адях. Перед тем как лечь спать, я хотел еще раз проверить, хорошо ли стреножены вожаки табуна, но устал и поленился идти на пастбище. Как только рассвело, я потихоньку встал, оделся и пошел посмотреть на лошадей. Идти мне пришлось пешком, потому что весь наш табун мы выгнали на пастбище. Отец не видел необходимости привязывать лошадей к колышкам перед вигвамом, так как каждую ночь большебрюхие посылают отряд юношей, на обязанности которых лежало караулить табуны и предупреждать о приближении неприятельских отрядов. Я внимательно осмотрел долину реки и поднялся на равнину, где паслись табуны, принадлежавшие большебрюхим, но нигде не видно было наших лошадей. ГЛАВА ПЯТАЯ Взошло солнце, а я, потеряв надежду найти наш табун, вернулся в лагерь. - Лошади наши пропали! Кто-то угнал наших лошадей! - крикнул я, вбегая в вигвам. - Никто не мог их угнать. Просто-напросто ты их не нашел, сынок, - спокойно отозвался отец. - Если бы они пропали, то вместе с ними были бы уведены и табуны большебрюхих, и в лагере поднялась бы тревога. А сейчас все спокойно. Ты ошибся, сынок. Отдохни, поешь, а потом мы с тобой отыщем табун. В эту минуту Короткий Лук вышел из своего вигвама и стал выкрикивать имена воинов, которых он приглашал на пир. И первое имя было имя моего отца. Отец побежал к реке, умылся, расчесал и заплел волосы в косы, натер лицо и руки священной красно-бурой краской и отправился в вигвам Короткого Лука. Как только он ушел, мать спросила меня: - Уверен ли ты, что наших лошадей украли? - Совершенно уверен, - ответил я. - Я их искал в лесу, у реки, я поднимался на равнину. Их нигде нет. Я знаю, что враги их угнали. Мать вздрогнула. - Ну, что ж! Я этого ждала, - задумчиво проговорила она. - Не видать нам счастья, пока Одинокий Бизон не вернется к пикуни. Если бы жили мы в лагере пикуни, лошади наши остались бы целы. Сестра заплакала. Лошадей - и особенно маленьких жеребят - она любила больше, чем своих кукол. Между тем в вигваме Короткого Лука Черный Кролик объявил, что ассинибуан и жена его скрылись. Ушли они тайком среди ночи и унесли все свое имущество, свои седла и лассо. Услышав это, отец воскликнул: - Мой сын прав! Сегодня утром он нигде не мог найти наших лошадей и решил, что их украли, а я ему не поверил. Да, лошадей украли, их увел этот ассинибуан! - Сейчас мы узнаем, украдены они или нет, - сказал Короткий Лук. И он приказал лагерному глашатаю созвать юношей и отправить их на поиски нашего табуна. Пир продолжался, но отец ничего не мог есть. Старуха, мать Короткого Лука, заглянула в наш вигвам и сообщила нам, что ассинибуан со своей женой покинул лагерь, а отец мой думает, что он-то и угнал наш табун. Мы с матерью разделяли опасения отца и не ошиблись. Вскоре вернулись юноши, посланные на разведку, и объявили, что лошадей наших не нашли, но видели следы их в траве, ведущие к низовьям реки. Как выяснилось впоследствии, один из ночных сторожей видел ассинибуана, бродившего ночью среди табунов. Думая, что он входит в караульный отряд, сторож не обратил на него внимания и ничего ему не сказал. После недолгого совещания отец мой и Короткий Лук решили, что преследовать ассинибуана не стоит, так как он успел ускакать далеко от лагеря. Теперь нужно было узнать, где находится его племя, а затем попытаться увести лошадей. - Да, так я и сделаю, - сказал отец. - Все равно я должен был идти за своей трубкой в лагерь ассинибуанов. Кто из молодых воинов пойдет со мной? - Брат, тебе придется идти одному, - ответил Короткий Лук. - Прошлым летом мы заключили мир с ассинибуанами и не можем его нарушить. Отцу это не понравилось. Большебрюхие пользовались покровительством наших трех племен - пикуни, черноногих и крови - и без нашего согласия не имели права заключать мир с нашими врагами. Отец пожаловался на это матери. - Верно, - сказала она ему. - Но тебя это не касается: ведь ты теперь не пикуни. Эти слова задели отца. Он не ответил ни слова и долго молчал. Наконец приказал он моей матери приготовить запасную пару мокасинов: решил он отправиться в путь этой же ночью и отыскать лагерь ассинибуанов. В то время большебрюхие находились в долине Молочной реки. Днем отец еще раз заглянул в вигвам Короткого Лука и долго с ним беседовал. Вождь обещал ему заботиться о нас, пока он не вернется. После полудня отец отправился в священный "вигвам для потенья", чтобы очиститься перед дальней дорогой. Когда зашло солнце, взял он свое ружье и сверток с сушеным мясом, военным убором, веревками и запасными мокасинами и распрощался с нами. Мать и сестра смотрели ему вслед и плакали. У нас осталось три лошади - подарок Короткого Лука. Мать ездила в лес за дровами, а я охотился. Хотя я был еще мальчиком, но на мне лежала обязанность кормить семью. В лагере большебрюхих у меня было много сверстников-друзей; особенно привязался я к трем подросткам, матери которых были родом пикуни. Эти трое, да и другие мальчуганы, говорили на моем родном языке. Прежде мы часто вместе играли и охотились на кроликов. Но теперь я не принимал участия в их играх. Мне случалось убивать бизонов, - мог ли я после этого охотиться за кроликами? Беспокоила меня также мысль о нашем будущем. Родное племя мы навсегда покинули, отец ушел, и мы не знали, вернется ли он когда-нибудь, и были мы бедны, очень бедны. Имея только трех лошадей, мы не могли перевозить на них все наши пожитки и вигвам, когда племя снималось с лагеря. Не удивительно, что мне было не до игр. Юноши в лагере большебрюхих не обращали на меня внимания. Для них я был слишком молод. Они не принимали меня в свою среду, никогда не приглашали на свои собрания. Со мной им не о чем было говорить. И я чувствовал себя одиноким. Спустя три дня после ухода отца большебрюхие переселились к верховьям реки, где водилось много бобров. Короткий Лук дал двух лошадей для перевозки нашего имущества, но нам самим пришлось идти пешком. И никто не предложил нам лошади, хотя сотни лошадей бежали без поклажи. И целый день брели мы пешком под палящим солнцем. Как непохожи были эти большебрюхие на наших соплеменников! Пикуни - добрые люди. Никогда не допустили бы они, чтобы гости их шли пешком. Вечером, когда мы раскинули вигвам, я сказал матери, что мне пора приниматься за работу. - Я буду ловить бобров, а шкуры их обменяю на лошадей. Если отец не пригонит домой нашего табуна, лошади у нас все-таки будут. А потом я пойду на войну и отниму лошадей у наших врагов. - Ты - храбрый мальчик, - ответила мать. - Ты будешь ловить бобров и охотиться для нас. Но раньше чем идти на войну, ты должен увидеть вещий сон и заручиться "тайным помощником". Тебе не позволят отлучиться из лагеря, если ты еще не постился и нет у тебя "тайного помощника". Я согласился начать священный пост, а мать с сестрой пошли в лес и построили для меня помост на дереве. На закате солнца Короткий Лук позвал меня в свой вигвам, и я немедленно явился на зов. Он выкрасил мне лицо священной красной краской, а на лбу нарисовал черную бабочку - знак счастливых сновидений. Мать и сестра устроили помост в ветвях большого старого тополя в ущелье, к югу от реки. Вряд ли могли заглянуть сюда враги. А большебрюхие, зная, что я пощусь, ни за что не приблизились бы к этому месту и не нарушили бы моего одиночества. Когда я влез на дерево и растянулся на помосте, мать и сестра вернулись в лагерь. Спустилась ночь, и я крепко заснул. Четверо суток провел я на этом помосте. Каждое утро мать и сестра приносили мне воду, спрашивали здоров ли я, и потихоньку уходили. Первые два дня мне очень хотелось есть, потом я перестал думать о еде. Часами лежал я на своем помосте и припоминал рассказы стариков о том, как обрели они во сне "тайных помощников". Когда я засыпал, тень моя блуждала по горам и равнинам и беседовала с тенями древних животных - тех первых животных, населявших землю, которые, как, наши праотцы, говорили только на одном языке - на языке пикуни. Да, я беседовал с ними, просил у них помощи, но сны мои обрывались. Я просыпался и лишь смутно мог припомнить, что видел во сне. Быть может, сон мой тревожен потому, что я беспокоился об отце. Мысль о нем не покидала меня. Я представлял себе, как бредет он ночью, печальный и одинокий, отыскивая лагерь ассинибуанов, а днем прячется в зарослях. Знал я, что на каждом шагу угрожает ему опасность. Сын мой, настала четвертая ночь. Я ослабел от голода и уже терял надежду увидеть вещий сон. Снова стал я припоминать рассказы стариков и предания нашего племени, которые знал с детства. Наконец я заснул. Слушай, сын мой, вот что приснилось мне. Усталый, шел я по равнине. Было мне жарко и хотелось пить. Я спустился в долину, где протекал ручей; утолив жажду, я уселся на берегу. Ворон пролетел над моей головой. Я воззвал к нему о помощи и, повернувшись, долго смотрел ему вслед, но он ничего мне не ответил. Когда он скрылся из виду, я снова повернулся к ручью. На песке, у самой воды, сидели в ряд четыре животных, которые водятся на земле и в воде. Не могу тебе сказать, что это были за животные. Ты знаешь, мы никогда не произносим вслух имен наших "тайных помощников". Один из этих зверьков сказал мне: - Мы слышали, как ты взывал о помощи. Что с тобой? Не можем ли мы помочь тебе? - Да, да, помогите мне! - воскликнул я. - Долго скитался я по равнинам, ко многим животным обращался за помощью, и никто не откликнулся на мой зов. - Да, мы слышали, как призывал ты Древнего Ворона. Мы - четверо братьев, четверо древних животных. В далекие времена мы и твои праотцы жили в дружбе. И теперь мы согласны быть твоими "тайными помощниками". Следуй за нами в наш вигвам. Жили они не в вигваме, а в пещере. Вдоль стен тянулись ложа из травы, а на стенах висели красивые одежды. С любопытством осматривался я по сторонам. Один из братьев снова заговорил со мной, и вдруг все четверо превратились в людей. Да, сын мой, все древние животные могли в любое время принимать облик человека. Братья еще раз обещали мне свою помощь, а затем позволили мне уйти. Тень моя вернулась к моему телу, я проснулся и припомнил свой сон. О, как я был рад, что закончился для меня тяжелый пост! И обрел я не одного, а четверых помощников. До рассвета я лежал на своем помосте, потом спустился на землю, побежал домой и рассказал свой сон матери и Короткому Луку. Узнав, что я окончил священный пост, юноши в лагере большебрюхих приняли меня в свою среду, стали приглашать на свои собрания и заглядывали в наш вигвам, чтобы поболтать со мною. Больше я не чувствовал себя одиноким. Я ездил с ними на охоту и привозил домой мясо и шкуры убитых животных. Я расставлял западни и каждое утро находил в них двух-трех бобров. В то время как я постился, один из воинов побывал в форте Ки-па и привез домой красивые одеяла, бусы, табак, ножи и западни. Теперь все племя загорелось желанием обменивать меха на товары белых людей, все стали ловить бобров. У большебрюхих много было лошадей, и стоили они дешево. За хорошую лошадь, приученную к охоте на бизонов, я отдал трех бобров. Вьючную лошадь можно было купить за одну бобровую шкурку. Те, у кого не было капканов, охотно покупали у меня бобров, сами сдирали с них шкурки и сушили их. Мы трое - мать, сестра и я - работали с утра до ночи и были бы счастливы, если бы мысль об отце нас не тревожила. Летели дни, а он не возвращался. Однажды моя мать прошла по всему лагерю и оповестила всех о том, что она дает обет сжечь во славу Солнца священный вигвам, если одинокий путник к нам вернется. Каждое утро мать и сестра ходили со мной к реке, где расставлены были западни, и помогали сдирать шкурки с бобров. Я купил много лошадей, и теперь нам не пришлось бы идти пешком, если бы большебрюхие вздумали переменить место стоянки. В те дни, когда не нужно было идти на охоту, я сам выгонял на пастбище своих лошадей. Много было у меня с ними возни. Они упорно возвращались к тем табунам, с которыми паслись раньше, а я хотел, чтобы они привыкли одна к другой и паслись вместе. Одних я привязывал друг к другу короткими веревками, других стреноживал, но некоторые все-таки убегали к старым своим табунам, и каждый день рыскал я по пастбищу, отыскивая их. Домой я приходил в сумерках, ел и ложился спать. Думали мы, что лагерь ассинибуанов находится при устье реки, не очень далеко от места нашей стоянки. Этот путь можно было пройти пешком в пять дней. После ухода моего отца мы начали считать дни, и каждый вечер я делал зарубку на палке. Прошло двадцать дней. За это время он успел бы дважды спуститься к устью реки и вернуться назад. Мать сказала нам: - Дети, тревожно у меня на сердце. Боюсь, что больше не увидим мы вашего отца. Я разделял эти опасения, но старался успокоить мать. Как-то вечером я делал тридцатую зарубку на палке, как вдруг чья-то рука отодвинула занавеску у входа, и в вигвам вошел отец. Он едва держался на ногах и, наверно, упал бы прямо в костер, если бы я не подбежал к нему и не обнял за плечи. Поддерживая его под руки, мы подвели его к постели и помогли ему улечься. Я заметил, что нет у него ни колчана, ни лука. "Где же они? - дивился я. - И где его прекрасный боевой наряд в коробке, украшенный бахромой и рисунками? Почему правая его рука распухла и почернела?" О, как он исхудал! Скелет, обтянутый кожей. Большие его глаза ввалились. Нас он словно не замечал и дико осматривался по сторонам. Взгляд его пал на мешок, в котором хранились талисманы. Мешок этот подвешен был к шесту вигвама, над постелью. Дрожащей рукой указал он на него и прошептал: - Сними его с шеста. Вытащи из него все, что там есть. Я повиновался, засунул руку в мешок и достал подарок Ки-па - талисман, притягивающий огонь с неба. Я показал его отцу. - А! Вот он! Я забыл взять его с собой, - слабым голосом проговорил он. Мать подала отцу деревянную тарелку с похлебкой. Ел он с жадностью и попросил еще. Потом захотелось ему мяса, но мать не дала. - Сейчас же дай мне мяса, я умираю от голода, - приказал он. Мать покачала головой и ответила: - Нет. Нельзя. Сначала отдохни, а потом можешь поесть мяса. Он закрыл глаза и тотчас же заснул, сжимая в руке талисман Ки-па. Мы подбрасывали хворост в костер и не спускали глаз с отца. Пришел Короткий Лук, осмотрел распухшую руку своего друга и сказал, усаживаясь подле меня: - Много он страдал, но теперь скоро поправится. Проснулся отец среди ночи и снова попросил есть. Мать дала ему похлебки и мяса, он с жадностью набросился на еду и съел все до последнего кусочка. Тогда только заметил он, что в вигваме сидит Короткий Лук. - Ха! Это ты, друг мой! - сказал он. - Я рад тебя видеть. - Вот ты и вернулся к нам, - отозвался Короткий Лук. Мы также рады тебя видеть. - Не надеялся я вернуться к жене и детям, - проговорил отец. - Слушайте, вот что случилось со мной: "Четыре ночи шел я долиной реки и наконец спустился к устью. На рассвете пятого дня увидел я вдали дымок, поднимавшийся над долиной. Я знал, что это дым костров в лагере врага. Позднее показались на равнине всадники, выехавшие на охоту. Я спрятался в зарослях и ждал ночи. Враги завладели моей Трубкой Грома, которая нужна была мне для молитвы, но у меня остался другой талисман - подарок белого человека. Я хотел притянуть с неба огонь, надеясь, что тогда Солнце заметит меня и услышит мой зов. Я раскрыл коробку с боевым снаряжением, стал искать волшебный кусок льда, но не нашел. Я был уверен, что взял его с собой в дорогу. Неужели я его потерял? Тяжела была мне эта потеря. Настала ночь, и я приблизился к лагерю врага. Тускло мерцали огни в, вигвамах. Сначала хотел я найти лошадей, а потом пробраться в лагерь и отыскать Трубку Грома. Взошла луна, когда я вышел на пастбище, где паслись табуны ассинибуанов, но моих лошадей нигде не было видно. Тогда решил я сначала отыскать трубку, а потом угнать один из табунов, принадлежащих ассинибуанам. Лагерь был раскинут на открытой поляне, и мне пришлось пробираться ползком и прятаться в высокой траве. Когда я находился на расстоянии сотни шагов от первых вигвамов, справа от меня послышался шорох. Это была "настоящая змея"1. Не успел я свернуть в сторону, как она ужалила меня в руку. В ужасе я едва не закричал и вскочил, а змея сорвалась с моей руки. Я поднес к губам ужаленную руку и, высасывая кровь из ранки, бросился бежать. Не знаю, почему побежал я прочь от Маленькой реки, на юг, к Большой реке, и стал взбираться на холм. Рука моя распухла и горела, словно охваченная огнем. Никогда еще не испытывал я такой мучительной боли. 1 "Настоящая змея" - ни-топ-и-пик-сек-син - гремучая змея. -Прим. авт. Я спустился с холма в долину Большой реки и увидел ручей, струившийся в ущелье. Без сил упал я на берегу ручья и сунул руку в холодную жидкую грязь. Сначала я почувствовал облегчение, но вскоре боль снова усилилась; казалось мне, что грязь нагревается от огня, пожирающего мою руку. Когда рассвело, я понял, что дело плохо. "Сейчас пойду я по тропинке, ведущей в Страну Песчаных холмов", - подумал я и потерял сознание. Когда я пришел в себя, как вы думаете, где я был? На островке на Большой реке! Как я попал туда? Не знаю. Сколько времени провел на островке? Тоже не знаю. Пропали мои стрелы и лук, мое боевое снаряжение, мокасины и сушеное мясо. Должно быть, в беспамятстве я бросил в реку все свои пожитки или забыл их где-нибудь на берегу. Искать их не имело смысла. Рука моя распухла до локтя, но боль утихла. Я побродил по островку, нашел какие-то съедобные коренья и съел их. Когда спустилась ночь, я покинул островок и вплавь добрался до северного берега. Я не знал, где нахожусь. Поднявшись на равнину, я стал ждать рассвета, и когда, наконец, рассвело, увидел на севере Волчьи горы. Сначала я не поверил своим глазам. Неужели мог я, скитаясь в беспамятстве, зайти так далеко? Немедленно тронулся в обратный путь. Знал я, что по равнинам рыщут военные отряды, но опасность меня не страшила. Нужно было спешить, малейшее промедление грозило смертью, потому что я потерял свое оружие и мне нечего было есть. Проходили дни. Съедобных кореньев попадалось все меньше и меньше, и я терял силы. Наконец увидел я долину Маленькой реки и стал подниматься к истокам. Когда вдали показались тусклые огни, я едва передвигал ноги. Если бы пришлось мне идти еще несколько часов, я не добрался бы до дома". - Ха! Тебе повезло, - сказал ему Короткий Лук. - Из тех, кого ужалит "настоящая змея", редко кто остается в живых. Отец ничего не ответил - он снова заснул. Когда ушел Короткий Лук, мы тоже улеглись спать. Проснулся я на рассвете. Отец спал крепким сном. Я попросил мать ни слова не говорить ему о тех лошадях, которых я выменял на бобровые шкурки. Поев, я вышел на пастбище, поймал двух лошадей и вместе с сестрой поскакал к реке, где были расставлены западни. Сестре я сказал, что сегодня хочу поскорее закончить работу, а затем пригнать наш табун к лагерю, вызвать отца и показать ему что мы приобрели за время его отсутствия. Я думал, что он обрадуется, увидев табун в сорок голов. Когда отец тридцать дней назад покинул лагерь, было у нас только три лошади - подарок Короткого Лука. Накануне я расставил западни дальше к верховьям реки, куда не заходили другие ловцы бобров. Там, где тянулась вдоль реки роща молодых тополей, бобры - эти маленькие дровосеки - проложили тропы, по которым таскали к реке зеленые тополевые ветки. С этими ветками они переправлялись к противоположному крутому берегу, где находились их жилища, и погружали их на дно реки. К зиме они собирали большие охапки веток, а когда лед сковывал реку, они тащили ветки в свои жилища и объедали кору. Белые палки с объеденной корой они спускали под лед, и течение их уносило. Весной и летом они не запасались ветками. Запасы на зиму они делали, когда листья, падающие с деревьев, возвещали приближение холодов. Но и теперь бегали они каждую ночь по тропинкам, ведущим от реки к роще, и я был уверен, что найду бобров в трех моих западнях. Мы привязали лошадей на опушке леса и крадучись стали спускаться к реке. Я держал наготове ружье, надеясь подстрелить оленя или лося, пришедшего на водопой. Вдруг раздался громкий плеск неподалеку от того места, где была расставлена первая западня. Казалось, какое-то большое животное плескалось в реке. - Стой здесь, а я пойду вперед и посмотрю, - сказал я сестре. Сделав несколько шагов, я оглянулся: сестра шла за мной по пятам. Знаками я приказал ей остановиться. Она покачала головой и ответила также знаками: - Нет, я пойду с тобой. Спорить я не стал. Кусты скрывали от нас реку, и мы не видели, какое животное плещется в воде. ГЛАВА ШЕСТАЯ Ползком я пробирался сквозь заросли и, наконец, раздвинув кусты, увидел реку. Сердце у меня замерло: большая старая медведица-гризли стояла на задних лапах в воде и мотала головой, словно высматривала добычу. Два крохотных медвежонка сидели на берегу и смотрели на мать. Вдруг за ее спиной показалась головка бобра. Зверек набрал воздуха в легкие и скрылся под водой. Медведица быстро повернулась, подпрыгнула и опустилась на все четыре лапы, взбаламутив вокруг себя воду. Когти правой ее лапы застряли в звеньях цепи, привязанной к моей западне. Рванувшись вперед, она вытащила на поверхность воды западню, и я увидел большого бобра, попавшего в ловушку. Медведица разинула пасть, схватила зверька и двинулась к берегу. У меня в глазах потемнело от бешенства. Я не хотел лишиться этой западни, и жалко мне было бобра, которого я мог обменять на сильную вьючную лошадь. Но я боялся медведицы: много слышал я рассказов об охотниках, растерзанных гризли - самым опасным из всех зверей. Однако гнев одержал верх над страхом. Старая медведица добралась до берега. Оба медвежонка привстали на задние лапы и втягивали носом воздух, словно старались угадать, что держит она в пасти. Колышек, к которому привязана была цепь западни, я вбил довольно далеко от берега, опасаясь, как бы бобр не выбрался на сушу и не освободился из западни. Должно быть, зверек только что попал в ловушку и пытался высунуть головку из воды, когда к реке подошла медведица. Вдруг цепь натянулась, и медведица, разжав клыки, упустила бобра. Тихонько заворчала она от удивления и повернулась, чтобы снова поймать зверька. Она стояла боком ко мне, и я решил не упускать удобного случая. Прицелившись ей в спину, я спустил курок. Медведица заревела от боли, а я вскочил, повернулся, чтобы убежать, и сбил с ног сестру. Я не знал, что она стоит за моей спиной. Конечно, Нитаки вскрикнула, и медведица услышала ее крик. Я схватил сестру за руку и помог ей встать. - Беги! - сказал я, оглядываясь через плечо. Медведица громко ревела и, продираясь сквозь заросли, шла прямо на нас. Кровь лилась из ее разинутой пасти. "У нас есть надежда на спасение, - подумал я. - Эта алая пенистая кровь хлынула из простреленных легких. А если легкие прострелены, медведица скоро издохнет". Нитаки бежала к опушке леса, где мы оставили лошадей. Я от нее не отставал, но медведица нас догоняла. Снова вспомнил я слова Белого Волка: "Защищай мать и сестру. Круто свернул я в сторону, замедлил бег и громко крикнул, чтобы привлечь внимание медведицы. Забыв о Нитаки, она бросилась по моим следам. Я летел как стрела, но расстояние между нами уменьшалось с каждой секундой. Бросив ружье в кусты, я развязал пояс, сорвал с плеч одеяло и, скомкав его, швырнул через плечо. Медведица поймала его на лету и вонзила в него когти, а я успел добежать до молодого тополя и, как белка, вскарабкался на дерево. Оглянувшись, я увидел, что медведица оставила одеяло и приближается огромными прыжками. Она громко сопела, и морда ее была покрыта кровью. Внезапно она тяжело упала на землю, а я, видя, что враг мой лежит неподвижно, издал победный клич. Спрыгнув с дерева, я позвал сестру. - Нитаки, беги сюда! - кричал я. - Медведица умерла! - Уверен ли ты в этом? - откликнулась она. - Да, да, уверен! Иди скорей! Взявшись за руки, мы подошли к медведице. Величиной она была чуть ли не с самку бизона. Какая огромная голова! Какие маленькие глазки! А когти на передних лапах были длиной с мою ладонь. Мы, индейцы, всегда думали, что медведи сродни людям и мало чем от них отличаются. Вот почему я не мог взять шкуру убитого зверя. Только знахари имели право отрезать кусок меха, чтобы завернуть в него священную трубку. Но когти принадлежали мне по праву. Они были моим трофеем так же, как скальп является трофеем того, кто убивает врага. Я хотел сделать из них ожерелье и носить его на шее: пусть знают все, что я совершил подвиг. Ножом срезал я когти с передних лап, а Нитаки принесла мое разорванное, залитое кровью одеяло, и в него мы завернули когти. Потом я отыскал свое ружье и зарядил. Мы спустились к реке. Медвежат на берегу уже не было. Я вошел по пояс в воду, выдернул колышек и вытащил на берег западню с попавшим в нее бобром. Клыки медведицы не испортили меха. Быстро содрали мы шкуру с бобра и снова поставили западню. В двух других западнях мы не нашли зверьков. Вернувшись на опушку леса, мы вскочили на копей и поехали домой. Проезжая пастбищем, я отыскал наших лошадей и погнал их к лагерю. Мать поджидала нас. Когда мы пригнали табун к самому вигваму, она позвала отца. - Посмотри, как работал твой сын, пока тебя не было! - сказала она. - Это его лошади - все, кроме тех трех, которых подарил тебе Короткий Лук. - Не может быть! - воскликнул отец. - Брат ловил бобров и обменивал шкурки на лошадей, - вмешалась Нитаки. - А мы ему помогали. Каждое утро мы ходили с ним к реке. Отец ни слова не ответил. Он уселся на землю и, прислонившись спиной к вигваму, не спускал глаз с лошадей. - А вот еще одна шкурка, - сказала сестра, протягивая ему шкурку бобра. - Еще одна шкурка - еще одна лошадь. Я развязал одеяло и положил его к ногам отца. - Я убил медведицу. Я совершил подвиг. Вот ее когти. Смотри, какие длинные! Как ты думаешь, порадовался он моей удаче? Засмеялся? Похвалил меня? Нет! Искоса посмотрел он на когти медведицы, отвернулся и пробормотал: - Все счастливы, все довольны, мне одному не везет. Я беден, очень беден, ничего у меня нет. - Нет, нет, отец, ты не беден, эти лошади твои... - начал было я, но мать меня перебила. Она сердилась. Я видел, как сверкали ее глаза. - А кто виноват в том, что ты беден? - крикнула она. - Ты! По твоей вине мы потеряли всех лошадей. Еще раз говорю тебе: вернемся к родному племени! - Никогда! Никогда не вернусь я к пикуни! - резко оборвал ее отец. - Слушайте, жена и дети, - продолжал он, и голос его звучал мягче, - скоро я отдохну, соберусь с силами и снова пойду отыскивать наших лошадей и Трубку Грома. И в следующий раз я вернусь не с пустыми руками. С этими словами он встал и, опираясь на руку матери, вошел в вигвам. Летели дни. Я продолжал ловить бобров. Лошадей у нас было много, и теперь мы хранили шкурки, чтобы впоследствии обменять их на товары Ки-па. Отец отдыхал, сытно ел, и силы к нему возвращались. Но в дождливые дни у него болела рука, ужаленная змеей. Однажды лагерный глашатай, проходя между вигвамами, возвестил о том, что на следующее утро племя снимается с лагеря и двинется к устью реки Марии, где находился торговый форт Ки-па. Услышав это, отец заявил, что чувствует себя здоровым и может отправиться в путь. Путешествие прошло без всяких приключений. Через два дня мы раскинули вигвамы в долине Большой реки, неподалеку от форта. Ки-па рад был нас видеть. В честь старшин племени большебрюхих устроил он пир, и на этот пир позвал отца. Мать моя подружилась с Са-куи-а-ки, целые дни проводили они вместе. Большебрюхие осаждали торговое помещение форта, где разложены были на полках товары. Много народу набилось в комнату. Всем хотелось поскорее пробраться к прилавку и обменять бобровые шкурки на материю, ружья, ножи. В лагере нашем было не меньше двух тысяч шкурок, а через пять-шесть дней они перешли в руки Ки-па, и полки в торговом помещении форта опустели. Но вскоре получена были новые товары. Из форта на реке Иеллоустон прибыли три большие лодки с грузом. Никогда еще не видели мы таких красивых вещей, как те, какими торговал Ки-па. Нравились нам яркие цветные одеяла, каких не было у Красных Курток, торговавших на севере. Всем хотелось иметь такое одеяло, и в лагере не осталось ни одной бобровой шкурки. Старшины собрались на совет и решали вопрос, где ставить западни на бобров. В гости к Ки-па приехал белый начальник со своими помощниками. Жил он, по словам Ки-па, в далекой стране, которая лежит за великим соленым озером. Ему хотелось знать, как мы живем и какие животные водятся в нашей стране. Для него мы убивали зверей, птиц, насекомых, которых он решил увезти с собой на родину. Он скупал у нас не только шкуры, но и кости бизонов, лосей, медведей и других животных, больших и мелких. Однажды пришли мы к нему в гости - мой отец, Короткий Лук и я. Он поймал паука и пришпилил его булавкой к куску бумаги. Потом положил он паука под какую-то странную трубу. Если посмотришь в эту трубу - крохотная вещь покажется тебе очень большой. Нам он приказал посмотреть в трубу на паука. По очереди подходили мы к трубе и заглядывали в нее. Мороз пробежал у меня по коже, когда я увидел паука. Я и не знал, что у него такая отвратительная голова, такие злые глаза и огромная пасть. Потом он заставил нас посмотреть на каплю воды, и мы увидели, что копошатся в ней черви. Это было страшное зрелище. Белый человек сказал нам, что в каждой капле воды много таких червей, но, конечно, мы ему не поверили. Просто-напросто белый человек был знахарем, колдуном, этих червей он бросил в воду, чтобы показать нам, какой он великий колдун1. 1 Этот "белый знахарь" - несомненно Максимилиан, принц Вид, который летом 1833 года навестил капитана Киппа в форте на реке Марии. Был он естествоиспытателем и путешественником и написал отчет о своем путешествии к верховьям Миссури ("Путешествие по Северной Америке").- Прим. авт Старшины порешили вернуться к Маленькой реке и заняться ловлей бобров у ее истоков. Рано утром оповестил нас об этом решении лагерный глашатай. Но и часа не прошло, как приказали ему снова объехать все вигвамы и выкрикивать: "Завтра мы не снимаемся с лагеря. Едут сюда пикуни. Едут наши друзья". Нам эту весть принесла жена Короткого Лука, опередившая лагерного глашатая. Лицо отца потемнело, брови сдвинулись, и пришлось нам скрывать нашу радость. - Если они раскинут вигвамы около нашего лагеря, мы немедленно отсюда уйдем, - сказал он матери. Она промолчала. Мы с Нитаки выбежали из вигвама и остановились у входа; вскоре подошла к нам мать. Видели мы, как Короткий Лук, старшины большебрюхих, их воины и знахари выехали навстречу пикуни. А в вигваме сидел мой отец и посылал проклятья родному народу. Тяжело было у меня на сердце. Я видел слезы на глазах матери. Хотелось мне войти в вигвам и сказать отцу, что плохо он поступает, ненавистью отравляя нашу радость. Но я не посмел этого сделать. Вскоре вернулся Короткий Лук со своими спутниками, а с ними ехал вождь Одинокий Ходок и старшины пикуни. Нас они не заметили и направились к вигваму Короткого Лука. Мы не спускали глаз с долины реки. Наконец выехали из лесу первые всадники, а за ними, извиваясь словно змея, спустилась в долину процессия ехавших верхом пикуни. Остановились они на поляне у реки и начали снимать с лошадей поклажу. Мы побежали к ним, а навстречу нам летели радостные приветствия. Отыскали мы наших родственников - Глаза Лисицы, Белого Волка, их жен и детей. Сколько было смеха, сколько пролито слез! Женщины и девочки всегда плачут от счастья. Когда женщины раскинули вигвамы и пошли за водой и хворостом, Глаза Лисицы, Белый Волк и другие воины повели меня к реке, усадили на берегу и заставили рассказать обо всем, что с нами случилось с тех пор, как расстались мы с пикуни. Внимательно слушали они меня, передавая друг другу трубку, ни разу не перебили, пока я не рассказал им о встрече с медведицей, не показал ожерелья из когтей. Тогда один старый воин хлопнул в ладоши и воскликнул: - Ха! Этот мальчик настоящий пикуни! Неужели я сказал - мальчик? Какой же он мальчик? - Он - мужчина, воин! - Аи! Правду ты сказал. - Правдивы твои слова, древний старик! - подхватили остальные. О, как обрадовался я этим похвалам! Когда я закончил свой рассказ, воины долго молчали. Наконец заговорил Белый Волк: - Что мне сказать о старшем моем брате? Стыдно мне за него! Должен был бы я на него рассердиться. Плохо он поступает, а хуже всего то, что свою жену и детей он подвергает великим опасностям. Но знаю я: несмотря ни на что, он - человек добрый и смелый. Одна беда - слишком он горд. И вот что я скажу: пожалеем его. Он несчастен. Он потерял свой талисман, потерял своих лошадей, змея его ужалила. Жалок он, очень жалок. Будем к нему снисходительны. Сделаем все, чтобы вернулся он в наш лагерь. И воины согласились с Белым Волком. Хотелось им, чтобы отец помирился с пикуни. Я отыскал мать и сестру, и мы пошли домой. Отец на нас рассердился. - Конечно, вы побывали в лагере пикуни. С ними вам веселее, чем со мной, - сказал он. - Не сердись, - ответила мать. - Ты знаешь, что всегда рады мы быть с тобой. Он промолчал. В нашем вигваме собрались гости. Первыми явились Белый Волк и Глаза Лисицы. Пришли и другие воины, друзья отца, которые не раз сражались бок о бок с ним. Ласково приветствовали они его, курили трубку, рассказывали о своей жизни и уходили, упрашивая его заглянуть к ним в вигвам. Никогда еще не видел я отца таким пасмурным и молчаливым. Впервые он молчал и слушал, что говорили другие. Ему не о чем было говорить: новых подвигов он не совершил, его преследовали неудачи, а рассказывать о них он стыдился. Белый Волк и Глаза Лисицы ушли от нас последними. Говорили они обо всем - только не о том, что было у них на уме. А хотелось им уговорить отца вернуться к пикуни. Вечером пришел юноша, посланный вождем пикуни, Одиноким Ходоком. Великий вождь звал отца в свой вигвам выкурить трубку и принять участие в пиршестве. Отец вскочил и завернулся в свое одеяло. Сердце забилось у меня быстрее от радости: думал я, что отец пойдет на зов. У матери сияли глаза. Вдруг отец нахмурился, снова опустился на ложе из звериных шкур и проворчал, обращаясь к юноше: - Скажи твоему вождю, что я болен и не могу прийти. На следующее утро вождь пришел в наш вигвам и долго сидел с нами. Вел он себя так, словно мы по-прежнему жили в лагере пикуни, словно не было никакой ссоры. Говорил он о давно прошедших временах, вспоминал те далекие дни, когда он и мой отец были молоды. А отец, слушая, припоминая, развеселился, забыл об обидах и сам говорил немало. Мы радовались, на него глядя, надеялись, что гнев его остынет и скоро, скоро раскинем мы вигвам в лагере пикуни. Каждый день ходили пикуни в форт Ки-па и обменивали шкурки бобров на товары белых людей. Купили они все, что привезено было на трех лодках, и требовали новых товаров. - Как хорошо, что белый торговец поселился в нашей стране, в сердце наших прерий! - говорили мы. - Теперь ни в чем не будем мы нуждаться. Сын мой, как жестоко мы ошибались! Я не осуждаю Ки-па. Был он хорошим человеком и не желал нам зла, но люди, пославшие его, задумали недоброе дело. Виноваты и мы, индейцы. Мы были недальновидны. Если подумать - мы ведь не нуждались в тех товарах, какие привозили в нашу страну белые торговцы. Предки наши сами делали свое оружие и одежды и жили счастливо. Будь мы мудрее - мы последовали бы их примеру. Вторжение белых было для нас началом конца. Для них мы истребляли нашу дичь, мы соблазнились пестрыми бусами, цветными одеялами и табаком, ружьями и огненной водой, мы позволили им укрепиться в нашей стране, и в конце концов отняли они у нас нашу землю. Близка наша гибель, и вместе с нами погибнут все народы прерий. Не помню, сколько дней провели пикуни и большебрюхие в долине реки Марии. Счастливые были дни - дни пиршеств, плясок, стрельбы в цель из ружей, купленных у Ки-па. - Поберегли бы вы пули для врагов, - предостерегали старики. Но стрелки над ними смеялись. Дешево стоили пули. За одного бобра белые давали двадцать пуль, а бобров в ручьях водилось много. Наконец Одинокий Ходок и Короткий Лук порешили, что настало время, когда пикуни и большебрюхие должны сняться с лагеря и разъехаться в разные стороны. Весь хворост в долине был собран и сожжен. Охотники, рыскавшие по равнинам, разгоняли дичь. Всем хотелось ловить бобров, и ловцов в обоих лагерях насчитывалось слишком много. По приказу вождей лагерные глашатаи объявили, что отъезд назначен на следующее утро. Большебрюхие возвращались к Маленькой реке, пикуни держали путь на юг. И Одинокий Ходок и Короткий Лук были верными друзьями моего отца. Вечером пришли они в наш вигвам, вслед за ними явились Белый Волк и Глаза Лисицы, а также воины пикуни. Одинокий Ходок, говоря от имени всех собравшихся, просил отца примириться с родным племенем. Когда он умолк, заговорил Короткий Лук. Повторял он слова Одинокого Ходока. - Как! Неужели слух меня не обманывает? - воскликнул отец. - Не ты ли мне говорил, что твой вигвам - мой вигвам, твой народ - мой народ? - Да, я это говорил и говорю сейчас, - отозвался Короткий Лук. - Но как друг твой, я тебе советую вернуться к родному племени. - Нет, я останусь с тобой. Теперь я здоров. Скоро я пойду снова отыскивать лагерь ассинибуанов, найду свою трубку и пригоню табун. - Брат, нелегкое дело найти трубку. Удастся ли оно тебе? - сказал Белый Волк. - Ночью я проберусь в лагерь и буду заглядывать в вигвамы, пока не увижу трубку. А тогда я проникну в вигвам и завладею ею или унесу ее потихоньку, когда все спят. - Ты задумал опасное дело, - возразил Белый Волк. - Не успеешь ты отойти на десять шагов от вигвама, как враги поймают тебя и снимут скальп. - Возвращайся лучше к нам, - сказал Одинокий Ходок. - Вернись хотя бы ради жены и детей. - Да, чтобы вы снова меня отхлестали! - крикнул отец. - Довольно! Не будем говорить об этом! Я остаюсь с Коротким Луком. Молча вышли из вигвама наши родственники и друзья, а Короткий Лук сказал отцу: - Будь готов. Утром мы снимаемся с лагеря. Не стоит говорить о том, как были опечалены мы трое - мать, сестра и я. Мы надеялись, что этой беседой будет сломлено упрямство отца. Мечта наша не сбылась. Снова прощались мы с родным племенем, снова шли навстречу неведомым опасностям. Три дня спустя мы вернулись вместе с большебрюхими к Маленькой реке. Отец мой был теперь здоров и не хотел сидеть сложа руки. Часто брал он мое ружье и ходил на охоту или ставил западни на бобров. Первые двадцать шкурок решил он обменять на ружье для себя. Нитаки, моя мать и я не скучали в лагере большебрюхих. Как я уже говорил, многие большебрюхие взяли в жены женщин из племени пикуни, и дети их говорили на моем родном наречии. Когда не было у нас работы, а отец уезжал на охоту, мы вспоминали те счастливые дни, когда пикуни и большебрюхие жили бок о бок в окрестностях форта Ки-па. Вечером, накануне нашего переселения, мать долго беседовала с Са-куи-а-ки, женой Ки-па. Нитаки и я не знали, о чем толковали они так долго; часто спрашивали мы мать, о чем совещалась она с Са-куи-а-ки, а мать отвечала: - К