есто среди имей людей, исторгнувших добычу из когтей сильных мира сего. Но сейчас предрассудки владеют твоим разумом, подобно стерегущему дом, которого упоминает писание. Но придет другой, сильнейший муж, и вторгнется в дом, и водрузит на крепостной стене знамя единственной веры, без коей несть спасения. Бди, уповай и молись, дабы час сей скорее настал. Воцарилось молчание, которое прервал Певерил: - Вы говорили со мною загадками, майор Бриджнорт, и я не просил у вас объяснений. Прислушайтесь же к моему совету, внушенному самыми добрыми намерениями. Поймите мой намек и поверьте ему, хоть он и темен. Вы прибыли сюда - так по крайней мере полагают - с замыслом, опасным для властителя этого острова. Если вы останетесь здесь слишком долго, эта опасность обратится против вас, а потому берегитесь и, пока есть время, уезжайте. - И вверьте свою дочь попечениям Джулиана Певерила! Не в этом ли состоит ваш совет, молодой человек? - сказал Бриджнорт. - Предоставьте мою безопасность моей собственной предусмотрительности, Джулиан. Я привык жить среди более страшных опасностей, нежели те, что окружают меня сейчас. Благодарю вас, однако, за совет, который, надеюсь, был хотя бы отчасти бескорыстным. - Итак, мы расстаемся не врагами? - спросил Джулиан. - Не врагами, сын мой, - отвечал Бриджнорт, - а добрыми друзьями. Что же касается моей дочери, ты не должен с пей видеться без моего ведома. Я не принимаю твоего предложения, но и не отвергаю его; однако помни: тот, кто хочет стать моим сыном, должен прежде всего показать себя верным сыном своего угнетенного и заблуждающегося отечества. Прощай; не отвечай мне теперь: ты уязвлен горечью, а я не хотел бы, чтобы между нами вспыхнул раздор. Ты услышишь обо мне раньше, чем думаешь. Дружески пожав руку Певерилу и еще раз простившись с ним, Бриджнорт оставил его в изумлении, смешанном с восторгом и сомнением. Радуясь, что ему удалось добиться благосклонности отца Алисы, который как будто даже поощрял его чувства, Джулиан, однако же, заключил из слов отца и дочери, что Бриджнорт в награду за свое благодеяние хочет заставить его действовать против правил, в коих он был воспитан. "Не беспокойся, Алиса, - сказал он про себя, - я не куплю руки твоей, трусливо и подло покорившись догматам, противным моему сердцу, и знаю, что если б у меня достало на ото низости, даже власть отца твоего была бы бессильна принудить тебя к одобрению столь гнусной сделки. Но будем надеяться на лучшее. Бриджнорт, при всей своей мудрости и твердости, объят страхом перед папизмом, пугалом его секты. Моего пребывания в доме графини Дерби более чем достаточно, чтобы он заподозрил меня в измене моей вере, в чем я, слава богу, по чистой совести могу оправдаться". Размышляя подобным образом, он взнуздал свою лошадку и, вскочив в седло, поскакал к замку Хоум Пил, невольно беспокоясь, не случилось ли там чего-нибудь необыкновенного за время его отсутствия. Вскоре перед ним уже возникла древняя громада, которая, застыв в суровом и величественном покое, горделиво высилась посреди спящего океана. Флаг, означающий, что владыка острова Мэн пребывает в своей полуразрушенной резиденции, неподвижно свисал с флагштока. Часовые шагали на своих постах, напевая и насвистывая народные песенки. Как и в прошлый раз, оставив свою верную Фею в деревне, Джулиан воротился в замок и нашел, что и внутри царят спокойствие и порядок, о которых возвещал его внешний вид. Глава XVIII Скажи, скажи мне, где сыскать Надежного слугу? Тогда тебе в тяжелый час Я весть послать смогу. "Баллада о короле Эстмире" Первым, кого Джулиан встретил в замке, был молодой граф, который принял его с обыкновенной своей любезностью и веселостью. - Добро пожаловать, рыцарь прекрасных дам, - сказал он, - вы ездите куда вам вздумается по всем нашим владениям, ходите на свидания и предаетесь любовным утехам, тогда как мы обречены прозябать в своих королевских чертогах в тоске и бездействии, словно наше величество - всего лишь изображение, вырезанное на корме двухмачтового судна какого-нибудь мэнского контрабандиста, окрещенного именем "Король Артур из Рэмзи". - В таком случае вы могли бы выйти в море и вволю насладиться путешествиями и приключениями, - сказал Джулиан. - Но вообразите, что меня несет по воле волн, что таможенники задержали меня в гавани или, если вам угодно, что я остался на берегу и увяз в песке. Представьте себе самую страшную беду, в какую могло попасть мое августейшее изображение, и это будет ничто по сравнению с тою, в какой очутился я. - По крайней мере, я рад слышать, что у вас не было никаких неприятностей, - сказал Джулиан. - Надеюсь, утренняя тревога была напрасной? - Совершенно; и, точно осведомившись обо всем, мы не видим причин опасаться восстания. Бриджнорт, как видно, и вправду находится на острове, но говорят, что по своим собственным важным делам, и я не намерен брать его под арест, не имея доказательств преступных замыслов его самого и всей его братии. Похоже, что тревога наша была преждевременной. Матушка желает с вами посоветоваться, и я не смею предварять ее торжественную аудиенцию. Полагаю, что она будет отчасти оправдательной, ибо мы начинаем думать, что мы отступили вовсе не по-королевски и что мы, подобно нечестивым, бежали, когда никто за нами не гнался. Это огорчает матушку, как вдовствующую королеву, королеву-регентшу, как героиню и, наконец, просто как женщину, ибо для нее было бы весьма унизительно думать, что торопливое отступление в этот замок сделало ее посмешищем островитян, а посему ода смущена и гневается. Между тем единственным моим развлечением были гримасы и фантастические пантомимы обезьянки Фенеллы, которая пребывает в более скверном расположении духа и оттого ведет себя более странно, чем когда-либо прежде. Моррис говорит, что вы стащили ее с лестницы и тем раздразнили. Это правда, Джулиан? - Нет, донесения Морриса неверны, - отвечал Джулиан, - напротив, я поставил ее на верхнюю площадку, чтобы избавиться от ее назойливости; она так упорно не выпускала меня из замка, что лучшего средства я не нашел. - Она, наверно, думала, что в такую решительную минуту ваш уход может ослабить гарнизон, - сказал граф. - Это доказывает, как она заботится о безопасности матушки и как высоко ценит вашу доблесть. Но, слава богу, колокол возвещает обед. Желал бы я, чтобы философы, которые считают пиры грехом И потерей времени, придумали для нас другое занятие, хоть вполовину столь же приятное. Обед, которого так нетерпеливо ожидал молодой граф, надеясь, что он поможет убить бесконечно тянувшееся время, кончился очень скоро - как только этого позволил обычный церемониал, принятый в доме графини. Сама графиня в сопровождении своих придворных дам и служанок удалилась сразу же после того, как убрали со стола, и молодые люди остались одни. Вино не прельщало сейчас ни одного, ни другого, ибо граф был не в духе, томясь от безделья и от своей уединенной, однообразной жизни; Певерилу же происшествия этого дня дали слишком много пищи для размышлений, чтобы он мог найти забавный или интересный предмет для разговора. Молодые люди раза два молча передали друг другу бутылку, а затем отошли от стола и уединились в нишах окон столовой, стены которой были так толсты, что каждая ниша образовывала как бы отдельный кабинет. Сидя в одной из них, граф Дерби перелистывал новые брошюры, присланные из Лондона; время от времени, выдавая отчаянными зевками, сколь мало они его занимают, он глядел на пустынную гладь океана, унылое однообразие которой лишь изредка нарушалось полетом чаек или одинокого баклана. Певерил тоже держал в руках какой-то памфлет, но не обращал на него внимания и даже не старался делать вид, будто читает. Все его мысли были заняты утренним свиданием с Алисой Бриджнорт и ее отцом, и он тщетно искал хоть какого-нибудь объяснения, почему Алиса, очевидно к нему неравнодушная, вдруг пожелала навеки с ним расстаться, между тем как ее отец, сопротивления коего он так страшился, казалось, весьма снисходительно смотрел на его ухаживания. Он мог лишь предположить, что от него зависит помочь или помешать Бриджнорту в исполнении его планов, но, судя по словам и поступкам Алисы, снискать расположение ее отца можно было, лишь в какой-то мере преступив свои правила. Однако он никак не мог догадаться, чего хочет от него майор. Хотя Алиса и говорила об измене, он не мог представить себе, что Бриджнорт осмелится предложить ему вступить в заговор, угрожающий безопасности графини и ее маленького королевства. Это было бы несмываемым позором, и сделать подобное предложение мог лишь человек, готовый тут же на месте защищаться своим мечом от того, чью честь он так страшно оскорбил. Между тем поведение майора Бриджнорта отнюдь не доказывало подобных намерений; к тому же он был слишком хладнокровен и рассудителен, чтобы смертельно оскорбить сына женщины, которой он, по его же словам, был столь многим обязан. Тщетно пытаясь вывести хоть сколько-нибудь вероятное заключение из намеков отца и дочери и, как подобает влюбленному, примирить свою страсть с велениями долга и чести, Певерил вдруг почувствовал, что кто-то тихонько дергает его за плащ. Он убрал руки, которые в раздумье скрестил на груди, отвел свой невидящий взор от пустынного берега моря, оглянулся и увидел Фенеллу. Глухонемая уселась на низенькой скамеечке у его ног, надеясь, что он заметит ее присутствие, однако, наскучив ожиданием, решила наконец дать ему знать о себе. Вздрогнув, Джулиан очнулся от своего раздумья, посмотрел вниз и невольно подивился необыкновенной наружности этого беззащитного существа. Фенелла распустила по плечам свои длинные густые волосы; ниспадая до самой земли, они, подобно черной пелене или тени, не только обрамляли лицо, но окутывали всю ее миниатюрную и стройную фигурку. Из-под пышных локонов виднелись мелкие, но правильные черты и огромные блестящие черные глаза. По лицу видно было, что она беспокоится, как высокочтимый друг примет признание ее вины, мольбу о прощении и просьбу о примирении. Словом, это новое выражение так изменило знакомое лицо Фенеллы, что оно показалось Джулиану совершенно преобразившимся. Дикая, фантастическая живость черт, казалось, бесследно исчезла, уступив место нежной, скорбной и трогательной мольбе, а в огромных черных глазах, обращенных к Джулиану, блестели слезы. Думая, что причиною странного поведения Фенеллы был их утренний спор, Джулиан постарался развеселить девушку, объяснив ей, что ничуть не сердится. Он ласково улыбнулся, пожал ей руку и как человек, коротко с нею знакомый, погладил ее по голове. Фенелла потупила глаза, словно стыдясь его ласки и в то же время радуясь ей. Продолжая гладить одной рукою ее локоны, Певерил вдруг почувствовал на другой руке, которую глухонемая крепко сжимала в своих, легкое прикосновение губ и горячие слезы девушки. В голове Джулиана внезапно и впервые в жизни мелькнула мысль, что существо, которому недоступен обыкновенный язык, может перетолковать в опасную сторону такую короткость в обращении, и, поспешно отдернув руку и переменив позу, он знаками спросил, не хочет ли она что-нибудь передать ему от графини. В одно мгновение Фенелла совершенно переменилась. Она вздрогнула, с быстротою молнии села на свою скамеечку и легким движением руки сделала из распущенных локонов изящную прическу. Когда она взглянула на Певерила, ее смуглое лицо еще горело, но томность и печаль сменились всегдашней живостью и веселостью. Глаза девушки блестели ярче обыкновенного, а дикий их взгляд казался еще более пронзительным и беспокойным, чем всегда. В ответ Джулиану она приложила руку к сердцу - этот жест обозначал графиню, - встала и, направившись к комнате своей госпожи, знаком пригласила его следовать за собой. От столовой до комнат, куда немая проводница вела Джулиана, было недалеко, но всю дорогу его мучило подозрение, что несчастная девушка неправильно истолковала его доброту и питает к нему чувства более нежные, чем дружба. Горе, в которое подобная страсть могла ввергнуть существо и без того беспомощное и чувствительное, было бы слишком велико, чтобы позволить Певерилу отмахнуться от подозрений, теснившихся в его голове, и юноша решил вести себя так, чтобы истребить столь неуместные надежды, если Фенелла и в самом деле их питает. Они нашли графиню за письменным столом; перед нею лежало несколько запечатанных писем. Графиня приняла Джулиана с обыкновенной своею любезностью, попросила его сесть и знаком приказала Фенелле продолжать шитье. Глухонемая тотчас села за пяльцы, и, если б не проворные движения рук, можно было принять ее за статую, ибо она не поднимала головы и не отрывала глаз от работы. Глухота ее не мешала говорить откровенно, и графиня обратилась к Певерилу так, словно они были наедине. - Джулиан, - сказала она, - я не намерена жаловаться вам на образ мыслей и поведение графа Дерби. Он ваш друг и мой сын. У него доброе сердце, живой ум, и все же... - Сударыня, - прервал Певерил, - зачем вы печалитесь, обращая внимание на недостатки, которые следует приписать скорее изменению нравов, нежели каким-либо порокам моего благородного друга? Дайте ему случай исполнить свой долг - все равно в мирное ли, в военное ли время, - и я готов понести наказание, если он не окажется достоин твоего высокого сана. - Да, - отвечала графиня, - но когда же веления долга заглушат в нем голос праздности, призывающий к пустым в суетным забавам? Отец его был человеком совершенно иного склада, и мне часто приходилось умолять его не изнурять свое здоровье и отдохнуть от строгого исполнения обязанностей, налагаемых высоким саном. - Но согласитесь, миледи, что обязанности, к исполнению коих был призван ваш достопочтенный покойный супруг, были гораздо важнее и затруднительнее тех, которые ожидают вашего сына. - Этого я не знаю, - возразила графиня. - Колесо, как видно, опять завертелось, и, быть может, происшествия, подобные тем, свидетельницей коих я была в юные годы, повторятся вновь. Что ж, Шарлотта де ла Тремуйль обременена годами, но не пала духом. Именно об этом я и хотела говорить с вами, мой юный друг. Со времени нашей первой встречи, с той минуты, когда я, выйдя из своего убежища в замке Мартиндейл, подобно призраку предстала пред вашим детским взором и убедилась в вашей отваге, мне было приятно думать, что вы - достойный потомок Стэнли и Певерилов. Надеюсь, что воспитание, полученное вами в моем доме, соответствовало моему уважению к вам. Нет, я не нуждаюсь в благодарности. Я прошу от вас услуги, быть может не совсем для вас безопасной, но такой, которую при теперешних обстоятельствах никто лучше вас не сможет оказать нашему дому. Вы всегда были для меня доброй госпожой, великодушной повелительницей и, я бы даже сказал, заботливою матерью, - отвечал Певерил. - Вы имеете право располагать жизнью и смертью всех, кто носит имя Стэнли, и вам принадлежит вся кровь в моих жилах <Читатель, разумеется, помнит, что граф Дерби был главою великого рода Стэнли. (Прим. автора.)>. - Известия, полученные мною из Англии, - сказала графиня, - напоминают скорее горячечный бред, нежели точные сведения, каких я могла бы ожидать от корреспондентов, подобных моим. Слова их похожи на. бессвязные речи лунатиков, пересказывающих свои видения. Говорят, будто обнаружен составленный католиками заговор - настоящий или мнимый, и что страх, который он внушает, распространился гораздо шире, чем во время заговора пятого ноября. Размеры его кажутся совершенно невероятными и подтверждаются лишь показаниями самых жалких и ничтожных негодяев, какие только есть на свете; но легковерный английский народ принимает все за чистую монету. - Странно, что подобное заблуждение возникло без каких-либо действительных причин, - заметил Джулиан. - Я хоть и католичка, но отнюдь не ханжа, - отвечала графиня. - Я давно опасалась, что похвальное рвение, с которым наши священники умножают число новообращенных, возбудит подозрительность английского народа. С тех пор как герцог Йоркский принял католичество, их усилия удвоились, равно как ненависть и зависть протестантов. Мне кажется, есть достаточно оснований подозревать, что герцог предан своей вере более, нежели своему отечеству, и что фанатизм побудил его сделать то же, что сделал его брат из своей ненасытной жадности мота и повесы, а именно - вступить в связь с Францией, на что Англия имеет слишком много причин жаловаться. Однако чудовищные, бессмысленные выдумки о заговоре и убийствах, об огне и крови, воображаемые армии, предполагаемая резня - всю эту кучу нелепостей не могла бы переварить даже грубая чернь, падкая на чудеса и страхи, а между тем обе палаты принимают их за истину, и никто не осмеливается в них усомниться, боясь прослыть другом кровожадных папистов и сторонником их адских и варварских планов. - Но что говорят люди, которых эти дикие слухи должны касаться ближе всего? - спросил Джулиан. - Что говорят сами английские католики - многочисленная и богатая партия, насчитывающая столько благородных имен? - Сердца их замерли от страха, - отвечала графиня. - Они похожи на стадо овец, которых загнали на бойню, чтобы мясник мог выбрать любую себе по вкусу. В неясных и коротких известиях, которые я получила из верных рук, говорится, что они предвидят свою и нашу гибель - так глубоко всеобщее уныние, так безгранично отчаяние. - Но король, король и протестанты-роялисты, что говорят они о надвигающейся грозе? - Себялюбивый и расчетливый Карл раболепно склоняется пред бурей; он скорее позволит, чтобы топор и петля лишали жизни самых безупречных мужей из числа его подданных, нежели согласится потерять хотя бы час наслаждений, пытаясь их спасти. Что до роялистов, то они либо впали в исступление, как все протестанты, либо равнодушно держатся в стороне, боясь выказать участие к злополучным католикам, дабы их не сочли единомышленниками и пособниками ужасного заговора, в который те якобы вступили. По правде говоря, я не могу их винить. Трудно ожидать, что одно лишь сострадание к гонимой секте или (что встречается еще реже) отвлеченная любовь к справедливости могут заставить людей навлечь на себя пробудившуюся ярость целого народа, ибо общее возбуждение так сильно, что всякого, кто хотя бы чуть-чуть усомнится в чудовищных нелепостях, нагроможденных этими подлыми доносчиками, тотчас затравят, как злоумышленника, желавшего помешать раскрытию заговора. Буря и в самом деле ужасна, и хотя мы находимся вдали от мест, где она разразится, мы скоро почувствуем ее последствия. - Лорд Дерби уже говорил мне об этом, - заметил Джулиан. - Он сказал, что на остров посланы агенты с целью поднять мятеж. - Да, - подтвердила графиня, и в глазах ее вспыхнул огонь, - и если бы кое-кто слушался моих советов, их поймали бы на месте преступления и обошлись бы с ними так, чтоб другим неповадно было являться в наше суверенное королевство с подобными поручениями. Однако сыну моему, который обыкновенно столь непростительно пренебрегает своими делами, все же угодно было заняться ими в эту решительную минуту. - Я рад слышать, что меры предосторожности, принятые кузеном, совершенно расстроили планы заговорщиков, - сказал Певерил. - Лишь на некоторое время, Джулиан, тогда как эти меры должны были бы заставить даже самых дерзких людей дрожать от страха при одной мысли о подобном посягательстве на наши права в будущем. Правда, теперешний план Дерби еще опаснее, но в нем есть что-то рыцарское, и мне это приятно. - Что это за план, миледи, и не могу ли я разделить или предотвратить эти опасности? - с волнением спросил Джулиан. - Он хочет немедленно отправиться в Лондон, - отвечала графиня. - Он, по его словам, не просто феодальный властитель маленького острова, но также один из благородных пэров Англии, и потому не должен спокойно сидеть в безвестном и уединенном замке, когда его имя и имя его матери порочат перед королем и согражданами. Он намерен занять свое место в палате лордов и публично потребовать наказания пристрастных и злонамеренных свидетелей, которые оскорбили его дом. - Это благородное решение, достойное моего друга, - сказал Джулиан Певерил. - Я поеду с ним и разделю его участь, какою бы она ни была. - Увы, наивный мальчик - воскликнула графиня. - Искать справедливости у предубежденного и разъяренного народа - все равно что просить сострадания у голодного льва. Народ подобен безумцу, который в припадке бешенства безжалостно убивает своего лучшего друга и, лишь очнувшись, в изумлении созерцает и оплакивает собственную жестокость. - Простите, миледи, - сказал Джулиан, - но этого не может быть. Благородный и великодушный народ Англии нельзя ввести в такое странное заблуждение. Каковы бы ни были предрассудки черни, палаты парламента не могут заразиться ими и забыть свое достоинство. - Увы, кузен, -сказала графиня, - разве англичане даже самого высокого звания способны были помнить о чем-либо, когда их увлекали партийные страсти? Даже люди слишком умные, чтоб верить басням, которыми дурачат толпу, не станут их разоблачать, если они могут дать хотя бы временное преимущество их политической партии. И среди подобных людей ваш кузен нашел себе друзей и товарищей! Он пренебрег старыми друзьями своего дома, ибо строгость их правил не соответствовала духу времени, и сошелся с непостоянным Шафтсбери и с легкомысленным Бакингемом, которые без колебаний готовы принести в жертву современному Молоху все и вся, лишь бы умилостивить это божество. Простите слезы матери, мой юный родич, но я вижу, что в Боултоне уже воздвигнут новый эшафот. Если Дерби явится в Лондон, когда там свирепствуют эти кровожадные псы, ненавидящие его за веру, в которой я его воспитала, и за мое поведение на нашем острове, он умрет смертью своего отца. А между тем что еще остается делать? - Позвольте мне отправиться в Лондон, миледи, - сказал Певерил, растроганный горем своей благодетельницы. - Ваша светлость до сих пор полагались на мою рассудительность. Я постараюсь устроить все как можно лучше, увижусь и переговорю с теми, кого вы мне укажете, и надеюсь вскоре уведомить вас, что это заблуждение, каким бы сильным ни казалось оно теперь, уже рассеивается. В худшем случае я смогу предупредить вас, если вам и графу будет грозить опасность, и, быть может, сумею также найти средство ее избежать. Пока графиня слушала эту речь, по лицу ее было видно, как материнские чувства, побуждавшие ее принять великодушное предложение Певерила, боролись с природным беспристрастием и справедливостью. - Подумайте, о чем вы просите меня, Джулиан, - со вздохом сказала она. - Неужели вы хотите, чтобы я подвергла сына подруги тем опасностям, от которых хочу спасти своего сына? Пет, никогда! - Но, миледи, ведь мне не грозит такая опасность, как ему, в Лондоне меня не знают, мой род, хотя и не лишенный значительности в наших краях, слишком мало известен, чтобы меня заметили среди толпы богачей и знати. Я уверен, что мое имя даже косвенным образом не замешано в мнимом заговоре. А главное, я протестант, и меня нельзя обвинить ни в прямой, ни в косвенной связи с римской церковью. Люди, с которыми я знаком, не могут быть для меня опасными, даже если они не пожелают или не смогут мне помочь. Словом, я ничем не рискую, тогда как графу может угрожать большая опасность. - Увы! - промолвила графиня Дерби. -Возможно, что все эти великодушные доводы справедливы, но только вдова и мать может их слушать. Ослепленная себялюбием, я невольно думаю о том, что моя кузина при любых обстоятельствах может рассчитывать на поддержку любящего супруга, - таковы пристрастные рассуждения, которым мы не стыдимся подчинять наши лучшие чувства. - Не говорите так, миледи, - возразил Джулиан. - Считайте меня младшим братом графа. Вы всегда были мне истинною матерью и имеете право требовать от меня исполнения сыновнего долга, будь то даже в десять раз опаснее поездки в Лондон с целью разведать тамошнее расположение умов. Я сейчас же пойду уведомить графа о моем отъезде. - Постойте, Джулиан, - сказала графиня. - Если вы готовы совершить это путешествие ради нас - увы! у меня не хватает великодушия отказаться от вашего благородного предложения, - вы должны ехать один и ничего не говорить графу. Я хорошо знаю сына: он легкомыслен, но далек от низкого себялюбия и ни за что на свете не позволит вам ехать одному. Если же он поедет с вами, ваше благородство и бескорыстие будут напрасны - вы погибнете вместе с ним, подобно пловцу, который, спасая тонущего, неминуемо должен разделить его участь, если позволит ему схватить себя за руку. - Я поступлю так, как вам угодно, миледи, - сказал Певерил. - Через полчаса я буду готов к отъезду. - Итак, нынче ночью, - сказала графиня после минутного молчания. - Нынче ночью я приму все возможные предосторожности, чтобы вы могли исполнить свое великодушное намерение, ибо я не хочу возбуждать подозрений, которые непременно возникнут, если стане! известно, что вы недавно покинули остров Мэн и его католическую властительницу. Быть может, в Лондоне вам лучше принять чужое имя? - Простите, миледи, - возразил Джулиан, - я постараюсь не привлекать к себе излишнего внимания, но скрываться под чужим именем кажется мне неразумным и недостойным. К тому же в случае, если меня узнают, мне будет трудно это объяснить и доказать чистоту своих намерений. - Пожалуй, вы правы, - подумав, сказала графиня. - Вы, конечно, намерены ехать через Дербишир и посетить замок Мартиндейл? - Я бы весьма этого желал, миледи, если время и обстоятельства позволят, - отозвался Певерил. Об этом вы должны судить сами, - заметила графиня. - Поспешность, разумеется, желательна, но с другой стороны, явившись в Лондон из своего родового поместья, вы возбудите меньше подозрений, нежели выехав прямо отсюда и даже не навестив родителей. Во всем этом вы должны руководствоваться собственным благоразумием. Ступайте, сын мой - я называю вас так, ибо вы мне дороги, как сын, - ступайте и собирайтесь в дорогу. Я приготовлю письма и деньги... Нет, нет, не возражайте. Разве я вам не мать? Разве вы не исполняете свой сыновний долг? Не оспаривайте же моего права оплатить ваши расходы. Но это еще не все. Не сомневаясь, что вы со рвением и рассудительностью станете действовать в нашу пользу, когда того потребуют обстоятельства, я дам вам рекомендательные письма к нашим друзьям и родным с настоятельною просьбой способствовать вам во всех ваших предприятиях и позаботиться о вашей безопасности. Джулиан располагал весьма скромными средствами и мог рассчитывать лишь на помощь отца. Поэтому он не стал более противиться, и графиня вручила ему веселя на двести фунтов стерлингов для предъявления одному из лондонских купцов. Затем она отпустила Джулиана на час, сказав, что потом хочет с ним еще поговорить. Приготовления к отъезду не могли отвлечь Джулиана от теснившихся в его голове тревожных мыслей. Короткая беседа с графиней совершенно перевернула все его намерения и планы на будущее. Он хотел оказать графине Дерби услугу, которой она вполне заслужила своею неизменной добротой; однако ее согласие принуждало его расстаться с Алисой Бриджнорт в ту самую минуту, когда, признавшись в ответной страсти, девушка стала ему милее прежнего. Он мысленно видел перед собою образ Алисы, которую сегодня прижимал к своей груди; в ушах его звучал голос возлюбленной, который, казалось, спрашивал: неужто ты оставишь меня, когда надвигается такое страшное время? Но, несмотря на молодость, Джулиан Певерил твердо знал свои обязанности и решил во что бы то ни стало их выполнить. Отогнав эти видения, он схватил перо и написал Алисе письмо, в котором постарался объяснить ей свое положение, насколько то позволяла верность графине. "Я покидаю вас, бесценная Алиса, - говорилось в этом письме, - я покидаю вас, и хотя, поступая таким образом, я лишь исполняю вашу просьбу, я не ставлю этого себе в заслугу; боюсь, что, если бы не иные, сильнейшие причины, я был бы не в состоянии ее исполнить. Однако важные семейные дела заставляют меня покинуть этот остров более чем на неделю. Все мои мысли, надежды и желания будут стремиться к той минуте, когда я смогу вновь посетить Черный Форт и его прелестную долину. Позвольте же мне надеяться, что и вы будете хоть изредка мысленно обращаться к одинокому изгнаннику, ставшему таковым лишь по велению долга и чести. Не думайте, что я намерен вовлечь вас в тайную переписку, и пусть ваш отец этого не опасается. Я не любил бы вас так горячо, если б не ваша откровенность и прямодушие, и я не хотел бы, чтоб вы скрыли от майора Бриджнорта хотя бы одно слово из того, в чем я вам сейчас признаюсь. Что касается прочих обстоятельств, то даже он не может желать благополучия нашему общему отечеству более страстпо, чем я. Мы можем быть не согласны в средствах для его достижения, но я уверен, что в главном мы оба придерживаемся одного мнения; и, разумеется, я всегда готов прислушаться к советам его благоразумия и опытности, даже если ему в конце концов и не удастся меня убедить. Прощайте, Алиса, прощайте! Многое можно добавить к этому печальному слову, но ничто не выразит горечи, с которой оно написано. И все же я предпочел бы повторять его снова и снова, нежели заключить это письмо, ибо на некоторое время мы будем лишены возможности поддерживать друг с другом связь. Единственное мое утешение состоит в том, что я буду отсутствовать недолго и вы не успеете забыть того, кто никогда не забудет вас". Джулиан сложил письмо, но, прежде чем, его запечатать, на минуту остановился, с беспокойством раздумывая о том, как бы примирительные слова не подали майору Бриджнорту надежды на возможность обратить его в свою веру, что, как подсказывала ему совесть, было бы несовместимо с его честью. Но, с другой стороны, из слов Бриджнорта нельзя было заключить, что их мнения совершенно противоположны, - сын знатного кавалера-роялиста, воспитанный в доме графини Дерби, Джулиан, однако же, был убежденным врагом неограниченной власти короля и сторонником свободы подданных. Рассуждая таким образом, он мысленно отверг сомнения касательно чести, хотя совесть тайно нашептывала ему, что примирительные слова по адресу майора были скорее всего внушены страхом, как бы за время его отсутствия Бриджнорту не вздумалось увезти свою дочь в какое-либо место, совершенно недосягаемое для ее возлюбленного. Запечатав свое послание и надписав на нем имя мисс Деборы Деббич, Джулиан позвал своего слугу и приказал ему тотчас же взять лошадь и отвезти письмо в поселок Рашин, в дом, куда обыкновенно доставляли почту для обитателей Черного Форта. Избавившись, таким образом, от человека, который мог бы шпионить за ним, Джулиан переоделся в дорожное платье, уложил в небольшую сумку чистое белье, взял крепкую обоюдоострую шпагу и старательно зарядил пару превосходных пистолетов. Снарядившись в дорогу, с двадцатью золотыми в кошельке и упомянутыми выше векселями в бумажнике, он готов был выехать по первому слову графини. Пыл юности и надежды, на минуту охлажденный неприятным и двусмысленным положением, в которое попал наш герой, а также предстоящими невзгодами, теперь разгорелся с новою силой. Воображение, отбросив мрачные предчувствия, говорило Джулиану, что он делает первый шаг на жизненном поприще в такое смутное время, когда мужество и дарования должны непременно составить счастье того, кто ими обладает. Можно ли вступить на шумную сцепу света с большим почетом, нежели в роли посланца и защитника прав одной из благороднейших фамилий Англии? Если он, употребив решимость и благоразумие, преуспеет в своем предприятии, это может доставить ему случай сделаться необходимым посредником Бриджнорта и на равных и почетных условиях заслужить его благодарность и руку его дочери. Предаваясь этим приятным мечтам, Певерил невольно воскликнул: "Да, Алиса, я добьюсь твоей руки, не уронив своей чести!" Не успели эти слова слететь с его уст, как у дверей комнаты, которые слуга оставил открытыми настежь, послышался глубокий вздох, и в ту же минуту кто-то тихонько постучал. "Войдите", - сказал Джулиан, несколько смущенный своим восклицанием и не на шутку встревоженный тем, что его могли подслушать. "Войдите", - повторил он еще раз, но никого не было видно, а стук раздался еще громче. Он подошел к двери - за нею стояла Фенелла. С покрасневшими от слез глазами и с видом безграничного отчаяния глухонемая, коснувшись одной рукою своей груди, другой сделала ему знак, что его желает видеть графиня, а затем повернулась, чтобы отвести его в покои своей госпожи. Шагая вслед за девушкой по длинным и мрачным сводчатым коридорам, соединявшим различные части замка, Джулиан заметил, что походка ее, всегда легкая и живая, сделалась тяжелой и медлительной, что она испускает глухие, невнятные стоны (которые ей трудно было подавить, ибо она не могла судить, слышат ли их другие), ломает руки и выказывает все признаки глубочайшей скорби. В эту минуту у Джулиана мелькнула мысль, которая, несмотря на все его благоразумие, заставила юношу невольно содрогнуться. Рожденный в графстве Дерби и воспитанный на острове Мэн, он знал множество легенд и поверий и с детства был наслышан о том, что у славного рода Стэнли есть собственный гений, называемый Бэнши, который, являясь в образе женщины, имеет обыкновение кричать, "предвещая тяжелые времена", и всегда плачет и стонет перед смертью каждого именитого члена семьи. На какое-то мгновение Джулиану показалось весьма вероятным, что испускающее жалобные стоны существо, которое скользит перед ним с лампою в руке, есть не что иное, как добрый гений его материнского рода, явившийся возвестить предначертанную ему судьбу. И по естественной связи идей он тотчас решил, что если его подозрения насчет Фенеллы справедливы, то ее злосчастная привязанность к нему, подобно привязанности этого пророческого духа к его семейству, может предвещать лишь слезы, горе и бедствия. Глава XIX Поднимем якорь! Наши паруса Пускай откроют грудь порывам ветра, Как девушка - объятьям... Неизвестный автор Присутствие графини рассеяло .суеверное чувство, которое на минуту овладело воображением Певерила и заставило его вновь обратиться к житейским заботам. - Вот ваши верительные грамоты, -сказала графиня, вручая ему небольшой пакет, старательно завернутый в тюленью кожу, - но не распечатывайте их до приезда в Лондон. Не удивляйтесь, что некоторые письма адресованы моим единоверцам. Наша общая безопасность требует, чтобы, доставляя их, вы были осторожны. - Я ваш посланец, миледи, - отвечал Певерил, - и постараюсь исполнить все ваши приказания. Позвольте, однако же, усомниться, что встречи с католиками будут способствовать успеху моего посольства. - Вы уже заразились подозрительностью этой нечестивой секты, - сказала графиня с улыбкой, - тем скорее вы сойдете за своего среди англичан при их теперешнем образе мыслей. Но, мой благоразумный друг, эти письма надписаны особым образом, а лица, которым они адресованы, носят несвойственное им обличье, так что вы можете с ними встречаться без всяких опасений. Между тем без их помощи вы не получите достоверных сведений, за которыми отправляетесь. Когда корабль сражается с бурей, никто лучше кормчего не знает, откуда дует ветер. К тому же хоть вы, протестанты, и не признаете, что наши священники обладают кротостью голубицы, вы, вероятно, согласитесь, что они мудры, как змий. Говоря без обиняков, у них есть много способов получать сведения, и они умеют ими пользоваться. Поэтому я бы хотела, чтоб вы по возможности следовали их советам. - Все ваши поручения, миледи, будут в точности исполнены, - отвечал Певерил. -А теперь, коль скоро бесполезно откладывать дело, которое уже решено, прошу вас сказать, на какое время вы назначаете мой отъезд. - Он должен быть неожиданным и тайным, - отвечала графиня. - Остров полон шпионов, и я желала бы, чтоб никто не знал о вашем отъезде в Лондон. Готовы ли вы взойти на борт корабля завтра утром? - Сегодня ночью, сию минуту, если вам угодно, - сказал Джулиан. - Мои сборы кончены. - Тогда будьте готовы к двум часам пополуночи и ждите в своей комнате. Я пришлю за вами доверенного человека, ибо должно быть как можно меньше лиц, посвященных в нашу тайну. Иностранный шлюп перевезет вас в Англию, а там можете ехать в Лондон через замок Мартиндейл или другой удобною дорогой. Когда нужно будет объявить о вашем отъезде, я скажу, что вы отправились повидаться с родителями. Но постойте - от Уайтхейвена вам придется ехать верхом. У вас много ценных бумаг, но хватит ли у вас наличных, чтобы купить себе добрую лошадь? - Я достаточно богат, миледи, - отвечал Певерил, - а в Камберленде много хороших лошадей. Там найдутся люди, которые знают, где можно недорого купить славную лошадку. - Не надейтесь на них, - сказала графиня. - Вот вам деньги, которых хватит на лучшую лошадь во всей Шотландии. Неужели у вас достанет неблагоразумия отказаться? С этими словами она дала Джулиану тяжелый кошелек, который он вынужден был принять. - Добрый конь и добрая шпага в придачу к светлой голове и доброму сердцу - вот признаки истинного кавалера, - продолжала графиня. - Итак, миледи, позвольте мне поцеловать вашу руку, -сказал Певерил, - и покорнейше просить верить, что никакие препятствия не могут поколебать моей решимости служить вам, моя благородная родственница и благодетельница. - Знаю, друг мой, знаю; и да простит мне господь то, что, страшась за сына, я подвергаю вас опасностям, которые должен был испытать он сам! Ступайте, и да хранят вас святые и ангелы небесные! Фенелла передаст графу, что вы ужинаете у себя в комнате. Я тоже не выйду из своей... Сегодня я не смогу смотреть в глаза сыну. Вряд ли он поблагодарит меня за то, что я обременила вас его поручением; и найдется немало людей, которые спросят, достойно ли владетельницы Лейтем-хауса послать сына подруги навстречу опасности, которой должен был бросить вызов ее собственный сын. Но, увы, Джулиан! Я одинокая вдова, и горе сделало меня эгоисткой! - Полноте, миледи! - возразил Джулиан. - Владетельнице Лейтем-хауса уж вовсе не к лицу страшиться опасностей, которых, быть может, и нет; а если они все же существуют, для меня они не так страшны, как для моего благородного кузена. Прощайте, и да благословит вас господь. Поклонитесь от меня Дерби и передайте ему мои извинения. Я жду ваших приказаний в два часа пополуночи. Они расстались после нежного прощания, особенно нежного со стороны графини; с присущим ей великодушием она укоряла себя за то, что ради спасения сына подвергает опасности Джулиана. Певерил отправился в свою уединенную комнату. Слуга принес ему вина и закуску, которым он сумел воздать должное, несмотря на множество дел, которые отвлекали сейчас его внимание. Но едва успел он окончить это необходимое занятие, как мысли нахлынули на него подобно волнам морского прилива - воспоминания о прошедшем и мечты о будущем стали тесниться в его мозгу. Напрасно лег он на постель и, укрывшись дорожным плащом, старался уснуть. Неизвестность, ожидавшая его впереди; беспокойство о том, как Бриджнорт в его отсутствие распорядится судьбою дочери; опасение, как бы сам майор не попался в руки