е на свете только одна Белая Змея? "Их много, как звезд на небе", - говорил Танто. И тут я понял, каким смешным было наше презрение к двум толстым послам из Королевской Конной. Воины нашего племени умели бороться - и что же? Свободному племени шеванезов оставалось только одно: бегство. Такое бегство, как бег окруженного стаей голодных волков старого лося сквозь зимнюю чащу. Я уже не хотел знать, о чем совещаются. Не хотел слышать, как отец спокойным голосом приветствует вожака волков, много лет преследующего наше племя, человека, который убил Быструю Стрелу и воина из рода Танов и который был виновником смерти многих других. Я подошел к коням белых. Они отличались от наших - высокие, с прямыми тонкими ногами. Значит, более быстрые, но менее выносливые, чем наши мустанги. Головы у них тоже были красивее. Но и кони мне не нравились: слишком слабые, они плохо переносили бы нашу чащу, морозы и весенние бури. Какая же во всем этом скрывалась тайна? Как же случилось, что слабые люди, ездившие на красивых, но тоже слабых конях, были силой, перед которой дрожало племя шеванезов? Я не мог этого понять. Мне было стыдно. Или им помогают злые духи? Кто приносит им то оружие и в чем кроется их сила, которой недостает их мускулам? В самом большом шатре несколько женщин готовили пир. Они расставили около разостланных шкур глиняные миски, ложки, сделанные из рога, и ножи. Около каждой миски лежал кожаный мешочек с табаком. Отец недолго приветствовал послов. Отозвался бубен, сзывая на пир. Первыми подошли белые (их сопровождал Танто), потом начали сходиться вожди родов: Лежащий Медведь - о нем рассказывали, что он голыми руками задушил медведя, Черная Ладонь - его шаг был легче шага пумы, самый прославленный охотник племени и самый молодой из вождей - Сломанная Стрела. Прибыли также вожди Чикорнов, Викминчей и Капотов. Последними появились отец и Горькая Ягода. Однако они не принимали участия в угощении, а только следили, чтобы у гостей ни в чем не было недостатка. Нам с Совой удалось сесть недалеко от белых. Мне уже перехотелось насмехаться над ними - чем продолжали еще заниматься все мальчики, хотя за слишком громкий смех Овасес немедленно наказывал ремнем. Есть мне тоже не хотелось. Я просто смотрел на белых и на Вап-нап-ао. Танто, сидевший около Вап-нап-ао, тоже не притронулся к еде, хотя это могло обидеть гостей. Однако белые ни на что не обращали внимания. Было видно, что им пришлись по вкусу жареные оленьи ребра. Пир с послами из Королевской Конной закончился с первыми сумерками. Отец приказал разжечь костер. Тогда Голубая Птица, помощник Горькой Ягоды, положил перед колдуном калюмет - большую "трубку мира", с вырезанными на ней изображениями птиц и животных и перьями белой орлицы - знаком братства. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть, как знак братства перейдет из рук колдуна племени в руки Вап-нап-ао, хотя это должно было означать всего лишь то, что белым послам не угрожает сегодня в нашем селении никакая опасность. Наступила тишина. Все ждали: разожжет Горькая Ягода "трубку мира" или в последнюю минуту, по совету духов, откажется? Состоится совет или белые уйдут с пира молча? Колдун застыл. Я вместе со всеми всматривался в неподвижное лицо Горькой Ягоды. В нарастающей тишине, казалось, слышен был стук человеческих сердец. Вожди словно замерли. Вап-нап-ао тоже не шевелился. Но двое белых начали оглядываться, перешептываться, вертеться, как скунсы - зловонные хорьки. Наконец один из них что-то громко сказал и даже осмелился плюнуть, но достаточно было одного жеста Вап-нап-ао - и белый немедленно смолк. Горькая Ягода встал. Раздался голос бубна. Колдун вытянул перед собой руки и склонился над костром так, что пламя коснулось его ладоней. Тогда очищенные огнем руки он воздел вверх и произнес: - О Маниту, владеющий всем и видящий нас, слабых. Помоги нам. Великий Дух, скажи, как должны мы поступить. Просим тебя, помоги нам. Он стоял так некоторое время, шепча непонятные слова и заклинания. Наконец сел, взял трубку в руку и маленьким угольком разжег в ней табак. Значит, совет состоится. Когда "трубка мира" обошла полный круг и последний из вождей вернул ее Горькой Ягоде, все взгляды обратились в сторону отца: он должен был говорить первым. Голос отца был спокойный: - Что привез белый брат для красных воинов? - обратился отец к Вап-нап-ао. Вап-нап-ао открыл охотничью сумку, вынул белый лист бумаги, поднял его вверх и сказал: - Великий Белый Отец посылает вам эту говорящую бумагу, где сказано, что вам выделяются на юге новые места для охоты. Там вы не будете голодать, вы будете даром получать одежду и еду. Белые и красные воины встретились недавно в Каньоне Безмолвных Скал. Никто не знает, какие это были воины. В каньоне погибло трое белых и еще двое в чаще. Птицы, пролетающие над Солеными Скалами, оповестили, что в племени шеванезов тоже умерли воины, хотя никто не знает почему. Великий Белый Отец мог бы спросить, где его слуги, которых лишили жизни, мог бы прислать большие отряды воинов и сжечь всю чащу. Но Белый Отец добр, и если шеванезы и сиваши захотят мирно пойти на новые места, если захотят учиться там у белых обрабатывать землю и выкармливать скот, Белый Отец забудет о гибели своих воинов. Он на минуту умолк, будто ожидая, не заговорит ли кто-нибудь. Однако никто не собирался говорить. Вап-нап-ао продолжал: - Если на письме Белого Отца вы поставите свои тотемные знаки и согласитесь переселиться на новые земли, вы получите много денег и сможете на них купить много хороших вещей. Белый Отец не хочет обидеть вас. Но сопротивляться ему нельзя. Его сила принудит каждого к покорности. А если кто и попытается бороться против Белого Отца, то жена и дети непокорного будут петь песню траура, а сам он или погибнет, или на много Больших Солнц переселится в каменный шатер, куда можно войти, но откуда никогда не выходят. Вап-нап-ао не шипел, как змея. Его голос был тверд. Я чувствовал, что говорит человек, сердце которого не знает страха. В глазах Вап-нап-ао отражались красные языки костра. Я ясно видел, как два вождя - вождь Чикорнов Воющий Волк и вождь Викминчей Дикая Выдра - склонили головы, будто уже находились в тени того каменного шатра. Казалось, что никто не ответит на дерзкие слова Белой Змеи. Почему никто этого не сделает, почему не назовет нашего врага псом и шакалом? Неужели сердца воинов замерли в груди? Но тут раздался голос Большого Крыла, дрожащий голос старика, рука которого настолько слаба, что не убьет и птицы, зато мысль мудра большим опытом. - Глаза мои видели много, уши мои слышали траурные песни и песни победы. Вап-нап-ао приходит к нам не первый раз. Он уже был на совете нашего племени, когда я еще ходил на охоту и от моего копья бежали серые медведи. Он уже показывал племени шеванезов говорящую бумагу. А до него это делали другие, старшие братья Белой Змеи. Белые люди приходили, чтобы приказывать свободному племени шеванезов. Волки растащили их кости по чаще и степи, а племя шеванезов остается свободным. Вап-нап-ао был у нас много Больших Солнц тому назад. Он говорил тогда то же, что и сегодня. Но племя шеванезов все же свободно, а на спине Вап-нап-ао остался большой шрам от моей стрелы. Вап-нап-ао был тогда молодым воином, а моя рука уже слабела. И все же Вап-нап-ао бежал от меня. Или Вап-нап-ао забыл об этом? Это были оскорбительные слова. Однако белый только усмехнулся. - Но я снова здесь, - сказал он, - и, пока не покоритесь, буду приходить и впредь. Или... или придет кто-нибудь другой и не с бумагой, а с большими ружьями, одна пуля которых может разметать и сжечь все селение. Племя шеванезов свободное. Но перед силой Белого Отца оно, как птенец перед серым медведем. Лучше петь свадебные песни там, куда приказывает идти Белый Отец, чем петь траурные песни над могилой целого племени. Голос Большого Крыла слаб и дрожит от старости. Что скажут другие, сильные мужи? Однако все молчали. Было заметно, что Вап-нап-ао начинает терять спокойствие. Его два товарища уже давно держали себя не как настоящие мужчины. Они непрерывно шептались, будто старые женщины над потоком, когда стирают весной одеяла. Наконец Вап-нап-ао обратился прямо к моему отцу: - Ты, вождь, имеешь самый сильный голос, и все слушаются тебя. Ты не хочешь отвечать на бумагу Белого Отца? Не отвечай. Но вот другая бумага. В Каньоне Безмолвных Скал мы захватили одного из твоих воинов. Это было тогда, когда погибли белые люди. Их убил твой воин. Мы могли казнить его. Но мы сказали: "Если ты пойдешь на земли, которые мы тебе выделим, будешь жить". Твой воин поставил на этой бумаге свой тотемный знак - доказательство, что он согласился идти в резервацию. Посмотрите на его знак. Но тогда... тогда Танто сорвался с места, вырвал из рук Вап-нап-ао бумагу и бросил ее в огонь! Бумага свернулась и в одно мгновение превратилась в пепел. Один из белых хотел схватить брата, в его руке блеснул железный предмет - это было короткое ружье, которое белые называли револьвером. Но Вап-нап-ао, не поднимаясь с земли, крикнул что-то страшным голосом, и белый немедленно сел на место. А Вап-нап-ао снова рассмеялся. Но это был смех без радости. Так "смеются" собаки, окруженные волками. - Такая бумага не одна на свете, - промолвил он. - Согласие вашего воина записано на многих бумагах. И никто уже не вернет его назад. Я свое сказал. Вы сами хорошо знаете, что для Белого Отца сила вашего племени ничто. Он дарует вам спокойную жизнь. Выбираете. А я обещаю вам, вожди, что в резервациях вы сохраните свою власть, и Белый Отец каждый месяц будет давать вам деньги. Он поднял глаза на Танто, который все еще стоял у костра: - Тебе, сын Высокого Орла, мы тоже можем дать денег, если только ты будешь рассудительным и поймешь, как слабы твои руки. Я почувствовал, как все затаили дыхание. Мне показалось, что Танто бросится на белого. Но он только крикнул: - Довольно! Он хотел сказать еще что-то, но отец сдержал его гневным и быстрым движением руки. Танто осмелился кричать на совете тогда, когда молчат вожди! Танто сел и опустил глаза, чтобы не видеть насмешливой улыбки на лице Вап-нап-ао. Отец же взглянул на вождей и спросил спокойным и будто усталым голосом: - Вожди слышали, что сказал Белая Змея? Я, Высокий Орел, жду ваших слов. И тогда случилось страшное... Два воина со славными именами, вожди, подвиги которых были известны всем, вынули из-за поясов ножи и вонзили их в землю. Это были Воющий Волк и Дикая Выдра. Воющий Волк сказал: - Мои братья знают, что я не ведаю страха. И я никогда не поворачивался спиной к смерти. Слова Вап-нап-ао - это слова злого врага. Но Вап-нап-ао говорит правду. Наше племя слабо перед силой белых людей. У них оружие, которое мечет молнии и от которого все гибнут, как муравьи в пылающем лесу. Я вождь рода Чикорнов и хочу, чтобы мой род жил, а не умирал... Я хочу, чтобы женщины моего рода пели свадебные песни, а не песни смерти. Поэтому я поставлю свой знак на говорящей бумаге Белого Отца. Дикая Выдра поднял руку в знак того, что и он хочет говорить, и лишь сказал: - Я сделаю так же. Никогда еще я не знал, каким страшным может быть молчание. Я закрыл глаза. Сова стиснул свои пальцы на моем плече, и я слышал, что он дышит, как смертельно раненный. Его родители принадлежали к роду, где вождем был Дикая Выдра. Что делать? Ничего, кроме отчаяния и стыда, не осталось для нас на свете. Чаща не была чащей, озеро не было озером. Вокруг костра свободных шеванезов сидели старые женщины, перепуганные голосом Вап-нап-ао. Я не мог открыть глаза, так как боялся, что, если сделаю это, из них польются слезы, как у слабой женщины. Но тогда заговорил мой отец. Хотя произошло страшное, голос его был, как всегда, спокойным. - Видели ли когда-нибудь вожди Чикорнов и Викминчей земли, которые дарит им Белый Отец? Видели ли их глаза людей, которые живут там? Отвечай, Воющий Волк. Тот отрицательно покачал головой: - Нет, Высокий Орел. Я слышал, что это такие земли, где трудно встретить оленя и медведя. Люди там питаются мясом маленьких животных - и руки их слабеют. Но я не хочу, чтобы весь мой род переселился в Пещеру Безмолвных Воинов - Пещеру Смерти. Я хочу, чтобы наши мужчины, женщины и дети остались живы. Отец взглянул на Горькую Ягоду. Тот встал, повернулся к своему шатру и подал какой-то знак. А отец сказал: - Ты хочешь, чтобы остались живы мужчины, женщины и дети твоего рода. Я же хочу этого не только для одного рода, а для всего племени. Но жизнь на тех землях, которые дают нам белые люди, хуже, чем жизнь койотов в долине Земли Соленых Скал, где паршивеют их морды и животы присыхают к костям. В это время около костра началось какое-то движение и послышался громкий шепот. От шатра Горькой Ягоды два воина вели страшно худого человека, которого никто до сих пор в нашем селении не видел. Наверное, отец приказал колдуну спрятать его в своем шатре. Сколько лет было чужому - отгадать невозможно. Волосы его были еще совсем черные, но лицо и фигура, как у старика. Глаза блестели, словно поверхность стоячей воды, но взгляд был какой-то невидящий. Ноги у него подгибались, и весь он дрожал, будто столетняя женщина. Одетый в лохмотья, он походил на сломанную ветром осину с ободранной корой. По знаку колдуна он начал говорить: - Я из племени кри, меня зовут Длинный Нож. Семь Больших Солнц тому назад наш вождь подписал бумагу Белого Отца, и мы пошли жить туда, куда приказали белые из Королевской Конной. Я был тогда молодым воином и только ввел жену в свой шатер. Мы пошли без борьбы, поверив в доброту белых людей. Но они окружили выделенную для нас землю проволокой, запретили нам носить оружие и охотиться. Да на той земле легче было встретить крысу, говорящую по-человечьи, чем зверя, достойного стрелы охотника. Белые давали нам еду, но от той еды у детей выпадали зубы, и они старели, до того как становились взрослыми. К нам приходили разные белые люди. Приказывали одеваться в праздничные одежды, сажали перед черными коробками и потом показывали нас на бумаге. Давали за это деньги, и наши люди брали их, но еды все равно никогда не было вдоволь, хотя раньше нам ее обещали много. Мы стали болеть болезнями белых; мужчины плевали кровью, а женщины рожали слабых, больных детей. Казалось, что вся земля затихла и даже луна на небе остановилась на своем пути, чтобы послушать человека из племени кри. Только двое белых перешептывались между собой, размахивая руками. Вап-нап-ао поднял руку вверх: - Ты откуда прибыл? Кри наклонился к нему, протянув руку и пальцем целясь, как ножом. - Я убежал. Убежал из-под Онтарио и никогда туда не вернусь. - Убежал? - тихо повторил Вап-нап-ао. А кри начал кричать: - Вы, проклятые! Вы украли нашу землю! Вы сломили нас силой, обманули обещаниями! Вы приказываете сдыхать свободным племенам! Или мало у вас земли? Или мало вам ваших рек и морей, равнин и гор, что вы захватываете чужие? Кто вы - послы Белого Отца или послы Духа смерти? Кри задыхался, на него напал кашель, согнув его пополам. Он упал бы лицом в костер, если бы воины не поддержали его. Вап-нап-ао презрительно махнул рукой. - Слушай, кри. Ты... - начал он. Но тут прозвучал голос отца, громкий и грозный: - Молчи, Вап-нап-ао! Ты уже сказал свое слово. Теперь буду говорить я, вождь свободных шеванезов. Все повернулись к отцу. Он вынул из-за пояса нож, протянул перед собою левую руку и надрезал ее у ладони. Кровь потекла тонкой струйкой и начала впитываться в землю. Отец сказал: - Я, Высокий Орел, вождь свободного племени шеванезов, еще раз заключаю братство крови с моей землей и говорю: только смерть может разлучить меня с нею. В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же. За ним Дикая Выдра, потом все вожди родов. Капли крови впитывались в землю, землю свободных индейцев, скрепляли с ней братство крови вожди родов, воины и юноши. Вап-нап-ао сидел неподвижно и только водил вокруг глазами - смотрел, как свободное племя шеванезов отвечает на приказ белых. XII Он бежал через скалы и реки, Продирался сквозь заросли в чаще, Мимо хитрого Пан-пук-кеевис. Через лесные ручьи и болота До плотины добрался бобровой, Вышел к озеру Вод Спокойных, Где росли белоснежные лилии, Где камыш ветерком колыхался, Где жила его девушка, Та, чьи косы чернее ночи И глава, как лесные озера. Послы белых покинули селение в ту же ночь. Их провожали Овасес и Танто. Уехали также вожди других родов. В селение вернулись воины с конями, но уже утром разъехались по чаще. Мало времени осталось в этом году для охоты. Было известно, что скоро вернется Вап-нап-ао, и нашему преследуемому племени снова придется скрываться и блуждать среди лесов и гор. Мы заключили братство крови с нашей землей, но в селении не было слышно песен. Я ждал возвращения брата и даже не побежал с Совой в чащу, где мальчики из рода Капотов напали на след целого стада оленей. Я ждал брата перед его шатром с самого утра, хотя знал, что он вернется не раньше полудня. О чем я думал? Не помню. Мои мысли были быстрыми и беспорядочными, как дождевые тучи, гонимые весенним ветром. Закрыв глаза, я представил всю свою жизнь: слышал песенки матери, которые она пела, когда я был еще малышом ути, видел, как я боролся с лосем над Длинным Озером, дорогу к лагерю Молодых Волков, как я стрелял в орла, как на меня смотрели воины из Пещеры Безмолвных Скал, слышал рассказ Овасеса о Прекрасной и Идаго... Солнце миновало зенит, затем постепенно склонилось к западу. А я все ждал. Несколько раз между тремя березками против шатра Танто показывалась Тинглит. Она тоже ждала. Овасес и Танто вернулись только вечером. Они ненадолго зашли к отцу и колдуну, затем разошлись по своим шатрам. Танто спутал коня, пустил его на лужайку у трех берез и... молча прошел мимо меня в шатер. Видно, ему не хотелось со мной говорить. Я, однако, заупрямился и вошел за ним. Он разжигал огонь и даже не взглянул в мою сторону. Лицо его было очень усталым. Я помог ему раздуть огонь. Мы сели друг против друга. Наконец Танто спросил: - Чего хочет мой брат? - Скоро ли вернутся белые? - Не знаю. - Вы проводили их до лагеря белых? - Нет. Вап-нап-ао не хотел, чтобы мы узнали, как далеко его лагерь и сколько в нем людей. Но мы встретили Толстого Купца. Он сказал, что Вап-нап-ао еще восемь дней пути до его лагеря и нескоро соберет он новых воинов. Я не мог начать разговор первым: не хватало смелости, да я, собственно, точно и не знал, что сказать. Я только хотел услышать, о чем думает брат. Один раз я уже почти начал: - Танто... - Но сказал не то, что думал. - Тинглит целый день выходила к березам. Брат только посмотрел на меня внимательно и выговорил: - Пойдем со мной. Было уже темно. Дул кей-вей-кеен, его дыхание становилось все более холодным. Мы подошли к лужайке между тремя деревьями. Я знал, что через минуту здесь появится Тинглит. Брат, выходя из шатра, оставил шкуру у входа откинутой - знак, что он ждет Тинглит. Начинать разговор не следовало. Но я томился и мучился целый день и не мог больше терпеть. Темнота придала мне смелости. Я начал: - Танто, в твоих и моих жилах течет кровь белых. Он не отвечал. - Танто, - повторил я, - это правда? - Молчи! - Танго, - крикнул я, - мать не сестра Вап-нап-ао? Он взглянул на меня и заговорил так, будто его била лихорадка. - Нет, нет, она не его сестра. Но в наших жилах течет злая кровь. Все знают, что наша мать белая, но давно забыли про это. А ты помнишь. И я не могу забыть. Это значит, что у нас отравленная кровь, что мы другие. - Неправда! - Правда. Я об этом помню лучше, чем ты, и дольше, чем ты. Вап-нап-ао скоро снова пойдет по нашему следу. Что будем делать мы, дети белой женщины? Мы не слышали шагов Тинглит. Она внезапно стала между нами, и я увидел вблизи ее большие глаза. Она сказала: - Тинглит слышала ваши слова. И ее сердце опечалено, потому что ваши мысли заблудились и голоса ваши гневны. Я, Тинглит, говорю вам то, что говорят все. Мы любим Белую Тучку. Она наша так же, как я, как мой отец, как будет мой сын. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей не одинаковый, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима. Она умолкла. Над нами трепетали листья берез. Тинглит - Березовый Листок, заговорила снова, обращаясь уже только к Танто: - Пойдем завтра, Танто, на отрог Одинокой Сосны. Там твои глаза увидят леса нашей земли. Мысли твои станут ясными и радостными. Я пойду с тобой. Я буду идти с тобой всегда. Ты знаешь высокий лес и умеешь читать его, как Горькая Ягода звезды. Я всегда буду верна тебе, Танто. Один очаг будет согревать нас, и одна шкура укроет нас в холодные ночи, Танто! Огни в шатрах бледнеют и гаснут, зато на небе загораются звезды. Они очень близко. Можно достать рукой. Серп луны тоже совсем рядом - оперся на верхушку горной ели. Снова слышен крик диких гусей. Они тянутся на юг, потому что дыхание кей-вей-кеена становится все холоднее. Звезды бледнеют. Луна прячется за скалы. Где-то в кустах закричал кролик. Над берегом озера слышатся треск, бормотание, сопение. Это мускусные крысы и бобры копошатся, как муравьи, что-то там надгрызают, скребут. Мы вместе начинаем наш день. Те в лесу, как и мы, спешат как можно скорее заготовить запасы на зиму. Я вижу, как из своего шатра выходит Овасес, смотрит на кровавый восход солнца и озабоченно морщится. Мы идем с Совой на берег озера. Сегодня мы поплывем в туман в поисках следов зверя. Прежде чем спустить каноэ, пришлось ломать лед. За ночь у берега образовалась кора, покрытая инеем. На ней виден лисий след. Я знаю, почему Овасес хмурится. Мы будем наказаны за то, что время нашей охоты в этом году было коротким. Вместо того чтобы охотиться, мы вынуждены были бороться с белыми и бежать от них. Затянувшаяся охота и долгая зима - это голод. Каждую минуту злой Дух Севера может сковать озера тонким льдом. Тогда охотники будут вынуждены ждать до тех пор, пока лед не станет крепким настолько, чтобы по нему можно было ходить. Так Ка-пебоан-ка, повелитель кей-вей-кеена, мстит нерадивым охотникам. У него еще в запасе метели, глубокие снега и ураганные ветры. Но он не спешит напугать всем сразу. Сначала присыплет склоны гор порошей и подморозит, чтобы человек, идя с грузом на плечах, поскользнулся и упал, сломав руку или ногу. Потом Ка-пебоан-ка покроет озеро тонким слоем льда. Может быть, какой-нибудь неопытный охотник станет на него и утонет? Или закует каноэ льдом посреди озера. Все короче становится небесная тропинка солнца. Серый медведь ушел спать высоко в горы, по чаще бродят только черные и бурые медведи-одиночки. С далекого севера прилетают первые снежинки и падают на толстый слой листьев, покрывающих чащу. Повелитель кей-вей-кеена накинул на плечи белый плащ и весело танцует, а чаща наполняется белым снежным вихрем. Утром снова светит солнце, но оно усталое - не греет. С тех пор как отец Тинглит Легкая Нога принял Танто в своем шатре и обещал отдать свою дочь за четыре медвежьи шкуры, мы каждое утро выходили на охоту. В чаще кое-где лежал снег - следы первых метелей. Но у Танто уже были три черные шкуры. Отец хотел дать ему четвертую, но Танто решил, что сам должен ее добыть, хоть он, как и Тинглит, мечтал о том времени, когда она будет разжигать огонь в его шатре. Мы искали следы на севере, на западе, забирались даже к подножию гор, но духи чащи были немилостивы. Дважды нам удалось нападать на след медвежьих лап, но первый след мы потеряли в Скалах Прыгающей Козы, а второй привел нас к месту, где днем раньше медведь был окружен охотниками-сивашами. И мы увидели только лужи крови и повешенный на ветке сосны череп с жертвенной щепоткой табака в глазницах. Один день мы вообще не выходили из селения, потому что кей-вей-кеен танцевал в чаще с северной метелицей. Когда же на следующий день, едва начало светать, мы снова собрались в дорогу, глубокий снег покрыл все тропинки в чаще. На этот раз мы пошли на восток, хотя воины утверждали, что в той стороне ничего найти нельзя. Мы легко поднимались на крутые склоны, так как покрыли лыжи снизу оленьей шкурой, как всегда это делали для первого снега. Чаща молчала, вместе со снегом на нее опускалась тишина сна. Долгие часы мы бежали все на восток. Слева нас толкал кей-вей-кеен и приказывал ускорять бег. Танто мчался, будто хотел удрать от него, однако я бежал с неохотой. Я не верил, что нам удастся добыть черного брата в это время, когда чаща впадает в первый зимний сон. Но Танто устремлялся все вперед и вперед - навстречу восходящему солнцу. За нами гнались наши тени. Наверное, Тинглит умолила доброго Духа деревьев помочь нам, потому что, когда солнце поднялось к верхушкам самых высоких сосен, а мы, миновав сугробы - домики бобров, продирались к реке, Танто внезапно остановился. На берегу речки мы увидели небольшой снежный бугорок. Осторожно подошли близко к нему и увидели, что он тщательно сложен из веток и камней. Мы отбросили несколько веток сверху - это был медвежий тайник, полный мороженой рыбы. Снег лежал здесь двумя слоями. Пурга, по-видимому, не доходила до этих мест, так как на старом снегу лежал едва заметный слой свежего пуха. Благодаря этому нетрудно было обнаружить на старом промерзшем снегу следы медвежьих лап, скорее всего, вчерашние. - Я не оставлю его, - шепнул Танто, - хотя бы нам пришлось поселиться в чаще. Я кивнул головой в знак согласия. На этот раз мы должны возвратиться с медвежьей шкурой. Мы пошли по следу вверх по реке широкими полукругами, стараясь держаться подветренной стороны. Тяжелое это было дело, так как в некоторых местах под свежим снегом ничего нельзя было разглядеть. К счастью, в других местах кей-вей-кеен посдувал пух с медвежьих следов. Около полудня мы нашли второй тайник, несомненно более свежий. Это был очень хороший признак. Значит, мы шли в верном направлении. Это также означало, что медведь бродит около реки и его надо искать там, где водится больше всего рыбы. Наконец мы обнаружили очень важную вещь, и Танто даже покраснел от радости, как девушка, - мы обнаружили под стволом старой сосны ночное логовище медведя и свежий, уже сегодняшний след, который вел снова вверх по реке. С этой минуты мы двигались все медленнее. Далеко впереди нас были наши глаза, обоняние и слух. Танто уже приготовился к борьбе. Он снял куртку, повесил через плечо мешочек с солью, взял в руку томагавк. Я шел за ним со стрелой на тетиве лука. Нас предостерег слух раньше, чем мог что-нибудь сказать взгляд. Мы услышали плеск, громкое сопение, а затем с высокого обрывистого берега реки увидели, как медведь-мокве ловит рыбу. Большой черный мокве стоял на мелководье, куда он загнал стайку рыб. Каждую минуту раздавался плеск воды под медвежьей лапой, и новая добыча летела на берег, где уже лежала порядочная куча рыбы. Мокве стоял спиной к нам и тяжело отдувался. Он не слышал нашего приближения. Сердце у меня билось не только от надежды, но и от страха. Я понял, что Танто не хочет продолжать охоту или ждать медведя, потому что день уже угасал. Он решил бороться здесь. А место было не безопасным. Если бы нам пришлось удирать, то для обоих дорога была бы только одна - узкая прибрежная коса, да еще под гору. В таком случае бегство могло закончиться только смертью. Танто приказал мне отойти как можно дальше назад. Но я не послушался его. Я знал, что моя стрела может ему пригодиться сейчас больше, чем когда-либо. Медведь все еще не слышал нас. Наконец Танто, натянув лук, крикнул: - Мокве, брат мой, оглянись! Медведь медленно, будто не доверяя своему слуху, повернулся к нам. Тогда свистнула стрела Танто и впилась в глаз большого зверя. По чаще разнесся оглушительный рев. Моя стрела попала в раскрытую пасть. Медведь бежал прямо на нас. Мы отскочили в обе стороны, и он приостановился на мгновение, выбирая противника. Он выбрал большего, Танто, который размахивал курткой. Медведь поднялся на задние лапы, и в этот миг брат бросил ему в глаза пригоршню соли и накинул на голову кожаную куртку. С этой минуты мокве проиграл бой. Он ничего не видел, и нюх ему тоже не мог помочь, так как на голове у него была куртка Танто, пропитанная острым человеческим запахом, а слух у медведя довольно тугой. Чтобы обмануть его, я крикнул: - Вот я, мокве! Зверь повернулся на мой голос, и тогда Танто подбежал с другой стороны и всадил ему копье в бок, в другой бок вонзилась вторая моя стрела. Мокве внезапно заревел жалобно и испуганно, опустился на передние лапы и закачал головой. И это был конец боя. Танто в последний раз поднял томагавк и нанес страшный удар по склоненной к земле голове медведя. Медведь попытался подняться на задние лапы и упал на землю. - Прости, брат мокве, - сказал Танто, - но я должен был добыть твою шкуру, чтобы привести в свой шатер самую прекрасную девушку шеванезов. Мокве молчал. Кей-вей-кеен нес запах нового снега. Нужно было немедленно возвращаться в селение. Мясо мы с собой не взяли, потому что, когда мы кончили свежевать медведя, с востока уже надвигались вечерние сумерки. Шкура была большая и тяжелая, но нас несла радость, и мы примчались в селение раньше, чем уснули все шатры, примчались вместе с новым снегом. Ветер немного стих. Из глубины ночи сыпал вихрь белых звездочек, мягко стлался по земле, приглушал наши шаги. В шатре отца Тинглит еще пылал огонь и слышен был высокий девичий голос. Мы остановились. Это пела Тинглит: Ты так далеко, мой воин, Но сердце со мной оставил. Мне вечерний ветер расскажет, Как живешь ты средь чащи леса. Я хотела бы быстрым птицам Доверить свою любовь, Чтоб тебе отнесли на крыльях. Да боюсь я, что злой Ка-пебоан-ка Заморозит птицу вместе с сердцем, С моим сердцем, с моей любовью Возвращайся же скорей, мой воин! Танто выпрямился и высоко поднял на вытянутых руках четвертую медвежью шкуру. - Тинглит! - крикнул он. - Тинглит!.. Вчера вечером был пир в шатре моего брата и впервые прислуживала гостям его жена, мать его будущих сыновей, Тинглит - Березовый Листок. И сегодня утром нам не хотелось идти в лес. Утро было ленивое, так как пир был большим и щедрым. До самого полудня мы с Совой плели сетки для снеговых лыж. У наших ног лежал Тауга. В своем новом зимнем мехе он был похож на бурого волка. Только по глазам было видно, что это собака-друг. После полудня мы пошли в лес испытывать новые лыжи. Они удались на славу: даже через самые большие сугробы несли нас быстро и легко. Тауга неохотно тащился следом за нами. Он быстро понял, что мы специально выбираем самые большие сугробы, через которые он едва мог перебраться, и поэтому вскоре нашел какую-то свою тропинку и исчез в чаще. Мы шли медленно и молча. Говорить не хотелось, думать - тоже. Мы брели без цели и без дороги. Сначала на восток, потом свернули на юг вдоль русла небольшого ручейка. Самые младшие мальчики часто ставили тут свои силки. Где-то в глубине леса закричал кролик, и через минуту собачье рычание пояснило нам, что кролик стал жертвой Тауги. Я окликнул пса, но он прибежал не сразу. Наверное, ему ни с кем не хотелось делиться добычей, так как он появился, глотая последний кусок. Хоть вся морда была у него в кроличьей крови, он смотрел так равнодушно, будто по меньшей мере два дня не держал ничего в зубах и, уж конечно, с год не встречал в чаще ни одного кролика. Теперь он бежал за нами. Мы повернули к селению, лениво рассуждая о том, что неплохо было бы, если бы каждый день происходил какой-нибудь свадебный пир и каждый день можно было бы лакомиться медвежьим окороком, жареными ребрами оленя, копченым лососем, жареными на стрелах щуками, золотистым медом. Мы говорили, что когда-нибудь и сами приведем в свои шатры молодых девушек. Я сказал, что у моей сквау - жены, будут такие же большие черные глаза с ясными искорками на дне, как у Тинглит. А Сова сказал, что его жена будет такой же веселой, как моя сестра Тинагет. Он даже сказал, что если бы Тинагет была моложе, а он старше, то он уже сейчас пошел бы к моему отцу и принес бы десять медвежьих шкур, лишь бы взять ее в свой шатер. Тогда я ему сказал, что он должен был бы и у меня спросить позволения и просить помощи, чтобы добыть эти шкуры, так как иначе первый же медведь, вместо того чтобы отдать Сове свою шкуру, отнес бы в свое логовище его собственную. Сова ничего не ответил. Внезапно без слов он втиснул меня головой в снег. Да это ему даром не прошло. Через мгновение мы оба были в снегу. Верх брал то один, то другой, уступить никто не хотел. Дружба дружбой, но я чувствовал, как у меня опухает глаз, а Сова окрашивает снег кровью из носа. И вдруг мы оба вскочили на ноги. Мы услышали, как Тауга, который только что забежал в чащу, завыл по-волчьи Что случилось? Обычно так воют собаки над трупом человека. Мы побежали в ту сторону. На берегу ручья лицом вниз лежал очень худой индеец, с коротко обрезанными волосами, в потрепанной одежде. Мы перевернули его на спину. Окровавленное лицо этого человека показалось нам знакомым. - Сломанный Нож! - крикнул Сова. Да, это был Сломанный Нож, воин, которого схватили белые в Каньоне Безмолвных Скал. Это о нем говорил Вап-нап-ао, будто он согласился идти в резервацию. Его ноги и руки были сплошной раной. Все тело покрыто ссадинами, царапинами и ранами. Мы наломали веток и уложили на них раненого. Потом Сова побежал в лагерь за помощью, а я остался около воина. День угасал, с востока снова надвигался мрак. Но, наверное, гораздо более страшный мрак надвинется с юга - со стороны лагеря белых. Я смотрел на измученное лицо Сломанного Ножа. Какие вести принес он для своего племени? И тогда я надрезал себе левую руку, чтобы несколько капель крови упало на снег, покрывавший землю свободных шеванезов, - пусть заключу я с ней союз на каждое время года: на время мороза и на время зноя, на время ветра севера и ветра юга - на всю жизнь, до конца. XIII Мир не так уж велик, И дорог нет столь тяжких и трудных Для мести моей, Чтобы она не настигло Врага моего Вап-нап-ао! Семья Сломанного Ножа - мать, жена и два маленьких сына - с тех пор, как он попал в плен, жила в селении рода Танов. Его жена была из этого рода, и ее братья взяли на себя заботу о ней. Когда раненого привезли в наше селение, отец послал гонца к Танам с радостной вестью, а Сломанного Ножа взял в свой шатер Овасес. Первые дни с больным никому не разрешалось видеться. Овасес запретил входить в свой шатер даже опытным воинам, потому что Сломанный Нож был тяжело болен и его лечил Горькая Ягода. На пятый день прибыла семья больного. Женщины поставили шатер с его тотемными знаками, но, несмотря на то что сын и муж вернулись из бесконечно далекого пути, они были грустными. Ведь Сломанный Нож возвратился из плена. Его приветствовали и принимали так, будто он вернулся с боя, каким имеет право гордиться воин. Но сам он думал иначе и все случившееся оценивал по-другому. Я был одним из мальчиков, которым Овасес приказал помочь перенести больного в шатер, поставленный женой и матерью Сломанного Ножа. Таким образом, я был свидетелем его встречи с семьей. Мне казалось, что это будет минута большой и тихой радости. Сломанный Нож уже выздоравливал, он уже мог сам ходить. Когда в присутствии моего отца, Овасеса и Горькой Ягоды мы внесли больного в его шатер, глаза жены Сломанного Ножа заблестели от радостных слез, а мать бросилась к нему, шепча что-то невнятное. Но Сломанный Нож отвернулся от них. - Жена моя, - сказал он, - должна обрезать волосы в знак печали, Сломанный Нож умер. Я буду жить в этом шатре вместе с вами, но мать пусть не вспоминает, что родила когда-то сына, а жена пусть поет Песню Печали. Его слова поразили даже моего отца, и даже Овасес ужаснулся. Жена Сломанного Ножа заплакала, но мой отец остановил ее резким движением руки: - Наш брат плохо рассудил. Мы приветствовали его как воина. Он попал в плен не из-за трусости, не из-за слабости, недостойной мужчины. Мы знаем его много лет. Мы знали тебя еще маленьким ути, и я говорю сейчас, что ты не потерял своего имени, и каждый повторяет его, как имя храброго воина. Сломанный Нож молчал. Тогда заговорил Овасес: - Я учил тебя первым шагам на тропах волна и охотника. Когда ты стал таким сильным, что мог ломать пальцами одной руки железные ножи, я сам дал тебе твое имя. Сейчас я принял тебя в свой шатер, как брата, а не как трусливого невольника. Для меня Сломанный Нож не умер. Больной слушал эти слова с закрытыми глазами, его лицо было неподвижным. Только в глазах женщин загорелась радость и новая надежда. Все смотрели теперь на Горькую Ягоду. Что скажет он? Однако колдун медлил. Больной, вероятно, понял, что он ждет от него новых слов. Голос Сломанного Ножа был глухим от страдания, которого он не мог скрыть: - Может быть, и не умер Сломанный Нож. Но я хотел бы, отец мой Овасес, чтобы лучше твоя стрела пробила мое сердце, чем белые связали мне руки и приложили мой тотемный знак к говорящей бумаге. - Сломанный Нож не умер. Он жив и он воин! - повторил сурово Овасес. - Так, значит, это белые приложили к говорящей бумаге знак Сломанного Ножа? - спросил тогда Горькая Ягода. - Да. Горькая Ягода положил руку на плечо больного. - В этом шатре женщины не будут петь песен над умершим. Приветствуйте своего мужа и сына, - обратился он к женщинам, - через два дня его будет приветствовать совет старейших племени, где воин Сломанный Нож расскажет, какие дороги он прошел, прежде чем возвратиться к нам. Я выходил из шатра последним. Жена Сломанного Ножа стояла перед ним на коленях, а он прижимал к груди двух маленьких сыновей и улыбался, улыбался, может быть, впервые со времени боя в Каньоне Безмолвных Скал. А вот рассказ Сломанного Ножа на совете старейших. Овасес разрешил слушать его и мальчикам, которые уже имели имя. - Я шел за конем Вап-нап-ао из Каньона Безмолвных Скал на юг половину луны. Вап-нап-ао молчал, а белые проклинали дерзость нашего племени. Они спрятали своих мертвых в земле, как шакал прячет в норе падаль, и продолжали идти на юг. Они привели меня в свое селение, где все типи были из камня, и их там десять раз по десять - столько, сколько шатров во всех наших родах. Меня вели за конем, как дикого зверя, а белые кричали и смеялись. Я видел их женщин и детей, видел все, чего никогда не видели наши глаза и чего никогда больше я не хочу увидеть. Белым служат злые духи. Они тащат телеги без лошадей, говорят человечес