и муж его дочери. - Не бойтесь, сэр приор, - сказал Дуглас, - я мальчишку и пальцем не трону, для этого я слишком его презираю! Но я отплачу обидой за обиду. Эй вы, кто тут предан Дугласу? Вытолкайте эту распутницу за монастырские ворота! Да отстегайте ее так, чтоб она до смертного дня не забывала, как однажды помогла зазнавшемуся юнцу оскорбить Дугласа! Пять-шесть человек из его свиты тотчас выступили isnepei исполнить приказы человека, который не часто давал их впустую, и пришлось бы Луизе тяжко поплатиться за обиду, для которой она лишь послужила орудием - нечаянно и даже против воли, когда бы не вмешался герцог Ротсей. - Вытолкать бедную певицу? - закричал он в негодовании. - Отстегать ее за то, что она подчинилась моему приказу? Выталкивай своих забитых вассалов, грубиян, стегай своих нашкодивших легавых псов, по остерегись затронуть хотя бы собачонку, которую Ротсей потрепал по шее, а не то что женщину, принявшую его поцелуй! Не успел Дуглас дать ответ, который оказался бы, конечно, отнюдь не мирным, как началась схватка у внешних ворот монастыря, и люди, кто верхом, кто пеший, очертя голову ринулись вперед - если не прямо в драку, то, во всяком случае, не для мирного paj-ювора. Схватились с одной стороны приверженцы Дугласа, как показывал их отличительный знак - кровавое сердце, с другой - обыватели Перта. По-видимому, они бились всерьез, покуда оставались по ту сторону ьорот, но в уважение к освященной земле, едва переступив их, опустили оружие и ограничились словесной перепалкой. Схватка имела то благое последствие, что под натиском толпы принц оказался оттесненным от Дугласа в такую минуту, когда легкомыслие зятя и высокомерие тестя грозили толкнуть обоих на крайность. Теперь же со всех сторон выступили миротворцы. Настоятель и монахи бросились в гущу толпы, призы-ьая во имя господа бога блюсти мир и уважать святость этих стен, причем грозили ослушникам отлучением от церкви, к их увещаниям уже начали прислушиваться. Олбени, посланный своим царственным братом в самом начале драки, только сейчас явился на место действия. Он сразу подошел к Дугласу и стал что-то нашептывать ему на ухо, заклиная умерить свой пыл. - Клянусь святою Брайдой Дугласской, я ото-мЩу! - сказал граф. - Не жить на земле тому, кго нанес оскорбление Дугласу! - Что ж, вы отомстите, когда приспеет час, - сказал Олбени, - но пусть не говорят, что великий Дуглас, точно сварливая баба, не умеет выбрать ни время, ни место для сведения счетов. Подумайте, все, над чем мы столько поработали, пойдет прахом из-за пустой случайности. Джорджу Данбару только что удалось переговорить со стариком с глазу на глаз, и, хотя сроку было у него лишь пять минут, боюсь, это грозит вашей семье расторжением брака, который мы с таким трудом заключили. Санкция Рима до сих пор не получена. - Вздор! - уронил высокомерно Дуглас. - Не посмеют расторгнуть! - Да, покуда Дуглас на свободе и стоит во главе своих сил, - был ответ Олбени. - Но ступайте за мной, благородный граф, и я покажу вам, как незавидно ваше положение. Дуглас спешился и безмолвно последовал за своим коварным сообщником. В нижнем зале они увидели выстроившихся в ряды бранданов - при оружии, в стальных шлемах, в кольчугах. Их начальник отвесил поклон герцогу Олбени, как бы желая что-то ему сказать. - В чем дело, Маклуис? - Мы слышали, что герцогу Ротсею нанесена обида, и я едва удержал бранданов на месте. - Благородный Маклуис, - сказал Олбени, - и вы, мои верные бранданы! Герцог Ротсей, мой царственный племянник, благополучно здравствует, как дай господь каждому честному джентльмену. Произошла небольшая драка, но там уже утихомирились. - Он, не останавливаясь, шел вперед и тянул за собою Дугласа. - Вы видите, милорд, - говорил он ему на ухо, - если будет сказано слово "схватить", приказ выполнят без промедления. А вы сами знаете, много ли при вас людей, - едва ли сможете вы защититься. Дуглас, видимо, примирился с необходимостью на время набраться терпения. - Я насквозь прокушу себе губы, - сказал он, - и буду молчать, пока не придет мой час выговориться вволю. Джорджу Марчу выпала между тем более легкая задача - успокоить принца. - Милорд Ротсей, - сказал он, подступив к нему со всей придворной учтивостью, - я не должен вам напоминать, что вы еще ничем не оплатили урон, нанесенный вами моей чести, хотя лично вам я не ставлю в вину расторжение договора, отнявшее покой у меня и у моей семьи. Заклинаю вас, если вы и впрямь хотите, ваше высочество, хоть чем-то ублажить оскорбленного, прекратите сейчас этот постыдный спор. - Милорд, я перед вами в большом долгу, - возразил Ротсей, - но этот надменный лорд, не умеющий держаться в границах дозволенного, задел мою честь. - Милорд, я могу лишь добавить, что ваш державный отец болен - он упал в обморок от ужаса, узнав, что вашему высочеству грозит опасность. - Болен! - повторил принц. - Добрый, кроткий старик... Он в обмороке, так вы сказали, лорд Марч?... Лечу к нему! Герцог Ротсей соскочил с седла и ринулся во дворец, как борзая, когда кто-то легкой рукой ухватился за его епанчу и слабый голос стоящей на коленях женщины пролепетал: - Защиты, мой благородный принц! Оградите чужестранку! - Руки прочь, бродяжка! - сказал граф Марч и хотел отшвырнуть молившую о помощи странницу-певицу. Но принц, более мягкосердечный, остановился. - Правда, - сказал он, - я навлек месть беспощадного дьявола на беззащитное создание. О боже! Что за жизнь у меня! Кто ни приблизится ко мне, это несет ему гибель! Я так спешу... Что делать?... Нельзя же привести ее в мои покои... А мои удальцы как есть отпетые негодяи... Эге, вот кто меня выручит! Это ты, мой честный Гарри Смит? Что тебя сюда привело? - Тут вышло вроде как бы сражение, милорд, - сказал наш знакомец Смит, - между горожанами и бездельниками с южной окраины, людьми Дугласа. Мы их потеснили к воротам аббатства. - Очень рад... Очень рад! И вы честно побили мерзавцев? - спросил Ротсей. - Честно ли? Да как вам сказать, ваше высочество... - ответил Генри. - Пожалуй, да. Нас, конечно, было больше числом, но никто не разъезжает в лучшем вооружении, чем те, кого водит за собою Кровавое Сердце. Так что, если подумать, мы их побили честно. Потому что, как известно вашему высочеству, латников вооружает не кто иной, как Смит, а когда на людях доброе оружие, это стоит численного перевеса. Пока они так беседовали, граф Марч, поговорив с кем-то у дворцовых ворот, в сильной тревоге поспешил вернуться: - Милорд герцог!... Милорд герцог!... Вашему отцу стало лучше, и, если вы не поторопитесь, милорд Олбени и Дуглас завладеют его королевским ухом. - Если королю лучше, - сказал безрассудный принц, - и он держит или собирается держать совет с моим любезным дядей и графом Дугласом, ни вашей милости, ни мне не подобает вмешиваться, пока нас не пригласили. Так что у меня есть время поговорить о своем дельце с честным оружейником. - Вот вы как на это смотрите, ваше высочество! - воскликнул граф, и его легковерная надежда войти в милость при дворе, слишком поспешно пробужденная, вмиг угасла. - Что ж, Джордж Данбар знает, что ему делать! Он тихо побрел прочь с досадой на помрачневшем лице. Так из двух наиболее могущественных представителей шотландской знати - ив такую пору, когда аристократия подчинила своему влиянию престол, безрассудный наследник создал себе двух врагов: одного - своим надменным вызовом, другого - беспечным небрежением. Его нисколько не смутило, что граф Марч удалился: он даже порадовался, что избавился от его навязчивости. Принц продолжал беззаботный разговор с ору-жейником, который, как искуснейший мастер в своем ремесле, был лично знаком со многими вельможами и царедворцами. - Мне нужно кое-что тебе сказать, Смит... Ты не можешь закрепить в моей миланской кольчуге выпавшее кольцо? - Пожалуйста, ваше высочество, починим не хуже, чем, бывало, моя матушка поднимала спустившуюся петлю в своем вязанье. Миланец не отличит моей работы от своей. - Отлично! Но сейчас мне требуется от тебя другое, - спохватился принц. - Вот эта бедная певица... Ее нужно, мой добрый Смит, поместить в надежном укрытии. Как истинный мужчина, ты должен заступиться за женщину - и ты отведешь ее в безопасное место. Генри Смит был, как мы видели, достаточно смел и скор там, где требовалось скрестить клинки. Но было в нем и самолюбие добропорядочного мещанина, н ему не хотелось ставить себя в такое положение, которое его благонравным согражданам могло показаться двусмысленным. - Извините, ваше высочество, - сказал он, - я только бедный ремесленник. И хотя моя рука и меч всегда к услугам короля и вашего высочества, я не дамский угодник. Ваше высочество найдете среди своих приближенных рыцаря или лорда, которому будет по душе разыграть из себя сэра Пандара из Трои - это слишком рыцарская роль для скромного Хэла из Уинда. - Гм... так! - замялся принц. - Мой кошелек, Эдгар... (Его камергер что-то ему шепнул.) Верно, верно, я его отдал бедняжке... Я достаточно знаком с ьашим обычаем, сэр Смит, и вообще с ремесленным людом, и мне известно, что сокола на пустую руку не приманишь, но я полагаю, мое слово стоит не меньше, чем добрая кольчуга: за эту пустячную службу ты получишь сполна стоимость лучшего панциря и мою благодарность в придачу. - Вашему высочеству, может быть, и знаком кое-кто из ремесленников, - сказал Смит, - но скажу со всем почтением, плохо вы знаете Генри Гоу! Он по вашему приказу послушно выкует вам доспехи или вынет меч из ножон, но служить по части женских юбок - этого он не умеет. - Слушай ты, упрямый пертский мул, - сказал принц, не удержавшись от улыбки перед строгой щепетильностью честного горожанина, - девчонка значит для меня так же мало, как и для тебя. Но в досужую минуту, как тебе расскажут все вокруг, если ты сам не видел, я мимоходом оказал ей внимание, за которое бедняжка может теперь поплатиться жизнью. Тут нет никого, кому я спокойно доверил бы защитить ее от наказания ремнем и тетивой: эти скоты с границы, приспешники Дугласа, засекут ее до смерти ему в угоду. - Когда так обстоит дело, милорд, она вправе искать защиты у каждого честного человека. А так как она ходит в юбках (хоть им бы лучше быть подлинней и не такого дурацкого вида), я беру на себя защитить ее, насколько это под силу одному человеку. Но куда прикажете ее отвести? - Ей-богу, не знаю, - сказал принц. - Отведи ее в дом к сэру Джону Рэморни... Впрочем, нет, нельзя... он нездоров, и вообще по некоторым причинам... Отведи хоть к черту, лишь бы она была в безопасности, и ты очень обяжешь Давида Ротсея. - Мой благородный принц, - сказал Смит, - я думаю - опять-таки при всем моем к вам почтении - лучше и впрямь поручить беззащитную женщину заботам черта, чем сэра Джона Рэморни. Однако хоть черт, как и я, работает с огнем, мы с ним в гости Друг к другу не хажнваем, и, положась на помощь святой церкви, я надеюсь, что никогда не заведу с ним дружбы. Но как я проведу ее через монастырский двор и дальше по улицам в этаком маскарадном наряде - вог задача! - Через двор, - сказал принц, - вас проводит этот добрый монах, - он ухватил за рясу первого, кто подвернулся, - брат Николас... или Бонифаций... - Смиренный брат Киприан, - подсказал монах. - И вы можете располагать им, ваше высочество. - Да, да, брат Киприан, - подхватил принц, - да! Брат Киприан выведет вас каким-нибудь известным ему потайным ходом, а потом он со мною увидится, чтобы принять благодарность принца за услугу. Церковник поклонился в знак покорного согласия, а бедная Луиза, которая, пока договаривались, то и дело переводила взгляд с одного на другого, теперь поспешила ввернуть: - Доброму человеку не будет неловко за мой глупый наряд - у меня есть на каждый день дорожная накидка. - Что ж, Смит, тебе предлагают для покрова капюшон монаха и женскую накидку. Я был бы рад, когда бы все мои слабости были так надежно укрыты! До свидания, честный человек. Я отблагодарю тебя после. И, словно опасаясь новых возражений со стороны Смита, он быстро вошел во дворец. Генри Гоу стоял, ошеломленный навязанным ему поручением, грозившим двойной бедой - с одной стороны, вовлечь его в опасную переделку, с другой - возбудить не менее опасное злословие, а то и другое вместе в его новом положении, да еще при его постоянной готовности лезть в драку, могло, как он предвидел, изрядно повредить ему на пути к его заветной цели. Но в то же время оставить беззащитное создание на произвол жестоких гальвегианцев, разнузданных приспешников Дугласа, - такой мысли мужественный оружейник не мог допустить ни на миг. Его вывел из раздумья певучий голос монаха. Растягивая слова в том безучастии, подлинном или притворном, какое святые отцы неизменно выказывают ко всему земному, брат Киприан попросил их следовать за ним. Со вздохом, очень похожим на стон, Смит двинулся вперед и, делая вид, будто идет сам по себе, независимо от монаха, прошел вслед за ним в монастырь, а оттуда - в заднюю калитку, которую монах, оглянувшись только раз через плечо, оставил для них открытой. Последней шла Луиза: быстро подхватила она свою корзиночку, кликнула собачонку и радостно зашагала по дороге, обещавшей избавление от опасности, которая казалась только что и грозной и неизбежной. Глава XII Встает старуха, хмурит бровь: - Когда такое дело Свершить посмел бы твой отец, Ему бы нагорело! "Трамбул-счастливец" Все трое прошли потайным ходом и были пропущены в церковь, наружная дверь которой, обычно открытая, оказалась на замке, ее заперли для всех во время недавнего переполоха, когда буяны рвались сюда - отнюдь не ради молитвы. Затем миновали угрюмые приделы, где эхо под сводами гулко отзывалось на тяжелую поступь оружейника, по молчало под стопой обутого в сандалии монаха и легкими шагами Луизы, которая дрожала, бедная, мелкой дрожью не так от холода, как со страху. Она видела, что оба ее вожатая, и духовный и мирской, смотрят на нее неласково. Отец Киприан был строгий инок, сн, казалось, каждым взглядом хотел повергнуть в трепет злополучную скиталицу и выразить свое презрение к ней, оружейник же, хоть и был, как мы видели, самым добродушным человеком на свете, сейчас напустил на себя важный, почти суровый вид: его злило, что ему навязали эту несообразную роль, не дав, как он в смущении сознавал, ни малейшей возможности уклониться от нее. Свою досаду он переносил на безвинную девушку, отданную под его защиту, и, поглядывая на нее с пренебрежением, мысленно говорил себе: "Прямо королева нищенок! Ну как мне, приличному горожанину, идти с такою по улицам Перта? Репутация у красотки, верно, такая же подмоченная, как у всех ее сестер, и если слух о том, что я стал ее рыцарем, дойдет до ушей Кэтрин, я погиб безвозвратно. Уже лучше бы мне убить кого-нибудь, хоть первого человека в Перте! Нет - молот и гвозди! - я и впрямь предпочту убить мужчину (пусть он только меня хорошенько раззадорит!), чем вести по городу эту срамницу! " Возможно, Луиза угадала, чем обеспокоен ее провожатый, потому что она заговорила робко и нерешительно: - Достойный сэр, не лучше ли будет, если я на минутку зайду сюда, в часовню, и надену свою накидку? - Гм, милочка! Дельные слова, - сказал оружейник. Но монах вмешался, подняв в знак запрета палец: - Часовня Медокса Блаженного - не уборная, где переодеваются фокусники и бродячие актеры! Я скоро укажу тебе ризницу, лучше отвечающую твоему положению. Бедная молодая женщина смиренно склонила голову и в глубоком уничижении отошла от входа в часовню, куда хотела вступить. Ее спаниель, казалось, понял по виду и повадке своей госпожи, что они ступают по этой освященной земле бесправными чужаками, и, свесив уши, волоча хвост по плитам, тихо трусил по пятам за Луизой. Монах, не останавливаясь, вел их дальше. Они сошли по широкой лестнице и углубились в лабиринт подземных коридоров, тускло освещенных. Проходя мимо низкой сводчатой двери, монах обернулся и сказал Луизе тем же строгим голосом, как и раньше: - Вот, дочь неразумия, вот перед тобою раздевальная, где многие до тебя сложили свои одежды! Повинуясь боязливо и покорно легкому взмаху руки, она толчком распахнула дверь, но тут же в ужасе отпрянула. Это был склеп, наполовину заполненный сухими черепами и костями. - Мне страшно переодеваться здесь... и одной... Но если вы приказываете, отец, я сделаю как вы повелите. " - Знай, дитя тщеты, останки, на которые ты взираешь, лишь бренное одеяние тех, кто в свое время искал земных утех или услаждался ими. В такой же прах обратишься и ты, как ни кружись, ни пляши, как пи пой, ни бренчи на струнах, ты и все вы, служители нечестивого мирского наслаждения, уподобитесь этим бедным костям, на которые тебе в твоей суетной привередливости противно и страшно глядеть. - Нет, это не суетная привередливость, преподобный отец, - отвечала странствующая певица. - Видит небо, я чту покой этих бедных побелевших костей, и если бы, распростершись на них, я могла без греха превратиться в подобный же прах, я избрала бы местом отдыха эту груду останков и предпочла бы ее самому пышному и мягкому ложу в Шотландии. - Терпи и продолжай свой путь, - сказал монах уже не так сурово. - Жнец не должен бросать жатву, доколе солнце, склонясь к закату, не оповестит, что трудовой день окончился. Пошли дальше. В конце длинной галереи брат Киприан отворил дверь небольшой комнаты или, может быть, часовни, так как ее украшало распятие, перед которым горели четыре лампады. Все склонились, осенясь крестом, и монах спросил девушку-менестреля, указывая на распятие: - Что говорит этот символ? - Что господь и праведника и грешника призывает приблизиться. - Да, если грешник сложил с себя свой грех, - сказал монах, голос которого зазвучал уже заметно мягче. - Здесь приготовься к продолжению своего пути. Луиза пробыла в часовне минуты две и вышла оттуда, кутаясь в серый грубошерстный плащ: кое-что из своего яркого наряда она наспех сняла н сложила в корзиночку, где перед тем лежало ее обыденное одеяние. Вскоре затем монах отпер дверь, которая вела на волю. Они оказались в саду, окружавшем монастырь братьев доминиканцев. - Южные ворота только на засове, вы сможете выйти через них незамеченными, - молвил монах. - Благословляю тебя, сын мой, благословляю и тебя, несчастное дитя. Пусть воспоминание о месте, где ты сняла свои уборы, остережет тебя, когда ты снова вздумаешь их надеть. - Увы, отец! - сказала Луиза. - Если бы несчастная чужестранка могла хоть кое-как прокормиться иным, более почтенным ремеслом, едва ли она пожелала бы промышлять своим суетным искусством. Но... Но монах исчез, да и самая дверь, через которую их вывели, тоже как будто исчезла, так диковинно была она укрыта под нависшим контрфорсом и среди вычурной орнаментовки готической архитектуры. "Так! Стало быть, через эту потайную дверь только что выпустили женщину, - подумал Генри. - Хорошо, коли добрые отцы не впустят тотчас этим же ходом другую! Очень удобное местечко для игры в прятки... Но, benedicite, что мне делать дальше? Я должен поскорее сбыть девчонку с рук и доставить ее в безопасное место. Не знаю, какова она в душе, а вид у нее такой скромный - теперь, когда на ней приличная одежда, - что она едва ли заслуживает того обхождения, каким ее почтили бы наши шотландские дикари из Гэллоуэя или чертов легион из Лиддела! " Луиза стояла, точно предоставив кузнецу вести ее, куда он сам захочет. Ее собачонка, радуясь, что выбралась из темного подземелья на свежий воздух, резво носилась по дорожкам, наскакивала на свою госпожу и даже крутилась, хоть и несколько боязливо, в ногах у Смита, чтобы выразить и ему свое удовольствие и завоевать благосклонность. - Ложись, Шарло, ложись! - прикрикнула певица. - Рад, что выбрался на божий свет? Но где-то мы с тобою заночуем, мой бедный Шарло! - Ну, сударыня, - сказал Смит - не грубо, потому что это было не в его натуре, но все же резко, как говорит человек, когда хочет покончить с неприятным делом, - куда лежит ваш путь? Луиза уставилась в землю и молчала. На повторный настойчивый вопрос, куда она прикажет ее проводить, она снова потупилась и сказала, что сама не знает. - Ладно, - усмехнулся Генри, - понимаю... Я тоже в свое время умел позабавиться - повеса был хоть куда! Но лучше скажу напрямик: что касается меня, так я вот уже много-много месяцев совсем другой человек, так что, красотка моя, нам надо расстаться раньше, чем такая пташка захотела бы отпустить от себя пригожего молодца. Луиза плакала без слов, все еще не поднимая глаз, как плачут, когда чувствуют обиду, на которую не вправе жаловаться. Наконец, видя, что ее провожатый теряет терпение, она начала, запинаясь: - Высокородный сэр... - Сэром зови рыцаря, - сердито сказал горожанин, - а высокородным - барона. Я - Гарри из Уин-да, честный оружейник и к тому же независимый от цеха. - Значит, добрый ремесленник, - сказала музыкантша. - Вы судите обо мне сурово, но у вас есть на то видимое основание. Я немедленно избавила бы вас от своего общества, которое, возможно, приносит мало чести порядочному человеку, но я и в самом деле не знаю, куда мне идти. - На ближайшую ярмарку или храмовый праздник, - отрезал Генри, не сомневаясь, что растерянность ее притворная - девчонка хочет ему навязаться, вот и прикидывается, а может быть, и сам страшась соблазна. - Значит, в Охтерардер, на праздник святого Медокса. Поручусь, что ты без труда найдешь туда дорогу. - Афте... Оттер... - повторила певица, тщетно силясь одолеть кельтское произношение. - Мне говорили, что мои песенки будут непонятны людям, если я подойду ближе к тому угрюмому горному кряжу. - Значит, ты хочешь остаться в Перте? - Но где тут устроиться на ночь? - сказала скиталица. - А где провела ты эту ночь? - возразил Смит. - Уж ты, разумеется, знаешь, откуда пришла, хоть, видно, еще не решила, куда пойдешь. - Я ночевала в странноприимном доме при монастыре. Но меня пустили туда после долгих уговоров и наказали больше не возвращаться. - А теперь, когда тебя гонят Дугласы, тебя туда нипочем не примут, уж это наверняка. Но принц упомянул сэра Джона Рэморни... Я могу провести тебя переулками к его жилищу... хоть это и не дело для честного горожанина, да и некогда мне. - Пойду куда-нибудь... Я знаю, я для людей - бесчестье и обуза. Было время, когда на меня смотрели иначе... Но этот Рэморни - кто он такой? - Учтивый рыцарь. Ведет веселую холостяцкую жизнь и состоит конюшим и, как говорят, privado [Доверенный по личным делам (исп.)]при молодом принце. - Как! При этом шалом и надменном молодом человеке, из-за которого и вышел весь скандал?... Ох, не отводите меня туда, добрый друг! Неужели не сыщется какой-нибудь христолюбивой женщины, которая приютила бы несчастное создание у себя в хлеву или в амбаре на одну ночь? Рано поутру я уйду. Я ей щедро заплачу. У меня есть золото - вам я тоже заплачу, если вы отведете меня куда-нибудь, где я смогу укрыться от этого буйного повесы и от слуг черного барона, который как глянет, так убьет. - Приберегите ваше золото для тех, у кого его недостаточно, сударыня, - сказал Генри, - и не суйте в честные руки деньги, заработанные виолой, бубнами и пляской, а может быть, и чем похуже. Говорю вам напрямик, сударыня, меня вы не одурачите. Я провожу вас в любое безопасное место, какое вы мне назовете, потому что мое обещание крепко, как стальные оковы. Но вам меня не убедить, что вы не знаете, куда идти. Не так вы неопытны в своем ремесле, чтобы не знать, что в любом городе, а тем более в таком большом, как Перт, имеются заезжие дворы, где особа, подобная вам, всегда получит приют за свои деньги, если не найдет простака, который уплатил бы за ее постой. Раз вы при деньгах, сударыня, моя о вас забота будет недолга, и, право, в женщине ваших занятий эта непомерная горесть, этот страх остаться одной кажутся мне попросту притворством. Дав, таким образом, ясно понять, как он думал, что потешница его не обманет обычными своими уловками, Генри твердо отошел на несколько шагов внушая себе, что принял самое разумное и мудрое решение. Но он не выдержал и оглянулся посмотреть, как Луиза приняла его уход, и был смущен, увидев, что она опустилась на скамью, скрестила руки на коленях и склонила голову на руки, всей позой выражая полную безнадежность. Кузнец еще пытался ожесточить свое сердце. - Это все притворство, - сказал он. - La gouge [Девка (франц.)]знает свое дело, клянусь святым Ринганом! В эту минуту кто-то дернул его за подол плаща, и, посмотрев вокруг, он увидел маленького спаниеля, который тотчас же, словно хлопоча за свою госпожу, встал на задние лапки и начал танцевать, скуля и оглядываясь на Луизу, как будто испрашивая сострадания к своей покинутой хозяйке. - Бедняга, - сказал Смит, - может быть, и это не более чем фокус, ведь ты делаешь только то, чему тебя обучили... Но раз уж я взялся защищать несчастную, не могу я оставить ее чуть ли не в обмороке... если это обморок... Не могу! Я же человек! Возвратившись и подступив к девушке, так некстати отданной под его опеку, он по ее побелевшему лицу сразу убедился, что она или действительно в глубоком отчаянии, или же обладает даром притворства, непостижимым для мужчины, да и для женщины тоже. - Слушай, девочка, - сказал он так ласково, как До сих пор не мог бы, даже если б захотел, - скажу тебе откровенно, в каком я положении. Сегодня у нас Валентинов день, и, по обычаю, я должен провести его с моей прекрасной Валентиной. Но драка и ссоры заняли все утро, оставив нам жалких полчаса. Так что тебе ясно, где сейчас мои мысли и сердце и где уж ради одного приличия мне бы надлежало быть и самому. Потешница выслушала его и, как видно, поняла. - Если вы любите верной любовью и должны спешить к вашей чистой Валентине, боже упаси, чтобы из-за такой, как я, между вами пошел разлад! Не думайте больше обо мне. Я возьму в проводники эту большую реку и приду туда, где она впадает в океан и где, как мне говорили, есть портовый город, оттуда я отправлюсь на корабле в La Belle France [В прекрасную Францию (франц.)] и снова окажусь в стране, где самый грубый крестьян пин не сделает зла самой жалкой женщине. - Сегодня вам нельзя идти в Данди, - сказал Смит. - Люди Дугласа сейчас так и снуют по обоим берегам реки, потому что до них дошла уже весть об утреннем переполохе, весь этот день, и всю ночь, и весь завтрашний день они будут сходиться под знамя своего вождя, как горные кланы на огненный крест. Видите - там, за рекой, лихо скачут пять-шесть человек? Это эннендейлцы, я их распознал по длинным копьям и по тому, как они их держат: эннендейлец никогда не носит копье наконечником назад - оно у него всегда направлено острием вверх или же вперед. - А что мне до них? - сказала потешница. - Это конники и воины. Они уважат меня ради моей виолы и моей беззащитности. - Не стану говорить о них дурное, - ответил Смит. - Если ты придешь в их родные долины, они окажут тебе гостеприимство, ты можешь ничего не опасаться, но сейчас они вышли на дорогу. Что попалось в сети, то рыба. Среди них найдутся и такие, что не посовестятся тебя убить ради пары золотых сережек. У них вся душа в глазах да в пальцах. Так и смотрят, "нельзя ли чем поживиться. Нет у них ушей, чтобы слушать пение и музыку или внимать мольбам о пощаде. К тому же приказ их вождя насчет тебя уже отдан - и такой, что его, конечно, не ослушаются. Да, когда большие господа говорят: "Сожги церковь! ", им повинуются быстрей, чем когда они скажут: "Построй! " - Тогда, - сказала потешница, - мне лучше всего сесть на скамью и умереть. - Не говори так! - ответил Смит. - Мне бы только найти пристанище, где ты могла бы заночевать, а утром я отвел бы тебя на Сходни богоматери, откуда идут вниз по реке корабли до самого Данди, и я посадил бы тебя на борт с каким-нибудь попутчиком, который присмотрел бы, чтобы ты устроилась в надежном месте, где тебя примут по чести и не обидят. - Добрый... хороший... благородный человек! - сказала певица. - Сделайте так, и, если мольбы и благословения бедной несчастливицы могут дойти до небес, они вознесутся туда молитвой о тебе. Мы встретимся у этой двери в любое время, чтобы только поспеть к первому же кораблю. Когда он отходит? - В шесть утра, едва рассветет. - Так ступайте же, ступайте к вашей Валентине, и, если она вас любит - о, не обманывайте ее! - Увы, несчастная девица! Боюсь, не обман ли довел тебя до такой жизни? Но я не могу оставить тебя так, без крова. Я должен знать, где ты переночуешь. - Об этом не тревожьтесь, - возразила Луиза, - небо ясное, тут немало кустов и зарослей по берегу реки. Мы с Шарло отлично можем на одну ночь устроить себе спальню под зеленым деревцом, а утро - при обещанной вами помощи - застанет меня там, где мне не будут грозить ни зло, ни обида. Ночь проходит быстро, если есть надежда на доброе утро!... Вы медлите, а ваша Валентина ждет? Нет, я вас почту нерадивым в любви, а вы знаете, чего стоит укор менестреля. - Я не могу бросить тебя, девица, - ответил оружейник, уже совсем оттаяв. - Будет просто убийством, если я позволю тебе ночевать под открытым небом в феврале месяце, на злом шотландском ветру. Нет, нет, этак я плохо сдержу свое слово, а если меня и поругают малость, это будет справедливым наказанием за то, что я судил о тебе и обращался с тобою не по твоим заслугам, как вижу я теперь, а согласно моим предрассудкам. Пойдем, девица, ты получишь надежное и пристойное убежище на эту ночь, к чему бы это ни привело. Я был бы несправедлив к моей Кэтрин, если бы дал человеку замерзнуть насмерть для того, чтобы часом раньше насладиться ее обществом. Говоря таким образом и гоня от себя прочь боязнь дурных последствий или кривотолков, какие мог породить такой его поступок, храбрый Смит решил, не страшась злоречья, приютить скиталицу на ночь в своем доме. Следует добавить, что он пошел на это с крайней неохотой, в порыве великодушия. До того, как наш доблестный сын Вулкана в бла-юговении устремил свои мечты на пертскую красавицу, прирожденная страстность натуры отдавала его под влияние не только Марса, но и Венеры, и лишь благотворное действие истинного чувства положило конец его распутным утехам. Тем ревнивей оберегал он свою недавно завоеванную славу постоянства, на которую его забота о бедной страннице неизбежно должна была бросить тень. Да и смущали сомнения, не слишком ли смело подвергает он себя соблазну... Прибавьте к этому отчаяние оттого, что он и так уже упустил половину Валентинова дня, который, по обычаю, не только мог, но и должен был провести возле своей подруги. Поездка в Кинфонс и разные последующие события поглотили чуть ли не весь день, недалеко было уже до вечерни. Точно надеясь в быстрой ходьбе наверстать время, поневоле потерянное на предмет, столь далекий от стремлений его сердца, он крупными шагами пересек сад доминиканцев, вышел в город и, прикрыв плащом нижнюю половину лица, а шляпу нахлобучив так, чтобы спрятать и верхнюю, с той же стремительностью двинулся боковыми улочками и проулками в надежде дойти до своего дома в Уинде, не попавшись никому на глаза. Но минут через десять он спохватился, что молодой женщине, пожалуй, нелегко за ним посгГевать. Поэтому он оглянулся раз-другой в сердитом нетерпении, которое вскоре сменилось стыдом, когда он увидал, что, стараясь не отстать, она совсем выбилась из сил. "Ну вот, полюбуйся, скотина ты этакий, - выругал Генри сам себя. - Мне, конечно, к спеху, но разве у бедняжки от зтого вырастут крылья? Да еще она тащит поклажу! Скажу по правде, где коснется женщины, там я истинный невежа, я непременно окажусь дурак дураком, когда искренне хочу сделать все по-хорошему... " - Послушай, девочка, дай-ка я понесу твои вещи. Тогда у нас дело пойдет быстрей. Бедная Луиза хотела воспротивиться, но она так запыхалась, что не могла произнести ни слова, и она позволила добросердечному покровителю отобрать у нее корзиночку. Увидав это, собака забежала вперед, встала на задние лапки и, помахав передними, вежливо заскулила, как будто просясь, чтоб и ее понесли на руках. - Что ж, придется, хочешь не хочешь, взять и тебя, - сказал Смит, видя, что бедная тварь устала. - Фи, Шарло! - прикрикнула Луиза. - Точно ты не знаешь, что тебя я могу нести сама! Она попробовала подхватить спаниеля, но тот увернулся и, подбежав к Смиту с другого боку, снова запросился на руки. - Шарло прав, - сказал Смит. - Он знает, кому больше пристало его нести. Это мне говорит, моя красавица, что ты не всегда таскала сама свою ношу... Шарло умеет кое о чем поведать. Такая мертвенная бледность легла на лицо бедной потешницы при этих словах, что Генри почел нужным поддержать девушку, боясь, что она упадет на землю. Однако она оправилась в две-три секунды и слабым голосом попросила своего проводника вести ее дальше. - Ну, ну, - сказал Генри, когда они снова двинулись, - держись за мой плащ или за руку, если так тебе легче будет идти. Эх, посмотрел бы кто на нас со стороны! Мне бы еще ребек или гитару за спину да мартышку на плечо, и мы - ни дать ни взять - веселая чета бродячих актеров: становись у ворот замка да бренчи на струнах... "Эх, молот и гвозди! - ворчал он мысленно. - Если кто из знакомых повстречает меня с корзинкой этой потаскушки за спиной, с ее собачкой на руках и с нею самой, уцепившейся за мой плащ, ну как ему тут не подумать, что я и впрямь превратился в нищего бродягу? Я бы отдал лучший панцирь, какой выходил из-под моего молота, только бы никто из болтунов-соседей не встретил меня в таком обличье, смеху тогда не было б конца от Валентинова дня и до сретения! " Волнуемый этими мыслями, кузнец, хоть и рискуя изрядно удлинить дорогу, которую хотел проделать как можно быстрее, выбрал самый окольный и пустынный путь, чтобы по возможности избежать главных улиц, где все еще толпился народ после недавнего переполоха. Но, к несчастью, этой уловкой он ничего не достиг: едва свернув в узкий переулок, он встретил человека, который шел, прикрыв лицо плащом, видно так же, как и он, желая пройти неопознанным. Однако тонкая, тщедушная фигурка, ноги-веретенца, торчавшие из-под плаща, и подслеповатые глазки, мигавшие над его верхними складками, так безошибочно выдавали в нем аптекаря, как если бы он прицепил спереди к шляпе свою вывеску. Неожиданная и крайне неприятная встреча повергла кузнеца в смятение. Изворотливость не была свойственна его прямому и смелому нраву, а зная этого человека как любопытного соглядатая и злостного сплетника, да к тому же издавна питавшего к нему особую неприязнь, оружейник подумал с надеждой лишь об одном исходе: может быть, почтенный аптекарь сам подаст ему повод пустить в ход кулаки - и тогда он свернет шею неприятному свидетелю и раз навсегда заткнет ему рот. Но, увы, аптекарь не сделал и не сказал ничего, что могло бы оправдать такую чрезвычайную меру. Напротив, столкнувшись с дюжим своим земляком так близко, что никак было не проскочить неузнанным, аптекарь решил по возможности сократить встречу, и, не показывая виду, что замечает в ее обстоятельствах что-либо странное, он, проходя мимо, даже не глянул на спутницу оружейника и лишь уронил небрежно такие слова: - Еще раз веселого праздника тебе, храбрый Смит! Как! Ты ведешь с пристани свою кузину, милую миссис Джоэн Летам, и поклажу ее несешь... Значит, прямо из Данди? Я слышал от старого чеботаря, что ее ждут. Говоря таким образом, аптекарь не смотрел ни влево, ни вправо, и, бросив беглое: "Будьте здоровы! " в ответ на такое же приветствие, которое Смит скорее. буркнул, чем проговорил, он заскользил дальше, как тень, своею дорогой. - Поймал-таки меня, чертов подлюга! - сказал Смит. - А я, хочешь не хочешь, проглотил его пилюлю, хоть и позолоченную. У мерзавца острый глаз на юбки. Он умеет отличить дикую уточку от домашней, как и всякий в Перте... Он меньше чем кто-либо другой в Славном Городе способен принять кислую сливу за грушу или мою дородную кузину Джоэн за эту фантастическую пташку. Понимай так - своим поведением он как бы сказал: "Я не вижу того, что ты хотел бы спрятать от меня". И правильно сделал, потому что он схлопочет себе крепкий удар по черепу, если станет соваться в мои дела... и, значит, он в собственных интересах будет молчать. Но кого еще сюда принесло?... Святой Дунстан!... Хвастуна и пустобреха, этого зайца трусливого Оливера Праудфьюта! В самом деле, следующим они повстречали отважного шапочника, который, сдвинув шапку набекрень и горланя песню: Том, а Том, не сиди битый час над котлом! ясно давал понять, что пообедал не всухую. - Ага, мой любезный Смит, - сказал он, - я тебя, выходит, захватил врасплох? Выходит, и верная сталь может согнуться?... Может и Вулкан, как уверяют менестрели, отплатить Венере ее же монетой?... Право слово, быть тебе весь год веселым Валентином, раз ты начал свой год так лихо! - Послушай, Оливер, - сказал сердито Смит, - закрой глаза и ступай мимо, дружок. Да советую тебе, не болтай о том, что тебя не касается, если хочешь сохранить все зубы во рту. - Чтобы я да болтал лишнее?... Разносил бы сплетни, и о ком - о своем же брате вояке?... Никогда себе не позволю!... Ни словом не обмолвлюсь даже со своим деревянным султаном!... Зачем? Я и сам не прочь повеселиться в укромном уголке. Знаешь, пойду-ка я с тобой! Зайдем куда-нибудь, пображничаем вместе, а твоя Далила споет нам песенку. Что, не худо я придумал? - Превосходно! - сказал Генри, сам о том лишь мечтая, чтобы пристукнуть "своего брата вояку", но все же благоразумно избрав более мирный способ отвязаться от него. - Превосходно придумано!... Мне, кстати, понадобится твоя помощь - вон, я вижу, идут пятеро или шестеро дугласцев... они непременно попробуют отбить девчонку у скромного горожанина вроде меня, так что я буду рад получить подмогу от такого удальца, как ты. - Благодарю... благодарю тебя, - ответил шапочник, - но не лучше ли мне побежать и распорядиться, чтоб забили тревогу, да прихватить свой большой меч? - Да, да... беги со всех ног домой и не рассказывай ничего о том, что ты тут видел. - Кому ты это - мне? Меня не бойся. Тьфу! Я презираю сплетников! - Так иди же... Я слышу лязг оружия. Поц шапочником точно земля загорелась. Он мигом обратился спиной к несуществующей опасности и пустился прочь самым скорым шагом - Смит не сомневался, что он живо примчится домой. "Придется иметь дело еще с одним языкастым дураком, - подумал кузнец. - Но на него у меня тоже заготовлен кляп. Есть у менестрелей притча про галку в чужих перьях, так Оливер и есть та самая галка, и, клянусь святым Дунстаном, если он станет болтать обо мне лишнее, я так из него повыдергаю перья, как ястреб никогда не ощипывал куропатку. И он это знает". Пока эти мысли теснились в его голове, он почти достиг конца своего пути и с измученной певицей, чуть дышавшей от усталости и страха и все еще цеплявшейся за его плащ, добрался наконец до середины Уинда - переулка, в котором стояла его кузница и по которому при той неопределенности, с какой тогда присваивались фамилии, оружейник получил одно из своих прозваний. Здесь во всякий день можно было видеть пылающий горн, и четверо полуголых молодцов ог