тво без веры, любовь к протестантскому учению без любви к ближнему. Вели им идти к Шафтсбери на Олдерсгейт-стрит: этот рынок - по их товару. - Жокей из Ньюмаркета, милорд. - Пусть едет к дьяволу: лошадь у него моя, а свои - только шпоры. Еще кто? - Передняя переполнена, ваша светлость: рыцари, сквайры, лекари и игроки... - Игроки, наверное, с "лекарями" <"Лекарь" - лицемерно-иносказательное обозначение фальшивой игральной кости. (Прим. автора.)>в карманах? - Каперы, капитаны и капелланы... - У тебя склонность к аллитерациям, Джернингем, - сказал герцог. - Приготовь мне письменные принадлежности. Спустив ноги с постели, сунув одну руку в парчовый халат, подбитый соболями, и одну ногу в бархатную туфлю, тогда как другая, оставаясь в природной наготе, попирала превосходный ковер, герцог, и не помышляя об ожидающих его людях, набросал несколько строк сатирического стихотворения, но уже через минуту бросил перо в камин, воскликнув, что минута вдохновения прошла, и потребовал почту. Джернингем подал ему огромный пакет. - Черт побери, - сказал герцог, - ты думаешь, я стану все это читать? Я словно Кларенс, который попросил чашу вина и был утоплен в бочке хереса. Есть ли тут что-либо нужное? - Это письмо, ваша светлость, - ответил Джернингем, - касается закладной на ваше имение в графстве Йоркшир. - Разве я не приказал тебе отдать его старому Гэзеролу, моему управляющему? - Я исполнил ваше приказание, милорд; но для Гэзерола тут возникли какие-то затруднения. - Ну так пусть ростовщики заберут имение, тогда и затруднений не будет. Я и не замечу, что одно из ста поместий исчезнет. Подай мне шоколад. - Нет, милорд, Гэзерол не говорит, что это невозможно; он говорит, что трудно. - А какой мне от него толк, если он не умеет сделать трудное легким? Все вы созданы словно нарочно для того, чтобы досаждать мне, - ответил герцог. - Если ваша светлость одобрит условия, изложенные в этом договоре, и соблаговолит подписать его, то Гэзерол берется это устроить, - сказал Джернингем. - И ты не мог сказать мне это с самого начала, болван? - вскричал герцог, подписывая бумагу, и даже не взглянув на нее. - Как! Еще письма? Ты же знаешь, я не люблю, когда мне докучают делами. - Любовные записки, милорд, их пять или шесть. Вот эту отдала привратнику женщина в маске. - Чепуха! - сказал герцог, бросая записку через плечо, в то время как Джернингем помогал ему одеваться. - Я уж давно забыл о ней. - А эту отдала одному из ваших пажей камеристка леди... - Ах, чтоб ее! Опять об измене и вероломстве - старая песня на новый лад! - сказал герцог, пробегая взглядом записку. - Так и есть: "Жестокий человек", "нарушенные клятвы", "справедливое мщение неба". Эта женщина думает об убийстве, а не о любви. О таком старом и пошлом предмете надобно писать по крайней мере в новых выражениях... "Отчаявшаяся Араминта..." Прощай, отчаявшаяся красавица!.. А это от кого? - Ее бросил в окно залы какой-то человек, в ту же минуту удравший со всех ног, - ответил Джернингем. - Получше написана, - заметил герцог, - но все старо: трехнедельная давность! У маленькой графини ревнивый муж, и я не дал бы за нее и фартинга, если бы не этот ревнивый лорд. Чтоб ему пусто было, он уехал в деревню "нынче вечером... тихо и безопасно... написано пером из Купидонова крыла...".Ваша милость оставили ему Достаточно перьев, чтобы он мог улететь. Лучше бы вам повыщипать их все, когда вы его поймали... И "так уверена в постоянстве моего Бакингема...". Терпеть не могу уверенности в молодой женщине... Ее следует проучить... Я не пойду. - Ваша светлость, не будьте так жестоки! - воззвал Джернингем. - Ты жалостлив, Джернингем, но самонадеянность должна быть наказана. - А если вашей светлости опять захочется ее увидеть? - В таком случае ты поклянешься, что записка была утеряна, - ответил герцог. - Постой! Мне пришло в голову... Надобно, чтобы эта записка не просто потерялась, а с шумом. Послушай, этот стихотворец... Как бишь его?.. Он здесь? - Я насчитал с полдюжины джентльменов, милорд, которые, судя по бумажным свиткам, торчащим из карманов, и по продранным локтям, все носят ливрею муз. - Опять поэзия, Джернингем! Я говорю о том, который написал последнюю сатиру, - сказал герцог. - И которому ваша светлость обещали пять золотых и палки? - спросил Джернингем. - Деньги за сатиру, а палки за похвалы. Отыщи его, отдай ему пять золотых и любовное письмо графини. Постой! Возьми и письмо Араминты, сунь ему в портфель их все. Вот тогда в кофейне, где собираются поэты, все и откроется, и если сплетника не отколотят так, что он засияет всеми цветами радуги, то в женщинах уже нет злорадства, в дикой яблоне - крепости, в сердцевине дуба - силы. Ярости одной Араминты, вероятно, достаточно, чтобы плечи простого смертного согнулись! - Но, милорд, - заметил слуга, - этот Сеттл <Элкана Сеттл, недостойный писака, которого зависть Рочестера и других пыталась сделать во мнении общества соперником Драйдена, благодаря чему он возвысился до бессмертия, весьма, впрочем, незавидного. (Прим. автора.)> так непроходимо глуп, что не сможет написать ничего интересного. - Тогда, раз уж мы дали ему металл для его стрел, - ответил герцог, - дадим ему для них и оперенье, а дерева, чтобы выточить их, у него и у самого достаточно. Подай-ка мне мой незаконченный памфлет... Вот, отдашь ему вместе с письмами... Пусть смастерит что-нибудь. - Прошу прощения, милорд, ваш слог узнают, и, хотя ваши красавицы не подписали своих имен, они непременно станут известны. - Болван! Мне только того и надо! Столько времени служишь у меня и не знаешь, что в любовных делах шум и молва мне всего дороже. - Но ведь это опасно, милорд! - воскликнул Джернингем. - У этих дам есть мужья, братья, друзья; в них может пробудиться жажда мщения. - Ничего, она легко уснет снова, - надменно ответил Бакингем. - У меня есть Черный Уил с его палкою для дерзких простолюдинов, а с людьми высшего сословия я могу справиться и сам. Последнее время я живу как-то скучно и мало двигаюсь. - Однако, ваша светлость... - Молчи, глупец! Твой скудный ум не в силах измерить величие моих мыслей. Говорю тебе, я хочу, чтобы жизнь моя текла бурным потоком. Мне наскучили легкие победы. Я хочу препятствий, хочу сокрушать их моей непреодолимой силой. В эту минуту в спальне появился еще один дворянин из свиты. - Покорнейше прошу прощения, ваша светлость, - сказал он, - господин Кристиан так настоятельно требует немедленного свидания с вами, что я вынужден доложить о нем. - Скажи ему, чтобы пришел через три часа. Черт побери этого политического сумасброда! Хочет, чтобы весь свет плясал под его дудку. - Благодарю за комплимент, милорд герцог, - сказал Кристиан, входя в комнату. Он был одет несколько более по-придворному, но сохранял тот же беззаботный вид, ту же непринужденную повадку и спокойное равнодушие, которые наблюдал в нем Джулиан Певерил во время своих встреч с ним по пути в Лондон. - Вы отгадали, милорд, - добавил он, - я явился сюда с дудкой для вас, и под ее мелодию вы, коли пожелаете, спляшете для собственной же пользы. - По чести говоря, мистер Кристиан, - надменно заметил герцог, - ваше дело должно быть чрезвычайно важным, коль скоро вы решились на такую фамильярность со мной. Если оно касается нашего последнего разговора, то прошу отложить дальнейшее объяснение до более подходящего времени. Сейчас мне недосуг: я занят. - И, повернувшись спиной к Кристиану, он снова заговорил с Джернингемом: - Итак, найди известного тебе человека, отдай ему бумаги и деньги на дерево для стрел. Стальными наконечниками и опереньем он уже обеспечен. - Все это очень хорошо, милорд, - спокойно сказал Кристиан, усаживаясь на стул, стоявший немного поодаль от алькова, - но легкомыслие вашей светлости не победит моего самообладания. Мне необходимо говорить с вами, и я буду дожидаться здесь, пока вы не освободитесь. - Отлично, сэр, - раздраженно ответил герцог, - если зло неизбежно, то следует пройти через него как можно скорее; но я приму все меры, чтобы впредь ничего подобного не случалось. Итак, что вам угодно? Излагайте ваше дело, да поскорее. - Я подожду, покуда ваша светлость оденется, - ответил Кристиан с присущим ему хладнокровием. - Мне нужно говорить с вами наедине. - Оставь нас, Джернингем, и не входи, пока я тебя не позову. Положи камзол на диван... Что это? Опять серебряный? Я надевал его уже сто раз! - С разрешения вашей светлости, только два раза, - почтительно ответил Джернингем. - Два раза или двадцать - все равно. Возьми его себе или отдай лакею, если считаешь этот подарок для себя оскорбительным. - И поважнее меня люди донашивали обноски вашей светлости, - смиренно ответил Джернингем. - Ты находчив, Джериингем, - заметил герцог. - Донашивали и, пожалуй, еще будут донашивать. Подай жемчужного цвета камзол; он хорош с лентой и Георгием. И убирайся. Ну, мистер Кристиан, теперь мы одни: что же вы хотите мне сказать? - Милорд герцог, - начал Кристиан, - вы любите преодолевать трудности как в делах государственных, так и в любовных. - Надеюсь, мистер Кристиан, вы не подслушивали у дверей? - спросил герцог. - Ибо это едва ли совместимо с должным уважением ко мне и к моему дому. - Не понимаю, о чем вы говорите, милорд, - ответил Кристиан. - Впрочем, пусть хоть весь свет узнает, о чем я беседовал сейчас с Джернингемом. Итак, к делу, - сказал Бакингем. - Ваша светлость так заняты победами над красавицами и умниками, что, кажется, забыли свой интерес к небольшому острову Мэн. - Совсем нет, господин Кристиан. Я прекрасно помню, что мой круглоголовый тесть Фэрфакс получил от парламента во владение этот остров и по глупости выпустил его из рук во время реставрации, когда, сожми он когти и вцепись в него, как подобает хищной птице, мог бы сохранить его для себя и своих наследников. Право, недурно было бы владеть маленьким королевством, издавать свои законы, иметь своего канцлера с белым жезлом... Я бы в два счета выучил Джернингема ходить с таким умным и важным видом и так же глупо разглагольствовать, как Гарри Беннет. - Вы могли бы сделать все это и многое другое, если бы только захотели, ваша светлость. - Да, и если бы я захотел, ты, Нед Кристиан, стал бы палачом в моих владениях. - Я - палачом, милорд? - спросил Кристиан более с удивлением, нежели с неудовольствием. - Конечно. Разве не интригуешь ты постоянно против этой несчастной старухи? Отомстить ей собственной рукой было бы для тебя величайшим наслаждением. - Я ищу только правосудия, милорд, - ответил Кристиан. - Которое кончилось бы виселицею, - заметил герцог. - Хотя бы и так. Графиня замешана в заговоре. - Черт бы побрал этот заговор, который, я думаю, ты же и сочинил! - вскричал герцог Бакингем. - Вот уже несколько месяцев я только о нем и слышу. Уж если не миновать отправки в ад, то хотя бы по новой дороге и в порядочном обществе, а не с Оутсом, Бедлоу и прочими членами знаменитой шайки свидетелей. - Итак, ваша светлость, вы отказываетесь от своей выгоды? Если род Дерби будет формально лишен прав владения, то определение парламента в пользу Фэрфакса, которого представляет теперь достопочтенная супруга ваша, вновь примет законную силу, и вы будете полновластным хозяином острова Мэн. - Благодаря жене. Но и в самом деле, должна же моя дражайшая половина хоть чем-нибудь вознаградить меня за то, что после свадьбы я целый год прожил вместе с нею и ее старым родителем Черным Томом, угрюмым фанатиком пуританином. Ведь это все равно что стать зятем самого дьявола и жить с ним по-родственному под одной крышей <Дочь лорда Томаса Фэрфакса Мэри была женой герцога Бакингема, который благодаря своему непостоянству попеременно с успехом подольщался то к своему тестю, хотя последний был суровым пресвитерианином, то к Карлу II. (Прим. автора.)>. - Значит, вы все же намерены использовать свое влияние против рода Дерби? Так ли я вас понял, милорд? - Поскольку они беззаконно владеют королевством моей супруги, они, разумеется, не могут рассчитывать на мое снисхождение. Но ты знаешь, что в Уайтхолле есть особа посильнее меня. - Единственно потому, ваша светлость, что вы сами ото допускаете, - ответил Кристиан. - Нет, нет, сто раз нет! - вскричал герцог, которого это воспоминание сразу же разозлило. - Говорю тебе, эта подлая шлюха, герцогиня Портсмутская, принялась нагло перечить мне; и Карл обошелся со мною очень холодно на глазах у всего двора. Желал бы я, чтобы он узнал или по крайней мере угадал причину моей ссоры с герцогиней! Но не будь я Вильерс, если не повыщипаю ей перья. Ничтожная французская потаскуха смеет тягаться со мной! Ты прав, Кристиан, нет страсти сильнее жажды мщения. Я поддержу эту историю с заговором только ей назло и сделаю так, чтобы король не смог помочь ей. Говоря таким образом, герцог мало-помалу разгорячился. Он зашагал- по комнате, размахивая руками с такой страстью, как будто единственной его целью в жизни было лишить герцогиню ее власти а милости короля. Кристиан мысленно улыбался, видя, что Бакингем уже приближается к такому состоянию духа, когда его будет очень легко подговорить на что угодно, и упорно молчал до тех пор, пока герцог, совсем уже в сердцах, не подошел к нему сам. - Ну что же, сэр Оракул, прежде ты придумывал столько средств выжить эту галльскую волчицу! Где же теперь твое искусство? Где эта необыкновенная красавица, которая должна прельстить короля с первого взгляда? Видел ли ее Чиффинч? И что он сказал о ней, этот превосходный знаток красоты и бланманже, женщин и вина? - Он ее видел и одобрил, хотя и не говорил с ней; а речи ее соответствуют ее красоте. Мы приехали сюда вчера, и сегодня я намерен представить ей Чиффинча, как только он явится, а я жду его с минуты на минуту. Одного только боюсь - упрямой добродетели этой девушки, ибо она воспитана в правилах наших бабушек. Матери наши были уже умнее. - Неужели? Так молода, прелестна, умна и неприступна? - вскричал герцог. - О, ты непременно представишь ей меня вместе с Чиффинчем. - Чтобы ваша светлость излечили ее от непреодолимой скромности? - Ну а как же, - ответил герцог, - ведь иначе она только повредит самой себе. Короли не охотники до роли страстных воздыхателей. Они любят, чтобы дичь была ужа загнана. - С позволения вашей светлости, - сказал Кристиан, - этому не бывать. Non omnibus dormio <Не со всеми сплю (лат.).>. Вашей светлости известно сие латинское изречение. Если эта девушка станет любовницей короля, то высокий сан позолотит стыд и прикроет грех; поверьте, она никому не покорится, кроме августейшей особы. - Какое глупое подозрение! Я просто пошутил, - возразил герцог. - Неужели ты думаешь, что я захочу испортить твой замысел, столь выгодный для меня? Кристиан улыбнулся и покачал головой. - Милорд, - ответил он, - я знаю вашу светлость не хуже, а быть может, и лучше, чем вы сами. Разрушить хорошо подготовленную интригу одним внезапным ударом доставит вам больше удовольствия, чем благополучно завершить ее по плану других. Но тут Шафтсбери и все мы заинтересованные в этом деле, твердо решили, что не дадим провалить его. Поэтому мы полагаемся на вашу помощь, но, извините мою откровенность, не позволим, чтобы ваша ветреность и непостоянство помешали его успеху. - Что? Я ветрен и непостоянен? - вскричал герцог. - Да разве я не полон той же решимости, что и вы, свергнуть любовницу короля и провести это дело с заговором? Я только ради того и живу. Стоит мне лишь захотеть - и не будет на свете более делового человека, чем я, никакой нотариус искуснее и точнее не разберет бумаг и писем и не разложит их по папкам. - Вы получили письмо от Чиффинча? Он сказал мне, что написал вам о своем разговоре с молодым лордом Сэвилом. - Да, да, - рассеянно ответил герцог, роясь в бумагах. - Куда я его засунул? Право, совсем не помню, о чем он пишет. Я был очень занят, когда письмо прибыло... Но ничего, оно не пропадет. - Вам следовало действовать соответственно этому письму, - сказал Кристиан. - Дурак проболтайся и просит вас не допустить, чтобы посланный лордом Сэвилом нарочный доставил герцогине письмо, которое тот отправил ей из Дербишира; оно раскрывает нашу тайну. Герцог встревожился и торопливо позвонил. Появился Джернингем. - Где письмо от Чиффинча, полученное несколько часов назад? - Если его нет среди писем, лежащих перед вашей светлостью, то я не знаю, где оно, - ответил Джернингем. - Других я не видел. - Лжешь, негодяй! - вскричал Бакингем. - Как ты смеешь иметь память лучше моей? - Позвольте напомнить вашей светлости, что за всю эту неделю вы не изволили распечатать ни одного письма, - заметил Джернингем. - Видели ли вы когда-нибудь такого негодяя? - воскликнул герцог. - Он был бы отличным свидетелем по делу о заговоре. Совершенно подкосил мою славу точного человека своим проклятым лжесвидетельством. - Но, уж во всяком случае, в талантах вашей светлости никто не может усомниться, - сказал Кристиан. - Надобно только употребить их на пользу вашу и преданных вам друзей. А сейчас осмелюсь посоветовать вам немедля отправиться во дворец и заранее расположить короля так, чтобы его первое впечатление было благоприятным для нас. Если ваша светлость успеет каким-нибудь намеком, брошенным как бы мимоходом, опередить Сэвила, все пойдет хорошо. Главное завладеть вниманием короля, - а ведь кто в этом искуснее вас? Чиффинчу же предоставим заняться его сердцем. Теперь еще одно обстоятельство: есть один дурак, старый кавалер, который готов все перевернуть вверх дном в защиту графини Дерби. С него не спускают глаз, и по пятам за ним ходит целая толпа доносчиков и свидетелей. - Тогда пусть Топэм его задержит. - Топэм уже задержал его, милорд, - ответил Кристиан. - Но у этого рыцаря есть сын, молодой человек, воспитанный в доме графини Дерби; недавно она послала его в Лондон с письмами к главе иезуитов и другим лицам. - Как зовут этих людей? - сухо спросил герцог. - Сэр Джефри Певерил из замка Мартиндейл в Дербишире и его сын Джулиан. - Что? - вскричал герцог. - Певерил Пик? Старый, доблестный кавалер, не в пример многим другим верный своей присяге, один из героев Вустера, поспевавший везде, где шел жаркий бой? Я никогда не соглашусь погубить его, Кристиан. Твои мошенники напали на фальшивый след; гони их с этого следа палками - им все равно не избежать палок, когда страна очнется. - Но пока для успеха нашего плана необходимо, - сказал Кристиан, - чтобы ваша светлость хоть на время преградили им дорогу к королю. Джулиан Певерил имеет влияние на эту девушку, и влияние это отнюдь не в нашу пользу; кроме того, ее отец о нем самого высокого мнения, на какое может рассчитывать у него человек, не являющийся таким же тупоголовым пуританином, как он сам. - Ну, христианнейший Кристиан <Игра слов: имя Кристиан означает также "христианин".>, - ответил герцог, - я выслушал твои наставления. Постараюсь заткнуть все лазейки вокруг трона так, чтобы ни лорд, ни рыцарь, ни известный тебе сквайр проползти не смогли. Что же касается красавицы, то предоставляю вам с Чиффинчем, коли вы мне не доверяете, самим заняться возведением ее в тот высокий сан, который ей предутотован. Прощай, христианнейший Кристиан. Герцог не спускал с него глаз, пока тот не затворил за собой дверь, а потом воскликнул: - Гнусный, растленный негодяй! Ничто меня так не бесит, как хладнокровие этого бесстыдного злодея. Ваша светлость поступит так-то; ваша светлость удостоит сделать то-то!.. Хорош я буду, если стану играть вторую или даже третью роль в этой драме! Ну уж нет! Все они будут плясать по моей указке, или я им помешаю. Назло всем отыщу эту девчонку, и, если сам уверюсь, что их намерение может удаться, она будет принадлежать мне - только мне, а уж потом королю. И я стану повелевать той, которой станет повиноваться Карл. Джернингем! - Джернингем явился. - Распорядись, чтобы до завтрашнего дня следили за каждым шагом Кристиана и узнали, где он увидится с молодой девушкой, недавно приехавшей в Лондон. Ты смеешься, мошенник? - Предвижу, милорд, новую соперницу Араминте и маленькой графине, - ответил Джернингем. - Займись своими делами, мошенник, - сказал герцог, - а мне предоставь мои. Покорить ту, что сегодня пуританка, а завтра, возможно, будет очередной фавориткой короля, настоящую красавицу запада, - это во-первых; во-вторых, наказать дерзость этого мэнского ублюдка, унизить гордость герцогини и поддержать или разоблачить - смотря по тому, что окажется выгодней для моей чести и славы, - важный политический замысел. Совсем недавно я жаждал деятельности, и вот теперь ее более чем достаточно. Но Бакингем сумеет провести свой корабль сквозь любой шторм и шквал! Глава XXIX ...Заметь, Бассапио: В нужде и черт священный текст приводит. "Венецианский купец" <Перевод Т. Щепкиной-Купорник.> Покинув пышный дворец герцога Бакингема, Кристиан, исполненный тайных и вероломных замыслов, поспешил в город, где направился в небольшую гостиницу, которую содержал один из его единомышленников и куда его неожиданно позвали для свидания с Ралфом Бриджнортом из Моултрэсси-Холла. Он пошел не зря: майор действительно приехал этим утром и с нетерпением ожидал ого. Беспокойство придало еще больше мрачности и без того угрюмому лицу Бриджнорта, и даже когда Кристиан уверил его, что Алиса здорова и весела, искусно вставив похвалы ее уму и красоте, всегда приятные слуху отца, лицо майора ничуть не оживилось. Но Кристиан был слишком хитер, чтобы рассыпаться в похвалах девушке, какое бы благоприятное действие это ни оказывало на ее отца. Он сказал ровно столько, сколько должен был сказать любящий родственник. - Почтенная женщина, которой я вверил Алису, - добавил он, - в восторге от наружности и обхождения моей племянницы; она ручается за ее здоровье и благополучие. И, мне кажется, я ничем не заслужил твоего недоверия, - ибо что другое могло заставить тебя примчаться сюда сломя голову, вопреки нашему решению? Надеюсь, ты не считаешь свое присутствие здесь необходимым для ее безопасности? - Брат мой Кристиан, - ответил Бриджнорт, - мне нужно видеть мою дочь и ту женщину, которой она вверена. - Зачем? - спросил Кристиан. - Не сказано ли было тобою, и не раз, что излишнюю привязанность, которую ты испытываешь к дочери, ты считаешь камнем для души своей? Разве не был ты готов, и не раз, отказаться от великих замыслов, цель которых - заставить короля прислушаться к голосу справедливости, ради того только, чтобы удовлетворить ребяческую склонность твоей дочери к сыну старинного твоего гонителя, Джулиану Певерилу? - Признаюсь, - ответил Бриджнорт, - я давно уж отдал бы все на свете, чтобы назвать сыном и прижать к своей груди этого молодого человека. Ум его матери блестит в глазах его, а горделивая поступь напоминает мне его отца, когда он ежедневно утешал меня в моих горестях словами: "Дочь твоя жива". - Но в каком направлении двигаться, этот молодой человек решает для себя сам, - заметил Кристиан, - и по ошибке принимает блуждающий болотный огонек за Полярную звезду. Ралф Бриджнорт, я буду говорить с тобой откровенно, как друг. Нельзя в одно и то же время служить добру и Ваалу. Повинуйся, если хочешь, своему родительскому чувству: призови Джулиана Певерила и выдай за него свою дочь. Но подумай, как примет ее гордый старый рыцарь, столь же надменный, столь же неукротимый в цепях, как и в те дни, когда святой меч торжествовал при Вустере. Он с презрением оттолкнет распростертую у ног его твою дочь. - Кристиан, - прервал его майор, - ты терзаешь мое сердце; но я знаю, брат, ты это делаешь из любви ко мне, и прощаю тебя. Не бывать тому, чтобы Алису оттолкнули с презрением. Но эта твоя приятельница... Эта женщина... Моя дочь - твоя племянница; после меня ты должен больше всех любить ее и заботиться о ней... И все же ты не отец... Тебе чужды родительские опасения. Уверен ли ты в репутации той женщины, которой вручил дочь мою? - Как в своей собственной, как в том, что имя мое - Кристиан, а твое - Бриджнорт. Ужели ты думаешь, что я мог бы выказать беспечность в таком деле? Я живу здесь уже много лет и коротко знаю весь двор. Меня обмануть нельзя, а что я стал бы обманывать тебя - этого, я надеюсь, ты не предполагаешь. - Ты мой брат, - сказал Бриджнорт. - В тебе течет кровь праведницы, покойной матери Алисы, и я решаюсь довериться тебе в этом деле. - Ты поступаешь правильно, - подтвердил Кристиан. - И кто знает, какую награду готовит тебе небо? Смотря на Алису, я предчувствую, что существо, столь превосходящее обыкновенных женщин, имеет в сем мире высокое назначение. Отважная Юдифь своим мужеством освободила Ветилую; а красота Эсфири была спасением ее народа в стране их плена, ибо она склонила Артаксеркса к милости. - Да свершится над нею воля божия! - воскликнул Бриджнорт. - Скажи мне теперь, как идет наше великое дело? - Народ утомлен несправедливостью двора, - ответил Кристиан, - и если король хочет царствовать и далее, то должен призвать к себе в советники людей совсем другого рода. Тревога, возбужденная адскими происками папистов, всколыхнула души людей и открыла им глаза на грозящую опасность. Да и сам Карл - ибо он отречется и от брата и от жены ради собственного спасения - не против резких перемен; и хотя двор не может сразу, как по мановению волшебного жезла, очиститься от скверны, тем не менее там найдется достаточно хорошего, чтобы сдерживать дурное; достаточно людей трезвых, которые и вынудят монарха провозгласить всеобщую терпимость, о коей мы так долго вздыхаем, словно невеста о своем возлюбленном. Время и благоприятные обстоятельства помогут нам постепенно произвести более решительную Реформацию, и то, что нашим друзьям не удалось поставить на прочную основу даже тогда, когда в их руках было победоносное оружие, будет совершено без единого удара меча. - Да ниспошлет нам бог сию благодать, - сказал Бриджнорт, - ибо я почитаю за смертный грех подать повод к междоусобной войне и все надежды возлагаю на перемены мирные и законные. - Разумеется, - продолжал Кристиан, - эти перемены повлекут за собою строгое и давно заслуженное наказание врагов наших. Сколько уже времени кровь брата нашего взывает к отмщению! Жестокая француженка увидит наконец, что ни давность преступления, ни поддержка могущественных друзей, ни имя Стэнли, ни власть над островом Мэн не могут остановить шаг сурового мстителя. Имя ее будет вычеркнуто из списка знати, а владения достанутся другому. - Брат Кристиан, - возразил майор, - не с излишним ли ожесточением преследуешь ты врагов своих? Ты христианин и должен прощать им. Прощать врагам моим, но не врагам божьим, не тем, кто пролил кровь праведников! - вскричал Кристиан, и глаза его загорелись неистовой злобой - единственным чувством, когда-либо одушевлявшим холодные черты его лица. - Нет, Бриджнорт, - продолжал он, - эту месть я считаю праведным делом, искуплением грехов моих. Я подвергался презрению гордецов, унижался, прислуживая им, но в душе моей всегда жила благородная мысль: все это я терплю ради мести за смерть брата! - И однако, брат мой, - сказал Бриджнорт, - хоть я и принимаю участие в осуществлении твоих намерений, хоть и помогаю тебе против этой" моавитянки, все же я не перестаю думать, что мщение твое больше согласно с законом Моисеевым, нежели с евангельским учением о любви к ближнему. - И это говоришь ты, Ралф Бриджнорт? - удивился Кристиан. - Ты, только что радовавшийся падению врага своего! - Если ты имеешь в виду сэра Джефри Певерила, - ответил майор, - то ошибаешься: я не радуюсь его падению. Хорошо, что он унижен. Я хочу смирить его гордость, но никогда не соглашусь на погибель его рода. - Тебе самому лучше знать, какие цели ты преследуешь, брат Бриджнорт, - сказал Кристиан, - и мне известна чистота твоих побуждений; но с обычной, мирской точки зрения, в тебе, строгом судье и непреклонном заимодавце, трудно разглядеть склонность к милосердию в отношении Певерила. - Брат Кристиан, - начал свой ответ Бриджнорт, и, пока он говорил, лицо его все больше краснело. - Я не сомневаюсь в честности твоих намерений и отдаю справедливость той удивительной ловкости, с какою ты узнаешь все козни этой аммонитянки. Но я ясно вижу, что в своих сношениях с двором и в светской политике ты растерял дарованные тебе духовные сокровища, которыми некогда отличался среди наших собратьев. - Не тревожься об этом, - ответил Кристиан со своим обычным хладнокровием, которое начало было покидать его. - Давай по-прежнему действовать сообща. Надеюсь, что каждого из нас признают верным сподвижником истины, когда восторжествует правое дело, за которое мы обнажили наши мечи. С этими словами он взял шляпу и попрощался с майором, обещая вернуться вечером. - Прощай, - сказал Бриджнорт. - Ты всегда найдешь меня верным и преданным правому делу. Я последую твоему совету и не стану даже спрашивать, хотя это и очень тяжело отцовскому сердцу, где моя дочь и кому ты ее вверил. Я решился бы отрезать ради нашего дела свою правую руку и вырвать правый глаз, но если ты, Кристиан, поступишь неразумно и нечестно, то помни, что ответишь перед богом и перед людьми. - Не беспокойся, - торопливо ответил Кристиан и вышел, встревоженный далеко не приятными мыслями. "Следовало бы уговорить его уехать, - думал он, очутившись на улице. - Одно то, что он будет находиться тут поблизости, может испортить весь план, от которого зависит будущая судьба моя... да и его дочери. Неужели люди скажут, что я погубил Алису, когда я подниму ее до головокружительно высокого положения герцогини Портсмутской? И, быть может, ей суждено стать родоначальницей княжеской династии? Чиффинч обещал найти удобный случай; личное благополучие этого сластолюбца зависит от того, угодит ли он переменчивому вкусу своего учителя по этой части. Она должна произвести глубокое впечатление; а если она станет его любовницей, я уверен, ее не скоро удастся сменить. Но что скажет ее отец? Смирится ли он, как подобает человеку благоразумному, с позолоченным позором? Или решит, что нужно всем показать свое нравственное возмущение и родительское отчаяние? Боюсь, что последнее более вероятно. Он всегда был слишком требователен и строг в подобных вещах, чтобы смотреть на них сквозь пальцы. Но к чему может привести его гнев? Я останусь в стороне, а те, кого он сочтет виноватым, даже не обратят внимания на обиду какого-то провинциала пуританина. И, в конце концов, я ведь стараюсь-то для него самого, для его дочери, ну и, разумеется, в первую очередь для себя, Эдуарда Кристиана". Такими низкими и лицемерными оправданиями старался этот негодяй заглушить в себе угрызения совести, намереваясь опозорить семью своего друга и погубить вверенную его попечению племянницу. Подобные ему люди встречаются не слишком часто, и дошел он до такой бесчувственности и подлого эгоизма не совсем обычным путем. Эдуард Кристиан, как читателю уже известно, был родным братом Уильяма Кристиана, главного исполнителя замысла подчинить остров Мэн республике, который и был за то казнен по повелению графини Дерби. Оба брата воспитывались в строго пуританском духе, но Уильям затем стал военным, и это несколько смягчило строгость его религиозных воззрений. Эдуард же, избравший образ жизни частного лица, казалось, не отступал ни на шаг от своих догм. Но это была одна видимость. Под личиною суровой набожности, доставлявшей ему большое уважение и влияние среди партии умеренных, как им нравилось себя именовать, скрывался развратник, и, предаваясь своим порокам тайно, он вдвойне ими наслаждался - запретный плод всегда сладок. Поэтому, пока мнимое благочестие увеличивало его мирскую славу, тайные наслаждения вознаграждали его за внешний аскетизм. Однако восшествие на престол Карла II и предпринятые графиней неистовые гонения против его брата положили конец и тому и другому. Эдуард бежал с родного острова, пылая жаждою мщения за смерть брата; это было единственное из всех ведомых ему чувств, которое не имело прямого отношения к его собственной особе; впрочем, оно тоже было, по крайней мере отчасти, эгоистичным, поскольку он стремился восстановить былое положение семьи. Эдуард легко нашел доступ к Вильерсу, герцогу Бакингему, который имел притязания на графство Дерби, пожалованное некогда парламентом его знаменитому тестю, лорду Фэрфаксу. Герцог пользовался большим влиянием при дворе Карла, где удачная шутка часто значила и стоила больше, чем долгая и безупречная служба, и ему без особого труда удалось еще более унизить столь преданный королю и столь дурно за это награжденный род Дерби. Но не в характере Бакингема было, даже во имя собственных интересов, неуклонно проводить одну и ту же политику, подсказанную ему Кристианом, и, очевидно, его легкомыслие спасало остатки некогда огромных владений графа Дерби. Однако Кристиан был слишком полезным сторонником, чтобы отказываться от его услуг. Он не скрывал своих безнравственных наклонностей от Бакингема и ему подобных, но умел весьма искусно прятать их от многочисленной и сильной партии, к которой принадлежал сам, неизменно сохраняя серьезный и достойный вид. Впрочем, двор в те времена был настолько далеким от города и чуждым ему, что один и тот же человек с успехом мог играть в этих двух различных сферах совершенно противоположные роли и не бояться, что его двойственность может быть разоблачена. Да и, кроме того, если человек талантливый выказывает себя полезным приверженцем какой-либо партии, она будет защищать его и дорожить им, как бы его поведение ни противоречило ее собственным правилам. В подобных случаях некоторые поступки отрицаются, другие истолковываются в благоприятном смысле, а преданность партии искупает столько же пороков, сколько и широкая благотворительность. Эдуард Кристиан часто нуждался в снисхождении своих друзей; но оно всегда ему оказывалось, ибо он был на редкость полезным человеком. Бакингем и другие ему подобные придворные, несмотря на распущенность нравов, стремились сохранить связь с диссидентами, или, как они именовали себя, пуританами, чтобы иметь лишний козырь в борьбе со своими противниками при дворе. Кристиан был незаменим в интригах такого рода, и одно время ему почти удалось установить полное взаимное понимание между сторонниками строжайшей нравственности и фанатичной религиозности и самыми развратными вольнодумцами при дворе. Среди многих превратностей жизни, протекавшей в беспрерывных интригах, Кристиану пришлось даже, во имя честолюбивых замыслов Бакингема и своих собственных, не раз пересекать Атлантический океан, но никогда, как хвастливо утверждал он сам, он не терял из виду главной своей цели: мщения графине Дерби. Эдуард ни на день не прекращал самую тесную связь с родным островом, чтобы всегда знать, что там происходит, и при каждом удобном случае разжигал в Бакингеме жажду овладеть этим маленьким королевством, внушая ему, что нынешний повелитель острова должен быть формально лишен своих суверенных прав. Для него не составляло большого труда постоянно подстрекать честолюбие своего патрона, ибо мысль сделаться в некотором роде государем, хоть и на небольшом островке, весьма будоражила необузданное воображение герцога. Подобно Каталине, он столь же завистливо смотрел на чужие владения, сколь легко и беззаботно проматывал свои. Но замыслы Кристиана начали близиться к осуществлению только после "разоблачения" заговора папистов. К этому времени доверчивый народ английский до того возненавидел католиков, что нелепые доносы самых подлых представителей рода человеческого - осведомителей, тюремного отребья, подонков от позорного столба - принимались с готовностью и верою. Кристиан не преминул воспользоваться столь благоприятной для него минутой. Он свел тесную дружбу с Бриджнортом, с которым, впрочем, никогда не прерывал отношений, и нашел в нем верного сторонника всех своих замыслов, убедив шурина, что они основаны на чести и любви к отечеству. Но теша Бриджнорта надеждой на коренные преобразования в государстве - пресечение процветающего при дворе распутства и установление свободы вероисповедания для диссидентов, сейчас полных страха перед карательными законами, - словом, на исправление вопиющих несправедливостей того времени, - и обещая ему в будущем месть графине Дерби и унижение рода Певерилов, которые в свое время нанесли майору оскорбление, Кристиан не забывал и о себе - нужно было постараться извлечь личную выгоду из слепой доверчивости своего родственника. Необыкновенная красота Алисы Бриджнорт и немалое состояние, нажитое майором за долгие годы умеренной и бережливой жизни, делали ее весьма выгодной невестой для какого-нибудь промотавшегося придворного. Кристиан надеялся совершить такую сделку с успехом и пользой для себя. Убедить майора доверить ему опеку над дочерью оказалось делом очень несложным. Засевшая в голову несчастного отца с самого рождения дочери сумасбродная мысль, что его любовь к пей непозволительно привязывает его к мирским благам, весьма помогла Кристиану. Ему нетрудно было внушить майору, что готовность последнего выдать Алису за Джулиана Певерила в том случае, если юноша согласится с его собственными политическими мнениями, - не что иное, как греховное отступление от неукоснительных предписаний его вероучения. За последнее время Бриджнорт убедился, что Дебора Деббич не оправдывает его доверия, что ее заботам не следует поручать столь драгоценное его сердцу существо, а потому охотно и с благодарностью принял предложение Кристиана, родного дяди Алисы с материнской стороны, увезти ее в Лондон и поручить попечению одной знатной дамы; тем более что сам он готовился принять участие в бурных и кровавых схватках, ожидаемых им, как и всеми добрыми протестантами, в случае восстания папистов, которое казалось неминуемым, если благоразумный народ Англии не предпримет вовремя решительные и действенные меры для его предотвращения. Бриджнорт признался даже, что боится, как бы отеческая забота о счастье дочери не ослабила его руки, поднятой на защиту отечества, и потому легко поддался убеждениям Кристиана забыть Алису на некоторое время. Уверенный, что племянница останется на его попечении достаточно долго, чтобы он успел выполнить задуманное, Кристиан решил все же обсудить дело с Чиффинчем, чей опыт в придворной дипломатии позволял надеяться на него как на полезного советчика. Но сей достойный муж, будучи устроителем развлечений его величества и пользуясь за то его великой милостью, счел своим долгом предложить совсем иной проект, нежели тот, который сообщил ему Кристиан. Такая красивая девушка, как Алиса, сказал он, больше достойна стать возлюбленной веселого монарха, известного знатока и ценителя женских прелестей, чем женою какого-нибудь промотавшегося придворного. И кроме того, хорошо зная собственный характер, он считал, что достоинство его ничуть не умалится, а состояние значительно возрастет, если Алиса Бриджнорт, побывав короткий срок в том же высоком положении, что Гвин, Дэвис, Роберте и другие, затем из фаворитки короля превратится просто в миссис Чиффинч. Осторожно расспр