рли. - Ты один из тех, кто последовал за словом Божиим ради рыб и хлебов, один из тех, кто любит дом свой больше, чем церковь Господню, кто готов скорее брать мзду из рук прелатистов или язычников, чем разделить судьбу с теми благородными душами, которые отреклись от всего ради священного ковенанта. - И я также тебе скажу, Джон Белфур, - воскликнул в порыве справедливого негодования Паундтекст, - я также скажу, кто ты. Ты один из тех, чьи кровожадность и бессердечие ложатся пятном на церковь этого несчастного королевства; злодейства и насилия могут отвратить от нас провидение и сделать безуспешными наши возвышенные усилия вернуть себе религиозную и гражданскую свободу. - Господа, - сказал Мортон, - прекратите эту злобную и ненужную перебранку; мистер Белфур, соблаговолите ответить, будете ли вы возражать против освобождения лорда Эвендела, которое при настоящем положении дел представляется нам желательной и полезной мерой? - Здесь два ваших голоса против моего одного, - ответил на это Берли, - но вы не откажетесь подождать, пока совет в полном составе разберет это дело? - Мы бы этому не противились, - сказал Мортон, - если бы могли положиться на тех, на кого оставляем пленника. Вам отлично известно, - продолжал он, угрюмо взглянув на Берли, - что однажды вы уже меня обманули. - Вот как! - презрительно бросил Берли. - Ты легкомысленный и вздорный мальчишка; за черные брови глупой девчонки ты готов отдать и свою веру, и честь, и дело Господа Бога, и благо отчизны! - Мистер Белфур, - сказал Мортон, положив руку на эфес шпаги, - за подобные речи полагается отвечать. - И я готов это сделать, юноша, где и когда ты на это отважишься, - ответил Берли, - слово мое в том порукою. Тут наступила очередь Паундтекста напомнить, что ссориться в такое время - безумие, и он добился, правда не без труда, подобия примирения между ними. - Что касается пленного, - сказал Берли, - поступайте с ним, как вам угодно. Я умываю руки и снимаю с себя ответственность за последствия. Он мой пленник, он захвачен моим мечом и копьем в то время, как вы, мистер Мортон, занимались парадами и муштрою, а вы, мистер Паундтекст, искажали Писание в духе эрастианства. И все-таки берите его на свое попечение и делайте с ним, что хотите. Дингуолл! - крикнул он, вызывая одного из повстанцев, бывшего при нем чем-то вроде адъютанта и спавшего в комнате рядом. - Пусть охрана, приставленная к этому негодяю Эвенделу, сдаст свой пост часовым, которых назначит мистер Мортон. Пленный, - продолжал он, снова обращаясь к Паундтексту и Мортону, - в вашем распоряжении, господа. Но прошу помнить, что за ваши дела вам рано или поздно придется ответить. Произнеся эти слова, он твердыми, большими шагами вышел в соседнюю комнату, сочтя излишним пожелать своим посетителям доброй ночи. Мортон и Паундтекст, посовещавшись, решили ради безопасности пленного приставить к нему дополнительную охрану из людей их прихода. Случилось, что в деревушке был тогда размещен отряд, набранный из прихожан Паундтекста и временно отданный под начальство Берли (их оставили поближе к домам в награду за храбрость, проявленную при штурме старого замка). Живые, предприимчивые молодые ребята, они получили от товарищей прозвище милнвудских стрелков. По указанию Мортона четверо из них охотно приняли на себя обязанности часовых; он оставил вместе с ними Кадди, на верность которого мог положиться, приказав немедленно его известить, если случится что-нибудь неожиданное. Покончив с этим, Мортон и его спутник отправились ночевать в предоставленные им жалкие комнатушки, но в этой переполненной и нищей деревне нужно было радоваться и такому ночлегу. Прежде чем разойтись, они набросали памятную записку, в которой изложили жалобы умеренных пресвитериан; в заключение они требовали свободы исповедания их религии и чтобы им было позволено беспрепятственно посещать богослужения, отправляемые духовными лицами из числа их самих. Их петиция настаивала на созыве всесословного парламента для устройства церковных и государственных дел и для подтверждения бесстыдно попиравшихся до этого времени прав гражданина, а также на амнистии для всех тех, кто с оружием в руках отстаивал или отстаивает свои права. Мортон рассчитывал, что эти условия, свободные от фанатизма и нетерпимости и содержащие в себе только то, к чему стремились наиболее умеренные из повстанцев, могут встретить сторонников даже в среде роялистов, поскольку речь шла исключительно об обычных и давних правах свободных граждан Шотландии. Мортон тем более надеялся на успех, что герцог Монмут, которому Карл поручил подавить восстание, был, как говорили, человек мягкий, спокойный и снисходительный; говорили также, что он благожелательно относится к пресвитерианам и обладает широкими полномочиями принимать меры для умиротворения Шотландии. Мортон считал, что можно будет добиться его благосклонности только в том случае, если будет найдено подходящее и уважаемое лицо, которое сможет положить начало переговорам; и он полагал, что таким лицом может быть лорд Эвендел. Поэтому он решил посетить пленного завтра с утра и выяснить, возьмет ли он на себя роль посредника. Однако одно происшествие заставило его поспешить. Глава XXVIII "Отдайте ваш замок, - сказал он, - миледи, Отдайте ваш замок мне". "Эдом из Гордона" Мортон еще раз просмотрел и набело переписал составленную им и Паундтекстом бумагу с подробным изложением причин недовольства умеренных пресвитериан и условий, на которых большая часть повстанцев согласится сложить оружие. Он уже собрался ложиться, как в дверь постучали. - Войдите, - сказал Мортон, и круглая голова Кадди Хедрига просунулась в комнату. - Войди, - повторил Мортон, - в чем дело, Кадди? Ничего не стряслось? - Нет, сэр, тут хотят с вами поговорить. - Кто это, Кадди? - спросил Мортон. - Это старая ваша знакомая, - сказал Кадди и, открыв дверь, не то ввел, не то втащил женщину, лицо которой было закрыто пледом. - Входи, входи, не робей перед старым знакомым, Дженни, - говорил Кадди, стаскивая с ее головы покрывало и открывая взору своего хозяина хорошо знакомое ему личико Дженни Деннисон. - Скажи его милости, Дженни, - он у нас славный парень! - скажи ему, сударыня, что ты хотела передать лорду Эвенделу. - Да то же, что хотела передать его милости мистеру Генри, - сказала Дженни, - когда как-то посетила его в заключении, дурень ты этакий. Ты думаешь, что люди не хотят видеть своих друзей, когда они попали в беду? Эх ты, верный рыцарь похлебки! Дженни отвечала Кадди с обычною бойкостью, но все же голос ее прерывался, щеки ввалились и побледнели, на глазах были слезы, руки дрожали, движения были робкими и неуверенными, и все в ней говорило о недавних страданиях и лишениях и о том, что она находится в сильном, почти истерическом возбуждении. - В чем дело, Дженни? - мягко и ласково спросил Мортон. - Вы ведь знаете, сколь многим я вам обязан, и я сделаю для вас все, что смогу. - Премного вам благодарна, Милнвуд, - ответила Дженни, - вы всегда были добрым молодым человеком, хотя говорят, что теперь вы изменились к худшему. - Что же говорят обо мне? - спросил ее Мортон. - Одни говорят, что вы вместе с вигами хотите спихнуть короля Карла с трона, чтобы ни он, ни его потомки не сели на него снова; а Джон Гьюдьил болтает, что вы хотите отдать органы, которые в церкви, волынщикам, а молитвенники сжечь рукой палача в отместку за то, что король, возвратившись, сжег ковенант. - Мои друзья в Тиллитудлеме судят обо мне слишком поспешно и слишком враждебно, - ответил Мортон. - А между тем, Дженни, я хочу лишь свободно исповедовать мою веру, не оскорбляя ничьей; что касается семейства Белленден, то я жажду благоприятного случая, чтобы доказать, что я так же дружески расположен к нему, как прежде. - Да благословит вас Бог за ваше доброе сердце и за эти слова, - сказала Дженни, заливаясь слезами, - они еще никогда так не нуждались в вашей привязанности и дружбе... Они умирают с голоду: у нас нечего есть. - Боже милостивый! - воскликнул Мортон. - Я слышал, что вам приходится трудно, но мне и в голову не приходило, что вы голодаете. Возможно ли это? Неужели обе леди, а также майор... - Они так же страдают, как самый последний из нас, - ответила Дженни, - ведь они делятся последнею крошкой хлеба и едят вместе со всеми, кто в замке; честное слово, мои бедные глаза видят зараз, по крайней мере, пятьдесят пятен разного цвета, и все это от слабости, а голова идет кругом, так что я не могу устоять на ногах. Впалые щеки бедной Дженни и заострившиеся черты свидетельствовали о том, что она говорила сущую правду. Мортон был потрясен. - Садитесь же, ради Бога! - сказал он, усаживая ее насильно на единственный стул, имевшийся в помещении. Не находя себе места, в нетерпении и отчаянии он принялся ходить взад и вперед по комнате. - Но я ничего не знал! - воскликнул он прерывающимся от волнения голосом, - я и не мог об этом узнать. О, хладнокровный, жестокосердный фанатик! Коварный негодяй! Кадди, давай скорее поесть и вина - все, что найдешь! - С нее довольно и виски, - пробурчал Кадди. - Разве кто-нибудь мог подумать, что у них так плохо с едою, когда вот эта девчонка выплеснула на меня столько славной горячей похлебки с капустой. Как ни была истощена и измучена Дженни, все же, вспомнив о своем героическом подвиге при штурме повстанцами замка, она залилась смехом, тотчас же перешедшим в судорожные всхлипывания. Встревоженный ее состоянием, с ужасом думая о лишениях, какие переживали обитатели замка, Мортон в более решительной форме повторил свои приказания Кадди и, когда тот ушел, принялся успокаивать гостью. - Вы здесь, наверно, по настоянию мисс Эдит, с целью повидать лорда Эвендела? Скажите, чего она хочет: ее желание - закон для меня. Дженни заколебалась, но через мгновение, немного оправившись, проговорила: - Ваша милость - старый друг нашей семьи, и мне сдается, я могу довериться вам и сказать правду. - Будьте уверены, Дженни, - ответил Мортон, заметив ее нерешительность, - чем искреннее вы будете, тем лучше послужите своей госпоже. - Раз так, то вы должны знать, что мы умираем с голоду, как я говорила, и что это длится уже много дней кряду; майор клянется, что со дня на день ждет помощи и не сдаст замка врагу, пока мы не съедим его старых ботфортов, а у них подошвы, как вы, может, помните, страшно толстые, не говоря уж о том, что они сшиты из грубой кожи. Драгуны, напротив, считают, что им все же придется сдаться; они не могут переносить голода, потому что, размещаясь на вольных квартирах, привыкли к обжорству. И с той поры, как лорда Эвендела взяли в плен, на них нет никакой управы, и Инглис говорит, что сдаст замок вигам вместе с майором и обеими леди в придачу, если только мятежники пообещают солдатам отпустить их на волю. - Негодяи! - воскликнул Мортон. - Но почему они не хотят договориться об общих условиях капитуляции? - Они боятся, что тогда им не будет пощады; ведь они наделали много зла в нашей округе; и потом Берли уже повесил одного или двух из них - вот они и хотят вытащить из петли свои шеи за счет порядочных и благородных людей. - И вас послали, - продолжал Мортон, - чтобы сообщить лорду Эвенделу грустные новости о готовящемся в Тиллитудлеме бунте? - Вот именно, - ответила Дженни. - Том Хеллидей пожалел меня и рассказал обо всем, и вывел из замка, чтобы я сообщила эти новости лорду Эвенделу, если только мне удастся проникнуть к нему. - Но разве, пребывая в плену, он мог бы чем-нибудь помочь вашей беде? - Увы, это верно, - подтвердила со вздохом Дженни, - но, может, ему удалось бы договориться о сносных условиях, или, может, он бы что-нибудь нам посоветовал, или, может, послал бы со мной приказание драгунам вести себя лучше, или... - Или, может быть, - закончил за нее Мортон, - вы должны были попытаться устроить ему побег? - А если и так, - ответила горячо Дженни, - разве мне впервой помогать попавшему под замок? - Верно, Дженни, - сказал Мортон, - и я проявил бы черную неблагодарность, если бы позволил себе об этом забыть. Но вот и Кадди с закуской; я иду к лорду Эвенделу и передам ему все, что вы сообщили, а вы между тем подкрепитесь и выпейте немного вина. - Вам не мешало бы знать, - сказал Кадди своему господину, - что эта Дженни... эта мисс Деннисон подольщалась к Тому Ренду, что служит у мельника. Она хотела пробраться к лорду Эвенделу, да так, чтобы никто про это не знал. Ей, разбойнице, и в голову не приходило, что я рядом с нею. - А как ты перепугал меня, Кадди, когда подобрался сзади да хвать! - сказала Дженни, кокетливо ущипнув его. - Ах, если бы ты не был таким старым знакомым, я бы показала тебе, наглец ты этакий... Кадди, смягчившись, расплылся в улыбке и поглядывал с нежностью на лукавую свою подружку. Мортон между тем, завернувшись в плащ и сунув под мышку палаш, направился к месту заключения пленного. Подойдя к даму, где тот помещался, он спросил часового, не случилось ли чего-нибудь достойного упоминания. - Ничего особенного, - выслушал он в ответ. - Вот разве девчонка, которую задержал Кадди, да еще гонцы, посланные мистером Белфуром: один - к Эфраиму Мак-Брайеру, другой - к Гэбриелу Тимпану. (Оба они в то время гремели с церковной кафедры, проповедуя в городках, расположенных между лагерем Берли и штаб-квартирой повстанческой армии в Гамильтоне.) - С тем, конечно, - сказал Мортон, изображая полнейшее равнодушие, - чтобы вызвать их в лагерь. - Верно, так, - сказал часовой, успевший покалякать с гонцами перед их выездом. "Он вызвал их, чтобы обеспечить себе большинство в военном совете, - подумал про себя Мортон. - Он хочет добиться с их помощью одобрения любого злодейства, которое замыслил или замыслит; он намерен подавить силою всякое сопротивление его произволу. Нужно торопиться, иначе я упущу случай". Войдя в помещение, служившее тюрьмой для лорда Эвендела, - это была отвратительная каморка на чердаке жалкой лачуги, - он увидел его в оковах, сидящим на старом, изодранном тюфяке. Пленный не то дремал, не то был погружен в глубокие думы. Услышав шаги, он повернулся к Мортону и поднялся со своего места. Из-за потери крови, бессонных ночей и длительного недоедания наружность его изменилась настолько, что никто не мог бы узнать в нем того решительного и смелого воина, который так мужественно сражался при Лоудон-хилле. Он был, видимо, удивлен неожиданным появлением Мортона. - Мне горестно видеть вас в таком положении, - сказал Генри. - Я слышал, что вы страстный любитель поэзии, - ответил молодой лорд, - а раз так, мистер Мортон, то вы помните, наверно, эти стихи: Не стены и не низкий свод Темницу создают. Спокойный, вольный ум найдет И здесь благой приют. Но будь мое заключение и менее сносным, я склонен думать, что завтра меня все равно ожидает полное освобождение. - Вы имеете в виду смерть? - спросил Мортон. - Конечно, - ответил Эвендел, - других видов на будущее у меня нет; ваш товарищ, Берли, уже запятнал себя кровью тех, кто вследствие своей незначительности и безвестного происхождения мог, казалось бы, рассчитывать на пощаду. Я не могу похвалиться таким щитом от его мести и понимаю, что по отношению ко мне он будет беспредельно жесток. - Но стоит майору Беллендену капитулировать, - сказал Мортон, - и вы будете спасены. - Никогда! Этому не бывать, пока на укреплениях останется хоть один человек и у этого человека - хоть корка хлеба! Мне известно его решение, и я был бы глубоко огорчен, если бы ради меня он от него отступился. Мортон не замедлил сообщить пленнику о готовящемся бунте солдат и об их решении сдаться, выдав неприятелю обеих леди и майора Беллендена. Это известие поразило лорда Эвендела, хотя сначала он отнесся к нему с некоторым недоверием, но затем недоверие сменилось глубокой печалью. - Что же можно тут сделать? - сказал он. - Как предупредить это несчастье? - Выслушайте меня, милорд, - ответил Мортон. - Вы не откажетесь, полагаю, направиться к нашему самодержцу, его величеству королю, с ветвью мира от имени тех его обездоленных подданных, которые взялись за оружие не по доброй воле, а в силу необходимости. - Вы правы, я готов взяться за это, - сказал лорд Эвендел, - но признаюсь, мне неясно, какое отношение это может иметь к нашему делу. - Сейчас объясню, милорд, - продолжал Мортон. - Вам будет возвращена под ваше честное слово свобода; кроме того, вы сможете возвратиться в замок и получите беспрепятственный пропуск для обеих леди, майора и всех, кто пожелает выехать с вами. Разумеется, при условии немедленной капитуляции. Сделав это, вы только подчинитесь необходимости, так как при взбунтовавшемся гарнизоне, без продовольствия Тиллитудлем не продержится и одного дня. Если кто-нибудь не пожелает выполнить приказание и покинуть крепость, тот будет предоставлен судьбе. Вы и ваши спутники, повторяю, получите беспрепятственный пропуск в Эдинбург или туда, где в данное время находится герцог Монмут. Мы надеемся, что в обмен на возвращенную вам свободу вы подадите на рассмотрение его милости, как наместника и главнокомандующего в Шотландии, эту покорнейшую петицию и представление, где излагаются основные причины восстания, с устранением которых, готов поручиться своей головой, большая часть повстанцев сложит оружие. Лорд Эвендел внимательно прочитал переданный ему Мортоном документ. - Мистер Мортон, - сказал он, ознакомившись с ним, - мое скромное суждение таково, что против предлагаемых здесь мероприятий возразить нечего; больше того - я имею основание думать, что они могут даже встретить сочувствие герцога Монмута; но, говоря откровенно, я никоим образом не надеюсь на удовлетворение этих требований, пока ваши люди не сложат оружия. - Поступив так, - ответил Мортон, - мы формально расписались бы в том, что не имели права за него браться, и потому я никогда не смогу согласиться на такое условие. - И в самом деле, едва ли можно ожидать от вас данного шага, - сказал лорд Эвендел, - а раз так, то я убежден, что переговоры окажутся безуспешными. Впрочем, высказав вам со всей откровенностью мое мнение, я все же выражаю готовность сделать все от меня зависящее, чтобы способствовать примирению. - Это все, чего мы желаем и ждем от вас, - сказал Мортон. - Что касается исхода переговоров, то он от Господа Бога, ибо "сердце царево в руце Божией". Итак, вы принимаете предложение о беспрепятственном пропуске? - Разумеется, - ответил Эвендел, - и, если я не говорю сейчас о благодарности за вторичное спасение моей жизни, это вовсе не значит, что я не ощущаю ее всею душой. - А как же гарнизон Тиллитудлема? - спросил Мортон. - Будет выведен в соответствии с вашими требованиями, - ответил Эвендел. - Я уверен, что майору не справиться с бунтом драгун, и я содрогаюсь при мысли о последствиях, к которым повела бы выдача обеих леди и почтенного старого джентльмена этому кровожадному негодяю Берли. - В таком случае вы свободны, - сказал Мортон. - Приготовьтесь к отъезду. Несколько человек, которым я вполне доверяю, проводят вас за наши аванпосты. Оставив лорда Эвендела, изумленного и обрадованного этим неожиданным освобождением, Мортон поспешно отобрал несколько человек из отряда милнвудских стрелков. Все они были верхами и вооружены до зубов, каждый вел в поводу запасного коня. Дженни, успевшая помириться с Кадди за ужином, ехала по левую руку от этого доблестного кавалериста. Вскоре у того дома, где содержался в заключении лорд Эвендел, послышался конский топот. Двое неизвестных ему людей, войдя в помещение, сняли с него оковы и, проводив вниз по лестнице, помогли сесть на коня. Он оказался посредине небольшого отряда, пустившегося крупною рысью по направлению к Тиллитудлему. Когда они добрались до этой древней твердыни, сияние луны сменилось рассветом, и на массивной, вздымавшейся темной громадою замковой башне заиграли первые бледные лучи солнца. Отряд остановился, не решаясь приблизиться к стенам крепости из опасения, как бы ее защитники не открыли огня. К воротам направился один лорд Эвендел, за которым в некотором отдалении следовала Дженни Деннисон. Подъехав к воротам, они услышали во внутреннем дворе шум, грубо нарушавший величавую безмятежность летнего утра. Слышались крики и брань, потом раздались пистолетные выстрелы - было очевидно, что бунт уже успел разразиться. У ворот на часах стоял Хеллидей. Услышав голос лорда Эвендела, он встретил своего офицера радостным восклицанием и сразу же пропустил его в замок. Появление лорда Эвендела поразило взбунтовавшихся солдат как гром среди ясного неба. Чтобы привести в исполнение свой план и захватить крепость, они хотели разоружить и обезвредить майора Беллендена, Гаррисона и всех, кто пытался оказать им сопротивление. С прибытием лорда Эвендела все изменилось. Он схватил за шиворот Инглиса и, приказав двум драгунам арестовать и связать его, как предателя, объявил остальным, что только беспрекословное повиновение избавит их от сурового наказания. После этого он велел людям построиться. Они тотчас же выполнили его приказание. Он распорядился положить на землю оружие. Какое-то мгновение они колебались, но привычка к дисциплине вместе с уверенностью, что их офицер, действуя с такой смелостью и решительностью, должен располагать оставшейся за воротами вооруженною силой, заставили их подчиниться. - Уберите оружие, - сказал лорд Эвендел, обращаясь к сбежавшимся слугам, - они его не получат, пока не научатся пользоваться им, как подобает, употребляя на дело, ради которого оно им было доверено. А теперь, - продолжал он, повернувшись к бунтовщикам, - марш из замка! И поторапливайтесь! Противник, заключив перемирие на три часа, согласился предоставить их вам, чтобы вы немедленно убрались отсюда. Отправляйтесь по дороге на Эдинбург и ждите меня у Мурской гостиницы. Считаю излишним предупреждать, чтобы по пути следования вы не позволяли себе никаких насилии над местными жителями; да вы и так в вашем положении не станете навлекать на себя общую ненависть. Докажите своею покорностью, что намерены искупить преступление, совершенное нынешним утром. Обезоруженные солдаты молча удалились с глаз своего офицера и, покинув замок, двинулись по направлению к месту встречи; они торопились уйти подальше от Тиллитудлема, так как боялись столкнуться с повстанцами, которые, видя их беззащитность, охотно отметили бы им за былые насилия и бесчинства. Инглис, которого Эвендел решил наказать со всей строгостью, остался под стражею в замке. Хеллидей своим поведением заслужил похвалу начальства, и ему были обещаны нашивки капрала. Поспешно сделав эти распоряжения, лорд Эвендел подошел к майору, которому казалось, что все это он видит во сне. - Дорогой майор, нам придется сдать крепость. - Выходит, что этого все-таки не избежать? - спросил майор. - А я-то надеялся, что вы привели с собой подкрепление и доставили продовольствие. - Ни одного человека, ни фунта провианту, - ответил молодой лорд. - И все же я счастлив, что вижу вас целым и невредимым, - сказал добрый старик. - Нам вчера сообщили, что эти разбойники-псалмопевцы посягают на вашу жизнь, и я каких-нибудь десять минут назад построил мерзавцев драгун, чтобы ударить на штаб-квартиру Белфура Берли и вырвать вас из этого ада, но этот пес Инглис, вместо того чтобы выполнить приказание, учинил самый что ни на есть настоящий бунт. Но что же нам следует делать? - Я не располагаю выбором, - сказал лорд Эвендел, - я пленник, отпущенный под честное слово и направляемый в Эдинбург. Вы и обе леди должны, по-моему, ехать туда же. Благодаря сердечному участию и заботам нашего друга я имею беспрепятственный пропуск и лошадей для вас и всех, кто отправится вместе с вами; но, Бога ради, не мешкайте; вы не в состоянии удерживать замок, имея в своем подчинении всего семь или восемь защитников, и к тому же совершенно без продовольствия. Вы сделали более чем достаточно, чтобы спасти вашу честь и дать время правительству стянуть отовсюду войска. Держаться дольше и излишне и невозможно. В Эдинбург прибыли англичане, и они в ближайшие дни выступят к Гамильтону. Мятежникам недолго владеть Тиллитудлемом. - Раз вы так думаете, - сказал старый воин, тяжко вздохнув, - я знаю, вы не станете советовать бесчестные вещи, - мне только остается, что подчиниться необходимости; бунт этих негодяев действительно сделал невозможной дальнейшую защиту крепостных стен. Гьюдьил, пусть служанки известят обеих леди обо всем происшедшем, и чтобы все было готово к незамедлительному отъезду? Но если б, оставаясь за этими древними стенами и превратившись от голода в мумию, старый Майлс Белленден мог быть полезен своему королю, он не ушел бы отсюда, пока в нем теплится хоть искорка жизни. Дамы, взволнованные вестями о бунте, охотно согласились с решением майора. Леди Маргарет не смогла, впрочем, удержаться от стенаний и вздохов, имевших, как всегда, отношение к пресловутому завтраку, которым его священнейшее величество король Карл почтил ее старый замок, оставляемый теперь на разграбление шайке мятежников. Приготовившись к отъезду, прежде чем стало настолько светло, чтобы можно было явственно различать окружающие предметы, обе леди, майор, Гаррисон, Гьюдьил и остальные слуги сели на лошадей, найденных по соседству или приведенных Эвенделом, и под охраною четырех повстанцев направились прямо на север. Остальные мятежники из числа тех, кто сопровождал лорда Эвендела в Тиллитудлем, вступили во владение покинутым замком, получив приказание тщательно оберегать его от грабежей и бесчинств. И когда взошло солнце, над главной замковой башней зареяло алое, с голубою каймой, знамя шотландского ковенанта. Глава XXIX И для меня игла в ее руке Страшнее ста кинжалов. Мерло Выехав из Тиллитудлема и миновав аванпосты повстанцев, всадники ненадолго остановились в небольшом городке Босуэл, где их ожидал приготовленный по приказанию Мортона завтрак; это было в самом деле крайне необходимо для людей, изнуренных длительным недоеданием. После краткого отдыха путешественники двинулись дальше по направлению к Эдинбургу. Уже совсем рассвело; над горизонтом растекались лучи восходящего солнца. Было естественно предположить, что лорд Эвендел неотлучно находился при мисс Эдит. Однако, обменявшись приветствиями с юною леди и позаботившись о ее удобствах в пути, он занял место рядом с майором во главе небольшого отряда, передав попечение о прелестной его племяннице одному из повстанцев, фигура и черты которого были скрыты черным военным плащом и надвинутой на лоб широкополою шляпой со спадавшими на лицо перьями. Так они ехали бок о бок в полном молчании мили две, пока незнакомец не обратился наконец к мисс Белленден глухим и дрожащим голосом. - Мисс Белленден, - сказал он, - не может не иметь друзей всюду, где ее знают, и даже среди тех, чье поведение ныне ею решительно осуждается. Могут ли они каким-нибудь способом доказать, что по-прежнему уважают ее и скорбят о перенесенных ею страданиях? - Пусть научатся ради самих себя уважать законы и щадить невинную кровь, - ответила мисс Белленден. - Пусть возвратятся к исполнению своего долга пред королем, и я готова простить им все, что выстрадала, и еще в десять раз больше. - Вы, следовательно, не допускаете, - спросил ее собеседник, - что в наших рядах находятся люди, которые, желая блага отчизне, убеждены в том, что выполняют свой патриотический долг? - Было бы неосторожно, - отозвалась мисс Белленден, - находясь в вашей власти, отвечать на этот вопрос. - Но только не в этом случае, даю вам слово солдата, - горячо проговорил всадник. - Меня с детства научили быть откровенной, - сказала Эдит, - и если необходимо ответить на ваш вопрос, я позволю себе высказать все, что чувствую. Один Бог может судить о сердце и побуждениях человека; что до людей, то они вынуждены оценивать его по поступкам. Измена, убийства, виселицы, насилия, чинимые над мирной семьей, как, например, наша, взявшейся за оружие только для защиты законного правительства и своего собственного имущества, - все эти действия чернят всякого, кто имеет к ним хоть какое-нибудь отношение, какими бы высокими словами они ни были приукрашены. - Вина за междоусобную войну, - возразил всадник, - за бедствия, которые она приносит с собой, на совести тех, кто вызвал ее угнетением и беззакониями, а не тех, кто оказался в необходимости прибегнуть к оружию, чтобы отстаивать естественные права свободных людей. - Вы выдвигаете довод, который, в свою очередь, нуждается в доказательстве, - ответила юная леди. - Каждая из сторон готова настаивать на своей правоте, и поэтому виноватой нужно считать ту из них, которая первая схватилась за меч, - и при любой драке закон видит преступника в том, кто первый прибегнул к насилию. - Увы! - сказал всадник. - Если бы наше оправдание зависело только от этого, как легко было бы доказать, что мы проявили терпение, которое поистине превосходит возможности человеческие, и перешли к открытой борьбе лишь вынужденные неслыханным произволом. Но я замечаю, - продолжал он, тяжко вздохнув, - что тщетно защищать перед мисс Белленден то дело, которое она заранее осудила, быть может, столько же из неприязни к его участникам, сколько и к их убеждениям. - Извините, - сказала Эдит, - я свободно высказалась о принципах, которыми руководствуются мятежники; что касается их самих, то мне нечего сказать по этому поводу, потому что я их не знаю... за одним-единственным исключением. - И это исключение, - спросил всадник, - оказало влияние на ваше мнение обо всех? - Совсем нет, - ответила Эдит, - тот, кого я имею в виду... он... по крайней мере, я считала его таким... он намного выше других; он был или казался человеком с рано развившимися талантами, возвышенных взглядов, высокой честности и верного сердца. Могу ли я сочувствовать мятежу, превратившему его, который мог бы стать украшением, гордостью и оплотом своей страны, в сотоварища мрачных и невежественных фанатиков, опасных лицемеров, в вождя неразумных и темных людей, в соратника разбойников и убийц с большой дороги? Если вы встретите его в вашем лагере, скажите ему, что Эдит Белленден пролила куда больше слез из-за его падения, из-за того, что он утратил такие возможности и покрыл бесчестием свое имя, чем из-за несчастий, свалившихся на ее близких; что ей легче было переносить голод, от которого ввалились ее щеки и потускнели глаза, чем сердечную муку, сопутствовавшую каждой ее мысли о том, кто был виновником всех этих бедствий. Произнося эти слова, она повернулась лицом к своему собеседнику; ее бледные щеки, хоть их и оживлял, пока она говорила, еле заметный румянец, свидетельствовали о пережитых ею страданиях. Всадник не остался безучастным к этому призыву; он схватился за голову, как будто его мозг пронизала внезапная боль, и, проведя рукой по лицу, надвинул еще ниже на лоб свою широкополую шляпу. Ни это движение, ни чувства, которые его вызвали, не остались незамеченными Эдит, и ее сердце в ответ на это затрепетало. - И если тот, - сказала она, - о ком я говорю, будет серьезно огорчен суровым суждением его... его... прежнего друга, скажите ему, что искреннее раскаяние есть первый шаг к искуплению; что, хотя он пал с такой высоты, подняться на которую будет ему нелегко, хотя он повинен во многих дурных делах, творившихся под прикрытием его имени, - все же он и теперь еще может частично искупить зло, лежащее на его совести. - Но как? - спросил всадник тем же глухим и прерывистым голосом. - Стараясь установить мир для блага своих обездоленных соотечественников, побуждая заблудших мятежников сложить оружие и разойтись. Спасая их кровь, он может искупить уже пролитую; кто потрудится для этой возвышенной цели, тот заслужит благодарность нашего поколения и добрую память потомства. - Полагаю, - твердым голосом произнес ее спутник, - мисс Белленден не хочет, чтобы этим миром интересы народа были принесены в жертву интересам короны. - Я еще слишком молода, - отвечала Эдит, - и не могу говорить об этом с полным знанием дела. Но раз я заговорила на эту тему, то охотно добавлю, что желала бы мира, который удовлетворил бы все партии и оградил подданных короля от военных поборов: они мне ненавистны не меньше, чем ваши меры борьбы с этим бедствием. - Мисс Белленден, - сказал Генри Мортон, открывая лицо и говоря своим обычным голосом, - тот, кто утратил ваше драгоценное для него уважение, достаточно смел, чтобы защищать правоту своего дела в качестве обвиняемого. Понимая, что он не вправе рассчитывать на дружеское сочувствие, он промолчал бы в ответ на ваше суровое осуждение, но он может сослаться на лорда Эвендела, который, без сомнения, засвидетельствует, что все помыслы и усилия этого человека, особенно в настоящее время, направлены на заключение мира, и притом на таких условиях, которых не осудят даже наиболее рьяные приверженцы короля. Он с достоинством поклонился Эдит, которая, судя по ее речам во время этой беседы, хоть и знала, с кем разговаривает, все же, видимо, не ждала, что ее собеседник станет защищаться с такою горячностью. Смутившись, она молча ответила на его поклон. Мортон ускакал и подъехал к находившимся во главе отряда. - Генри Мортон! - воскликнул майор Белленден, пораженный его внезапным появлением. - Он самый, - ответил Мортон, - и он глубоко удручен суровым приговором майора Беллендена и его близких. Прошу вас, милорд, - продолжал он, обращаясь с поклоном к лорду Эвенделу, - прошу вас взять на себя труд рассказать моим друзьям о моих действиях и удостоверить чистоту моих помыслов. Прощайте, майор Белленден! Желаю вам и всем вашим всяческого благополучия. Быть может, мы еще встретимся в лучшие времена. - Поверьте мне, - сказал лорд Эвендел, - я оправдаю ваше доверие, я постараюсь отплатить за те неоценимые услуги, которые вы мне оказали, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вы предстали в истинном свете и перед майором Белленденом, и перед всеми, чьим мнением вы дорожите. - Зная ваше великодушие, я ничего иного не ожидал, - отозвался Мортон. Он кликнул своих подчиненных и поскакал полем по направлению к Гамильтону; перья их развевались и стальные шлемы поблескивали в лучах восходящего солнца. Задержался лишь один Кадди, чтобы нежно проститься с Дженни Деннисон, которая за время короткого утреннего путешествия восстановила свою власть над его чувствительным сердцем. Одинокое дерево не столько скрыло, сколько прикрыло в своей тени их tete-a-tete*, когда они попридержали коней, чтобы сказать друг другу "прощай". ______________ * свидание наедине (франц.). - Прощай, Дженни, - сказал Кадди, с шумом выдыхая воздух, что должно было, видимо, изображать вздох, но гораздо больше напоминало горестный стон. - Ты ведь вспомнишь иногда про бедного Кадди, который по-честному любит тебя, Дженни; ты ведь будешь иногда о нем вспоминать? - Конечно... когда на столе будет похлебка, - ответила злопамятная девица, не удержавшись от острого словца и от сопровождавшей его ехидной улыбки. Кадди, однако, не остался в долгу: он вознаградил себя по обычаю деревенских поклонников - что не явилось, надо полагать, неожиданностью для Дженни, - обхватив возлюбленную за шею и от души поцеловав ее в обе щеки и в губы. Простившись таким образом, он повернул коня и пустился догонять своего господина. "Ну и черт этот парень, - подумала Дженни, вытирая губы и поправляя прическу. - А ведь он куда смелее, чем Том Хеллидей". - Сейчас, миледи, сейчас! Боже милостивый, хоть бы старая леди ничего не заметила! - Дженни, - сказала леди Маргарет, когда девушка подъехала ближе, - молодой человек, который командовал сопровождавшими нас мятежниками, не тот ли самый, что был Капитаном Попки и после этого узником в Тиллитудлеме, когда нас посетил Клеверхауз? Дженни, довольная, что этот вопрос не имеет отношения к ее личным делам, взглянула на свою юную госпожу, чтобы по возможности выяснить, нужно ли говорить правду или лучше о ней умолчать. Не уловив в ее взгляде никакого определенного указания, она последовала своему инстинкту доверенной камеристки и солгала. - Не думаю, миледи, чтобы это был он, - сказала она так же уверенно, как прочитала бы свой катехизис, - тот был маленький и чернявый собою. - Ты ослепла, наверное, Дженни, - вмешался майор, - Генри Мортон красив и высок, и этот молодой человек не кто иной, как он самый. - У меня достаточно других дел, - сказала Дженни, вскидывая головку, - чтобы рассматривать, какой он там из себя, хотя бы он был тонок, как свечка ценою в грош. - Великое счастье, - сказала леди Маргарет, - что нам удалось вырваться из рук этого кровожадного фанатика и изувера. - Вы, сударыня, заблуждаетесь, - сказал лорд Эвендел, - никто не вправе называть этим словом мистера Мортона, а тем более - мы. Тем, что я жив и что вы в настоящее время не томитесь в плену у действительного фанатика и убийцы, мы обязаны только деятельному человеколюбию и быстрому вмешательству этого молодого джентльмена. И он подробно рассказал о событиях, с которыми читатель уже знаком, остановившись в особенности на добродетелях Мортона и несколько раз подчеркнув, словно это был его брат, а не соперник, с какою опасностью для себя он оказал ему эту совершенно исключительную услугу. - Я проявил бы черную неблагодарность, - сказал он в заключение, - если бы позволил себе умолчать о достоинствах человека, которому я обязан двукратным спасением моей жизни. - Я охотно думал бы о Генри Мортоне только хорошее, - заявил майор, - но, признавая, что он вел себя в высшей степени благородно и по отношению к вам, и по отношению ко всем нам, я все же не могу примириться с той снисходительностью, с какой ваша честь откосится к его поведению в настоящее время. - Нужно учитывать, - сказал лорд Эвендел, - что к такому образу действий его отчасти принудили обстоятельства, и я должен добавить, что его взгляды, хотя и не совпадают с моими, тем не менее не могут не внушать уважения. Клеверхауз, которому нельзя отказать в умении сразу распознавать людей, дал вполне правильную оценку его необыкновенным качествам, хотя в оценке его взглядов и принципов он, конечно, проявил суровую предубежденность. - Вы исключительно быстро распознали его достоинства, - ответил майор. -