е Лихтерфельде Рем ползал на коленях перед шеренгой эсесовцев с винтовками; ползал по грязному полу и клялся в любви и верности Гитлеру. Он молил сохранить ему жизнь. Да, Отто и сам слышал, как "грозный" Рем визжал, и плакал, и ругался, и молил в смертельном страхе. Ведь тот отвратительный поросячий визг, что Отто слышал в подвале корпуса, - это и были предсмертные вопли его начальника... 29 Леди Маргрет посылала мяч так, что, несмотря на перчатку, у Монтегю всякий раз появлялось желание увернуться, вместо того чтобы ловить этот снаряд. - Вы безнадежны, Монти! - крикнула Маргрет. - Не могу понять, кто создал англичанам славу спортсменов. Перейдя за сорок, вы делаетесь тюленями, неспособными совершить лишнее движение. - Я всегда предпочитал что-нибудь позволяющее думать не спеша. Сознаюсь: бейзбол не для меня. - Неповоротливость - ваша семейная черта. Вы с моим дорогим супругом форменные тюлени. - За нас обоих может сыграть Нед. - Он был единственным из вас троих, кто обещал стать настоящим человеком. Монти презрительно скривил губы: - Там, где ходит Нед, нужно надевать резиновые сапоги. - Пожалуй, именно поэтому он и будет сегодня к месту. - Вы звали Неда? - У меня не было в запасе другого пикадора. А иначе такого быка, как Уэллс, не заставишь бегать по арене! Кажется, я забыла сказать, кому нужно приготовить комнаты. - Будет много народу? - По вашему вкусу - только Маранья. - Какой-нибудь певец? - Нет, генерал... комиссионер этого испанского миллионера и друга Гитлера Хуана Марча. - Кто еще? - Вероятно, Уинни. - Он в Англии?! Маргрет, не ответив, скрылась за поворотом дорожки. Монтегю с досадой скомкал пустую обертку из-под сигарет. Не так-то легко разыгрывать удивление перед этой хитрой особой! Попробуй-ка сделать вид, будто тебя удивляет известие о приезде Уинфреда Роу, если ты вчера с ним виделся! Смолоду за Монтегю Грили не знали других достоинств, кроме искусства игры в поло. Позже, когда Монти превратился в сэра Монтегю, к поло прибавился бридж. С годами на смену поло пришел гольф. Теперь сэр Монтегю проигрывал только тот роббер, который хотел проиграть. Служебная деятельность сэра Монтегю мало кого занимала. Ее знал довольно узкий круг лиц. Результаты работ разного рода секретных комитетов оглашались в палате лишь в тех редких случаях, когда Форейн оффису приходилось приподнимать завесу над своею зарубежной деятельностью, о которой джентльмены с Даунинг-стрита предпочитали молчать. С тех пор как Монтегю стали доступны тайны, добываемые секретной службой, он, кроме гольфа и бриджа, стал проявлять интерес к экономической жизни Европы. Следя за политическими ситуациями, он научился ловить момент, когда какое-нибудь континентальное предприятие оказывалось в затруднительном положении. Бывали случаи, когда спасение зависело от своевременной помощи не столько английского фунта, сколько английского флага. Так было в Силезии, когда немцам нужно было укрыть капиталы от польского контроля. Так случилось недавно в Сааре с французскими предпринимателями после пресловутого плебисцита, отдавшего эту область Гитлеру. Так произошло сегодня с немецкими евреями, а завтра может случиться с евреями австрийскими, чешскими, эльзасскими. Планы помощи, рождавшиеся в большой, похожей на маску Зевса, голове Грили, приносили ему тем большую пользу, чем труднее было положение гибнущей фирмы. За время, протекшее с начала такого рода деятельности, сэр Монтегю превратился в держателя крупных пакетов акций целого ряда предприятий и компаний. Следует сказать, что в его интересы вовсе не входило, чтобы нескромные люди совали нос в его дела. А брат Нед проявлял именно такую склонность. Вообще, с точки зрения старших братьев, Нед был совершенным неудачником. Семнадцатилетним мальчишкой он ушел на войну рядовым; знакомства, которые он завел среди солдат, оказались губительными. Он не вернулся в свое общество. На некоторое время он и совсем исчез с горизонта семьи, пока не вынырнул вдруг в качестве пилота-гонщика, героя двух нашумевших состязаний, и к тому же человеком весьма радикальных взглядов... Монтегю издали узнал "шарабан" Неда. Автомобиль имел такой вид, словно только что побывал в аварии. Старший из братьев, Бенджамен, лорд Крейфильд, с верхних ступеней крыльца снисходительно махнул Неду. Когда все трое стояли на крыльце, едва ли тот, кто не был с ними знаком, признал бы в них близких родственников. На первый взгляд между ними не было ничего общего. Худой, высокий Бенджамен с длинным черепом, покрытым светло-рыжим пухом; широкий, тяжелый Монтегю с красивою головой, увенчанной темными кудрями, и маленький, сухопарый, живой Эдуард с загорелым лицом и с коротко остриженными светлыми волосами. Только глаза - три пары ясных и холодных, как лед, светлоголубых глаз, одинакового цвета, формы и величины - обличали в них одну кровь. - Я привез Маргрет гостя! - весело крикнул Нед, возвращаясь к своей машине. Он распахнул дверцу автомобиля: - Мой самый опасный конкурент в завтрашней гонке! - сказал Нед. - Герр Ульрих Бельц. Если бы вы видели его "Дракона"! - Я думал, на свете нет ничего лучше твоей "Моли", - сказал, улыбаясь, Бенджамен. - О! Ты бы посмотрел на его веретено. Настоящее веретено! Не летит, а вонзается в воздух. Видна рука настоящего мастера. - О да! - веско произнес Бельц. - Доктор Шверер - весьма талантливый конструктор! Это было сказано на столь дурном английском языке, что Бенджамен вынужден был сделать усилие, чтобы понять. Он пригласил гостей в буфетную. В холл, где сидел Монтегю, спустилась Маргрет. - Сейчас звонил генерал Леганье, старый знакомый Бена по французскому фронту, - сказала она Монтегю. - Я знаю его. Он больше похож на детского врача, чем на генерала. - Почему именно детского? - У него розовые щеки и веселый вид. И, наверное, холодные уши. Когда в детстве такое ухо приставлялось к моей спине, меня подирал мороз по коже... Кто еще? - Так и быть, открою, хотя собиралась сделать сюрприз: приедет княгиня Донская. Монтегю скривил рот: - Не выношу этих нафталинных русских светлостей. Маргрет расхохоталась. - Ни за что не догадаетесь, кто скрывается под этим псевдонимом!.. Конечно же, Мелани Гевелинг! - сказала Маргрет. - Прямо из Парижа. - Старые русские куклы нуждаются в керосине? Электричество им уже не по средствам? - Гевелинг сделал для них достаточно много. А Мелани давно хотелось стать княгиней, хотя бы керосиновой. И титул она получила из рук самого царя. - Их царя давно расстреляли где-то в Сибири. - Нет, у них снова есть царь: Кирилл... Я позвала Мелани для вас. - Очень признателен за услугу, - иронически проговорил Монти, - но Мелани едва ли может заинтересовать Уэллса. - Большой день все равно отложен на следующую субботу: к нам прилетит Гесс. - Наци с мордой хорька и с тройною порцией бровей? Что ему нужно? - Они с Беном поедут в Шотландию ловить форелей. - Не поехать ли и мне с ними? Вошел Бенджамен. Жена посмотрела на его раскрасневшееся лицо. - Успели освежиться? - Этот немец - вполне порядочный малый: пьет неразбавленное виски. - Почему вы не позвали меня? Я бы тоже охотно выпила перед обедом. - Вот как? - неопределенно протянул Бенджамен. Попыхивая трубкой, он не спеша пошел к лестнице. Постоянный заместитель министра лорд Крейфильд никогда не спешил. Несмотря на свои шестьдесят семь лет, он каждое утро совершал перед завтраком прогулку верхом, а между первым и вторым завтраками играл партию крикета или занимался рыбною ловлей. Если не было более достойного партнера, он вполне удовлетворялся мальчиком, который ездил с ним в качестве грума и носил удочки. Лорд Крейфильд искренно полагал, что лишен каких бы то ни было страстей, так как не считал страстью любовь к старой малаге и свиньям, разведению которых отдавал много времени. Подобно всякому политическому деятелю, лорд Крейфильд имел своего биографа. Этот биограф писал: "...он утверждает, будто обладает даром конструктивного мышления, но можно уверенно сказать, что дар этот проявляется исключительно негативным образом. Лорд Крейфильд всю жизнь что-нибудь предотвращает и от чего-либо предостерегает. Он блестящий образец политического деятеля оборонительного характера, стремящегося задержать центробежный процесс внутри нашей мировой империи". Правительство, с участием послушных национал-лейбористов, являлось, на взгляд Бена, наиболее верным лоцманом для британского корабля, в трюме которого находится такой ценный груз, как угольные акции Крейфильдов и лучшее в Англии, а значит, и в мире свиноводство. Умение леди Маргрет рассадить гостей делало обеды Крейфильдов приятными для всех. Здесь, между первым и вторым, намечался состав кабинетов, выдвигались депутаты и губернаторы колоний. Сегодня разговор за обедом почти сразу стал общим. У Монтегю не было случая сцепиться с Недом. Хозяйка умело перевела разговор на обсуждение предстоящей поездки Уэллса в Москву. - Поезжайте, поезжайте, - иронически сказал Бенджамен. - Вам будет полезно убедиться в разрушительности этой системы. Я не стану говорить, кем они мне представляются, эти господа в Москве! - Он фыркнул, оттопырив нижнюю губу. - Вы-то, наверное, мягко называете их фантастами? - Камешек в мой огород! - рассмеялся Уэллс. - Советские фантасты молоды. В этом залог здравости их фантазирования, - послышалось с дальнего конца стола, где сидел Нед. - По-вашему, я вышел из того возраста, когда допустимо здраво фантазировать? - с добродушной усмешкой спросил писатель. - Англия слишком старая страна, чтобы иметь какую-либо фантазию, - глубокомысленно вставил молчавший до того Бельц. - Нам часто стали повторять: вы умираете, - сказал Бенджамен. - Хорошо, мы умираем. Но клянусь вам: мы будем умирать еще тысячу лет. - Не знаю, - доставит ли нам удовольствие тысячу лет быть полутрупом. - Уэллс в сомнении покачал головой. - Рузвельт, например, предпочел иной путь. Я не побоялся бы сказать: он стоит на пути к большим социальным реформам. Нед громко рассмеялся. Все взоры обратились на дальний конец стола. - Неужели вы думаете, - запальчиво воскликнул Нед, - что можно серьезно говорить о том, будто Морган и прочие сдадут свои позиции без боя?! - Но бой не означает поражения Рузвельта, - заметил Уэллс. - Если Рузвельт примет действенные меры к тому, чтобы связать руки капиталистам, Морган и Рокфеллер объединятся и пошлют его ко всем чертям! - Они, конечно, будут сопротивляться, - проговорил Уэллс. - Но президент, кажется, твердо стоит на своем. Он задумал всеобъемлющий государственный контроль над банками, над транспортом, над промышленностью. Там происходит важнейший принципиальный спор о путях к плановому хозяйству. - Плановое хозяйство в Америке с ее безработицей и ускоряющимся конвейером?! - воскликнул Нед. - Это же очевидный блеф. - А может быть, он добьется популярности ценою ликвидации конвейера как принципа организации производства, - сказал Уэллс. - Луддиты тоже думали, будто в бедствиях рабочих виноваты станки, но нынешние рабочие думают иначе. - Я очень хорошо помню, - проворчал Бенджамен, - как Ллойд Джордж сказал: "Большевики думают, что паровозы можно топить идеями Маркса", или что-то в этом роде. Уэллс рассмеялся: - Если бы он знал, как был прав. Ведь паровозы-то ходят! - Мне больше нравилось бы, если бы они стояли, - сказала Маргрет. - Можно их остановить, - с неожиданной решительностью заявил Маранья. Бенджамен наморщил лоб, чтобы понять его, так же как делал это, слушая Бельца. Испанец еще хуже немца говорил по-английски. - Напротив, - сказал Леганье. - Мы заинтересованы в том, чтобы русские паровозы ходили. Во всяком случае до тех пор, пока мы не поймем окончательно, что происходит в Германии. - Мы одобряем то, что делается в Германии! - сердито крикнул ему испанец. - Да, да! Мы одобряем господина Гитлера! Он хотел выкрикнуть еще что-то, но, по едва уловимому знаку Маргрет, лакей отвлек его, предложив вина. Уэллс получил возможность сказать: - Мне кажется, руководители Советов осуществляют план, превосходящий по своему объему и историческому значению все, что знало человечество. Это великолепно по своей смелости. На мой взгляд, Россия сейчас выигрывает время. А время работает на нее. Мне кажется, вторая ее пятилетка будет критической. Россия сорвется - тогда Болдуин может праздновать победу, или она выдержит - и тогда она создаст крепкий фундамент для своей экономики, добьется излишков продовольствия и товаров для рабочих и крестьян, сможет улучшить их жизнь и увеличить закупки за границей. Во всяком случае, Россия делает историю в большом масштабе. Если она победит, то докажет осуществимость коммунизма на практике. Это перестанет быть утопией романистов. И это будет иметь очень серьезное значение для всех нас. - Благодарю вас! - иронически сказал Монтегю. - А если Россия провалится? - спросил Бенджамен. Некоторое время Уэллс молча смотрел себе в тарелку. Потом менее громко, чем до сих пор, проговорил: - Тогда на столетие вперед идея коммунистического общества останется литературной темой... - "Когда спящий проснется"? - насмешливо спросил Нэд. - Нет, это устарело. Теперь я иначе представляю себе все это. - Еще неприглядней, то-есть еще менее верно?.. Приезд Гевелингов помешал развитию спора. Маргрет встала из-за стола, чтобы встретить гостей. С тех пор как Монтегю стал практическим человеком, общество интересовало его лишь в той степени, в какой он благодаря ему получал возможность осуществлять свои планы. Сегодня ему хотелось повидаться с Роу и с Леганье. Но, узнав о приезде Гевелингов, он не знал, на чем остановиться: бросить дела и заняться Мелани или пренебречь подобными пустяками и воспользоваться ее присутствием для дела? Эта бывшая русская шансонетка, став нефтяной королевой, не перестала быть сотрудницей нескольких разведок. Она работала в них по очереди, в зависимости от того, какие дела нужно было устроить ей самой. Леди Маргрет увела сэра Генри Гевелинга и генерала Маранью, маленького, неуклюжего толстяка в дурно сидящем смокинге. За ними не спеша проследовал Бенджамен, прислушиваясь к происходящему между ними торгу. Нефтяной король соглашался кредитовать темные махинации каких-то испанцев в обмен на монополию торговли нефтепродуктами на всем Пиренейском полуострове. Маргрет, как всегда, предоставила гостям полную свободу. Каждый мог делать, что хотел. Монтегю ничего не стоило образовать свой кружок, состоявший из Роу, Леганье и Мелани. Кроме того, Монтегю удалось переговорить с каждым из первых двух в отдельности. От Роу он получил интересующие его данные о затруднительном финансовом положении немецкого предпринимателя Винера, стремящегося к расширению своего завода. Генерал Леганье намекнул ему, что есть возможность купить документы, компрометирующие Гитлера. Они сданы на хранение в иностранный банк вдовой убитого генерала фон Бредова, Леганье брался их достать. Нужны были деньги. Однако сумма, которую назвал Леганье, показалась Монтегю вздорно большой. Он тут же, по секрету от Леганье, рассказал о документах своему другу Роу. Оказалось, что тот уже знал о бумагах и в свое время, так же как Леганье, рассчитывал их достать, но они ускользнули от него. - Со временем они будут стоить вдесятеро дороже против того, во что обойдутся сегодня, - с сожалением сказал Роу. - Хэлло, Монти! Вас ждут к бриджу, - сказала, подходя, Маргрет. - Ах, как некстати! - с досадою сказал Монтегю. - У меня тысяча дел с леди Мелани. Маргрет пошла в карточную комнату. Там сидели Уэллс и Бенджамен. Дымя трубками, они продолжали спор, в котором Бенджамен хотел оставить за собою последнее слово. - Если говорить серьезно, я не признаю этих разговоров о старости Англии. Мы не молоды, но можем омолодиться. Уэллс протестующе взмахнул трубкой: - Нам с вами это не под силу. Этим будут заниматься молодые. - Знаю я, что это значит! Идеи Неда и все такое. - Может быть. - До этого не должно дойти! Я вовсе не хочу, чтобы мои арендаторы с лучшей свиной фермой сделали то же, что русские мужики сделали с усадьбами своих помещиков. Это нас не устраивает. Ни меня, ни моих свиней. Не могу понять, откуда берутся эти крайние взгляды? Словно у нас только что узнали о делении людей на две породы, которые никогда не имели и не будут иметь ничего общего, - на богатых и бедных. Решительная глупость - будто наши несчастья происходят от бедности. Все дело в перепроизводстве. Мы голодаем оттого, что у нас чересчур много масла, бекона, вина... - Слишком парадоксально для меня, - скептически проговорил Уэллс. - Мы не знаем, куда направить капиталы. Они лежат в Сити без всякого толку. - К чему же вы пришли?! - торжествующе воскликнул Уэллс, взмахом руки разгоняя клубы дыма. - Нам нужно то же, что провели у себя русские, - плановость! - Только не теми же способами! Нет, нет! - Когда дом разваливается, его нельзя связать веревочками. Нужно кое-что более прочное... - Например? - Может быть, даже что-нибудь более радикальное, чем лейбористы, - произнес Уэллс с таким видом, словно зажигал фитиль бомбы, и помахал рукою Роу, входящему с Маргрет. - Я только вчера хвалил ваши "Шесть пенсов и полнолуние", - сказал Уэллс Роу. - Я переделал роман в пьесу, - сказал Роу. - Вы могли бы захватить ее в Россию и дать ей там ход. - Охотно, но почему бы вам самому не поехать к русским? - Это моя мечта: побывать там еще раз. Но было бы приятнее ехать после того, как русские увидят мою пьесу. - А роман? Давайте уж и его. Я найду вам в Москве переводчика и издателя. - Это больше, чем я смел просить. А в Россию я непременно поеду, непременно. Маргрет заняла место за ломберным столом. Разбирая карты, Бенджамен возобновил незаконченный спор с Уэллсом: - Все дело в том, что мы не знаем, куда направить наши усилия. Что производить, чем торговать, что строить? - А если бы спросить об этом вас? - Я бы сказал: делайте оружие, стройте крейсеры. Этот товар находит себе сбыт при любых кризисах. - К счастью, это доступно не всем. Гитлеру, например... - Вы не в курсе. Он делает все, что ему нужно! - Разве мы недостаточно эффективно его контролируем? - Мы закрываем глаза на то, что знает каждый уличный мальчишка в Германии: вагонный завод Линке-Гофман и завод Бенца строят танки. Майбах не делает ничего, кроме танковых моторов. Смешно было бы думать, что Крупп станет делать сковородки, когда Южная Америка, Китай, Япония, Балканы, Турция просят у него пушек. - И мы молчим?! - Разумнее было бы прикончить все это и перенять у немцев их рынки, включая и самую Германию. Если уж ей суждено вооружаться, чтобы иметь возможность двинуться на восток Европы, так пусть вооружается, приобретая все у нас. - Это цинизм! - тихо сказал Уэллс. - К тому же покупательная способность Германии... Леди Маргрет рассыпала карты по столу и укладывала их в виде цветка. - Пусть Шахт приедет в Грейт-Корт, - сказала она, - я найду ему кредиторов. - К сожалению, американцы делают это и без нас, - сказал Бенджамен. - Если все это так, - сказал Уэллс, - то я не поверю, чтобы кое-кто из нас не брал тут свое. - Мало, слишком мало! - сказал Бенджамен. - Можно делать в десять раз лучшие дела. - Он заметил фигуру уныло бродящего по комнатам Гевелинга. - Возьмите хотя бы сэра Генри. Он уже вложил деньги в "ИГФИ" и делает для немцев бензин на немецких заводах. - Как же немцы пустили его? - спросил Уэллс. - Зачем им ехать сюда, если деньги сами приходят к ним. Еще несколько таких умных голов, как сэр Генри, и Германия встанет на ноги! - Чего доброго, мы выкормим на своей груди Гитлера! - воскликнул Уэллс. - Лучше сто Гитлеров, чем коммунисты, - сказала леди Маргрет и, встав из-за стола, пошла навстречу Гевелингу. - Вы не видели леди Мелани? - уныло спросил король нефти, приблизившись к играющим. Получив отрицательный ответ, он устало вздохнул и побрел прочь. Его унылая фигура медленно удалялась по анфиладе комнат. Глядя ему вслед, Уэллс рассмеялся: - А вы говорите, что он умеет устраивать свои дела! 30 Надушенный, затянутый в новый мундир, Отто с удовольствием оглядел себя в зеркало. Что же, он вовсе не так уж плохо выглядит для человека, прожившего в течение нескольких суток под непрерывным страхом получить в затылок пулю, вслед за своим незадачливым шефом. Рейхсвер без малейшей задержки снова зачислил его в свои списки, и даже вместо скромного капитанского галуна на плечах его красуется теперь нарядное плетение майорских погонов... Но что там столько времени возится старик? Уж не прихорашивается ли он ради такого торжественного дня? От имени президента и армии Гаусс должен вручить Герингу собственноручное письмо фельдмаршала с выражением благодарности за услуги, оказанные империи в ночь на 30 июня. Собственноручное! Говорят, президент давно уже не может произнести "мама" и за него подписывается его сын полковник Оскар Гинденбург. Доставить письмо Герингу поручено Гауссу. Это знаменательно. Армия благодарит Геринга от лица государства, от лица будущего империи. И он, Отто, держит в руках письмо, отпечатанное на бланке президента. Отто разворачивает лист и в десятый раз перечитывает: "Берлин, 2.7.34 Министру-президенту Пруссии генералу авиации Герингу За ваш энергичный и успешный образ действий при подавлении измены высказываю вам мою благодарность и одобрение. С дружеской признательностью и приветом фон Гинденбург". "С "дружеской признательностью"?! Смотрите-ка, они уже "друзья"! А ведь устами старика с этим наци говорит вся старая Германия. Да, чорт побери! Швереру-отцу будет над чем подумать, когда Отто расскажет ему последние новости..." Дверь генеральской спальни отворилась. Денщик отошел на полшага в сторону, придерживая створку. Гаусс не спеша вошел в кабинет. Смешно и жалко выглядели тонкие стариковские ноги в обтягивающих икры бриджах. Гаусс опустился в кресло, и денщик подал высокие лакированные сапоги. Генерал натянул их с помощью крючков, и ноги его сразу обрели стройность и прочность, приличные генералу германской армии. Гаусс задумчиво глянул на свою сухую, в синих жилах руку и принялся натягивать перчатки. У Гаусса давно не было такого скверного настроения, как сегодня. Ему, генерал-полковнику Вернеру фон Гауссу, тащиться к этому авиационному капитанишке в генеральском мундире! Но il fallait faire bonne mine aux meauvais jeux* ради права стать одним из хозяев страны. ______________ * Приходилось делать хорошую мину в плохой игре. Геринг знал о предстоящем визите Гаусса. Его самолюбие было удовлетворено тем, что благодарность президента будет вручена ему именно этим заносчивым генералом. Палец Геринга лег на пуговку звонка и не отрывался до тех пор, пока не вбежал камердинер. - Сегодня - форма лесного ведомства, Клаус! Он поразит Гаусса великолепием новой, только что придуманной художником формы главы лесного ведомства Пруссии. Розовый мундир с таким богатым шитьем, о каком не мечтали даже императорские камергеры! Розовые штаны с серебряными лампасами! Это должно произвести впечатление на высокомерного старика. К тому же для Гаусса будет еще унизительнее стоять навытяжку перед "каким-то лесничим, перед штафиркой"! Геринг приотворил дверь в соседнюю комнату: - И чтобы все было тип-топ! - Понимаю, экселенц... Геринг с удовольствием оглядел длинный ряд шкафов, занимающих три стены огромной гардеробной, набитых нарядами, словно у опереточной дивы, и вернулся в спальню. Он сбросил пижаму и остался в полосатых штанах, резинка которых врезалась в огромный живот. Стоя перед зеркалом, он рассеянно поиграл пальцами на губах, затем, что-то вспомнив, подошел к стоящему в углу большому сейфу, замаскированному под секретер, и достал конверт, половина которого была покрыта темнобурым пятном засохшей крови. Розовые жирные пальцы, с которых косметичка по утрам сводила волосы, несколько мгновений в нерешительности вертели конверт, словно Геринг боялся его вскрыть. Этот конверт был доставлен ему полчаса назад. Он был обнаружен между подкладкой и сукном мундира убитого Рема: конверт провалился через дыру в лопнувшем кармане. Геринг отрезал ножницами для ногтей узенькую полоску у края конверта. Вынул сложенный вчетверо желтый лист. Кровь, просочившаяся сквозь плотный конверт, оставила следы на тыльной стороне листа, но не испортила текста. Геринг сел на край постели и принялся читать: "Я, нижеподписавшийся, Карл Эрнст, вождь штурмовых отрядов Берлин - Бранденбург, государственный советник Пруссии, родившийся 1 сентября 1903 года в Берлине, район Вильмерсдорф, излагаю здесь историю поджога рейхстага, в котором принимал участие..." Геринг тяжело задышал, оторвал взгляд от письма и бросил в пространство пустой спальни: - Вот подлец!.. "Я действую по совету друзей, потому что носятся слухи, что Геббельс и Геринг замышляют против меня недоброе. В случае моего ареста Геббельсу и Герингу будет сообщено, что настоящий документ находится за границей. Он подлежит опубликованию только в том случае, если я или один из моих товарищей, имена которых указаны в прилагаемом списке, распорядится о его напечатании, или в случае, если я погибну насильственной смертью. Я заявляю, что 27 февраля 1933 года я поджег рейхстаг с помощью двух моих помощников по командованию штурмовыми отрядами. Мы подожгли рейхстаг, чтобы дать фюреру возможность всесторонней борьбы с марксизмом. Через несколько дней после нашего прихода к власти меня вызвал Хелльдорф и пригласил к Герингу. По дороге Хелльдорф сказал, что следовало бы дать фюреру возможность действовать против коммунизма. На собрании у Хелльдорфа присутствовал Геббельс, изложивший нам следующий план. Нужно организовать на каком-нибудь предвыборном собрании покушение на фюрера двух якобы коммунистов. Это покушение должно было послужить сигналом для антикоммунистического погрома. Хайнес был уже вызван в Берлин для разработки подробностей покушения. Геринг возражал против покушения, опасаясь, чтобы оно не вызвало других. На следующий день меня по телефону вызвали на квартиру Геббельса. Когда я приехал туда, присутствовавшие на собрании решили уже отказаться от проекта. Геринг считал, что нужно испробовать другое: быть может, поджечь императорский дворец в Берлине или бросить бомбу в министерство внутренних дел. Геббельс с улыбкой возразил, что было бы лучше поджечь рейхстаг. Мы могли бы тогда выступить перед парламентариями как защитники этой говорильни. Геринг немедленно согласился. Мы с Хелльдорфом возражали, ссылаясь на технические трудности исполнения проекта, но Геббельс и Геринг нас убедили. Было решено, что 25 февраля, за восемь дней до выборов, я с Хайнесом и Хелльдорфом подожгу рейхстаг. Геринг обещал снабдить нас очень хорошо действующими и легко воспламеняющимися веществами, не занимающими притом много места. Было условлено, что 25 февраля мы соберемся в рейхстаге, в комнатах национал-социалистской фракции, и, как только рейхстаг опустеет, приступим к работе. Мне были поручены подготовительные меры. На следующем собрании, которое, как я помню, происходило у Геббельса, Геринг предложил использовать подземный ход, соединяющий его особняк с рейхстагом. Затем Геббельс предложил назначить день поджога не на 25-е, а на 27 февраля, так как 26-го было воскресенье. В этот день выходят только утренние газеты, и, стало быть, поджог нельзя будет достаточно использовать в целях пропаганды. Мы решили поджечь рейхстаг в 9 часов вечера, чтобы можно было еще использовать и радиопередачу. Геринг договорился с Геббельсом относительно некоторых мер, которые должны были навлечь подозрение на коммунистов. Я три раза в сопровождении Хелльдорфа осматривал подземный ход. Тем временем Геринг передал нам план рейхстага, ознакомил с тем, как здание охраняется, и т.д. За два дня до поджога мы сложили в боковом коридоре то легко воспламеняющееся вещество, которым нас снабдил Геринг. Оно находилось в нескольких банках и состояло из фосфора и самовоспламеняющегося состава. Было также несколько литров керосина. Я долго раздумывал над тем, кому непосредственно поручить поджог, и пришел к выводу, что следует сделать это самому, с помощью нескольких вполне надежных людей. За несколько дней до установленного срока мы через Хелльдорфа узнали, что в Берлине появился некий молодой человек, которого, несомненно, можно было бы привлечь к участию в поджоге. Это был голландец ван дер Люббе. Я его не видел до поджога. Мы с Хелльдорфом все подготовили. Голландец должен был действовать один в кулуарах рейхстага и поджигать чем попало. Я же со своими друзьями должен был работать в зале заседаний. Голландец должен был приступить к делу в 9 часов, а мы на полчаса раньше. Ван дер Люббе должен был проникнуть в рейхстаг уже после того, как мы его подожжем и выберемся на улицу. Хелльдорф постарался заранее познакомить голландца с внутренними помещениями рейхстага. Мы решили, что ван дер Люббе проникнет в рейхстаг через окно ресторана. Чтобы иметь уверенность в том, что ван дер Люббе не отступит в последний момент, Зандер не покидал его ни на минуту. Он проводил его до рейхстага и видел, как ван дер Люббе влез в окно. Как только Зандер убедился в том, что ван дер Люббе находится внутри рейхстага, он сообщил об этом Ганфштенгелю, находившемуся в доме Геринга. Ван дер Люббе был до последнего момента уверен в том, что действует один. Что касается меня, то я встретился со своими помощниками в 8 часов на Вильгельмштрассе. Мы были в штатском. Через несколько минут мы подошли к рейхстагу и вошли в здание, не будучи никем замечены. На нас была обувь с каучуковыми подошвами, чтобы никто не услышал наших шагов. В 8.15 мы уже были в зале заседаний. Один из нас вернулся в подвал, чтобы взять остатки горючих материалов, а я с другим спутником принялся за работу в зале императора Вильгельма. Мы подожгли в нескольких местах этот зал, а также зал заседаний. Мы смазали столы и стулья фосфором. Облили занавеси и ковры керосином. За несколько минут до девяти мы вернулись в зал заседаний. В 9 часов 5 минут все было кончено, и мы вышли. Нужно было спешить, так как с минуты на минуту фосфор должен был воспламениться. Пишу этот документ, чтобы защитить себя от Геринга и Геббельса. Я уничтожу этот документ, если предатели будут наказаны по заслугам. Берлин, 3 июня 1934 Карл Эрнст". Геринг подул в конверт, чтобы разошлись его стенки, и бережно просунул между ними желтый листок. Если удастся отыскать второй, подлинный экземпляр этого письма, прежде чем оно будет опубликовано, можно будет покончить с Хелльдорфом. Геринг сохранял графа только как свидетеля, на всякий случай. Письмо Эрнста вполне заменит живого Хелльдорфа. Этот документ дает Герингу возможность держать Гитлера в руках... Откровенно говоря, Герингу теперь уже было безразлично, что подумает Европа в случае опубликования этого проклятого письма. Но кое-кто в Германии, конечно, поспешит воспользоваться этим как козырем против него самого. Опять начнут шептать в уши Гитлеру: Геринг не умеет делать тонкие дела. Геринг медведь. Геринг фанфарон!.. Геринг не справился с процессом в Лейпциге... Геринг не сумел отправить под топор Димитрова... Геринг не смог втихомолку убрать его после процесса... Геринг не сумел сломать волю Тельмана... Ах, негодяи! Геринг посмотрел на свое отражение в зеркале, вздохнул, похлопал себя по животу и ободряюще подмигнул. Камердинер внес сверкающий серебром розовый мундир. Гаусс давно ушел, а Геринг никак не мог расстаться с прекрасным мундиром. Он повертелся перед зеркалом и принял еще несколько человек, чтобы показаться им во всем великолепии розового с серебром. Да, лесное ведомство больше всех угодило ему с этой великолепной формой! Если бы можно было, Геринг, вероятно, и в постель улегся бы, не снимая розового мундира и панталон с широкими серебряными лампасами. Это вполне соответствовало его прекрасному настроению. Поздравление и благодарность Гинденбурга пришлись как нельзя более кстати. Именно то, что старый фельдмаршал благодарил его, а не кого-либо другого, и даже не самого фюрера, должно было поднять престиж Геринга в глазах немцев. Кстати, очень кстати! В таких обстоятельствах Адольф не посмеет предпринять против него ничего открыто. А состояние Адольфа в последние дни было полной противоположностью настроению самого Геринга: фюрер ходил мрачнее тучи, и гнев его обрушивался на головы правых и виноватых. Мало кто представлял себе истинную причину такого дурного расположения духа у канцлера-ефрейтора. Но что касается Геринга, то он был достаточно в курсе дела: вот уже несколько месяцев, как австрийский канцлер Дольфус был приговорен Гитлером к смерти. Этот приговор был вынесен не столько потому, что Дольфус сопротивлялся аншлюссу Австрии, подстрекаемый к сопротивлению итальянским диктатором, имевшим собственные виды на Австрию. Другой, гораздо более прозаической и близкой Гитлеру причиной ненависти к Дольфусу было то, что, по донесениям гестапо, именно в его, Дольфуса, руках находилась роковая папка "личного дела ефрейтора Гитлера". Гитлер знал, что она попала к Дольфусу через кардинала Иницера. Гитлер знал и то, что теперь эта злосчастная папка пополнилась всем неприятным, что только мог о нем вызнать австрийский канцлер. А кому же было проще добывать самые сокровенные сведения об австрийце Гитлере, как не правителю Австрии?! Гестапо донесло, что Дольфусом добыты неопровержимые данные о не арийском происхождении фюрера. Для Гитлера такое открытие было подобно взрыву бомбы у него в кармане, хотя он и не знал всех подробностей. А эти, пока еще скрытые от него, подробности были таковы. Дольфус начал свое расследование с выяснения обстоятельств превращения Шикельгрубера в Гитлера. Самая фамилия Гитлер вовсе не характерна для Верхней Австрии, откуда происходит фюрер. По разысканным старым документам оказалось, что фамилию Шикельгрубер на Гитлер изменил отец Адольфа. Его тестю, богатому крестьянину, не нравилось, что зять его - внебрачный сын девицы Шикельгрубер - именуется по имени матери из-за того, что не знает своего отца. Это скандализировало родственников тестя и окрестных крестьян. И вот папаша Адольфа стал именоваться по девичьей фамилии своей тещи "Гитлер". Продолжая расследование, Дольфус установил, что бабушка Адольфа по материнской линии Матильда Шикельгрубер была в услужении у семейства банкиров Ротшильд. От связи с молодым Ротшильдом у нее должен был родиться ребенок. Удалось отыскать ее письмо к родным, где она спрашивает, как ей быть. Нашелся и ответ: пригрозить Ротшильдам скандалом, чтобы добиться от них денежного вознаграждения за "позор". Если вознаграждение будет дано, считать "позор" покрытым. Повидимому, вознаграждение было выдано в удовлетворившем бабушку фюрера размере, так как архивы не сохранили каких-либо указаний на учиненный ею скандал. Если, конечно, не считать скандалом рождение у девицы Матильды дочери - будущей мамаши фюрера. Таким образом, по канонам буржуазной морали выходило, что фюрер Адольф Гитлер - "незаконнорожденный" в квадрате, так как не только сам он, но и его мать была рождена вне брака. И тем не менее даже столь печальное открытие пугало Гитлера меньше, нежели гнусные наветы Дольфуса о наличии в жилах фюрера неарийской крови. Подобный "позор" представлялся ему катастрофой почти непоправимой. Если Дольфусу когда-либо удастся опубликовать документальные доказательства такого открытия, это грозило перевернуть вверх дном все политические перспективы фюрера и его сообщников. Гитлера меньше всего занимал вопрос о том, являются ли эти документы действительно подлинными или ловко сфабрикованной подделкой. Удар Дольфуса был направлен верно: на этот раз всеевропейский скандал был обеспечен и всегерманская катастрофа нацизма тоже. Дольфус мог быть спокоен, что его собственное австро-ватиканское издание фашизма не подвергнется прусско-нацистской редакции. Если бы извлечение опасных документов из сейфа австрийского канцлера требовало пожертвовать жизнью не одного только Дольфуса, а десятков и сотен людей, Гитлер не остановился бы. Поэтому при планировании нацистского путча в Вене, назначенного на 25 июля, Гитлер отдал приказ во что бы то ни стало добыть из сейфа Дольфуса пресловутое "дело". Если препятствием к этому будет служить жизнь австрийского канцлера - покончить с ним. Как известно, путч провалился, хотя Дольфус и был убит. Документов в сейфе не оказалось. "Дело ефрейтора Гитлера" снова уплыло у фюрера из рук. По предварительным данным гестапо, Дольфус успел передать их своему преемнику Шушнигу, чтобы тот, если сможет, продолжил расследование биографии. Эта личная неудача огорчила Гитлера больше, чем провал путча. Путч можно было повторить. А вот удастся ли в конце концов получить документы? В этом он не был уверен. Отсюда и происходило то отвратительное настроение, в котором фюрер пребывал в конце июля 1934 года, столь отвратительное, что даже Геринг вздохнул с облегчением, когда Гаусс привез ему личную благодарность Гинденбурга - как бы верительную грамоту рейхсвера на представительство генеральских интересов в окружении богемского ефрейтора. 31 Подобрав последнюю крошку того, что в тюрьме называлось хлебом, мышь несколько секунд сидела, уставившись на узника неподвижными черными бусинками глаз. Словно ожидала: не будет ли на этот раз прибавки? Тельман чуть слышно, так, чтобы это не долетело до ушей надзирателя, свистнул. Мышь повела мордочкой и уселась на задние лапки. Тельман хорошо знал, что теперь она будет охорашиваться, мыть мордочку... Лишенный свиданий, временами оставляемый без прогулок, посаженный на самое скудное питание, со здоровьем, подорванным голодом, холодом и темнотою до того, что иногда у него нехватало сил шевельнуть рукою, Тельман все же жил. Он жил и не сдавался. Он отказался от голодовки с того момента, как его перевели из тюремной больницы в обыкновенную камеру, на обычный голодный паек, предназначенный всем коммунистам. Ему нужно было много сил. Он хотел сохранить их во что бы то ни стало для предстоящей борьбы. Он знал: борьба только начиналась, хотя каждый день, проведенный в заточении, мог показаться месяцем, каждый час допроса и пытки - годом. Тельман знал, что на данном этапе борьба будет трудной: с одной стороны - весь полицейский аппарат нацизма, с другой - он, узник, скованный по рукам и ногам, запертый в каменном мешке тюрьмы. Да, эта борьба могла показаться неравной, если бы он не чувствовал за собой силу тех миллионов, частицею которых был, силу немецкого народа, трудового народа всех стран, всех национальностей, чьим сыном он был, - он, Тельман, рабочий-гамбуржец! Все, все, кто знает, что такое труд, - его братья; все, все, кто знает, что такое лишения, -