орили о политике за стаканом вина. А шпагами все махали, и нельзя точно сказать, кто нанес удар. - Во всяком случае, старый Эллисло тут и пособлял и подстрекал, и я уверен, что, захоти вы рассчитаться с ним, никто и слова не скажет: ведь кровь вашего батюшки на его руках, и к тому же он один и остался из всех, с кого можно потребовать ответа; кроме того, он заядлый прелатист и якобит. У нас тут в округе все говорят, что не миновать вам встречи с ним. - Стыдно, Хобби! - ответил молодой лэрд. - Вы же человек верующий, а сами подстрекаете друзей нарушать законы и творить возмездие своей рукой - да еще где: в таком глухом месте, где никто не знает, кто подслушивает наши разговоры. - Тише, тише! - зашикал Хобби, придвигаясь поближе к своему попутчику. - О них-то я и не подумал. Но, кажись, я тоже могу отгадать, почему у вас рука не поднимается, мистер Патрик. Тут дело не в том, что у вас не хватает смелости, это мы все знаем; если вы и держитесь так скромно, то только из-за серых глаз одной милой девицы, которую зовут мисс Изабелла Вир. - Уверяю вас, - довольно сердито заговорил его спутник, - уверяю вас, Хобби, что вы ошибаетесь; ни вы, ни кто иной не имеет права говорить такие вещи. Я никому не позволю связывать мое имя с именем какой бы то ни было молодой особы. Это слишком большая вольность. - Успокойтесь, успокойтесь! - откликнулся Элиот. - Недаром я говорил, что вы вовсе не из робости держитесь таким тихоней. Я не хотел вас обидеть, но дозвольте уж по-дружески напомнить вам кое-что. В жилах старого лэрда Эллисло течет кровь его удалых предков и кипит горячее, чем у вас. Правда, ему никакого дела нет до всех нынешних разговоров о мире и покое: он по-прежнему считает, что главное в жизни это - хватай и бей! И за спиной у него стоит немало добрых молодцов, которым он умеет разогреть кровь; недаром они брыкаются, как годовалые жеребята. Откуда у него достатки, никто не знает, живет он широко, тратит больше, чем получает со здешних земель, однако деньги всюду расчищают ему путь. Помяните мое слово: если у нас тут заварится каша, то он будет среди первых поваров, а свои счеты с вами он помнит куда как хорошо. Я так полагаю: чуть что - и он сразу очутится под стенами старого замка в Эрнсклифе. - Ну, Хобби, - ответил молодой дворянин, - если он и решится на такой опрометчивый шаг, то я позабочусь о том, чтобы старый замок устоял против него, как и в прежние дни, когда он отражал удары и не таких вояк. - Вот это верно, вот это по-мужски сказано, - проговорил отважный иомен, - и коли доведись такое дело, вам достаточно послать слугу раскачать большой замковый колокол, и как только вы ударите кремнем по кресалу, сейчас же мы - я, и два мои брата, и маленький Дэви из Стэнхауса - придем к вам на помощь вместе со всеми, кого нам удастся собрать. - Большое спасибо, Хобби, - ответил Эрнсклиф, - но я надеюсь, что в наше время вряд ли возникнет такая противоестественная, противная христианской душе война. - Что вы, сэр, что вы! - возразил Элиот. - Просто небольшая война между двумя соседями; если в наших непросвещенных краях такое и случится, то ни богу, ни королю до этого никакого дела нет: это же у нас в крови, мы не можем жить спокойно, как лондонцы, - у нас слишком много свободного времени. - Должен вам сказать, Хобби, - промолвил молодой лэрд, - что для человека, верящего во всякие сверхъестественные силы, вы говорите о боге чересчур свободно, особенно если вспомнить, где мы сейчас находимся. - А почему я должен бояться Маклстоунской пустоши больше, чем вы сами, Эрнсклиф? - немного обиженным тоном спросил Хобби. - Здесь водятся эльфы, насылающие порчу на скот, и не только эльфы, это верно; но почему мне их бояться? Совесть у меня чиста, и если мне и надо держать ответ, то разве за какую-нибудь проделку с девчонками или за скандал на ярмарке, а это не такой уж большой грех. Хоть мне и не подобает говорить о себе, но я такой же мирный и спокойный малый, как... - А кто проломил голову Дику Тэрнбуллу, кто стрелял в Уилли из Уинтона? - спросил его попутчик. - Эге, Эрнсклиф, да вы, оказывается, ведете счет всем моим проступкам! Голова у Дика давно зажила, и в воздвиженье мы нашу ссору уладим в честном кулачном бою на ярмарке в Джеддарте: считайте, что этот спор разрешен мирным путем. А с Уилли мы опять друзья, да и попало-то в него, беднягу, каких-нибудь две-три дробинки. Да за пинту бренди я такую штуку охотно позволю кому угодно. Но Уилли не горец и слишком трясется за свою шкуру. А что до тех, кто насылает порчу, то доведись нам сейчас встретиться с кем-нибудь из них... - Что вполне возможно, - проговорил молодой Эрнсклиф, - потому что вон там стоит ваша старая колдунья. - Я же вам говорю, - продолжал Элиот, казалось возмущенный последним намеком, - если бы эта старая карга вдруг поднялась из могилы и встала туг передо мной, я бы обратил на нее не больше внимания, чем... Но что это, Эрнсклиф? Спаси нас господь, что это такое? Глава III "Так знай: Килдар перед тобой. Кто ты, о черный гном?" - "Я - карлик с пустоши глухой, Средь вереска мой дом". Джон Лейден При виде предмета, который напугал молодого фермера, заставив его оборвать свои храбрые речи на полуслове, на минуту смутился даже его менее суеверный спутник. Луна, успевшая подняться, пока они беседовали, теперь, пользуясь местным выражением, "брела вброд по тучам" и лишь время от времени бросала на землю неверный свет. Один из лучей, падавший на массивный гранитный столп, к которому приблизились спутники, осветил нечто похожее на человеческую фигуру, но гораздо меньшего размера; фигура эта медленно передвигалась среди огромных серых камней, но не как человек, направляющийся к определенной цели, а как какое-то неведомое существо, неуверенно порхающее над печально памятными для него местами и по временам издающее глухие, невнятные звуки. В представлении Хобби Элиота все это настолько соответствовало понятию о призраках, что он на мгновение замер, чувствуя, как волосы у него встают дыбом, и прошептал: - Это же старуха Эйли! Может, пальнуть в нее, благословясь, как вы думаете? - Не надо, ради бога, не надо, - ответил его спутник, отводя рукой ружье, которое Хобби уже собрался поднести к плечу. - Это же просто какой-то рехнувшийся бедняк. - Сами вы рехнулись, если хотите подойти к ней, - сказал Элиот, в свою очередь хватая за рукав Эрнсклифа, двинувшегося было вперед. - Пока она подойдет, у нас еще хватит времени сотворить молитву-другую; жаль только, что я ни одной не помню. Э, да она не торопится, - продолжал он, приободрившись под влиянием своего спутника и заметив, что призрак не обращает на них никакого внимания. - Она ковыляет, как наседка на горячей сковородке. Послушайте, Эрнсклиф (последнее он добавил шепотом), сделаем круг, будто к оленю, с подветренной стороны; болото здесь по колено, не больше, а мягкая {В Шотландии эпитет "мягкий" имеет по крайней мере два специфических значения: так, _мягкая_ дорога - это путь по болоту или топи, а _мягкая_ погода - мокрая, весьма дождливая погода. (Прим. автора.)} дорога все же лучше худой компании. Несмотря на сопротивление и уговоры своего попутчика, Эрнсклиф продолжал идти вперед по той же тропе и вскоре остановился перед заинтересовавшим его существом. По мере того как молодые люди приближались, рост фигуры, казалось, все уменьшался: теперь в ней было меньше четырех футов; насколько им удалось разглядеть в неверном свете луны, она была примерно одинакова в высоту и ширину и имела скорее всего шарообразную форму, вызванную, по-видимому, каким-то ей одной присущим уродством. Дважды молодой охотник заговаривал с этим необычайным видением, не получая ответа, но и не обращая внимания на щипки, при помощи которых его спутник хотел убедить его, что лучше всего тронуться дальше и оставить это сверхъестественное, уродливое существо в покое. Но в третий раз, в ответ на вопрос: "Кто вы? Что вы здесь делаете в такой поздний час?" - они услышали голос, пронзительно резкие и неприятные звуки которого заставили Эрнсклифа вздрогнуть, а Элиота - отступить на два шага назад. - Идите своим путем и не задавайте вопросов тем, кто не задает их вам. - Что вы делаете здесь, вдали от жилья? Может, вас ночь застигла в пути? Хотите, пойдемте ко мне домой ("Боже упаси!" - невольно вырвалось у Хобби Элиота), и я дам вам ночлег. - Уж лучше искать ночлег на дне Тэрреса, - снова прошептал Хобби. - Идите своим путем, - повторил человечек; от внутреннего напряжения звук его голоса стал еще более резким. - Не нужна мне ваша помощь, не нужен мне ваш ночлег; вот уже пять лет, как я не переступал порога человеческого жилья, и, надеюсь, никогда больше не переступлю. - Он сумасшедший, - проговорил Эрнсклиф. - Он похож на старого жестянщика Хамфри Эттеркапа, который погиб на этой самой пустоши пять лет тому назад, - откликнулся его суеверный спутник, - но у Хамфри не было такой здоровенной спины. - Идите своим путем, - еще раз повторил предмет их любопытства, - ваше человеческое дыхание отравляет воздух вокруг меня, звук ваших человеческих голосов вонзается мне в уши, как острые иглы. - Господи, спаси и помилуй! - прошептал Хобби. - Подумать только, что этот мертвец так зол на всех живых. Гляди, как не повезло его грешной душе! - Послушайте, друг мой, - сказал Эрнсклиф, - вас, видимо, терзает какое-то тайное горе. Простое сострадание не позволяет нам покинуть вас здесь. - Простое сострадание! - воскликнул человечек, и его презрительный смех прозвучал почти как визг. - Где вы подцепили это словечко, этот силок для глухарей, эту ширму для самой простой западни, эту приманку, которую жалкие глупцы глотают только для того, чтобы обнаружить в ней жало острого крючка, в десять раз более острого, чем те, что вы закидываете для несчастных животных, которых вы убиваете просто для забавы. - Поверьте, друг мой, - снова сказал Эрнсклиф, - вы не в состоянии судить сами о своем положении. Вы погибнете в этих дебрях, и хотя бы силой, но мы для вашего же блага уведем вас отсюда. - Ну, я к этому делу руки не приложу, - заявил Хобби. - Ради бога, пусть себе бедный дух идет своей дорогой. - Если я здесь и погибну, кровь моя падет на мою голову, - произнес незнакомец. Заметив, что Эрнсклиф намеревается подойти и взять его за руку, он добавил: - Но если вы притронетесь хотя бы к краю моей одежды и оскверните ее своим прикосновением, то пусть ваша кровь падет на вашу голову! Луна светила теперь несколько ярче, и при этих словах незнакомца Эрнсклиф заметил, что тот держит в руке какое-то оружие, не то длинный кинжал, не то пистолет, металл которого отсвечивал холодным блеском. Пытаться принуждать к чему-либо человека, вооруженного таким образом и к тому же полного отчаянной решимости, было бы чистейшим безумием, тем более что Эрнсклиф не надеялся дождаться помощи от своего товарища, который предоставил ему возможность улаживать дела с призраком собственными силами, а сам двинулся дальше и уже сделал несколько шагов по тропинке, ведущей к Хейфуту. Эрнсклифу ничего не оставалось, как повернуться и последовать за Хобби, что он и сделал, оглянувшись раза два на предполагаемого сумасшедшего: тот, доведенный этой встречей до крайней степени ярости, метался среди огромных серых камней, давая выход раздражению в выкриках и проклятиях, от которых звенела вся обширная вересковая пустошь. Некоторое время молодые охотники молча шли своею дорогой, покуда в ушах их не замерли отголоски этих зловещих звуков, и, следовательно, они успели довольно далеко отойти от столпа, в честь которого это урочище получило свое название. Каждый думал о том, что они только что видели. Наконец Хобби Элиот воскликнул: - Этот дух, если он в самом деле дух, при жизни натворил, надо думать, немало зла, да и сам натерпелся не меньше, а то бы он не стал так бесноваться после смерти. - Он, по-видимому, сошел с ума от ненависти к людям, - проговорил Эрнсклиф, поглощенный своими мыслями. - Значит, вы не думаете, что он из мира духов? - спросил Хобби у своего спутника. - Кто, я? Конечно, нет. - Вот и я тоже не был уверен: может, он и верно из живых существ; но только не хотел бы я увидеть кого-нибудь более похожего на призрак! - Так или иначе, - сказал Эрнсклиф, - я завтра утром приеду сюда верхом и посмотрю, что сталось с этим несчастным. - При дневном свете? - спросил иомен. - Тогда, с благословения божьего, я поеду с вами. Но поглядите-ка: мы сейчас на две мили ближе к Хейфуту, чем к вашему дому. Не лучше ли будет, если вы заночуете у нас, а я пошлю мальчишку на пони, чтобы известить ваших, где вы, хотя, надо думать, никто вас в замке не ждет, кроме слуг и кошки. - Пусть будет по-вашему, дружище Хобби, - откликнулся молодой охотник, - но мне бы не хотелось, чтобы из-за моего отсутствия беспокоились слуги и кошечка осталась без ужина, так что я буду вам премного обязан, если вы пошлете мальчика в замок. - Вот это приятные слова! Значит, вы заночуете у нас в Хейфуте? То-то все наши обрадуются, увидев вас! Приняв это решение, они бодро двинулись вперед, и вскоре, взойдя на вершину крутого холма, Хобби Элиот воскликнул: - Вот, гляньте, Эрнсклиф. Когда я дохожу до этого местечка, у меня всегда душа радуется. Видите огонек вон там, внизу? Это - окно горницы, где наша бабка, умная старуха, сидит за своей прялкой. А видите огонек, что мелькает то в одном окошке, то в другом? Это моя двоюродная сестрица Грейс Армстронг; она вдвое умнее моих сестер - они сами так говорят, потому что душа-то у них добрая, добрее их в наших краях никого не сыскать. И бабка тоже говорит, что у нее золотые руки, да и в городе Грейс со всеми делами лучше других управляется: бабка-то сама теперь не выезжает. Ну, а братья мои - один уехал служить у лорда-камергера, другой на Моссфадрейге: это ферма, которую мы арендуем. За стадами он может присмотреть не хуже моего. - Вы должны быть счастливы, дружище, что у вас столько полезной родни. - А то нет! Грейс я очень даже благодарен и никогда от этого не отпираюсь. Но скажите мне, Эрнсклиф, вы же учились во всяких колледжах в Эдинбурге, набрались знаний там, где км знают цену. Так вот, скажите... Правда, меня лично это не касается, но на зимней ярмарке я слышал, как прелат из церкви святого Иоанна и наш священник спорили, и оба говорили уж больно красиво. Прелат - он, значит, говорит, что жениться на двоюродной сестре греховно и противозаконно; но вот когда он ссылался на писание, так это у него получалось куда хуже, чем у нашего священника, а наш-то священник считается лучшим богословом и проповедником отсюда и до самого Эдинбурга. Так, наверно, прав-то все-таки он, как вы думаете? - Конечно же, у нас, христиан-протестантов, брак считается свободным от всяких ограничений, кроме тех, которые установил господь бог по закону Левита. Таким образом, Хобби, у вас и мисс Армстронг нет и быть не может никаких препятствий - ни юридических, ни религиозных. - Полно вам шутить, Эрнсклиф, - ответил его спутник. - Небось сами-то вы сердитесь, ежели шутка заденет вас не с того боку. Да и спрашивал я вовсе не про Грейс. Вы же сами знаете, что она мне не кровная двоюродная сестра, а дочь жены моего дяди от ее первого мужа, то есть никакая не родня, а только вроде как свояченица... Ну, вот мы и дошли до Шийлинг-хилла; пора пальнуть из ружья и дать знать, что я иду; я всегда так делаю, а когда возвращаюсь с добычей, то даю два выстрела: один - за себя, другой - за оленя. Хобби выстрелил в воздух, и повсюду в окнах дома и даже перед домом замелькали огни; указав Эрнсклифу на огонек, как бы скользивший по двору к одной из построек, Хобби сказал: - Это сама Грейс. Она не станет встречать меня у дверей, уж я-то ее знаю; зато она обязательно проверит, готова ли еда для моих бедных псов, чтоб они ненароком не остались голодными. - "Любишь меня - люби мою собаку", - ответил Эрнсклиф. - Да, Хобби, вы настоящий счастливчик! Это восклицание сопровождалось звуком, весьма похожим на вздох, что не ускользнуло от слуха Хобби. - Полно вам! Может, кое-кто посчастливее меня. Разве я не видел, как на бегах в Карлайле мисс Изабелла Вир все глядела вслед одному человеку, когда он прошел мимо нее? Кто знает, что может случиться на этом свете. Эрнсклиф что-то пробормотал в ответ, но трудно было разобрать, то ли он одобрил предположения Хобби, то ли осудил их, тем более что сам Эрнсклиф, видимо, предпочитал, чтобы истинный смысл его ответа пребывал во мраке неизвестности. Охотники ступили на широкую коровью тропу, которая, спускаясь наискось по крутому откосу, привела их к покрытому соломенной крышей, но в остальном вполне благоустроенному фермерскому дому, который служил жилищем Хобби Элиоту и его семье. В дверях виднелось множество веселых лиц, и если бы не присутствие чужого человека, на Хобби тут же посыпался бы град насмешек по поводу его возвращения с пустыми руками. Три юные красотки растерянно замешкались на крыльце, причем каждая пыталась препоручить другой честь проводить гостя в дом, чтоб самой выиграть время и предстать перед ним не в дезабилье, в котором можно встречать только родного брата, а в более пристойном виде. Тем временем Хобби, добродушно обругав их всех вкупе и врозь (ибо Грейс в их числе не было), выхватил свечу из рук одной из этих сельских кокеток, игриво водившей ею взад и вперед, и провел своего гостя в гостиную, а точнее в зал, так как в прошлом весь дом был приспособлен для обороны и поэтому гостиная представляла собою комнату с каменным полом и сводчатым потолком; по сравнению с гостиными современных фермеров это помещение было довольно мрачным, но сейчас в очаге ярко горели торф и смолистые дрова, и после мрака и пронизывающего ветра верескового взгорья Эрнсклифу здесь все пришлось по душе. Почтенная старушка, глава всей семьи, радушно приветствовала гостя. Сидя в своем плетеном кресле у края огромного очага и присматривая за вечерними занятиями молодых хозяек и двух-трех ладно скроенных служанок, которые сучили в глубине зала кудель, старушка, одетая в строгое, плотно облегающее платье из домотканого сукна, с чепцом на голове, но зато украшенная большим золотым ожерельем и золотыми сережками, выглядела одновременно и фермершей и настоящей дамой, каковой она и была на самом деле. Отдав поспешные распоряжения о необходимых добавлениях к вечерней трапезе и должным образом приветствовав гостя, почтенная бабка и сестры Хобби Элиота открыли огонь из всех орудий, высмеивая его неудачный поход на оленей. - Зря Дженни поддерживала весь день огонь в кухонном очаге, - сказала одна из сестер. - Конечно, зря, - подхватила другая. - Кабы раздуть потайной мох, {Потайным мхом называется кусок торфа, в котором, не угасая, но и не пожирая топлива, теплится огонь. (Прим. автора.)} его бы вполне хватило, чтоб поджарить всю оленину, добытую сегодня Хобби. - Хватило бы и свечки, только бы ветер ее не задул, - добавила третья. - Будь я на его месте, я бы подстрелила хоть ворону; в третий раз он приходит домой без оленьего рога: даже потрубить не во что! Хобби поворачивался от одной сестры к другой, поочередно разглядывая их с сердитой складкой между бровей; однако его нахмуренное чело явно противоречило добродушно улыбающемуся рту. Выслушав сестер, он попытался успокоить их, рассказав об обещанном ему подарке. - В дни моей юности, - заговорила бабка, - охотник стыдился возвращаться с гор без косуль по обе стороны седла, подвешенных что твои телячьи тушки на коромысле разносчика. - Хотелось бы, чтобы твои друзья-охотнички оставили косуль нам, бабушка, - возразил Хобби. - Порой мне кажется, что они перестреляли всех оленей в наших краях. - Другие знают, где искать оленей, не то что ты, Хобби, - сказала его старшая сестра, бросая взгляд на молодого Эрнсклифа. - Будет тебе, сестра! Сама знаешь: каждая собака знает свой день, и пусть меня Эрнеклиф простит, если я не к месту привел старую поговорку. Может, в другой раз мне повезет, как ему, а ему, как мне. Но каково человеку целый день провести под открытым небом, потом бежать от испуга... Впрочем, не бежать, но, во всяком случае, столкнуться с нечистой силой, а в довершение всего - вернуться домой и переругиваться с кучей женщин, которым с утра до вечера больше и делать нечего, как крутить какую-то палку с ниткой да чинить прорехи. - Бежать? От нечистой силы?! - в один голос воскликнули все женщины, ибо в горных долинах подобные вымыслы в те времена, как, пожалуй, и теперь, были предметом самого живого интереса. - Я не сказал - бежать... Ну, а встретиться с нечистым нам довелось, хоть он там и был один; верно ведь, Эрнсклиф? Вы же сами видели не хуже, чем я. И Хобби по-своему, хотя и без особых преувеличений, поведал собравшимся о встрече на Маклстоунской пустоши с таинственным существом, о котором он в заключение сказал; - Ежели это был не сам сатана, то, значит, один из тех пиктов, которые владели нашей страной еще в древние времена. - Какой там пикт! - воскликнула его бабка. - Нет, нет, сынок, да убережет тебя бог от зла и лиха, это был никакой не пикт! Это был Черный Карлик с вересковых гор! Лихие дни сулит его приход. И надо же злым силам сеять беду в краю, где все давно уже живут тихо-мирно, в любви да согласии. Чтоб он сгинул! Никогда еще не приносил он добра здешним местам и жителям. Мой отец часто говорил мне, что его видели в год кровавой битвы при Марстон-муре, потом снова, когда Монтроз поднялся, и снова перед данбарским разгромом, а в мое уже время его видели незадолго до событий у Босуэл-бриджа, и говорят, что ясновидец лэрд Бенарбук имел с ним тайные сношения перед высадкой Аргайла, но об этом я точно не знаю: дело-то было далеко на западе. О, детки мои, он является лишь в лихую годину, помните об этом и уповайте только на того, кто всегда выручит и спасет в злополучный час. Тут Эрнсклиф вступил в разговор, выразив твердое убеждение, что человек, с которым они встретились, просто жалкий безумец, отнюдь не уполно- моченный потусторонним миром предрекать войну или насылать бедствия. Но его мнение встретило весьма холодный прием, и все единодушно осудили его намерение вернуться утром на Маклстоунскую пустошь. - Сыночек мой пригожий, - сказала почтенная старушка (от доброты сердечной она называла своими детьми всех, о ком особенно пеклась), - уж тебе-то следовало бы остерегаться больше, чем кому другому. Твоя семья тяжко пострадала, когда пролилась кровь твоего отца, а там пошли всякие тяжбы и потери. А ведь ты украшение своего рода, тебе, коль будет на то воля божья, выпала доля восстановить былую славу отчего дома - как в наших краях, так и всюду - и оберегать покой тех, кто живет в нем. Тебе, как никому другому, следует избегать всяких сумасбродств; в твоем роду всегда было много отчаянных смельчаков, но добра это никому не принесло. - Но не думаете же вы, мой добрый друг, что мне и при дневном свете не следует появляться в чистом поле? - Этого я не говорила, - ответила старушка. - Ни сына своего, ни друга я не стану удерживать от благого дела; коли надо поднять меч в свою защиту или в защиту друга - пусть идет: тот, в ком течет благородная кровь, иначе не поступит. Но из моей седой головы никак не выходит мысль, что искать беду, когда она тебя не кличет, значит идти противу всех законов земных и небесных. Эрнсклиф не стал продолжать спор, в котором у него не было никакой надежды что-нибудь доказать; кстати, тут принесли ужин, и разговор совсем прервался. В этот момент в зале появилась мисс Грейс, и Хобби, многозначительно взглянув на Эрнсклифа, уселся рядом с нею. Веселая и оживленная беседа, которую старая хозяйка украсила добродушными шутками, звучащими как-то особенно приятно в устах людей преклонного возраста, вновь заставила расцвести на щеках трех юных дев пунцовые розы, согнанные рассказом их брата о встрече с призраком, и еще целый час после ужина они пели и плясали, как будто на свете нет и никогда не было никаких эльфов и злых духов. Глава IV Мне мерзок род людской, и я хотел бы, Чтоб ты собакой был - тогда б я мог Тебя хоть малость полюбить. "Тимон Афинский" На следующее утро Эрнсклиф сразу же после завтрака распрощался со своими гостеприимными друзьями, пообещав вернуться и отведать оленины. которую уже доставили из его дома. Хобби тоже попрощался с ним для вида у порога, но незаметно последовал за ним и нагнал его на вершине холма. - Я ведь знаю, куда вы направляетесь, мистер Патрик, и все равно вас не оставлю, что бы там ни говорила матушка. Только я решил уйти потихоньку, чтобы она не почуяла, что мы с вами замышляем; ее никак нельзя огорчать: еще отец, умирая, наказывал мне беречь ее. - Вы правы, Хобби, - сказал Эрнсклиф, - она вполне заслуживает всяческой заботы с вашей стороны. - Случись что с вами, она о вас будет тужить не меньше, чем обо мне. Может, не стоит туда возвращаться? Не слишком ли много мы берем на себя? Ведь нас туда никто не звал. - Если бы я думал так, как вы, Хобби, - заметил молодой дворянин, - я бы, наверное, бросил все это. Но коль скоро я придерживаюсь мнения, что нечистая сила либо совсем вывелась, либо встречается очень редко, сейчас, когда речь идет о жизни несчастного, полоумного существа, я не могу не выяснить всего до конца. - Ну что ж, вам виднее, - неуверенно отвечал Хобби, - оно, конечно, верно и то, что эльфов - то бишь, наших добрых соседей (говорят, эльфами их называть нельзя), - которые, бывало, высыпали сотнями на каждом зеленом холме по вечерам, в наше время почти совсем не увидишь. Сам я, к примеру, не могу сказать, что встречал хотя бы одного. Только раз слышал, как кто-то засвистел позади меня во мху, точь-в-точь как каравайка. А ведь мой покойный батюшка рассказывал, что видывал их немало, когда, бывало, поздно вечером возвращался подвыпивши, как все добрые люди, домой с ярмарки. Эрнсклифа позабавила мысль о том, как из поколения в поколение постепенно увядают суеверия, о чем свидетельствовало последнее замечание его спутника. Они продолжали беседовать на ту же тему, пока не подошли к месту, откуда открывался вид на каменный столп, давший название всей пустоши. - Не сойти мне с этого места, - воскликнул Хобби, - если наш человечек все еще не копошится там! Но сейчас светло, при вас ружье, а я захватил кинжал. Не страшно и подойти поближе. - Что мы непременно и сделаем, - отозвался Эрнсклиф. - Но я никак не возьму в толк, чем он там занят. - Должно быть, строит гать из Серых Гусей - вон из тех больших серых камней. Чудно, однако! Это уже совсем ни с чем не вяжется. Когда они подошли поближе, Эрнсклиф не мог не согласиться со своим спутником. Человечек, которого они видели прошлой ночью, усердно трудился: нагромождая один на другой огромные камни, он понемногу складывал четырехугольник из стен. Строительного материала вокруг было сколько угодно, но камни казались такими большими, что даже сдвинуть их с места было невероятно трудно. Приходилось поражаться, как ему удалось поставить на место те из них, которые уже образовали фундамент нового строения. Когда молодые люди подошли, он возился с громадным валуном и был настолько увлечен работой, что заметил их, только когда они оказались совсем рядом. Пытаясь водрузить камень на место, он ворочал его с энергией, которая явно не вязалась с его ростом и со всем его обликам калеки. Судя по преодоленным уже трудностям, он обладал мощью Геркулеса: чтобы поднять некоторые из камней, потребовались бы усилия по крайней мере двух здоровых мужчин. При виде такой нечеловеческой силы в душе у Хобби вновь зашевелились суеверия. - Не иначе, как это дух какого-нибудь покойного каменщика. Ишь какую крепь уложил! А если он не покойник, интересно, сколько он возьмет с погонного фута, коли заказать ему гать на болоте. Между Крингльхоупом и Шоузом давно уж пора построить хорошую гать! Эй, добрый человек, - крикнул он, повысив голос, - славно ты здесь потрудился! Человечек поднял на них свой тяжелый взгляд и, разогнувшись, предстал перед ними во всем своем природном безобразии. У него была необычайно большая голова с шапкой спутанных волос, местами тронутых сединой; его мохнатые густые брови нависали над маленькими черными, пронизывающими, глубоко запавшими глазами; по временам он, как безумец, зловеще вращал ими. В остальном, его облик отличался грубыми, топорными чертами, которыми художник наделил бы какого-нибудь сказочного великана. К этому следует добавить характерное диковато-подозрительное выражение, которое часто можно заметить на лице урода. Его туловище, квадратное и плотное туловище человека среднего роста, покоилось сразу на двух огромных ступнях; должно быть, природа забыла о голенях и бедрах, или же они были настолько короткими, что их целиком закрывала одежда. У него были длинные мускулистые руки с мощными кистями; в пылу работы он засучил рукава, и было видно, что руки у него поросли густыми черными волосами. Можно было подумать, что природа вначале предназначала различные части этого тела для какого-нибудь гиганта, а потом из внезапного каприза наделила ими карлика - настолько длина его рук и железная сила корпуса не соответствовали маленькому росту. Одеждой ему служил грубый коричневый балахон, напоминавший подрясник монаха и перехваченный пояском из тюленьей кожи. На его голове красовалась шапка из барсучьего или какого-то другого мохнатого меха. Нависая над лицом, на котором застыло угрюмое и злобное выражение человеконенавистника, она еще больше усиливала карикатурность его облика. Этот необыкновенный карлик молча взирал на юношей, пока Эрнсклиф не сделал попытку привести его в доброе расположение духа, сказав: - Трудно тебе приходится, друг мой. Позволь нам помочь тебе. И тут же с помощью Элиота принялся водружать на строящуюся стену камень. Карлик наблюдал за ними подобно надсмотрщику и нетерпеливыми жестами проявлял свое раздражение, когда они слишком долго прилаживали камень на место. Он указал на другой камень - они подняли его, на третий, на четвертый - они продолжали ему угождать, хотя это было нелегко, потому что он, будто нарочно, заставлял их браться за самые тяжелые из разбросанных повсюду валунов. - Ну нет, дружище, - сказал Элиот, когда карлик бесцеремонно указал еще на один камень, превосходивший по размерам все предыдущие, - Эрнсклиф как хочет, а меня уволь. Мне все одно, человек ты или нечистая сила, только ворочать камни я к тебе не нанимался; опять же и благодарности от тебя за труды никакой не увидишь. - Благодарность! - воскликнул карлик, весь передернувшись от охватившего его презрения. - На, получи свою благодарность, подавись ею, и пусть она принесет тебе столько же удачи, сколько принесла мне, сколько удачи может принести любому земному червю благодарность пресмыкающегося рядом с ним ничтожества. А теперь - либо работайте, либо убирайтесь! - Вот она, награда, Эрнсклиф, за то, что мы помогли дьяволу строить себе капище; поди знай, может мы и душу свою заодно погубили. - Видимо, наше присутствие, - отвечал Эрнсклиф, - только приводит его в исступление. Лучше уйдем, а потом пошлем ему провизии и кое-какую утварь. Так они и сделали. Посланный ими слуга видел, что карлик все еще трудится над кладкой, но не смог добиться от него ни слова. Суеверный юнец не стал докучать этому необыкновенному существу ни вопросами, ни советами, а просто положил все, что принес, на лежащий в сторонке камень и оставил мизантропа в покое. Карлик день за днем продолжал трудиться с таким невероятным рвением, что результаты казались прямо сверхъестественными. За один день он часто ухитрялся выполнить работу двух человек, и вскоре у избушки уже появились стены; сложенные без извести, из одних лишь камней и дерна, они были необычайно прочными для такой небольшой и примитивной постройки. Как только Эрнсклиф, все время следивший за его работой, увидел, что стены домика почти готовы, он послал несколько деревянных балок для стропил; он велел оставить их неподалеку от постройки и собирался на следующий день послать работников, чтобы те поставили их. Но карлик предвосхитил его намерения: проработав с вечера до зари и проявив при этом немалую смекалку, он к утру сам закончил стропила. Дальше оставалось только нарезать тростника и покрыть крышу, с чем он быстро и ловко справился. Поскольку ему явно не хотелось принимать чью-либо помощь, кроме случайных услуг прохожего люда, его снабжали необходимыми материалами и инструментами, которыми он орудовал с большим искусством. Он сам смастерил дверь и окно в своей хижине, сколотил лежанку вместо кровати, приладил несколько полок; по мере того как благоустраивалось его жилье, он, казалось, приходил все в более мирное расположение духа. Он построил крепкую ограду и принялся тщательно обрабатывать участок внутри нее; нанес еще земли, взрыхлил ту, которая была на месте, и разбил несколько грядок. Нет ничего удивительного, что отшельника посещали как редкие путники, которым случалось проходить по пустоши, так и те, кто нарочно приходил поглазеть на его работу. И действительно, невозможно было наблюдать, как человек, на вид столь неприспособленный к физической работе, трудится с беспримерным усердием, и не остановиться хоть на пять минут, чтобы помочь ему; поскольку ни один из его случайных помощников не представлял себе, много ли карлику помогали другие, все удивлялись, с какой быстротой он работал. Вид крепкого, ладного домика, построенного этим странным существом в такой короткий срок и со столь замечательным мастерством, возбуждал суеверные подозрения у соседей. Правда, они отказались от мнения, что карлик- призрак, поскольку было совершенно ясно, что, подобно им самим, он является существом из плоти и крови; но зато они продолжали утверждать, что, уж во всяком случае, он общается с потусторонним миром и выбрал это уединенное место, чтобы ему никто не мешал. Они утверждали также, правда - не в том смысле, в каком об этом говорят философы, что пустынник никогда не был менее одинок, чем в те минуты, когда оставался наедине с самим собой, и добавляли, что с гор, окаймлявших пустошь, путники часто видят человека, работающего рядом с ним и исчезающего всякий раз, когда кто-нибудь подходит к хижине. Видели также, как это существо сидит иногда с карликом у входа, гуляет с ним по болоту или помогает ему носить воду из источника. Эрнсклиф попытался объяснить это явление предположением, что за человека принимали тень карлика. - Какая к черту у него тень, - заявил Хобби Элиот, который горячо отстаивал сложившееся мнение, - он так снюхался с дьяволом, что у него давно никакой тени нет. А потом, - рассудил он более разумно, - слыханное ли дело, чтобы тень падала в сторону солнца? А эта тень - или что бы это там ни было - тоньше и выше карлика и не раз ложилась между солнцем и Элши. В любой другой части Шотландии все эти подозрения могли бы привести к расследованию, нежелательному для мнимого колдуна, но здесь они только вызывали чувство почтительного страха. Отшельнику, по-видимому, нравились те признаки робкого почитания, с которыми какой-нибудь случайный прохожий приближался к его хижине, испуганный и изумленный вид, с которым тот взирал на его фигуру и жилище, и поспешность, с которой все проходили мимо этого ужасного места. Лишь самые смелые останавливались, чтобы удовлетворить свое любопытство, бросив взгляд украдкой на стены домика и сад, и, как бы извиняясь, вежливо здоровались с их обитателем, который иногда снисходил до того, что бросал короткое приветствие или кивал в ответ. Эрнсклиф часто проходил этой дорогой и почти всякий раз осведомлялся о здоровье пустынника, который, по всей видимости, решил обосноваться здесь навсегда. Заставить его говорить о себе было почти невозможно; он вообще не желал разговаривать ни о чем, хотя казалось, что его мизантропия несколько смягчилась - вернее, его значительно реже стали посещать припадки безумия, признаком которого она являлась. Из приношений он брал только самое необходимое, и никакие доводы не могли убедить его взять что-либо еще из того, что Эрнсклиф предлагал ему из благотворительности, а более суеверные соседи - по иным мотивам. Последним он платил за услуги советами, которые давал, когда мало-помалу люди стали к нему обращаться по поводу своих болезней или болезней скота. Он также часто снабжал их лекарствами, и в его распоряжении были не только растущие в тех местах травы, но и привозные медикаменты. Он дал понять своим пациентам, что его имя - отшельник Элшендер, но в народе его вскоре прозвали Мудрым Элши и Мудрецом с Маклстоунской пустоши. Кое-кто искал у него совета в других делах, кроме телесных недугов, и в этих случаях всех поражала его проницательность и чуть ли не пророческая верность его суждений, что в большой мере укрепило всеобщее убеждение в том, что он знается с нечистой силой. Приходившие к нему люди, как правило, оставляли свои приношения на камне, находившемся на некотором расстоянии от хижины; если это были деньги или какие-нибудь ненужные ему вещи, он либо выбрасывал их, либо так и оставлял на камне, не притрагиваясь к ним. Со всеми он держался одинаково грубо и необщительно, говорил мало и как можно более кратко, избегая всяких разговоров, не связанных с делом. Когда прошла зима и на его грядах появились овощи и коренья, он ограничил свой стол почти исключительно этими видами пищи. И все же он принял от Эрнсклифа пару коз, которые паслись на пустоши и снабжали его молоком. Когда Эрнсклиф увидел, что его подарок принят, он навестил отшельника. Старик сидел на широком плоском валуне возле садовой калитки - это было местом приема посетителей и пациентов. Внутренность домика и сад он свято оберегал от вторжения незнакомцев, подобно тому как туземцы Таити сберегают свои молитвенные хижины; по-видимому, он считал, что любой человек осквернит их своим присутствием. Когда он закрывался в своем жилище, никакие мольбы не могли заставить его выйти или поговорить с кем бы то ни было. Перед приходом к отшельнику Эрнсклиф удил рыбу в маленькой речушке неподалеку. В руке он держал удочку, а надетая через плечо корзина была наполнена форелью. Он уселся на камень почти напротив карлика, но тот, увидев уже знакомое ему лицо, не обращал на него никакого внимания, лишь время от времени поднимал свою огромную уродливую голову и окидывал его взглядом, а затем снова опускал голову на грудь, как бы в глубоком раздумье. Эрнсклиф огляделся вокруг и заметил, что отшельник расширил свои владения, построив загон для подаренных ему коз. - Вы трудитесь не покладая рук, Элши, - заметил он, желая завязать разговор с этим необыкновенным существом. - Труд, - отозвался карлик, - это наименьшее из зол, являющихся уделом жалкого рода человеческого; лучше трудиться, как я, нежели веселиться, как ты. - Ничего не могу сказать