а Грачика. - А у вас есть еще уверенность в том, что вы распутаете дело Круминьша? - спросил он. Грачик оторопел: каким образом подобная мысль могла родиться у прокурора? Право, не сиди напротив него столь уважаемое лицо, Грачик рассмеялся бы! Но, по-видимому, Ян Валдемарович тут же сам пожалел о сказанном. Он попытался сгладить впечатление, обещав подумать над предложением Грачика. - Залинь нужен мне теперь же, - возразил Грачик. - Нам с ним необходимо побывать в Цесисе. - Мы перешлем его в Цесис, - ответил Крауш. Грачик едва не стукнул ребром ладони по столу прокурора, но вовремя сдержался: - Это не годится! Мы должны побывать там так, чтобы никто об этом не знал. Мы сами выберем время, сами туда доедем, как будет удобней. ...Грачику казалось, что найти в Цесисе дом, где жил Винд, не представится сложным делом. Если Мартын и не покажет дорогу, какою пришел в дом к Винду из-за того, что был в тот вечер пьян, то, может быть, вспомнит путь своего бегства оттуда на станцию. Однако на деле эта задача оказалась трудно выполнимой. Деревья облетели, вокруг домов не пестрели больше приметные цветники, и Залинь уверял, будто физиономия города изменилась, он его не узнает. Вторую ночь бродили они по Цесису, не приблизившись к цели. Проделывать же эту работу днем не представлялось возможным, чтобы не быть замеченными Винде. Цесисские работники предложили Грачику свой план обнаружения Винда: Залиню несколько раз появиться в столовой, где он познакомился с Виндом. Если Винд туда больше и не приходит, то, может быть, у него есть там знакомые. Не святым же духом он узнал о приходе Залиня в прошлый раз! Значит, появление Залиня будет отмечено. После этого Винд едва ли станет отсиживаться в своем убежище и поищет встречи с Залинем. А если вспугнутый Винд попробует скрыться, он будет взят. И вот верзила Залинь, дрожа от страха, явился в столовую. Раз, другой и третий он усаживался за столик и принюхивался к пище, боясь всего и всех, проглатывая для вида несколько кусков. С еще большим страхом он запивал их стаканом пива, которого в других обстоятельствах мог бы выпить целую бочку. Но Винд не появлялся. На помощь им пришла одна из официанток столовой. Она узнала Залиня и подошла к нему с вопросом, почему давно не видно его приятеля Винда. - Уж не заболел ли он опять? - спросила она. - Прошлый раз, когда он был болен, я дважды носила ему обед домой. Может быть, нужно сделать это и теперь? И тут, к удивлению и радости Грачика, нерастерявшийся Залинь ответил официантке: - О, я был бы вам очень благодарен! - Спросите заведующего, если он разрешит, я сейчас же и снесу, - сказала услужливая девушка. Через десять минут, сопровождаемая Залинем, девушка привела его к дому, все ставни которого были закрыты, и остановилась у крыльца: - Боже мой! Почему же вы держите его в темноте? - У него температура, и он не выносит света, - опять нашелся Залинь. Он взял у нее судок. - Через часок я сам принесу его, - и, щедро дав на чай, отпустил официантку. К разочарованию Грачика, дом оказался пустым. По показаниям соседей хозяева дома выехали на юг, пустив в дом какого-то рижанина. Кажется, этого рижанина действительно звали Винд. Вчера соседи мельком видели его выходящим из дома. Это было все, что удалось узнать Грачику. Собаки вились вокруг крыльца, бросались то в одну, то в другую сторону и возвращались. След Винда никуда не вел. - Опытный черт! - не выдержал агент, сопровождавший собак. - Сумел замести след. Если бы не сегодняшний дождь, мы, наверно, обнаружили бы и средство, которым он посыпал свои следы. Винд исчез. Грачику больше нечего было делать в Цесисе. Он велел взять билеты себе и Залиню на ближайший поезд до Риги. Таким поездом оказался таллинский. Открывалась приятная возможность проспать несколько часов в мягком вагоне после бесплодной ночной беготни по Цесису. 69. ПОКОЙНИКИ ВСТАЮТ, ЧТОБЫ ДЕЛАТЬ ДОКЛАДЫ - Здравствуйте, - крикнул буфетчик прошедшему мимо столовой и сделавшему вид, будто не узнает его, Винду. Впрочем, и самого-то Винда буфетчик узнал не сразу. Куда девалась борода, где усы соломенного цвета? Буфетчик уже повернулся было уйти с крыльца, где грелся на солнышке, когда Винд остановился и, обернувшись, вежливо приподнял шляпу. Его лицо выражало недоумение, и буфетчик понял, что обознался: этот человек был темным шатеном, а Винд - блондин, да еще какой блондин, словно его всего вымыли в молоке пополам с перекисью водорода. От смущения - черты незнакомца были все же схожи с чертами Винда - буфетчик рассмеялся. Несмотря на парадоксальность, этот защитный рефлекс очень распространен. Бывает, что, едва спасшись из-под колес проносящегося автомобиля, человек смущенно засмеется. Буфетчик не был исключением. Глядя на незнакомца, он улыбался: - А я ведь принял вас за Винда, - добродушно заявил он, - и собирался вам сказать, что к нам заходил Залинь... Вот как бывает на свете!.. Эдакое сходство!.. Уж вы извините. Буфетчик хотел еще крикнуть этому человеку, что Винду снова понесли обед, но вовремя сообразил, что случайному прохожему нет никакого дела до болезни и аппетита какого-то Винда и промолчал. Прохожий снова приподнял шляпу и молча поклонился. Он не спеша скрылся за домом. Буфетчик уже не мог видеть выражения его лица, когда, завернув за угол, прохожий остановился и, в третий раз сняв шляпу, отер пот со лба. Это был Квэп. Он уже со вчерашнего дня заметил на своей улице людей, слишком непринужденно прогуливавшихся мимо его дома. Квэп знал цену этому чересчур независимому виду прохожих. И что означало появление в Цесисе Залиня? Было оно связано с прогулками любопытных вокруг дома Винда, или парень действительно хотел с ним встретиться? Тут нужно было не семь, а семью семь раз отмерить, прежде чем на что-нибудь решиться. Прикидывая так и эдак, Квэп сделал вывод, что жизни в Цесисе пришел конец. Однако он не мог уехать, не завершив дело, однажды уже сорванное Залинем. Это дело, вновь тщательно продуманное и подготовленное, было залогом возможности оставаться в Советском Союзе, выполнить то, что ему поручено, и живым выбраться за пределы ненавистной страны. Зайдя на почту, Квэп купил листок бумаги и конверт. Несколько слов, которые он пошлет буфетчику с первым попавшимся мальчиком, убедят буфетчика и всех, кто к нему обратится, - будь то Залинь или кто иной, - в том, что послезавтра Квэп будет еще здесь. "Любезный товарищ, мне показалось, что я видел на улице Цесиса Мартына Залинь. Очень прошу вас, если оный Залинь зайдет в буфет, передать ему, что я непременно буду у вас послезавтра вечером - к ужину. Прошу Залиня ждать меня. Мне необходимо с ним переговорить". Подумав, размашисто подписал: "С коммунистическим почтением ваш покорный слуга Альберт Винд". Теперь всякий поверит тому, что до вечера указанного дня Винд останется в Цесисе. Кто догадается, что утром того дня он сядет в поезд и исчезнет, раз навсегда разделавшись с именем Винда. Нужно было передохнуть, прийти в себя и отправиться за Соллем - преемником Залиня по роли, которую тому предстояло сыграть в жизни Квэпа. Квэп пошел в городской сад и сел на скамью. У него не было больше дома, где можно провести ночь. Глупо, отвратительно глупо! Безрадостность подобной перспективы могло искупить только то, что это, вероятно, последнее испытание, на последнем этапе его пребывания в Советском Союзе. Больше он не позволит себе свалять дурака - браться за выполнение того, что могут делать другие. Инга Селга уже на пути в Советский Союз, об этом написано в газетах. Она и примет на себя всю тяжесть дальнейшей работы. При этой мысли Квэп поднял брови и рассмеялся: какую мину состроили бы господа из советских редакций, если бы знали, что сообщение о "добровольном переходе" Инги Селга предназначено ему, Арвиду Квэпу, и что эта особа едет сюда вовсе не потому, что ее обуяла любовь к советскому отечеству, а потому, что ей приказано поступить в его, Квэпа, распоряжение для самой широкой диверсии, какая задумывалась за последние годы. К завтрашней ночи он должен убраться отсюда - задание, полученное от Шилде, подготовлено. Готовы взрыватели, заряды ждут в Риге. Ян Петрович Мутный получит добрый совет укрепить собственное положение в промысловой кооперации патриотическим мероприятием: объединение артелей по ремонту часов должно сделать подарок новому стадиону латвийской столицы - замечательные часы. Эти усовершенствованные приборы, установленные на колоннах под трибунами, будут показывать публике не только время, но и счет прошедших игр и число забитых мячей. Если бы не приезд Залиня и не подозрительные любопытные вокруг дома, Квэп мог бы удовлетворенно потереть руки. А вместо того он вынужден торчать на скамье, где назначено свидание с Соллем. Он взглянул на часы: до прихода Солля оставалось еще не меньше получаса. Квэп не допускал мысли, что Солль может не прийти или предпринять что-нибудь, подобное бунту Залиня. На этот раз Квэп применил совсем иной метод действий: он не запирал Солля в доме, даже не стеснял его в хождении по городу, пока у Солля не начала отрастать борода. Квэп полагался на то, что в отличие от Залиня у Солля было чистое прошлое. Солль был тихоня, которого легко удалось завербовать пустопорожними обещаниями. Наконец, - и это было очень важным в глазах Квэпа обстоятельством, - Солль был эстонец. У него не было тут ни близких, ни знакомых, и Солль достаточно плохо знал латышский язык. Если бы не радио, бросавшее в тишину парка свои каркающие вопли, ничто не мешало бы размышлениям Квэпа. Но его натянутые нервы болезненно реагировали на этот несносный шум, и, помимо собственной воли, он отметил в очередном припадке красноречия репродуктора знакомое имя Лаймы Зведрис. Поднял голову и настороженно прислушался. Из репродуктора доносился подчеркнуто бодрый голос диктора, нимало не схожий с голосом девушки из Краславы. Да и впрямь, совсем уж глупо вообразить, будто может заговорить покойница! Вот что могут наделать нервы! И все же хрип диктора заставил Квэпа заерзать на месте: "Передаем слово Лайме Зведрис". Колючий холод пробежал по спине Квэпа, колени задрожали отвратительной расслабленностью, которая хорошо знакома трусам. Квэп с трудом заставил себя не вскочить со скамьи и не броситься, куда глаза глядят. Усиленный репродуктором голос убитой им Лаймы Зведрис гремел гласом архангела. С разных концов парка доносилось уже не эхо, а голоса второй, третьей и пятой Лайм. Между тем Лайма Зведрис говорила о том, как она изучила опыт работы колхоза "Саркана Звайгзне" и как собирается передать этот опыт своим товарищам в Краславском колхозе. Она выздоровела, снова работает бригадиром, и ее доярки дают обязательство, освоив опыт доярок "Саркана Звайгзне", увеличить удой на двадцать процентов. Во всем этом не было ничего страшного. И вместе с тем каждое слово девушки впивалось в мозг Квэпа раскаленной иглой. Скоро ее слова перестали помещаться в его голове. Он слышал только ее тысячеголосый глас, все бивший и бивший его по распухшей голове. Вероятно, Квэп убежал бы от этого страшного места, если бы его не окликнул Солль. Квэп растерянно оглянулся, и только вид собственного костюма на плечах эстонца и широкое лицо, такое схожее с тем, что Квэп ежедневно видел в зеркале, когда брился, заставили его остановиться и протянуть Соллю дрожащую потную руку: милый Солль, он был заложником его безопасности; один только Солль мог обеспечить Квэпу жизнь и возможность бежать из СССР. Он заботливо усадил Солля на скамейку: - Вот тебе денежки, - сказал он так, словно уговаривал ребенка, - сейчас же иди, дружок мой, на вокзал и возьми билетики. Два билетика до Риги... - И уже двинувшемуся было Соллю: - возьми мне мягкое, а себе жесткое местечко. Слышишь? Ты понял меня, дружок: в разных вагончиках... Смотри, не перепутай, дружок. Он действительно думал, что так будет лучше: в мягком вагоне меньше народу, меньше глаз, меньше ушей. К тому же мягкий вагон есть только в таллинском поезде - меньше шансов попасть на глаза цесисцам, набивающимся в свой цесисский поезд, как сельди в бочку. А уж разные вагоны - это разумеется: пассажиры не должны видеть их вместе... Само собой разумеется: не два Квэпа в одном вагоне! Никому в Цесисе больше нельзя показаться. Голос Лаймы, наверно, заставил всех и каждого сказать: "Ага, значит, девочка жива? Интересно послушать, что она может сказать о происшествии в Алуксне". И садовая скамейка была слишком ненадежным убежищем для человека, которым, наверно, уже интересуется весь Цесис! Как хорошо было бы, если бы он обладал силою гипнотизера. Он приказал бы Соллю явиться в милицию и заявить, что он и есть Винд-Строд, добровольно сдающийся советским властям. Не зря же Квэп старался сделать этого эстонца похожим на самого себя!.. В милиции от Солля не могли бы добиться ничего, кроме того, что внушил бы ему Квэп, а сам Квэп тем временем... Он поймал себя на этих мечтах и рассердился. Теперь следовало думать только о том, чтобы довести до конца дело с Соллем. Это было самым важным, от этого зависело все остальное. 70. ПРОКЛЯТОЕ БОЛОТО С тех пор как люди пользуются поездами, бытует убеждение, будто железные ящики, поставленные на колеса, грохочущие и вздрагивающие на каждом стыке рельсов, бросающие пассажиров из стороны в сторону на всех неровностях пути; коробки, набитые сверху донизу чужими друг другу людьми; коробки со скамейками более узкими, короткими и жесткими, нежели домашние постели большинства едущих; коробки, в окна которых летом врываются клубы удушливого дыма, зимой - морозный сквозняк - будто эти несущиеся в пространство ночлежки - приятнейшее место для сна. Сколько раз уже Грачик убеждался в порочности ходячего заблуждения, будто в поезде хорошо спится, и все-таки, всякий раз садясь в поезд, он тоже повторял: "Вот высплюсь". Нынешнее путешествие не было исключением. Залинь услужливо откупорил бутылки - одну с лимонадом, две с пивом - и предложил Грачику подкрепиться бутербродами. Залинь выпил свое пиво и отправился в жесткий вагон, чтобы "мало-мало добрать", а Грачик, напрасно проворочавшись полчаса с боку на бок, принялся за книгу. Но вагон был тряский, и книгу пришлось отложить. Оказалось, приятно пройтись по платформе ближайшего разъезда - Арайши. Дорога была одноколейная, разъезды маленькие, уютные, остановки длинные. Грачик постоял возле паровоза, прошелся вдоль поезда, поинтересовался выставкой газетного киоска - использовал все, что могло развлечь во время прогулки, и после свистка кондуктора вернулся в свой вагон. На свободном нижнем диване устраивался новый пассажир. Он приветливо поклонился Грачику и с видом, говорившим, будто по первому требованию Грачика готов покинуть купе, спросил: - Ничего не имеете? Но мысли Грачика были слишком далеко, чтобы обращать внимание на любезности случайного попутчика. Поражение в Цесисе заставляло Грачика уже не в первый раз шаг за шагом перебирать свой путь там и искать ошибку, приведшую к неудаче. Его взгляд равнодушно скользил по внешности соседа, разложившего на столике обильный завтрак. Две большие булки были нарезаны толстыми ломтями, так же накромсана колбаса. Пассажир запихивал все это в рот большими кусками. Было видно, как куски перекатываются со стороны на сторону за его толстыми небритыми щеками и непрожеванные проходят горло. Время от времени он с жадностью отхлебывал из бутылки несколько глотков пива. Всякий раз, как он отрывал горлышко бутылки от губ, несколько капель стекало по его мясистому широкому подбородку, и он небрежно утирал их тыльной стороной руки - большой, мясистой, покрытой веснушками. Мысль о несоответствии этих веснушек цвету волос пассажира, невольно пришла Грачику: волосы были темно-каштановые, они прямыми прядями спадали на лоб и уши. У них был такой вид, словно уж бог весть как давно их не касалось мыло. Такой же неопрятный вид был у ногтей соседа - широких, плоских, с темными каемками по краям. Платье соседа вполне соответствовало его внешности: помятое, словно его обладатель спал не раздеваясь, оно казалось еще более грязным. Закончив завтрак, сосед сгреб со стола крошки в горсть и высыпал в рот. Прежде чем выбросить колбасные шкурки, обсосал их. Потом взял за горлышко бутылку и поглядел на свет. В ней оставалось пиво - совсем немножко, может быть, всего один глоток. Он поболтал эти остатки и, запрокинув голову, вылил себе в рот. При этом губы его вытянулись и стали похожи на разинутый рот огромной рыбы. Если бы впоследствии кто-нибудь сказал Грачику, что он наблюдал за всеми этими манипуляциями, Грачик решительно запротестовал бы. Ему казалось, что этого не могло быть уже по одному тому, что все в новом пассажире внушало ему антипатию. Толстые, плотоядные губы, дряблые щеки, подрагивающие при толчках вагона подобно желто-розовому студню. Даже нос - (большой, мясистый, похожий на картофелину с потрескавшейся кожурой, так много было на нем темных жилок, - и тот казался Грачику особенно неприятным. И тем не менее, вспоминая потом эту встречу, Грачик мог описать каждую деталь в костюме и внешности соседа и рассказать все, что тот делал, во всяком случае до того момента, когда сосед, запрокинув голову, допил пиво. Вид грязного шарфа, обмотанного вокруг шеи незнакомца, показался Грачику особенно отвратительным. Он встал и вышел из купе. Стоя в коридоре, он слышал, как на пол один за другим упали ботинки пассажира. Вероятно, пассажир лег. Это окончательно отбило у Грачика желание оставаться в купе. На первой же остановке он опять вышел на платформу, а когда вернулся в вагон, соседа в купе не было. Грачик снова взял было книгу, но читать не пришлось: в дверях появился Залинь. Его вид говорил о крайнем возбуждении. Прежде чем заговорить, Мартын затворил за собою дверь. - Винд прошел через мой вагон, - выговорил он так, словно видел привидение. И тут, сам не зная почему, Грачик сразу понял, что речь идет о человеке, сидевшем в его купе. - Он вас видел? - быстро спросил он. Залинь пожал плечами, как бы в сомнении, но Грачику было ясно: парень попался-таки на глаза Винду. - Он не должен от нас уйти, - сказал Грачик, перекладывая пистолет из заднего кармана в пиджак. Грачик быстро шел впереди неохотно следовавшего за ним Залиня. Прежде чем они миновали половину второго жесткого вагона, Грачик почувствовал, как кто-то сильно толкнул его в спину, и он, вытянув руки, полетел вперед по проходу. Следом за ним с такой же стремительностью несся Залинь. Падали с верхних полок пассажиры, гремели летевшие с сеток чемоданы, звенела разбивающаяся посуда. И, хотя эта внезапная остановка могла иметь тысячу причин, Грачик сразу решил, что она связана с тем, кого он ищет. Залинь, упавший сзади на Грачика, так придавил его своим большим телом, что пришлось ждать, пока Мартын поднялся на ноги. Тогда Грачик вскочил и бросился к выходу. Он перепрыгивал через барахтавшихся людей, через груды вещей. "Квэп"! - вот все, о чем он думал. - Туда, туда! - крикнул он Залиню, показывая в сторону, противоположную той, с которой сам спрыгивал на насыпь. Его взгляд искал грузную фигуру соседа, бегущего прочь от поезда. Но под насыпью никого не было. Вместо того, несколько человек бежали по бокам насыпи в сторону, обратную движению поезда. Грачик побежал туда же. Исковерканный труп человека, по которому прошло несколько вагонов, лежал на путях. Родная мать была бы бессильна его опознать. Грачик разглядел яркую полоску того самого синего в красную горошину шарфа, который видел на соседе по купе. Он опустился на колени и, не обращая внимания на протесты кондукторов, быстро обшарил карманы убитого. В руках Грачика оказались две паспортные книжки. В них имена: "Антон Строд", "Альберт Винд", Значит с Квэпом покончено!.. Тут он услышал крик со стороны леска, расположенного вдоль железнодорожной насыпи. Глянув туда, он увидел Залиня. Парень бежал к лесу. Грачик прыгнул с высокой насыпи и тотчас очутился по пояс в болоте. Пока он барахтался, Залинь уже вылез из болота и был возле опушки. Грачик увидел в его вытянутой руке пистолет. Когда Грачик почувствовал наконец под ногами твердую землю и что было сил побежал следом за Залинем, со стороны леса раздались один за другим два выстрела. Еще одно усилие - и Грачик был на опушке. Навстречу ему шел Залинь. Поймав взгляд Грачика, обращенный на его руку, Мартын тоже посмотрел на зажатый в своей руке пистолет. Он смущенно улыбнулся и протянул оружие Грачику. - Ушел... - виновато проговорил Залинь. - Винд... - Винд убит, - и Грачик указал на группу людей, столпившихся вокруг трупа. - Что же, по-вашему, я стрелял в убегающего покойника? - с обидой буркнул Залинь. - Это был Винд. И я попал, клянусь вам! Попал ему в спину. - Винд убит, - повторил Грачик. - Нет, он ушел... Проклятое болото!.. 71. СОВЕСТЬ СИЛСА Рабочие комбината встретили возвращение Силса более чем сдержанно. Он понимал: иначе не могло и быть. Начать с того, что с его бегством в Эстонию совпала крупная авария и не где-нибудь, а именно на сетке. Совпадение было случайностью, но оно плохо выглядело. Силс не обиделся, когда вместо прежней работы в цехе ему дали работу рядового электромонтера. Грачик, наблюдавший за жизнью Силса, видел, как нелегко ему в атмосфере отчуждения, и ясно представлял себе, как осложнится еще положение, когда в С. появится Инга. Из-за Силса ей придется испытать на себе все неприятности изолированности, которых в свое время не испытали сами Силс и Круминьш. Это не будет на пользу движению, одной из первых ласточек которого явилась Инга. Тень его проступка падет на Ингу, и сердце ее вместо того, чтобы раскрыться, может застыть. То, что Грачик находил Силсу десяток извинений, не облегчало положения, удар оставался ударом. Его нужно было поправлять. Таково было укорененное в Грачике Кручининым понимание воспитательных и политических задач его службы: ведомственные шоры не закрывали Грачику широких горизонтов жизни. За время общения с Кручининым Грачику пришлось изучить большую порцию юридической литературы. Он прочел и много воспоминаний деятелей правосудия и адвокатуры двух столетий. Перед ним прошла галерея людей старых поколений с различными взглядами, разного воспитания, стоящих на разных ступенях социальной и иерархической лестницы. Но лишь у немногих он отметил то, что можно бы назвать служением идее. В прошлом личности вроде Кони были алмазами, затерянными в пучине болота, готового ползти в направлении наименьшего сопротивления и наибольших доходов. Грачик покривил бы душой, если бы в угоду формуле благополучия стал утверждать, будто и сейчас все обстояло как нельзя лучше, будто ряды его профессии пополнялись только героями с кристальными душами. Он лучше многих знал, сколько есть чиновников, равнодушных к тому, что делается за рамками "вверенной" им должности; сколько есть ведомственно патриотичных, но государственно ограниченных людей, для которых беда начинается только там, где происходит нарушение писаных параграфов. Грачик с отвращением слушал довольных собою и жизнью бюрократов, равнодушно глядевших на расточительство и формализм, если это прямо не запрещено предписаниями высших властей. Грачик удивлялся прокурорам, полагавшим будто их функции - взять за жабры нарушителя любых норм, но не их долг сигнализировать об ошибочности самих по себе норм. Равнодушие к зародышу безобразия, хотя бы этот зародыш содержался в самых "законных" положениях, было противно Грачику. Были люди, называвшие себя друзьями Грачика и советовавшие ему покончить с этой "опасной" точкой зрения. Они считали более правильным смотреть на жизнь с позиций параграфов. Оправданием такого рода советчикам служило железное правило: законы и циркуляры пишутся наверху. А "верх" не ошибается. И не дело внизу спорить с тем, что пришло с горы. Закон не обязывал Грачика интересоваться судьбою подследственного или свидетеля после того, как тот вышел из его кабинета. Закон не вменял Грачику в долг воздействие на судьбу "перемещенных", раскрывшуюся перед ним на примере одного из них. И некоторые коллеги Грачика попросту улыбнулись бы химерической мечте изменить судьбу послевоенной эмиграции силами маленького работника органов расследования. Завет "толците, и отверзится вам" было неприлично переводить на советское правописание уже по одному тому, что этот завет был записан по церковно-славянски. Поэтому он оставался за переплетом кодекса поведения. А Грачик именно решил толкать, пока не отворится. Начать приходилось со смехотворно малого, с одного из тысяч - с Силса. - Опять твой Силс? - проворчал Кручинин, когда Грачик рассказал ему о своем намерении вплотную заняться судьбой Силса. - Опять вера в человека и прочее?.. Но скепсис Кручинина не смутил Грачика. Он знал, что вся эта суровость, насмешливость и недоверие - лишь форма испытания меры собственной убежденности Грачика в том, что он делал. Поэтому он с уверенностью сказал: - Душевные качества Силса - один из элементов общественной функции, какая теперь на нем лежит. Люди на комбинате должны проявить максимум терпения, максимум мягкости и доверия... - Ты неисправимо прекраснодушен, Грач, - Кручинин сокрушенно покачал головой. - Чего ты хочешь?.. Изо дня в день, устно и в печати, в литературе, в кино и в театре мы требуем от людей бдительности, мы вооружаем их против тех, кто держит камень за пазухой. А ты их разоружаешь: доверчивость враг бдительности. - Доверчивость не синоним доверия, джан. - Доверие тому, кто его нарушил, - не слишком ли это? Я не верю твоему Силсу. Глядя на вещи без сантиментов, мы должны признать, что к нам засылались не лучшие из числа "перемещенных". - Разве они виноваты в том, что стали тем, чем их сделали? - горячо возразил Грачик. - Я их и не виню - только констатирую: - их делали нашими врагами. А по теории почтеннейшего дона Базилио, если очень стараться, то кое-что всегда выходит, когда дело касается подлости. Таким образом, хотят они того или нет, выгодно нам это или нет, но те, кто падал к нам с неба при помощи иноземных парашютов, - не лучшая часть человечества, в том числе "перемещенного" человечества. А я не принадлежу к числу людей, воображающих, будто достаточно бросить благие семена в душу человеческую, как тотчас взойдут цветы благолепия. Дело не только, а может быть, и не столько в семенах, сколько в душе. В такой душе, как, скажем, душа Квэпа, не вырастет ничего пристойного, чем и сколько ее ни удобряй, ни обсеменяй. - Силс - не Квэп! - сердито заявил Грачик. - Но он его порождение. А ты нет, нет, да и глупеешь... Ну, ну, не обижайся, я не то хотел сказать. Просто: наивность, когда она не в шутку, тебе не к лицу. - Вы предпочитаете цинизм? - исподлобья глядя на Кручинина, спросил Грачик. При этом его обезображенное лицо приобрело почти свирепое выражение. Кручинин еще не привык к этой новой внешности молодого друга, и всякий раз, когда слишком пристально смотрел на Грачика, ему начинало казаться, что тот прочтет в его глазах сострадание. А это меньше всего подходило бы к их отношениям. Поэтому Кручинин часто становился теперь сух там, где прежде этого не произошло бы. Быть может, поэтому чаще, чем в прошлом, его голос звучал насмешливо. Вот и сейчас он довольно жестко сказал: - Я и не жду от тебя объяснения. Мне достаточно факта существования удивительной аномалии. Обычно чем больше удаление от предмета, тем он кажется меньше. Чем ближе к нему наш глаз, тем больше предмет. Из-за зайца можно не увидеть слона, из-за спичечной коробки - горизонта. А с человеком - наоборот. Чем мы от него дальше, тем он больше, а по мере приближения к нему, становится все меньше. Стоит сблизиться с ним так, что видишь каждую его черту - и его величие редко сохраняет свою внушительность. - Где мой славный, добрый, любящий людей Нил Платонович?! - Не огорчайся, - добродушно заявил Кручинин. - Ежели того требует польза дела, готов несколько поступиться своим принципиальным недоверием. И хотя очень хорошо вижу твоего Силса, готов сделать вид, будто верю... даже ему. - В этом деле очень многое будет зависеть от Инги Селга. Кручинин неопределенно усмехнулся и несколько мгновений молча глядел на Грачика. - А ты уверен в том, что эта особа... - Он не договорил. Грачик боялся поверить тому, что могло скрываться за этой недоговоренностью: - Вы на самом деле допускаете, что она?.. Ему тоже не нужно было договаривать, чтобы Кручинин его понял. - Видишь ли, - подумав, ответил Кручинин. - Я не думаю, что те, там, - безнадежные дураки. Они подлецы, а подлость почти всегда порождает ошибки. Но только тот, кто самоупоенно не видит собственной глупости, не замечает или, вернее говоря, не хочет признать за врагом права на ум. Так легче свои ошибки и поражения выставлять не в качестве последствия собственной глупости, а как результат коварства и подлости врага. А подлость тоже ведь может быть умной. Хотя этот ум и негативен - он остается умом, а не глупостью... Когда мне говорят, что Инге Селга "удалось бежать"... Не договорив, он сделал движение рукой, выражающее сомнение. - Вывод, джан, вывод! - нетерпеливо потребовал Грачик. - А ты сам не хочешь его сделать? - Если она бежала, значит, они... ничего не имели против ее бегства? - словно через силу выговорил Грачик. - И может быть, даже имели кое-какие "за". - Вы сами предостерегали меня от шпиономании, - вспылил Грачик. - Шпиономания и критическое отношение к людям - не одно и то же, старина. Одно - признак болезни психики, второе - признак ее устойчивости. 72. ОПЯТЬ РУКА ПАЛАЧА Когда Грачик рассказал о происшествии с падением человека под колеса поезда между Цесисом и Ригой, точнее - на перегоне Арайши - Игрики, Кручинин с неподдельным удовольствием воскликнул: - Преступник получил то, что ему причиталось. Палач казнил сам себя. - Вы имеете в виду Квэпа? - спросил удивленный Грачик. - А кого же еще? Или тебе мало двух паспортов на одного? Грачик пытался и на этот раз уловить в голосе Кручинина иронию - ее не было. Неужели старый волк верит тому, что под колесами вагона оказался Квэп? Ведь такая важная примета Квэпа, указанная портным Йевиньшем, как татуировка на груди, отсутствовала у погибшего. А судить о том, имелся ли на его шее характерный шрам от пореза жестянкой, не было возможности: колеса поезда сделали свое дело - привели тело в состояние полной неузнаваемости. Если бы даже татуировка и была искусно сведена преступником, то рентгеноскопия обнаружила бы ее следы в нижних слоях кожного покрова. - А где уверенность, что не существует средства избавлять агентов от старой татуировки, - спокойно возразил Кручинин. - Парадоксальный факт: те, кому не хочется иметь никаких примет, оказываются татуированными и подчас весьма фривольным образом. Понятно, что не одна голова поработала над тем, как бы от этих знаков избавиться. Они одинаково неудобны как шпионам, так и обыкновенным гангстерам. - Кручинин снисходительно похлопал Грачика по плечу. Но от этого Грачику только вдвое больше захотелось доказать, что человек под поездом - не Квэп. - Квэп блондин, светлый блондин, с усами соломенного цвета, а убитый - не блондин. - У него светлые волосы, - сказал Кручинин, - посмотри протокол. - Протокол составлен на месте, а потом когда волосы, как обычно у покойников, несколько отрасли, обнаружилось, что от корней пошли вовсе не светлые, а совсем темные волосы, - возразил Грачик, довольный тем, что может поймать Кручинина хоть на какой-нибудь неточности. - Убитый красился перекисью водорода. - Вот как? - с неудовольствием сказал Кручинин. Он готов был поверить в правоту Грачика, но из педагогических соображений не хотел это показать. Нужно было выставить Грачику все возможные возражения, чтобы заставить его укрепить свои доводы. - Кто тебе сказал, что и Квэп не красил волосы? Или Йевиньш бывал вместе с ним у парикмахера? - Не один же Йевиньш видел Квэпа блондина. - Правильно, Квэп едва ли выходил на плац, чтобы объявить о том, что он фальшивый блондин. - А зачем Квэпу шатену становиться блондином? - недоумевал Грачик. - Ты можешь дать ответ на вопрос: зачем тысячам женщин прекрасные темные волосы, данные природой, превращать в безобразную паклю при помощи той же перекиси? На подобные вопросы нет здравых ответов. Квэп хотел быть блондином. Вот и все. Твой довод с потемнением волос трупа у корней, как доказательство того, что это не Квэп, - для меня не убедителен. - Допустим... допустим... - неуверенно проговорил Грачик. Кручинин, пользуясь его заминкой, беспощадно продолжал свое: - И, наконец, Квэп был косолап. - И когда Грачик подтвердил его молчаливым кивком головы: - А у этого трупа судебно-медицинская экспертиза тоже обнаружила косолапость правой стопы, - заключил Кручинин. - Косолапость правой стопы?.. - машинально повторил за ним Грачик... - да, да, конечно, косолапость правой стопы... На этом закончился разговор: Грачик, казалось, сдался. Но при словах Кручинина о косолапости убитого человека на правую ногу, ему пришло на память, что левая нога пострадавшего была исковеркана колесами и врачи не могли установить, не страдал ли обладатель косолапостью на обе ноги? Возможная косолапость убитого на обе ноги стала навязчивой идеей Грачика. Он уже не видел впереди покоя, пока не узнает, была ли косолапость правой ноги удачным совпадением, которого может быть нарочно искал Квэп, или она вовсе и не была доказательством, так как убитый страдал общей косолапостью. Грачик принялся за исследование этого вопроса: разыскал обувь убитого и, не побрезговав надеть его ботинки, попробовал пройтись в них, разным манером выворачивая ноги. Он тщательно изучил, какого рода снашивание подметок и каблуков при этом происходит. Таким образом он установил, что характер износа у обоих ботинок убитого один и тот же вследствие косолапости на обе ноги. Это открытие разбивало доводы Кручинина. Но Грачик не решился говорить об этом открытии, прежде чем оно не было подтверждено экспертизой. Зато тогда-то он поспешил к Кручинину и с видом победителя предъявил ему протокол экспертов, не заикнувшись о том, что предварительно проделал всю работу сам. Кручинин как ни в чем не бывало сказал: - Ну что же, они правильно сделали, что произвели такое исследование. Когда собрано все вместе: отсутствие татуировки, искусственная окраска волос, двойная косолапость, я, согласен: погиб не Квэп. Но тогда я спрашиваю: кто? - Выясним и это, - уверенно ответил Грачик, делая вид, будто его не задевает равнодушие, с каким Кручинин принял то, что самому ему казалось важнейшим звеном в расследовании дела. - Погибший под поездом - не Строд в не Винд. Ни с одним из этих паспортов больше не скрывается преступник. Я вижу, как ему хотелось избавиться от этих имен, от самого себя! - Грачик со страстью выговорил последние слова. - А разве не вы твердили мне, что преступник, начинающий бояться своего собственного "я", может считать себя пойманным? - А как обстоит дело с твоим вторым протеже - с Залинем? - ни с того ни с сего спросил Кручинин. - Ты выяснил, каким образом у него очутился пистолет? - Пистолет был у него спрятан в саду в Цесисе. В прошлый раз, когда Залинь оттуда так поспешно бежал, он не успел его забрать и взял на этот раз. - Чтобы совершить еще какую-нибудь гадость? - скептически проговорил Кручинин. - Он говорит, что пистолет не был ему нужен, - с живостью отозвался Грачик. - "Жаль было бросить "хорошую штуку". - И этой "хорошей штукой" он угрожал бы первому, кто стал бы ему поперек пути. - Он уверяет, что собирался принести его мне или просто выкинуть по приезде в Ригу. - Жаль бросить в Цесисе, но не жаль выкинуть в Риге. Логично! А что ты ему на это ответил? - Попросил не болтать глупостей. - Хоть один умный ответ! - Да ведь не это же главное... - оправдываясь, ответил Грачик. - Важно, что увидев убегающего Винда и погнавшись за ним с пистолетом, Залинь понимал, что ему не миновать ответственности. И все-таки... - Герой? - Он так и говорит: решил ответить по 182-й, но не упустить Винда. - Ишь ты, и статью знает!.. А насчет "не упустить" странновато: молодой парень, а не угнался за этой дрянью Квэпом. - У Квэпа был большой фор - настойчиво защищал свое Грачик. - Нам обоим пришлось пробираться болотом, а Квэп бежал по сухому. И все-таки Мартын клянется, что не промахнулся. Если это так, то мы рано или поздно отыщем раненого. Лечебные учреждения Риги и все практикующие врачи предупреждены. - А кто сказал, что Квэп явится в Ригу? - Непременно явится! - убежденно мотнул головою Грачик. - Тут легче всего скрыться, а он вынужден искать теперь наиболее верных путей спасения. - И развивая линию своих размышлений: - Пуля пистолета, из которого стрелял Залинь, очень интересна: медная оболочка с усеченным конусом; оригинальный способ крепления к гильзе. Снимок с пули разослан всюду. Любой врач, который извлечет такую пулю из спины пациента, узнает ее. А как только мы ее получим, будет проще простого доказать, что она выпущена из пистолета Залиня. И сам пистолет тоже необычен, - оживленно продолжал Грачик, - характерная особенность: номер выбит на внутренней поверхности патронника - при выстреле на гильзе отпечатывается номер оружия, Каждая выстреленная гильза получает паспорт. - Это, конечно, занятно, - согласился Кручинин, - но в спине Квэпа может сидеть только пуля, а не гильза. Значит, номер тут ни при чем. Но и впрямь интересный пистолет. - И нельзя было понять, действительно Кручинин заинтересован или смеется над Грачиком. - Интересно это или нет, - начиная обижаться, отозвался Грачик, - а у меня в руках важнейшее обстоятельство: Строд - это Винд, Винд - это Квэп, Квэп - бывший палач, а бывший палач - убийца Круминьша. - Кручинин внимательно следил за лицом Грачика, пока тот говорил: да, его экзаменующемуся ученику достался трудный билет. Но Грачик тоже не принадлежал к ученикам, которые легко дают себя сбить: - Мы разыскали-таки дом, где жил Винд. В этом нам помогли сами жители. При обыске обнаружено кое-что ценное. - Наверно, деньги? - Да, да, и деньги в разной валюте. Немаловажное обстоятельство, работающее на меня: получить поддержку из-за рубежа ему больше не удастся, надо искать деньги здесь у нас. Это куда сложнее. Но важнее другая находка: тонкая прочная веревка, такого же характера, как та, на которой был повешен Круминьш. Очень удобна для завязывания узлов. - Может быть и от одного куска? - в сомнении спросил Кручинин. - О, нет, - поспешил ответить Грачик. - Куплена в самом Цесисе. Мы нашли лавку. Но дело не в этом, а в том, что на ней оказалась отлично вывязанная, заранее приготовленная удавка - возможно та, которую Квэп-Винд собирался накинуть на шею погибшему... - Грачик сделал паузу, желая заинтересовать слушателя. - Узел на удавке завязан теми же руками, что на шее Круминьша и на пакете в колодце, - руками профессионального палача. Это - "узел Квэпа". 73. ДУРНО ВОСПИТАННЫЙ УЧЕНИК По установившемуся между друзьями неписанному соглашению на время обеда все деловые разговоры