, шагая по улице с высоко подоткнутыми юбками, успела отравить недолгий путь своим ворчанием: - Не знаю, чем я согрешила, что мне приходится тащиться по грязи по зову всякой старой ведьмы из-за причуд какой-то взбалмошной девчонки. Я и так уж прогулялась от Темпл-Бара до Уайтчепела из-за жены булавочника, уколовшей себе палец. Черт возьми, я думаю, ее муж, сделавший это оружие, мог бы также залечить ее рану. А тут еще эта выдумщица, эта хорошенькая обезьянка, мистрис Маргет... Вот уж поистине красавица, прямо кукла голландская, а сумасбродная, капризная и чванная, словно герцогиня какая. То она резвится как мартышка, то вдруг заупрямится как осел. Хотела бы я знать, где гнездится больше причуд - в ее маленькой надменной головке или в набитой цифрами старой, безумной башке ее отца. Но у нее двести фунтов годового дохода от какого-то жалкого клочка земли. А отец ее, говорят, страшный скряга, даром что чудак. К тому же он хозяин нашего дома, а она упросила его дать нам отсрочку для уплаты аренды. Итак, да поможет мне бог, я должна быть послушной. Кроме того, этот своенравный бесенок - мой единственный ключ к тайне мейстера Джорджа Гериота, и я буду не я, если не узнаю ее. Итак, andiamos, {Пойдем.} как говорится на языке франков. Размышляя таким образом, она шла вперед торопливыми шагами, пока не достигла жилища часовщика. Служанка впустила их, открыв дверь потайным ключом. Миссис Урсула, то освещенная мерцающим светом, то погруженная во мрак, не скользила бесшумной походкой среди готических статуй и старинных доспехов, подобно прелестной леди Кристабел, а с трудом продвигалась вперед, спотыкаясь об останки старых машин и модели новых изобретений в различных отраслях механики; эти плоды бесполезного искусства, уже истлевшие или еще не успевшие созреть, постоянно загромождали жилище чудаковатого, но искусного механика. Наконец они поднялись по очень узкой лестнице в комнату очаровательной мистрис Маргарет, где эта путеводная звезда всех смелых молодых холостяков с Флит-стрит сидела в позе, выражающей не то недовольство, не то отчаяние. Она сидела, облокотившись на стол, Устремив неподвижный взор на угли, медленно угасавшие в маленьком камине. Ее красивая спина и плечи образовали слегка изогнутую линию, круглый подбородок с ямочкой покоился на ладони ее маленькой ручки. При входе миссис Урсулы она едва повернула голову, а когда присутствие этой почтенной дамы было возвещено громким голосом старой шотландки, мистрис Маргарет, не меняя позы, пробормотала в виде ответа нечто совершенно невразумительное. - Спуститесь в кухню вместе с Уилсой, дорогая мистрис Дженни, - сказала миссис Урсула, привыкшая ко всяким причудам своих пациентов, или клиентов, как бы их ни называли, - поставьте кастрюлю и миску к камину и спуститесь вниз. Я должна поговорить с моей очаровательной мистрис Маргарет с глазу на глаз. Едва ли найдется хоть один холостяк между этим домом и Аркой, который не позавидовал бы мне в этот момент. Служанки вышли, как им было приказано, и миссис Урсула поставила на тлеющие в камине угольки кастрюльку с тушеной телятиной, села как можно ближе к своей пациентке и тихим, успокаивающим и вкрадчивым голосом принялась расспрашивать, что беспокоит ее прелестную соседку. - Ничего, миссис Урсула, - ответила Маргарет несколько раздраженным тоном, повернувшись спиной к добросердечной посетительнице. - Ничего, стрекоза ты этакая! - воскликнула миссис Садлчоп. - Зачем же ты в такой поздний час посылаешь за своими друзьями и поднимаешь их с постели, если ничего? - Я не посылала за вами, миссис Урсула, - сердито ответила девушка. - А кто же тогда? - спросила Урсула. - Поверь мне, если бы за мной не послали, я не пришла бы сюда среди ночи! - Наверно, старая шотландская дура Дженни сама придумала все это, - сказала Маргарет. - За последние два часа она мне все уши прожужжала про вас и тетушку Редкэп. - Про меня и тетушку Редкэп! - воскликнула миссис Урсула. - Вот уж и впрямь старая дура. Нашла с кем меня равнять. Впрочем, знаешь, моя любезная соседочка, может быть Дженни не такая уж дура; она знает, что молодой девушке нужен лучший совет, чем ее собственный, и знает, где можно найти его. Итак, соберись с духом, моя красавица, и расскажи мне, о чем ты грустишь, а затем предоставь миссис Урсуле найти подходящее лекарство. - Но ведь вы такая мудрая, матушка Урсула, - ответила девушка, - и можете сами догадаться, что меня беспокоит, без моих рассказов. - Верно, верно, дитя мое, - ответила польщенная дама, - никто не умеет лучше меня играть в добрую старую игру "Отгадай, о чем я думаю". Уж конечно, твоя маленькая головка только, и думает, что о новой прическе, на целый фут выше, чем прически наших городских франтих, или ты мечтаешь о поездке в Излингтон или Уэйр, а твой отец сердится и не хочет согласиться... Или... - Или вы старая дура, миссис Садлчоп, - с раздражением промолвила Маргарет, - и незачем вам вмешиваться в дела, в которых вы ничего не смыслите. - Дура-то я дура, если вам угодно, мистрис, - сказала миссис Урсула, обидевшись, в свою очередь, - но не намного уж старше вас, мистрис. - О! Мы, кажется, рассердились? - воскликнула красавица. - Но как же можете вы, мадам Урсула, вы, будучи не намного старше меня, говорить о таких глупостях со мной, которая намного моложе вас, но у которой достаточно здравого смысла, чтобы не думать о прическах и Излингтоне. - Ладно, ладно, молодая мистрис, - сказала мудрая советчица, вставая со стула, - я вижу, мне здесь нечего делать, и мне кажется, раз уж вы лучше разбираетесь в своих собственных делах, чем другие, вы могли бы не беспокоить людей в полночь, чтобы спрашивать у них совета. - Ну вот вы и рассердились, матушка, - сказала Маргарет, удерживая ее. - Это все потому, что вышли из дома в вечернюю пору, не поужинав. Я никогда не слышала от вас сердитого слова после еды. Дженет, тарелку и соль для миссис Урсулы. А что у вас в этой мисочке, миссис? Мерзкий, липкий эль! Гадость какая! Пусть Дженет выплеснет его в окно или оставит на утро для моего отца, а взамен пусть принесет вам приготовленную для него кружку сухого вина: бедняга никогда не заметит разницы, ибо ему все равно, чем запить свои сухие расчетыэлем или вином. - Верно, голубушка, вот и я так же думаю, - сказала миссис Урсула, чей мимолетный гнев мгновенно испарился при виде приготовлений к столь изысканному пиршеству, и, усевшись в широкое кресло, стоявшее перед круглым столом, она принялась уплетать лакомое блюдо, которое сама для себя приготовила. Однако не желая пренебрегать правилами вежливости, она настойчиво, но тщетно пыталась уговорить мистрис Маргарет разделить с ней трапезу. Девушка отклонила приглашение. - Ну выпей хоть бокал вина за мое здоровье, - сказала миссис Урсула. - Бабушка рассказывала мне, когда у нас еще не было евангелистов, старые католические духовники перед исповедью всегда осушали кубок вина вместе со своими кающимися грешниками, а ты моя кающаяся грешница. - Не буду я пить вина, - сказала Маргарет. - И я уже говорила вам, если вы не можете догадаться, что заставляет меня так страдать, у меня никогда не хватит духу самой признаться в этом. С этими словами она снова отвернулась от миссис Урсулы и приняла прежнюю задумчивую позу, облокотившись рукой на стол и повернувшись спиной, или по крайней мере одним плечом, к своей наперснице. - Ну что ж, - сказала миссис Урсула, - я вижу, мне придется всерьез заняться своим искусством. Дай мне твою прелестную ручку, и я не хуже любой цыганки скажу тебе по линиям рук, на какую ногу ты хромаешь. - А я совсем не хромаю, - сказала Маргарет презрительным тоном, но тем не менее протянула Урсуле левую руку, не поворачиваясь к ней. - Вот здесь я вижу счастливые линии, - сказала Урсула, - и их нетрудно прочесть - наслаждение и богатство, веселые ночи и позднее пробуждение, красавица ты моя; а какая карета, весь Уайтхолл с ума сойдет! О, кажется, я задела тебя за живое? Ты улыбаешься, золотце мое? А почему бы ему не быть лорд-мэром и не ездить во дворец в позолоченной карете, не хуже других? - Лорд-мэр? Фи! - воскликнула Маргарет. - А что ты фыркаешь-то, лорд-мэр для тебя нехорош, золотце мое? Или, может, мое предсказание не по тебе? Но линия жизни каждого человека пересекается, так же как и твоя, голубушка. И хоть я вижу на твоей красивой ладони простую шапочку подмастерья, из-под нее сверкают такие блестящие черные глаза, каких не сыщешь больше во всем квартале Фэррингдон. - О ком вы говорите, миссис Урсула? - спросила Маргарет холодным тоном. - О ком же мне говорить, как не о принце подмастерьев и короле доброй компании, Дженкине Винсенте? - Что вы, тетушка Урсула! Дженкин Винсент? Этот мужлан!.. Простолюдин! - с негодованием воскликнула девушка. - Ага, вот откуда ветер дует, красавица! - сказала почтенная матрона. - Ну что же, он, видно, переменился с тех пор, как мы последний раз беседовали с тобой; готова поклясться, что тогда он был более благоприятным для бедного Джина Вина; а ведь бедняга без ума от тебя, для него взгляд твоих очей дороже первых лучей солнца в веселый майский праздник. - Ах, если бы мои глаза были такими же яркими, как солнце, чтобы ослепить его, - воскликнула Маргарет, - и поставить этого подмастерья на место! - Ну что ж, - сказала миссис Урсула, - некоторые говорят, что Фрэнк Танстол не уступит Джину Вину, и он родом из благородной семьи; и, может быть, ты поедешь на север? - Может быть, - ответила Маргарет, - но не с подмастерьем моего отца, миссис Урсула. Благодарю вас! - Ну тогда пусть дьявол отгадывает за меня твои мысли, - сказала миссис Урсула. - Это все равно, что пытаться подковать молодую кобылку, которая то и дело вздрагивает и переступает с ноги на ногу! - Тогда выслушайте меня, - сказала Маргарет, - и запомните, что я скажу. Сегодня я обедала в одном доме... - Могу сказать тебе в каком, - ответила ее советчица. - У твоего крестного, богатого ювелира. Вот видишь, я тоже кое-что знаю. Больше того - я могла бы сказать тебе, и скажу, с кем. - Не может быть! - воскликнула Маргарет в сильном удивлении, внезапно повернувшись и покраснев до ушей. - Со старым сэром Манго Мэлегроутером, - сказала прорицательница. - Он помолодился у моего Бенджамина по пути в город. - Фу! Этот страшный, старый, заплесневелый скелет! - воскликнула девица. - Что правда, то правда, дорогая моя, - ответила ее наперсница. - Хоть бы он постыдился показываться на людях. Склеп святого Панкратия - вот самое подходящее место для этого бессовестного старого сплетника. Он сказал моему мужу... - Нечто, не относящееся к нашему делу, я полагаю, - перебила Маргарет. - Тогда мне все же придется самой сказать. С нами обедал один дворянин... - Дворянин! Девица с ума сошла! - воскликнула миссис Урсула. - Так вот, с нами обедал, - продолжала Маргарет, не обращая внимания на слова Урсулы, - один дворянин... шотландский лорд. - Смилуйся над ней, святая дева Мария! - промолвила наперсница. - Она совсем обезумела. Слыханное ли это дело, чтобы дочь часовщика влюбилась в лорда, да еще в довершение всего в шотландского: ведь все они горды как Люцифер и бедны как Иов! Так ты говоришь - шотландский лорд? Уж лучше бы ты сказала - еврейский торгаш. Подумала бы сначала, чем все это кончится, красавица моя, прежде чем прыгать в пропасть. - Это уже не ваша забота, Урсула. Мне нужна ваша помощь, а не совет, и вы знаете, я в долгу не останусь. - Да ведь я не из-за выгоды, мистрис Маргарет, - ответила услужливая дама. - Выслушай ты все-таки мой совет: подумай о своем собственном положении. - Мой отец ремесленник, - сказала Маргарет, - но мы не простого звания. Я слышала от отца, что мы потомки, правда дальние, древнего рода графов Дэлвулзи. {Глава древнего и славного рода Рэмзи, которого обладатели этого имени считают своим родоначальником, первым получившим дворянское звание. Аллен Рэмзи, пасторальный поэт, уже говорит об этом роде. (Прим. автора.)} - Да, да, - сказала миссис Урсула. - Именно так. Я еще никогда не встречала ни одного шотландца, который не был бы потомком знатного рода, и часто это был поистине жалкий род; а что касается дальности родства, она так велика, что вам друг друга не увидеть. Но не вскидывай так презрительно свою прелестную головку, а лучше назови мне имя этого знатного северного кавалера, и тогда посмотрим, как помочь делу. - Это лорд Гленварлох, его зовут также лорд Найджел Олифант, - тихо промолвила Маргарет и отвернулась, чтобы скрыть краску смущения. - Сохрани боже! - воскликнула миссис Садлчоп. - Да ведь это сам дьявол, если не хуже! - Что вы хотите этим сказать? - спросила девушка, удивленная ее горячностью. - Разве ты не знаешь, - ответила Урсула, - какие у него сильные враги при дворе! Разве ты не знаешь... Но, типун мне на язык... все это слишком неожиданно для моей бедной головы; скажу только, уж лучше бы тебе устроить свое брачное ложе в доме, который вот-вот рухнет, чем думать о молодом Гленварлохе. - Значит, он действительно несчастен? - сказала Маргарет. - Я так и знала... Я догадывалась. Его голос звучал печально даже тогда, когда он рассказывал веселые истории; его грустная улыбка говорила о страдании; он не мог бы так завладеть моими мыслями, если бы я увидела его во всем блеске богатства и славы. - Рыцарские романы вскружили ей голову! - сказала миссис Урсула. - Пропала девушка... Совсем рассудка лишилась... Влюбилась в шотландского лорда и любит его еще больше за то, что он несчастен! Ну что ж, мистрис, мне очень жаль, что я не могу помочь вам в этом деле. Совесть мне не позволяет, да я и не берусь за такие дела: слишком высоко для моего звания; но я не выдам вашей тайны. - Неужели вы совершите такую низость и покинете меня, после того как выведали мою тайну? - с негодованием воскликнула Маргарет. - Если вы это сделаете, я знаю, как отомстить вам, а если поможете мне, я сумею наградить вас. Не забывайте, что дом, в котором живет ваш супруг, принадлежит моему отцу. - Я слишком хорошо помню это, мистрис Маргарет, - сказала Урсула после минутного раздумья, - и готова помогать вам во всем, что совместимо с моим званием, но чтобы совать свой нос в такие важные дела... Я никогда не забуду бедную мистрис Тернер, мою высокочтимую покровительницу, мир праху ее! На свою беду она вмешалась в дело Сомерсета и Овербери, а сиятельный граф и его возлюбленная ушли от петли, предоставив ей и другим искупать своей смертью их вину. Я никогда не забуду, как она стояла на эшафоте с брыжами вокруг ее прелестной шеи, накрахмаленными желтым крахмалом, который я так часто помогала ей приготовлять, с брыжами, которые так скоро должны были уступить место грубой пеньковой веревке. Такие зрелища, золотце мое, у всякого отобьют охоту вмешиваться в слишком опасные дела, которые им не по плечу. - Вон отсюда, безумная! - воскликнула мистрис Маргарет. - Неужели ты думаешь, я способна толкать тебя на такие преступления, за которые эта несчастная поплатилась жизнью? Я хочу только, чтобы ты хорошенько разузнала, какие дела привели этого молодого лорда во дворец. - А какая тебе будет польза, - сказала Урсула, - если ты узнаешь его тайну, золотце мое? И все же я исполню твое поручение, если ты также окажешь мне услугу. - Чего же ты хочешь от меня? - спросила мистрис Маргарет. - Того, за что ты рассердилась на меня, когда я попросила тебя об этом, - ответила миссис Урсула. - я хотела бы узнать что-нибудь о привидении в доме твоего крестного, которое появляется только во время молитвы. - Ни за что на свете, - сказала мистрис Маргарет, - не буду я шпионить за моим добрым крестным и выведывать его тайны. Нет, Урсула, никогда я не буду совать свой нос в дела, которые он желает скрыть. Но ты ведь знаешь, что у меня есть собственное состояние, и недалек тот день, когда я сама буду распоряжаться им... Подумай, не могу ли я иначе вознаградить тебя. - Это мне хорошо известно, - сказала ее советчица. - Так, значит, эти двести фунтов в год, которые ты получишь по милости твоего отца, делают тебя такой своевольной, золотце мое. - Возможно, - сказала Маргарет Рэмзи. - А тем временем ты должна верно служить мне. Возьми в залог это драгоценное кольцо, и когда мое состояние перейдет в мои собственные руки, ты получишь в виде выкупа пятьдесят звонких золотых. - Пятьдесят звонких золотых, - повторила почтенная дама, - и это прекрасное кольцо в знак того, что ты не откажешься от своих слов! Уж если рисковать своей собственной шеей, голубушка моя, так по крайней мере ради такого великодушного друга, как ты, и нет для меня большего удовольствия, чем служить тебе; только вот Бенджамин с каждым днем все больше лениться стал, и наша семья... - Ни слова больше об этом, - сказала Маргарет, - мы понимаем друг друга. А теперь расскажи мне все, что ты знаешь о делах этого юноши и почему ты так не хотела связываться с ними? - Об этом я пока не много могу рассказать, - ответила миссис Урсула. - Знаю только, что самые могущественные из его соотечественников против, него, а также самые могущественные вельможи при дворе. Но я постараюсь разузнать побольше. Ради тебя я прочту самые неразборчивые письмена, красавица ты моя. Ты знаешь, где живет этот кавалер? - Я случайно слышала, - сказала Маргарет, как бы стыдясь того, что запомнила такие подробности, касающиеся молодого лорда, - он живет... кажется... у какого-то Кристи... если не ошибаюсь... на набережной, возле собора святого Павла... у судового поставщика. - Нечего сказать, подходящее жилище для молодого барона! Но ничего, не унывай, мистрис Маргарет. Если он появился в Лондоне в виде гусеницы, подобно некоторым из своих земляков, он может, так же как они, сбросить свою оболочку и превратиться в бабочку. Итак, я пью прощальный кубок и желаю тебе доброй ночи и сладких сновидений. Завтра же ты получишь от меня весточку. Еще раз спокойной ночи, моя жемчужина из жемчужин, маргаритка из маргариток! С этими, словами она поцеловала свою юную приятельницу и покровительницу в неохотно подставленную щечку и удалилась легкой, крадущейся походкой человека, привыкшего соразмерять свои шаги с деяниями, требующими быстроты и тайны. В течение некоторого времени Маргарет Рэмзи смотрела ей вслед в тревожном молчании. - Я совершила ошибку, - пробормотала она наконец, - позволив ей выведать от меня мою тайну. Но она хитра, смела и услужлива, и я думаю, достойна доверия... А если нет, она, во всяком случае, будет блюсти свои собственные интересы, а это в моей власти. И все же, я жалею, что рассказала ей. Я затеяла безнадежное дело. Что он сказал мне, чтобы оправдать мое вмешательство в его судьбу? Ничего, кроме самых обычных пустых слов... Простая застольная беседа. Однако кто знает... - продолжала она и вдруг умолкла, взглянув в зеркало, отразившее ее красивое лицо и, быть может, подсказавшее ей более благоприятное окончание мысли, которую она не решилась бы доверить своему языку. Глава IX Судьба истца - жестокая судьба! На поиски она ведет раба, В которых, как свидетельствуют предки, Потери часты, а находки редки. Влюбленный и истец не зря твердят Что ожиданье - это сущий ад: Дни проводить без смысла и без цели, И мучиться бессонницей в постели, Одной надеждой жить, тощать, хиреть, И, заблуждаясь, заблуждаться впредь, Молиться, чтобы чудо совершилось И повелитель гнев сменил на милость; В конце концов смириться - и тогда Годами ждать монаршего суда; Выращивать в душе сомнений семя, Нести на сердце подозрений бремя, Ползти в пыли, бежать, скакать верхом, Потратить все, остаться ни при чем. "Сказки матушки Хаббард" Легко себе представить, что утром того дня, когда Джордж Гериот готовился сопровождать юного лорда Гленварлоха во дворец в Уайтхолле, молодой человек, судьба которого, быть может, зависела от этого шага, был охвачен необычайным волнением. Он встал спозаранку, оделся с особенной тщательностью, и так как щедрость его менее родовитого соотечественника Дала ему возможность показать свою статную фигуру в наиболее выгодном свете, взглянув в зеркало, он сразу же получил одобрение от самого себя и услышал шумные и цветистые изъявления восторга своей хозяйки, решительно заявившей, что он перехватит ветер из-под паруса у любого придворного кавалера, - ибо она любила украшать свою речь поговорками моряков, с которыми торговал ее муж. В назначенный час прибыла лодка мейстера Джорджа Гериота с бравыми гребцами, на славу снаряженная, с навесом, на котором были изображены его собственный вензель и герб его гостя. Молодой лорд Гленварлох принял своего друга, проявившего такую бескорыстную преданность, с сердечной любезностью, свойственной его нраву. Мейстер Гериот рассказал о щедром даре монарха и передал деньги своему юному другу, отказавшись взять сумму, которую он ранее ссудил ему. Найджел преисполнился благодарности к горожанину за его бескорыстную дружбу и не преминул выразить ее должным образом. Тем не менее когда молодой высокородный дворянин сел в лодку, чтобы отправиться на прием к своему монарху под покровительством человека, высшее отличие которого состояло в том, что он был одним из выдающихся членов корпорации золотых дел мастеров, он почувствовал некоторое смущение или даже стыд при мысли о своем положении; и Ричи Мониплайз, спускаясь по сходням, чтобы занять свое место на носу лодки, не мог удержаться от того, чтобы не пробормотать: - Да, времена-то изменились с тех пор, как почтенный батюшка мейстера Гериота жил в Крэмесе; да и то сказать, одно дело золотом да серебром звенеть, а другое дело оловом греметь. Подгоняемая веслами четырех дюжих гребцов, лодка плавно скользила по Темзе, служившей тогда главным путем сообщения между Лондоном и Уэстминстером, ибо лишь немногие отваживались пробираться по узким людным улицам города верхом на лошади, а кареты в те времена были роскошью, доступной лишь самой высшей знати, и ни один горожанин, каким бы богатством он ни обладал, не осмеливался и мечтать о них. Любезный провожатый Найджела пытался обратить его внимание на красоту берегов, в особенности с северной стороны, где сады аристократических особняков спускались иногда к самой воде; но тщетны были все его старания. Юного лорда Гленварлоха осаждали мысли, далеко не самые приятные, о том, как он будет принят монархом, из-за которого его семья очутилась на грани разорения; и с тревогой, свойственной людям в его положении, он придумывал возможные вопросы короля и отчаянно напрягал ум, стараясь подыскать ответы на них. Провожатый Найджела заметил его душевное волнение и решил не докучать ему своими разговорами; и после того как он вкратце описал ему церемонии, соблюдаемые при дворе во время таких приемов, остальная часть пути прошла в молчании. Они причалили к пристани Уайтхолла и, назвав свои имена, вошли во дворец. Дворцовая стража оказала лорду Гленварлоху почести, соответствующие его высокому званию. Сердце молодого человека сильно забилось, когда он вступил в королевские покои. Получив весьма скромное образование в чужих краях, он имел лишь самое смутное представление о великолепии придворной жизни; и философские размышления, учившие его с пренебрежением относиться к церемониям и внешнему блеску, подобно другим положениям чистой философии, оказались бессильными в тот момент, когда они столкнулись с непосредственным впечатлением, которое произвела на воображение неискушенного юноши представшая его взору роскошь. Пышные залы, через которые они проходили, торжественный церемониал, сопровождавший их, пока они шли по длинной анфиладе дворцовых покоев, богатая одежда лакеев, стражников и камердинеров - все это, казавшееся привычному придворному обыденным и не заслуживающим внимания, вызывало смущение и даже тревогу у тех, кто впервые знакомился с придворным этикетом и был полон сомнений относительно того, какой прием будет ему оказан при его первом посещении монарха. Желая избавить своего юного друга от неожиданного замешательства, Гериот позаботился предупредить всех стражников, лакеев, камердинеров и прочих придворных, и никто не пытался остановить их. Они миновали несколько приемных, заполненных преимущественно стражниками, слугами и их знакомыми мужского и женского пола, одетыми в свое лучшее платье. Они с подобающей скромностью стояли у стен, как бы говоря этим, что они лишь зрители, а не актеры в придворном спектакле, и в их широко открытых глазах светилось жадное любопытство и желание увидеть как можно больше, пользуясь таким редким случаем. Через эти наружные покои лорд Гленварлох и его лондонский друг проследовали в обширную, роскошно обставленную гостиную; она сообщалась с аудиенц-залом, и в нее допускались только лица, которые благодаря своему знатному происхождению, высоким государственным или придворным постам или по особому соизволению короля пользовались правом присутствовать на приемах во дворце, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение монарху. Среди этого избранного, привилегированного общества Найджел заметил сэра Манго Мэлегроутера; все те, кто знал, каким незначительным влиянием он пользовался при дворе, сторонились и избегали его, и он чрезвычайно обрадовался возможности завязать разговор с таким знатным лицом, как лорд Гленварлох, который был еще столь неопытен, что ему трудно было избавиться от назойливого придворного. Мрачное лицо кавалера тотчас расплылось в жуткую улыбку; небрежно и покровительственно кивнув головой в сторону Джорджа Гериота и сделав аристократический жест, выражавший одновременно высокомерие и снисходительность, но затем совершенно забыл почтенного горожанина, у которого не раз обедал, и посвятил себя исключительно молодому лорду, хотя и подозревал, что тот находится в затруднительном положении и испытывает такую же потребность в собеседнике, как и он сам. Даже внимание этого чудака, несмотря на его странную и непривлекательную внешность, не было совершенно безразлично лорду Гленварлоху, ибо оно избавило его от абсолютного и несколько принужденного молчания его доброго друга Гериота, оставившего Найджела во власти мучительных и волнующих размышлений; с другой стороны, он с неподдельным интересом слушал резкие, саркастические замечания озлобленного, но наблюдательного придворного, для которого терпеливый слушатель, тем более потомок столь знатного и древнего рода, был настоящей находкой, а проницательный и общительный нрав кавалера делал его занимательным собеседником для Найджела Олифанта. Тем временем Гериот, забытый сэром Манго, уклоняясь от всяких попыток втянуть его в разговор, предпринимаемых из вежливости и благодарности лордом Гленварлохом, стоял поблизости с легкой улыбкой на лице; но была ли эта улыбка вызвана остроумием сэра Манго, или она относилась к его персоне, трудно было сказать с достоверностью. В то время как наше трио стояло возле самой двери, ведущей в аудиенц-зал, которая все еще оставалась закрытой, в приемную быстрыми шагами вошел Максуэл с жезлом церемониймейстера; при его появлении все присутствующие, за исключением лиц знатного происхождения, расступились, чтобы дать ему дорогу. Он остановился возле знакомой нам компании, бросил беглый взгляд на молодого шотландского лорда, слегка поклонился Гериоту и наконец, обращаясь к Манго Мэлегроутеру, стал торопливо жаловаться ему на нерадивость офицеров и стражников дворцового караула, которые позволяют всякого рода горожанам, просителям и ростовщикам, не соблюдающим никакого почтения и приличий, прокрадываться в наружные покои дворца. - Англичане, - сказал он, - возмущены, ибо при королеве никто не посмел бы и думать о таких вещах. Все время двор был для черни, а дворцовые покои для дворян; эти беспорядки бросают тень также и на вас, сэр Манго, ибо вы ведь тоже служите при королевском дворе. На что сэр Манго, охваченный, как это часто бывало с ним в таких случаях, одним из своих обычных приступов глухоты, ответил: - Неудивительно, что чернь позволяет себе вольности, если происхождение и манеры тех, кого она видит при королевском дворе, немногим лучше ее собственных. - Вы правы, сэр, совершенно правы, - сказал Максуэл, коснувшись рукой потускневшей вышивки на рукаве старого кавалера. - Когда эти молодчики видят придворных, одетых в поношенное платье, словно жалкие комедианты, не приходится удивляться, что в королевском дворце нет отбоя от назойливых просителей. - Вы, кажется, похвалили мою прелестную вышивку, мейстер Максуэл? - сказал кавалер, видимо судивший о смысле замечания церемониймейстера больше по его действиям, нежели по словам. - Это старинная вышивка с богатыми узорами, сделанная отцом вашей матушки, старым Джеймсом Ститчелом, прославленным портновским мастером из проулка Мерлин, которому я счел нужным дать работу, о чем я счастлив сейчас вспомнить, принимая во внимание, что ваш батюшка соизволил сочетаться браком с дочерью столь важной особы. Максуэл бросил на него свирепый взгляд, но, сознавая, что от сэра Манго нельзя получить никакого удовлетворения и продолжение спора с таким противником может только сделать его смешным и разгласить тайну мезальянса, которым у него не было никаких оснований гордиться, он скрыл свое негодование под насмешливой улыбкой и, выразив сожаление по поводу глухоты сэра Манго, мешающей ему понимать то, что ему говорят, проследовал дальше и встал у двухстворчатой двери в аудиенц-зал, где он должен был исполнять обязанности церемониймейстера, как только дверь откроется. - Дверь в аудиенц-зал сейчас откроется, - шепнул золотых дел мастер своему юному другу. - Мое положение не позволяет мне сопровождать вас дальше. Держитесь смело, как подобает потомку столь знатного рода, и подайте ваше прошение; надеюсь, король не отвергнет его и даст благосклонный ответ. Тем временем дверь в аудиенц-зал отворилась и, как всегда в таких случаях, придворные направились к ней и стали входить медленным, но неудержимым потоком. Когда Найджел, в свою очередь, подошел к двери и назвал свое имя и титул, Максуэл, казалось, был в нерешительности. - Вас никто не знает, милорд, - сказал он. - Мне приказано не пропускать в аудиенц-зал ни одного человека, которого я не знаю в лицо, если за него не поручится кто-нибудь из высокопоставленных придворных. - Я пришел с мейстером Джорджем Гериотом, - сказал Найджел, несколько смущенный столь неожиданным препятствием. - Имя мейстера Гериота - вполне достаточный залог для золота и серебра, милорд, - ответил Максуэл с учтивой улыбкой, - но оно не может заменить родословную и титул. Моя должность вынуждает меня быть неумолимым. Я не могу пропустить вас. Я очень сожалею, но вашей светлости придется отойти в сторону. - В чем дело? - спросил, подойдя к двери, старый шотландский дворянин, беседовавший с Джорджем Гериотом, после того как тот расстался с Найджелом, и заметивший препирательства между последним и Максуэлом. - А это церемониймейстер Максуэл, - сказал сэр Манго Мэлегроутер, - выражает свою радость по поводу неожиданной встречи с лордом Гленварлохом, отец которого помог ему получить эту должность; во всяком случае, мне кажется, он говорит что-то в этом роде - ведь ваша светлость знает о моем недуге. Приглушенный смех, каковой допускался придворным этикетом, пронесся среди тех, кто слышал этот образец сарказма сэра Манго. Но старый дворянин подошел еще ближе и воскликнул: - Как?! Сын моего доблестного старого противника Охтреда Олифанта? Я сам представлю его королю. С этими словами он без дальнейших церемоний взял Найджела под руку и собирался провести его в Зал, когда Максуэл, все еще преграждавший вход своим жезлом, сказал, правда с некоторой нерешительностью и замешательством: - Милорд, никто не знает этого джентльмена, и мне приказано быть непреклонным. - Та-та-та, любезный, - сказал старый лорд, - я ручаюсь за то, что он сын своего отца. Я вижу это по изгибу его бровей. А ты, Максуэл, достаточно хорошо знал его отца и мог бы не проявлять свою непреклонность. Пропусти нас, любезный! С этими словами он отстранил церемониймейстера и вошел в аудиенц-зал, все еще держа под руку молодого лорда. - Я должен познакомиться с вами, молодой человек, - сказал он, - я должен познакомиться с вами. Я хорошо знал вашего отца, дорогой мой, и не раз нам случалось ломать копья на турнирах и скрещивать наши шпаги. И я могу гордиться тем, что я еще жив, чтобы похваляться этим. Он был на стороне короля, а я - на стороне королевы во время Дугласовых войн - мы оба были молоды тогда и не страшились ни огня, ни меча; и кроме того, между нами существовала старая родовая вражда, переходившая по наследству от отца к сыну вместе с нашими перстнями, тяжелыми мечами, доспехами и гребнями на наших шлемах. - Слишком громко, лорд Хантинглен, - шепнул один из камердинеров. - Король! Король! Старый граф - ибо таков был титул лорда Хантинглена - понял намек и замолчал. Иаков, вошедший через боковую дверь, поочередно отвечал на поклоны стоявших рядами посетителей, время от времени обращаясь к окружающей его небольшой свите придворных фаворитов. Он был одет с несколько большей тщательностью, чем в тот раз, когда мы впервые представили монарха нашим читателям, но ему от природы была присуща некоторая неуклюжесть, отчего одежда никогда не сидела на нем красиво, а из предусмотрительности или по робости характера он, как мы уже говорили, имел обыкновение зашивать в свой камзол множество монет для защиты от удара кинжалом, что придавало его фигуре еще большую мешковатость, являющую странный контраст с его резкими и суетливыми движениями, которыми он сопровождал свою речь. И все же, хотя в манерах короля не было ничего величественного, в его поведении было столько мягкости, простоты и добродушия, он был настолько неспособен маскировать или скрывать свои собственные слабости и относился с такой терпимостью и сочувствием к слабостям других, что его обходительность в сочетании с ученостью и некоторой долей проницательности неизменно производила благоприятное впечатление на всех, кто имел с ним дело. Когда граф Хантинглен представил Найджела монарху - ибо почтенный пэр взял на себя выполнение этой церемонии, - король принял юного лорда весьма милостиво и заметил, обращаясь к представившему его графу, что он "очень рад видеть их обоих вместе, стоящими бок о бок". - Ибо я полагаю, лорд Хантинглен, - продолжал он, - ваши предки и даже ваша светлость и отец этого юноши встречались лицом к лицу со скрещенными шпагами, а это менее дружелюбная поза. - До тех пор, пока ваше величество, - сказал лорд Хантинглен, - не заставили лорда Охтреда и меня скрестить пальмовые ветви в тот достопамятный День, когда ваше величество устроили пир для всех дворян, враждовавших между собой, и заставили их обменяться рукопожатиями в вашем присутствии... - Я прекрасно помню это, - сказал король, - я прекрасно помню! Это был благословенный день - девятнадцатое сентября, самый благословенный из всех дней в том году. Вот была потеха, когда эти молодцы, злобно ухмыляясь, пожимали друг другу руки! Клянусь спасением своей души, я думал, что некоторые, из них, в особенности молодые горцы, затеют ссору в нашем присутствии, но мы заставили их подойти к кресту рука об руку - мы сами шли впереди - и выпить кубок доброго вина за примирение, за прекращение родовой вражды и за вечную дружбу. В тот год старый Джон Андерсон был лорд-мэром. Он плакал от радости, а судьи и члены Совета от восторга прыгали в нашем присутствии с непокрытыми головами, словно жеребята. - Поистине, это был счастливый день, - сказал лорд Хантинглен, - и он никогда не будет забыт в истории царствования вашего величества. - Я не хотел бы, чтобы его забыли, милорд, - ответил монарх. - Я не хотел бы, чтобы о нем умолчали в наших анналах. Да, да, beati pacific! {Блаженны миротворцы (лат.).} Мои английские вассалы должны высоко ценить меня, и мне хотелось бы напомнить им, что они обрели в моем лице единственного миролюбивого монарха, который когда-либо вышел из моего рода. Что было бы с вами, если бы к вам пришел Иаков с Огненным Лицом! - сказал он, окинув взглядом присутствовавших. - Или мой прадед, стяжавший вечную славу при Флоддене?! - Мы отослали бы его обратно на север, - прошептал один из английских дворян. - Во всяком случае, - сказал другой таким же еле слышным голосом, - нашим монархом был бы мужчина, хотя бы это был всего лишь шотландец. - Итак, мой юный друг, - сказал король, обращаясь к лорду Гленварлоху, - где вы провели свои отроческие годы? - Последнее время в Лейдене, с позволения вашего величества, - ответил лорд Найджел. - Ага! Ученый! - воскликнул король. - И, клянусь честью, скромный и чистосердечный юноша, который, в отличие от большинства наших путешествующих вельмож, не разучился краснеть. Мы будем обращаться с ним должным образом. Затем, выпрямившись и окинув взглядом всех присутствующих с сознанием превосходства своей учености, причем все придворные, как понимающие, так и не понимающие латынь, с нетерпением стали проталкиваться вперед, чтобы послушать его, просвещенный монарх слегка откашлялся и продолжал свои расспросы следующим образом: - Хм! Хм! Salve bis, quaterque salve, Glenvarlochides noster! Nuperumne ab Lugduno Batavorum Britanniam rediisti? {Дважды и даже четырежды желаю тебе здоровья, наш Гленварлохид! Ты, кажется, недавно вернулся из Лейдена в Британию? (лат.).} Молодой лорд ответил с низким поклоном; - Imo, Rex augustissime - biennium fere apud Lugdunenses moratus sum. {Да, ваше величество, я почти два года жил в Лейдене (лат.).} Иаков продолжал: - Biennium dicis? Bene, bene, optume factum est... Non uno die, quod dicunt, - intelligisti, Domine Glenvarlochiensis? {Два года, говоришь? Хорошо, хорошо, это в высшей степени хорошо. Не в один день, как говорится, - понял меня, владыка Гленварлоха? (лат.).} Ага! В ответ на это Найджел почтительно поклонился, и король, повернувшись к стоявшим сзади него придворным, сказал: - Adolescens quidem ingenui vultus ingenuique pudoris. {Юноша благородной внешности и благородной скромности (лат.).} - Затем он продолжал свою ученую беседу: - Et quid hodie Lugdunenses loquuntur? Vossius vester nihilne novi scripsit? - Nihil certe, quod doleo, typis recenter edidit. {А что сейчас говорят лейденцы? Ваш Воссиус, разве он ничего не написал, нового? Печально, что в последнее время он, безусловно, не издал ничего (лат.).} - Valet quidem Vossius, Rex benevole, - ответил Найджел, - ast senex