и старался ему особенно на глаза не попадаться, он ведь как-никак служил на голландском судне и воевал против Англии, а сейчас оказался дезертиром, от Габриеля мы и узнали, что молодчик этот теперь тут; да нам-то на это плевать. - Так, выходит, он действительно цел и невредим и сейчас здесь, в Шотландии. Скажите по дружбе, Хаттерайк, это правда? - озабоченно спросил Глоссин. - Wetter und Donner! <Буря и гром! (нем.).>. Да за кого вы меня принимаете? "За кровопийцу, за проходимца без стыда и совести", - подумал Глоссин, но вместо ответа он громко спросил: - А кто же это из вас стрелял в молодого Хейзлвуда? - Sturmwetter! <Буря! (нем.).>. - ответил капитан. - Вы что думаете, мы с ума спятили? Ни один из нас этого бы делать не стал. Gott! <Боже! (нем.).>. Нам и без этого досталось на орехи, после того как этому идиоту Брауну взбрело в голову на Вудберн нападать. - А мне говорили, - сказал Глоссин, - что в Хейзлвуда стрелял Браун. - Только не наш лейтенант. Насчет этого уж будьте уверены, он еще накануне в сырой земле лежал. Tausend Deyvils! <Тысяча чертей! (нем., диал.).>. Вы что думаете, он мог из могилы встать да еще в кого-то стрелять? Глоссин начал понемногу что-то соображать. - Вы, кажется, сказали, что тот юнец, как бишь он там у вас зовется, тоже носил фамилию Браун. - Браун? Да, Ванбест Браун; старик Ванбест Браун из торгового дома "Ванбест и Ванбрюгген" дал ему свое имя. - Если так, - сказал Глоссин, потирая руки, - то, ей-богу же, это не кто иной, как он! - А нам-то что до этого? - спросил Хаттерайк. Глоссин помолчал немного и, быстро прикинув что-то в своем хитром уме, подошел совсем близко к контрабандисту и сказал ему вкрадчивым голосом: - Знаете что, любезный, это же наше прямое дело его убрать. - Гм! - отвечал Дирк Хаттерайк. - Не то что, - продолжал Глоссин, - не то что я хотел бы его смерти, может быть.., может быть.., мы могли бы и без этого обойтись. Нет, у нас есть право сейчас арестовать его, хотя бы потому, что он носит ту же фамилию, что и ваш лейтенант, который устроил нападение на Вудберн, да и за то также, что он стрелял в молодого Хейзлвуда и хотел убить его или ранить. - Эх вы, - сказал Дирк Хаттерайк, - а вам-то что от этого пользы будет? Его сразу же выпустят, как только увидят, что это не того поля ягода. - Верно, дорогой мой Дирк, вы совершенно правы, друг мой Хаттерайк! Но есть все основания, чтобы посадить его в тюрьму на то время, пока придут бумаги, подтверждающие, кто он такой, из Англии, что ли, или еще там откуда. В законах я разбираюсь, капитан Хаттерайк, и уж такое дело, дело Гилберта Глоссина Элленгауэна, мирового судьи ***ского графства, не принять за него никакой поруки до тех пор, пока ему не устроят второго допроса. Только куда же нам его лучше посадить? - Hagel und Wetter, не все ли мне равно? - Погодите, друг, не может это быть все равно. Известно ли вам, что все ваши товары, которые отобрали и отвезли в Вудберн, сейчас лежат в таможне в Портанферри? <Небольшой приморский городок.>. Я посажу этого молодца... - Надо его сначала поймать. - Да, да, когда поймаю. За этим дело не станет. Я помещу его там в исправительный дом, а это рядом с таможней. - Как же, знаю я эту тюрьму. - Я уж позабочусь о том, чтобы красные мундиры там не торчали. Слушай, ночью ты приходишь туда со своими ребятами, забираешь все свои товары, и вы увозите этого молодчика Брауна с собой во Флиссинген. Идет? - Так что, свезти его во Флиссинген, - спросил капитан, - или куда-нибудь в Америку? - Да хоть бы и в Америку. - Или в Иерихон? - Тьфу ты пропасть, да куда хочешь! - Н-да, или спровадить его за борт? - Нет, лучше обойтись без насилия. - Nein, nein, это ты уж мне предоставь. Sturmwetter! Я тебя давно знаю. Но послушай, мне-то, Дирку Хаттерайку, какая от этого польза будет? - А что, разве это не в твоих интересах, так же как и в моих? - сказал Глоссин. - К тому же ты забыл, что я тебя сегодня утром отпустил на свободу. - Ты меня отпустил! Donner und Deyvil! <Гром и дьявол! (нем.).> Я сам себя освободил. Притом все это было тебе же нужно, да и давно это было. Ха-ха-ха! - Ладно, ладно. Шутки в сторону; я ведь не прочь тебе что-нибудь подкинуть, но это дело так же тебя касается, как и меня. - Какого черта это меня касается? Разве не все состояние этого лоботряса перешло к тебе? Дирк Хаттерайк со всех этих доходов и ломаного гроша не получил. - Тише, тише! Говорят же тебе, все будем вместе делать. - И все пополам поделим. - Как, поместье пополам? Ты что же, хочешь поселиться со мною в Элленгауэне и разделить со мной баронство? - Sturmwetter, нет! Но ты мог бы мне просто половину отдать деньгами. С тобой вместе жить? Nein. Я свой особнячок заведу где-нибудь в Мидлбурге, с цветником в саду, как у бургомистра какого. - И деревянного льва у двери поставишь, а в саду - раскрашенную фигуру часового с трубкой в зубах!.. Но послушай, Хаттерайк, к чему тебе все тюльпаны, и цветники, и загородные дома где-то в Голландии, когда здесь, в Шотландии, тебя повесят? Хаттерайк помрачнел: - Der Deyvil! Повесят? - Да, повесят, meinheer <Сударь (искаж, нем.).> капитан. Сам дьявол не спасет Дирка Хаттерайка от виселицы, если элленгауэнское отродье здесь водворится и если наш бравый капитан зашьется здесь со своими торговыми делами! А как теперь уже поговаривают о мире, то, может быть, и высокочтимой Голландии захочется тогда своим новым союзникам угодить. Боюсь, как бы она тогда не выдала им нашего капитана, хоть она ему и родиной доводится. - Potz Hagel, Blitzen und Donner! <Град, молния и гром! (нем.).>. Да, может быть, ты и прав. - Только ты не думай, что я... - сказал Глоссин, видя, что слова его произвели нужное впечатление, - что я ничем тебя не отблагодарю, - и он сунул Хаттерайку в руку крупную ассигнацию. Тот принял ее совершенно равнодушно. - Так это все? - спросил капитан. - А ты сам получил тогда половину всего груза за то лишь, чтобы но мешал нам дела делать; да мы еще вдобавок и твоим делом занялись. - Друг мой, ты об одном позабыл: теперь ты все свое добро назад получишь. - Да, если все мы себе шею на этом не свернем. Это мы могли бы как-нибудь и без тебя обделать. - Сомневаюсь, капитан Хаттерайк, - сухо сказал Глоссин. - Там таможню человек двенадцать солдат караулит, и вот если мы договоримся, так это уж мое дело будет их оттуда убрать. Ладно, ладно, я в долгу не останусь, но надо же и совесть знать. - Ax, strafe mich der Deyfel! <Пусть черт меня накажет! (нем., диал.).>. Ты меня в конце концов из терпения выведешь! Ты и грабишь и убиваешь, и хочешь, чтобы я тоже убивал и грабил; ты не в первый раз берешься за нечистые дела, как ты их называешь, и вдруг, Hagel und Windsturm, <Град и буря! (нем.).>, у тебя хватает еще духу говорить о совести! Что, ты больше ничего не можешь придумать, чтобы от этого несчастного мальчонки избавиться? - Нет, meinheer, но раз я его тебе поручаю.., то... - Ах, мне поручаешь, это чтобы порох и пуля о нем позаботились! Ну что же, чему быть, того не миновать, но ты-то хорошо понимаешь, чем это все кончится. - Знаешь, любезный, по-моему, прибегать к жестокости здесь совсем ни к чему, - ответил Глоссин. - К жестокости! - сказал Дирк с каким-то стоном в голосе. - Поспал бы ты тут в пещере да видел бы ты все, что мне здесь привиделось, когда я на этой вот морской траве всю ночь ворочался и уснуть не мог! Он ведь, проклятый, снова приходил, и с переломанным хребтом, и руки и ноги растопырены, как тогда, когда я на него камень свернул. Ха-ха-ха! Да я головой поручусь, что он там вон, где ты сейчас стоишь, в судорогах, как раздавленная лягушка, корчился, потом... - И с чего это ты, друг, об этом заговорил, - прервал его Глоссин, - или ты сам мокрой курицей стал? Ну, раз так, то наша песенка спета, и твоя и моя. - Я мокрой курицей? Нет, я свой век прожил не для того, чтобы теперь кого-нибудь испугаться, будь он хоть черт, хоть человек. - Ну, раз так, выпей еще глоток: ты, видно, еще не отогрелся. А теперь скажи, из прежних твоих ребят кто-нибудь есть здесь? - Nein, все мертвы, убиты, повешены; все пошли кто ко дну, кто к черту. Браун последний был. Никого теперь в живых нет, один только цыган Габриель, да и тот, если его подмазать, уберется отсюда; но он и так молчать будет, это ему на руку. Старуха Мег, его тетка, не допустит, чтобы он проговорился. - Какая Мег? - Мег Меррилиз, цыганка, ведьма старая. - А что, она жива еще? - Жива. - И она здесь? - Здесь. Она тут недавно в Дернклю была, когда Ванбест Браун там кончался, и с ней было двое моих ребят да еще какието цыгане несчастные. - Вот еще новая загвоздка, капитан! А как ты думаешь, она не продаст нас? - Ну, она-то поклялась семгой, <Великая и нерушимая клятва кочующих племен.>, что, если мы ничего дурного мальчишке не сделаем, она насчет истории с Кеннеди ни словом не обмолвится. И видишь, хоть я ее тогда сгоряча и ножом полоснул, и руку ей поранил, и долго ее потом в тюрьме держали там у вас, der Deyvil, - старая Мег Меррилиз была тверда как сталь. - Да, это верно, - ответил Глоссин. - А все-таки, если бы ее переправить хотя бы в Зеландию, или в Гамбург, или еще там куда-нибудь, дело было бы лучше. Хаттерайк быстро вскочил и оглядел Глоссина с головы до ног. - Козлиных копыт я у тебя не вижу, и все-таки ты не кто иной как сам дьявол! Но Мег Меррилиз, та подружнее с сатаной живет, чем ты: ни разу ведь еще такой бури не было, как в тот день, когда я ее кровь пролил. Nein, nein, с ней я больше не хочу связываться. Настоящая ведьма, да и самому черту сродни, ну ладно, это ее дело. Donner und Wetter! С ней я больше связываться не стану, пусть делает как хочет. Ну, а насчет остального, так что же, если это на моей торговле не отразится, я тебя скоро от этого молодчика избавлю - дай мне только знать, когда его возьмут. Шепотом, понимая друг друга с полуслова, оба достойных сообщника договорились между собой обо всем и условились, где в случае надобности можно будет найти Хаттерайка. Люгер же его мог спокойно стоять возле берега, так как ни одного королевского судна там в это время не было. Глава 35 Вы из числа тех людей, что не станут служить богу, даже если сам черт им велит. Мы пришли оказать вам услугу, а вы принимаете нас за каких-то буянов. "Отелло" Вернувшись домой, Глоссин среди полученных на его имя писем нашел одно весьма для него важное. Эдинбургский адвокат, мистер Протокол, извещал его, как управляющего делами покойного Годфри Бертрама Элленгауэна и его наследников, о внезапной кончине миссис Маргарет Бертрам из Синглсайда и просил уведомить об этом его клиентов на случай, если они сочтут нужным послать, кого-нибудь от своего лица в Эдинбург, чтобы присутствовать при вскрытии завещания покойной. Глоссин сразу понял, что адвокат ничего не знал о размолвке между ним и его покойным патроном. Он сообразил, что состояние покойной леди должна была унаследовать Люси Бертрам. Однако, зная странности старой леди, можно было легко предвидеть, что девятьсот девяносто девять шансов из тысячи возможных были за то, что все обернется по-другому. Устремив свой изобретательный ум на все обстоятельства этого дела, чтобы решить, какую пользу он сумеет извлечь из них для себя, он увидел, что самое лучшее было бы вернуться к своему старому плану восстановить или, вернее, создать себе то положение в обществе, которое ему нужно, и сейчас больше чем когда-либо. "Мне надо иметь твердую почву под ногами, - думал он. - А нужно это для того, чтобы, в случае если предприятие Дирка Хаттерайка не удастся, общественное мнение все же было на моей стороне". Но надо отдать Глоссину справедливость: при всей его низости ему, может быть, даже хотелось чем-нибудь вознаградить мисс Бертрам за то безграничное зло, которое он причинил ее семейству, тем более что собственных его интересов это ни в какой мере не задевало. И вот он решил, что на следующий день рано утром поедет в Вудберн. Глоссин долго колебался, прежде чем принял это решение. Почему-то ему все же не хотелось встречаться с полковником Мэннерингом; такое чувство испытывают обычно плуты и подлецы, когда им предстоит столкнуться лицом к лицу с человеком честным и благородным. Но он очень полагался на свое savoir faire. <Умение устраивать дела (франц.).>. Ему подолгу приходилось жить в Англии, и в манерах его не было ни деревенской грубости, ни свойственного всем судейским педантизма; он был ловок в обращении и красноречив, и все эти качества сочетались в нем с безграничной наглостью, которую он всячески старался скрыть под личиной простодушия. Вполне уверенный в себе, он явился около десяти часов утра в Вудберн, где изъявил желание видеть мисс Бертрам и был принят. Глоссин не стал называть себя, пока не очутился в дверях столовой. Только тогда слуга, по его просьбе, громко доложил: "Мистер Глоссин желает видеть мисс Бертрам". Люси, вспомнив, какая сцена разыгралась перед самой кончиной отца, побледнела как смерть и едва не упала со стула. Джулия Мэннеринг поспешила к ней на помощь, и тут же увела ее. В комнате остались полковник Мэннеринг, Чарлз Хейзлвуд с рукой на перевязи и хмурый Домини, который, узнав Глоссина, враждебно взглянул на него своими тусклыми глазами. Наш почтенный судья, хотя и смущенный немного тем впечатлением, которое произвел на всех его приезд, все же не потерял самообладания и вежливо спросил, не побеспокоил ли он молодых леди. Полковник Мэннеринг холодно и с достоинством осведомился, чему он обязан чести видеть у себя мистера Глоссина. - Гм., гм.., я взял на себя смелость явиться., к мисс Бертрам, господин полковник, по поводу одного дела. - Мне думается, что мисс Бертрам было бы приятнее, если бы вы нашли возможным изложить это дело ее поверенному, мистеру Мак-Морлану. - Извините меня, господин полковник, - сказал Глоссин, напрасно стараясь казаться развязным, - вы бываете в свете и знаете, что есть дела, при которых гораздо лучше обходиться без посредников. - В таком случае, - ответил Мэннеринг, давая понять, что ему неприятен этот разговор, - если вы, мистер Глоссин, возьмете на себя труд изложить ваше дело в письменном виде, я послежу за тем, чтобы мисс Бертрам уделила ему должное внимание. - Конечно, - пробормотал Глоссин, - но есть дела, где нужны бывают переговоры viva voce. <Устные (итал.).>. Гм! Я вижу.., я понимаю, что вы, господин полковник, составили обо мне превратное мнение, а если так, то и само посещение мое может показаться вам навязчивым; но я полагаюсь на то, что здравый смысл подскажет вам, следует ли отпускать меня, так и не узнав цели моего посещения и той большой важности, которое оно имеет для молодой девушки, находящейся сейчас под вашим покровительством. - Нет, разумеется, я не собираюсь этого делать, - ответил полковник. - Я сейчас же поговорю с мисс Бертрам и сообщу вам ее ответ, если у вас есть время немного подождать. - С этими словами полковник вышел из комнаты. Глоссин продолжал стоять посреди гостиной. Полковник Мэннеринг даже не пригласил его сесть, да и сам разговаривал с ним тоже стоя. Но едва только он вышел, Глоссин схватил стул и поспешил на него усесться; лицо его выражало при этом и наглость и замешательство. Молчание всех присутствующих показалось ему тягостным и неприятным, и он решился прервать его: - Прекрасная сегодня погода, мистер Сэмсон. Домини что-то пробурчал в ответ так, что нельзя было понять, то ли он соглашается с ним, то ли выражает свое негодование. - Вы что-то никогда не заедете к старым знакомым в Элленгауэн, мистер Сэмсон. Ведь почти все прежние арендаторы там остались. Я слишком уважал покойного лэрда, чтобы теперь тревожить старожилов, даже если надо будет что-нибудь перестраивать. К тому же это не в моей натуре, я таких вещей не люблю: ведь и священное писание особо осуждает тех, кто притесняет бедняков и притязает на чужие земли. - И тех, кто оставляет сирот без крова, - добавил Домини. - Анафема! Мараната! - С этими словами он встал, взял под мышку фолиант, который только что читал, и своим гренадерским шагом вышел из комнаты. Глоссина это не смутило, во всяком случае он сумел принять равнодушный вид и повернулся к молодому Хейзлвуду, который сидел, не отрывая глаз от газеты. - Ну, что нового, сэр? Хейзлвуд поднял глаза, взглянул на него и, ни слова не говоря, протянул ему газету, как будто передавал ее первому встречному где-то в кофейне. Потом он встал, чтобы уйти. - Извините, мистер Хейзлвуд, но мне хочется поздравить вас с тем, что вы так счастливо отделались от последствий этой ужасной встречи. Хейзлвуд ответил на это только едва заметным и очень сдержанным кивком головы. Тем не менее наш почтенный судья воспользовался этим и продолжал: - Могу вас уверить, мистер Хейзлвуд, что вряд ли кто принял во всей этой истории такое участие, как я, и не только ради благополучия нашей страны, но также из особого уважения к вашей семье, которую это так близко задело. А ведь ее это действительно близко касается, мистер Фезерхед уже стар становится, а теперь вот у него второй удар был, и говорят, что он оставит свое кресло и уйдет на покой; вам стоило бы серьезно об этом подумать. Говорю вам это все как друг, мистер Хейзлвуд, и как человек, который разбирается в делах, и если бы мы с вами вместе... - Извините меня, сэр, но у меня нет никаких целей, для достижения которых мне понадобилась бы ваша помощь. - Ну что же, может быть вы и правы, времени впереди еще достаточно, и это, пожалуй, даже хорошо, что вы так молоды и вместе с тем так осторожны. Ну, а вот что касается вашего ранения, то, по-моему, я уже напал на верный след, и я не я буду, если виновник не ответит у меня за все по закону... - Еще раз прошу вас извинить меня, сэр, но, по-моему, вы немного перестарались. У меня есть все основания думать, что ранили меня случайно и что выстрел не был преднамеренным. Вот если бы вы обнаружили в ком-нибудь неблагодарность и заранее обдуманное предательство, поверьте, что я бы осудил и то и другое заодно с вами, - ответил Хейзлвуд. "Опять осечка, - подумал Глоссин. - Надо с другой стороны зайти". - Вы правы, сэр, это хорошо сказано! Человека неблагодарного жалеть нечего, все равно что вальдшнепа на охоте. А вот насчет охоты нам действительно поговорить надо. (Так переводить разговор с одного предмета на другой Глоссин выучился у своего патрона.) Я часто вас встречаю с ружьем, и теперь вы, наверно, опять уже скоро сможете ходить на охоту. Только вы за свои границы почему-то никогда не переступаете. Сделайте мне одолжение, приезжайте без всяких церемоний поохотиться на элленгауэнских землях, дичи-то там, пожалуй, побольше будет, хоть, что говорить, и у вас ее немало. На это предложение Хейзлвуд ответил одним лишь холодным и сдержанным поклоном. Глоссин был вынужден замолчать и почувствовал некоторое облегчение, когда вернулся полковник Мэннеринг. - Я, кажется, задержал вас, сэр, - сказал полковник, обращаясь к Глоссину. - Я хотел уговорить мисс Бертрам отказаться от своей неприязни и все же выслушать вас ввиду важности обстоятельств, которые вы имеете сообщить ей. Но я убедился, что после недавних событий, которым не так легко изгладиться из памяти, личная встреча с мистером Глоссином для нее невозможна, и с моей стороны было бы жестокостью на этом настаивать; поэтому мисс Бертрам и поручила мне выслушать ваши притязания или предложения - словом, все, что вы хотели сообщить ей. - Гм! Гм! Очень жаль, сэр, очень жаль, господин полковник, что у мисс Бертрам могло появиться такое предубеждение против меня, даже одна только мысль, что я... - Сэр, - сказал непоколебимый Мэннеринг, - там, где никого не обвиняют, нет надобности и в оправданиях. Есть ли у вас возражения против того, чтобы сообщить мне, как временному опекуну мисс Бертрам, те обстоятельства, которые, судя по вашим словам, ее близко касаются? - Нет, что вы, господин полковник! Вряд ли она могла бы избрать для этой цели человека более достойного и вряд ли мне хотелось бы с кем-нибудь, кроме вас, поговорить обо всем с полной откровенностью. - Не угодно ли вам перейти прямо к делу? - Право ж, не так легко все рассказать сразу... Но мистеру Хейзлвуду вовсе незачем уходить отсюда, я ведь желаю только добра мисс Бертрам и хочу, чтобы весь свет об этом узнал. - Мой друг мистер Чарлз Хейзлвуд вряд ли захочет слушать то, что никак его не касается, и теперь, когда он нас оставил одних, я попрошу вас покороче изложить мне суть вашего дела. Я солдат и не терплю околичностей и обиняков. - С этими словами он выпрямился, сел и стал ждать, что ему скажет Глоссин. - Сделайте милость, взгляните на это письмо, - сказал Глоссин и передал полковнику послание мистера Протокола, решив, что этим путем он скорее сможет перейти к сути дела. Мэннеринг прочел письмо и тут же вернул его, записав себе в памятную книжку фамилию адвоката. - Об этом нам говорить нечего. Я позабочусь об интересах мисс Бертрам. - Но.., но знаете, господин полковник, есть еще одно обстоятельство, о котором только я один вам могу рассказать. Эта леди, миссис Маргарет Бертрам, как мне доподлинно известно, сделала завещание в пользу мисс Люси Бертрам в то время, когда она гостила в Элленгауэне у моего покойного друга, мистера Бертрама. Домини - так мой покойный друг всегда называл мистера Сэмсона - и я, мы вдвоем были тогда свидетелями. И старуха имела право так поступить, потому что она тогда уже унаследовала Синглсайд, хоть поместье и было передано в пожизненное пользование старшей сестре. Такова уж была прихоть старика Синглсайда. Чудак стравил на этом деле своих двух дочерей, как двух кошек. Ха-ха-ха! - Пусть это и так, - сказал Мэннеринг, даже не улыбнувшись, - но давайте вернемся к делу. Вы говорите, что эта леди имела право завещать свои владения мисс Бертрам и что она их ей действительно завещала? - Это доподлинно так, господин полковник, - ответил Глоссин. - Должен сказать, что я разбираюсь в законах: я их много лет изучал, и; хотя я теперь от этого отошел и решил пожить в свое удовольствие, я никак не могу пренебрегать знанием, которое для меня дороже всех земель и всех замков, - знанием законов. Ведь еще в старой песенке говорится: ...Совсем не вредно Вернуть добро, пропавшее бесследно. Ничего, не все еще потеряно. Законы нам еще пригодятся, чтобы друзьям помочь. Глоссин продолжал говорить в таком же духе, считая, что произвел благоприятное впечатление на Мэннеринга, и действительно, полковнику стало казаться, что все это весьма важно для мисс Бертрам; поэтому он преодолел искушение вышвырнуть Глоссина через дверь или через окно. Усилием воли он обуздал свое негодование и решил все выслушать хоть и холодно, но терпеливо. Поэтому он дал Глоссину возможность закончить свои хвастливые излияния и тогда только спросил, не знает ли он, где в настоящее время находится завещание. - Знаю.., то есть, по-моему.., словом, я рассчитываю найти его... В таких случаях душеприказчики ставят обычно некоторые условия... - За этим дело не станет, - сказал полковник, доставая бумажник. - Нет, сэр, вы меня не так поняли. Я сказал, что кое-кто мог бы предъявить такие требования, то есть оплату своих расходов, беспокойства и прочего, но я, со своей стороны, хотел бы только, чтобы мисс Бертрам и ее друзья уверились, что в ее деле я руководствуюсь благородными намерениями. Вот это завещание, господин полковник! Я почел бы за счастье лично передать его в руки мисс Бертрам и поздравить ее с приобретением всех благ, которые оно сулит ей. Но коль скоро она так предубеждена против меня, то мне остается только передать мои пожелания через вас, господин Мэннеринг, и заявить, что, если понадобится, я смогу засвидетельствовать это завещание сам. Имею честь откланяться, сэр. Эта заключительная речь была так искусно составлена и в ней так убедительно звучал голос несправедливо оскорбленной невинности, что она в немалой степени поколебала дурное мнение, которое у Мэннеринга сложилось о Глоссине. Полковник даже проводил гостя немного вниз по лестнице и, прощаясь, разговаривал с ним хоть и сухо, но все же учтивее, чем вначале. Глоссин уехал, с одной стороны - довольный тем впечатлением, которое он произвел, а с другой - несколько уязвленный холодной осторожностью и гордым недоброжелательством, с которыми его приняли в Вудберне. "Полковник Мэннеринг мог бы быть со мной и повежливее, - подумал он. - Не каждый ведь способен беспокоиться о том, чтобы молодая и бедная девушка получила четыреста фунтов годового дохода. Один Синглсайд дает не меньше четырехсот фунтов, а ведь есть еще Рейладжеганбег, Гиллифиджет, Лаверлес, Лайелон и Спинстерс-Ноу - все это даст тоже добрых четыреста фунтов в год. Другой на моем месте постарался бы, может быть, все это себе забрать, хотя, по правде говоря, это вряд ли бы ему удалось". Не успел Глоссин сесть на лошадь и уехать, как полковник послал слугу за Мак-Морланом. Мэннеринг передал ему завещание и спросил, не окажется ли оно полезным для Люси Бертрам. Мак-Морлан пробежал текст завещания; глаза его заблестели от радости, он прищелкнул пальцами и наконец воскликнул: - Да, разумеется! Будто прямо по заказу для нее сделано, один Глоссин мог так устроить.., если только у него какойнибудь задней мысли при этом не было. Только знаете что (улыбка сошла с его лица), эта старая карга, вы уж простите меня, что я ее так называю, могла ведь потом десять раз изменить свое решение. - Ах, вот оно что! Ну, а как же мы тогда об этом узнаем? - Надо, чтобы при вскрытии бумаг покойной обязательно присутствовал кто-нибудь от мисс Бертрам. - А вы не могли бы туда поехать? - спросил полковник. - Боюсь, что нет, - ответил Мак-Морлан, - мне надо будет присутствовать здесь на суде. - В таком случае я еду туда сам, - сказал полковник. - Завтра я выезжаю. Я возьму с собой Сэмсона: он был свидетелем, когда составляли это завещание. Но ведь нужен будет и адвокат? - Бывший шериф нашего графства пользуется репутацией хорошего адвоката; я дам вам к нему письмо. - Чем вы мне нравитесь, мистер Мак-Морлан, - сказал полковник, - так это тем, что вы всегда умеете схватить быка за рога. Пишите же письмо. А мисс Люси мы скажем, что она может получить наследство? - Конечно, скажем, вам ведь нужно будет взять от нее доверенность. Сейчас я ее составлю. И, ручаюсь вам, мисс Бертрам окажется благоразумной и отнесется к этому совершенно "покойно. Мак-Морлан оказался прав. Узнав эту неожиданную новость, Люси ничем не выдала ни своего волнения, ни своих надежд, если вообще они у нее были. Она, правда, в тот же вечер спросила Мак-Морлана, как бы ненароком, сколько приблизительно годового дохода дает имение Хейзлвуда. Но только позволительно ли делать из этого вывод, что ей непременно хотелось узнать, сможет ли она, наследница четырехсот фунтов стерлингов годового дохода, составить подходящую партию для молодого лэрда? Глава 36 Налей мне кружку хереса, пусть глаза мои нальются кровью... Мне надо говорить со всем жаром страсти, и я последую примеру тех, кто играет роль царя Камбиза. "Генрих IV", ч.I Не теряя времени, Мэннеринг отправился вместе с Сэмсоном в Эдинбург. Ехали они в карете полковника. Зная рассеянность своего друга, Мэннеринг решил не отпускать его от себя ни на шаг и тем более не позволять ему садиться на лошадь: какому-нибудь озорнику конюху ничего не стоило усадить его лицом к хвосту. С помощью слуги, сопровождавшего их верхом, ему удалось довезти Сэмсона до гостиницы в Эдинбурге, скорее, правда, напоминавшей постоялый двор, - таких гостиниц, как в наше время, тогда еще не было, - причем дорога прошла благополучно и без приключений, если не считать того, что Домини дважды пропадал. Один раз его отыскал знавший его повадки Барнс; наш латинист оказался у сельского учителя в Моффете, с которым они обсуждали спорный вопрос о долготе и краткости одного слога в седьмой: оде второй книги Горация, после чего незаметно перешли к спору о точном значении слова Malobathro в той же оде. Потом он вдруг устремился на поле Раллионгрин, которое было дорого его пресвитерианскому сердцу. Выйдя на минуту из кареты, он увидел памятник павшим, находившийся на расстоянии целой мили от дороги, - и был обнаружен Барнсом в тот момент, когда уже приближался к Пентлендским горам. Оба раза он совершенно забывал о существовании своего друга, покровителя и спутника, как будто тот находился по меньшей мере где-нибудь в Индии. Когда ему напомнили о том, что полковник Мэннеринг его ждет, он только воскликнул: "Удивительно! Я совсем позабыл", - и зашагал обратно к карете. Хорошо зная, что господин его не выносит ни неаккуратности, ни медлительности, Барнс и в том и в другом случае поражался терпению Мэннеринга, но Домини пользовался особым расположением полковника, и никогда никаких столкновений с его новым патроном у него не было. Казалось, оба они просто созданы один для другого. Нужна ли была Мэннерингу какая-нибудь книга - Домини тут же приносил ее, надо ли было подытожить или проверить счета - Домини всегда был готов к услугам. Если, наконец, полковнику хотелось вспомнить какую-нибудь цитату из классиков, он мог быть уверен, что найдет ее в памяти Домини, как в словаре. И тем не менее это ходячее изваяние не способно было ни возгордиться, видя, что без него не могут обойтись, ни обидеться, когда о нем забывали. В глазах гордого, осторожного и необщительного человека, каким был Мэннеринг, этот живой каталог, или, скорее, одушевленный механизм, обладал всеми качествами удобного автомата, да к тому же еще и ученого. Итак, приехав в Эдинбург, они остановились в "Гостинице Георга" близ Бристопорта; хозяином ее в то время был старик Кокберн (мне хочется быть точным). Полковник попросил слугу проводить его к адвокату Плейделу, к которому у него было письмо от Мак-Морлапа. Он велел Барнсу приглядывать за Домини, а сам отправился со своим провожатым в путь. Близился конец американской войны. Стремление к простору, воздуху и комфорту в то время не очень-то еще себя проявило в столице Шотландии. В южной части города делались попытки строить настоящие дома, как их многозначительно называли, а Новый город в северной части Эдинбурга, столь разросшийся впоследствии, тогда еще только начинал строиться. Большая часть лиц высокопоставленных, и в частности законоведы, все еще продолжали жить в тесных домиках старого города. Да зачастую и сам образ жизни этих ветеранов закона не допускал никаких новшеств. Среди известных адвокатов того времени были даже один или два, которые встречались со своими клиентами в кабачках, как это было в обычае еще пятьдесят лет назад. И хотя молодое поколение уже перестало придерживаться этой традиции, привычка разрешать серьезные вопросы за веселой пирушкой сохранилась еще у пожилых адвокатов; они продолжали идти по старой дороге - то ли в сипу того, что она была старой, то ли просто потому, что они к ней привыкли. Среди этих поклонников прошлого, которые с удивительным упорством придерживались старинных обычаев, был и Паулус Плейдел, эсквайр, отличный, впрочем, знаток своего дела, человек очень начитанный и достойный. Покружив по темным переулкам, провожатый вывел Мэннеринга на Главную улицу, где галдели торговки устрицами, а лотошники с пирожками звонили в свои колокольчики, потому что, как Мэннерингу объяснил его спутник, "на Тройской башне только что пробило восемь". Мэннеринг совсем отвык от многолюдных столичных улиц, с их шумом и криками, бойкой торговлей, с их разгулом и кутежами, с непрерывно снующей толпой, где каждый человек, взятый в отдельности, как будто назойлив и даже груб, но вся картина в целом, особенно при вечернем освещении, поражает своим удивительным многообразием. Дома были такие высокие, что огоньки, мерцавшие в окнах верхних этажей, казались звездами в небе. Этот coup d'oeil, <Вид (франц.).> который в какой-то мере остался и сейчас, был тогда еще величественнее благодаря тому, что сплошные ряды зданий тянулись с той и с другой стороны, прерываясь только у Северного моста, где тогда была великолепная площадь, занимавшая все пространство от начала Локенбут и до самой середины Кэнонгейт; длина и ширина этой площади соответствовали необычайной высоте расположенных вокруг домов. Но Мэннерингу некогда было всем этим любоваться; проводник быстро протащил его за собой сквозь толпу, и они неожиданно очутились на мощеной улочке, очень круто поднимавшейся вверх. Повернув направо, они стали взбираться по лестнице, на которой одним из своих пяти чувств Мэннеринг уловил что-то не очень приятное. Когда, ступая с осторожностью, они поднялись уже довольно высоко, послышался вдруг сильный стук в дверь еще двумя этажами выше. Дверь отворилась, и оттуда до слуха полковника донеслись пронзительный и нудный собачий лай, женский крик, душераздирающее мяуканье кошки и хриплый мужской голос, который кому. - то приказывал: - Куш, тебе говорят, куш сейчас же! - Господи ты боже мой, - произнес женский голос, - если только теперь с котом что случится, мистер Плейдел мне этого в жизни не простит. - Не бойся, милая, ничего с твоим котом не будет. Так дома, что ли, Плейдел или нет? - Нет, мистер Плейдел никогда в субботу вечером дома не сидит. - А в воскресенье утром его, верно, тоже не застать? - спросил клиент. - Что же мне теперь прикажешь делать? К этому времени Мэннеринг уже поднялся наверх и увидел там рослого, дюжего фермера. Одет он был в кафтан цвета перца с солью, который украшали тяжелые металлические пуговицы; на голове у него была клеенчатая шляпа, на ногах - высокие сапоги; под мышкой был зажат длинный хлыст. Фермер разговаривал с растрепанной девицей, которая в одной руке держала ключ от двери, а в другой - ведро с разведенной известью; по этому ведру в Эдинбурге можно было узнать, что сегодня суббота. - Послушай, любезная, что, мистер Плейдел уехал куда-нибудь? - спросил Мэннеринг. - Да тут он, только дома его нет; в субботу вечером его никогда дома не бывает. - Да, но знаешь, я ведь приехал издалека и дело у меня к нему срочное. А ты не скажешь, где его найти? - спросил Мэннеринг. - Их милость сейчас, видно, где-нибудь в кабачке Клерихью, - сказал провожатый. - Девка могла вам и сама это сказать, да, верно, решила, что вам с ним дома говорить надо. - Ладно, тогда пойдемте в этот кабачок. Я думаю, если мистер Плейдел узнает, что я по важному делу приехал, он меня примет? - Вот уж этого не скажу вам, сэр, - ответила девушка. - Он не любит, чтобы к нему но субботам с делами ходили. Но приезжего он, может, и уважит. - Тогда я тоже пойду в кабачок, - заявил наш старый приятель, Динмонт, - я ведь тоже приезжий, и у меня до него тоже серьезное дело. - Ну да, - ответила служанка, - коли он джентльмена в этот день примет, так примет и простого человека. Только ради бога, не говорите, что это я вас туда послала! - Право же, милашка, хоть человек я и простой, даром я его не заставлю на меня время тратить, - не без гордости заявил наш добрый фермер и уверенно зашагал вниз по лестнице. Полковник Мэннеринг и его провожатый последовали за ним. Мэннеринг не мог надивиться, с какой решимостью его новый знакомый протискивался сквозь толпу, расталкивая тяжелыми, напористыми движениями всех прохожих, и трезвых и пьяных. - Видать, это тот баран из Тевиотдейла, - сказал провожатый, - так напролом и прет. Только далеко ему все же не уйти, зададут ему здесь хорошую встрепку. Но его мрачное предсказание все же не исполнилось, - прохожие, отлетавшие в сторону под мощным нажимом Динмонта, глядели на его рослую, сильную фигуру и, по-видимому, решали, что с такими крепкими мускулами лучше дела не иметь; таким образом, он спокойно продолжал свой путь. Мэннеринг следовал за ним по проложенной дороге, пока фермер наконец не остановился и, взглянув на провожатого, не спросил: - Верно, это то самое место? - Да, да, - ответил Доналд, - точно, это оно. Динмонт уверенно спустился вниз, завернул в какой-то темный проход, потом поднялся по темной же лестнице и вошел в открытую дверь. В то время как он пронзительно свистел, вызывая слугу, как будто это была собака, Мэннеринг осмотрелся вокруг, удивляясь тому, как Плейдел, человек мало того что образованный, но даже светский, мог избрать себе подобное место для отдыха. Двери совершенно покосились, да и весь дом обветшал и наполовину развалился. Из коридора, где они ждали, в переулок выходило окно, через которое в дневные часы сюда проникал лишь скудный свет, но зато во всякое время дня и ночи, и особенно ближе к вечеру, доносилась смесь отвратительных запахов. По другую сторону коридора было еще одно окно, выходившее на кухню; других окон в кухне не было, свежий воздух туда совершенно не поступал, и в дневное время она освещалась только пробивавшимися из коридора узенькими полосками тусклого света. Теперь вся кухня была озарена ярким огнем печей. Это был настоящий пандемониум, где полуобнаженные мужчины и женщины суетились возле плиты; они что-то пекли, варили, приготовляли устрицы и поджаривали на рашпере посыпанные перцем куски говядины. Хозяйка этого заведения в стоптанных туфлях, с выбившимися из-под круглой шапочки волосами, которые развевались во все стороны, как у Мегеры, бегала, суетилась, бранилась, получала от кого-то приказания и кому-то приказывала сама и была главной колдуньей в этом царстве огня и мрака. Громкие взрывы смеха, беспрестанно доносившиеся из разных концов дома, доказывали, что труды хозяйки не пропадают даром, а всячески поощряются ее щедрыми посетителями. Мэннеринг и Динмонт попросили одного из слуг проводить их в комнату, где находился законовед, веселившийся на традиционной субботней пирушке. Зрелище, которое предстало их глазам, и особенно состояние и вид самого адвоката, главного действующего лица во всем спектакле, привели его будущих клиентов в немалое замешательство. Мистер Плейдел был человеком необычайно подвижным, с профессиональной строгостью во взгляде и, пожалуй, даже с какой-то профессиональной церемонностью в обращении. Но все это вместе взятое, равно как и свой треххвостый парик и черный кафтан, он легко скидывал с себя в субботу вечером, стоило ему только очутиться среди своих шумных собутыльников и настроиться, как он говорил, на веселый лад. В этот день пиршество началось с четырех часов, и в конце концов, под предводительством одного из почтеннейших гуляк, которому за свою жизнь приходилось делить игры и забавы целых трех поколений, собравшаяся там веселая компания принялась за старую и давно уже забытую игру хайджинкс. В игру эту можно было играть по-разному. Чаще всего участники ее бросали кости, и те, кому выпадал жребий, должны были в течение определенного времени разыгрывать какую-нибудь роль или повторять в определенном порядке известное число непристойных стихов. Если же они нечаянно сбивались со своей роли или память им вдруг изменяла, они подвергались штрафу - должны были выпить лишний бокал вина или заплатить небольшой выкуп. Этой-то игрой и была занята вся веселая компания в ту минуту, когда Мэннеринг вошел в комнату, у. Советник Плейдел, внешность которого мы уже описали, изображал монарха, восседая, как на троне, в кресле, водруженном на стол.