ачного выпада, которым Певерил проколол своего противника насквозь. Несколько секунд он смотрел на поверженного неприятеля, затем, опомнившись, громко спросил, где девушка, которая была с ним. - Забудь о ней, коли ты умен, - ответил один из лодочников. - Того и гляди явится констебль. Я мигом перевезу тебя на другой берег. Речь идет о твоей голове, садись же скорее! Я возьму с тебя всего один золотой. - Будь ты проклят, - вскричал другой перевозчик, - как был проклят и твой отец! За такую плату я довезу его милость до Эльзаса, куда ни пристав, ни констебль не осмелятся и носу показать. - Где девушка? Скажите, негодяи, куда девалась девушка? - кричал Певерил. Я отвезу вашу милость туда, где будет вдоволь Девушек, если вам это надобно, - сказал старый Тритон, и со всех сторон послышались, все усиливаясь, крики и приглашения лодочников, желавших воспользоваться затруднительным положением Певерила и заработать на нем. - Ялик никогда не вызывает подозрений, ваша честь, - уверял один. - Моя пара весел промчит вас по воде, как крылья дикой утки, - говорил другой. - Да у тебя, братец, и прикрыться-то нечем, - возразил третий, - а я устрою джентльмена так уютно, как в корабельном трюме. В этом шуме и гаме спорящих соперников, из которых каждый старался не упустить своей выгоды, Певерилу удалось наконец растолковать им, что он готов дать золотой не тому, чья лодка лучше, а тому, кто скажет, куда девалась его спутница. - О которой вы спрашиваете? - спросил один остряк. - Их, кажется, было две? - Две, две, - ответил Певерил, - но сначала про белокурую. - Да, да, - подхватил лодочник, - это та, что кричала, когда приятель золотого жилета посадил ее в лодку номер двадцать. - Кто?.. что такое?.. - вскричал Певерил. - Кто посмел посадить ее в лодку? - Хватит с тебя и этого, - ответил лодочник. - За остальное нужно платить. - Возьми, бездельник, - сказал Певерил, бросая ему золотой. - Говори, а не то я проткну тебя насквозь. - Ну, насчет этого, господин, - возразил лодочник, - и не пытайтесь, покуда у меня в руках цепь, но уговор есть уговор. И поэтому я скажу вашей милости за тот золотой, что вы мне дали, что товарищ убитого втолкнул одну из девиц вашей милости - ту, белокурую - в лодку Отчаянного Тома; и теперь они уже уплыли далеко вверх по Темзе, ведь им помогают и попутный ветер, и прилив. - Волге мой, а я стою здесь! - вскричал Джулиан. - Это потому, что ваша честь до сих пор не взяли лодку. - Твоя правда, приятель... Лодку! Лодку сейчас же! - Следуйте за мной, сударь! Эй, Том, помоги! Джентльмен едет с нами. Счастливец, заполучивший работу, и его разочарованные собратья обменялись залпом ругательств, после чего старый Тритон завопил громче всех, что джентльмен обманут, потому что плут Джек посмеялся над ним: двадцатый номер поплыл в Йорк-Билдингс. - Добро бы обманут, скорее повешен, - подхватил другой, - потому что сюда идут люди, которые помешают его прогулке по Темзе и отведут прямо на эшафот. В самом деле, констебль и несколько его помощников со старинными алебардами - в те времена их все еще употребляли для вооружения блюстителей порядка - лишили нашего героя возможности прыгнуть в лодку, ибо именем короля взяли его под стражу. Сопротивление было бесполезно, так как Джулиана окружили со всех сторон. У него отобрали оружие и повели к ближайшему мировому судье для допроса и последующего препровождения в тюрьму. Мудрый блюститель правосудия, к которому привели Певерила, был человек благонамеренный, весьма ограниченных способностей и довольно робкий по характеру. До разоблачения заговора папистов, встревожившего всю Англию, и особенно Лондон, мистер Молстатьют с безмятежным удовольствием и гордостью отправлял обязанности мирового судьи, верша людскими судьбами и пользуясь всеми почетными прерогативами своей должности. Но убийство сэра Эдмондсбери Годфри произвело такое сильное пли, лучше сказать, неизгладимое впечатление на его разум, что после этого достопамятного и горестного события он заседал в храме Фемиды со страхом и трепетом. Придавая весьма большое значение себе как должностному лицу и имея довольно преувеличенное мнение о своей персоне, почтеннейший судья с тех пор видел перед собой и вокруг себя только веревки и кинжалы и, покидая свой дом, который он основательно обезопасил с помощью отряда из нескольких дюжих караульных и констеблей, был всегда уверен, что за ним неотступно следит какой-нибудь переодетый папист с облаженной шпагой под плащом. Потихоньку даже болтали, что однажды в припадке страха почтенный мистер Молстатьют принял свою кухарку, которая держала в руках трутницу, за иезуита, вооруженного пистолетом; но если бы кто-нибудь отважился посмеяться над ошибкой судьи, то скорей всего ему потом пришлось бы в этом раскаяться, ибо он мог прослыть насмешником, не принимающим заговор всерьез, а ведь это считалось почти таким же преступлением, как участие в самом заговоре. Однако, как бы ни были смешны и нелепы страхи честного судьи, они были в то время настолько естественны - ибо лихорадка охватила всех добрых протестантов в стране, - что мистер Молстатьют казался одним из храбрейших людей и лучших чиновников, хотя в страхе перед кинжалом, который ему постоянно рисовало воображение, он вершил суд и расправу в укромных уголках собственного дома и лишь изредка, если зала охранялась достаточным нарядом полиции, посещал съезды мировых судей. Таков был человек, в чью дверь, запертую на цепи и засовы, с важным видом постучался констебль, приведший Джулиана. И все же, хотя стук этот был привычен и всем известен, дверь не отпирали до тех пор, пока писец, исполнявший обязанности главного охранника, как следует не рассмотрел вновь прибывших сквозь защищенное решеткою окно; ибо кто мог поручиться, что паписты не узнали условного стука констебля, не переоделись его помощниками и под предлогом доставки арестанта не ворвутся в дом, чтобы убить почтенного судью? В "Повествовании о заговоре" рассказывались ужасы и" пострашнее. Убедившись, что все в порядке, писец повернул ключ в замке, отодвинул засовы и снял цепь, позволив пройти констеблю, его помощникам и арестованному; затем дверь снова заперли прямо перед носом у свидетелей, которым, как людям менее надежным, было приказано - через окошко - дожидаться на дворе, покуда их не вызовут. Джулиану было не до смеха, а иначе он, верно, не удержался бы от улыбки, взглянув на наряд писца: поверх черного холщового балахона на нем была широкая кожаная перевязь; с нее свисала огромная сабля, а сбоку были заткнуты два длинных пистолета. Вместо же существенно отличной от обывательских головных уборов плоской шляпы, которая обычно увенчивала наряд писца, на засаленные локоны его парика был напялен заржавевший стальной шишак, который, вероятно, участвовал в сражении при Марстон-муре; к нему, наподобие султана, было прикреплено гусиное перо, ибо форма шишака не позволяла засунуть, по тогдашнему обычаю, перо за ухо. Эта смехотворная особа провела констебля, его помощников и задержанного в низкую залу, где отправлял правосудие достопочтеннейший мистер Молстатьют; этот последний выглядел еще смешнее, чем его писец. Некоторые добрые протестанты, будучи весьма высокого о себе мнения и потому считая, что они достойны стать жертвами жестокости католиков, в подобных случаях рядились в боевые доспехи. Однако они вскоре убедились, что стальные латы с железными застежками не совсем удобны для человека, которой любит плотно поесть, да и кольчуга тоже мешает пожить всласть. Были и другие возражения: грозный вид облаченных в броню и доспехи людей вызывал на бирже, где большей частью собирались купцы, тревогу и беспокойство, а также многочисленные жалобы на тех, кто не служил в регулярных войсках - ни в артиллерии, ни в пехоте - и поэтому не имел опыта в ношении доспехов. Во избежание таких неудобств, а также ради того, чтобы все истинные протестанты уцелели от явных или тайных злоумышлении католиков, некий искусник, по-видимому связанный какими-то узами с почтенной купеческой компанией, издавна торговавшей шелками и бархатом, изобрел особого рода доспехи, от которых, к сожалению, ни в арсенале Тауэра, ни в Гвипепской готической зале, ни в бесценной коллекции старинного оружия доктора Мейрика не осталось и следа. Доспехи эти называли шелковыми латами, ибо они состояли из фуфайки и штанов, сделанных из шелка такого плотного и так толсто стеганного, что сквозь него не проходила пи пуля, ни острие шпаги. Шапка из того же материала и такой же работы, похожая на ночной колпак и закрывавшая даже уши, завершала доспехи, и носивший ее был совершенно неуязвим с головы до ног. Мистер Молстатыот, вместе с другими достойными согражданами, одобрил и принял этот удивительный наряд, одновременно и мягкий, и теплый, и гибкий, и вместе с тем надежный. Он сидел в своем судейском кресле - маленький, кругленький человечек, - и казалось, будто он весь обложен подушками, - так выглядела на нем стеганая одежда. Нос, торчавший из-под шелкового шлема, и округлость всей фигуры придавали его милости большое сходство с геральдическим вепрем, которое еще усиливалось бледно-оранжевым цветом костюма, весьма напоминавшим окраску полудиких кабанов, что водились в лесах Хэмпшира. Уповая на свои непроницаемые одежды, его милость был вполне спокоен; впрочем, шпага, кинжал и пистолеты покоились на стуле неподалеку. А перед ним на столе, возле огромных фолиантов комментариев Кока к Литлтону, лежало особое оружие: оно представляло собой нечто вроде карманного цепа и состояло из двух частей: рукоятки крепкого ясеневого дерева, дюймов восемнадцати в длину, и свободно прикрепленной к ней дубинки из lignum vitae <Древа жизни (лат.).>, которая была вдвое длиннее ручки, но удобно складывалась. Это оружие, носившее в то время странное название "протестантского цепа", легко было спрятать под платье. Но лучшей предосторожностью от всякого рода случайностей была толстая железная решетка, которая во всю ширину перегораживала залу перед самым судейским столом. В ней была решетчатая дверь, которую обычно держали на замке, так что судья был надежно отделен от подсудимого. Судья Молстатьют, уже описанный нами, пожелал прежде всего выслушать свидетелей, а уж потом Певерила. Их короткие показания о ссоре произвели на судью сильное впечатление. Услышав, что после перебранки, которую свидетели не совсем поняли, задержанный молодой человек первым нанес удар своему противнику и первым обнажил шпагу, он выразительно покачал шелковым шлемом; еще сильнее потряс он головою, узнав о результате сражения, и содрогнулся всем телом, когда один из свидетелей заявил, что, насколько ему известно, пострадавший состоит в услужении у его светлости герцога Бакингема. - Достопочтенный пэр, - изрек закованный в броню судья, - истинный протестант и друг народа. Смилуйся над нами, господь! До какой наглости дошло это поколение! Мы хорошо видим, да и не могли бы не видеть, будь мы даже слепы, как кроты, из какого колчана пущена эта стрела! Тут он надел очки и, приказав привести Джулиана, устремил на него грозный взгляд, сверкавший из-за стекол, осененных стеганым тюрбаном. - Так молод и уже так ожесточен! - сказал мистер Молстатьют. - Ручаюсь, что он папист. У Певерила было достаточно времени обдумать, как необходима для него сейчас свобода, а потому он счел своим долгом вежливо отклонить то соображение, которое высказала его милость. - Я не католик, - сказал он, - а смиренный сын англиканской церкви. - Тогда, стало быть, протестант не особенно ревностный, - глубокомысленно заключил судья, - ибо многие из нас галопом скачут сейчас в Рим и уже проехали половину пути. Кхе-кхе! Певерил заявил, что не принадлежит к числу таких людей. - Так кто же ты? - спросил судья. - По правде говоря, приятель, мне твоя физиономия не нравится. Кхе-кхе! Это короткое и выразительное покашливание каждый раз сопровождалось многозначительным кивком головы, который должен был свидетельствовать о том, что говоривший произносит весьма остроумное, мудрое и глубокомысленное замечание по существу дела. Джулиан, раздраженный обстоятельствами, предшествовавшими этому допросу, ответил на вопрос судьи несколько высокомерно: - Меня зовут Джулиан Певерил. - Господи спаси и помилуй! - вскричал испуганный судья. - Сын этого негодяя паписта а предателя, сэра Джефри Певерила, который сейчас в тюрьме а скоро будет предан суду! - Как вы смеете, сударь! - закричал Джулиан, забыв о своем положении, и рванулся к. разделявшей их решетке с такой силой, что ее засовы загремели. Это движение до смерти перепугало судью, и он, схватив свой "протестантский цеп", нацелился! нанести удар задержанному, дабы предотвратить преднамеренное нападение. Но то ли от излишней поспешности, то ли от неумения пользоваться столь необычным оружием, он не только промахнулся, но еще и так сильно хватил себя по голове подвижной частью этого хитроумного приспособления, что убедился в полной непригодности своего шлема. Ощущение было ошеломляющим, и судья без колебаний решил, что удар ему нанос Джулиан. Его помощники, хотя и не подтвердили ничем не оправданного мнения судьи, тем не менее единодушно согласились, что без их деятельного и усердного вмешательства бог знает что еще наделал бы этот опасный преступник. Все были совершенно уверены, что он сделал попытку освободиться par vole du fait <Насильственным путем (франц.).>, и Джулиан увидел, что защищаться бесполезно, тем более что стычка, в которой он участвовал, поскольку исход ее оказался весьма печальным, а быть может, и роковым для его противника, все равно должна была неизбежно повлечь за собой тюремное заключение. Поэтому Джулиан довольствовался вопросом, в какую тюрьму его намереваются отправить, и, услышав страшный ответ - в Ныогет, обрадовался, ибо, каким бы страшным и опасным пи было пребывание под этим кровом, ему предстояло по крайней мере находиться там рядом с отцом, и, быть может, подумал он, тем или иным путем им удастся встретиться. Грустное это будет свидание! Несчастья, казалось, грозили их семье со всех сторон. Стараясь говорить как можно спокойнее (впрочем, мягкость его манер ничуть не примирила с ним напуганного судью), Джулиан сообщил мистеру Молстатьюту адрес дома, где он остановился, и смиренно попросил, чтобы его слуге Лапсу Утрему позволили принести ему деньги и одежду, добавив, что все остальное свое имущество - пару пистолетов и вполне невинные письма - он охотно предоставляет в распоряжение судьи. В эту минуту он с облегчением и радостью вспомнил, что важные бумаги графини Дерби уже находятся в руках короля. Судья обещал не забыть о его просьбе и с большим достоинством не преминул указать, что для собственной пользы ему давно бы следовало принять этот почтительный и покорный тон, а не нарушать благочиние в суде поведением, которое под стать только ожесточенному, мятежному и кровожадному паписту, каким он себя поначалу и выказал. И поскольку он видит в нем, добавил судья, благообразного молодого человека, принадлежащего к почтенному роду, он не велит тащить его по улицам как преступника, а прикажет отвезти в карете. Его милость мистер Молстатьют произнес слова "в карете" с важностью человека, сознающего, как сказал позднее доктор Джонсон, всю значительность владельца собственного экипажа и собственных лошадей. Достопочтенный судья не счел нужным, однако, оказать Джулиану честь и распорядиться запрячь в свою огромную семейную карету пару старых одров, которые обычно волокли этот ковчег к молитвенному дому непорочного и всеми почитаемого господина Хаулегласа, где по четвергам вечером читалось писание, а по воскресным дням произносилась четырехчасовая проповедь. Нет, он приказал вызвать наемную карету, представлявшую тогда еще довольно большую редкость, ибо этот способ передвижения был введен только недавно; впрочем, такие кареты предоставляли уже почти все те же удобства, какими отличаются наши наемные экипажи, служащие средством для всех честных и бесчестных, законных и беззаконных связей и сообщений между людьми. Наш друг Джулиан, которому привычнее было путешествовать в седле, вскоре очутился в наемной карете и в сопровождении вооруженных до зубов констебля и его двух помощников отправился к месту назначения, то есть, как мы уже знаем, в старинную крепость Ньюгет. Глава XXXIII Гляди - вот это наш тюремный пес; Но будь настороже, держись подальше: Он лает, только если раздразнить. "Черный нъюгетский пес" Карета остановилась перед огромными воротами Ньюгета; ворота эти были подобием врат Тартара - с той лишь разницей, что из них возвращались к жизни несколько чаще и с большим почетом; хотя и ценою таких же трудов и подвигов, с какими Гераклу или другим полубогам удавалось выбраться из ада античной мифологии, а иногда, как утверждают, с помощью магической золотой ветви. Джулиан вышел из экипажа, заботливо поддерживаемый своими провожатыми и несколькими надзирателями, прибежавшими на помощь при первом ударе большого колокола, висевшего у ворот. Такое внимание, как нетрудно догадаться, было внушено не учтивостью, а боязнью побега, о котором Джулиан и не помышлял. Несколько подмастерьев и бездомных мальчишек с соседнего рынка - они извлекали немалую пользу от увеличения числа покупателей, затворников тюрьмы, в связи с многочисленными арестами папистов и потому были ревностными протестантами - приветствовали его шумными криками: "Эге-ге, папист! Ого-го, папист! Будь проклят папа и все его сообщники!" При таких недобрых предзнаменованиях и вступил Джулиан под мрачные своды, где столько людей простились с честью и жизнью. Темный, мрачный коридор вывел его на широкий внутренний двор, где множество заключенных-должников забавлялось игрою в мяч, кости и другие игры, для которых строгие кредиторы предоставляли им полную свободу, хотя эти занятия лишали их возможности честным трудом уплатить долги и содержать умирающие с голоду и нищенствующие семьи. Но Джулиана не оставили среди этих беззаботных и отчаявшихся людей. Его повели или, вернее, потащит дальше, к низкой сводчатой двери. Заложенная чугунными засовами и запертая замками, она отворилась, чтобы пропустить его, и в ту же минуту захлопнулась. Его снова повели по мрачным переходам, в местах пересечения которых перед ними отворялись двери - либо железные решетчатые, либо из крепкого дуба, обитые железными полосами и утыканные железными гвоздями. Джулиану не позволяли останавливаться, пока он наконец не очутился в маленькой круглой комнате со сводчатым потолком, куда сходилось несколько упомянутых коридоров и которая казалась (если представить себе весь лабиринт, часть коего ему довелось пройти) центром паутины, где сходятся все главные нити, сплетенные искусным пауком. Сходство усиливалось еще и тем, что в этой маленькой сводчатой комнате, где стены были увешаны мушкетами, пистолетами, саблями и другим оружием, а также оковами и цепями самого различного устройства, расположенными в образцовом порядке и готовыми к употреблению, сидел человек, которого вполне можно было сравнить с огромным, отъевшимся, жирным пауком, помещенным туда, чтобы сторожить добычу, попавшую в его сети. Этот человек, когда-то очень сильный, высокий и широкоплечий, теперь от излишества пищи я недостатка движения так растолстел, что столь же походил на самого себя в молодости, сколь раскормленный для убоя бык походит на дикого буйвола. Нет ничего отвратительнее, чем вид толстяка, на чьем лице лежит печать злобного и грубого права. Такой человек опровергает поговорку "Кто веселится, тот толстеет" и, видимо, весь наливается жиром под влиянием самых дурных побуждений. Весельчак может иногда вспылить, но сама природа не допускает, чтобы толстяк был мрачен и свиреп. Черты этого человека, его угрюмое, одутловатое, бледное лицо, непомерно распухшие конечности, огромное брюхо и вся его неуклюжая туша рождали мысль, что чудовище, раз попав в это надежное логово, принялось здесь откармливаться, подобно ласке из басни, причем пожирало такое количество пищи и так жадно и непотребно, что вскоре уже было не в состоянии пройти назад через узкие коридоры, сходившиеся в этой точке, и поэтому ему пришлось сидеть здесь, как жабе под могильным камнем, жирея в смрадном воздухе окружавших его темниц, который давно убил бы всякого, кроме такого родственного ему по духу существа. Перед этим страшным представителем рода толстяков лежали толстые книги с железными застежками - списки обитателей царства бедствий, где он играл роль первого министра. И явись туда Певерил лишь в качестве гостя, он содрогнулся бы при мысли о том, какой сгусток человеческого горя заключается в этих роковых томах. Но сейчас он был слишком погружен в собственные заботы, чтобы размышлять об отвлеченных материях. Констебль передал жирному тюремщику предписание о заключении Джулиана и о чем-то с ним пошептался. Впрочем, слово "пошептался" не совсем точно, ибо они обменивались не столько словами, сколько многозначительными взглядами и жестами, которыми в подобных случаях люди заменяют обычную речь, дабы таинственностью навести еще больший ужас на заключенного, и без того уже перепуганного до смерти. Джулиан услышал всего несколько слов, сказанных тюремщиком, или, как его называли, начальником тюрьмы: - Еще одна птичка в клетку? - Которая будет насвистывать "Милый папа римский" вместе с другими скворцами из собрания вашего благородия, - шутливо ответил констебль, не забывая, впрочем, о том, что находится в присутствии начальства. При этих словах на зверском лице тюремщика изобразилось нечто похожее на улыбку, но уже в следующее мгновение он принял свой обычный сурово-мрачный вид и, устремив свирепый взгляд на нового узника, вполголоса, но весьма выразительно произнес лишь одно слово: "Смазку!" Джулиан Певерил был наслышан о тюремных обычаях и решил подчиниться им, дабы получить возможность повидаться с отцом, что, как он догадывался, будет зависеть от того, сможет ли он удовлетворить корыстолюбие тюремщика. - Я готов, -сказал он, принуждая себя казаться спокойным, - во всем повиноваться обычаям места, где мне, к сожалению, пришлось очутиться. Стоит вам приказать, и я тотчас все исполню. С этими словами он вынул из кармана кошелек и мысленно поблагодарил судьбу за то, что сумел сохранить столь значительную сумму. С невольной улыбкой тюремщик взглядом измерил ширину, длину, глубину и степень наполненности кошелька, но эта улыбка, едва искривив его свисающую нижнюю губу и шевельнув жесткие сальные усы над верхней, тотчас исчезла: он вспомнил предписания, ограничивавшие его прожорливость и запрещавшие ему вцепиться, как коршуну, в свою добычу и разом сожрать ее. Эта мысль охладила его пыл, и он угрюмо ответил: - Цены бывают разные. Джентльмены вольны в своем выборе. Я требую только положенного. Но за любезность, - пробормотал он, - следует платить. - Если ее можно купить, то я заплачу, -сказал Поверил, - назовите только цену, сэр. В его голосе слышалось презрение, которого оп и не пытался скрывать, видя, что даже в этой тюрьме кошелек позволит ему иметь, хоть и косвенное, но могущественное влияние на тюремщика. Начальник тюрьмы, казалось, тоже это понял: он невольно стянул с головы облезлую меховую шапку, но такая учтивость была настолько для него необычна, что пальцы его начали чесать заросший седыми волосами затылок, и он заворчал, как собака, которая перестает лаять, видя, что ее не боятся. - Цены бывают разные. Есть дрянные камеры но сходной цене - одна крона, -но там темно и внизу проходит сточная труба; да и джентльменам бывает не по душе тамошнее общество - сплошь воры и мошенники. Есть и господское отделение: цена - один золотой: там сидят только те, кого обвиняют не менее чем в убийстве. - Назовите самую высокую цену, сэр, и я заплачу, - коротко сказал Джулиан. - Три золотых за баронетское отделение, - ответил правитель земного ада. - Вот вам пять и поместите меня с сэром Джефри, - сказал Певерил, бросая деньги на стол. - С сэром Джефри? Хм! Ах, с сэром Джефри? - подхватил тюремщик, как будто размышляя, что ему делать. - Не вы первый платите за то, чтобы повидать сэра Джефри, хоть вы и оказались всех щедрее. Правда, похоже, что вы последний его увидите. Ха-ха-хь! Джулиан не совсем понял эти обрывки фраз, закончившихся хохотом, похожим на довольное рычание тигра, пожирающего добычу, и повторил свою просьбу поместить его в одну камеру с сэром Джефри. - Не бойтесь, сударь, - ответил тюремщик, - я сдержу свое слово, потому что вы, как мне кажется, понимаете свое и мое положение. Подождите, Джем Клинк притащит вам дарби... - Дерби? - перебил его Джулиан. - Неужели граф или графиня... Граф или графиня! Ха-ха-ха! - снова захохотал или, скорее, зарычал тюремщик. - Чем у вас набита голова? Я вижу, вы птица высокого полета, но здесь все равны. Дарби - это кандалы, и весьма крепкие, дружок, залог хорошего поведения, мой мальчик. А если и этого окажется мало, я добавлю вам железный ночной колпак и дам еще душегреечку в придачу, чтобы вам было потеплее в холодные зимние ночи. Но не пугайтесь, до сих пор вы вели себя благородно, и я вас не трону. Что же касается дела, за которое вы попали сюда, то, бьюсь об заклад, это просто случайная драка, ну, на худой конец - убийство, только и всего. За это не повесят; разве только раздавят в тисках большой палец. Вот если вы замешаны в папистском заговоре - тут уж и я ни за что не ручаюсь... Уведи его милость, Клинк. Один из надзирателей, которые привели Певерила к этому церберу, молча вывел его из комнаты, и они снова пошли длинными коридорами, по обе стороны которых виднелись двери камер, пока не достигли той, что была предназначена для Джулиана. По дороге, проходя мимо этих обителей горя, надзиратель восклицал: - Джентльмен, должно быть, спятил: за полцены можно было получить самую лучшую одиночную камеру, а он платит вдвое, чтоб сидеть в одном хлеву с сэром Джефри. Ха-ха! Уж не родня ли он вам, осмелюсь спросить? - Я его сын, - сухо ответил Певерил, надеясь таким ответом закрыть рот наглецу, но надзиратель расхохотался еще громче. - Его сын! Вот так история! Такой рослый парень, не меньше шести футов росту, - и сын сэра Джефри! Ха-ха-ха! - Умерь свою дерзость, - сказал Джулиан. - Мое положение не дает тебе права оскорблять меня. - Я и не собирался, - ответил надзиратель, едва удерживаясь от смеха, - он, должно быть, вспомнил, что в кошельке заключенного еще остались деньги. - Я смеялся только тому, что вы назвались сыном сэра Джефри. Впрочем, это не мое дело! Умное дитя всегда знает, кто его отец. Но вот и камера сэра Джефри. Разбирайтесь в своих родственных делах. С этими словами он отпер дверь и впустил Джулиана в небольшую, но довольно опрятную комнату, где стояли четыре стула, низкая кровать и еще какая-то мебель. Джулиан нетерпеливо оглядывался, ища отца, но, к его удивлению, в комнате, казалось, никого не было. Он гневно повернулся к надзирателю и упрекнул его в обмане. - Нет, нет, сударь, я не обманул вас. Ваш отец, если вы его так называете, притаился где-нибудь в углу. Ему ведь надо не много места, но я его быстро разыщу. Эй, сэр Джефри, покажитесь! К вам пришел... ха-ха-ха!., ваш сын или сын вашей жены, потому что вы, я полагаю, ничуть не виноваты в его рождении, пришел навестить вас. Певерил не знал, что подумать о такой дерзости. Волнение, охватившее его, и предчувствие какой-то нелепой ошибки подавили его гнев. Он снова стал оглядывать комнату и наконец увидел в одном углу нечто похожее скорее на сверток малиновой ткани, нежели на живое существо. При криках надзирателя этот предмет ожил, задвигался, словно развернулся, и наконец выпрямился, с ног до головы укутанный в свое малиновое одеяние. С первого взгляда Джулиану показалось, что перед ним пятилетний ребенок, но, услышав пронзительный и своеобразный голос обитателя камеры, он понял, что ошибся. - Надзиратель, - произнес странный голос, - что значит этот шум? Кто смеет меня беспокоить? Новые оскорбления на голову того, кто всю жизнь был предметом насмешек злой судьбы? Но у меня хватит духу устоять против всех несчастий. Душа моя не меньше ваших тел. - Сэр Джефри, -сказал надзиратель, - разве так полагается принимать родного сына? Конечно, вы, люди знатные, сами знаете, как вам поступать. - Родного сына? - воскликнул карлик. - Какая наглость! - Тут, должно быть, ошибка! - вскричал Певерил. - Я ищу сэра Джефри... - Он перед вами, молодой человек, - с достоинством сказал маленький обитатель камеры, сбрасывая на пол свою малиновую накидку и являясь перед ними во всем величии трехфутового роста. - Я был любимцем трех королей Англии, а теперь - житель этой темницы, забава жестоких тюремщиков. Я - сэр Джефри Хадсон. Джулиан, хотя ему никогда прежде не доводилось видеть эту важную особу, тотчас узнал в нем, по рассказам, знаменитого карлика Генриетты Марии, который, пережив все опасности гражданской войны и семейных ссор, убийство своего августейшего господина - короля Карла I и изгнание его вдовы, стал жертвой злых языков и смутного времени и очутился в тюрьме но обвинению в участии в заговоре папистов. Юноша поклонился несчастному старику и поспешил объяснить ему и надзирателю, что он желал разделить заключение с сэром Джефри Певерилом из замка Мартиндейл в Дербишире. - Вам следовало объяснить это, прежде чем расставаться с золотом, сударь, - заметил надзиратель, - потому что другого сэра Джефри, седого высокого человека, еще вчера вечером отправили в Тауэр. А теперь начальник будет считать, что сдержал слово, потому что поместил вас с сэром Джефри Хадсоном -" а ведь этот еще получше того. - Прошу тебя, - сказал Певерил, - сходи к своему начальнику, объясни ему ошибку и скажи, что я умоляю отправить меня в Тауэр. - В Тауэр? - вскричал надзиратель. - Ха-ха-ха! Тауэр - для лордов и баронетов, а не для простых сквайров. Туда сажают только за государственную измену, а не за уличную драку со шпагой и кинжалом. Чтобы отправить тебя туда, требуется предписание государственного секретаря. - По крайней мере я не хочу быть в тягость этому джентльмену, - сказал Джулиан. - Мы незнакомы, и нам незачем оставаться вместе. Поди и скажи начальнику, что я ошибся. - Я бы сходил, - усмехаясь, ответил Клинк, - если бы не был уверен, что он знает это не хуже вас. Вы заплатили за то, чтобы вас поместили вместе с сэром Джефри, - ну вот, вас с ним и поместили. Мой начальник записал в книгу, что вы в этой камере, и ни для кого на свете этого уже не переменит. Ну, не упрямьтесь же, и я надену на вас самые легкие и приятные кандалы - больше я для вас ничего не могу сделать. Увещания или сопротивление были бесполезны, и Певерил позволил надеть себе на ноги легкие кандалы, которые, впрочем, не мешали ему двигаться по камере. Во время этой операции он сообразил, что Клинк был прав: начальник тюрьмы воспользовался сходством имен и умышленно обманул его, ибо он отлично знал из предписания на арест, что Джулиан - сын сэра Джефри Певерила. Поэтому вновь говорить об этом деле с таким человеком было бы бесполезно и унизительно. Джулиан решил покориться судьбе. Даже надзиратель был до некоторой степени тронут молодостью и добродушием нового узника, а также покорностью, с которою он после первого горького разочарования подчинился своей участи. - Вы как будто храбрый молодой человек, - сказал он, - и достойны по крайней мере хорошего обеда и лучшей постели, какие только есть в Ньюгете. А вы, сэр Джефри, должны обращаться с ним уважительно, хотя я знаю, что вы не любите высоких юнцов. Потому что мистер Певерил, могу вам сообщить, проткнул насквозь длинного Джека Дженкинса - того, что был самым искусным фехтовальщиком и самым высоким человеком в Лондоне, кроме, конечно, мистера Эванса, королевского привратника, который, как всем известно, носил вас в кармане. - Убирайся, негодяй! - крикнул карлик. - Я презираю тебя! Надзиратель осклабился и вышел, заперев за собою дверь. Глава XXXIV Он не Тидей, - был эллин ростом мал, Зато в нем дух могучий обитал. "Илиада" Оставленный если не в одиночестве, то хоть по крайней мере в покое первый раз за этот столь обильный приключениями день, Джулиан опустился на старую дубовую скамью возле очага, где еще догорали угли, и предался грустным размышлениям о своем бедственном положении. Со всех сторон грозили ему опасности и несчастья; и о чем бы он ни думал - о любви, о родителях, о друзьях, - все вызывало у него такое же чувство безнадежности, какое испытывает моряк, который видит с палубы потерявшего управление корабля одни лишь бурные волны. Пока Певерил предавался отчаянию, его товарищ по несчастью уселся на стул с противоположной стороны очага и принялся разглядывать его так пристально и серьезно, что Джулиан наконец невольно обратил внимание на необыкновенное существо, поглощенное созерцанием его персоны. Джефри Хадсон (мы не всегда будем величать его сэром, потому что король возвел его в рыцарское достоинство ради шутки и это звание могло бы внести некоторую путаницу в нашу историю), хоть и был самым крошечным карликом, обладал наружностью не такой уж уродливой, и конечности его не были искривлены. Правда, непомерной величины голова, руки и ноги никак не соответствовали его росту, а туловище само по себе было гораздо толще, чем требовали пропорции, но оно казалось скорее смешным, нежели безобразным. Черты его лица, будь оп чуть повыше, в юности считались бы красивыми, а теперь, в старости, оставались живыми и выразительными; и только несоразмерность между головой и туловищем придавала ему странный и нелепый вид, чему немало способствовали усы, которые ему вздумалось отрастить такими длинными, что они торчали в стороны и едва не достигали его седеющих волос. Одежда этого странного человечка свидетельствовала о том, что ее владелец не чужд страсти, которая бывает присуща людям уродливым и которая, выделяя их из толпы, в то же время придает им смешной вид: он любил кричащие цвета и самый невероятный покрой платья. Но кружева, шитье и прочие украшения костюма бедного Джефри Хадсона были изношены и запачканы, ибо он пробыл в тюрьме уже довольно долгое время по злостному и недоказанному обвинению в том, что принимал не то прямое, не то косвенное участие во всеобщем и всепоглощающем водовороте заговора папистов; а такого обвинения, хотя бы и возведенного самым злобным и грязным клеветником, было достаточно, чтобы запятнать самую чистую репутацию. Мы вскоре убедимся, что и образ мыслей этого страдальца и тон его речей в чем-то перекликались с его нелепым нарядом, ибо дорогие ткани и ценные украшения из-за фантастического покроя выглядели на нем только смешными, и так же смехотворны были проблески здравого смысла и благородные чувства, которые он нередко проявлял, вследствие непрестанного стремления казаться более значительным и из опасения вызвать презрение своей необычной внешностью. Некоторое время товарищи по несчастью смотрели друг на друга молча; наконец карлик, по праву считая себя старожилом камеры, счел нужным приветствовать пришельца. - Сэр, - начал он, стараясь по возможности смягчить свой то хриплый, то пискливый голос, - вы, по-видимому, сын моего почтенного тезки и старого знакомого, отважного сэра Джефри Певерила Пика. Уверяю вас, я видел вашего отца там, где людям доставалось больше ударов, чем золотых монет, и несмотря на его высокий рост и тяжеловесность, которая лишает солдата проворства и ловкости, присущих более субтильным кавалерам, как полагаем мы, опытные воины, ваш отец выполнял свой долг безупречно. Я счастлив встретить его сына и весьма рад, что случай свел нас под этим неуютным кровом. Джулиан поклонился и поблагодарил за любезность, Но Джефри Хадсон, сломав лед молчания, продолжал уже расспрашивать без околичностей: - Вы, молодой человек, по-видимому, не придворный? - Нет, - ответил Джулиан. - Я так и думал, -продолжал карлик. -Хоть я теперь и не состою на службе при дворе, где провел свою молодость и когда-то занимал немаловажное положение, все же я время от времени навещал государя по долгу прежней службы, пока был на свободе. В силу привычки я имею обыкновение приглядываться к придворным кавалерам, этим избранникам, среди которых и я когда-то был. Без лести скажу вам, мистер Певерил: у вас необыкновенная наружность, хоть вы слишком высоки, как и отец ваш. Думаю, что, встретив вас прежде, я бы вас не забыл. Певерил подумал, что мог бы, не кривя душой, ответить на этот комплимент тем же, но удержался и ответил лишь, что почти не бывал при дворе. - Жаль, - заметил Хадсон. - Без этого молодому человеку трудно стать настоящим кавалером. Но, быть может, вы прошли другую, менее утонченную школу? Вы, конечно, служили? - Моему создателю, - вы это хотите сказать? - переспросил Джулиан. - Да нет, вы меня не поняли, - сказал Хадсон. - Я хотел спросить a la Franchise <На французский лад (франц. ).>: служили ли вы в армии? - Нет, я еще не удостоился этой чести, - ответил Джулиан. - Как? Ни придворный, ни воин? - с важностью вопрошал человечек. В этом виноват ваш отец, мистер Певерил. Клянусь честью, это его вина. Да где же молодому человеку сделаться известным, отличиться, как не на службе? Говорю вам, сэр, что при Ньюбери, где я и мой отряд сражались бок о бок с принцем Рупертом и где нас обоих, как вы, наверно, слышали, разгромили отряды ополчения жалкой лондонской черни, мы дрались как настоящие мужчины. И после того, как все наши джентльмены были оттеснены, мы с его высочеством еще минуты три-четыре одни продолжали скрещивать паши шпаги с их длинными пиками. И, наверно, прорвались бы через них, если бы моя лошадь не была такой длинноногой, а моя шпага такой короткой - словом, нам в конце концов пришлось сделать поворот кругом, а негодяи, должен сказать, были так рады избавиться от нас, что завопили во всю глотку: "Ишь, как улепетывают аист и малиновка!" Да, каждый из этих негодяев отлично меня знал. Но те дни миновали. А где же вы воспитывались, молодой человек? - В доме графини Дерби, - ответил Певерил. - Достойнейшая женщина, честное слово джентльмена, - заметил Хадсон. - Я знал благородную графиню, когда еще служил при моей августейшей повелительнице, Генриетте Марии. Графиня слыла образцом благородства, верности и красоты. Она была одной из пятнадцати придворных красавиц, которым я позволял называть себя Piccoluomini <Малютка (итал.).>. Глупая шутка над моим несколько миниатюрным ростом, коим я всегда, даже и в молодости, отличался от людей обыкновенных; теперь я согнулся и стал еще меньше. Женщины любили шутить надо мною. Быть может, молодой человек, я и получал за это компенсацию от некоторых из них, то тут, то там - я не говорю ни да, ни нет; меньше всего я собираюсь оскорбить благородную графиню. Она была дочерью герцога де ла Тремуйль, или, вернее, де Туар. Но ведь служить дамам и исполнять их причуды, даже если они иногда слишком своевольны, - истинное призвание человека благородного. Как ни был огорчен Певерил, он едва мог удержаться от улыбки, глядя на пигм