а, через Италию, и сели на яхту Ванденгейма в Комо. Немцы прибыли с севера и отплыли на остров от пристани Менаджио. Все было организовано так, что история до сих пор не знает имен всех "туристов", якобы собравшихся поиграть в гольф и поккер на уединенном швейцарском островке. Известно только, что в числе немецких гостей, кроме непременных членов таких совещаний Яльмара Шахта и банкира Курта Шрейбера, находились Фриц Тиссен, Крупп фон Болен, Шмитц и Бош и что, кроме ранее совещавшихся с Ванденгеймом в Америке немецких генеральных консулов фон Типпельскирха и фон Киллингера, приехал Геринг. Это те, чьи имена, несмотря на конспирацию, не остались неузнанными. Имена остальных до сих пор неизвестны. Кроне удалось проникнуть в замок под видом секретаря Геринга. Но ни на одно из совещаний он не попал, как, впрочем, и никакой другой секретарь - как с американской, так и с немецкой стороны. Краткие протоколы велись поверенным Ванденгейма - адвокатом Фостером Долласом. Какое употребление он сделал этим протоколам, пока неизвестно. Доллас не из тех, кто продает свои тайны раньше, чем они могут принести ему верную тысячу процентов. Кроне бродил по замку, томясь незнанием того, что происходит в зале заседаний. Он напрасно ломал себе голову над тем, как подсмотреть или подслушать. Тщетно исследовал исподтишка все помещения, примыкающие к залу. Даже на чердаке он наткнулся на здоровенного субъекта, встретившего его совсем не ласковым взглядом. Он уже решил отказаться от дальнейших попыток узнать содержание бесед путем подслушивания и начал раздумывать над тем, каким образом можно было бы просмотреть записи Долласа, когда к нему пришла неожиданная помощь в лице высокого худого человека с красным лицом, в котором он узнал Фрэнка Паркера. Вечером Паркер подсел к Кроне, тянувшему пепермент в полутемном уголке веранды. Паркер представился Кроне так, как если бы видел его впервые. После двух рюмок он сказал: - Быть может, побродим по саду?.. Вечер великолепен. Кроне никогда не был любителем природы. Но ему не нужно было объяснять, почему Паркер не хочет с ним разговаривать там, где есть стены. Он с энтузиазмом ответил: - Вы правы, вечер прелестен! Только захватим свои стаканы. И они сошли в парк. - Я чувствую себя, как в потемках, - признался Кроне. - Непривычная обстановка, - заметил Паркер. - Вы не можете раздобыть протоколы Долласа? - Зачем они вам? - Надо же знать, о чем там говорится. - Я вас для этого и нашел, - в тоне Паркера появился покровительственный оттенок, который не понравился Кроне. - Скажите дворецкому, что вас не удовлетворяет комната, и попросите спальню с балконом. - Ну и что? - Одна такая комната осталась рядом с моею. - Мне недостаточно вашего пересказа. - Оттуда вы сможете слушать то, что говорится в зале. - Вы, Паркер, молодец! - Все было продумано заранее. - Обидно, что я пропустил сегодняшнее совещание. - Больше болтали немцы. Они напрямик сказали нашим, что если наладить правильное сотрудничество между Германией и Америкой, то можно будет в конце концов поделить рынки России и Китая и даже говорить об освоении этих пространств. - Они правы. - Наши не возражают. Вопрос в том, каким способом устранить помехи. - Русских? - Да. - А официальная линия? - Линия Рузвельта и прочих? - Да. - Все понимают, что с этим пора кончить. - Что предлагают немцы? - Они хотели бы действовать напрямик: убить того, убить другого... Они простоваты, - проговорил Паркер. - Может быть, не такие уж простаки... Вспомните Гардинга. - Отравить можно было Гардинга, но не Рузвельта. Он популярен у среднего американца. - Этим он и опасен. - Кампания, которую наци собираются открыть против Рузвельта, подействует не хуже пуль! Кроме того, немцы считают, что мы должны помочь созданию националистических обществ в Штатах. - При их компетентном содействии? - иронически заметил Кроне. - На кой чорт они там? У Дюпона и Форда и так налажено дело: Крусейдерз, Сэнтинел и другие шайки. Кстати, - добавил Паркер, - нашим сегодня чертовски понравилось то, что немцы рассказывали об организации у них борьбы с рабочим движением. У нас, наверно, испробуют что-нибудь в этом роде и перестроят эти банды на немецкий лад. - Да, в Германии не помитингуешь, - согласился Кроне. - Ванденгейм сказал: мы будем дураками, если не заведем у себя таких же порядков! - А говорилось что-нибудь насчет Австрии? - Не очень много. Наши не хотят мешать там Гитлеру. - Но тут придется поспорить с англичанами. - Им нетрудно заткнуть глотку, - беспечно заявил Паркер. - Нажать на вопрос о долгах - и они живо подожмут хвост... - А главное, главное? - в нетерпении спросил Кроне. - Сначала они хотят решить все, что должно предшествовать кардинальному решению русского вопроса. - Но он будет поставлен? - Непременно! Все дальнейшее вы сможете уже слышать из своей комнаты. - Но нам с вами не следует больше встречаться, - сказал Кроне. - Это и не будет нужно. Только постарайтесь выведать у Геринга и сообщить нам истинные намерения немцев: не держат ли они какой-нибудь камень за пазухой. - Скажите Ванденгейму, чтобы он не переоценивал упорства немцев, когда они будут набивать себе цену. - Ну, небось, нашим не впервой нанимать себе на службу гангстеров, - с усмешкой сказал Паркер. - Но немчуре чертовски хочется сохранить вид людей, которые и сами сумеют устроить свои дела на востоке, хотя они и отлично понимают, что без наших денег не смогут ничего сделать. Пусть наши только поднажмут, и немцы пойдут на любые уступки, чтобы спеться. - Это ваше личное мнение? - Я передаю смысл разговора между Герингом и Гессом перед отъездом сюда. - Я доложу хозяину... Между прочим, имейте в виду: чем ближе к делу, тем больше нас занимает мнение немецких военных. - Скажите мне еще раз, Фрэнк: смогут немцы свободно войти в Австрию и Чехию? - Безусловно! - И правильно: им не следует вставлять палки в колеса в Европе, если мы не хотим иметь хлопоты с красными на Дальнем Востоке. - Судя по разговорам, наши сделают все для того, чтобы помочь японцам справиться с красными на Востоке, прежде чем дать им самим под зад. - Это сложное дело, Фрэнк. - Наши понимают. - Надеюсь! - Кроне протянул руку. - Снова на несколько лет? - Судя по всему, мы будем встречаться в Берлине. Мне, кажется, предстоит торчать там. - И, пожимая Кроне руку, Паркер спросил: - Вы ведь знаете Роу, Мак? - Знаю. - Наших очень интересуют источники его информации в Германии. - Мало ли что кого интересует... - уклончиво пробормотал Кроне. - Вы не думаете, что эти источники находятся довольно высоко? Кроне пожал плечами: - Что вы называете "высоко"? - У нас подозревают... - Паркер секунду колебался, словно не решаясь высказаться до конца, - подозревают в нечистой игре Канариса. Кроне удивленно взглянул на Паркера. - Именно его, Мак, - повторил тот, - как это ни невероятно! - Невероятно? - Кроне пожал снова плечами. - Как будто этот Канарис не такая же каналья, как любой из его агентов. - Ну, все-таки... Начальник всей имперской разведки! - Почему он должен быть лучше нашего Говера? - Но, но, Кроне! Вы далеко хватаете! Кроне не видел ничего невероятного в наличии связи начальника германской разведки Канариса с Интеллидженс сервис, и ему казалось смешным, что это может заботить американскую секретную службу. Однако он больше ни о чем не спросил Паркера, а тот не сказал ему, что этот вопрос важен для американцев потому, что Канарис состоит и их собственным агентом!.. Кроне выпил в этот вечер больше, чем обычно. Это заметил даже Геринг, вернувшись с совещания. Кроне попытался вызвать Геринга на откровенность, но мысли того были где-то далеко. - Пойдемте-ка, Кроне, я вам кое-что покажу! - сказал он с таинственным видом и, пыхтя, стал взбираться по лестнице на второй этаж того крыла замка, где были расположены жилые апартаменты Ванденгейма. Кроне последовал за ним. Они в молчании миновали несколько комнат. Не в силах скрыть волнение, Геринг остановился перед небольшою резною дверью, толкнул ее и жестом предложил Кроне войти. Сам же, из-за его плеча, нажал выключатель. Кроне увидел залитый мягким верхним светом большой зал. Стены его были затянуты гобеленами в виде огромных медальонов. Посреди каждого медальона висел рыцарский щит с гербом. Все это походило бы на геральдический зал, если бы середина пола не была занята просторным купальным бассейном. Льющийся с потолка мягкий свет отражался в желтом металле, которым был облицован бассейн, и делал воду похожей на огромный слиток красноватого стекла. Кроне увидел, что глаза Геринга в экстатическом восторге остановились на этом водоеме. - Смотрите, Кроне, - толстые красные руки Геринга с жадностью потянулись к бассейну, - он из чистого золота! Словно боясь, что видение рассеется, Геринг на цыпочках приблизился к краю водоема и сделал попытку присесть на корточки. Толстые ноги и огромный живот не позволили ему этого. Он тяжело опустился на одно колено и погладил рукою полированный металл облицовки. - Вот что здорово - то здорово! - Он с напряжением, опираясь на руку Кроне, поднялся и уставился в темножелтую и, казалось, горячую от пронизывающего ее отраженного света воду. - Это замечательно, Кроне! И он снова, как зачарованный, уставился на золотистую воду. 14 Сентябрь выдался дождливым. Было еще совсем тепло, но на протяжении недели не бывало и дня, чтобы небо не изливало на Берлин потоков воды. Водосточные трубы высоких домов непрерывно рокотали от струившихся в них каскадов. Щеткам метельщиков нечего было делать: вода смывала с асфальта все. Зелень бульваров потемнела от воды, пропитавшей, казалось, даже листву. Тиргартен сочился влагою, как неотжатая губка. Проносившиеся по лужам автомобили обдавали стены домов мутными струями. Шпрее, с ее обычно темными, радужными от нефти ленивыми водами, подошла под самые края набережных. Хотя Кроне и советовал воспользоваться подземкой, Отто понял, что дойти до станции - выше его сил. И на протяжении нескольких шагов, что ему пришлось пробежать до стоянки такси, вода успела забраться за воротник, а начищенные сапоги были забрызганы грязью. Кроне пригласил Отто для разговора. Телефонный вызов, едва не заставивший Отто упасть в обморок, был сделан Кроне еще из больницы, где он выздоравливал после раны в спину. Направляясь теперь на свидание с Кроне, Отто старался себя уверить, что для опасений нет никаких оснований. Если бы они хотели его прикончить, то могли бы сделать это уже десять раз. Вероятно, Кроне ни о чем не догадывается. Нужно только придумать версию поумнее. Но ничего мало-мальски правдоподобного не приходило в голову: ведь Кроне-то знал, что Хайнес не мог в него стрелять, так как был убит рукою Отто. Чем дальше думал Отто, тем хуже делалось его настроение. Наконец он задал себе вопрос: "Зачем я сам тащусь к нему в пасть? Не разумней ли бежать? Бежать без оглядки, скажем, в Голландию или, еще лучше, в Швейцарию?.." Отто не сомневался в том, что ему удастся перейти границу. Особенно, если он сейчас же вернется в канцелярию Гаусса и выпишет себе служебный пропуск в пограничную зону. Отто рисовались заманчивые картины жизни в Швейцарии. Он предложит издателям купить его разоблачительные мемуары. Великолепные, ошеломляющие заголовки: "Записки ремовского адъютанта", или еще лучше: "Я убил Рема". Правда, он Рема не убивал, но это неважно. Ради рекламы можно кое-что и присочинить. Но он сам тут же оборвал эти мечты: ему проделают дырку в затылке, прежде чем он допишет первый десяток страниц своих разоблачений. Кроне встретил его так, словно они расстались при самых будничных обстоятельствах. Во время разговора Кроне несколько раз умолкал, закашлявшись. - Вы простудились? - с деланым участием спросил Отто. - Да, - лицо Кроне искривилось в болезненной улыбке. - Благодаря вентиляции в моих легких, - иронически сказал он. Отто с трудом заставил себя сосредоточиться настолько, чтобы слушать Кроне. К счастью, тот сегодня больше говорил, чем спрашивал. Отто впервые слышал такое откровенное и ясное изложение программы действий гитлеровской агентуры во всей Европе. Потом Кроне перешел к разъяснению методов, какими эта программа должна быть осуществлена. Это было практическое руководство к тем общим соображениям, которые генерал Шверер не так давно узнал из агентурной стенограммы разговора посла Кестнера с журналисткой Женевьевой Табуи. Кроне не называл пока ни одного имени, но слово "убрать" фигурировало так часто, что программа убийств показалась Отто рассчитанной на целые десятилетия. Она распространялась на весь мир. От Бухареста до Нью-Йорка. Речь шла о необходимости смести с пути целые группы немецких и зарубежных антифашистов, своих и чужих политических деятелей. По словам Кроне, у нацистов имелись для этих целей отряды опытных агентов во всех странах. - Вы утомлены? - спросил вдруг Кроне, заметив бледность Отто. - Нет, нет! Что вы! - поспешно ответил Отто, боясь, что Кроне может счесть его слабым, неспособным нести возлагаемое на него бремя осведомленности в сложной механике преступлений. Внушить Кроне такое опасение значило выйти в тираж. Отто сделал беззаботное лицо. - Должен сознаться: за то время, что вас не было, жизнь показалась мне довольно пресной! - Зато теперь... - Кроне выдержал небольшую паузу, - я смогу доставить вам удовольствие. Вы ведь не бывали в Итальянской Швейцарии? И тоном, каким в дружеской компании излагают план увеселительной поездки, Кроне сообщил Отто, что тому нужно побывать в Лугано для встречи с несколькими усташами террористической организации Анте Павелича, которых итальянская овра отобрала для исполнения очень важного поручения: должен быть уничтожен югославский король Александр, проводящий политику сближения с Францией. Король Александр задумал и другое: войти в сношения с Советской Россией! На этом пути он нашел себе наставника в лице французского министра иностранных дел Барту. - Этот проклятый француз, - голос Кроне стал жестким, - заслуживает того, чтобы... "Боже правый! - подумал Отто. - Если так говорить имеет право Кроне, то что же может Гиммлер?!" - Когда нужно выехать? - покорно спросил он. - Завтра подайте рапорт о болезни. - Что я должен делать в Лугано? - Остановиться в отеле "Цюрхерхоф" и ждать моих распоряжений. Я приеду туда. - О-о! - воскликнул Отто и с угодливой улыбкой, за которою постарался скрыть разочарование, добавил: - Значит, мне не будет скучно! - Там мы с вами незнакомы. С этими словами Кроне поднялся. 15 В то лето тучи висели не только над Берлином. Холодный туман, гонимый на Европу от британских берегов, сменялся дыханием жаркого африканского ветра. Эти резкие смены погоды раздражали нервы людей, и без того взвинченные политической обстановкой. Непрекращающиеся правительственные кризисы во Франции привлекали к себе не меньшее внимание мировой общественности, чем маневры фашистской банды, пришедшей к власти в Германии. Министерская карусель, порождаемая интригами правых, продолжалась бесконечно. Фактически в Третьей республике хозяйничали авантюристы и казнокрады. Это были одни и те же захватанные карты одной и той же крапленой колоды, которую без конца перетасовывали руки "двухсот семейств". Всякие лавали, шотаны, думерги, тардье и фландены сменяли друг друга. На их лопатках светились сквозь фраки бубновые тузы потенциальных каторжников, и если бы к власти пришел народ, немногие из этих политических шулеров избежали бы переселения в Кайенну. Шпионаж в пользу Германии и профашистская политика ради выгодных биржевых спекуляций - по системе Боннэ; шпионская деятельность в пользу фашистской Италии и соучастие в подделке облигаций - в духе Кьяппа; убийства политических противников - в стиле де ла Рокка; шантаж по системе Морраса - одной десятой всего этого было бы достаточно, чтобы скомпрометировать любую буржуазную партию, любое правительство. Но пресса, субсидируемая самими же преступниками, распоряжавшимися во французском казначействе, как в собственном кармане, покупаемая оптом и в розницу банкирами и промышленниками, подкупаемая немецкой гестапо и итальянской овра, - продажная пресса извергала потоки лжи с целью обелить преступников и потопить в грязи их разоблачителей. И все же в этой тяжелой обстановке, несмотря на все усилия реакции, на шантаж и угрозы, невзирая на открытые вооруженные выступления фашистских и фашиствующих лиг, всяких "Боевых крестов", "Аксьон франсзз", "Солидаритэ франсэз", "национальных корпоративных партий" и т.п., - несмотря на откровенное покровительство властей рыцарям ножа и кастета, - французский народ без страха вышел на улицу. Его возмущало бесконечное повторение в "новых" кабинетах затрепанных имен старых политических жуликов. Народ оскорбляли нескончаемые аферы всяких стависских, которые грабили страну среди бела дня и прятались за спины своих соучастников из кабинета министров. Все это оскорбляло простых людей Франции, только и слышавших песенку о необходимости повысить налоги и понизить заработную плату. В феврале, в мае и в июле сотни тысяч людей вышли на демонстрации. Величественный и грозный поток возмущенных парижан, во главе которых шли руководители коммунистической партии, привел в трепет обитателей отелей миллионеров, беспардонных крикунов Бурбонского дворца и пешку-президента, сидящего в Елисейском дворце под охраной ажанов. Всем стало ясно, что следующая волна народного гнева уже не будет носить формы мирной демонстрации. И вот "хозяева Франции" выдвинули фигуры, которые казались им подходящими для такой ситуации. На сцену вылез член семьи банкиров и коммерсантов, тонкий знаток изысканной литературы и собиратель редкостей, обладатель дисканта, кастрат, пресловутый "вождь" социалистов, матерый предатель Леон Блюм. За ним появился выбившийся из мелких булочников в крупного парижского биржевика "вождь" радикал-социалистов, сторожевой пес биржи Эдуард Даладье. Эти два испытанных интригана пошли навстречу народным колоннам "с протянутою для пожатия рукою", намереваясь помешать идущим во главе народного движения коммунистам занять в нем ведущее положение. Этот маневр не помог: когда в феврале 1934 года де ла Рокк и Поццо ди Борго вывели на улицу банды своих фашистов, они встретили жестокий отпор. Вовлекая все более широкие слои трудящегося люда Франции, лавина народного движения продолжала мощно катиться вперед. 27 июля, в день двадцатой годовщины смерти Жана Жореса, несколько сотен тысяч парижан продефилировали перед Пантеоном, чтобы отметить первую победу - договор между коммунистами и социалистами о совместных действиях. Леон Блюм был против единства действий с коммунистами, но массы заставили его подписать договор. Это был крепкий удар по социал-предателям и по фашизму. В лагере реакции началось смятение: вырисовывалась перспектива поражения правых партий на предстоящих выборах. Но "двести семейств" не желали сдаваться или хотя бы отступать. По их приказу открылись шлюзы клеветы. Дело поручили "Боевым крестам" и "Аксьон франсэз". Грязные фашистские листки "Фламбо" и "Гренгуар" затеяли травлю лидеров левых партий. Префект парижской полиции, пресловутый Жан Кьяпп, обладавший "секретными досье", способными наповал уложить любого бывшего, нынешнего и будущего министра, пригрозил членам кабинета и палаты, что пустит эти досье в ход против всякого, кто вздумает заступиться за жертв "Гренгуара" и "Фламбо". - А если и этого окажется мало, - крикнул Кьяпп председателю палаты депутатов Эррио, - я явлюсь сюда с автоматическим пистолетом и буду стрелять! - В кого? - спросил потрясенный Эррио. - В кого попало!.. Кьяппа поддержал Ибарнегарэ - друг и соратник де ла Рокка. - Если легальных возможностей у нас не будет (стрельбу в палате он считал, повидимому, легальной), мы прибегнем к другим средствам! Атмосфера накалялась. "Кампания" правых, накачиваемая деньгами из сейфов "двухсот", получала все больший размах. Нажимали и фашисты из-за рубежа. Дорио на деньги немецкой гестапо купил провокационный бульварный листок "Либертэ". Де ла Рокк за одиннадцать миллионов франков, неизвестно откуда взявшихся у него, приобрел большую газету "Пти журналы". "Кампания" развивалась. В "черном списке" де ла Рокка после консультации с Берлином появились крестики против имен намеченных жертв. Над Парижем висела серая сетка дождя. Под ногами хлюпала слякоть. Годар и Анри теперь выходили из метро у палаты депутатов и встречались только в подъезде Второго бюро. Это было влиянием их службы, или, вернее говоря, их нынешней профессии. Вместо сближения, которое было бы верным результатом их долгой совместной службы в других условиях, скажем в армии, эта служба способствовала тому, что с каждым днем они отходили друг от друга все дальше и дальше. Изо дня в день каждый из них обнаруживал в другом все новые отрицательные черты, которых не замечал ранее. С каждым днем ощутимее становилось желание не только подмечать для себя недостатки другого, но рука как бы сама собой тянулась к перу, чтобы занести эти наблюдения в личное досье друга. Так постепенно из друзей они превратились сначала в равнодушных, а потом и в придирчивых наблюдателей, не прощающих друг другу ни недостатков, ни ошибок. Пропало желание выйти на станцию раньше, чтобы пройти несколько кварталов с приятелем. Годару казалось даже, что исчезла необходимость посидеть на скамье под каштанами. Словно и энфизема не была больше энфиземой, раз не с кем стало о ней говорить, и сердце не билось день ото дня все с большей натугой. Одним словом, майор Годар и капитан Анри иногда сходились теперь в подъезде бюро и тогда обменивались равнодушным кивком. А чаще и входили они туда в разное время. Разницы в две-три минуты было достаточно, чтобы не столкнуться в подъезде... В тот день, о котором идет речь, генерал Леганье вызвал к себе Анри. Тот увидел в его кабинете Годара. Годар принес известие, что через редакцию "Салона" от Роу в Лондон прошло интересное сообщение: на-днях в Швейцарию, на Луганское озеро, собираются приехать немцы. Их поездка находилась в какой-то связи с намерениями югославского короля Александра. Генерал вопросительно уставился на Анри. - Не кажется ли вам, капитан, что если это сообщение имеет какое бы то ни было отношение к нам, то я должен был бы услышать об этой поездке не от Годара, а от вас? - У меня нет данных о том, что поездка имеет отношение к нам. - Неужели я должен вам объяснять, что все относящееся к королю Александру интересует Францию? - генерал разгладил какие-то ему одному видимые складки несуществующей скатерти. - Если Роу обеспокоен, значит, дело идет не о простом слухе! Генерал быстро и точно водрузил пенсне на место и скользнул по обоим офицерам быстрым взглядом. - Я пришел в бюро не для того, чтобы присутствовать на похоронах французской секретной службы. Я хочу знать то же, что знают другие - англичане, итальянцы, поляки. Хотя бы столько же! - Не так уж мало, мой генерал, - усмехнулся Годар. - Но и не так много, как можно было требовать от этого же бюро несколько лет тому назад! - Леганье сделал короткую паузу. - Если вы устали, Годар, поезжайте отдохнуть. - Но, мой генерал... - Сегодня же вам будут изготовлены надлежащие документы. А вы, Анри, как лучший друг майора... Анри поднял взгляд на генерала. - Разве я дал повод, мой генерал? - ...Вы, как друг Годара, можете сопровождать его. И вам будут сегодня же изготовлены необходимые документы. Поедете в Лугано. И если я по вашем приезде туда не буду знать, что общего между этим визитом бошей и королем Александром, ваш отдых будет продлен на неопределенно долгое время. Но не думаю, чтобы мне удалось выхлопотать прибавку к пенсии, полагающейся вам по чину... Через три дня явно преуспевающий коммерсант - капитан Анри - и усатый парижский рантье - майор Годар - порознь вышли из подъезда вокзала в Лугано. Капитан Анри бросил элегантный чемодан в маленький голубой автобус аристократического пансиона "Вилла Моника". Годар, захлебываясь кашлем и будто бы не глядя, кому отдает свой потрепанный саквояж, сунул его в руку комиссионера скромного "Отель-дез'Альп". Французские офицеры прибыли в Лугано раньше Отто и Кроне. Те появились только через три дня и тоже порознь. В потоке туристов французам было нелегко обнаружить немцев. Анри заметно нервничал и уже вторично во время якобы случайной встречи с Годаром в кафе настаивал на том, что поиски нужно бросить: они обречены на неудачу. Поездка бездарно организована: у Второго бюро нет здесь своей агентуры, и он не видит возможности выполнить поручение генерала. - Можешь ехать, - пробормотал Годар. - И доложи генералу, что уходишь в отставку. - А ты? - Дай мне подышать чистым воздухом... У меня здесь почти пропал кашель. - Тебя посылали не за этим! Ты поедешь со мной! - настойчиво проговорил Анри. - Какое тебе дело до меня? - Я вовсе не желаю, чтобы генерал считал дураком одного меня. - Конечно, вдвоем веселее быть дураками... Тем не менее, я остаюсь тут. Годар, кряхтя, поднялся и пошел прочь. Новый костюм сидел на нем так же мешком, как и тот, в котором он обычно являлся в бюро. И плечи его так же были осыпаны перхотью. Он даже тем же самым движением забросил за спину руки. Анри с ненавистью глядел ему вслед. Не мог он уехать один. Не мог!.. Но как уговорить майора покинуть Лугано? Неподалеку от набережной Годар опустился на скамью. Аллея была обсажена кустами роз. Господи боже, как хороша могла бы быть жизнь, если бы на свете не существовало эмфиземы! Эмфиземы и Второго бюро. Но разве забудешь о них даже среди этих роз? Годар полез в карман за платком, и его рука наткнулась на жесткий конверт письма, полученного сегодня "до востребования". Уезжая из Парижа, он приказал своему помощнику уведомлять его обо всем, что будет поступать в "Салон". И вот сегодня есть новость: Роу писал своим шефам в Лондон, что направил в Лугано, "где собралось довольно изысканное общество, свою корреспондентку, которая будет держать редакцию в известности обо всем, что может произойти там интересного". Получив это письмо, Годар повеселел было и сделал попытку через портье установить, нет ли в отеле какой-нибудь иностранной журналистки, но таковой не оказалось. Повидимому, корреспондентка Роу остановилась в другой гостинице. Годар рассеянно следил за гуляющими. Сколько беззаботной молодежи! Погодите, и у вас, мои дорогие, будет какая-нибудь дрянь, вроде эмфиземы, а может быть, и что-нибудь похуже!.. Он смеялся в душе над бодрящимися старичками. Пусть вот этот гемороидальный драбант не делает вида, будто его больше всего на свете занимает та блондинка. Впрочем, блондинка действительно прелестна. И сам Годар непременно приволокнулся бы за нею... лет двадцать назад. И вдруг эта самая блондинка остановилась против Годара: - Простите, мсье, где здесь почта? Годар собрался было ответить, но вспомнил, что и ему самому нужно на почту: из Парижа могли прийти новые известия. Он задыхался, с трудом поспевая за бойко постукивающей каблуками блондинкой. Было стыдно признаться, что такой аллюр ему не под силу. Тому, что он отправился с нею на почту, блондинка, повидимому, придала совсем иной смысл, чем необходимость справиться о письмах. Но что ему за дело до ее мыслей? Не станет же он за нею волочиться! И тут внезапно все его праздные мысли исчезли, словно выбитые из головы одним ударом: конторщик за решеткой спросил блондинку: - Я правильно читаю: рю Ларрей? - Да. Чувствуя, как под ним колышется земля, Годар впился взглядом в узкий конверт, поданный блондинкой конторщику: "Ларрей, 7, редакция "Салон". Годар вышел на улицу, купил несколько роз и, прислонившись к стене, так как кашель совершенно обессилил его, стал ждать блондинку. Заметив его одышку, она сама предложила на обратном пути посидеть на бульваре. Она надавала ему кучу рецептов домашних средств от кашля, которые применял ее папа. Отдохнув, они пошли дальше. Не доходя до отеля, блондинка протянула Годару руку. За пять франков портье охотно сообщил, что даму зовут Сюзанн Лаказ. Годар долго ворочался в постели: следует ли поделиться открытием с Анри? Какие основания могли быть у Годара не доверить капитану Анри хоть что-нибудь из того, что знал он сам? А между тем порой ему чудилось в Анри что-то, что не нравилось старому разведчику. "Кто знает, - думал Годар, - может быть, это и есть та самая интуиция, без которой грош цена работнику разведки? Мало ли какие случаи знает наша практика!.." Однако рано или поздно ему придется привлечь к работе Анри или вызвать помощь из Парижа. Одному тут не справиться. Да, так и придется сделать: послать телеграмму генералу с просьбой о подмоге. И не позже, чем завтра. С этим решением Годар повернулся на бок и натянул на ухо пикейное одеяло. В это самое время Отто Шверер и Кроне встретились в небольшом пригородном местечке Кассарато, в пятнадцати минутах езды на восток от Лугано! Отто отпустил свой таксомотор и пересел к Кроне. Когда машина тронулась, Кроне сказал Отто: - Познакомьтесь, капитан Пиччини. Сидевший за рулем итальянец, не оборачиваясь, через плечо подал Отто руку и, дурно выговаривая немецкие слова, сказал: - Очень рад. - Мы едем в Кастаньолу, - пояснил Кроне Швереру. - Там вы увидите остальных. Отто понял, что Пиччини офицер овра, итальянской разведки. Пятнадцать минут пути все молчали. В Кастаньоле они остановились у калитки, на которой Отто заметил дощечку с надписью: "Вилла Давеско". Они миновали большой сад и вошли в неуютно обставленный дом. У дверей веранды их встретил человек среднего роста. Представляя его немцам, Пиччини сказал: - Анте Павелич. Отто посмотрел на него с интересом: этот бывший офицер австрийской службы, а ныне вожак усташской организации профессиональных убийц имел ничем не примечательную наружность. Бросались в глаза только очень густые и очень черные брови, под которыми прятались маленькие глаза пьяницы, с белками, изборожденными красными прожилками. Все поднялись во второй этаж. В просторной комнате сидело трое черноволосых людей. Они громко спорили о чем-то на незнакомом Отто языке. Павелич представил одного из них: - Радованович Марко. Поднялся огромный курчавый детина крепкого сложения с загорелым звероподобным лицом и пожал гостям руки, сжимая их, как тисками. - Первоклассный пулеметчик, - пояснил Павелич. - Может стрелять с руки. Павелич показал на следующего - маленького, сухого, с длинными, зачесанными назад волосами и с рассеченным пониже переносицы носом. Он был без пиджака, и под шелковой рубашкой угадывалась твердая округлость мускулов. - Хрстыч Петар, гранатометчик. Бросает на семьдесят метров с ходу. Хрстыч поклонился, как цирковой артист. Руки не подал. Следующий, Вучич Иован, молодой, с бледным лицом и блудливыми глазами, оказался стрелком из пистолета, за которого Павелич ручался, как за чемпиона. Кроне изучал усташей взглядом опытного барышника. Отто заметил, что он остался доволен осмотром. Однако при дальнейших словах Павелича лицо Кроне омрачилось. Выяснилось, что король Александр отменил предполагавшуюся поездку на швейцарские озера, где было бы удобней всего разделаться с ним. Король решил совершить поездку по Франции. Покушение на короля следовало организовать по дороге из Белграда в Париж. - Лучше всего во Франции, - сказал Кроне. - Может быть, удастся ликвидировать сразу обоих - Александра и Барту. Мы организуем дело так, чтобы полиция Кьяппа не чинила препятствий вашему въезду во Францию. Убийство короля на французской земле скомпрометирует Францию. Отто перехватил взгляд Кроне и прочел в нем то, чего не могли увидеть другие, знавшие Кроне хуже. "А потом, - говорил этот взгляд, - мы поймаем убийц Александра и отдадим их на растерзание югославам". Усташи сидели молча и внимательно слушали. Только изредка, когда дело касалось каких-нибудь деталей технического свойства, они вставляли свои замечания. Когда совещание было закончено, Пиччини сообщил, что в Лугано явились офицеры французского Второго бюро. Один из них, майор Годар, уже держит в руках нить заговора. Если его не убрать, он может провалить дело. Кроне злобно поглядел на Пиччини: проклятый итальянец раззадорил их разговорами о деталях плана и только после этого преподнес свое сообщение, которое ставило весь план под угрозу отмены. - Один из ваших людей, - властно сказал Кроне Павеличу и повел глазами в сторону Вучича, - должен убрать этого Годара теперь же. Павелич отрицательно мотнул головой: - Я не могу рисковать своими людьми ради какого-то паршивого майора! - Да, да, - спохватился и Пиччини, - это отборные люди. Специально для короля! Ни с кем не простившись, Кроне вышел, сопровождаемый Отто. У ворот он без церемонии сел за руль автомобиля Пиччини. - Вам, мой милый Шверер, придется заняться этим Годаром, - сказал он по дороге. - Но позвольте, - вспыхнул Отто. - Я не простой убийца, который... Кроне перебил: - Вы всегда тот, кого я хочу в вас видеть. Запомните это, Шверер! В деле с королем мы обойдемся и без вас. Отто молчал. Попасть в руки швейцарской полиции?.. Где гарантия, что Отто удастся удрать раньше, чем поднимется шум? Кроне неожиданно затормозил. Не говоря ни слова, он развернулся и поехал обратно к "Вилле Давеско". У калитки они увидели растерянного Пиччини. - Мой автомобиль!.. - крикнул было итальянец, но Кроне не дал ему говорить. - Нужно сделать так, чтобы в определенное время Годар был там, где мы можем... им заняться. - О, тут я не могу вам помочь! - сказал итальянец. - Я выбью из вас душу, - грубо сказал Кроне, - если вы этого не сможете. Отто впервые видел Кроне таким. - Когда и где вы хотите его видеть? - смиренно спросил итальянец. - Через час на станции Паццалло фуникулера Сан-Сальвадор. Там, где кафе! - приказал Кроне и уехал на автомобиле Пиччини, не обращая внимания на протесты итальянца. 16 Годар очнулся от тяжелого сна. Одеяло сползло ему на лицо. Нечем было дышать. Он вылез из постели, чтобы принять порошок веронала. Но потом передумал: решил не откладывать до завтра отправку телеграммы. Присел к столу и быстро зашифровал депешу кодом, который был ему дан генералом для этой поездки. Годар просил прислать сюда своего помощника с одним-двумя надежными людьми. Сунув написанное в карман, Годар отправился на улицу Кановы. Сдал депешу на телеграф и не спеша побрел домой. В звездном сиянии безлунной ночи внизу темнело озеро. Где-то очень далеко, у поворота за Монте-Больо, как брошенная на воду горсть светляков, переливался огоньками пароход. Годар остановился и следил за ним, пока пароход не скрылся за выступом горы. С набережной доносились приглушенные звуки струнного оркестра. Вправо, за Парадизом, подобно увешанному лампочками воздушному шару, высоко в небе сверкал огнями ресторан на вершине горы Сан-Сальвадор. Его как бы удерживала от полета в черную бездну неба тоненькая цепочка огней, тянувшихся вдоль линии фуникулера. Вдыхая приторный аромат розовых кустов, перемешанный с запахом раскрывшегося табака, Годар медленнее, чем обычно, приближался к своему пансиону. Улица была пустынна. Вдруг он остановился. Навстречу ему послышались торопливые шаги. Как это иногда бывает с нервными людьми, Годар угадал, что это шаги человека, ищущего именно его. Здесь можно было ждать всего, и рука Годара сама собою опустилась в карман, где лежал браунинг. К своему удивлению, он узнал в поспешно приближающемся пешеходе капитана Анри. - Что-нибудь случилось? - Ничего... решительно ничего... - Ты был у меня? - Мне стало невыносимо скучно... Живем, словно монахи... Давай поднимемся на Сан-Сальвадор, посмотрим на город с высоты. - Что же, - без особой охоты, но и без сопротивления, ответил Годар. У подножья величественной громады Сан-Сальвадора было пустынно. Вагончик фуникулера медленно потащился по крутому склону. Открылся безграничный вид на Луганское озеро и на горы чуть не до итальянской границы. Оживление Анри внезапно прошло. Он сидел молчаливый, как будто чем-то подавленный. Вагончик, громыхая, миновал мост над пропастью. - Паццалло! - крикнул кондуктор. - Пересадка в другой вагон. - Почему пересадка? - удивился Годар, с неохотой вылезая из вагона. - Подъем будет вдвое круче, - сказал Анри. - Нет смысла ехать дальше. Останемся здесь. Тут нам дадут вина. Не ожидая ответа, Анри направился к веранде маленького ресторана. Годар лениво тянул кисловатое вино. Анри пил жадно. Он приказал подать вторую бутылку. Годар поглядывал на приятеля, пытаясь угадать, зачем тому понадобилось тащить его сюда среди ночи. Он был уверен, что это неспроста. Анри не принадлежал к числу людей, поддающихся безотчетным порывам. Каждый его шаг был обдуман и рассчитан. Незаметно для себя Годар закурил предложенную Анри сигарету, хотя со дня приезда в Лугано дал себе слово не курить. Анри предложил вторую. - Странный вкус у твоих сигарет, - сказал Годар. Он уже не мог удержаться и, как прежде, прикуривал от еще не потухшего окурка. Минут через двадцать Анри поднялся. - Я сейчас вернусь, и мы поедем домой. - Да, мне что-то захотелось спать от твоих дрянных папирос. Годар заплатил за вино и, подойдя к перилам, еще раз полюбовался панорамой. Появился ущербный месяц. В его неуверенном свете озеро серебрилось широкой дорогой, и горы казались выше и чернее. Темнота казалась таинственной, и Годар подумал, что именно там-то, за этой непроницаемой завесой, и находится то, чего он искал всю жизнь, - счастье. Быть может, именно теперь, когда за его плечами были двадцать лет опыта, какого не дает никакая другая профессия, он и не сумел бы ясно ответить на вопрос, что он разумеет под словом "счастье". Но ведь были и в его жизни времена, когда это понятие представлялось конкретным до осязаемости, когда общечеловеческое понятие счастья не носило на себе отвратительных следов нечистых человеческих судеб, прошедших сквозь его мозг и душу. Было же, чорт возьми, время, когда все на свете еще не было обезображено всепроникающим светом его службы, под ядовитыми лучами которого, как под эманацией радия, мясо отваливается от костей и самый скелет разваливается, не сдерживаемый распавшейся тканью сухожилий. От человеческого богоподобия остается лишь куча смрадной слизи. По крайней мере, последние десять лет своей жизни Годар шагал по такой слизи... Он отвернулся от озера, тяжело вздохнул и вернулся к столику. Лакей убирал стаканы. - Мой спутник не возвращался? - Он сел в фуникулер. - Вы путаете: он не мог уехать без меня. - Я отлично видел: он поехал вниз. Сторож на платформе фуникулера ничего не мог сказать. Он ничего не помнил - ему хотелось спать. Годар стоял и маш