк в плечах и вообще отличался массивностью телосложения. При всем том, черты его лица были довольно тонкими, а рот - настолько маленьким, что гладкое круглое лицо со здоровым румянцем казалось почти детским, несмотря на седину в густых напудренных волосах. Но проницательность вн