меня по крайней мере она невинна как ангел небесный. Я никогда не помышлял о ней, никогда не прикасался к ее руке или щеке с иным чувством, кроме искренней почтительности. - Вот именно почтительности. Она вечно превозносила почтительность вашей светлости. Вы меня дурачили оба этой вашей почтительностью. Ах, милорд, милорд, сами знаете, вы не были богаты, когда вошли в мой дом. Не ради дохода и выгод принял я вас и того дона Диего, вашего хвастливого слугу, под мой злосчастный кров. Меня не заботило, сдана каморка или пустует, я мог прожить и без жильцов. Если б вам нечем было платить, никто никогда не спросил бы с вас денег. Вся пристань может подтвердить, что Джон Кристи способен на добрые дела. Когда впервые вы омрачили своей тенью мой честный порог, я был счастлив, как может быть счастлив человек немолодой и мучимый ревматизмом. Нелли была нежнейшей и самой веселой женой; случалось нам, конечно, повздорить с ней из-за нового платья или ленты, но, в общем, она была добрая душа; нельзя было найти жены заботливей, принимая во внимание ее возраст, пока не явились вы. А чем она стала теперь? Нет, не такой я дурак, чтобы плакать попусту. Не о том сейчас речь, чем она стала, а о том, где она, - вот что я желаю узнать от вас, сэр. - Но ведь я сказал вам, что знаю об этом не больше вашего, вернее - еще того меньше. До этой минуты я не подозревал, что между вами бывали несогласия. - Это ложь! - грубо сказал Джон Кристи. - Как ты смеешь, подлый негодяй! - воскликнул Найджел. - Ты пользуешься моим теперешним положением. Если б я не считал тебя помешавшимся от какой-то нанесенной тебе обиды, ты бы узнал, что я и безоружный сумел бы с тобой расправиться: я расшиб бы тебе голову о стену! - Так, так, - ответил Кристи, - стращайте сколько хотите. Вы везде перебывали: и в ресторациях и в Эльзасе и, спору нет, научились разбойничьим повадкам. Но повторяю: вы солгали, сказав, будто не знаете о неверности моей жены, ибо, когда ваши веселые приятели подшучивали над вами, ваша светлость охотно принимали похвалы, которыми вас награждали за волокитство. В этом обвинении действительно была доля правды, что привело лорда Гленварлоха в крайнее замешательство; как честный человек, он не мог отрицать, что лорд Дэлгарно и прочие из его компании и впрямь иногда подтрунивали над ним, намекая на его успех у миссис Нелли, и что, не играя по-настоящему роли le fanfaron des vices qu'il n'avoit pas, {Хвастуна, бахвалящегося пороками, которыми он не обладает (франц.).} он все же недостаточно старался снять с себя подозрение в таком преступлении, которое, на взгляд этих людей, было достойно всяческих похвал. Вот почему Найджел неуверенным и даже отчасти смиренным тоном признал, что кое-какими досужими шутками они действительно обменивались, но без малейших оснований. Джон Кристи не стал долее слушать оправданий лорда Гленварлоха. - Вы сами подтверждаете, - сказал он, - что позволяли говорить о себе неправду в шутку. Откуда же мне знать, говорите ли вы теперь правду всерьез? Верно, вы считали для себя лестной славу человека, опозорившего честную семью. Кто же поверит, что у вас не было достаточного повода для такого подлого хвастовства? Я первый не поверю, а потому, милорд, запомните, что я вам скажу. Вы сами сейчас в беде, но, конечно, надеетесь благополучно перенести ее, не лишившись ни жизни, ни состояния. Скажите же мне, где несчастная, скажите, если вы надеетесь на вечное блаженство, если страшитесь ада, скажите, если не хотите, чтобы всю жизнь вас преследовало проклятие погибшей женщины и ее мужа, сердце которого вы разбили, и свидетельствовало против вас в день Страшного суда. Вы тронуты, милорд, я вижу это. Я не могу забыть зло, которое вы мне причинили, не обещаю даже простить вас, но скажите, где она, - и вы никогда более не увидите меня и не услышите моих упреков. - Несчастный человек, - сказал лорд Гленварлох, - вы сказали достаточно, более чем достаточно, чтобы растрогать меня. Будь я на свободе, я с радостью помог бы вам отыскать того, кто оскорбил вас, тем более что, как я подозреваю, я стал косвенной причиной вашего несчастья, впустив волка в овчарню. - Приятно слышать, что ваша светлость жалует мне так много, - промолвил Джон Кристи, снова прибегнув к язвительному тону, каким он начал этот примечательный разговор. - Я избавлю вас от дальнейших попреков и увещаний - ваше решение неизменно, мое тоже. Эй, тюремщик! Я хочу выйти отсюда, братец, - продолжал он, когда тот появился. - Присматривай хорошенько за арестантом: лучше выпустить из клеток половину хищных зверей, чем вернуть в порядочное общество вот этого любезного, обходительного молодчика! С этими словами он выбежал из камеры, а Найджел был наконец предоставлен самому себе и мог на досуге сетовать на своенравие судьбы, не устававшей преследовать его за преступления, в которых он был неповинен, и взваливать на него вину, одна мысль о которой была для него ненавистна. Он не мог, однако, не признаться самому себе в том, что обвинения Джона Кристи, так сильно огорчившие его, были отчасти им заслужены, ибо из тщеславия или скорее не желая показаться смешным, он позволил считать себя способным на низкое преступление, и все из-за того, что некоторые глупцы считали такое поведение доблестью. Не пролило бальзама на его раны и воспоминание о том, что, как рассказывал ему Ричи, щеголи из ресторации смеялись над ним за его спиной, издеваясь над тем, что он выдавал себя за человека, завязавшего любовную интригу, для которой на самом деле у него не хватало смелости. Короче говоря, притворство поставило его в глупое положение: беспутные юнцы, в чьих глазах настоящие любовные похождения его возвысили бы, насмехались над ним, как над хвастуном, а оскорбленный муж, твердо убежденный в его вине, видел в нем обольстителя, отплатившего черной неблагодарностью за гостеприимство. Глава XXIX Он зол и низок, он внушает ближним Презрение, - как жил бы он на свете, Когда б не христианская любовь, Которая нас учит снисхожденью К тому, кто нам всех горше ненавистен?.. Старинная пьеса Было бы естественно, если бы посещение Джона Кристи полностью отвлекло внимание лорда Гленварлоха от его спящего товарища; и в самом деле, новые мысли, порожденные случившимся, произвели в первую минуту именно такое действие. Однако вскоре после того, как оскорбленный муж удалился, Найджел начал удивляться крепкому сну мальчика, не пробудившегося при столь шумной сцене. И тем не менее тот действительно ни разу не пошевелился. Может быть, он нездоров или только притворяется спящим? Найджел подошел к мальчику и, всмотревшись, увидел, что тот плакал и все еще плачет с закрытыми глазами. Найджел тихонько тронул его за плечо. Мальчик вздрогнул от прикосновения, но не проснулся. Найджел потормошил его и спросил, спит ли он. - Неужели в вашей стране принято будить людей, для того чтобы узнать, спят они или нет? - недовольным голосом сказал мальчик. - Нет, мой юный сэр, - ответил Найджел, - но если они плачут во сне, как ты, их будят, чтобы узнать, что с ними. - Кому какое дело, что со мной, - возразил мальчик. - Это верно, - сказал лорд Гленварлох, - однако прежде чем ты заснул, ты знал, что я мало чем могу помочь тебе, и тем не менее как будто собирался почтить меня своим доверием. - Если я и хотел раньше, то с тех пор передумал. - Могу ли я узнать, что вызвало такую перемену в твоем настроении? - спросил лорд Гленварлох. - Некоторые люди разговаривают во сне - может быть, ты обладаешь даром слышать во сне? - Нет, но даже Иосиф не видел более вещих снов, чем я. - В самом деле? А нельзя ли услышать, что это за сон, который уронил меня в твоем мнении? Ибо суть дела, мне кажется, сводится к этому. - Что ж, судите сами, - ответил мальчик. - Мне снилось, что я в дремучем лесу; внезапно раздались лай собак и звуки охотничьих рогов, совсем как это было в Гринвичском парке. - Это оттого, что ты был сегодня утром в парке, недогадливое дитя. _ Слушайте дальше, милорд. Я шел, пока в конце широкой зеленой аллеи не увидал благородного оленя, запутавшегося в тенетах; мне показалось, будто я знаю, что это тот самый олень, за которым все гонятся, и что, если его настигнут, собаки разорвут его на части или же охотники перережут ему горло. Я пожалел благородное животное, и хотя мы с ним были разной породы и я побаивался его, я решил попытаться как-нибудь освободить великолепное создание. Я вынул нож и только принялся перерезать петли сети, как вдруг зверь на моих глазах превратился в тигра, гораздо более крупного и лютого, чем все виденные вами в здешнем зверинце, и он растерзал бы меня на части, если б вы меня не разбудили. - Мне думается, - заметил Найджел, - что ты мог проявить несколько больше благодарности за то, что я разбудил тебя и тем избавил от такой опасности. Однако, мой милый, мне кажется, вся эта история о тигре и олене не имеет никакого касательства к тому, что ты стал относиться ко мне по-другому. - Не знаю, имеет она отношение или нет, - ответил мальчик, - но я вам не скажу, кто я. - Так оставь свою тайну при себе, упрямец, - сказал Найджел, отворачиваясь от него и принимаясь снова ходить по камере. Затем, внезапно остановившись, он продолжал: - И все же ты не уйдешь отсюда, не узнав, что я проник в твою тайну. - В мою тайну? - воскликнул мальчик, охваченный тревогой и вместе с тем раздосадованный. - Что вы хотите сказать, милорд? - А то, что я могу разгадать твой сон без помощи халдейского толкователя, и разгадка такова: мой прелестный товарищ носит не то платье, какое ему полагается носить. - Пусть так, милорд, - ответил тот, вскочив с места и плотней закутываясь в плащ, - но каково бы ни было это платье, та, на ком оно надето, никогда не опозорит его, - Многие приняли бы ваши слова за открытый вызов, - промолвил лорд Гленварлох, пристально глядя на говорившую. - Женщины не переодеваются в мужское платье, чтобы пользоваться мужским оружием. - Я не имею такого намерения, - ответил мнимый мальчик. - У меня есть другие, более могущественные средства защиты, но я хотела бы сперва выяснить, каковы ваши намерения. - Самые честные и почтительные, - ответил лорд Гленварлох. - Кто бы вы ни были, по какой бы причине ни оказались в столь двусмысленном положении, я чувствую - ив этом меня убеждает каждый взгляд, каждое ваше слово и поступок, - что вы не заслуживаете неуважительного отношения, а тем более дурного обхождения. Я не знаю, какие обстоятельства толкнули вас на столь сомнительный шаг, но я уверен, что в них нет и не может быть ничего предумышленно дурного, из-за чего вы могли бы подвергнуться жестокому оскорблению. Меня вам нечего опасаться. - Я ничего другого и не ждала, зная ваше благородство, милорд, - ответила девушка. - Несмотря на то, что мой поступок, я чувствую, был крайне рискованным и безрассудным, он не настолько безрассуден и я не настолько беззащитна, как это может показаться на первый взгляд, в особенности если судить по моему наряду. Я достаточно, более чем достаточно наказана тем, что меня, к моему унижению, видели в этом неженском одеянии, и тем толкованием моих поступков, какое неизбежно должно было у вас возникнуть. Но, благодарение богу, я нахожусь под таким покровительством, что всякая попытка оскорбить меня не осталась бы безнаказанной. В этом месте необыкновенное объяснение было прервано приходом тюремщика, принесшего лорду Гленварлоху обед, который при существующих обстоятельствах можно было назвать хорошим, и если он не выдерживал сравнения со стряпней прославленного шевалье Боже, то, во всяком случае, превосходил по вкусу и чистоте сервировки эльзасский обед. Тюремщик остался прислуживать и сделал знак переодетой девушке, чтобы та встала и помогла ему, но Найджел вмешался и, заявив, что близко знает родителей мальчика, предложил незнакомке отобедать вместе с ним. Она согласилась с некоторым замешательством, придавшим ее красивому личику еще большую привлекательность. Девушка держалась с непринужденной грацией и проявила подобающую благовоспитанность, с какой следует вести себя за столом, так что Найджелу, то ли наперед расположенному в ее пользу удивительными обстоятельствами их встречи, то ли судившему совершенно непредвзято, казалось, что он редко встречал молодых девушек, которые отличались бы столь прекрасными манерами и вместе с тем такой естественной простотой. Исключительность положения, в котором она очутилась, придавала какой-то своеобразный оттенок всему ее поведению; его нельзя было назвать ни церемонным, ни чересчур свободным, ни излишне сдержанным, но оно соединяло в себе все три качества, сменявшие одно другое и переходившие друг в друга. На стол было подано вино, однако девушку нельзя было уговорить даже пригубить его. Разговор их в присутствии тюремщика, разумеется, ограничивался темой обеда, но, задолго до того как скатерть убрали со стола, Найджел принял решение проникнуть, если только это окажется возможным, в тайну молодой девушки, тем более что ему начинало казаться, будто интонации ее голоса и черты лица не совсем ему незнакомы. Убеждение это сложилось у него постепенно под влиянием разных мелочей, подмеченных им во время обеда. Наконец тюремная трапеза была окончена, и лорд Гленварлох начал обдумывать, как бы поудачнее перейти к интересовавшей его теме, когда тюремщик вновь объявил о посетителе. - Уф, я вижу, даже тюрьма не спасает от докучливых визитов, - с неудовольствием сказал Найджел. Однако ж он приготовился принять гостя, кто бы тот ни был, а испуганная девушка бросилась к большому креслу, имевшему форму колыбели, которое и раньше служило ей убежищем, и, закутавшись в плащ, съежилась там, чтобы как можно меньше привлекать внимание посторонних глаз. Едва она приняла все эти меры предосторожности, как дверь отворилась и в камеру вошел почтенный горожанин, Джордж Гериот. Он бросил вокруг себя острый, пытливый взгляд и, сделав шаг к Найджелу, промолвил: - Хотелось бы мне сказать, милорд, что я счастлив вас видеть. - Вид несчастных редко делает счастливыми их друзей. Зато я действительно рад вас видеть. Найджел протянул руку, но Гериот только поклонился с церемонной вежливостью, вместо того чтобы ответить на любезность лорда Гленварлоха, которая в те времена, когда сословные различия строго соблюдались и поддерживались правилами этикета, ценилась как высокая честь. - Я прогневил вас чем-нибудь, мейстер Гериот? - спросил, покраснев, лорд Гленварлох, ибо его не обманула преувеличенная почтительность достойного горожанина. - Ничуть не бывало, милорд, - ответил Гериот, - просто я только что вернулся из Франции и счел уместным привезти оттуда, наряду кое с чем более существенным, образчик того хорошего тона, которым так славятся французы. - И вы решили испытать его на старом друге, который вам столь многим обязан? Это с вашей стороны не очень любезно. На это замечание Гериот ответил коротким сухим покашливанием и продолжал: - Хм, хм, так вот, милорд, хм, поскольку на французской учтивости я далеко не уеду, то я хотел бы знать, могу ли я говорить с вами как друг, коль скоро вашей светлости было угодно так назвать меня, или же, сообразно моему положению, мне следует ограничиться неотложным делом, которое должно быть нами улажено, - Ну конечна, как друг, мейстер Гериот, - ответил Найджел. - Я догадываюсь, что вы успели заразиться общим предубеждением против меня. Выскажитесь с полной откровенностью; я готов признать свою вину, если ваши упреки будут справедливы. - И, надеюсь, загладить ее, милорд? - Непременно, насколько это будет в моей власти. - Ах, милорд, - продолжал Гериот, - какая печальная, хоть и необходимая, оговорка. Как легко человек может принести во сто раз больше зла отдельным людям и обществу, чем он в состоянии возместить. Но мы здесь не одни, - добавил он, бросив проницательный взгляд на закутанную фигуру переодетой девушки, которая при всем своем старании не могла остаться незамеченной. Найджел, больше заботившийся о том, чтобы помешать раскрытию секрета незнакомки, чем о сохранении в тайне собственных дел, поспешил ответить: - Это мой паж. Можете свободно говорить при нем, он француз и не понимает по-английски, - Итак, я буду говорить свободно, - сказал Гериот, еще раз взглянув на кресло, - и, быть может, мои слова покажутся вам чересчур вольными. - Начинайте, сэр, я уже сказал вам, что могу вынести справедливые упреки. - Короче говоря, милорд, почему я застаю вас здесь, подозреваемого в преступлениях, которые запятнают имя, прославленное многовековой доблестью? - Вы застаете меня здесь, потому что - начну с первого моего заблуждения - я пожелал быть умнее моего отца. - Нелегкая задача, милорд, - заметил Гериот. - Вашего отца все почитали одним из самых умных и самых доблестных людей в Шотландии. - Он завещал мне избегать азартных игр, а я осмелился нарушить его волю, разрешив себе играть сообразно моим денежным средствам, уменью и везенью, - Увы, милорд, самоуверенность в сочетании с жаждой приобретения... Вы надеялись дотронуться до дегтя и не запачкаться. Достаточно, милорд, можете не рассказывать дальше, ибо я уже с прискорбием слышал, как сильно пострадала ваша репутация от такого поведения. Еще одно заблуждение я напомню вам без колебаний. Ах, милорд, милорд, чем бы ни погрешил перед вами лорд Дэлгарно - помня об его отце, вы не должны были поднимать на него руку. - Вы рассуждаете хладнокровно, мейстер Гериот, а меня жгли тысячи обид, нанесенных мне под личиной дружбы. - Иными словами, он подал вашей светлости дурной совет, а вы... - А я был так глуп, что последовал тому совету. Однако, если позволите, оставим это, мейстер Гериот. Старые люди и молодые, военные и люди мирных занятий испокон века думали и будут думать по-разному. - Согласен, - ответил Гериот, - между старым золотых дел мастером и молодым дворянином существует различие. И все-таки, милорд, вы обязаны были сохранить терпение ради лорда Хантинглена и благоразумие - ради вас самих. Предположим, что ваша ссора... - Я еще раз прошу вас перейти к следующему обвинению, - прервал его лорд Гленварлох. - Я не обвинитель, милорд, но уповаю на бога, что ваше собственное сердце уже жестоко осудило вас за то, что вы злоупотребили гостеприимством вашего бывшего хозяина. - Будь я виновен в том, на что вы намекаете, - ответил лорд Гленварлох, - поддайся я на миг искушению, я бы давно горько раскаялся в этом. Если кто и обольстил несчастную, то я тут ни при чем. Всего какой-нибудь час назад я впервые услышал о ее безрассудстве. - Оставьте, милорд, - с некоторой суровостью возразил Гериот, - что-то ваши речи слишком похожи на притворство. Я знаю, что нынешние молодые люди по-новому смотрят на прелюбодеяние и смертоубийство. Лучше бы вы говорили о новом толковании десяти заповедей и о смягчении наказания для привилегированных сословий, лучше бы вам говорить об этом, чем отрицать поступок, которым, как всем известно, вы похвалялись. - Похвалялся? Да я никогда не гордился и не способен гордиться таким поступком! - воскликнул лорд Гленварлох. - Но не мог же я запретить досужим умам и досужим языкам делать ложные заключения. - Вы отлично сумели бы заткнуть рот клеветникам, милорд, если б слова их вам не нравились или не соответствовали истине. Ну, хорошо, милорд, вспомните ваше обещание признать свою вину, а признать свою вину в данном случае значило бы в какой-то мере загладить ее. Конечно, вы молоды, женщина красива и, как я сам заметил, довольно легкомысленна. Скажите мне, где она. Ее глупый муж все еще чувствует к ней сострадание, хочет избавить ее от позора, а со временем, быть может, примет ее назад, ибо мы, торговцы, народ добросердечный. Не уподобляйтесь тем, милорд, кто сеет зло единственно из удовольствия причинять страдания, - это наихудшее из всех качеств. - Серьезность ваших упреков сведет меня с ума, - сказал Найджел. - Ваши слова разумны и справедливы, а между тем вы настаиваете на том, чтобы я открыл убежище беглянки, о которой я ровно ничего не знаю. - Будь по-вашему, милорд, - холодно ответил Гериот. - Вы вправе хранить свои секреты. Поскольку разговор наш на эту тему ни к чему привести не может, нам лучше перейти к делу. И все-таки образ вашего отца встает передо мной и словно просит продолжать расспросы. - Делайте как хотите, - сказал Найджел. - Я не собираюсь убеждать того, кто сомневается в моих словах. - Пусть так, милорд. Мне сообщили, что в убежище Уайтфрайерс, месте, столь неподходящем для знатного и достойного молодого человека, совершено убийство. - И вы, очевидно, приписываете его мне? - Избави бог, милорд! Было проведено следствие, и выяснилось, что ваша светлость под вымышленным именем Грэма вели себя необычайно мужественно. - Пожалуйста, без похвал, - сказал Найджел. - Я весьма счастлив слышать, что не я убил старика и даже не подозреваюсь в убийстве. - Да, милорд, но и в этом деле имеется неясность. Ваша светлость сегодня утром плыли в лодке вместе с некоей женщиной, при которой была, как говорят, огромная сумма денег звонкой монетой и множество драгоценностей. С тех пор о женщине нет ни слуху ни духу. - Я расстался с ней на пристани у собора святого Павла, - ответил Гленварлох, - моя спутница сошла там на берег со своим имуществом. Я дал ей рекомендательную записку как раз к этому человеку- Джону Кристи. - Да, так говорит и лодочник, но Джон Кристи утверждает, что ничего подобного не помнит. - Очень грустно, - сказал молодой лорд, - надеюсь, провидение не допустило, чтобы она попала в ловушку из-за своих сокровищ. - Я тоже надеюсь, милорд, - промолвил Гериот, - но люди взволнованы ее исчезновением. Честь нашей нации подвергается нападкам со всех сторон. Припоминают прискорбный случай с лордом Санкухаром, повешенным за убийство учителя фехтования, и кричат, что не позволят шотландским дворянам совращать их жен и похищать их имущество. - И всю вину взваливают на меня? Что ж, мне нетрудно оправдаться. - Верю вам, милорд, - сказал Гериот. - Нет, нет, я не сомневаюсь, что в этом - отношении вы чисты. Но почему вы покинули Уайтфрайерс при таких странных обстоятельствах? - Мейстер Реджиналд Лоустоф прислал за мной лодку, заботясь о моей безопасности. - К сожалению, милорд, мейстер Лоустоф отрицает это, говоря, что, после того как он переслал вам вещи, дальнейшие действия вашей светлости происходили без его ведома. - Но лодочники сказали, что они наняты им! - Лодочники! - воскликнул Гериот. - Один из них оказался повесой-подмастерьем, которого я давно знаю, а другой сбежал. Но тот, что сидит в тюрьме, утверждает, будто нанят вашей светлостью и никем другим. - Он лжет! - запальчиво воскликнул лорд Гленварлох. - Мне он сказал, что послан мейстером Лоустофом. Надеюсь, этот великодушный джентльмен на свободе? - Да, - ответил Гериот, - он отделался нагоняем от старшин корпорации за то, что ввязался в дела вашей светлости. В наши смутные времена при дворе хотят мира со студентами, а то бы ему несдобровать. - Вот первое утешительное известие, какое я слышу от вас, - сказал Найджел. - Но возвратимся к той несчастной: она и ее сундук были поручены мною заботам двух носильщиков. - То же говорит и мнимый лодочник, но ни один из молодцов, работающих на пристани, не желает подтвердить, что действительно был нанят. Я вижу, вас это беспокоит, милорд. Сейчас приняты все меры, чтобы установить, куда скрылась бедная женщина, если только она еще жива. Теперь, милорд, со всем, что относилось исключительно к вашей светлости, покончено. Остается дело, касающееся не только лично вас. - Приступим к нему без промедления, - сказал лорд Гленварлох. - Я с охотой поговорю о чьих угодно делах, только не о своих. - Вы, наверно, не забыли о той сделке, милорд, которая была совершена несколько недель тому назад в доме лорда Хантинглена и согласно которой вам была предоставлена крупная сумма для выкупа поместья вашей светлости? - Прекрасно помню, - ответил Найджел, - и при всей вашей нынешней суровости я не могу забыть той доброты, какую вы тогда проявили. Гериот чопорно поклонился и продолжал: - Деньги эти были предоставлены в надежде на то, что они будут возвращены после получения вами денег по приказу за королевской подписью, выданному в уплату долга государственного казначейства вашему отцу. Надеюсь, вы, ваша светлость, поняли значение этой сделки тогда, понимаете смысл моего напоминания о ее важности теперь и согласны, что я правильно излагаю ее суть. - Бесспорно, - ответил лорд Гленварлох. - Если сумма, обозначенная в закладной, не будет возвращена, мои земли отойдут тем, кто, купив закладную у ее прежних держателей, приобрел их права. - Совершенно верно, милорд, - подтвердил Гериот. - Бедственные обстоятельства вашей светлости, как видно, встревожили кредиторов, и они, к моему огорчению, настаивают на выполнении того или иного условия - на передаче им поместья или уплате долга. - Они имеют право на это. Поскольку я не в состоянии сделать последнее, я полагаю, они должны вступить во владение поместьем. - Постойте, милорд, - остановил его Гериот. - Если вы перестали считать меня своим другом, то вы по крайней мере увидите, что я всей душой желаю остаться другом вашего дома, хотя бы в память о вашем отце. Если вы доверите мне приказ с королевской подписью, я думаю, что при теперешнем настроении во дворце мне, быть может, удастся выхлопотать для вас деньги. - Я охотно сделал бы это, - ответил Гленварлох, - но шкатулки, в которой он спрятан, у меня нет. Ее отняли у меня, когда арестовали в Гринвиче. - Ее вернут вам, - сказал Гериот, - ибо, как я понял, природный здравый смысл моего повелителя и какие-то сведения, уж не знаю откуда полученные, побудили его взять назад обвинение в покушении на его особу. Это дело прекратили, и теперь вас будут судить только за нападение на лорда Дэлгарно в пределах дворцового парка. Но и в этом обвинении, достаточно тяжком, вам трудно будет оправдаться. - Ничего, я не пошатнусь под его тяжестью, - ответил лорд Гленварлох. - Но не о том теперь речь. Будь у меня шкатулка... - Когда я шел сюда, в маленькой прихожей стояли ваши вещи, - сказал горожанин, - шкатулка бросилась мне в глаза. Я узнал ее сразу - ведь вы получили ее от меня, а мне она досталась от моего старого друга, сэра Фейсфула Фругала. Увы, у него тоже был сын... Тут мейстер Гериот запнулся. - Который, подобно сыну лорда Гленварлоха, - не делал чести своему отцу. Это вы хотели сказать, мейстер Гериот? - Милорд, эти слова нечаянно вырвались у меня, - ответил Гериот. - Господь, может быть, все поправит, когда придет время. Скажу, однако, что я подчас завидовал моим друзьям, у которых были чудесные дети, преуспевавшие в жизни; но какие перемены мне приходилось видеть, когда смерть похищала главу семьи! Столько сыновей богатых отцов оказывалось без единого пенни, столько наследников рыцарских и дворянских фамилий оставалось без единого акра, что мое состояние и мое имя благодаря моим распоряжениям переживут, смею думать, многие знатные фамилии, хоть бог и не дал мне наследника. Но это к делу не относится. Эй, страж! Принеси сюда вещи лорда Гленварлоха! Тюремщик повиновался. Печати, первоначально наложенные на чемодан и шкатулку, были сняты - по недавнему распоряжению из дворца, как пояснил тюремщик, - и заключенный мог свободно распоряжаться своими вещами. Желая положить конец утомительному визиту, лорд Гленварлох открыл шкатулку и перебрал бумаги, сперва очень невнимательно, а затем еще раз, медленно и тщательно. Но напрасно! Приказ, подписанный королем, исчез. - Я ничего другого и не ждал, - с горечью произнес Джордж Гериот. - Лиха беда начало. Полюбуйтесь, превосходное наследство потеряно из-за какого-нибудь нечестного метания костей или ловкого карточного хода. Вы отлично разыграли изумление, милорд. Приношу вам свои поздравления по поводу ваших талантов. Много я видал молодых драчунов и мотов, но никогда не встречал такого законченного молодого лицемера. Нет, нет, милейший, нечего хмурить брови. Я говорю с такой горечью, потому что у меня болит сердце, когда я думаю о вашем достойном отце. Если сыну не скажет о его испорченности никто другой, то об этом скажет ему старый золотых дел мастер. Новое подозрение едва не вывело Найджела из себя, однако добрые побуждения и усердие славного старика, а также все таинственные обстоятельства дела служили таким превосходным оправданием для гнева мейстера Гериота, что лорд Гленварлох был вынужден обуздать свое негодование и после нескольких вырвавшихся в запальчивости восклицаний замкнуться в гордом и мрачном молчании. Прошло некоторое время, прежде чем мейстер Гериот возобновил свои нравоучения. - Послушайте, милорд, - сказал он, - немыслимо, чтобы столь важная бумага пропала бесследно. Скажите мне, в какой темной лавчонке, за какую жалкую сумму вы заложили ее; еще не поздно что-нибудь предпринять. - Ваши заботы обо мне весьма великодушны, - сказал лорд Гленварлох, - тем более что вы стараетесь ради того, кого вы считаете заслуживающим осуждения, но - увы! - заботы ваши бесполезны. Судьба разит меня со всех сторон. Пусть же она выигрывает сражение. - Тьфу ты, пропасть! - в сердцах воскликнул Гериот. - Да с вами святой начнет браниться! Ведь я вам объясняю; если этот документ, утрата которого вас, по-видимому, так мало беспокоит, не будет найден, - прощай тогда прекрасные владения Гленварлохов, леса и рощи, луга и пашни, озера и реки - все, что принадлежало дому Олифантов со времен Вильгельма Льва! - Что ж, я скажу им "прощай" и долго оплакивать не стану. - Черт возьми, милорд, вы еще пожалеете об этой потере. - Только не я, мой старый друг, - возразил Найджел. - Если я о чем-нибудь жалею, мейстер Гериот, так о том, что я потерял уважение честного человека, и потерял, должен сказать, совершенно незаслуженно. - Ну что ж, молодой человек, - промолвил Гериот, качая головой, - попробуйте убедить меня в этом... А теперь, чтобы покончить с делами, - добавил он, вставая и направляясь к креслу, где сидела переодетая девушка, - ибо их у нас осталось уже не много, убедите меня также и в том, что эта переряженная фигура, на которую я отеческой властью налагаю руку, - французский паж, не понимающий по-английски. Сказав так, он схватил мнимого пажа за плащ и, не обращая внимания на сопротивление, насильно, хотя и не грубо, вывел на середину комнаты переодетую красавицу, тщетно пытавшуюся закрыть лицо сперва плащом, а потом руками. Оба эти препятствия мейстер Гериот довольно бесцеремонно устранил и открыл лицо захваченной врасплох дочери часовщика и своей крестницы, Маргарет Рзмзи. - Вот прекрасный маскарад, - продолжал он, не удержавшись, чтобы слегка не встряхнуть ее, ибо, как мы уже отмечали, он был человеком строгих правил. - Как это получилось, голубушка, что я застаю тебя в таком неприличном наряде и в таком недостойном месте? Нет, нет, стыдливость сейчас не ко времени, стыдиться надо было раньше. Говори, или я... - Мейстер Гериот, - прервал его лорд Гленварлох, - какова бы ни была ваша власть над этой девицей, пока она здесь, она находится под моим покровительством. - Под вашим покровительством, милорд? Хорош покровитель! И как давно, мистрис, вы изволите быть под покровительством милорда? Отвечай же в конце концов! - Часа два, крестный, не больше, - пролепетала девушка, опустив голову и заливаясь краской. - Но я попала сюда против своей воли. - Два часа, - повторил Гериот, - этого за глаза довольно, чтобы натворить бед. Милорд, я полагаю, это еще одна жертва, принесенная вами в угоду вашей репутации волокиты? Еще одно похождение, которым можно будет хвастаться в ресторации Боже? Мне кажется, что дом, где вы ее впервые встретили, мог бы уберечь ее от подобной участи. - Клянусь честью, мейстер Гериот, - сказал лорд Гленварлох, - вы только теперь помогли мне вспомнить, что я встречал эту молодую леди в кругу вашей семьи. Лицо ее нелегко забыть, и вместе с тем я тщетно старался припомнить, где я его видел. Подозрения ваши несправедливы и оскорбительны как для нее, так и для меня. Я разгадал ее секрет лишь перед самым вашим приходом. Я убедился из всех ее поступков, что присутствие ее здесь в таком наряде вынужденно; сохрани бог, чтобы я воспользовался этим ей во зло. - Красиво сказано, милорд, - заметил Гериот, - но всем известно, что искусный причетник может прочитать апокриф так же гладко, как писание. Откровенно говоря, милорд, вы теперь в таком положении, что слова ваши требуют доказательств. - Быть может, мне не следовало бы говорить, - вмешалась Маргарет, которая при любых, даже самых неблагоприятных обстоятельствах не могла надолго утратить свою природную живость, - но я не могу молчать. Крестный, вы несправедливы ко мне и не менее несправедливы к этому молодому джентльмену. Вы говорите, что слова его требуют доказательств. Я знаю, где искать доказательства для некоторых из них, а остальным я и так глубоко и искренне верю. - Благодарю вас, любезная леди, за доброе мнение обо мне, - сказал Найджел. - Не знаю, как это случилось, но я дошел, кажется, до того, что в любых моих поступках и помыслах отказываются видеть честные побуждения. Тем больше я обязан той, кто вопреки всеобщему мнению отдает мне справедливость. Будь я на свободе, дорогая леди, я со шпагой в руке защитил бы вашу честь. - Ей-богу, ни дать ни взять, Амадис и Ориана! - воскликнул Джордж Гериот. - Боюсь, что рыцарь с принцессой мигом зарезали бы меня, да, спасибо, стражники стоят за дверью. Ну, ну, мадемуазель Ветреница, если хотите поладить со мной, извольте говорить начистоту, а не угощать меня речами из романов и пьес. Во имя неба, как ты здесь очутилась? - Сэр, - ответила Маргарет, - раз вы требуете от меня, то я расскажу. Сегодня утром я поехала с монной Паулой в Гринвич, чтобы подать королю просьбу леди Гермионы. - Боже милосердный! - воскликнул Гериот. - И эта туда же? Неужели она не могла дождаться, пока я приеду и займусь ее делами? Видно, известие, которое я ей послал, ее растревожило. Ох, женщина, женщина! Кто берется быть твоим компаньоном, должен обладать терпением на двоих, ибо ты его в общий капитал не внесешь. Ну ладно, но какую, к черту, связь имеет поручение, данное монне Пауле, с твоим дурацким переодеванием? Отвечай! - Монна Паула боялась, - ответила Маргарет, - она не знала, как взяться за дело; вам известно, что она почти не выходит из дому. И вот... вот я и согласилась пойти с ней, чтобы придать ей храбрости. А этот наряд... Вы, наверно, помните, что я надевала его на рождественский маскарад, тогда вы не считали его неприличным. - Я и сейчас считаю, что он хорош для рождества и гостиной, но не для того, чтобы бегать в нем напоказ всему городу. Конечно, я помню его, проказница, и узнал его теперь. Благодаря ему и твоему маленькому башмачку, да еще намеку, что я получил утром от одного друга, который по крайней мере себя так именует, я и вывел тебя на чистую воду. Здесь лорд Гленварлох, не удержавшись, взглянул на маленькую ножку, которую считал достойной упоминания даже степенный горожанин, но взглянул украдкой, так как видел, что малейшее проявление внимания усиливает терзания и смущение Маргарет. - Скажи мне, милая, - продолжал мейстер Гериот (приведенная выше немая сцена была лишь мимолетной интермедией), - леди Гермиона знала о твоей проделке? - Ни за что на свете я не осмелилась бы признаться ей в этом, - отвечала Маргарет. - Она думает, что с монной Паулой поехал один из наших подмастерьев. Следует отметить, что слова "наши подмастерья" имели в себе нечто чудодейственное, что нарушило для Найджела очарование несвязного, но занима- тельного рассказа Маргарет. - А по какой причине он не поехал? На мой взгляд, он был бы куда более подходящим спутником для монны Паулы, - заметил горожанин. - Он был занят другим, - еле слышно ответила Маргарет. Мейстер Джордж бросил быстрый взгляд на лорда Гленварлоха, но увидев, что лицо его выражает полное неведение, пробормотал: - Дело-то обстоит лучше, чем я думал. Итак, проклятая испанка, у которой, как у всех у них, голова забита переодеваниями, потайными дверями, веревочными лестницами и масками, эта негодная дура потащила тебя с собой выполнять сумасбродное поручение? И чем кончилось дело? - Как раз когда мы подошли к воротам парка, раздались крики: "Измена, измена!" Не знаю, что стало с монной Паулой; я бросилась бежать и бежала, пока не натолкнулась на одного весьма порядочного королевского служителя по имени Линклейтер. Мне пришлось сказать ему, что я ваша крестница, и тогда он скрыл меня от преследователей и по моей просьбе предоставил мне возможность поговорить с его величеством. - Вот единственное доказательство того, что в твоей глупенькой головке еще осталось немного рассудка, - заметил Гериот. - Его величество, - продолжала девушка, - был так милостив, что принял меня наедине, хотя все придворные кричали, что это грозит для него опасностью, и хотели меня обыскать, нет ли при мне оружия, помоги мне боже. Но король запретил им; наверно, Линклейтер сказал ему, кто я такая. - Хорошо, милая, я не спрашиваю, что было дальше, - сказал Гериот. - Мне не подобает совать нос в секреты моего повелителя. Вот если б ты беседовала наедине с его дедушкой, Рыжей Лисицей из Сент-Эндрюса, как прозвал его Дэви Линдсей, тогда, по чести говоря, у меня появились бы свои соображения на этот счет; но наш государь, благослови его бог, кроток и воздержан и настоящий Соломон во всем, кроме того, что касается жен и наложниц. - Не знаю, о чем вы говорите, сэр, - отвечала Маргарет. - Его величество был очень добр и выслушал меня с сочувствием, но сказал, что мне придется поехать сюда, где жена коменданта, леди Мэнсел, позаботится обо мне и присмотрит, чтобы меня не обижали. Король обещал отослать меня сюда в крытой лодке под надзором известного вам человека - и вот я оказалась в Тауэре. - Но почему, каким образом ты попала в эту камеру, красавица? Объясни, пожалуйста; мне сдается, что эта загадка требует разгадки. - У меня нет другого объяснения, сэр, кроме того, что леди Мэнсел послала меня сюда, невзирая на мои неотступные просьбы, слезы и уговоры. Я, правда, не боялась, ибо знала, что буду под надежной защитой, но я едва не умерла, да и сейчас не знаю куда деваться от стыда и смущения. - Ну, хорошо, хорошо, если твои слезы непритворны, они скоро смоют воспоминание о твоем проступке. А знает ли отец о твоих похождениях? - Не дай бог, чтобы он узнал, - ответила Маргарет, - он думает, что я у леди Гермионы. - Да, честный Дэви следит за своими часами куда лучше, чем за своей дочкой. Идем, проказница, я отведу тебя к леди Мэнсел и попрошу, чтобы впредь, когда ее попечению доверят гуся, она не отдавала его под присмотр лисе. Тюремщики, наверно, пропустят нас в покои леди Мэнсел. - Подождите еще одно м