ов готовились флаги и букеты для встречи мятежников и списки тех, кого, по мнению иностранных послов и испанских реакционеров, следовало посадить в тюрьмы или попросту уничтожить. Перед радиоагитаторами политической службы франкистов росли вороха иностранных газет, соревнующихся в предсказаний часа вступления франкистов в Мадрид. По их следам шла и французская пресса. И не только реакционная. Французские социалисты во главе с Блюмом вторили крайним правым, даже опережали их в изобретении способов окончательного и скорейшего удушения Испанской республики. Английская пресса, славившаяся осведомленностью, давала сообщения "из авторитетных источников" о том, что Мадрид падет уже пятого, но официальный въезд Мола состоится седьмого. Цена всем этим предсказаниям была равна нулю. Если бы правительство Испанской республики подняло голос, весь мир, мир простых людей, миллионами глаз вглядывавшихся в строки телеграмм, понял бы, что победный шум франкистов рассчитан главным образом на тех, чьи биржевые дела зависят от успехов "каудильо". Но правительство Ларго Кабальеро хранило молчание. Курсы испанских бумаг на биржах Парижа и Лондона ползли вверх. ...Гаусс сожалел, что массив гигантского парка Каса дель Кампо делает невозможным визуальное наблюдение за наиболее интересующим его участком. Гаусс уже дважды менял наблюдательный пункт. Он счел себя вправе пренебречь всеми предостережениями адъютантов и, вместо того чтобы возиться с картами в кабинете, самому влезть на колокольню. Это еще не был тот фронт, где рвутся снаряды и свистят пули, - на таком фронте он не был никогда в жизни и, вероятно, не побывает. Но все же и оттуда, где он сейчас находился, отчетливо слышались залпы батарей, видны были разрывы снарядов и клубки шрапнелей. Гаусс приказал дать разведсводку со схемой расположения противника. Он посмотрел на карту. Его интересовало, какие республиканские части обороняют район парка и Университетского городка. Там значилась Интернациональная бригада. Своим правым флангом она примыкала к группе анархистов. - А ПОУМ?.. Где милиция ПОУМ? - спросил Гаусс. Это было сказано таким недовольным тоном, словно стоявшие рядом с ним офицеры распоряжались дислоцированием частей и по ту сторону фронта. Офицеры переглянулись, как бы спрашивая: "Кто из нас допустил такую грубую ошибку, что ни один участок республиканского фронта не был занят милиционерами Нина?" Затянутым в перчатку пальцем Гаусс ткнул в то место, где жирная красная черта, проведенная у края Каса дель Кампо, обозначала расположение Интернациональной бригады. - Эти наделают хлопот. Пробежав всю линию фронта, палец остановился на правом фланге франкистов. - Только идиоты могли ослабить этот фланг. - Тут у красных бригада Листера, она очень потрепана, - доложил Отто. Гаусс поднял палец так, точно хотел постучать по лбу адъютанта. - Учись смотреть не только на номера частей, но и на имена их командиров... Своих и вражеских! Он повернулся и стал спускаться с колокольни. Сквозь кожу перчатки Гаусс чувствовал холодную шероховатость каменной стены. Он осторожно ступал со ступеньки на ступеньку. Они были крутые и высокие, с обтертыми до блеска краями. На середине лестницы генерал приостановился и, не оборачиваясь, сказал Отто: - Сейчас же поезжай к тому из офицеров, кто наблюдает за этими... - он нервно потер висок. - Одним словом: на участках против Интернациональной бригады и этого, как его... Листера необходимо пустить в ход наши новые огнеметы. Иначе там будет много хлопот!.. Больше, чем по силам этим испанцам, - с презрением добавил он. Когда Отто уже повернулся было, чтобы итти исполнять приказание, генерал вдруг окликнул его: - Постой-ка! Скажи там, чтобы ни артиллерия, ни бомбардировщики не повредили телефонную станцию в Мадриде. - Слушаю-с. Гаусс пожевал губами и, глядя в глаза адъютанту, добавил: - М-мм... Эти дураки там, у Мола, чего доброго, не понимают, что станция будет нужна им самим! - Он махнул рукой и неожиданно сердито бросил: - Иди! Гауссу показалось, будто в глазах Отто мелькнула усмешка, хотя генерал и был уверен: здесь никто не знает, что пакет акций мадридской телефонной компании, по дешевке скупленный у испанцев, лежит у него в кармане. Он, нахмурившись, неприязненно посмотрел в удаляющуюся спину адъютанта и продолжал осторожно, по-стариковски подрагивая коленками, спускаться с колокольни. 19 Цихауэр не был в бригаде с того самого дня, как она прибыла в Мадрид. Он как будто даже забыл, что вызвался исполнять обязанности художника бригадной газеты, и целыми сутками напролет бродил по Мадриду, жадно разглядывая прекрасный город. Чем дольше он бродил по улицам, тем больше убеждался в том, что до сих пор не имел представления об испанской культуре. Оказывалось, что сокровища Прадо, знакомые ему по копиям и репродукциям и тщательно спрятанные теперь республиканцами в подвалы от фашистских бомб, далеко не исчерпывали испанского искусства в том величии, в каком оно, живое, вставало теперь перед художником. Оно было огромно и прекрасно! Ему казалось, что недостаточно всей жизни, чтобы успеть впитать богатства, открывавшиеся ему в каждой таверне, в каждом дворце, в каждом камне старых домов. Сначала он боялся, что все это будет разрушено фашистскими бомбами прежде, чем он успеет увидеть. Чем дольше он ходил по улицам, тем больше убеждался, что бомбы, падающие с немецких и итальянских самолетов, чаще всего разрываются в самых людных местах: возле летучих митингов и собраний, рядом с очередями женщин, ждущих молока или мяса, на площадках для детских игр. Цихауэр перестал думать о сне и пище. Как ни влекла его старина, но вместо живописных руин памятников искусства его карандаш неутомимо заполнял страницы альбома уличными сценами, где на первом плане были дети. Дети играли в садах, на площадях, на асфальте проспектов и на древних камнях узких проулков. В эти дни маленькие мадридцы жили своею собственной жизнью. И, словно угадывая, что дети - самое дорогое из всего, что было в стенах осажденного города, итало-немецкие летчики охотились за детьми. В них бросали бомбы, их расстреливали из пулеметов длинными заливистыми очередями. Цихауэр перебегал от площади к площади, рискуя попасть под огонь пулеметов, и зарисовывал детей. Он делал это с поспешностью, как если бы кто-нибудь у него на глазах топтал нежные цветы, единственные в мире, прекрасные и неповторимые. Так и увидела его однажды Тереса Сахара - склоненным над телом девочки, похожей на куклу с фарфоровым лбом, пробитым осколком фашистской бомбы. Тересе не сразу удалось увести художника к себе в отель. Она заставила его сбрить неопрятную трехдневную щетину и поесть. Впрочем, он сопротивлялся лишь до того момента, как его голова коснулась спинки кресла. Слова начатой им фразы оборвались. Несколько мгновений Тереса стояла над ним в ожидании продолжения. Ей еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек засыпал так внезапно. Может быть, ему стало нехорошо? Нет, дыхание художника было спокойным; вместо обморочной бледности на щеках проступал румянец. Это был сон. Тереса подошла к столу и налила себе вина. Задумавшись, она пила медленными глотками... Не так представляла она себе эту поездку с Луи!.. Не думалось, что в первый же день она должна будет расстаться с ним; не думалось, что ее не пустят туда, где дерутся... Тереса не спорила: работать в санитарном отряде тоже нужно и, может быть, даже очень почетно, но она представляла себе все это совсем иначе. Она, конечно, читала в Париже о зверствах фашистов, но разве можно было себе представить по газетам, что такое бомба, упавшая среди играющих детей? Тереса нервно повела плечами и сделала еще несколько глотков. Остро, как боль, переживала она возвращение на родину. Сколько лет не имела она возможности ступить на ее землю, - на свою землю своего отца, за которым последовала в изгнание! Теперь она вернулась, чтобы продолжать его дело, полная гордости и любви. Она любила Мадрид. Это был ее город. Каждый стук ее каблука по мостовой отдавался в сердце праздничным звоном. Каждый шаг по улицам, полным воспоминаний, был радостью. На рынке ли с тесными рядами пахучих лотков, на нарядной ли Калле де Алкала, или в темных переулках окраин - везде окружали ее тени воспоминаний. Тем более милых, что они были воспоминаниями о радостной юности. Но не для этих воспоминаний она приехала в родной Мадрид, а для того, чтобы защищать его, чтобы прогнать от него фашистов. Правда, она поняла, что мечты взять в руки винтовку наивны. Но неужели это значит, что она должна оставаться в тылу, спать в гостинице, обедать в ресторане? Нет, она отлично помнит, что еще там, в парижском бистро, этот немец, что танцевал с нею, - кажется, его звали Зинном, - говорил, что песня на войне то же оружие. Она помнит испанские песни своей юности - песни прекрасного, свободолюбивого, гордого и мужественного народа. Так что же она сидит тут, почему она с этими песнями не там, где Луи, где этот Зинн, где все, кто защищает республику?.. Ее рука легла на телефон, и палец набрал номер, который дал ей Луи на тот случай, если ей понадобится помощь. Это был номер одного из уцелевших домов Университетского городка, где расположилась Интернациональная бригада. И номер телефона бригады и место ее расположения были военной тайной. Как мог Луи сообщить их Тересе?! Но Тереса над этим не задумывалась. Ее палец набрал нужные цифры. Едва умолк первый гудок, как на том конце провода сняли трубку. Мужской голос сказал, с трудом выговаривая испанские слова: - Хризантема слушает. - Какая хризантема? - удивилась Тереса. - Мне нужна Интернациональная бригада! После короткого молчания, похожего на паузу удивления, голос спросил: - Кто это говорит? - Мне нужен Луи Даррак. Вы слышите?.. Солдат Луи Даррак. Матраи знал всех своих солдат. При имени Даррака он сразу вспомнил француза с задумчивым бледным лицом и удивленными глазами большого ребенка. В мозгу генерала быстро промелькнули простые соображения: в этих развалинах до штаба бригады действительно помещался батальон Жореса. Боец батальона Даррак поддерживал сношения с городом?.. Это могло иметь очень дурной смысл. - Прошу вас, одну минутку, - ответил генерал по телефону. - Я поищу Даррака... Тереса слышала в трубке близкие разрывы снарядов, звон разбитого стекла, лай пулеметов. Под конец все это покрыл грохот прошедшего под стеной дома танка. Вбежавшие, запыхавшись, в комнату Зинн и Луи увидели у телефона улыбающегося генерала. Он протянул трубку Дарраку: - Вас! И отвел Зинна в угол. От его улыбки не осталось и следа. Короткими ясными фразами Матраи изложил Зинну свою точку зрения на происшествие. Зинн с досадой сказал: - Я предупредил всех... Но прежде чем он успел договорить, Даррак положил трубку. - Тереса Сахара, - вы знаете, певица, - сейчас приедет сюда. Она надеется найти в городе автомобиль. Матраи переглянулся с Зинном. - Зачем? - спросил Зинн. - Петь для солдат. Зинну казалось, что он понял генерала: тот боялся, как бы эта особа не упорхнула. - Это очень мило с ее стороны... - проговорил Зинн. - Может быть, лучше съездить за нею? - спросил генерал. - Она едва ли найдет в городе автомобиль. - И, словно отдавая служебное приказание, добавил: - Позвоните: пусть ждет вас. Вы поедете за нею сами. - Хорошо, - радостно проговорил Луи, - это займет немного времени. Через несколько минут Зинн и Луи сидели в автомобиле. "Неужели верны опасения генерала?" - думал Зинн. Увы, они слишком естественны для Мадрида этих дней... Теперь Зинн должен позаботиться, чтобы эти двое не ускользнули от него. Войдя в номер Тересы, Зинн увидел спящего Цихауэра. Так, значит, он не убит, не ранен, не пропал без вести! Попросту дезертировал и... Почему он тут? Тереса молча пододвинула к Зинну лежавший на столе альбом Цихауэра. Зинн, не раскрывая, сунул его подмышку и вопросительно посмотрел на певицу. Она быстро собиралась. Зинн заметил, как дрожат ее пальцы. Тереса взяла с кресла большую кружевную мантилью. - Я готова. Зинн тронул Цихауэра за плечо. Открыв глаза, художник некоторое время с удивлением смотрел на Зинна. Потом поднялся и, не задав ни одного вопроса, пошел к двери. Молча спустились к автомобилю, поехали. Цихауэр как ни в чем не бывало взял свой альбом из-под руки Зинна и стал перелистывать. - Для бригадной газеты это покрепче батальных сцен! - сказал он. Зинн отвел взгляд. Как он мог подумать о друге то, что думал... Когда они повернули за ипподром, через разбитые постройки колонии де Бельяс Вистас стали видны разрывы снарядов в Университетском городке. Клубки низких шрапнелей с визгливым треском возникали над кущами Каса дель Кампо. Зинн почувствовал, как вздрогнула сидевшая рядом с ним Тереса. Автомобиль остановился на краю пустыря. Дальше пространство просматривалось противником. Мужчины вылезли. Тереса колебалась. Ее оливковые щеки стали серыми от покрывшей их бледности. Зинн не видел ее глаз под опущенными ресницами. Но вот она с профессиональной легкостью, словно на сцене, выпрыгнула из автомобиля и выжидающе посмотрела на Луи. Тот, пригнувшись, побежал вдоль остатков стены Горного училища. Тереса двинулась за ним. Зинн был последним. Недавние подозрения казались ему смешными и обидными. Впрочем, смешными - нет. Ничто не было смешным в таких обстоятельствах. Не было секретом, что восемь тысяч фашистов, заключенных в мадридской тюрьме, - не что иное, как собранный воедино кулак пятой колонны. Ни для кого не было секретом, что пятая колонна готовится ко встрече Франко. Нет, в осажденном Мадриде ничто не могло быть смешным, кроме беспечности! - Нужно отговорить сеньориту от выступления в окопах, - сказал Матраи. Тереса сердито сдвинула брови: - Вы хотите, чтоб я перестала считать себя дочерью своего народа? - Можно транслировать ваши песни по радио. - Для этого я приехала сюда? Зинн отлично понимал, что ее появление среди бойцов Интернациональной бригады могло дать не меньше, чем самые жаркие речи комиссаров. Но он не мог себе представить, как поведет ее по окопам Каса дель Кампо. Он еще раз пробормотал что-то насчет пластинок. - Конечно, - сказала она, - у меня есть и пластинки. Мы их захватили. Я буду дарить их бойцам, чтобы они вспоминали обо мне. Вы меня понимаете! Зинн ее понимал. Он сам был артистом. Он посмотрел на прямую морщинку, прорезавшую ее открытый выпуклый лоб от переносицы почти до самых волос. Волосы, черные и блестящие, были тщательно прибраны. И на затылке торчал высокий черепаховый гребень, словно она готовилась к выступлению на эстраде. - В конце концов это здорово: певица в окопах, - сказал он Матраи. - Пожалуй... Было уже совсем темно, когда они двинулись. Зинн остановился было в разрушенном доме, служившем убежищем резерву, но Тереса сказала: - Дальше. - Дальше опасно. Она молча взяла чемоданчик с пластинками и пошла. - Это безумие! - крикнул Зинн. - По-вашему, там впереди - безумцы? - Я не могу рисковать вашей жизнью. - Отвечают они, - и она махнула в сторону противника. Понадобился еще час, чтобы добраться до окопов, разрезавших аллеи и холмы Каса дель Кампо. От времени до времени над парком слышались шуршание и вой вражеского снаряда; деревья трещали, и разрыв глухо, волною прокатывался по парку. Зинну казалось, что он физически ощущает, каким напряжением воли Тереса заставляет себя двигаться, говорить и совершать то, что не казалось простым даже им, солдатам, долго привыкавшим и не могущим привыкнуть к этой обстановке. Он привел ее на пункт, где был установлен микрофон агитаторов. Она с удивлением огляделась. - Но... здесь нет солдат! - Там, где они, нет микрофонов. Она ответила разочарованным пожатием плеч. Пока Луи вынимал из футляра скрипку, Тереса щелчком проверила микрофон. Прежде чем Зинн успел ее остановить, она сказала в него несколько слов, но таких, что бойцы ее сразу поняли. Под конец она сказала: пусть каждый батальон пришлет делегата. Она подарит ему на память свою пластинку. Как иначе она сможет оставить им свои песни? А она хочет, чтобы ее песни были с ними долго, так долго, как придется драться с этими проклятыми волками по ту сторону линий. Она уверена: ее поняли все - венгры, чехи, итальянцы, негры. Она начала петь. Зинн, державший наушник, слышал, как дребезжит мембрана от разрывов снарядов... Тереса исполняла песню за песней. Повидимому, их знали не только по эту сторону фронта. Солдаты противника проснулись. Как-никак ведь и там были испанцы. И, может быть, именно потому, что фашисты угадали в передаче живой голос живой певицы, такой теплый и обаятельный, что, вероятно, его и там слушали, затаив дыхание, франкистская артиллерия получила приказ нащупать агитпункт и прекратить концерт. После очередного, очень близкого разрыва, бросившего в микрофон горсть песку, Тереса попросила вина. - Им не поможет, даже если они попадут в самый микрофон! - сказала она и запела снова. Сначала ей аккомпанировал на скрипке один Луи, и, пожалуй, никто, кроме самой Тересы и Луи, не заметил, как к скрипке присоединился осторожный, мягкий перебор гитары. Это был Варга. Его темперамент не позволил ему при звуках такого голоса оставаться в окопчике, где сидели спешенные кавалеристы. Скоро стоявшие у входа в блиндаж потеснились, чтобы пропустить первого делегата, приползшего за пластинкой. Перед Тересой вытянулся высокий негр. - Абрахам Джойс, мэм... Батальон Линкольна, мэм! Он взял под козырек. В свете фонаря на его большой черной руке розовели ногти. Тереса потянулась было за пластинкой, но вдруг обняла негра за шею и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его. Поцелуй пришелся в широкий, небритый подбородок. Огромная фигура, казавшаяся в темносинем комбинезоне такою же черной, как лицо, гордо выпрямилась, - настолько, насколько позволял низкий свод блиндажа. Потом негр торжественно опустился на одно колено, взял руку певицы и прикоснулся к ней осторожным поцелуем. Когда Джойс поднял на певицу голубые белки своих глаз, Зинну показалось, что негр силится удержать слезы. А она!.. Ей нехватало сейчас только меча, чтобы положить клинок на его плечо. Джойс подошел к микрофону. - Хэлло, старички!.. Я несу вам пластинку и... поцелуй сестры Тересы. Зинн почувствовал прикосновение к своей руке и оглянулся. - Пусть не отрывают людей ради этих пластинок, - сказал ему на ухо вошедший генерал Матраи. - В батальонах страшное возбуждение. А теперь еще с этим поцелуем... Зинн направился выполнять приказание, но у входа его остановил оглушительный удар в потолок, воющий скрежет металла. Что-то с гулким стуком упало на землю. Зинн быстро обернулся. Он увидел Тересу, словно пригвожденную к стене, с раскинутыми руками и бледным лицом. Он посмотрел по направлению взгляда ее обезумевших глаз. Луи все так же сидел на корточках, прислонившись спиною к каменной стене блиндажа, но в его фигуре чувствовалась какая-то мертвая неподвижность. Скрипка с перебитым грифом лежала на земле. Тереса вскрикнула и бросилась к музыканту. 20 Телефон не работал. Зинн пошел к тельмановцам. Они, как всегда, занимали один из самых ответственных участков на фронте бригады. По мере того как серая полоса рассвета за спиною тельмановцев делалась шире, разгорался и огонь фашистов, словно они своими громами хотели испугать не только войска республиканцев, но и самое солнце и загнать его обратно за далекий горизонт, в преисподнюю, туда, откуда нет возврата, - пусть лучше вечная тьма, чем республика. Серовато-бурый склон холма, в который врывались тельмановцы, был еще в густой тени. Разрывы шрапнелей кудрявились яркими клубками на фоне темного леса. Их черные клочья освещались короткими вспышками. Султаны желтого песка стремительно взлетали к небу и медленно оседали, словно бы не желая возвращаться на эту страшную землю, терзаемую огнем людской вражды. С визгом неслись осколки новых снарядов. Они срезали ветки, со звоном вонзались в стволы деревьев. Когда большой осколок врезался в кучу камней, служившую бруствером, раздавалось скрежетание, будто большое тупое сверло буравило скалу. Бойцы сидели, прислонившись к передней стенке окопа. По обычаю, перенятому у испанцев, они кутались в одеяла. Хотя уже почти рассвело, - пронизывающий холод ночи все еще сидит у них в костях. Они знали: так будет, пока не поднимется солнце. Тогда холод сменится жгучим зноем и одеяла придется растягивать на штыках, чтобы защищаться от солнца, такого же жестокого и неприветливого, как холод ночи. Когда Зинн вошел в окоп, бойцы, прижавшись друг к другу, слушали звуки песни, летевшие из репродуктора, который был врыт в стенку окопа и огражден козырьком от осколков. Слушали все. Солдатский слух бережно вылавливал каждый вздох певицы в привычном хаосе звуков. - Как дела? - спросил Зинн. Повидимому, в полутьме окопа его не узнали. Кто-то с досадой махнул ему рукой: молчи! Так же, как другие, Зинн приткнулся к каменистой стенке окопа. Возле него опустился высокий человек, снял пилотку и отер ею лоб. Зинн пригляделся и узнал Крисса. То ли англичанин очень устал, то ли был поглощен пением Тересы, - он даже не взглянул на Зинна. С тельмановцами Крисса связывала старая дружба. Он был тоже из тех, кто пришли сюда первыми, - оператором, снимавшим для военного министерства республики хронику фронта. Но в аппарат его угодила пуля - подлая разрывная пуля из немецкой винтовки. Камеру разнесло. Крисса хотели отправить в тыл за новым аппаратом, но он не поехал, а остался в бригаде. С тех пор он и командует взводом связи. Когда певица умолкла, кто-то негромко сказал: - С этим можно полезть в любое пекло! - Да, песня - это... Все ждали продолжения, но говоривший молчал. - А недурно бы иметь жену-певицу, - произнес кто-то, - было бы весело жить! Крисс поднял голову: - Ты думаешь? - Ха, эти киношники знают все на свете! Можно подумать, что ты, Крисс, всю жизнь прослужил в опере, - огрызнулся капрал. - Или, по крайней мере, был женат на певице, - отозвался еще кто-то. Зинн локтем почувствовал, как вздрогнул англичанин. - Клянусь небом: это было худшее время моей жизни! - Видно, ты угадал, - сказал немец тому, кто пошутил насчет жены: - наверно, она выла, как кошка. Уж такие они певицы, англичанки! - Но ты-то не угадал, - все так же спокойно отозвался Крисс. - Она была немка! Все сразу рассмеялись, но тут снова запела Тереса, и смех сразу затих. Зинн колебался: как сказать этим людям, что они не должны итти к Тересе? Однако приказание оставалось приказанием, и он передал его. - Что ж, - решил капрал, - поручим дело Криссу. Ему все равно итти туда чинить связь. Он и возьмет для нас пластинку. - Что скажешь, Арчи? Англичанин молча кивнул длинной, как огурец, головой и, аккуратно свернув одеяло, положил его в нишу, перекинул за спину винтовку и двинулся к ходу сообщения. Зинн пошел за ним. - Нам по пути. Согнувшись чуть ли не пополам, Крисс шагал по траншее. Это была мелкая канава, выгрызенная солдатскими лопатками в каменистом грунте. Но скоро кончилось и это укрытие. Дальше нужно было двигаться по склону, покрытому пнями сбитых деревьев и заваленному их расщепленными стволами. - Давайте закурим, - сказал Крисс, ложась под защитой поваленного дерева. Зинн вытащил папиросы. Крисс увидел коробку с изображением черного силуэта всадника на фоне голубой горы. Он взял ее у Зинна и повертел в руках. - Мне кажется, что в испанцах, простых испанских ребятах много сходства с русскими... Честное слово! - сказал Крисс. - Да, хороший народ. - Ведь верно? Те и другие... - Крисс щелкнул пальцем по крышке "Казбека". - Если бы они понимали значение здесь такой вот коробки, они сделали бы ее из стали, чтобы она могла переходить из рук в руки, через тысячу рук... Удивительная страна! - Да. - Бывали в России? - Да. - Ну? - Это здорово! - Стройка? - Душа народа! - Да, нам на Западе это нелегко понять... - Прежде я думал так же. - А теперь? - Понимаю. - До конца?! - Ну, может быть, и не совсем... - То-то! - Да, я немножко похвастался. - И что, по-вашему, в них самое удивительное? - То, что чем больше их узнаешь, тем больше удивляешься. - Наши еще не понимают, что такое Россия и что она значит для всех нас. Но когда-нибудь поймут... - Крисс поднялся. - Пошли? Зинн привстал и машинально почистил колени. С той стороны, где оборону занимал батальон гарибальдийцев, к путникам подполз итальянец. Он был уже немолод и тяжело дышал. Синий комбинезон не сходился на животе, а рукава и брюки были подвернуты, так как были ему непомерно длинны. Толстенькие пальцы итальянца без церемонии подняли крышку папиросной коробки Зинна и с трудом выловили папиросу. Зинн дал ему огня. - Вы куда? - спросил он. - А разве вы не за пластинками? - До вас не дошел приказ не ходить? Итальянец посмотрел с удивлением. - Нет, вот покурим и пойдем. - Он вопросительно посмотрел на обоих. - Только немного полежим, правда? - А тем временем эти скоты перебьют там все пластинки? - сказал Крисс. И, словно в подтверждение этих слов, над их головами, как рой взбесившихся ос, прожужжала пулеметная очередь. - Этак обратно ничего не донесешь! - пробормотал итальянец. Крисс перевалился через древесный ствол, служивший им прикрытием, и пополз к следующему ходу сообщения. - Может быть, не так быстро? - задыхаясь, пробормотал итальянец и подозрительная бледность разлилась по его тщательно выбритым щекам. Через несколько шагов он смущенно повторил: - Вы знаете... у меня плохо с сердцем... Вверху прошуршал и разорвался где-то впереди снаряд. Итальянец снял очки и положил их в футляр. - Тут вторых не достанешь. Перед тем как начать спуск к блиндажу агитпункта, они снова остановились. - Что же она замолчала? - сказал итальянец. - Что у нее, по-вашему, горло или железная свистулька? - сердито спросил Крисс. - Могу вас уверить, я не хуже вас знаю, что такое горло артиста, - и итальянец притронулся двумя пальцами к своей шее. Стараясь заглянуть в лежащий впереди окоп, он высунул голову из-за камня. Тотчас засвистели пули. Он поспешно втянул голову в плечи, совсем как черепаха. Заодно, казалось, втягивались в тело и его коротенькие ручки и ножки. Крисс вскочил и несколькими прыжками достиг окопа. Зинн подождал, пока до окопа добрался итальянец, и тогда перебежал сам. Они остановились в дверях блиндажа, и первое, что бросилось в глаза всем троим, был черный диск пластинки, вращавшийся на ящике патефона, стоявшего в патронной нише бруствера. - Ловко нас разыграли, - засмеялся Крисс. - А мы-то... Тут его взгляд, так же как и взгляд Зинна, упал на лица делегатов других батальонов. Солдаты стояли в ряд вдоль стенки блиндажа и молча смотрели в землю. - Да что вы все, онемели, что ли? - громко сказал Крисс. - Попадись мне этот черный врун Джойс... - Помолчи... - бросил кто-то из бойцов и показал глазами в угол блиндажа. В полутьме Крисс увидел негра Джойса из батальона Линкольна. Рядом с ним сидел на земле командир конных разведчиков Варга. Джойс сидел, охватив голову ручищами. Когда Варга услышал голос Крисса, он приподнял край серого солдатского одеяла. Зинн, Крисс и итальянец увидели смятую кружевную мантилью и разломанный надвое большой черепаховый гребень. Увидели и лицо певицы. Загар словно сошел с него, и оно стало светлосерым, почти белым. Круглый открытый лоб прорезала упрямая морщинка от переносицы до самых волос - черных, блестящих. Крисс шагнул было к телу, но попятился и провел рукой по лицу. Итальянец на цыпочках подошел к микрофону и поднял адаптер, кружившийся на пластинке. - Мне очень жаль, сеньоры, что здесь нет... шарманки, обыкновенной шарманки. Но я все же попробую... - Он кивнул Варге: - Прошу вас. Варга послушно взял гитару. В окопах и между линиями из микрофонов полился простуженный тенор итальянца: С дальней родины мы ничего не взяли, Только в сердце ненависть горит. Но отчизны мы не потеряли: Наша родина теперь - Мадрид... 21 План операции предусматривал одновременный удар республиканцев на нескольких участках мадридского фронта обороны. Удар бригады Матраи и трехтысячного отряда анархистов имел целью выбить франкистов, засевших на западной границе Каса дель Кампо, и бросить их под удар сильной группы Барсело, наступавшей в более выгодных условиях со стороны Посуэло де Аларкон. Анархисты были поставлены рядом с Интернациональной бригадой Матраи потому, что ненадежность первых страховалась стойкостью вторых. Одновременно с Матраи полковники Листер и Буэно должны были ударом на правый фланг франкистов подготовить обходный маневр большой ударной группы, направленной на треугольник Лос-Анжелос - Хетафе - Леганес, где закрепились вторая, третья, пятая и шестая резервные колонны франкистов. Все это, вместе взятое, должно было заставить главные силы мятежников вытянуться из клина по линии аэродрома Хетафе - Леганес - Алькоркон - аэродром Куатро Вентос. В перспективе была возможность отрезать от главных сил левое крыло мятежников, состоявшее из первой и четвертой ударных колонн. Для этого от Посуэло де Аларкон и Боадилья дель Монте должен был ударить Барсело своими силами, состоявшими из 3-ей испанской и 11-й интернациональной бригад. Силы мятежников были значительно многочисленнее республиканских, и на их стороне было огромное преимущество в артиллерии, танках и прочей технике. Не говоря уже о том, что республиканцы должны были беречь каждый снаряд из-за отвратительного лицемерия "социалистов" разных стран, на словах разыгрывавших друзей Испанской республики, а на деле старавшихся остаться подальше от борьбы. Судьба сражения в большой мере зависела от слаженности и интенсивности первого удара фланговых групп: правой - Интернациональной бригады генерала Матраи и анархистов, и левой - полковника Листера. Сначала Матраи не придал значения тому, что произошло на участке тельмановцев. Он спокойно слушал доклад Зинна. Но еще прежде, чем Зинн договорил, со стороны переднего края донесся многоголосый крик "ура" и тотчас ответившие ему лихорадочные очереди многочисленных пулеметов. Так встречают неожиданную атаку. Не дослушав Зинна, Матраи бросился в ход сообщения, ведущий к командному пункту. Энкель был уже там. Одною рукой он неторопливо поворачивал стереотрубу, другою прижимал к уху телефонную трубку. Из спокойных отрывистых реплик начальника штаба, подаваемых в аппарат, Матраи понял, что началась атака его бригады. Она началась почти на целый час раньше, чем следовало, из-за того, что над лесом взвились три цветные ракеты. Они были пущены именно в той комбинации, которая должна была служить сигналом к атаке бригады Матраи. Кто их пустил?.. Не рука ли врага подняла его бригаду, чтобы нарушить весь план республиканского командования?.. Впрочем, сейчас было не до рассуждений: интернационалисты уже оставили окопы, их фигуры то мелькали в стремительной перебежке, то, приникая к земле, исчезали в пыли, поднятой ногами бойцов и разрывами снарядов. Первой мыслью Матраи было: "Остановить людей". Но он тут же понял, что сделать это уже невозможно. Не поддержать теперь порыв атакующих значило понести напрасные потери и рисковать всей операцией. Схватив телефонную трубку, Матраи вызвал штаб анархистов. - Карутти! - В голосе Матраи появилась необычная хрипота. Если анархисты не двинутся сейчас же, правый фланг Матраи окажется открытым. - Карутти, от тебя зависит... Еще немного, и трубка, казалось, будет раздавлена в руках Матраи: анархисты еще не были готовы. - Карутти!.. Карутти обещал сделать, что можно, хотя... Матраи бросил трубку. Видная в перископ цепь атакующих исчезала за холмом, прикрывавшим позицию мятежников. Матраи знал: за этим холмом проволока противника. По плану ее должны были прорвать республиканские танки, а никаких танков не было - пехота шла одна... Если люди залягут под проволокой... Матраи соединился с начальником артиллерии. С того конца провода ответил сердитый голос: - Интенсивный огонь?.. Из двадцати-то орудий? При комплекте в двадцать снарядов на орудие?! Матраи оттолкнул руку Руиса, тянувшего его назад. Энкель что-то кричал, но генерала уже не было в окопе. Он стоял за бруствером, прижавшись боком к остаткам большого платана, и смотрел вперед, туда, где перебегали его бойцы... Чем поддерживать атаку, если артиллерия не может? Ведь на севере все еще не слышно стрельбы. Значит, Карутти так и не поднял своих анархистов... Нельзя, нельзя дать захлебнуться атаке! Матраи быстро оглянулся, чтобы позвать адъютанта, но увидел Руиса рядом с собою: адъютант не сводил с него восхищенных глаз. Генерал с разбегу одним прыжком перемахнул через свой наблюдательный пункт. - Генерал! - Лошадь!.. Скорей! Сделав усилие, Руис опередил генерала. Под холмом, в полуразрушенном подвале, стояли верховые лошади штаба. Матраи всегда держал их наготове. В условиях действий в лесу он считал их надежней автомобиля. Напрягая все силы, чтобы добежать до подвала раньше генерала, Руис уже представлял себе бешеную скачку под огнем противника вдогонку за цепями атакующей бригады. Но генерал поскакал совсем в другом направлении - вдоль западной опушки Каса дель Кампо, к ипподрому. Единственной мыслью Руиса было теперь: не отстать! Это было не легко, имея перед собою такого наездника, как Матраи. Генерал не давал себе труда объезжать препятствия: на полном карьере он заставлял коня перепрыгивать через остатки стен, через нагромождения кирпича и балок, через поваленные деревья. Руис с восхищением увидел, как конь переносит Матраи через поваленный ствол, зацепившийся комлем за высокий, почти в рост человека, пень. Руису хотелось зажмуриться: барьер был слишком высок! Он видел, как ощипанные пулями ветви ударили по брюху лошади генерала, и даже услышал хлещущий звук этого удара... В следующий миг ровный, звонкий поскок генеральского коня музыкой отдался в ушах адъютанта. Этот звук и прыжок генерала были последними, что слышал и видел поэт Хименес Руис. Конь адъютанта, словно обезумевший от ревности к бешеной скачке несущегося впереди коня Матраи, тоже взвился над поваленным стволом. Ничего другого он уже сделать и не мог. Разве только разбиться об него грудью. Руис даже не расслышал легкого, едва уловимого, но такого характерного стука копыт своего коня, задевших за барьер. Мгновение - и конь лежал со сломанным позвоночником, придавив своим телом ногу Руиса. Увидев накрытые ветвями танки, Матраи соскочил с коня. Танки! Эти неподвижные стальные громадины представились Матраи олицетворением спокойной уверенности, которая выведет его разноплеменную бригаду на путь победы. Машины стояли перед ним, как могучая, действенная сила его партии - великого организатора побед борцов за свободу. Партия! И тут, в тягчайших условиях она сумела протянуть ему свою руку, всегда такую твердую, всегда такую родную! В танках - молодые экипажи. Их боевой путь еще очень короток, но они уже успели закоптиться в сражениях за республику. Пусть их всего четыре, этих танков, но это именно то, что сейчас нужно Матраи! Матраи готов был броситься на шею выбежавшему навстречу ему командиру. Через несколько минут командирская машина уже чихала и стреляла застывшим мотором. Когда она двинулась, командир головного танка не сразу заметил, что за башнею, на броне, ухватившись за край люка, стоит на коленях Матраи. Генерал едва успевал нагибаться, чтобы его не сбило сучьями ломаемых деревьев. Командир хотел придержать машину, чтобы спустить генерала на землю, но тот крикнул что было сил: - Вы меня едва не забыли! И повел на него такими налитыми кровью глазами, что командир только крепко выругался и втащил генерала в башню. Там было слишком тесно для двоих - люк поневоле остался полуоткрытым. Генерал с трудом вытащил карту и молча нацелился пальцем в слово "Умера". Толчки машины, переваливающейся через пни, ныряющей в канавы и воронки, не сразу позволили попасть в это слово. Командир кивнул головой и сильным нажимом на плечо заставил Матраи скрыться в люке. Все четыре машины с ходу прорвали проволоку и две линии окопов противника и, выскочив из лесу, понеслись к деревне Умера, где были сосредоточены резервы левого крыла мятежников. Пользуясь тем, что командир занят управлением, Матраи высунулся из башни и увидел, что атакующая пехота его бригады осталась уже позади. - Тише!.. Не отрывайтесь! - кричал он в ухо танкисту, но тот не слышал, и машины продолжали нестись по открытому полю. Впереди, сбоку, сзади взвивались черные фонтаны земли: мятежники пытались отрезать танкам путь к деревне и назад, к своим. Генерал понял, что нельзя ни замедлить ход машин, ни развернуться. Оставалось одно - вперед, только вперед. Франкистские снаряды беспорядочно ложились по сторонам. Танки ворвались на улицу Умеры. Матраи видел, как изо всех домов выбегали солдаты и строились вдоль улицы. Тут были "регулярес", легионеры и много марокканцев. Танки докатились до маленькой площади, где легионеры торопливо строились в ряды. Было видно, как широко разевают рты офицеры, выкрикивая команды. Слов не было слышно: моторы ревели, лязгали гусеницы, все грохотало. От колонны легионеров отделился офицер и побежал навстречу танкам. Танк замедлил ход. Офицер сорвал шлем и закричал, покраснев от натуги: - Виска итальяно! Его крик восторженно подхватила вся площадь. Командир танка нагнулся в люк: - Вперед!.. Огонь!.. Брызнули огнем стволы танковых пулеметов. Охнула пушка. Танк грохотал. В стене двухэтажного дома напротив мгновенно образовалась дыра, медленно затянувшаяся белым облачком известки. Снаряды рвались, заставляя разбегаться выстроившихся легионеров. Танк обогнул площадь, давя гусеницами прижимавшихся к стенам солдат. Слышен был скрежет стали по камню. Обойдя площадь, танк двинулся дальше по улице. В конце ее его встретил организованный огонь франкистов. Они успели попрятаться в дома. Изо всех окон сверкали выстрелы. Матраи отчетливо слышал, как стучат по броне пули. Впереди появились марокканцы. Они пытались втащить пушку в ворота дома. Пушка застряла. Танк прибавил ходу, правою гусеницей наехал на марокканцев, на пушку - и двинулся дальше. Окраина деревни. Танк остановился. Матраи попытался в перископ рассмотреть, что делается между Каса дель Кампо и Умерой. Было похоже, что атака остановилась. Пехотных цепей не было видно, но разрывы франкистских снарядов ложились полукругом, огибая Умеру. Такою же размашистой дугой вспухали в воздухе пушистые дымки шрапнелей. Матраи склонился к уху танкиста: нужно окончательно парализовать резервы в Умере, чтобы не дать им контратаковать бригаду; нужно вернуться к бригаде и заставить подняться залегшие цепи. Бригада должна итти вперед, только вперед! Танкист развернулся и двинулся обратно по деревне тем же путем. Улица опустела. Мост