Меррилиз. Хейзлвуд видел ее необыкновенную фигуру впервые. В изумлении он натянул поводья и остановил лошадь. - А я вот говорю, - продолжала она, - что тот, кому дороги Элленгауэны, и глаз сегодня сомкнуть не должен; трое тебя сегодня искали и найти не могли, а ты, оказывается, домой спать отправляешься. Ужели ты думаешь, что, коль с братом что стрясется, сестре покойнее будет? Ну, уж нет, этому не бывать! - Я не могу понять, о чем ты, тетка, говоришь; если это о мисс.., я хочу сказать - о ком-то из прежних Элленгауэнов, то скажи мне, что я должен сделать. - Как это из прежних Элленгауэнов? - резко переспросила старуха. - Откуда это взялись прежние Элленгауэны? Разве были какие-нибудь Элленгауэны, кроме тех, что зовутся славным именем Бертрамов? - Но что же это все значит, милая моя? - Никакая я не милая, вся округа знает, что я злая, и все могут только пожалеть об этом вместе со мной. Но зато я такое могу сотворить, что ни одной доброй на ум не придет, такое, что у тех, кто привык всю жизнь в горницах сидеть, да люльки качать, да за детишками ходить, вся кровь похолодеет. Слушай же, что я говорю! Твой отец приказал перевести караул из таможни, что в Портанферри, в замок Хейзлвуд; он решил, что контрабандисты собираются сегодня ночью напасть на замок. Никому это и в голову не придет. Он человек благородный, обходительный, ну да все одно.., какой бы он ни был, никто против него не пойдет, вот и весь сказ. Отошли-ка ты солдат назад на старое место, только сделай это осторожно и шуму не подымай, и вот увидишь: ночью им сегодня там работы хватит. Дай только луне взойти - и ружья запалят и шпаги засверкают. - Боже милосердный, что же это такое? И слова твои и твой вид говорят за то, что ты рехнулась, но во всем этом есть какая-то странная связь. - Ничуть я не рехнулась! - воскликнула цыганка. - Меня ведь и в тюрьму сажали, говорили, что я не в своем уме, били за это же и потом в изгнание отправили, да только ничуть я не рехнулась. Скажи-ка, Чарлз Хейзлвуд из Хейзлвуда, осталось у тебя зло к тому, кто тебя ранил? - Нет, боже сохрани; плечо у меня зажило, и я с самого начала говорил, что выстрел этот был чистой случайностью. Я хотел бы сам ему об этом сказать. - Тогда делай все, как я тебе скажу, - сказала Мег Меррилиз, - и ему от тебя больше добра будет, чем он тебе зла причинил. Ведь если он лиходеям в руки попадет, так те живо его прикончат или совсем отсюда увезут. Но есть господь над нами! Сделай же, как я тебе говорю: отправь солдат сегодня же в Портанферри. Замку Хейзлвуд никакой беды не грозит. И быстро, как всегда, Мег исчезла. Весь облик этой женщины и смесь одержимости и воодушевления в ее словах и жестах неминуемо производили сильнейшее впечатление на всех, с кем она говорила. Речь ее, как бы дико она ни звучала, была слишком проста и понятна, чтобы думать, что старуха сошла с ума, и вместе с тем своей порывистостью и странностью была не похожа на речь обыкновенного человека. Казалось, что она действовала под влиянием силы воображения, которое было до крайности возбуждено, но отнюдь не расстроено. Просто удивительно, как эта разница всегда бывает ощутима для слушателя. Этим и объясняется, почему ее странные и таинственные вещания всегда выслушивались и выполнялись беспрекословно. Во всяком случае, ее неожиданное появление и властный голос произвели на молодого Хейзлвуда самое сильное впечатление. Он поспешно поскакал домой. Тем временем уже стемнело, и, подъехав к тому, он увидел нечто подтверждавшее слова старой сивиллы. Под навесом стояло тридцать драгунских лошадей, связанных одна с другой поводьями. Человека четыре солдат стояли на часах, а остальные в своих тяжелых сапогах расхаживала возле дома взад и вперед; все они были вооружены саблями. Хейзлвуд спросил у унтер-офицера, откуда он прибыл. - Из Портанферри. - А там осталась еще стража? - Нет, все были отозваны оттуда приказом сэра Роберта Хейзлвуда для защиты замка от контрабандистов. Чарлз Хейзлвуд незамедлительно отправился к отцу и, поздоровавшись с ним, спросил, зачем ему понадобилось посылать за военным караулом. Сэр Роберт в ответ уверил сына, что "сообщения, донесения и сведения", которые он получил, заставляют его с полным основанием "думать, считать и полагать, что сегодня ночью контрабандисты, цыгане и разные другие бандиты предпримут и совершат нападение на замок Хейзлвуд". - А скажите, отец, - спросил Чарлз, - почему же эти люди собираются обрушить весь свой гнев именно на наш дом, а не на какой другой? - При всем моем уважении к твоим знаниям и к твоей проницательности я все же думаю, считаю, полагаю, - отвечал сэр Роберт, - что в таких случаях и положениях месть подобного рода проходимцев направляется, устремляется на людей самых выдающихся, именитых, знатных, благородных, которые мешали, препятствовали, противодействовали их бесстыдным, беззаконным и преступным деяниям и поступкам. Молодой Хейзлвуд, знавший слабую струнку своего отца, ответил, что хоть он и расценивал положение вовсе не с этой точки зрения, он представить себе не может, чтобы вдруг кто-нибудь задумал напасть на замок, где столько слуг и откуда так легко дать сигнал соседям и получить от них сильное подкрепление. Он добавил, что опасается, не пострадает ли доброе имя Хейзлвудов. Ведь, отзывая из таможни солдат, чтобы защитить свой дом, они тем самым показывают, что недостаточно сильны и не могут сами отразить разбойников. Он даже дал отцу понять, что стоит только врагам Хейзлвуда проведать об этих излишних мерах предосторожности, как ему прохода не будет от их насмешек. Последнее замечание немало смутило сэра Роберта Хейзлвуда. Как почти все тугодумы, он больше всего боялся показаться смешным. Он постарался напустить на себя важный вид, плохо скрывавший, однако, его замешательство; видно было, что он хочет показать свое презрение к молве, которая в действительности его очень страшила. - Право, мне думается, - сказал он, - что покушение, жертвой которого сделался ты, как наследник и как представитель фамилии Хейзлвудов, было не чем иным, как покушением на мой дом... Так вот, я считаю, что одно это уже может явиться в глазах большинства достойных уважения людей достаточным оправданием тех мер предосторожности, которые я принял, чтобы ничто подобное не могло повториться. - Знаете, сэр, - сказал Чарлз, - я еще раз вам повторяю: выстрел произошел совершенно случайно, я в этом убежден. - Никакой случайности тут не было, - гневно возразил старик, - ты просто хочешь казаться умнее старших. - Да, но в том, что так близко касается меня самого... - Тебя это совсем не так уж близко касается, то есть вовсе не касается тебя, молокососа, который любит во всем перечить отцу, но это касается всей страны, да, всего графства, и всего народа, и шотландского королевства, поелику здесь затронуты, и задеты, и оскорблены интересы всего рода Хейзлвудов, и все это из-за тебя, да. Преступник сейчас находится под надежной охраной, и мистер Глоссин думает... - Глоссин? - Да, тот джентльмен, который купил имение Элленгауэн; ты его, должно быть, знаешь? - Да, знаю, - ответил Чарлз, - но я никак не ожидал, сэр, что вы будете опираться на такой сомнительный авторитет. Все на свете знают, что это низкий, бесчестный мошенник; да боюсь, что и еще того хуже. А сами-то вы разве когда-нибудь раньше называли его джентльменом? - Конечно, Чарлз, я и не называю его джентльменом в самом прямом и настоящем смысле слова, но я употребляю это слово, желая сказать, что он сумел возвыситься и достичь.., словом, просто чтобы подчеркнуть, что это богатый, порядочный и даже почтенный человек. - Позвольте теперь спросить вас, по чьему же приказанию был отозван караул из Портанферри? - Я думаю, что мистер Глоссин не только не осмелился бы отдавать приказания, но даже и высказывать свое мнение, не будучи спрошен, в таком деле, которое так близко касается и замка Хейзлвуд и замковых Хейзлвудов, разумея под первым дом, в котором живет моя семья, а под вторыми - в целом, иносказательно и метафорически - саму семью, в деле, которое, я говорю, так близко касается и самого замка Хейзлвуд и всех Хейзлвудов, живущих в замке. - Но все же, сэр, насколько я могу судить, Глоссин одобрил эту меру? - Сын мой, - ответил баронет, - как только известие о предполагаемом нападении достигло моего слуха, я счел нужным, уместным и своевременным посоветоваться с ним, как с ближайшим представителем судебной власти, и хотя, уважая и почитая меня и учитывая разницу нашего положения, он отказался сам подписать вместе со мной этот приказ, он тем не менее целиком и полностью его одобрил. В это мгновение послышался громкий топот лошадиных копыт, все ближе и ближе. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошел мистер Мак-Морлан. - Я очень прошу вас извинить меня, сэр Роберт, я вам помешал, но... - Милости просим, мистер Мак-Морлан, - сказал сэр Роберт, весь расцветая в приветливой улыбке, - вы никогда никому не можете помешать, потому что ваше положение помощника шерифа обязывает вас следить за порядком в графстве (а сейчас вы, должно быть, особенно озабочены безопасностью замка Хейзлвуд), и у вас есть безусловное, и всеми признанное, и неотъемлемое право явиться без приглашения в дом к самому высокопоставленному джентльмену в Шотландии - по той простой причине, что этого требует ваш служебный долг. - Действительно, это мой служебный долг заставил меня помешать вашей беседе, - сказал Мак-Морлан, который с нетерпением ждал, когда он наконец получит возможность вымолвить слово. - Вы никому не помешали, - еще раз повторил баронет, приветливым жестом приглашая его садиться. - Позвольте мне сказать вам, сэр Роберт, - обратился к нему помощник шерифа, - что я приехал не с тем, чтобы здесь оставаться, но чтобы отправить этих солдат в Портанферри, и заявляю вам, что всю ответственность за ваш замок я беру на себя. - Как, увести караул из замка Хейзлвуд, - воскликнул неприятно удивленный баронет, - и вы будете за это отвечать! А разрешите спросить вас, кто вы такой, сэр, чтобы я мог принять ваше поручительство, официальное или неофициальное, в качестве залога, обеспечения, гарантии безопасности замка Хейзлвуд? Я думаю, сэр, и полагаю, и считаю, сэр, что, если ктонибудь заденет, или попортит, или повредит хотя бы один из этих фамильных портретов, вам очень трудно будет возместить мне его потерю с помощью поручительства, которое вы так любезно мне предлагаете. - Я буду крайне огорчен, если это случится, сэр Роберт, - ответил прямодушный Мак-Морлан, - но только у меня не будет повода сожалеть о том, что поступок мой послужил причиной столь невознаградимой утраты; могу вас уверить, что никакого покушения на замок Хейзлвуд не готовится и, по имеющимся у меня сведениям, слух об этом был пущен специально для того, чтобы караул был удален из Портанферри. Будучи в этом твердо уверен, я должен своей властью шерифа и начальника местной полиции вернуть туда всех солдат, или, во всяком случае, большую их часть. Мне очень жаль, что, из-за того что случайно меня здесь не было в это время, произошла задержка и теперь мы прибудем в Портанферри только ночью. Так как Мак-Морлан занимал в суде положение более высокое, чем баронет, и решение его было непоколебимо, Роберту Хейзлвуду оставалось только сказать: - Превосходно, сэр, превосходно. Вот именно, сэр, заберите их всех, сэр. Я не собираюсь здесь никого оставлять. Мы сами себя защитить сумеем. Но помните только, сэр, что сейчас, сэр, вы действуете на свой страх и риск, сэр, и на свою погибель, сэр; вы ответственны, сэр, за все, что стрясется или случится с замком Хейзлвуд, сэр, или с его обитателями, и с мебелью, и с картинами, сэр. - Я поступаю так, как мне подсказывает мой разум и те сведения, которыми я располагаю, сэр Роберт, - сказал МакМорлан. - Прошу это помнить и потому извинить меня. Имейте в виду, что время уже позднее, и разговаривать далее нам не придется. Но сэр Роберт не стал слушать его извинений и тут же с большой торжественностью вооружил и расставил своих слуг. Чарлз Хейзлвуд очень хотел сопутствовать собиравшимся в Портанферри солдатам, которые тем временем сели уже на коней и построились под командой Мак-Морлана. Но он знал, что уехать в такую минуту, когда отец его считал, что и сам он и замок Хейзлвуд находятся под угрозой нападения, значило бы обидеть и огорчить старика. Поэтому молодой Хейзлвуд только глядел на все эти сборы из окна, подавив в себе негодование и сожаление, пока наконец Мак-Морлан не скомандовал: "Справа по два, равняйся на головного, рысью марш!" Тогда весь отряд двинулся вперед ровным и быстрым шагом. Вскоре всадники скрылись за деревьями, и слышен был только стук лошадиных копыт, который потом замер вдалеке. Глава 48 Пустили в ход мы ножи и ломы, А кто и молотом грохотал, И так вот сбили засов железный Тюрьмы, где О'Кинмонт дни коротал. "Старинная баллада" Возвратимся в Портанферри к Бертраму и к его верному другу, ни в чем не повинным обитателям здания, воздвигнутого для преступного люда. Наш фермер спал там сном праведника. Но Бертрам проснулся после первого глубокого сна задолго до полуночи и больше уже не мог забыться. Душа его была охвачена каким-то смутным беспокойством, тело сковано тяжестью. Его лихорадило. Должно быть, причиной этого был спертый воздух в крохотной комнатке, где они спали. Помучившись некоторое время в этой немыслимой духоте, он встал и попытался открыть окно, чтобы освежить воздух. Увы! Первая же попытка напомнила ему, что он в тюрьме, что здание это строилось с расчетом на безопасность, а не на удобства и что никому не было дела до того, каким воздухом дышат томящиеся в нем люди. После этой неудачи он постоял еще немного у неподатливого окна. Маленький Шмель, несмотря на усталость после дневного пути, вылез из постели; стоя около хозяина, он терся своей лохматой шубкой об его ноги и ласковым ворчанием выражал радость по поводу того, что они снова вместе. И так вот, ожидая, пока его перестанет лихорадить и ему снова захочется улечься в теплую постель и забыться сном, Бертрам стоял и глядел на море. Это был час самого сильного прилива, и волны с ревом подкатывались к зданию. Время от времени высокая волна достигала бруствера, защищавшего фундамент, и разбивалась о него с гораздо большей силой и шумом, чем те, что падали на песок. Вдалеке, при рассеянном свете тусклой луны, которую то и дело заволакивали облака, сталкивались, громоздились друг на друга и катились вперед огромные волны океана. "Какое дикое и мрачное зрелище, - подумал Бертрам, - совсем как приливы и отливы судьбы, которая с самого детства кидала меня по свету. Когда же настанет конец этой неприкаянной жизни и когда я обрету тихое пристанище, где спокойно, без страха и без волнений смогу заниматься мирным трудом, от которого меня столько раз отрывали? Говорят, что, доверившись воображению, человек может в ревущих волнах океана различить голоса морских нимф и тритонов. Что, если бы это удалось и мне, и сирена или Протей, выпрыгнув из пучины, распутали бы этот странный клубок судьбы, до такой степени запутавший мою жизнь! Какой ты счастливый! - подумал он, взглянув на кровать, где возлежало мощное тело Динмонта. - Твои заботы ограничиваются тесным кругом здоровых и полезных занятий! Ты можешь оставить их, когда захочешь, и после своих дневных трудов спать сном праведника". Но маленький Шмель неожиданно прервал его размышления: он начал отчаянно лаять и выть, пытаясь кинуться на окно. Лай этот достиг слуха Динмонта, но тот продолжал, однако, оставаться во власти сновидения, перенесшего его из-под этих мрачных сводов на родные зеленые поля. - Эй, Ярроу, куси его, куси! - бормотал он, все еще воображая, очевидно, что натравливает свою овчарку на какую-нибудь чужую скотину, забравшуюся к нему на пастбище. Шмелю сердито вторил дворовый пес, который за всю ночь не издал ни звука, если не считать, что он немного повыл, когда взошла луна. Но теперь он лаял яростно, и разъярило его, по-видимому, нечто совсем иное, а никак не голос Шмеля, который первым подал знак тревоги. Нашему арестанту едва удалось успокоить собаку; она немного притихла, хотя все еще продолжала глухо ворчать. Наконец Бертрам, который теперь уже смотрел во все глаза, увидел на море лодку и среди шума волн мог ясно различить плеск весел и голоса людей. "Наверно, какие-нибудь" запоздавшие рыбаки, - подумал он, - или, может быть, контрабандисты с острова Мэн. Какие они, однако, смелые, если так близко подходят к таможне, где расставлен караул. Да, это большая лодка, целый баркас, и в нем полно народа; должно быть, он везет таможенных". Последнее предположение казалось самым вероятным, особенно когда Бертрам увидел, что лодка причалила к небольшой пристани за таможней и все гребцы - двенадцать человек - высадились оттуда на берег, тихонько пробираясь маленькими переулочками, отделявшими таможню от тюрьмы, и скрылись из виду; только двое остались сторожить лодку. Плеск весел, а потом приглушенный говор людей на берегу взбудоражили четвероногого сторожа во внутреннем дворе тюрьмы, и его зычное гавканье перешло теперь в такой страшный вой, что проснулся его хозяин, сам напоминавший цепного пса. Он закричал из окна: - Что там, Терум, такое, в чем дело? Цыц, тебе говорю, цыц! Эти слова нисколько не усмирили Терума; он лаял теперь с таким неистовством, что хозяин уже не мог услыхать те подозрительные звуки, которые и растревожили свирепого сторожа. Но у дражайшей половины этого двуногого цербера слух был острее. Она тоже выглянула в окно. - Ступай вниз, черт лысый, да собаку спусти, - сказала она. - Слышишь, в таможне дверь ломают. А этот старый хрен Хейзлвуд всю стражу отозвал. Да что ты за мокрая курица такая! - И отважная амазонка отправилась вниз, чтобы распорядиться всем самой, в то время как ее почтенный супруг, который куда больше боялся бунта в стенах тюрьмы, чем любой бури за ее пределами, пошел с обходом по камерам проверить, все ли они хорошо заперты. Шум, о котором только что была речь, возник в передней части здания, и Бертрам не мог слышать его ясно, так как его комната, как мы уже говорили, помещалась в задней половине и выходила на море. Он услыхал, однако, какую-то возню, совсем необычную для тюрьмы, особенно в ночное время, и, сопоставив всю эту тревогу с неожиданным прибытием вооруженных людей в лодке, сразу решил, что готовится нечто необыкновенное. Поэтому он начал трясти Динмонта за плечо. - А? А? Что? Эйли, жена, куда ты, рань такая, - бормотал наш горец сквозь сон. Но когда его потрясли покрепче, он поднялся, протер глаза и спросил: - Что случилось, скажите, ради бога? - Не знаю, - сказал Бертрам, - либо пожар, либо что-то совсем необыкновенное. Не слышите вы, что ли, как дымом пахнет? А как двери по всей тюрьме хлопают! И голоса какие-то грубые слышны и бормотание, да и за воротами тоже крик поднялся! Уверяю вас, это что-то из ряда вон выходящее. Ради самого создателя, вставайте сейчас же и давайте пока приготовимся. При мысли об опасности Динмонт вскочил так же отважно и бодро, как вскакивали его предки, когда в знак тревоги зажигался костер. - Эх, капитан, что это за место такое: днем отсюда никуда не выпускают, а по ночам спать не дают. Я бы тут, кажется, и двух недель не высидел. Но, господи, что же там такое творится? Эх, жалко, огня у нас нет. Шмель! Шмель!.. Тише ты, тише, дружок. Давай-ка послушаем, что они там творят. Да замолчишь ты или нет, черт тебя дери! Напрасно они рылись в золе, чтобы отыскать горячий уголек и зажечь свечу. Шум меж тем не смолкал. Динмонт, в свою очередь, подошел к окну. - Боже ты мой, поглядите, капитан, что они наделали: таможню-то взломали! Бертрам поспешил к окну и увидел целую ватагу контрабандистов и других проходимцев всех мастей; одни из них несли зажженные факелы, другие тащили ящики и бочки по спуску прямо к стоявшему на причале баркасу, к которому теперь присоединились еще две или три рыбацкие лодки. Они грузили туда свои товары. Одна лодка с грузом уже ушла в море. - Ну, ясно, в чем дело, - сказал Бертрам, - но я боюсь, что этим еще все не кончится. Слышите, как дымом пахнет; неужели это мне чудится? - Какое там чудится! - ответил Динмонт. - Дымище-то какой валит. Черт возьми, если они таможню спалят, так пламя и сюда перекинется, и мы с вами тут как просмоленные бочки сгорим. Страшенное дело, чтоб ни за что ни про что живьем сожгли, ровно колдунов каких! Эй, Мак-Гаффог, ты что, не слышишь? - крикнул он во весь голос. - Если жить тебе не надоело, открывай двери! Открывай, говорю! В это время показалось пламя, и густые клубы дыма взвились перед окном, у которого стояли Бертрам и Динмонт. Дым этот густою пеленою застилал все вокруг, временами же, когда ветер стихал, вырывавшееся пламя внезапно освещало и берег и море, бросая яркие отсветы на угрюмые и жестокие лица контрабандистов, которые с невероятной быстротой грузили лодки. Но вот пожар охватил все здание, языки пламени вырывались из окон, ветер перебрасывал снопы искр на тюрьму, а все окрестности были скрыты густою завесой дыма. Неистовые крики оглашали воздух, невзирая на ночное время, к контрабандистам присоединились подонки местного населения; вся эта толпа волновалась и шумела; одни были кровно заинтересованы в том, чтобы удался грабеж, других же сюда влекла столь свойственная этим людям страсть к зрелищам и к суматохе. Бертрам начал не на шутку беспокоиться о том, что станется с ними двоими. В доме все стихло; можно было подумать, что смотритель тюрьмы покинул свой пост и отдал и само здание и всех несчастных арестантов на растерзание пожару, который распространялся все дальше. Тем временем ворота тюрьмы загремели под ударами топоров и ломов и вскоре поддались натиску. Заносчивый Мак-Гаффог оказался большим трусом и бежал вместе со своей неистовой супругой; его подчиненные сразу же отдали все ключи. Выпущенные на волю узники с дикими криками присоединились к тем, кто даровал им свободу. В разгар всей этой тревоги главари контрабандистов с горящими факелами, вооруженные тесаками и пистолетами, кинулись к помещению, где сидел Бертрам. - Der Deyvil! - воскликнул их старший. - Вот он! Двое других тут же схватили Бертрама. Один из них, успел шепнуть ему на ухо: - Не сопротивляйтесь, пока не выйдете из тюрьмы. - Потом, улучив минуту, он сказал Динмонту: - Следуйте за вашим другом и помогайте ему, когда придет пора. Динмонт, ничего толком не поняв, все же послушался и старался не отставать. Контрабандисты потащили Бертрама по коридору, вниз по лестнице во двор, теперь уже освещенный отблесками пламени, и вывели его через ворота на узенькую улочку, - там в общей суматохе разбойники смешались с толпой. Неожиданно послышался топот быстро приближавшихся лошадей. Переполох от этого еще усилился. - Hagel und Wetter! <Град и буря! (нем).>. Это что значит? - крикнул их атаман. - Держитесь, ребята, вместе, за пленным хорошенько глядите! Но, несмотря на это приказание, те двое, которые вели Бертрама, почему-то отстали от всех. Спереди донесся шум схватки. Поднялся страшный переполох, причем одни старались защищаться, другие - бежать. Началась стрельба, и драгунские сабли засверкали над головами бандитов. - А теперь, - шепотом сказал Бертраму человек, который вел его с левой стороны, - отделайтесь от другого - и за мной! Бертрам рванулся вперед и сразу же освободился от руки своего правого конвоира, державшего его за ворот. Тот схватился было за пистолет, но был тут же повален на землю кулаком Динмонта, перед которым, вероятно, не устоял бы и бык. - Сюда! Скорее! - сказал Бертраму его новый покровитель и шмыгнул в узенький и грязный переулок, который сворачивал на главную улицу. Никто за ними не погнался. Внимание контрабандистов было устремлено на Мак-Морлана и его конный отряд, с которым им пришлось вступить в весьма неприятную схватку. Слышно было, как громкий, решительный голос шерифа приказывал: - Всем посторонним, под страхом смерти, разойтись! Отряд этот явился бы сюда раньше и успел бы предотвратить налет, если бы Мак-Морлан не получил в пути лживое донесение, что контрабандисты собираются высадиться вблизи замка Элленгауэн. Наведенный на этот ложный след, шериф потерял почти два часа времени. Легко предположить, что исходило оно от Глоссина - человека, особенно заинтересованного в удаче дерзкого ночного нападения: едва узнав, что солдаты покинули Хейзлвуд, - а известие это мгновенно долетело до его чуткого слуха, - о" постарался обмануть Мак-Морлана. Тем временем Бертрам следовал за своим проводником, а Динмонт шел за ними. Крик толпы, топот лошадей, выстрелы из пистолетов - все стало понемногу стихать: они добрались до самого конца темного переулка. Гам их ждала карета, запряженная четверкой лошадей. - Бога ради, ты здесь? - окликнул кучера наш проводник. - А то где же? - раздался из темноты голос Джока Джейбоса. - Дай бог только поскорее ноги отсюда унести. - Открывай дверцы, а вы оба садитесь; скоро вы будете в безопасном месте, - сказал незнакомец, обращаясь к Бертраму, - только не забудьте, что вы обещали цыганке! Бертрам, готовый слепо довериться человеку, оказавшему ему такую неоценимую услугу, сел в карету; Динмонт последовал за ним. Шмель, который от них не отставал, впрыгнул туда же, и лошади понеслись. - Вот это действительно престранное дело! - сказал Динмонт. - Ну, ладно, хоть бы только не вывалили нас. Но что же теперь станется с моим Дамплом, да благословит его господь! Будь тут хоть самого герцога карета, мне и то поспорее бы на нем верхом скакать. Бертрам заметил, что если они и дальше поедут так быстро, то скоро придется менять лошадей, а добравшись до первого постоялого двора, они смогут потребовать, чтобы их либо оставили на ночлег, либо по крайней мере сказали им, куда их везут, и тогда Динмонт сможет распорядиться насчет своего коня, который, по всей вероятности, целый и невредимый стоит себе в конюшне. - Ну-ну, хорошо, коли так. Эх, господи, только бы дали выбраться из этого гроба на колесах, а уж против воли нас никуда не загонят. Не успел он вымолвить эти слова, как лошади круто повернули, и из левого окна наши дутники увидели вдали деревню, все еще охваченную огнем: это горел водочный склад, и яркое пламя высоким колыхающимся столбом поднималось к небу. Но долго любоваться этим зрелищем им не пришлось: лошади снова повернули, и карета выехала на узкую, обсаженную деревьями дорогу, по которой они продолжали теперь мчаться с прежнею быстротою, но уже в полной темноте. Глава 49 Пить и петь нам во тьме вольнее, Да и пиво ночью пьянее. "Тэм О'Шентер" Вернемся теперь в Вудберн, который, как читатель помнит, мы оставили сразу же после того, как полковник отдал какоето распоряжение слуге. Когда Мэннеринг вернулся в гостиную, молодых девушек поразил его рассеянный вид. Он был задумчив и, казалось, чем-то обеспокоен. Но такого человека, как Мэннеринг, даже самые близкие люди не решились бы расспрашивать ни о чем. Настало время вечернего чая, и все молча сидели за столом, как вдруг к воротам подкатила карета и звук колокольчика возвестил о приезде гостей. "Нет, - подумал Мэннеринг, - для них еще рано". Через минуту Барнс, отворив двери гостиной, доложил о приезде мистера Плейдела. Адвокат вошел; его старательно вычищенный черный кафтан и густо напудренный парик, кружевные манжеты, коричневые шелковые чулки - словом, весь его туалет свидетельствовал о том, сколько старику пришлось потрудиться, для того чтобы блеснуть перед дамами. Мэннеринг сердечно пожал ему руку. - Вас-то я как раз и хотел сейчас видеть, - сказал он. - Я ведь обещал вам, - ответил Плейдел, - что при первой возможности приеду, и вот я рискнул на целую неделю оставить суд, и как раз теперь, когда там идут заседания, а это жертва с моей стороны немалая. Но я подумал, что, может быть, сумею вам быть полезным, и притом мне еще надо допросить здесь одного человека. Однако я льщу себя надеждой, что вы меня представите молодым леди!.. Ну, одну-то я сразу бы узнал по фамильному сходству! Дорогая мисс Люси Бертрам, я так рад вас видеть. - И, обняв Люси, он крепко поцеловал ее в обе щеки. Молодая девушка залилась румянцем, но приняла эту ласку покорно. - On n'arrete pas dans un si beau chemin, <На такой чудесной дороге нельзя останавливаться (франц.).> - продолжал веселый старик и, когда полковник представил ему Джулию, позволил себе с такою же легкостью расцеловать и ее. Джулия засмеялась, покраснела и постаралась освободиться из его объятий. - Приношу тысячу извинений, - сказал адвокат с поклоном, изящным и отнюдь не профессиональным. - И мои годы и старинные обычаи дают мне кое-какие привилегии, и я даже не знаю, сожалеть ли мне о том, что у меня уже есть это право, или радоваться тому, что мне представился столь приятный случай им воспользоваться. - Если вы будете говорить нам такие любезности, - со смехом сказала мисс Мэннеринг, - то, уверяю вас, мы начнем сомневаться, следует ли разрешать вам пользоваться вашими привилегиями. - Вот это правильно, Джулия, - сказал полковник. - Могу тебя уверить, что мой друг, господин адвокат, человек опасный. Последний раз, когда я имел удовольствие его лицезреть, я застал его в восемь часов утра tete-a-tete с одной прелестной дамой. - Да, но только знаете, полковник, - сказал Плейдел, - вам надо было бы добавить, что этой милостью, которую я снискал у дамы столь безупречного поведения, как Ребекка, я был обязан не столько моим личным достоинствам, сколько моему шоколаду. - А ведь это мне напоминает, мистер Плейдел, что пора вас угостить чаем, разумеется, если вы уже обедали. - Я готов принять все, что угодно, из ваших рук, - ответил наш галантный юрист. - Да, я действительно обедал, то есть так, как можно пообедать на шотландском постоялом дворе. - А значит, довольно скверно, - сказал полковник и взялся за звонок. - Позвольте же мне что-нибудь заказать для вас. - По правде говоря, - ответил Плейдел, - надобности в этом нет. Вопросом этим я уже успел заняться сам. Я немного задержался внизу, пока стаскивал свои ботфорты, такие широкие для моих бедных ног, - тут он не без самодовольства поглядел на свои конечности, которые для его возраста выглядели совсем неплохо, - и я успел потолковать с вашим Барнсом и очень сообразительной женщиной, должно быть экономкой; так вот, мы пришли к соглашению tota re perspecta <Приняв все во внимание (лат.).> - извините меня, мисс Мэннеринг, за мою латынь, - чтобы эта почтенная дама добавила к вашему обычному ужину блюдо более существенное: парочку диких уток. Я сообщил ей (и очень почтительно) кое-какие соображения насчет соуса, и они в точности сошлись с ее собственными. Поэтому, если вы позволите, я уж подожду, пока уток изжарят, и плотно закусывать не буду. - А мы и все сегодня поужинаем пораньше, - сказал полковник. - Извольте, - согласился Плейдел, - но только чтобы я из-за этого не лишился раньше времени общества дам; имейте в виду, что я не поступлюсь ни одной минутой. Я придерживаюсь мнения моего старого друга Бернета: я люблю, как древние называли ужин, вкусные блюда и беседу за бокалом вина, очищающую наш мозг от той паутины, которую за день свивают в нем и наше уныние и все деловые заботы. Непринужденный вид мистера Плейдела и спокойствие, с которым он сумел позаботиться об удовлетворении своих эпикурейских желаний, позабавили молодых леди и особенно мисс Мэннеринг, которая сразу же почтила адвоката своим вниманием и благосклонностью. А во время чая они наговорили друг другу столько любезностей, что я сейчас уже не имею возможности их все пересказать. Сразу же после чая Мэннеринг увел адвоката в свой маленький кабинет возле гостиной. По вечерам там обычно топили камин и зажигали свечи. - Я вижу, - сказал Плейдел, - что вы хотели сообщить мне кое-что насчет элленгауэнского дела. Какие же у вас вести, земные или небесные? Чем порадует меня мой закаленный в боях Альбумазар? Удалось ли вам о помощью ваших вычислений узнать грядущее? Советовались вы или нет с вашими эфемеридами, с вашим альмоходеном, с вашим альмутеном? - Говоря по правде, нет, - ответил Мэннеринг, - и вы тот единственный Птолемей, к которому я намерен в настоящем случае обратиться. Подобно Просперо, я сломал свой жезл и закинул книгу в такие морские глубины, куда не достанет лот. И все же у меня есть важные новости. Эта цыганская сивилла, Мег Меррилпз, явилась сегодня нашему Домини и, насколько могу судить, перепугала его не на шутку. - Что вы говорите? - Да, и она оказала мне честь вступить со мной в переписку, считая, что я и теперь столь же глубоко посвящен в тайны астрологии, как и в тот день, когда мы с ней встретились впервые. Вот ее послание, которое мне принес Домини. Плейдел надел очки. - Ничего себе каракули, а буквы-то унциальные или полуунциальные, как иногда называют крупный круглый почерк, и так все похожи на ребра жареного поросенка! Тут не сразу и разберешь! - Читайте вслух, - сказал Мэннеринг. - Попробуем, - ответил адвокат и стал читать: - "Ищешь хорошо, а найти не можешь. Взялся подпирать дом, что рушится, забыл, видно, что сам жизнь ему предсказал. Далеко было, глазами видел, теперь близко стало, руку протяни. Пошли сегодня к десяти часам карету в Портанферри на Крукедайкскую улицу, и пусть кучер привезет в Вудберн тех, кто попросит его бога ради".. Позвольте, а тут еще какие-то стихи: И солнце взойдет, И правда придет, На хребтах Элленгауэнских высот. В самом деле, таинственное послание, и кончается оно стихами, достойными кумской сивиллы. Так как же вы поступили? - Что ж, - с видимой неохотой ответил Мэннеринг. - Мне было жаль упустить случай, который мог бы пролить свет на это дело. Очень может быть, что старуха сумасшедшая и все ее словоизлияния навеяны расстроенным воображением, но ведь мы держались того мнения, что она больше знает об этом деле, чем говорит. - Выходит, что вы послали туда карету? - спросил Плейдел. - Можете смеяться надо мной - послал. - Смеяться? - ответил адвокат. - Нет, что вы; по-моему, это было самое разумное, что можно было сделать. - - Ну, вот видите, - ответил Мэннеринг, очень довольный тем, что не попал в смешное положение, чего он боялся, - самое большее, что я рискую потерять на всем атом деле, это деньги, которые я заплатил за лошадей. Я послал из Кипплтрингана почтовую карету, запряженную четверкой, и дал кучеру точные указания, все, как меня просили. Если все это окажется выдумкой, лошадям придется там порядочно померзнуть. - А я думаю, что все может обернуться иначе, - сказал адвокат. - Эта цыганка разыгрывала роль до тех пор, пока в нее не поверила, и если даже она просто-напросто мошенница и сама знает, что всех обманывает, она, может быть, считает себя обязанной доиграть свою роль до конца. Я знаю только, что обычными методами допроса мне тогда ничего от нее узнать не удалось, и поэтому самое разумное, что мы можем сделать, - дать ей возможность самой открыть свою тайну. Вы еще хотели мне что-то сказать, или, может быть, вернемся к дамам? - Знаете, меня все это очень тревожит, - ответил полковник, - и.., но я, по-моему, все уже вам сказал. Мне остается только ждать возвращения кареты и считать минуты; ну, а вам-то волноваться особенно нечего. - Конечно, нет, привычка ведь много значит, - сказал наш мудрый адвокат. - Разумеется, это дело меня очень занимает, но я думаю, что как-нибудь скоротаю час-другой, если наши дамы нам что-нибудь сыграют. - Может быть, дикие утки тоже придутся кстати? - добавил Мэннеринг. - Вы правы, полковник. Волнение адвоката за исход самого интересного дела вряд ли способно испортить ему аппетит или сон. Однако мне все же очень хочется поскорее услышать стук колес и узнать, что карета вернулась. С этими словами он встал и пошел в соседнюю комнату, где мисс Мэннеринг по его просьбе села за клавикорды. Джулия вначале аккомпанировала Люси Бертрам, которая прелестно пела народные шотландские песни; потом она сама с блеском сыграла несколько сонат Скарлатти. Старый адвокат, который немного поигрывал на виолончели и состоял членом музыкального общества в Эдинбурге, был до такой степени пленен ее игрой, что, кажется, ни разу даже не вспомнил о диких утках, пока наконец Барнс не сказал, что ужин подан. - Скажи миссис Эллен, чтобы она еще что-нибудь приготовила, - сказал полковник. - Я жду, то, есть может статься, что вечером еще кто-нибудь подъедет; пусть лакеи пока не ложатся, и скажи, чтобы ворот не запирали, я потом распоряжусь. - Господи, - сказала Джулия, - да кого же вы еще ждете сегодня? - Кое-кого. Люди мне незнакомые собираются приехать сегодня сюда по одному делу, - не без некоторого замешательства ответил ей отец; он думал о том, как неприятно было бы очутиться в смешном положении, если бы все оказалось обманом. - Но это еще точно не известно. - Ну, если нам испортят сегодняшний вечер, мы им этого не простим, - сказала Джулия. - Впрочем, может быть, это будут такие же веселые и симпатичные люди, как мистер Плейдел, мой друг и поклонник, как он себя сам отрекомендовал. - Ах, мисс Джулия, - ответил Плейдел, любезно предлагая ей руку, чтобы отвести ее в столовую, - было ведь время.., помню, я возвращался из Утрехта в тысяча семьсот тридцать восьмом году... - Забудьте, пожалуйста, об этом, - прервала его Джулия, - вы нравитесь мне гораздо больше таким, как теперь... Утрехт, господи боже мой! Я уверена, что с тех пор вы только и делали, что старались загладить в себе все следы голландского воспитания. - Простите, мисс Мэннеринг, - сказал адвокат, - голландцы на самом деле люди гораздо более воспитанные, чем думают их ветреные соседи. Они так же верны и постоянны, как часовой механизм. - Мне бы это скоро наскучило, - сказала Джулия. - У них всегда хорошее настроение, - продолжал Плейдел. - А это еще того хуже, - ответила его собеседница. - Зато в Голландии, - сказал старый beau garcon, <Галантный кавалер (франц.), период, в течение которого ему полагалось состоять при вас, вы можете дать ему отставку без всякой причины, без извинений, и вашей нежной душе не придется беспокоиться о том, какие это будет иметь последствия для минхера.> - невзирая на то, что поклонник ваш укутывал вам шею плащом, и согревал вам жаровней ноги, и катал вас в маленьких саночках по льду зимой и в кабриолете по пыльной дороге летом, - и все это в продолжение трехсот шестидесяти пяти дней, да еще помноженных на шесть, - когда на две тысячи сто девяностом дне, как я на скорую руку могу сосчитать, не сделав, правда, поправки на високосный год, окончится вдруг положенный - Да, - ответила Джулия, - вот это действительно рекомендация для голландца, мистер Плейдел; хрусталь и сердце потеряли бы свою цену, если бы они не были хрупкими. - Ну, уж если на то пошло, мисс Мэннеринг, сердце разбить трудно, это ведь не стакан. Ввиду всего этого я охотно бы порассказал вам о достоинствах моего собственного сердца, если бы мистер Сэмсон не зажмурил уже глаза и не сложил руки, ожидая конца нашего разговора, чтобы читать молитву. Да, по правде говоря, утки выглядят очень а