айке! Все рвутся поглядеть на стройных нимф Да резвых шутников; веселье там Смягчило все различья, и лакей Стоит чуть не в обнимку с дворянином, Сомервил, "Сельский праздник" Новое появление почтенного управителя на улицах Кинроса было встречено одобрительными возгласами собравшихся, ибо это означало, что откладывавшееся по причине его отсутствия театральное представление теперь наконец начнется. Это наиболее увлекательное из зрелищ возникло в Шотландии совсем недавно и поэтому вызывало особый интерес у зрителей. Все другие увеселения пришлось прервать, Майский хоровод распался, пляски прекратились, а их участники, ведя за руку своих подружек, поспешили к лесному театру. Тут же было заключено перемирие между громадным бурым медведем и трепавшими его косматую шкуру мастифами. При этом поводырь медведя и полдесятка добровольцев из поселян, используя особые приемы, именуемые в просторечии "за хвост" и "за загривок", растащили в разные стороны несчастных животных, ярость которых еще совсем недавно служила для зрителей одним из главных развлечений. Странствующий менестрель внезапно обнаружил, что слушатели покинули его в тот самый момент, когда он приступил к интереснейшей части старинного рыцарского романа в стихах и как раз послал мальчишку с шапкой по кругу, надеясь собрать обильное вознаграждение. Незадачливый певец в негодовании оборвал на середине историю Розуола и Лилиан, сунул свою трехструнную скрипку "ребек" в кожаный футляр и с недовольной миной последовал за толпой навстречу зрелищу, затмившему его собственное искусство. Фокусник перестал выпускать изо рта пламя и дым, предпочитая лучше дышать подобно простым смертным, чем бесплатно играть роль огненного дракона. Короче говоря, все прочие увеселения были прерваны, ибо толпа жадно ринулась смотреть диковинное представление. Жестоко ошибется тот, кто попытается представить себе это зрелище похожим на современный театр, ибо оно отличалось от него не меньше, чем примитивные действа Феспида от тех, которые Еврипид ставил на афинской сцене, усиливая волшебными эффектами роскошь костюмов и декораций. В данном случае не существовало какой-либо сцены или театральных подмостков, не было ни машин, ни партера, ни лож, ни галереи, ни фойе; не было, впрочем, и платы за вход, а это в нищей Шотландии вознаграждало за отсутствие всего остального. В духе изобретений добряка Основы, зеленая лужайка служила актерам сценой, а куст боярышника - артистической уборной и костюмерной. Зрители располагались на скамейках, которые кольцом окружали три четверти лужайки, оставляя свободным вход и выход для участников спектакля. В самом центре сидел управитель - как старшее по рангу должностное лицо, - а вокруг него вся прочая непритязательная публика, собравшаяся, чтобы повеселиться, готовая всем без исключения восхищаться и не проявляющая ни малейшей склонности к критике. Образы, которые проходили перед заинтересованными и увлеченными зрителями, были теми же, что характеризовали раннюю пору театра у других народов: то были старики, которых дурачили их жены, водили за нос родные дочери, грабили сыновья и надувала прислуга; хвастливый вояка, жуликоватый странствующий монах, торгующий индульгенциями, деревенский увалень и городская распутница. Однако никто из этих персонажей и даже все они вместе взятые не привлекали в такой степени сердца зрителей, как шут, который, подобно Грасьосо испанской комедии, пользовался в этом театре полнейшей свободой действий. В своей шапке, похожей на петушиный гребень, с дубинкой, на которой была вырезана фигурка, державшая в руках дурацкий колпак, он то появлялся, то исчезал, то снова возвращался, чтобы своими шутками и остротами вмешаться в любую сцену и прервать действие, в котором сам не участвовал, часто даже перенося свои насмешки с актеров на сидевших вокруг зрителей, которые охотно аплодировали всему, что бы им ни показали. Грубоватое остроумие этой пьесы было направлено преимущественно против католических суеверий, и командовал всей театральной артиллерией не кто иной, как сам доктор Ландин, который не только велел руководителю труппы выбрать для представления один из бесчисленных сатирических памфлетов, направленных против папистов (многие из них облекались в драматическую форму), но даже, подобно датскому принцу, приказал включить, или, как он сам выразился, "подсыпать", туда несколько его собственных шуток все на ту же неисчерпаемую тему, надеясь этим путем смягчить строгость леди Лохливен, не любившей подобного рода развлечений. Он не упускал случая толкнуть локтем Роланда, сидевшего в качестве почетного гостя сразу же за доктором, обращая еговнимание на особенно понравившиеся ему места в пьесе. Что касается пажа, которому одна лишь мысль о подобном зрелище казалась необычайно новой, то он пребывал в таком же неослабевающем восторженном экстазе, какой владеет людьми всех сословий, когда они впервые смотрят театральное представление. Он смеялся, кричал и хлопал в ладоши на протяжении всего действия. И только одно неожиданное происшествие внезапно охладило его интерес к происходившему на сцене. Видным персонажем комической части драмы был, как мы уже упомянули, монах, торгующий индульгенциями, ничем не отличающийся от целой армии странствующих клириков, которые бродят повсюду, торгуя подлинными или поддельными реликвиями, вызывая у народа благоговение и сострадание и обманывая, как правило, оба эти чувства. Лицемерие, бесстыдство и разврат этих бродячих монахов сделали их излюбленными персонажами сатириков от Чосера до Джона Хейвуда. Монах, изображавший одного из подобных персонажей на лесной сцене, следовал их обычаю, выдавая за реликвию свиную кость или расхваливая раковину, принесенную будто бы с гробницы святого Иакова Компостельского, да маленький оловянный крестик, которым он позвякивал в священной ладанке из Лорето, предлагая все эти предметы благочестивым католикам и запрашивая за них почти такую же цену, какую в наше время любители древностей платят за безделушки столь же сомнительного качества. Под конец монах вытащил из сумы маленькую склянку, на вид не содержавшую ничего, кроме чистой воды, достоинства которой он стал расхваливать в следующих стихах: - Послушайте-ка, добрые люди, Рассказ о неслыханном чуде. На свете город есть Вавилон, Далеко на востоке находится он. Там люди первыми солнце встречают, Как нам о том мудрецы возвещают. Так вот, в той стране, совсем невелик, Бьет из скалы волшебный родник. Струю принимает гранитная ванна, Где мылась встарь целомудренная Сусанна. От тела святого, от рук и от ног Чудесное свойство обрел тот поток. По этой склянке судите сами; Я нес в ней ту воду ночами и днями, В зимнюю стужу и в зной иногда, Пока наконец не доставил сюда. Если сумела вас обойти Жена или девушка сбилась с пути, Дайте понюхать ей склянку, и, глядь, Она мгновенно начнет чихать. Шутка, как, вероятно, сразу же заметил читатель, искушенный в языке старинной драмы, вращалась вокруг той же темы, что и в древних сказаниях о "Застольном роге короля Артура" и "Плохо скроенном плаще", но слушатели, недостаточно ученые и не слишком критически настроенные, не выражали претензий за недостаток оригинальности. Могущественный талисман, с подобающими ужимками и прибаутками, по очереди предлагался всем женским персонажам, и никто из них не выдерживал испытания в безупречной нравственности. Все они, к величайшему удовольствию зрителей, чихали, и притом громче и продолжительней, быть может, чем им бы этого хотелось. Выдумка, казалось, удалась на славу, и монах собирался уже перейти к другой, как вдруг шут, потихоньку завладев склянкой с чудодейственной жидкостью, поднес ее к носу молодой женщины, которая сидела в первом ряду зрителей, закрыв лицо черным шелковым шарфом или вуалью, и целиком, казалось, была поглощена тем, что происходило на сцене. Содержимое склянки, составленное, видимо, с таким расчетом, чтобы подкрепить достоверность слов паломника, вызвало у девицы сильнейшее чиханье, свидетельствовавшее о ее греховности, что и было встречено взрывом восторга со стороны зрителей. Однако их смех внезапно обратился на самого шута, когда оскорбленная девица, еще не совсем перестав чихать, высвободила руку из складок плаща и наградила весельчака такой затрещиной, что он отлетел на два шага в сторону и пал ниц, словно благодаря ее за подобную милость. Никто не жалеет актера, злоупотребляющего свободой своего амплуа, и когда шут, поднявшись с земли, стал жаловаться на суровую расправу, взывая к зрителям, ему не удалось вызвать их сочувствие. Однако управитель решил, что в данном случае задето его собственное достоинство, и приказал двум своим алебардирам привести к нему нарушительницу порядка. Когда эти официальные лица приблизились к воинственной девушке, она сначала заняла было надежную оборонительную позицию, по-видимому собираясь оказать сопротивление блюстителям порядка. Памятуя о силе и ловкости, образец которой она только что им продемонстрировала, представители власти не выказывали большой охоты выполнить свою миссию. Однако, поразмыслив с минуту, их противница изменила свои намерения и, с девической скромностью закутавшись в плащ, послушно направилась к великому мужу под охраной двух своих храбрых стражей. Когда девушка перешла лужайку и приблизилась к высокой скамье доктора, в ее походке и фигуре обнаружилась та легкая и гибкая грация, которую знатоки считают неотъемлемым признаком женской красоты. Это впечатление еще более усиливал ее костюм - изящная коричневая куртка, выгодно обрисовывавшая ее стан, и короткая юбка того же цвета, позволявшая видеть ее прелестные ножки. Лицо девушки было скрыто вуалью, но доктор, при всей его важности претендовавший на звание знатока женской красоты, сумел оценить целое по той его части, которая была доступна взору наблюдателя. Тем не менее он довольно сурово сказал ей: - Ах ты дерзкая девчонка! А что, если я отдам распоряжение окунуть тебя в озеро за то, что ты в моем присутствии посмела ударить мужчину? - Неужели, - ответила провинившаяся девушка, - ваша милость считает, что мои недуги можно излечить с помощью холодной ванны? - Да ты, оказывается, ядовитая шельма! - рассмеялся доктор и шепнул Роланду Грейму: - Бьюсь об заклад, что она красавица. Ее голос сладок, как сироп. - После этого он снова обратился к девушке: - Однако ты, красотка, что-то уж чересчур старательно скрываешь свое лицо. Сняла бы ты шарф. - Мне кажется, с этим лучше подождать, пока мы окажемся наедине с вашей милостью. Мое доброе имя может пострадать, если все узнают, что это надо мной мерзкий плут сыграл такую наглую шутку. - О своем добром имени можешь не тревожиться, моя дорогая щепоточка медовой манны, - ответил доктор. - Я заявляю официально, как управитель Лохливена, Кинроса и прочая, что даже сама целомудренная Сусанна расчихается, понюхав этот эликсир, ибо на самом деле в склянке содержится искусно отогнанный и очищенный acetum, или уксусная эссенция, которую я сам собственноручно изготовил. А засим, поскольку уж ты выразила желание явиться ко мне и с глазу на глаз лично оправдаться в совершенном тобой проступке, я приказываю немедленно продолжать представление, как если бы не произошло ничего, нарушившего предписанный ход событий. Девица сделала реверанс и отправилась на свое место. Пьеса продолжалась, но теперь не к ней было приковано внимание Роланда Грейма. Голос, фигура этой деревенской красотки, наконец ее шея и локоны, не совсем прикрытые шарфом, настолько напоминали Кэтрин Ситон, что ан почувствовал себя начисто сбитым с толку этой путаницей изменчивых и неправдоподобных видений. Пресловутая сцена в гостинице снова встала в его памяти во всех ее сомнительных и странных подробностях. Уж не воплотились ли в этой необыкновенной девушке колдовские силы, о которых он читал в рыцарских романах? Ведь если бы она даже смогла перенестись сюда из окруженного стенами и вооруженною стражею замка Лохливен, отрезанного широким озером (Роланд невольно бросил на него взгляд, как бы желая убедиться, что озеро все еще на месте) и охраняемого с той тщательностью, какой требует национальная безопасность, - если она даже и преодолела бы все эти преграды, то как могла она столь беззаботно и рискованно использовать обретенную свободу, не найдя ничего лучшего, как ввязаться в публичную ссору на сельском празднике? Роланд не мог даже определить, что показалось ему в этом особенно необъяснимым, - усилия, каких, вероятно, стоило ей вырваться на свободу, или то, как она эту свободу использовала. Теряясь в сомнениях, он не спускал взгляда с той, которая стала их предметом, и в каждом случайном ее движении заново открывал, - или ему казалось, что он открывал, - еще какую-нибудь черту, лишний раз напоминавшую Кэтрин Ситон. Правда, Роланд много раз говорил себе, что он обманывается, преувеличивая случайное сходство. Но потом он снова возвращался к встрече в подворье святого Михаила, и ему казалось в высшей степени невероятным, чтобы в столь различных условиях его воображение дважды сыграло с ним такую удивительную шутку. На этот раз, однако, он желал во что бы то ни стало разрешить свои сомнения и с этой целью весь остаток представления держался как борзая на стойке, готовая броситься на зайца при первом же его появлении. Между тем девица, за которой он столь внимательно следил, желая помешать ей по окончании зрелища скрыться в толпе, сидела, как бы вовсе не подозревая о том, что за ней наблюдают. Зато достойный доктор сразу же заметил, куда устремлены взоры пажа, и тут же, великодушно подавив в себе желание стать Тезеем для этой Ипполиты, решил отдать дань закону гостеприимства и не мешать любовным делам своего юного гостя. Он ограничился лишь тем, что отпустил несколько острот по поводу того пристального внимания, которым паж удостаивал незнакомку, и по поводу своей собственной ревности, добавив, однако, что если бы они с Роландом одновременно были прописаны пациентке в качестве лекарства, она, без сомнения, предпочла бы молодого человека, как более действенное средство. - Я боюсь, - добавил доктор, - что мы еще не скоро дождемся вестей об этом жулике Охтермахти, так как бездельники, которых я послал за ним, как будто подтверждают версию о в_о_роне, выпущенном из Ноева ковчега. Это означает, мейстер паж, что у вас есть еще в запасе часок-другой, и, поскольку теперь, когда пьеса уже закончилась, возобновили свою музыку менестрели, а у вас явно есть желание потанцевать, прошу вас учесть, что вон там перед вами превосходная зеленая лужайка, а тут сидит ваша будущая партнерша. Надеюсь, мое искусство ставить диагноз не останется незамеченным. Я, правда, смотрел вполглаза, но сразу определил вашу болезнь и назначил вам весьма приятный курс лечения. Discernit sapiens res, quas confundit asellus {Умный может разобраться в вопросах, которые осел запутывает (лат.).} (как говорится у Чеймберса). Едва ли паж слышал окончание этого мудрого изречения, как не слышал он и наставлений управителя, советовавшего ему не слишком далеко отлучаться на случай если обоз прибудет неожиданно и раньше, чем его ожидали; он страстно жаждал освободиться от ученого спутника и удовлетворить свое любопытство по поводу незнакомой девицы. Но при всей поспешности, с которой Роланд устремился вперед, он помнил, что, если он хочет добиться разговора с девушкой наедине, ему не следует пугать ее внезапной атакой. Поэтому, сдерживая нетерпение, юноша учтиво приблизился к ней, с подобающей самоуверенностью опередив при этом трех-четырех деревенских парней, которые питали относительно девицы те же намерения, что и паж, но не знали, как к ней подступиться. Роланд сообщил ей, что он уполномочен почтенным управителем и от его имени просит оказать ему честь потанцевать с ним. - Почтенный управитель, - сказала девица, смело протянув руку пажу, - хорошо сделал, поручив эту часть своих привилегий другому лицу; и я полагаю, что, по обычаям праздника, мне остается только принять предложение его достойного представителя. - Если, конечно, его выбор не слишком неприятен вам, любезная мисс, - сказал Роланд. - Об этом, любезный сэр, - ответила девушка, - я скажу вам после первого тура. Кэтрин Ситон была необычайно искусна в пляске, и порой ей случалось танцами развлекать свою венценосную госпожу. Роланд Грейм нередко присутствовал при этих ее выступлениях, а иногда, по приказанию королевы, бывал партнером Кэтрин. Поэтому он хорошо изучил ее манеру танцевать и нашел, что его нынешняя партнерша в точности напоминает младшую фрейлину королевы по живости, грациозности, чувству ритма и верности исполнения; пожалуй, лишь шотландская джига, которую они танцевали сейчас, требовала более быстрых и бурных движений, отличаясь грубоватой резвостью от дворцовых бальных танцев - лавольты и куранты, которые Кэтрин исполняла в покоях королевы Марии. Живой танец не оставлял ему времени для размышления или для разговора; но когда они наконец уступили место на лужайке прочим танцорам, окончив свое па-де-де и заслужив шумное одобрение поселян, которым редко удавалось видеть подобное зрелище, паж воспользовался своим правом кавалера и попытался завязать разговор с девицей, которую он все еще держал за руку. - Прекрасная партнерша, не могу ли я спросить имя той, которая так любезно согласилась танцевать со мной? - Спросить вы можете, - сказала девушка, - но все дело в том, отвечу ли я вам. - Почему же вы не ответите? - спросил Роланд, - Да потому, что никто не любит давать, ничего не получая взамен, а вы не можете сообщить мне ничего такого, что мне хотелось бы услышать. - Разве я не могу сообщить вам за это мое имя и родословную? - Нет, - ответила девушка, - ибо вы и сами не знаете ни того, ни другого. - Почему вы так думаете? - спросил паж с некоторым раздражением. - Не сердитесь, - промолвила его собеседница. - Я сейчас докажу вам, что знаю о вас больше, чем вы сами о себе знаете. - В самом деле? - ответил Грейм. - Кто же я, по-вашему? - Дикий сокол, - ответила она, - которого еще не оперившимся птенцом собака принесла в некий замок и которого все еще не спускают с пальца, чтобы он не упустил добычи и не набросился на мертвечину. Этого сокола нужно держать под колпачком, пока он не обретет полную ясность взора и не научится отличать хорошее от плохого. - Ну что же, пусть так, - ответил Роланд Грейм. - Отчасти и я разгадал вашу тайну, моя высокочтимая дама; возможно, я даже знаю о вас не меньше, чем вы обо мне, и могу обойтись без тех ответов, на которые вы так скупитесь. - Если вы докажете это, - сказала девушка, - я поверю, что вы проницательней, чем я полагала. - Это можно сделать немедленно, - сказал Роланд Грейм. - Первая буква вашей фамилии С, а последняя - Н. - Превосходно! - воскликнула его партнерша. - Продолжайте. - Сегодня вам нравится носить ленты и юбку, а завтра, быть может, вас увидят в шляпе с пером, в куртке и штанах. - Прямо в точку! Вы угодили в самый центр мишени! - воскликнула девушка, подавляя величайшее желание расхохотаться. - Вы можете хлыстом выбить человеку глаз и можете вырвать ему сердце из груди! - Эти последние слова были произнесены тихим и нежным голосом, что, к величайшей обиде и неудовольствию Роланда, не только не растрогало его партнершу, но, казалось, еще усилило ее желание смеяться. Едва сдержав себя, она сказала: - Если рука моя кажется вам такой ужасной, - при этих словах девушка вырвала свою руку из его пальцев, - вам незачем было так сильно ее сжимать; однако вы, как я погляжу, настолько хорошо знаете меня, что, пожалуй, даже не стоит показывать вам мое лицо. - Любезная Кэтрин, - сказал паж, - тот недостоин видеть вас, а тем более служить вместе с вами под одной кровлей, кто не может узнать вас по фигуре, жестам, походке, по тому, как вы танцуете, как поворачиваете голову; словом, нет такого тупицы, который по всем этим признакам сразу же не признал бы вас; что касается меня, то я мог бы поклясться, что это вы, взглянув на одну эту прядь волос, которая выбилась из-под вашего шарфа. - И тем более увидев лицо, которое этот шарф скрывает, - сказала девушка, откидывая вуаль и к то же мгновение пытаясь снова закрыться. Черты ее лица были те же, что у Кэтрин Ситон, но нетерпеливое раздражение залило их румянцем когда она, неловко дернув вуаль, оказалась не в состоянии поправить ее с той легкостью, которая считалась главным достоинством кокеток того времени. - Черт бы побрал это тряпье! - вскричала девушка, стараясь поймать шарф, развевавшийся у нее за спиной; она произнесла это столь сурово и решительно, что паж замер на месте от удивления. Он снова взглянул на лицо своей партнерши, но глаза его засвидетельствовали то же, что и раньше: перед ним было лицо Кэтрин Ситон. Он помог ей поправить шарф, и оба с минуту молчали. Девушка заговорила первая, ибо Роланд Грейм был слишком ошеломлен противоречиями, из которых, по-видимому, были сотканы характер и самый облик Кэтрин Ситон. - Вы удивлены тем, что слышали и видели? - спросила девушка. - Но времена, когда женщины; становятся мужчинами, менее всего благоприятствуют превращению мужчины в женщину; тем не менее вам сейчас как раз угрожает подобная опасность. - Мне - опасность стать женщиной? - Да, вам, несмотря на всю вашу смелость, - подтвердила собеседница Роланда. - В то время как вам надлежало бы укрепиться в вашей вере, которой угрожают со всех сторон бунтовщики, изменники и еретики, вы позволяете ей ускользнуть из вашего сердца, как ускользает вода, зачерпнутая в горсть, просачиваясь между пальцами. Если вы отказываетесь от веры ваших предков из страха перед изменником - разве это по-мужски? Если вас обошли, обманув хитрыми речами еретического шарлатана или похвалой пуританской старухи, разве это по-мужски? Если вас подкупили надеждами на награбленную добычу и повышением в звании, разве это по-мужски? И если вас удивляет, что у меня вырывается порой угроза или проклятье, почему вас не удивляет ваша собственная особа - ведь вы же претендуете на благородное имя, стремитесь получить рыцарское звание - и в то же время ведете себя столь трусливо, глупо и своекорыстно. - Если бы такое обвинение исходило от мужчины, - сказал паж, - он не прожил бы и мгновения после того, как назвал меня трусом. - Берегитесь пышных слов, - ответила девушка. - Вы ведь сами сказали, что я иногда ношу штаны и куртку. - И все же в любом костюме вы останетесь Кэтрин Ситон, - заметил паж, снова пытаясь завладеть ее рукой. - Вам нравится так называть меня, - возразила девушка, отдергивая руку, - но у меня есть еще много других имен. - И вы не хотите откликнуться на то, которое отличает вас от любой другой девушки во всей Шотландии? - спросил паж. Но его собеседница не обратила внимания на комплимент и внезапно, продолжая держаться на расстоянии от пажа, весело пропела ему строфу из старинной баллады: - Зовут меня иные Джек, Другие кличут Джил, Но в Холируде я для всех Всегда - Упрямый Уил. - Упрямый Уил! - воскликнул паж нетерпеливо. - Скажите лучше - Упрямый Джек с фонарем, {Блуждающий огонек на болоте.} ибо никогда еще не было на свете такого обманчивого блуждающего огонька. - Если я такова, - ответила девушка, - я ведь не прошу глупцов следовать за мной, а если они все же не отстают, то делают это на собственный страх и риск. - Но, дорогая Кэтрин, - воскликнул Роланд Грейм, - будьте же хоть мгновение серьезны! - Если вам хочется называть меня дорогой Кэтрин после того, как я предоставила вам на выбор столько других имен, - ответила девица, - то как вы можете с такой настойчивостью просить меня быть серьезной, предполагая, что я удрала на два-три часа из башни и пользуюсь сейчас, быть может, единственными веселыми минутами за долгие месяцы заточения? - Но, дорогая Кэтрин, бывают минуты глубокого и искреннего чувства, более ценные, чем тысячи лет величайшего веселья. Например, вчера, когда вы так близко... - Что _так близко_? - быстро спросила девица. - Когда ваши губы были так близко к знаку, который вы начертали у меня на лбу, - Пресвятая дева! - вскричала она еще более яростно и еще более по-мужски, чем раньше. - Кэтрин Ситон приблизила свои губы ко лбу мужчины, и этот мужчина - ты? Ты лжешь, грубиян! Паж так и обмер от изумления, но, сообразив, что он затронул деликатнейшие чувства девушки, напомнив ей минутную ее слабость и ту форму, в которой она проявилась, он попытался что-то пролепетать в свое оправдание. Его извинения, хотя он не сумел придать им связную форму, были доброжелательно приняты собеседницей, которая сразу же после первой вспышки подавила свое негодование. - Ни слова об этом! - сказала она. - А теперь нам придется разойтись; наша беседа может привлечь к нам больше внимания, чем этого хотелось бы. - Но разрешите мне хоть пройти за вами в какое-нибудь более укромное местечко. - Вы не осмелитесь, - ответила девушка. - Я не осмелюсь? - удивился юноша. - Куда же это у вас хватит смелости пройти, а у меня не хватит? - Вы боитесь Джека с фонарем, - услышал он в ответ, - как же вы отважитесь пойти навстречу огненному дракону с колдуньей на спине? - Подобно тому как это делали сэр Эджер, сэр Грайм или сэр Грейстил? - спросил паж. - Но разве сейчас встречается подобная чертовщина? - Я иду к матушке Никневен, а она достаточно могучая колдунья, чтобы оседлать самого черта с помощью красной шелковой нити вместо узды и рябинового прута в качестве хлыста. - Я пойду за вами, - сказал паж. - Только на расстоянии, - ответила девушка. И, закутавшись в плащ еще плотнее, чем прежде, она смешалась с толпой, направляясь в сторону городка, а Роланд Грейм последовал за ней на некотором расстоянии, принимая все предосторожности, чтобы не быть замеченным. Глава XXVIII И та, что видела тебя младенцем, С надеждой думала об утре дней твоих, Глазами, потускневшими от слез, Взирает ныне на твое бесчестье. Старинная пьеса Не доходя до главной и, к слову сказать, единственной улицы Кинроса, девушка, за которой следовал Роланд Грейм, оглянулась, как бы желая убедиться, что он не потерял ее из виду, и внезапно свернула в узкий переулок, застроенный двумя рядами убогих, полуразвалившихся лачуг. У двери одного из этих жалких строений она на мгновение задержалась, еще раз бросила взгляд в сторону Роланда, затем подняла щеколду и исчезла за дверью. Паж немедленно последовал ее примеру, но ему пришлось повозиться некоторое время и со щеколдой, которая отодвигалась не совсем обычным образом, и самой дверью, которая не без сопротивления уступила его усилиям. Темный и дымный коридор проходил, как это было принято в то время, между наружной стеной дома и "холланом", или глиняной стенкой, отделявшей его от внутреннего помещения. В конце этого коридора в перегородке виднелась дверь в "бен" - так называлась внутренняя часть хижины, - и когда Роланд взялся за _ручку этой двери, чей-то женский голос приветствовал его следующими словами: "Benedictus qui veniat in nomine Domini, damnandus qui in nomine inimici". {Блажен грядущий во имя божье, проклятье тому, кто приходит от имени дьявола (лат.).} Войдя в комнату, паж увидел женщину, сидевшую у низкого очага, в которой он узнал ту, кого доктор Ландин назвал матушкой Никневен. Кроме нее, в комнате не было никого. Роланд Грейм удивленно осматривался, не зная, как объяснить исчезновение Кэтрин Ситон, и не обратил бы особого внимания на мнимую колдунью, если бы она не спррсила его с каким-то странным выражением голоса: - Чего ты ищешь здесь? - Я ищу, - ответил паж в полном замешательстве, - я ищу... Его ответ остался неоконченным, ибо старуха, нахмурившись, сурово сдвинула свои нависшие седые брови, отчего ее лоб покрылся тысячью морщин, затем выпрямилась во весь свой огромный рост, сорвала с головы платок и, схватив Роланда за руку, шагнула с ним к окошку, где свет упал на ее лицо; ошеломленный юноша узнал в ней Мэгделин Грейм. - Да, Роланд, - сказала она, - твои глаза не лгут; ты действительно видишь перед собой ту, которая ошиблась в тебе; ты обратил ее вино в желчь, ее хлеб довольства - в горькую отраву, а ее надежду - в беспросветное отчаяние. Это она ныне спрашивает тебя: чего ты ищешь здесь? Пока она говорила, ее большие черные глаза не отрывались от лица юноши; так орел рассматривает добычу, перед тем как разорвать ее на куски. В это мгновение Роланд не в силах был ни ответить ей, ни уклониться от ответа. Эта необыкновенная, экзальтированная женщина еще не утратила над ним той власти, которой он привык подчиняться с детства. Кроме того, он знал, как неистова она в своих страстных порывах, как нетерпима к малейшему возражению, и понимал, что любое его замечание способно лишь довести ее до полного исступления. Поэтому он предпочитал молчать, в то время как Мэгделин Грейм с возрастающей страстностью продолжала осыпать его упреками: - Итак, я снова спрашиваю тебя, чего ты ищешь здесь, вероломный юноша? Ищешь ли ты честь, которую утратил, веру, от которой отрекся, надежды, которые разрушил? Или ты ищешь меня, опору твоей юности, единственную известную тебе родственницу, чтобы надругаться над моими сединами так же, как ты надругался уже над лучшими устремлениями моего сердца? - Простите, матушка, но, по справедливости, я не заслужил ваших упреков, - возразил Роланд Грейм. - Все окружающие меня и даже вы сами, моя глубокочтимая родственница, обращались со мной так, как если бы у меня не было ни свободной воли, ни здравого разума или если бы я не был достоин ими воспользоваться. Меня завели в какое-то заколдованное царство, где повсюду царили странные видения. Каждый при встрече со мной надевал маску, все говорили загадками; я бродил, как будто окутанный дурманом; а теперь вы же еще упрекаете меня за то, что мне не хватает благоразумия, рассудительности и стойкости, то есть того, что присуще здравомыслящему человеку, не знающему ни чар, ни видений, отдающему себе отчет в том, что он делает и зачем он это делает. Когда человеку приходится иметь дело с личинами и призраками, перелетающими с места на место, словно он живет не в реальном мире, а в царстве грез, тут может поколебаться самая устойчивая вера и закружиться самая крепкая голова. Если вы этого требуете, - что ж, признаюсь в своем безумии: я искал Кэтрин Ситон, ту самую, с которой вы первая познакомили меня; я встретил ее при весьма загадочных обстоятельствах здесь, в Кинросе, веселящейся на празднике, хотя только что я оставил ее в надежно охраняемом замке Лохливен, безутешной фрейлиной заточенной королевы. Я искал ее, а вместо нее нахожу здесь вас, моя матушка, и притом еще более причудливо замаскированную, чем сама Кэтрин. - А что тебе до Кэтрин Ситон? - сурово спросила его старуха. - Разве в такое время в этом мире можно ухаживать за девушками или плясать в майском хороводе? Когда трубы будут созывать верных шотландцев сплотиться вокруг знамени их истинной королевы, тебя, пожалуй, придется искать в дамской спальне? - Клянусь небесами, этого не будет! Но не ищите меня и в заточении, в суровых стенах замка Лохливен, - ответил Роланд Грейм. - Мне даже хотелось бы, чтобы раздался наконец этот трубный звук, ибо боюсь, что менее громкий призыв не развеет окружающих меня химерических видений. - Верь мне, он прогремит, этот трубный сигнал, - сказала старуха, - и с такой ужасающей силой, какой никогда больше не услышать в Шотландии до тех пор, пока не раздастся тот последний оглушительный призыв, который возвестит горам и долам о конце земной жизни. А до тех пор ты должен быть мужественным и стойким... Служи господу богу и почитай королеву. Не отступай от своей веры! Я не могу... не хочу... не дерзаю спрашивать тебя, справедливо ли это ужасное подозрение в отступничестве. Не совершай этой проклятой жертвы: ты все еще можешь, хоть и с запозданием, стать таким, каким я мечтала видеть тебя, достойным моих самых заветных надежд... Да что там - моих надежд! Ты должен стать надеждой всей Шотландии, ее славой и гордостью! Тогда, быть может, сбудутся твои самые невероятные, самые безумные мечты. Мне бы надо краснеть, примешивая корыстные побуждения к тем благородным наградам, какие я сулила тебе. Мне совестно в моем возрасте говорить о суетных страстях юности, не осуждая и не порицая их. Но ребенка заставляют принять лекарство, маня его сластями, а юношу влечет на благородный подвиг предвкушение любовных утех. Так знай же, Роланд! Любовь Кэтрин Ситон получит лишь тот, кто добудет свободу ее госпоже, и верь мне: возможно, когда-нибудь от тебя самого будет зависеть, станешь ли ты этим счастливцем. Так отбрось же сомнения и страхи, готовь себя к тому, к чему призывает вера, чего ждет родина, чего требует от тебя долг верноподданного слуги. И верь, что самые тщеславные и безумные чаяния твоего сердца могут осуществиться там, где следуют призыву долга. Она замолчала, и в этот момент послышался двойной удар во внутреннюю дверь. Старуха торопливо закрыла нижнюю часть лица шарфом и снова уселась в кресло у очага; только после этого она спросила, кто стучится. - Salve in nomie sancto, {Приветствую во имя божье (лат.).} - прозвучал ответ снаружи. - Salvete et vos, {Приветствую и вас (лат.).} - ответила Мэгделин Грейм. Вошел человек, одетый, как обычно одеваются латники из дружины знатного вельможи, с мечом на перевязи и со щитом. - Я к вам, матушка Мэгделин, и к тому, кого я застаю у вас, - сказал он и, обращаясь к Роланду, спросил его: - Нет ли у тебя письма от Джорджа Дугласа? - Оно при мне, - ответил паж, внезапно вспомнив об утреннем поручении Дугласа, - но я могу отдать его только тому, кто докажет свое право получить это письмо. - Ты действуешь правильно, - согласился латник и шепнул ему на ухо: - Письмо, о котором я говорил, содержит доклад его отцу. Достаточно ли тебе этого? - Достаточно, - ответил паж и, вынув письмо, спрятанное у него на груди, передал его незнакомцу. - Я сейчас же вернусь, - сказал латник и вышел из домика. Роланд, к этому времени уже достаточно опомнившийся от удивления, решился, в свою очередь, спросить у Мэгделин Грейм, почему она находится здесь, в таком опасном месте, и так странно одета. - Не можете же вы не знать, какую ненависть, питает леди Лохливен ко всем, кто исповедует вашу... я хотел сказать - нашу религию. К тому же подобный маскарад может навлечь на вас и другие, не менее опасные подозрения. Как католичка, как колдунья или как сторонница несчастной королевы, вы подвергаетесь одинаковой опасности в пределах владении Дугласов; а в управителе, который их здесь представляет, вы, правда уже по другим мотивам, также должны видеть врага, и притом одного из самых заклятых. - Мне это известно, - сказала старуха, и глаза ее засветились торжеством. - Мне известно, что кичащийся своей греховной мудростью и школьной ученостью Льюк Ландин завистливо и злобно смотрит, как святые угодники придают благодатную силу моим молитвам и в особенности священным реликвиям, от одного прикосновения и даже от простого лицезрения которых так часто отступают болезнь и смерть. Я знаю, что он рад был бы замучить и растерзать меня, да бодливой корове бог рог не дает, и раба господня не станет его жертвой, пока не свершится великий замысел божий. А когда этот срок наступит, пусть тогда тени заката низойдут на меня в грозе и буре, и да будет благословен час, в который очи мои освободятся от лицезрения греха, а слух - от речей кощунствующих. Только бы ты оставался стойким. Выполняй же свое дело, как я выполняла и буду выполнять свое, и тогда моя смерть уподобится кончине святых мучеников, чье восхождение на небеса ангелы встречали псалмами и песнопениями, тогда как земля преследовала их хулой и проклятьями. В это время латник снова вошел в дом и сказал: - Дела идут хорошо! Срок установлен: все произойдет нынче ночью. - Какой срок? Что установлено? - воскликнул Роланд Грейм. - Надеюсь, я не ошибся, передав письмо Дугласа... - Успокойся, юноша, положись на мое слово и на пароль, - ответил латник. - Я не знаю, тот ли это пароль, и не могу положиться на слово незнакомца, - возразил паж. - Что же, - сказала старуха, - если бы ты, горячая голова, и в самом деле передал верному слуге королевы письмо, порученное тебе одним из мятежников, это не было бы промахом с твоей стороны. - Клянусь святым Андреем, это был бы грубейший промах; ведь на первой ступени рыцарства мой долг велит мне прежде всего соблюдать верность слову, и если бы сам дьявол послал меня с поручением, то я, поскольку я дал ему слово, не выдал бы его тайны ангелу божьему. - Клянусь любовью, которую я некогда питала к тебе, - воскликнула старуха, - я готова собственными руками задушить тебя, когда ты разглагольствуешь о том, что верность мятежникам и еретикам для тебя выше долга перед церковью и государем! - Терпение, сестра моя, - сказал латник. - Я представлю ему такие доказательства, которые сразу успокоят его совесть. Дух его благороден, хотя в нынешних условиях это, быть может, несвоевременно и неуместно. Следуй за мной, юноша! - Прежде чем я пойду и призову к ответу этого незнакомца, - сказал старухе паж, - мне бы хотелось знать, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы вам жилось лучше и безопаснее. - Ничего, - ответила она, - ничего, кроме того, что сбережет твою собственную честь. Святые, которые так давно покровительствуют мне, поддержат меня в трудную минуту. Ты же иди дорогой славы - помни, что есть на свете душа, для которой высшим счастьем было бы услышать о твоем подвиге. А сейчас следуй за этим человеком; он сообщит тебе новость, которой ты вовсе не ждешь. Незнакомец задержался на пороге, как бы поджидая Роланда; как только он убедился, что паж следует за ним, он быстрым шагом двинулся вперед. Они прошли дальше в переулок, и Роланд заметил, что теперь дома тянутся только с одной стороны, по другую же сторону высится старая стена, из-за которой кое-где выглядывают ветви деревьев. Пройдя еще немного вдоль стены, они разыскали в ней небольшую дверь. Провожатый Роланда остановился и,