ил Линклейтер, - ты как будто задался целью прочесть молитву на конюшне, где за твоей голой спиной будут стоять два конюха с кнутами в руках и приговаривать "аминь". - Нет, нет, дружище Лори, - возразил Ричи, - я теперь научился писать челобитные, и ты сам это увидишь, если передашь эту бумагу королю. - Нет, я к ней пальцем не притронусь, - отвечал осторожный служитель королевской кухни. - Но вот сейчас королю в кабинет подадут куриный бульон с луком-пореем. Я не могу помешать тебе положить письмо между золотой чашей и подносом. Его святейшее величество непременно увидит письмо, когда поднимет чашу, чтобы выпить бульон. - Этого только мне и надо, - сказал Ричи и положил письмо под чашу; едва успел он это сделать, как вошел паж, чтобы отнести кушанье королю. - Так, так, сосед, - сказал Лоренс, когда бульон был унесен, - если это доведет тебя до лозы или до плети, то ты сам этого добивался. - Никого другого мне за это винить не придется, - ответил Ричи с невозмутимым и самодовольным упрямством, которое составляло отличительную черту его характера; после чего он стал ожидать дальнейших событий, не замедливших произойти. Через несколько минут в кухне появился сам Максуэл и торопливо спросил, кто положил письмо на королевский поднос. Линклейтер заявил о полной непричастности к этому, а Ричи Мониплайз безбоязненно выступил вперед и торжественно произнес: - Это сделал я. - В таком случае следуй за мной, - сказал Максуэл, с любопытством поглядев на Ричи. Они поднялись по потайной лестнице, по той самой лестнице, которая при дворе считалась более короткой дорогой к власти, чем даже grandes entrees. {Главные входы (франц.).} Когда они вошли в приемную - по описанию Ричи: "плохо убранную комнату", - провожатый сделал Ричи знак подождать, а сам скрылся в кабинете. Совещание продолжалось недолго, и когда Максуэл отворил дверь, чтобы выйти, Ричи услышал конец разговора: - Ты уверен, что он нам не опасен? Я уже раз попался на удочку. Будь неподалеку, но не подходи к дверям ближе, чем на три локтя. Если я возвышу голос, кидайся ко мне на помощь, как сокол, но когда я буду говорить тихо, держи свои длинные уши подальше. А теперь впусти его. По знаку Максуэла Ричи вошел и очутился перед лицом короля. Всякий человек такого происхождения и воспитания, как Ричи, да многие и познатнее, растерялись бы, оказавшись наедине со своим государем. Но Ричи Мониплайз был о себе слишком высокого мнения, чтобы почувствовать замешательство. Церемонно поклонившись, он снова выпрямился во весь рост и застыл как столб. - Они у тебя, любезный, у тебя? - возбужденно спросил король, суетясь как в лихорадке и разрываясь между надеждой, нетерпением, страхом и недоверчивостью. - Давай их сюда, давай и не говори ни слова, я повелеваю тебе как нашему подданному. Ричи вынул из-за пазухи шкатулку и, опустившись на одно колено, подал ее королю; тот торопливо открыл ее и, увидав рубиновое ожерелье, уже знакомое читателю, впал в какой-то экстаз, принялся целовать драгоценные камни, словно одушевленные существа, и без конца повторять с ребяческим восторгом: Onyx cum prole, silexque. Onyx cum prole! {Оникс с потомством и кремень. Оникс с потомством! (лат.).} Ах вы мои славные, любезные искорки, мое сердце трепещет, как птичка, от радости, что я снова вижу вас. Тут он повернулся и, заметив, что поведение его вызвало угрюмое подобие улыбки на обычно неподвижной физиономии Ричи, мгновенно перешел от веселья к неудовольствию и сказал: - Остерегитесь, сэр, не вздумайте смеяться над нами, вашим венценосным государем. - Избави бог, чтоб я стал смеяться, - ответил Ричи, придавая своему лицу его обычную суровость. - Я улыбнулся только для того, чтобы привести черты моего лица в соответствие с веселым лицом вашего величества. - Ты говоришь как почтительный подданный и честный человек, - сказал король. - Но кто ты такой, черт возьми? - Я Ричи Мониплайз, сын старого Манго Мониплайза, жившего у Западных ворот в Эдинбурге, что в свое время имел честь поставлять для стола вашего величества и матушки вашего величества говядину и другие съестные припасы. - Ах вот что! - сказал со смехом король, который обладал весьма полезным в его положении свойством - цепкой памятью, позволявшей ему помнить любого, с кем ему доводилось сталкиваться хотя бы на миг. - Ты тот самый изменник, по чьей милости мы чуть не растянулись посреди двора? Но мы все-таки удержались в седле. Aequam memento rebus in arduis servare. {Хранить старайся духа спокойствие во дни напасти (лат.; Гораций, "Оды", кн. II, стих. 3, перевод А. Семенова-Тян-Шанского).} Ну, ну, не огорчайся, Ричи. Столько раз честные люди оказывались изменниками, что справедливости ради изменник хоть изредка должен contra expectanda {Против ожидания (лат.).} обернуться честным человеком. А как попали к тебе наши драгоценности, любезный? Ты пришел от Джорджа Гериота? - Вовсе нет, государь. С позволения вашего величества, я пришел так, как сражался Гарри Уинд - сам по себе, а не по чьему-либо поручению, ибо надо мной нет других хозяев, кроме того, кто меня создал, вашего всемилостивейшего величества, который мною управляет, и благородного Найджела Олифанта, лорда Гленварлоха, который кормил меня, бедняга, до тех пор, пока мог прокормить себя. - Опять этот Гленварлохид! - воскликнул король. - Клянусь честью, он подстерегает нас на каждом шагу! Тсс, Максуэл стучится в дверь. Верно, пришел Джордж Гериот сообщить, что он не может отыскать драгоценности. Спрячься за драпировку, Ричи, стой тихо, любезный, не чихай, не кашляй, не дыши! Звонкий Джорди так любит показывать свой блестящий ум, но так чертовски неохотно расстается со своими блестящими монетами, что, клянусь нашей королевской честью, я с радостью его проучу. Ричи, повинуясь приказанию добродушного короля, спрятался за драпировку, а монарх, никогда не позволявший своему королевскому достоинству становиться поперек дороги хорошей шутке, собственноручно поправил драпировку, чтобы никто не заподозрил засады, и спросил у Максуэла, в чем дело. Максуэл ответил так тихо, что Ричи не расслышал его слов, а между тем необычность положения ни в коей мере не уменьшила присущего ему любопытства и желания утолить его елико возможно. - Пусть Джорди Гериот войдет, - сказал король. Насколько Ричи мог видеть в щелку, честный горожанин если и не был обуреваем волнением, то, во всяком случае, казался смущенным. Страсть короля к забавной и остроумной шутке поистине должна была быть удовлетворена последующей сценой. Он холодно принял своего верноподданного и заговорил с ним вежливо и с достоинством, что резко отличалось от его обычной бесцеремонной и живой манеры. - Мейстер Гериот, - начал он, - если память нам не изменяет, мы заложили у вас некие королевские драгоценности за некоторую сумму денег. Было это или не было? - Мой милостивейший государь, - ответил Гериот, - вашему величеству, бесспорно, угодно было так поступить. - Право собственности на сии драгоценности и cimelia {Украшения (лат.).} сохранялось за нами, - продолжал король тем же важным тоном, - вам же принадлежит лишь право взыскать выданную под них сумму. С выплатой таковой означенные вещи, отданные вам в залог, в заклад или в обеспечение сделанного займа, должны быть возвращены нам. Воэтиус, Винниус, Грэнвигенеус, Пагенстехерус, - словом, все, кто изучал "De contracta opignerationis", consentiunt in eundem, {"О залоговых контрактах", сходятся в одном (лат.).} то есть согласны в этом пункте. Римское право, английское обычное право и общинное право нашего древнего шотландского королевства, расходясь в большем количестве частностей, чем желательно, в этом вопросе объединяются так же тесно, как три скрученные пряди веревки. - С позволения вашего величества, - заметил Гериот, - нет надобности ссылаться на такое множество ученых авторитетов, чтобы доказать честному человеку, что его права на заложенную вещь кончаются, когда долг возвращен. - Итак, сэр, я предлагаю вам обратно занятую у вас сумму и требую, чтобы мне были возвращены отданные в заклад драгоценности. Не так давно я уже мельком упоминал, что они мне понадобятся; надвигающиеся события, вероятно, потребуют, чтобы мы явились перед нашими подданными, и покажется странным, если на нас не будет этого украшения, наших наследственных драгоценностей - отсутствие их может навлечь на нас презрение и нарекания наших вассалов. Слова короля, казалось, сильно задели мейстера Гериота, и он с приметным волнением ответил: - Призываю небо в свидетели, что я совершенно непричастен к пропаже. Я лучше согласился бы потерять выданные в залог деньги, только б возвратить вам драгоценности, об отсутствии которых ваше величество изволит справедливо горевать. Если б ожерелье оставалось у меня, так и думать было бы не о чем, но ваше величество должны отдать мне справедливость и вспомнить, что по вашему строгому приказу перед самым моим отъездом в Париж я передал ожерелье другому лицу, которое предоставило взаймы большую сумму. Деньги требовались срочно, а иного способа достать их я не мог найти. Я предупредил ваше величество, когда принес требуемую сумму, что она получена от человека с дурной славой, а вы изволили, понюхав золото, ответить истинно по-королевски: "Non olet", {Не пахнет (лат.).} то есть что оно не пахнет теми средствами, какими приобретено. - Пусть так, любезный, - возразил король, - но к чему вся эта болтовня? Если уж ты отдал в заклад мои драгоценности какому-то прощелыге, то изволь как наш честный верноподданный позаботиться о том, чтобы мы всегда могли их выкупить. Почему мы должны из-за твоей нерадивости терять наши cimelia, да еще служить предметом насмешек наших вассалов и иностранных послов? - Мой король и повелитель, - сказал Гериот, - видит бог, если б мой позор и поруганье могли избавить вас от неприятностей, то как верный слуга, обязанный вам бесчисленными благодеяниями, я счел бы своим долгом претерпеть и то и другое. Но примите во внимание насильственную смерть того человека, исчезновение его дочери и имущества, вспомните, что я считал своим смиренным долгом предупредить ваше величество о возможности всяких случайностей и умолял уволить меня от переговоров с ним от вашего имени. - Но ты ничего лучшего не придумал, Джорди, - возразил король, - ты не мог придумать никакого иного выхода. А мы были в растерянности и ухватились за первые попавшиеся деньги, как утопающий хватается за подвернувшийся под руку ивовый прут. А теперь, любезный, почему ты не можешь вернуть драгоценности? Не сквозь землю же они провалились, стоит только поискать получше. - Предприняты самые тщательные поиски, ваше величество, - ответил горожанин, - объявлено о пропаже по всему городу, но найти их невозможно. - Ты хочешь сказать - трудно, Джорди. Невозможно только то, что противоречит природе, exempli gratia {Для примера (лат.).} - обратить два в три, или то, что невозможно в нравственном смысле, например - представить истину ложью. Но то, что трудно исполнить, все-таки выполнимо, когда на помощь приходят мудрость и терпение. Посмотри-ка, Звонкий Джорди! С этими словами король поднес обретенное сокровище к глазам повергнутого в изумление ювелира и торжествующе воскликнул: - Ну, что ты скажешь, Звонкий Джорди? Клянусь короной и скипетром, он выпучил глаза, словно перед ним не его законный король, а чародей! Это мы-то, настоящий malleus maleficarum, {Молот ведьм (лат.).} дробящий и сокрушающий молот, обращенный против всех магов, колдунов, волшебников и им подобных! Он думает, что мы тоже причастны к чернокнижию! Иди с миром, честный Джорди, ты добрый, простой человек, но ты не принадлежишь к числу семи греческих мудрецов; иди с миром и вспомни свои подлинные слова, сказанные тобою недавно, о том, что есть в этой стране один человек, который во всем подобен Соломону, царю израильскому, во всем, кроме любви к женщинам, а одна из них к тому же была дочерью фараона. Если Гериот был удивлен столь неожиданным появлением драгоценностей в тот момент, когда король с жаром упрекал его в пропаже, то упоминание о его собственных словах, вырвавшихся у него в разговоре с лордом Гленварлохом, окончательно сразило его. Король пришел в такой восторг от своего триумфа, что потирал руки, хихикал и наконец, когда чувство торжества одержало верх над чувством собственного достоинства, бросился в кресло и принялся смеяться так неудержимо, что задохнулся и слезы потекли по его лицу. Между тем на заливистый смех короля из-за драпировки откликнулся оглушительный хохот, хохот человека, который, не имея привычки подобным образом выражать свои чувства, оказался не в состоянии обуздать или умерить свое буйное веселье. Гериот, вконец ошеломленный, повернул голову в ту сторону, откуда неслись эти дикие, неистовые звуки, столь неприличные в присутствии короля. Король, тоже, видимо, усмотрев некоторое нарушение приличий, поднялся, вытер глаза и воскликнул: - А ну-ка, хитрый лис, вылезай из норы! На эти слова из-за драпировки вылез длинный Ричи Мониплайз, продолжавший заливаться смехом, точно кумушка на деревенских крестинах. - Тише, любезный, тише, - сказал король, - незачем ржать, как жеребец над кормушкой с овсом, хотя бы это была и веселая шутка и мною самим придумана. Однако как вспомню Звонкого Джорди, который воображает себя умнее других, как вспомню, ха-ха-ха, когда он в духе Эвклиона из комедии Плавта сокрушался по поводу того, что лежит у него под носом... Perii, interii, occidi - quo curram? quo non curram? Tene, tene - quern? quis? nescio - nihil video. {*} {* Я пропал, я погиб, я убит. Ой, куда мне бежать и куда не бежать? Стой, держи! Кто? Кого? Я не знаю, не вижу (лат.).} Эх, Джорди, твои глаза остры, когда надо не упустить золота, серебра, бриллиантов и рубинов, но если они упущены, то ты не знаешь, где их искать. Да, да, посмотри, любезный, посмотри на них: вот они, целые и невредимые, все как на подбор, ни одного поддельного. Джордж Гериот оправился тем временем от удивления, но, будучи старым, опытным царедворцем, предпочитал не нарушать мнимого торжества короля и только с досадой посмотрел на простодушного Ричи, который все еще продолжал, что называется, широко ухмыляться. Затем Гериот не спеша осмотрел камни, установил, что они все в целости, чистосердечно, от всей души поздравил его величество с обретением сокровища, утеря коего могла бы бросить тень на престол, и спросил, кому он должен отдать деньги, за которые драгоценности были заложены, заметив, что деньги у него с собой. - Ты чертовски торопишься, когда дело доходит до платежа, Джорди, - сказал король. - Что за спешка, любезный? Ожерелье возвращено нашим честным и любезным соотечественником. Вон он стоит, и кто знает: сию минуту ему нужны деньги или он удовольствуется приказом нашему казначейству об уплате через шесть месяцев? Ты же знаешь, что в казне нашей пусто, а кричишь "заплатить, заплатить", как будто я владею всем золотом Офира. - С позволения вашего величества, - сказал Гериот, - если этот человек действительно имеет право на деньги, то, без сомнения, в его воле согласиться на отсрочку. Но когда я вспоминаю, каким я увидел его в нашу первую встречу - в изодранном плаще и с расшибленной головой, - я не могу этому поверить. Вы не Ричи ли Мониплайз? - Да, мейстер Гериот, из старинного, почтенного дома Касл Коллоп, близ Западных ворот в Эдинбурге, - ответил Ричи. - С позволения вашего величества, человек этот - бедный слуга. По сути дела, он не имеет права распоряжаться этими деньгами. - А почему бы нет? - спросил король. - Ты думаешь, никто не может взобраться на гору, кроме тебя, Джорди? Твой плащ тоже был довольно тонок, когда ты приехал в Лондон, а теперь он у тебя подбит теплой и нарядной подкладкой. А что он слуга, так много голи перекатной перешло через Твид, неся на спине котомку своего господина, а теперь смотри: сзади у него хвост из шести лакеев. Вот он сам стоит - спроси у него, Джорди. - Он будет не самым беспристрастным судьей в этом случае, - возразил осторожный горожанин. - Ну, ну, любезный, - сказал король, - ты слишком недоверчив. У мошенников, которые охотятся на чужих землях, есть подходящая пословица: "non est inquirendum unde venit {Не надо расспрашивать, откуда пришла (лат.).} дичь" - "кто коня приволок, тот и сбруей владей". Послушай, приятель, скажи правду и посрами дьявола. Есть у тебя полномочия распоряжаться выкупом, можешь ты согласиться на отсрочку или нет? - Мне даны все полномочия, если будет угодно вашему величеству, - ответил Ричи Мониплайз. - В отношении выкупа я охотнейшим образом соглашусь на все, что пойдет на пользу вам, в надежде на милость вашего величества в небольшом интересующем меня дельце. - Ах вот как, любезный, - сказал король, - так ты за этим пожаловал ко мне? Ты ничуть не лучше остальных. Казалось бы, жизнь и имущество наших подданных принадлежат нам и мы вольны ими располагать, а на поверку выходит совсем другое: чуть нам понадобится занять у них денег, что случается чаще, чем нам хотелось бы, черта с два от них получишь без старого обычая - услуга за услугу, ты мне - я тебе. Ну, говори, сосед, что тебе надо. Какую-нибудь монополию? Или даровую на церковные земли и десятины? Или, может быть, рыцарское звание? Только будь разумен в своей просьбе, если ты не собираешься предложить нам еще денег, в которых у нас сейчас такая нужда. - Мой государь, - ответил Ричи Мониплайз, - владелец этих денег отдает их в распоряжение вашего величества на любой угодный вам срок, без всяких закладов и процентов, при условии, что ваше величество отнесется благосклонно к благородному лорду Гленварлоху, заключенному в королевский лондонский Тауэр. - Что такое, что такое, любезный? - вскричал король, краснея и заикаясь, но на сей раз обуреваемый чувствами более благородными, нежели те, какие он частенько проявлял. - Что ты осмелился предложить нам? Чтобы мы продали наше правосудие? Нашу милость? И это ты предлагаешь нам, венценосному королю, который присягал открыто вершить правосудие над нашими подданными, который держит ответ в своем правлении перед тем, кто превыше всех царей? - Тут он благоговейно поднял глаза вверх, притронулся к своей шапочке и продолжал суровым тоном: - Мы таким товаром не торгуем, сэр, и не будь ты темный невежда, который еще сегодня оказал нам немаловажную услугу, тебе прижгли бы язык каленым железом in terrorem {Для устрашения (лат.).} других. Убери его с наших глаз, Джорди, заплати ему все до последнего медяка из наших денег, что хранятся у тебя, и пусть пеняет на себя тот, кто последует его примеру. Ричи, доселе твердо уверенный в успехе своего ловкого хода, очутился в положении зодчего, на глазах у которого рушится возведенное им здание. Однако ему показалось, что не все еще потеряно. - Не только сумма, за которую были заложены драгоценности, - сказал он, - но если нужно, то вдвое больше будет предоставлено вашему величеству, и даже без отдачи, если... Но король не дал ему договорить и закричал с еще большей горячностью, словно опасаясь за стойкость своих добрых намерений: - Уведи его отсюда, уведи скорей! Самое время ему убираться, раз он начал удваивать цену! Заклинаю тебя жизнью, Джорди, постарайся, чтоб ни Стини, ни кто другой не услышали от него ни слова, ибо кто знает, какие неприятности для меня могут из этого выйти. Ne inducas in tentationem. Vade retro, Sathanas! Amen. {Не введи во искушение. Изыди, сатана! Аминь (лат.).} Повинуясь королевскому приказанию, Джордж Гериот поторопился вывести незадачливого просителя вон из кабинета и из дворца. Когда они вышли во двор, горожанин, припомнив с некоторым злорадством попытку Ричи в начале этой сцены быть с ним запанибрата, не мог превозмочь желания отомстить и насмешливо поздравил Ричи с королевской милостью и наконец-то приобретенным умением вручать челобитные. - Пусть вас это не беспокоит, мейстер Джордж Гериот, - огрызнулся нисколько не обескураженный Ричи. - Скажите лучше, когда и где я могу получить от вас восемьсот фунтов стерлингов, за которые было заложено ожерелье? - Как только ты приведешь настоящего владельца этих денег, - ответил Гериот, - которого я должен повидать по самым разным причинам. - Тогда я вернусь к его величеству, - решительно заявил Ричи Мониплайз, - и не уйду, пока не получу назад заклада или денег. Я уполномочен действовать по своему усмотрению. - Может, это и так, Ричи, а может быть, и нет, ибо твоими устами не всегда глаголет истина. Будь уверен, что я не заплачу тебе столь значительной суммы, пока не узнаю, правду ли ты говоришь. Тогда я дам тебе расписку и вручу деньги по первому требованию. А теперь, любезный Ричард Мониплайз из Касл Коллопа, близ Западных ворот в Эдинбурге, важные дела вынуждают меня вернуться к его величеству. С этими словами он начал подниматься по лестнице обратно во дворец, добавив, как бы подводя итог всему сказанному: - Джордж Гериот - старый воробей, его на мякине не проведешь. Ричи окаменел на месте, когда увидел, как золотых дел мастер вошел во дворец, оставив его, Ричи, на бобах. - Черт тебя побери, - пробормотал он, - хитрый старый сквалыга. Если ты честный человек, то это не значит, что кругом все жулики. Провалиться мне на этом месте, если я признаю себя побежденным. Помилуй нас бог, вон идет Лори Линклейтер, сейчас он пристанет ко мне с расспросами насчет ходатайства. Нет, клянусь святым Андреем, этого я не вынесу. И сменив свою гордую поступь, какой он вошел утром во дворец, на неуклюжую рысцу, он с такой прытью пустился к ожидавшей его лодке, что отступление его, как говорится, было очень похоже на бегство. Глава XXXII Бенедикт Здесь свадьбою не пахнет! "Много шуму из ничего" Как только мейстер Джордж Гериот вернулся в покои короля, Иаков осведомился у Максуэла, пришел ли граф Хантинглен, и, получив утвердительный ответ, приказал ввести его. Старый шотландский лорд склонился в поклоне, как то было положено, а король дал поцеловать ему свою руку и заговорил участливым голосом: - В конфиденциальном послании, собственноручно написанном вам нынче утром в знак того, что мы ценим и помним вашу верную службу, мы уведомили вашу светлость, что будем вынуждены сообщить вам такие вести, которые потребуют от вас терпения и мужества. А потому мы советовали вам со вниманием прочесть наиболее выразительные места из Сенеки и из "De Consolatione" {"Об утешении" (лат.).} Боэция, чтобы подготовить, так сказать, спину под будущую ношу. Совет этот мы дали вам, опираясь на собственный опыт. "Non ignara mail, miseris succurrere disco", {И не в неведеньи зол помогать злополучным учусь я (лат.; Вергилий, "Энеида", перевод В. Брюсова и С. Соловьева.} - говорит Дидона, и я мог бы сказать про себя "non ignarus", но изменить род значило бы нарушить просодию, о которой так заботятся наши английские подданные. Итак, лорд Хантинглен, я надеюсь, вы вняли нашему совету и заранее вооружились терпением... Venienti occurrite morbo, {Предупреждай приближающуюся болезнь (лат.).} приготовляй лекарство, когда болезнь только надвигается. - С позволения вашего величества, - ответил лорд Хантинглен, - я старый солдат, а не ученый. И если крепкая натура не выручит меня из беды, тогда, надеюсь, я найду утешение в текстах священного писания. - Опять ты против учености, любезный. Библия, дорогой мой, - тут король притронулся к своей шапочке, - конечно, principium et ions; {Начало и источник (лат.).} жаль только, что ваша светлость не может прочесть ее в оригинале. Хотя мы и покровительствовали переводу библии на английский язык, в предисловии к нему написано, что когда темные тучи угрожали нависнуть над страной после заката яркой западной звезды, королевы Елизаветы, наше появление, подобно восходу могучего солнца, мгновенно рассеяло сгущавшуюся мглу; хотя, стало быть, мы способствовали распространению, как там говорится, евангельского учения, а в особенности переводу писания с древних священных языков, мы, однако же, признаемся, что сами получали удовольствие только от чтения на древнееврейском и нас не могли удовлетворить ни латинский перевод семидесяти толковников, ни тем более английский перевод. - С вашего разрешения, - сказал лорд Хантинглен, - если рассказ о дурных новостях, упомянутых в письме, которым вы меня удостоили, вашему величеству будет угодно отложить до тех пор, пока я не выучусь читать по древнееврейски, боюсь, что я умру, так и не узнав о несчастьях, постигших или грозящих постигнуть мой дом. - Вы очень скоро их узнаете, милорд, - ответил король. - Как ни прискорбно, но я должен сказать, что ваш сын Дэлгарно, которого я считал чуть ли не святым, потому что он проводил все время со Стини и нашим сынком Чарлзом, оказался настоящим подлецом. - Подлецом! - воскликнул лорд Хантинглен, и хотя, опомнившись, он тут же добавил: - Впрочем, так было угодно сказать вашему величеству, - тон, каким он произнес первое слово, заставил короля отшатнуться, как будто его ударили. Но Иаков быстро пришел в себя и сказал, надувшись, как всегда в ми- нуты неудовольствия: - Да, милорд, нам было угодно так сказать; non surdo canis {Ты поешь не глухому (лат.).} - мы, слава богу, еще не оглохли, так что, пожалуйста, не повышайте голоса. Вот недурной документ, читайте и судите сами. И король сунул в руки старому лорду бумагу, содержавшую историю леди Гермионы, где факты были изложены так сжато и ясно, что виновность лорда Дэлгарно, любовника леди Гермионы, постыдно ее обманувшего, казалась неоспоримой. Но какой отец легко согласится признать вину своего сына? - Осмелюсь спросить ваше величество, - сказал лорд Хантинглен, - почему история эта не стала известна вам раньше? Эта женщина живет здесь много лет. Почему жалоба на моего сына не была принесена ею в ту же минуту, как она ступила на английскую землю? - Скажи ему, как обстояло дело, Джорди, - промолвил король, обращаясь к Гериоту. - Мне неприятно огорчать лорда Хантинглена, - ответил Гериот, - но я должен сказать правду. Леди Гермиона долгое время не могла решиться предать огласке обстоятельства своей жизни, а когда наконец взгляд ее на этот предмет изменился, необходимо было сперва разыскать доказательства, свидетельствующие о мнимом браке, а также связанные с ним письма и документы, которые по приезде в Париж, прежде чем я ее нашел, она оставила на хранение корреспонденту ее отца в этом городе. Впоследствии тот человек обанкротился; в результате этого несчастья документы леди Гермионы перешли в другие руки, и только несколько дней назад мне удалось напасть на след и получить их. Без этих уличающих бумаг было бы неблагоразумно подавать жалобу на лорда Дэлгарно, когда у него есть такие могущественные покровители. - Дерзко с твоей стороны так говорить, - сказал король. - Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ты думаешь, что Стини употребил бы все свое влияние, чтобы склонить чашу весов правосудия. Но ты забываешь, Джорди, чья рука держит весы. И к тому же ты несправедлив к бедному Стини: он сам признался перед нами и нашим Тайным советом, что Дэлгарно пытался отделаться от девушки и навязать ее ему, Стини, непорочному простодушному малому, выдав ее за женщину легкого поведения. При этом мнении Стини остался даже тогда, когда покинул ее, хотя на месте Стини мне показалось бы странным, что эта особа могла устоять перед таким молодцом, какой. - Леди Гермиона, - заметил Джордж Гериот, - всегда отдавала должное благородному поведению герцога, который, даже заблуждаясь на ее счет, почел ниже своего достоинства воспользоваться ее горем и, напротив, снабдил ее деньгами и помог выйти из затруднительного положения. - Как это похоже на него, благослови бог его красивое лицо! - воскликнул король. - Я тем охотнее верю рассказу этой леди, что она не говорит ничего дурного про Стини. Чтобы скорее покончить с этим делом, милорд Хантинглен, скажу, что мнение нашего Совета и наше собственное, равно как мнение Чарлза и Стини, таково: ваш сын обязан исправить зло, женившись на этой леди, или же мы лишим его нашей милости и предадим всяческому посрамлению. Тот, к кому король обращался, не мог вымолвить ни слова. Он стоял не двигаясь, глядя в одну точку застывшим взором, и даже веки его казались неподвижными; столь жесток был удар, нанесенный ему, что суровое лицо его с резкими чертами и крепкая фигура мгновенно окаменели, превратив его в старинное изваяние рыцарских времен. В следующую минуту, словно та же. статуя, пораженная молнией, он с тяжким стоном рухнул на пол. Король в страшной тревоге стал призывать на помощь Гериота и Максуэла и, так как присутствие духа не было его forte, {Сильной стороной (итал.).} он забегал по комнате, восклицая: - Мой старый возлюбленный слуга, спасший нашу священную особу! Vae atque dolor! {Увы, горе! (лат.).} Мой лорд Хантинглен, открой глаза, послушай меня - пусть твой сын женится хоть на царице Савской! Тем временем Максуэл и Гериот подняли старого графа и усадили его в кресло; увидев, что он начинает понемногу приходить в себя, король принялся утешать его уже более рассудительным тоном: - Подними голову, любезный, подними голову и выслушай твоего милостивого законного государя. Если в этом браке есть бесчестье, то оно придет не с пустыми руками. Тут найдется довольно денег, чтобы позолотить его, хорошее приданое и недурная родословная. Если она и была потаскушкой, то в этом виноват твой сын, и в его власти сделать из нее снова честную женщину. Как ни разумны были с обычной точки зрения рассуждения короля, они не приносили утешения лорду Хантинглену, который, возможно, даже не вполне понимал их. Однако всхлипывания мягкосердечного короля, сопровождавшие и прерывавшие его слова, оказали на старика более быстрое действие. Крупные скупые слезы выступили у него на глазах, он стал целовать сморщенные руки короля, которые тот, также плача, но с меньшим достоинством и сдержанностью, протягивал ему сперва по очереди, а потом обе вместе; наконец человеческие чувства окончательно одержали верх над сознанием монаршего величия, и король, сжав руки лорда Хантинглена, сочувственно потряс их, как равный, как близкий друг. - Comporte lachrymas, {Уйми слезы (лат.).} - сказал король, - успокойся, любезный, успокойся. Совет, и наш сынок Чарлз, и Стини могут убираться ко всем чертям. Твой сын не женится на ней, если тебя это так огорчает. - Нет, он женится на ней, клянусь богом! - произнес граф, выпрямляясь, смахивая слезы и пытаясь обрести хладнокровие. - Прошу прощения у вашего величества, но он женится на ней и возьмет в приданое ее позор, если даже она самая отъявленная распутница во всей Испании. Если он дал слово, то сдержит его, хотя б он дал его презреннейшей из уличных тварей. Он сдержит слово, или мой кинжал отнимет у него жизнь, которую я ему дал. Если он мог унизиться до столь гнусного обмана, то пусть он даже обманул само бесстыдство, он женится на бесстыдстве. - Нет, нет, - успокаивал его король, - дела совсем не так плохи. Даже когда Стини думал о ней самое худшее, он не считал ее уличной девкой. - Если это послужит в утешение лорду Хантинглену, - вставил горожанин, - то я могу поручиться за высокое происхождение этой леди и чистейшую, незапятнанную репутацию. - Я могу только пожалеть об этом, - начал лорд Хантинглен и, спохватившись, добавил: - Да простит мне небо мою неблагодарность, но мне почти жаль, что она такова, какой вы ее описываете, ибо негодяй не заслуживает этого. Быть приговоренным жениться на женщине красивой, невинной, честной... - И добавь - богатой, милорд, богатой, - перебил его король. - Вероломный отделается слишком мягким наказанием. - Давно уже я видел, - сказал убитый горем отец, - что он себялюбив и жестокосерден, но чтобы он оказался еще и лжецом и клятвопреступником... Никогда я не думал, что такой позор постигнет наш род! Я не желаю больше видеть его. - Полно, милорд, полно, - прервал его король. - Пробери его хорошенько. Я думаю, тебе надо воздействовать на него скорее в духе Демея, чем в духе Микиона - vi nempe et via pervulgata patrum. {Силой; у отцов оно так водится (лат.).} Но чтобы не пускать его к себе на глаза, твоего единственного сына, - это совершенно бессмысленно. Скажу тебе по секрету, любезный (хотя я ни за что не хотел бы, чтоб Чарлз меня слышал): мой сын мог бы лишить невинности половину всех лондонских девушек, прежде чем у меня повернулся бы язык вымолвить такие жестокие слова, какие ты сказал о твоем чертовом Дэлгарно. - Прошу ваше величество позволить мне удалиться, - сказал лорд Хантинглен, - и пусть королевская справедливость подскажет вам, как решить это дело, ибо я не желаю никакого снисхождения для моего сына... - Хорошо, милорд, пусть будет так. И если только есть что-нибудь в нашей власти, - Добавил государь, - что доставило бы вам утешение... - Милостивое сочувствие вашего величества уже принесло мне все утешение, какое возможно на земле. Остальное мне дарует царь царей. - Ему я препоручаю тебя, мой старый верный слуга, - растроганно произнес Иаков. После того как граф удалился, король некоторое время стоял в задумчивости, а затем сказал Гериоту: - Звонкий Джорди, вот уже целых тридцать лет ты знаешь все тайны нашего двора, хотя, как умный человек, и делаешь вид, что ничего не слышишь и не видишь. Мне очень хотелось бы из чисто философского интереса задать тебе один вопрос: не приходилось ли тебе слышать, чтобы покойная леди Хантинглен, жена нашего благородного графа, поскользнулась когда-нибудь на своем пути? Я хочу сказать: не оступилась ли она или, там, не потеряла ли поясок? Ну, ты понимаешь меня. - Даю вам слово, как честный человек, - ответил Джордж Гериот, немало удивленный вопросом, - ее не коснулось никакое, даже самое ничтожное, подозрение. Она была достойной женщиной, весьма благоразумного поведения, и жили они с супругом в полном согласии; графиня имела только тот недостаток, что была склонна к пуританству и больше водила дружбу со священниками, чем то было по нраву лорду Хантинглену, который, как известно вашему величеству, человек старого закала, любящий пить и браниться. - Ах, Джорди, - промолвил король, - все это слабости людей старого времени, и мы сами от них не совсем свободны. Но свет портится день ото дня, Джорди. Молодые люди нынешнего века могут с полным правом повторить вслед за поэтом: Aetas parentum, pejor avis, tulit Nos nequiores. {*} {* Отцы, что были хуже, чем деды, - нас негодней вырастили (лат.; Гораций, "Оды", кн. III, стих. 6, пер. Н. С. Гинцбурга).} Этот Дэлгарно не пьет и не богохульствует, как его отец, но зато, Джорди, он распутничает, не держит слова и нарушает клятвы. А что касается графини и священников, Джорди, то духовные пастыри и короли - такие же грешные создания, как и прочие смертные. Кто знает, может быть, этим объясняется различие между Дэлгарно и его отцом? Граф - сама честность, он так же мало обращает внимания на земные блага, как благородная гончая на хорька. Но сын его держался с удивительным бесстыдством при нас, при Стини и Чарлзе и при всем Совете, пока не услышал о приданом, после чего он, клянусь королевским престолом, закланялся, точно петух над крыжовником. Как утверждают Баптиста Порта, Майкл Скотт в "De Secretis" {"О тайнах" (лат.).} и другие, бывают случаи несходства между отцом и сыном, для которых трудно найти естественное объяснение. Ах, Звонкий Джорди, если б гул котлов и бренчание горшков, кастрюль и прочей металлической посуды не вышибли у тебя из головы школьной премудрости, то я поговорил бы об этом предмете более подробно. Гериот не был так лицемерен, чтобы сокрушаться о забытых школьных познаниях, поэтому, сдержанно заметив, что встречал на своем веку много людей, не имевших сходства со своими отцами, он спросил, согласен ли лорд Дэлгарно выполнить свой долг перед леди Гермионой. - Право, любезный, я в этом нимало не сомневаюсь. Я отдал ему опись ее имущества, которую ты вручил нам на Совете, и предоставил ему полчаса на размышление. По-моему, от чтения этой описи он скорей всего образумится. Я поручил сынку нашему Чарлзу и Стини разъяснить Дэлгарно, в чем его долг, и если он не исполнит того, что они от него хотят, я попрошу его научить меня, как их не слушаться. Ох, Джорди, Звонкий Джорди, ты бы слышал, как сынок Чарлз рассуждал о порочности лицемерия, а Стини - о гнусности распутной жизни! - Боюсь, - сказал Джордж Гериот, позабыв об осторожности, - что это напоминает мне старую пословицу о сатане, осуждающем грешника. - Дьявол забери нашу душу, сосед, - сказал король, покраснев от досады, - ты, однако, не стесняешься. Я дал тебе позволение говорить со мной откровенно, и, по чести, ты не утратишь этого права non utendo, {От неупотребления (лат.).} в твоих руках ему не грозит опасность потерять силу за давностью. Посуди сам: разве прилично Чарлзу при всем честном народе обнаруживать свои мысли? Нет, нет, мысли государей суть arcana imperil - qui nescit dissimulare nescit regnare. {Тайны государства. Кто не умеет скрывать - не умеет и управлять (лат.).} Каждый верноподданный обязан говорить королю всю правду, но обратного обязательства не существует. А что Стини иной раз уклоняется с прямой дороги, так не тебе, его золотых дел мастеру, которому он, кажется, задолжал неслыханную сумму, не тебе осуждать его. Гериот не чувствовал призвания играть роль Зенона и пасть жертвой борьбы во славу истины. Он, однако, не изменил ей и не отрекся от своих слов, а просто выразил сожаление, что прогневил его величество, чем незлобивый король вполне удовлетворился. - А теперь, Джорди, - сказал он, - мы вернемся в Тайный совет и послушаем, что скажет подсудимый в свое оправдание. Я хочу покончить с этим делом не позже чем сегодня. Тебе лучше пойти со мной, ибо твое свидетельство может понадобиться. И король повел Гериота в просторную комнату, где принц, герцог Бакингем и несколько членов Тайного совета сидели за столом, перед которым стоял лорд Дэлгарно, сохраняя непринужденную и небрежную позу, насколько это было возможно при тогдашней стеснительной одежде и церемонных манерах той эпохи. Все поднялись с мест и склонились в почтительном поклоне, пока король вперевалку ковылял к креслу, или трону, сделав знак Гериоту стать позади себя. - Мы надеемся, - сказал его величество, - что лорд Дэлгарно готов исполнить свой долг перед несчастной леди, а также перед своим именем и честью? - Осмелюсь ли я покорнейше спросить, какое наказание угрожает мне, - спросил лорд Дэлгарно, - если, по несчастью, я найду невозможным покориться требованию вашего величества? - Удаление от нашего двора, милорд, - ответил король, - удаление от двора и наша немилость. - Как я буду страдать в изгнании! - воскликнул с едва уловимой иронией лорд Дэлгарно. - По крайней мере я возьму с собой портрет вашего величества, ибо мн