, чья искренность не вызывает сомнений. Вам, гражданин Бурландо, как я уже сказал, мы готовы доверить триста луи. Распорядитесь ими, как сочтете нужным. Несомнено, при помощи этого пожертвования вы сумеете сделать много добра. Бурландо переводил взгляд с одного на другого. Андре-Луи заискивающе улыбался. Барон хранил непроницаемое выражение лица. Он не одобрял действия друга, но все же позволил ему поступать по-своему. Муниципал ответил не сразу. Его двойной подбородок утонул в грязной косынке, глаза стали задумчивыми. Он понял, что эти аристократишки, иностранные агенты они или нет, могут оказаться настоящими дойными коровами. А когда он высосет мошенников, обескровит до предела, у него еще будет время исполнить свой долг перед нацией и отправить их к палачу. Поэтому он со спокойной совестью и смачным богохульством изъявил свое согласие. Де Бац неохотно вынул пачку ассигнаций из ящика секретера и отсчитал требуемую сумму. Глаза Бурландо заблестели. Он спрятал деньги в карман и рассмеялся. - Вот это, я понимаю, доказательство патриотизма! Считайте Бурландо своим другом, граждане. А дружба бурландо, ей-Богу, надежная защита в наши тревожные дни. Только когда он ушел, барон выразил свое несогласие с методами Андре-Луи: - Чего ради такие траты? - Траты? Вы ведь не дали ему настоящие? - Конечно нет. Но и фальшивыми ассигнациями нельзя так разбрасываться. Теперь мы никогда не избавимся от этого негодяя. - Он тоже так думает. - Андре-Луи улыбнулся. - Подождите здесь моего возвращения. Я не задержу вас надолго. Моро взял шляпу и без дальнейших объяснений удалился. Он быстро прошел через Фейон и сады Тюильри к Цветочному павильону. Там ему сообщили, что Комитет общественной безопасности не заседает, но секретарь у себя в кабинете. Андре-Луи пожелал, чтобы его проводили туда. Гражданин Сенар, один из наиболее ценных агентов на жалованье у де Баца был уже знаком с Андре-Луи. Худой болезненный человек с острым желтоватым лицом и копной преждевременно поседевших волос, которые на расстоянии казались чрезмерно напудренными, мрачно нахмурился при виде посетителя. - Ах, morbleu! Какая дьявольская неосмотрительность! - пробормотал он себе под нос. Андре-Луи улыбнулся. - Не тревожьтесь, Сенар. - И он выложил на стол секретаря свой мандат агента. - Что это? - Сенар изумленно уставился на документ. - Опять работа Русселя? - Ну вот! Неужели вы считаете нас такими недотепами? Зачем же совершать подлог, если его так просто обнаружить? Вам следовало бы узнать эти подписи: Амар, Кайе, Севестр. Кроме того, среди ваших бумаг должно быть подтверждение от этого учреждения. Сенар рассмотрел карточку внимательнее и вернул ее владельцу. Выражение его лица стало еще более хмурым. - Но тогда... Я не понимаю. - Мой дорогой Сенар, неужто вы никогда не встречали человека, работающего на два лагеря? - Андре-Луи со значением посмотрел на секретаря, который и сам получал деньги от обеих сторон. - Ясно. То есть я хотел сказать, я в полной темноте. В каком качестве вы явились сюда сейчас? - В качестве агента Комитета, разумеется. Я пришел исполнить свой долг. Сделать одно разоблачение. Муниципальный чиновник по имени Бурландо, прикрепленный к секции Лепельтье берет взятки. Я позволил ему считать меня агентом какой-то иностранной державы, а он принял от меня деньги и согласился держать язык за зубами. - Тут требуются доказательства, - заметил Сенар. - Их нетрудно будет получить. Почаса назад я заплатил негодяю триста луи ассигнациями. Если ваши агенты поторопятся, они найдут деньги у него в кармане. При его доходах он не сумеет объяснить, каким образом он мог честно получить такую сумму. Сенар задумчиво кивнул. - Гражданин, представь доклад в письменном виде, и я немедленно отдам соответствующий приказ. Через час муниципал Бурландо в сопровождении двух национальных гвардейцев предстал перед президентом своей секции, дабы объясниться по поводу найденных у него трехсот луи. Когда бедняга понял, в какую нехитрую западню его заманили, он взревел от ярости как безумный, но не сумел ничего сказать в свое оправдание. Ему пришлось выслушать прочувствованную речь председателя о гражданской добродетели, о необходимости чистоты в рядах служителей закона и о чудовищности мздоимства, заслуживающего самой суровой кары. Потом несчастного отвели в Бисетр ждать суда, который неизбежно должен был приговорить его к гильотине. Пачку ассигнаций передали Сенару, и Комитет общественной безопасности вернул ее своему агенту Андре-Луи Моро, вместе с теплыми словами благодарности за искусное разоблачение негодяя, опорочившего пост, доверенный ему нацией. - Вы по-прежнему думаете, что Бурландо нас еще побеспокоит? - спросил Андре-Луи де Баца. - Временами вы меня просто пугаете, Андре. - К этому я не стремлюсь. Лучше распорядитесь мной так, чтобы я пугал других. В тот же вечер они взялись за дело. Им предстояло запугать братьев Фрей. Глава XXIII. Братья Фрей Известная красотка госпожа де Сен-Амаран и ее еще более прелестная дочь и на втором году революции по-прежнему украшали собой знаменитый игорный дом под названием "Пятьдесят". Былое великолепие этого заведения для избранных потускнело, но оно все еще оставалось самым популярным в окрестностях Пале-Руаяля, и доступ туда по-прежнему можно было получить только по рекомендации. Туда и отправился вечером барон де Бац в сопровождении Андре-Луи. Они надеялись отыскать Проли, который, по слухам, был там частым гостем. Барона здесь хорошо знали и с радостью приняли и его, и его спутника. В комнатах, обставленных тяжелой резной мебелью, некогда роскошной, но теперь несколько поистершейся, было довольно много народу. Несколько лет назад публика в заведении состояла только из элегантных, ухоженных, хорошо воспитанных господ. Теперь их осталось совсем немного. Гораздо чаще попадались грубые и вульгарные искатели удовольствий, которым революция с ее доктринами равенства открыла двери всех увеселительных заведений. Де Бац оглядел игроков, сидящих за карточными столами, и прошел в следующую комнату, где играли в рулетку. Там посетителей было еще больше.. Барон не без труда отыскал у одного из столов светловолосого и светлокожего Проли. Друзьям повезло - за стулом Проли стоял Юний Фрей, смуглый крепыш тридцати с небольшим лет, одетый с истинно республиканской простотой. Де Бац показал на них Андре-Луи и собрался было подвести его к ним, но в это мгновение стройная молодая женщина в лилово-розовом платье с серебряной отделкой отвернулась от стола и неожиданно столкнулась лицом к лицу с Андре-Луи. Ее ярко-синие глаза изумленно распахнулись, хмурая складка на лбу разгладилась. Хорошенькое личико мгновенно преобразилось, прелестные губы раскрылись в улыбке, обнажив крепкие белые зубы. - Скарамуш! - воскликнула она и в следующее мгновение, повинуясь бездумному порыву, повисла у Андре-Луи на шее и расцеловала на глазах изумленной публики. - Коломбина! - Андре-Луи испытал не меньшее потрясение. Перед ним стояла бывшая подруга по сцене, Коломбина из труппы Бине. Эту труппу Андре-Луи некогда привел к успеху и процветанию, а потом навлек на нее страшные бедствия. Рядом с ними тут же возникла тяжелая фигура Делоне, который тихо обратился к Андре-Луи. - Вы, оказывается, уже имели счастье познакомиться с гражданкой Декуань? После нескольких слов объяснения настороженность депутата растаяла. Он убедился, что ему не угрожает соперничество в борьбе за благосклонность женщины, ради которой Делоне готов был продать свою страну и рискнуть головой. - Итак, - сказал Андре-Луи, - вы теперь знамениты, счастливица Декуань! - Злополучная Декуань, - ответила она с горькой улыбкой. - Я только что потеряла сто луи. - Вы чересчур увлекаетесь игрой, - пожурил ее Делоне. - Возможно. Но мне нужны деньги, а не упреки, мой друг. Одолжите мне сто луи, Делоне. Круглое лицо депутата вытянулось. Глаза под черными бровями стали тревожными. - Помилуйте! У меня нет таких денег, моя малышка. - Тогда пятьдесят. Я должна вернуть то, проиграла. Вы не можете отказать мне в такой малости! - Вы разрываете мне сердце, дорогая, - жалобно проговорил Делоне. Свирепый взгляд любимой женщины ужаснул его. - Моя девочка... Андре-Луи понял, что наступил критический момент. - Могу я чем-нибудь помочь? - тихо предложил он. - Если вы можете одолжить мне пятьдесят луи, Скарамуш... - начала актриса, но Делоне проворно оттащил Андре-Луи в сторону, бросив ей на ходу: - Минутку, моя маленькая! Одну минутку! Когда они отошли подальше, он схватил Андре-Луи за руку и взмолился: - Мы с вами будем сотрудничать. Это решено. Одолжите мне сто луи в счет той прибыли, которая рано или поздно будет моей, и вы станете мне другом по гроб жизни. - Дорогой Делоне! - Мягкий упрек в голосе Андре-Луи выдавал обиду по поводу сомнений депутата в его готовности помочь. Он вытащил из кармана пачку ассигнаций и вложил их в большую ладонь Делоне. - Здесь три сотни. Отдадите, когда вам будет угодно. Ошеломленный этой несказанной щедростью, Делоне поблагодарил благодетеля и пошел ублажать капризную возлюбленную. Андре-Луи усмехнулся. Эта пачка ассигнаций уже послужила сегодня одному пропуском на гильотину, а теперь, вероятно, поспособствует такому же концу для другого. С этой мрачной мыслью он побрел за бароном, который уже беседовал с Проли. Де Бац оттащил игрока подальше от стола и от смуглолицего спутника. Они уединились в сторонке. Когда Андре-Луи подошел, де Бац представил его собеседнику. Проли знал, что барон - роялистский агент, так же как и де Бац знал о шпионской деятельности Проли в пользу Австрии. Между ними давно установилось взаимопонимание, и Проли с полной откровенностью выложил все, что ему было известно о братьях Фрей. Но его сведения мало что добавляли к тому, о чем барон уже знал. Республиканские взгляды братьев были притворством чистой воды. Они приехали во Францию с единственной целью - утолить свою жажду денег. Впрочем, свою роль они играли отлично. Обоих Фреев хорошо знали в правительстве. С особым усердием братья обихаживали представителей Горы, приближенных к Робеспьеру, который, по мнению Проли, явно метил в диктаторы. Не только Шабо, но и Симон из Страсбурга, и Бентаболли целиком находились под влиянием Фреев, а министр Лебрен, бывший перед ними в долгу, оказывал им покровительство. Де Бац был разочарован. Сведения оказались не слишком обнадеживающими. Но Андре-Луи не разделял его пессимизма. - Этого вполне достаточно, чтобы с ними справиться. Мы знаем, что они лицемеры, а совесть лицемера уязвима не меньше проржавленных доспехов.. Проли представил двух заговорщиков ничего не подозревающему Юнию. Имя де Баца ничего тому не говорило, а вот Андре-Луи, прославившийся в дни Законодательного собрания, встретил у него самый сердечный прием. С преувеличенным восторгом Фрей на своем гортанном французском выразил удовольствие по поводу знакомства с человеком, который имеет столь выдающиеся заслуги перед своей страной. Потом он выспренно заговорил о триумфе революции и свержении деспотизма, который так долго топтал человеческое достоинство. Словом, Юний Фрей проявил столько дружелюбия, что Андре-Луи без колебаний нанес ему визит два дня спустя. Братья жили в красивом доме на улице д'Анжу. Юний - елейный господин в грубой одежде, которую он носил из любви к санкюлотам - выражаясь метафорически, широко раскрыл объятия одному из представителей армии интеллектуалов, пионеров великого движения за свободу Франции от цепей тирании. В таких вот пространных выражениях (в лучших традициях ораторов-якобинцев) экс-банкир приветствовал экс-революционера. Юний Фрей представил гостя своему младшему брату Эмманюэлю, мертвенно-бледному человеку с робкими манерами и высоким голосом. Эмманюэль очень напоминал мальчишку-переростка. Они с братом составляли странный контраст. Старший казался таким зрелым, таким возмужалым, младший - едва ли не кастратом. Сними жила еще и сестра, Леопольдина. Девушка была совсем еще ребенком, лет шестнадцати, не больше, но ее женственность уже расцвела и бросалась в глаза. Леопольдина так мало походила на братьев, что невозможно было поверить, что в их жилах течет одна кровь. Невысокая и стройная, с тонкими чертами, кроткими карими глазами и темной косой, уложенной вокруг головы на манер тюрбана. Ей представили Андре-Луи Моро и должным образом известили о его высоких гражданских заслугах, после чего позволили ей подать гостю вина и печенья для подкрепления сил и удалиться. Юний пожелал узнать, не может ли он каким-либо образом услужить гражданину Моро. Эмманюэль вторил брату, словно жидкоголосое эхо. - Что ж, раз уж вы предлагаете, друзья, я воспользуюсь вашей любезностью. Андре-Луи оглядел солидную мебель комнаты, где они сидели, и отметил, что здесь нет ничего от спартанского стиля, отличающего платье хозяев. Не наводила обстановка и на мысли о патриотизме, которым была проникнута речь старшего братца. - Машина, к создателям которой вы любезно меня причислили, в последнее время стала работать с перебоями, - начал он. - Увы! - Горестно вздохнул Юний. - Человеческий фактор! Можем ли мы ждать совершенства там, где он присутствует? - Если наши намерения серьезны и искренни, мы должны стремиться к уничтожению всякого несовершенства, где это только возможно. - Это наш священный долг, - согласился Юний. - Благороднейшая задача, - поддакнул Эмманюэль, потирая огромные костлявые ладони. - Нам, тем кто не входит в правительство, - продолжал Андре-Луи, - должно использовать все свои таланты, чтобы направить государственных деятелей в нужную сторону. - Истинно так. Совершенно верно! - воскликнули оба в один голос. - Франсуа Шабо - ваш друг. Я знаю, он находится под сильным впечатлением от широты - почти космополитической - ваших взглядов. Вы используете свое влияние, чтобы править его, словно нож, для хирургической работы, которая все еще предстоит всем правоверным патриотам. - Как прекрасно вы выразили эту мысль, - промурлыкал Юний. - Как совершенно! - воскликнул Эмманюэль. - В то же время, - мерно продолжал Андре-Луи. - Вы используете его ради собственной выгоды. C Юния в мгновение ока слетело все его елейное благодушие. - Как так? - О, но кто станет винить вас? Деньги в таких благородных руках - благо для человечества. Вы никогда не используете их в недостойных целях. Люди, подобные вам, взяли на себя труд снять повязку с глаз Фортуны. Вашими стараниями ее пресловутая слепота излечивается, и благосклонность ее изливается лишь на достойных. Вот уж, действительно, священная обязанность! И опасность, которую вы навлекаете на себя, исполняя ее, свидетельствует о вашем исключительном благородстве. Ведь вас могут неверно понять, ложно истолковать ваши намерения. Но что такое опасность для людей с вашим патриотизмом, с вашим героизмом? Братья напряженно сверлили гостя взглядом. В глазах Юния затеплился огонек гнева. Взгляд Эмманюэля выдавал только страх. Хотя Андре-Луи сделал паузу, оба Фрея промолчали. Они ждали, когда он заговорит откровеннее, покажет им, какую цель преследует. Тогда можно будет сделать ответный ход. И, поскольку они ничего не сказали, Андре-Луи с дружелюбной улыбкой продолжил свою речь. - Так вот, друзья мои, мною сейчас движут очень сходные намерения. Подобно вам, я заметил, что не все идет так хорошо, как следовало бы, как хотелось бы нам, тем, кто помогал делать эту революцию. Но мы, стоявшие у ее истоков, можем исправить положение, можем вывести страну из кризиса. Мы с гражданином де Бацем, моим компаньоном, сделали представителю Шабо определенное предложение. Как человек серьезный, он попросил время на размышление. Если он примет предложение, священное дело свободы непременно от этого выиграет. Гражданин Шабо питает к вам, друзья мои, самое глубокое уважение, коего вы без сомнения заслуживаете. Он вверяет себя вашему руководству, чему можно только от всего сердца порадоваться. Он отложил решение вопроса, который мы ему предложили, для того, чтобы посоветоваться с вами. Может быть, он уже обращался к вам по этому делу? Юний, достаточно проницательный, чтобы понять уже, куда клонит посетитель, испытал большое облегчение. Судя по зловещим намекам, можно было ожидать куда более худшего. - Пока нет. - Тогда я пришел вовремя. Вам известно о моих республиканских добродетелях, и, поскольку вы их разделяете, то несомненно дадите ему единственно верный совет - согласиться на сотрудничество с нами в том небольшом предприятии, которое мы с де Бацем имеем в виду. Андре-Луи закончил. Он откинулся в кресле и стал ждать ответа. Эмманюэль беспокойно заерзал в своем кресле и перевел взгляд с визитера на Юния, внешне сохранявшего на протяжении всей речи полное спокойствие. Теперь он наконец позволил себе заговорить. - Это будет зависеть от характера вашего предприятия, дорогой гражданин Моро. Наш долг перед... Андре-Луи, протестующе подняв руку, перебил его: - Мой дорогой Фрей! Неужели я могу предложить нечто такое, что вам пришлось бы отвергнуть? Разве можно вменять такое в вину мне, чей патриотизм, осмелюсь заметить, не уступает вашему? - Он не дал финансисту времени на ответ и тут же продолжил: - Мы с вами в одинаковом положении, нами движут одни и те же чувства, у нас общие идеалы, самые чистые и возвышенные. Вы должны, подобно мне, понимать, что, объединившись, мы можем оказать друг другу неоценимую помощь. - Андре-Луи на мгновение умолк и вкрадчиво добавил: - Это ведь про нас сказано: "вместе стоим - падаем порознь". Ловко завуалированная угроза не осталась незамеченной. Юний принужденно рассмеялся. - Истинно так, гражданин Моро, истинно так! Вы хотите дать мне понять, что сотрудничество с вами полезно, а противостояние опасно? Андре-Луи улыбнулся. - Случается, что я натягиваю струны в обоих направлениях. - Короче, вы мне угрожаете. - Угрожаю? Помилуйте, гражданин Фрей! Что за слова вы говорите! - Не лучше ли говорить откровенно? - сурово спросил Юний. Эмманюэль стушевался и окончательно превратился в робкого наблюдателя. - Именно это я и пытался. Есть люди, владеющие искусством быть откровенными, не применяя без необходимости резких выражений. - Вы оказались настоящим мастером в этом виде искусства, гражданин Моро. - И не только в этом, - серьезно заметил Андре-Луи. Он допил вино, стряхнул с косынки несколько крошек от печенья и встал. - Безмерно рад был встретить столь полное взаимо понимание. Гражданин Юний тоже встал, и брат последовал его примеру. - Вы не дали себе труда выслушать мой ответ, - сказал старший Фрей. - Ваш ответ? К чему это? Я не задавал вопросов, гражданин. Я всего лищь обрисовал положение вещей. - И вы даже не полюбопытствуете, как я стану действовать, учитывая это положение? - Целиком полагаюсь на ваши ум и благоразумие, - любезно ответил Андре-Луи и, пространно вырази удовольствие по поводу знакомства с двумя столь примерными патриотами, откланялся. - Что за наглый субъект, - сказал Юний Эмманюэлю, когда Моро ушел. - В наше время наглыми осмеливаются быть только те, кому не грозит опасность, - отозвался младший брат. - А те, кто в безопасности, сами всегда опасны. Полагаю, нам следует держаться с гражданином Моро поосторожнее. Что ты будешь делать, Юний? - В самом деле - что? - задумался старший Фрей. Глава XXIV. Гений д'Антрага Андре-Луи с легким сердцем продолжал готовить крушение видных республиканцев, которое должно было повлечь за собой крушение самой республики и реставрацию дома Бурбонов. Но от безоблачного настроения не осталось бы и следа, если бы он мог догадаться о томм, какие события происходили в Гамме. А они приближали крушение его собственных надежд. Как мы помним, граф Прованский пришел к убеждению, что его долг - нести утешение мадмуазель де Керкадью и сделать все возможное, чтобы она пережила утрату жениха, погибшего на службе его высочеству. Помним мы и о дальновидном бдительном д'Антраге, помогшем Мосье утвердиться в этом решении. Итак, Мосье посвятил себя исполнению благородного долга, причем усердие его возрастало обратно пропорционально необходимости. Первое потрясение Алины прошло, и сквозь оцепенение начало пробиваться осознание утраты. Мадмуазель де Керкадью взяла себя в руки и со всем мужеством, на которое была способна, вернулась к повседневным заботам. О незаживающей душевной ране говорила только печаль, лишь прибавлявшая очарования девице и все сильнее воспламенявшая тайные чувства регента. Его визиты в дом де Керкадью вскоре превратились в каждодневный обычай. Ежедневно его высочество бежал от трудов переписки ради удовольствия встречи с мадмуазель. Он все чаще перекладывал свои дела на д'Аварэ и д'Антрага и в конце концов оставил за собой единственную обязанность - арбитраж в постоянных разногласиях ближайших советников. В погожие дни жители Гамма частенько встречали дородного, величаво ступавшего регента Франции и хрупкую, золотоволосую мадмуазель де Керкадью, которые прогуливались вдвоем, словно какая-нибудь парочка бюргеров. По мере того как уверенность д'Антрага в благоприятном исходе возрастала, д'Аварэ все чаще одолевали дурные предчувствия. Тревожась за положение своей приятельницы, он забрасывал госпожу де Бальби отчаянными письмами. Но графиня, дитя удовольствий, под благовидным предлогом покинув скучный, унылый туринский двор, не собиралась менять веселую жизнь в Брюсселе на монашески суровое и скудное существование в Гамме. Кроме того, ее уверенность в себе не позволяла ей разделить тревогу д'Аварэ. Пусть Иосье отвлечется от тоскливой действительности, пусть насладится пресными прелестями племянницы сеньора де Гаврийяка. Госпожа де Бальби знает, как вернуть себе свою империю, когда жизнь подле регента потребует с ее стороны меньших жертв. В письмах она, понятно, выражалась не столь определенно, но д'Аварэ давно научился читать между строк, и скрытый смысл ее посланий был ему совершенно ясен. Молодой человек расстроился. Он не разделял мнения госпожи де Бальби о мадмуазель де Керкадью. Она определенно не казалась ему пресной, и он нисмало не сомневался, что Мосье такое определение и в голову бы не пришло. Раз уж Мосье обсуждает с маленькой племянницей сеньора де Гаврийяка государственные дела, значит, он настроен самым серьезным образом. Для д'Аварэ ничто не могло служить более точным показателем серьезности чувств. Возможно, тут граф немного ошибался. В данном случае обсуждение государственных дел было всего-навсего тонкой лестью, которую регент использовал в силу необычности задачи. Стандартная церемония ухаживания тут не годилась - она могла напугать такую невинную особу, как мадмуазель де Керкадью. События развивались в точном соответствии с пожеланиями д'Антрага, пока в Гамм не прибыл курьер Помелля, покинувший Париж всего несколько часов спустя после отъезда Ланжеака. Но прибыл он с опозданием на две недели - его задержало падение с лошади, вследствие которого гонец два дня провалялся без сознания. К счастью, это произошло уже после того, как бедняга пересек границу, и потому он он попал в лапы врагов, а почта осталась в неприконовенности. Курьерская почта доставила хитроуммному господину д'Антрагу несколько поистине черных минут. В письме от Помелля сообщалось о чудесном спасении Моро, которого они так уверенно объявили погибшим. Хуже того, в пакете имелось письмо к мадемуазель де Керкадью, написанное самим Моро. Д'Антраг позвонил слуге и вверил его заботам взмыленного, пыльного с дороги курьера. - Вы, должно быть, устали, сударь, - сказал он гонцу. - Отдыхайте. Вас проведут в вашу комнату наверху. Еду и все, что вам потребуется, пришлют. я вынужден просить вас, по соображениям государственных интересов, не покидать свою комнату и ни с кем не вступать в какие бы то ни было разговоры, пока я за вами не пришлю. Мосье в это время совершал одну из своих ежедневных прогулок с мадемуазель де Керкадью. Господин де Керкадью работал в шале, в соседней комнате. Д'Антраг сидел и хмуро рассматривал письмо от Моро, обнаруженное в пакете от парижского агента. Чертовски несвоевременное воскрешение. Д'Антраг повертел письмо в руках и изучил печать. Его так и подмывало сломать ее и посмотреть, о чем Моро пишет своей невесте, но он поборол искушение. Как бы он ни поступил - а проницательный граф уже начал подозревать, как будут развиваться события, - он должен сначала получить разрешение Мосье. А тем временем Мосье, не подозревавший, какой неприятный сюрприз ожидает его дома, дружески болтал с любезной его сердцу дамой. Мадмуазель де Керкадью из сострадания к несчастьям и одиночеству принца с готовностью давала ему возможность проводить время в своем обществе. - Вы непредставляете себе, дитя мое - говорил он грустным, нежным голосом, - какую силу и утешение черпаю я в наших беседах, как они помогают мне в трудную минуту. Последние три недели (после появления Ланжеака со страшным известием) Мосье высказывал эту мысль довольно часто и на разные лады. Они прогуливались берегом Липпе. Впервые был выбран тот самый путь, которым в феврале Алина шла с Андре-Луи. Тогда земля лежала, скованная морозом, все вокруг было бело. Сейчас глаз радовала сочная зелень, луга были усыпаны цветами. Обмелевшая узкая река, прохладная и прозрачная, текла в тени ив, потяжелевших от буйной листвы. Мадмуазель де Керкадью в темно-зеленом костюме с широкими лацканами и в черной шляпке, подчеркивавшей ее пугающую бледность, грациозно ступала рядом с медлительным грузным принцем. Он уступал ей в росте около дюйма. - Мне эти беседы тоже помогают, - сказала она задумчиво. Его высочество остановился и повернулся к спутнице, опершись на трость с золотым набалдашником. Они стояли на лугу у реки и были совершенно одни. Отсюда был виден тот самый перелаз, возле которого Алина и Андре-Луи отдыхали во время одной из последних своих прогулок. Высоко над головой заливался невидимый жаворонок. - Ах, в это трудно поверить, мое дорогое дитя! Она грустно улыбнулась, поглядев на его внезапно ставшее серьезным багрово-красное лицо. - Трудно поверить? Но почему? Слушая о ваших заботах, монсеньор, я отвлекаюсь от своих собственных. - Вы непредставляете себе, какую радость доставляют мне ваши слова. Они дарят мне ощущение, что я не совсем бесполезен в этом мире, где сегодня, кажется, нет места таким, как я, и где я почти никому не нужен. - Вы преувеличиваете, монсеньор... из всегдашней ко мне любезности. - Из любезности? Как неверно это слово передает мои чувства к вам, Алина. Я постоянно пытаюсь придумать, чем бы услужить вам. Вот почему ваши слова принесли мне невыразимое удовольствие. Если бы только мне было дано развеять вашу печать, я стал бы самым счастливым человеком на свете. - Вы заслуживаете этого, монсеньор, ибо вы самый благородный человек, которого я знаю. - Ее нежные глаза смотрели на принца почти с удивлением. Он несколько смутился под этим ясным пристальным взглядом. Румянец на его щеках сделался гуще. - А я не заслуживаю вашей милости. - Вы заслуживаете гораздо большего, Алина. - Пухлыми белыми пальцами он крепко сжал ее локоть. - Разве есть что-то, чего вы не могли бы потребовать от меня? От моей любви к вам. Внимательно наблюдая за нею большими глазами, которые только и привлекали внимание на неказистом лице регента, он прочел в ее встревоженном взгляде, что несколько поспешил с признанием. Изысканный плод еще не дозрел, невзирая на весь скрытый пыл его настойчивого ухаживания. Девушка робка, словно газель, а он неуклюжим движением отпугнул ее. Принц понял, что необходимо немедленно вернуть ее доверие. Мягко, но решительно она высвободила локоть, что отнюдь не облегчало графу Прованскому отстпления. Но отступить он должен, причем достойно, по возможности сохранив боевые порядки. Он проникновенно посмотрел ей в глаза и очень ласково улыбнулся. - Вы, может быть, заподозрили, будто мои слова - пустое упражнение в галантности. Дорогая моя! Я по-настоящему привязан к вам самыми крепкими, самыми прочными узами. Такую же искреннюю привязанность я питал к вашему дяде Этьену, память о котором останется со мной навсегда. Заявление это, разумеется, придавало совсем иной смысл последнему признанию, и Алина даже чуточку устыдилась возникшего у нее подозрения. Поэтому в ответ на любезность Мосье она вдруг мучительно покраснела и не сразу нашлась с ответом. - Монсеньор, вы оказываете мне великую честь, слишком великую. - Это невозможно. Я всего лишь принц по рождению, вы же - королева от природы. Благородство вашей души выше благородства, даваемого человеку любым титулом. - Монсеньор, вы меня смущаете. - Не я - ваша скромность. Вы не способны оценить себя по достоинству. Это случается с такими редкими натурами, как вы. И это единственный недостаток, который лишь подчеркивает их многочисленные достоинства. Алина продолжала оказывать слабое сопротивление неудержному потоку лести. - О нет, монсеньор, это ваше собственное благородство заставляет вас приписывать его другим. А во мне нет ничего особенного. - Вы не должны принижать себя. Со мной это бесполезно. У меня слишком много доказательств вашей доброты. Только святая могла бы так сострадать моему одиночеству, так щедро дарить свое время и душевное тепло, чтобы скрасить его. - О, не надо так говорить, монсеноьор! - Разве это неправда? Разве я не одинок? Одинок и несчастен, прозябаю в нищите, в убожестве, без семьи, почти без друзей. - Эти слова тут же пробудили сочувствие Алины, нежное сердце которой всегда откликалось на чужую беду. - В такие времена мы и познаем истинную цену дружбе. Я могу перечесть своих друзей по пальцам одной руки. Я живу здесь на скудное подаяние, принц и нищий в одном лице, оставленный всеми, за исключением горстки верных. Чем, кроме любви, могу я отплатить за бескорыстную преданность, при одной мысли о которой на глаза у меня наворачиваются слезы? Они снова двинулись в путь и медленно побрели по берегу реки. Алину глубоко растрогали горестные жалобы его высочества. Кроме того, ей льстило, что он выбрал ее объектом своего высокого доверия и с такой искренностью поведал ей свои тайные и невеселые мысли. Девушка сознавала, что эти откровения все крепче привязывают их друг к другу. Мосье, который именно к этому и стремился, стал развивать благодатную тему, чтобы еще больше углубить эту близость. - Положение принца никогда не бывает завидным, даже в самые счастливые времена. Ему угождают, но не ради его самого, а ради милостей, которыми он может осыпать. Ему всегда угрожает опасность ошибочно принять низкопоклонство за любовь. И, если приходит время, когда принцу остается расчитывать только на себя, на личные достоинства, не приукрашенные больше блеском титула, горечь - обычный его удел. Сколько людей из тех, кому я доверял, чью привязанность считал самой искренней, осталось со мной теперь? Где та, которой я верил больше, нежели самому себе, та, что по моему глубокому убеждению, должна была остаться со мной даже тогда, когда все остальные покинут меня? Где она теперь? На поверку ее любовь оказалась недостаточно сильна, чтобы встретить лицом к лицу нищету. Алина догадалась, что Мосье намекает на госпожу де Бальби, и горечь его слов разжалобила ее еще сильней. - Но не может ли быть, монсеньор, что друзья, зная о ваших стесненных обстоятельствах, бояться злоупотребить вашей щедростью? - Как вы милосердны! Все ваши слова выдают несравненную красоту вашей души. Именно такими мыслями я пытался себя утешить, польстить своему тщеславию. Но все свидетельствует о том, что я заблуждался. - Принц тяжко вздохнул и печально улыбнулся. - И все-таки у меня остались еще утешения. Ваша дружба, моя дорогая Алина, величайшее из них. Надеюсь, мне не суждено потерять ее вместе со всем остальным. Ее глаза затуманились. - Если вы цените мою бедную дружбу, монсеньор, можете не сомневаться - она навсегда останется с вами. - Моя дорогая! - Мосье остановился, взял ее руку и бережно поднес к губам. Таким образом его высочество достойно отступил с позиций, которые он преждевременно попытался захватить. Теперь он снова стоял на прочной почве дружбы, и опыт подсказывал ему, что благоприятная возможность для новой атаки должна подвернуться не в таком уж отдаленном будущем. А тем временем можно воспользоваться сочувствием девушки, чтобы подорвать ее оборону. НО в шале Мосье поджидал д'Антраг, сообщивший ему о другом препятствии, препятствии, которое принц считал окончательно устраненным. - Он жив! - Вскричал Мосье в отчаяньи, и этим восклицанием полностью выдал себя проницательному министру. - И не только жив, но и благополучно продолжает действовать. - Боже мой! - Регент рухнул на стул и обхватил голову руками. В комнате повисло тяжелое молчание. - У меня тут его письмо к мадемуазель де Керкадью, - вкрадчиво сообщил ему д'Антраг. Мосье ничего не ответил. Он по-прежнему сидел в прострации, как человек, которого огрели по голове. Д'Антраг молча наблюдал за хозяином и ждал. В уголках его плотно сжатых губ притаилась улыбка. - Ваше высочество желает, чтобы его вручили? - Спросил он после паузы. Что-то в его тоне заставило регента поднять голову и пристально посмотреть на своего помощника. Круглое лицо принца выглядело изумленным, почти испуганным. - Чтобы его вручили? - переспросил он хрипло. - Но как же иначе, д'Антраг? Как иначе? Д'Антраг выдохнул, шумно и протяжно. - Я тут поразмыслил, монсеньор... - И что же? Д'Антраг зажал письмо между указательными пальцами и несколько раз крутанул его в воздухе. - Вручение этого письма адресату представляется мне утонченной жестокостью, монсеньор. - Тут он сделал паузу, а затем, отвечая на безмолвный вопрос, застывший в выпученных глазах Мосье, продолжал: - Этот безрассудный молодой человек вместе с фанфороном де Бацем продолжают подрывную работу в Париже, самым вероятным итогом которой будет гильотина для них обоих. - И что дальше? Что у вас на уме? Д'Антраг приподнял бровь, словно выражая недоумение по поводу медлительности, с которой работали мозги его господина. - Эта благородная молодая дама уже пережила свою утрату. Она вынесла настоящую муку и сейчас постепенно приходит в себя. Время начало залечивать ее раны. Неужели стоит обрекать ее на новую пытку? Ведь ошибочные сведения этого идиота Ланжеака в любой момент могут обернуться сущей правдой. Мосье задумался. Казалось, его дыхание стало слегка затрудненным. - Понимаю, - сказал он. - Да. Но что, если Моро в конце концов все-таки выживет, несмотря на все опасности, с которыми столкнется? - Это настолько маловероятно, что не стоит задумываться над такой возможностью всерьез. В тот раз его спасло чудо. Такие чудеса не повторяются. А даже если это и произойдет... - он, якобы в задумчивости, оборвал фразу. - Да, да, - затеребил его регент. - Что тогда? Что тогда? Именно это меня волнует больше всего. - Даже тогда ничего плохого не произойдет. А некоторая польза, возможно, будет. Всем ясно, что этот мезальянс ничего хорошего мадемуазель де Керкадью не принесет. Она заслуживает лучшей участи, нежели брак с простолюдином, с неизвестно чьим бастардом. Если она, убежденная в смерти парня, выкинет его из головы, и до его возвращения - крайне маловероятного - обратит свою любовь на кого-нибудь более достойного, разве это не благо? Регент по-прежнему ошеломленно взирал на собственного министра. - А письмо? Д'Антраг пожал плечами. - Нужно ли кому-нибудь знать, что оно прибыло? Оно попало сюда чудом. Курьер, который его вез три недели провалялся без сознания. Он мог с тем же успехом разбиться насмерть. - Но, Бог мой! Я же знаю о его существовании! - Станет ли ваше высочество винить себя за молчание, которое может принести столько добра, тогда как слова, вероятно, послужат причиной сильнейших страданий дамы, ничем их не засужившей? Принц, терзаемый противоречивыми чувствами, снова зарылся лицом в ладони. После очень долгого молчания он заговорил, не поднимая головы. - Я не отдаю вам никаких приказов, д'Антраг. Я больше ничего не желаю об этом знать. Вы будете действовать целиком по своему усмотрению. Вы меня поняли? На губах господина д'Антрага появился призрак улыбки. Он отвесил поклон сгорбившемуся, избегающему его взгляда принцу. - Вполне, монсеньор, - ответствовал он. Глава XXV. Запрет Жизнь в Париже становилась неуютной. Результаты утопических идей правительства начали сказываться на положении населения. По словам Сен-Жюста, "нищета породила революцию, нищета же может ее и погубить". Непосредственная причина бедствия, если цитировать того же глашатая Робеспьера, заключалась в том, что "массы, которые до недавнего времени жили на излишки роскоши и за счет пороков другого класса" остались без средств к существованию. Если говорить на менее революционном языке, это означает, что огромное множество людей, которые раньше работали на обеспеченное дворянство, теперь, по милостивым законам равенства, остались без работы и столкнулись с настоящей нуждой. И беда состояла не только в том, что несчастным не на что было купить себе еду. Гораздо хуже было другое - сама покупка еды становилась все более трудным делом. Крестьяне все с большей неохотой везли на рынок свою продукцию, чтобы обменять ее на бумажные деньги, которые неудержимо падали в цене. Обесценивание денег отчасти явилось результатом выпуска чрезмерно большого количества ассигнаций, наводнивших страну. Конвент обвинил в избытке денег фальшивомонетчиков, работающих на агентов иностранных держав, которые пытались всеми средствами столкнуть Нацию в пропасть банкротства. Конечно, это было сильным преувеличением, но доля правды в таких утверждениях имелась. Мы знаем о работе печатного пресса в Шаронне и о безрассудной расточительности, с которой де Бац пускал в обращение превосходные бумажные купюры, изготовленные благодаря несравненному мастерству Бальтазара Русселя. Де Бац преследовал сразу две цели. Во-первых, он черпал из этого неистощимого источника средства на подкуп тех членов Конвента, которых считал созревшими для подобных сделок. Во-вторых, он увеличивал поток фальшивок, что серьезно беспокоило Конвент и подтачивало умирающую экономику республики. Пытаясь найти выход из тупика, Сен-Жюст выступил с безумным предложением - сделать средством денежного обращения зерно. Таким образом он собирался втянуть в обмен крестьян. Но крестьянские хозяйства по самому характеру своего производства были самодостаточны, поэтому план, не имеющий других практических достоинств, сулил мало надежды на успех и был отвергнут. Мастерские и мануфактуры чахли. Воинская повинность поглотила более семисот пятидесяти тысяч человек, составивших четырнадцать армий. Но несмотря на такой отток людей из сферы производства, найти работу было невозможно. Кожевенные мастерские бездействовали, железа и шерсти не хватало почти так же, как и хлеба. Того немногого, что производилось, едва хватало для внутреннего потребления, на экспорт ничего не оставалось, и положение Франции на международном рынке неуклонно ухудшалось. В первые дни июля 1793 года по старому стилю и