тца. И за что? За пустое и презренное земное благо. - Презренное! Пустое! - вскричал Гирдер. - Да я отроду не видывал такого жирного гуся! А таких прекрасных уток во всем свете не сыскать! - Положим, что так, сосед, -возразил пастор. - Но взгляните: разве мало превосходных яств еще осталось в вашем доме? Я помню время, когда одна такая лепешка, которых, как я вижу, имеется у вас в избытке, показалась бы лучшим лакомством тем несчастным, что во имя святой веры умирали с голоду в горах, в болотах и вырытых в земле пещерах, где они скрывались от гонений. - Вот это-то меня и бесит, - сказал бочар, желавший хотя бы в ком-нибудь найти сочувствие. -Отдай она мою дичь страждущему праведнику или просто порядочному человеку, я бы слова не сказал. Но этому грабителю и вралю! Этому притеснителю и негодяю тори, гарцевавшему в отряде милиции, сражавшемуся против святых защитников веры при Босуэл-бридже под начальством старого тирана Аллана Рэвенсвуда, которого, слава богу, уже прибрал господь. Отдать самое лакомое блюдо этому негодяю!.. - Но, мистер Гилберт, неужели вы не видите здесь десницы провидения? Детям праведников не приходится протягивать руку за подаянием, а вот отпрыск их некогда могущественного гонителя вынужден поддерживать свое существование крохами с вашего обильного стола. - К тому же, - вставила словечко миссис Гирдер, - наши утки пойдут совсем не лорду Рэвенсвуду, а на угощение лорда-хранителя, кажется, так его величают. Он сейчас в замке. - Сэр Уильям Эштон в замке "Волчья скала"! - воскликнул изумленный мастер клепок и обручей. - Да. Они теперь с лордом Рэвенсвудом такие друзья - водой не разольешь! - присовокупила миссис Дайтбоди, - Дура набитая!-снова рассердился бочар. -Видно, этому старому сплетнику и пройдохе ничего не стоит уверить вас, что луна-это круг зеленого сыра! Лорд-хранитель - и Рэвенсвуд! Да они что кошка с собакой, что волк с охотником! - А я вам говорю, что они дружны, словно муж о женой, и между ними больше согласия, чем между иными настоящими супругами. И еще есть одна новость: Питер Панчен, бочар при королевских погребах в Лите, умер, и место его свободно, и... - Ах, да замолчите ли вы наконец! - прикрикнул Гирдер на говоривших разом женщин, ибо как только разговор принял другой оборот, молодая женщина приободрилась и стала вторить матери, произнося слова так же быстро, но октавой выше, так что получилось что-то вроде песни на два голоса. - Это сущая правда, хозяин, - сказал старший подмастерье Гирдера, вошедший в кухню во время перебранки. - Я сам только что видел слуг лорда-хранителя в харчевне матушки Смолтраш. Они там пьют и веселятся. - А господин их гостит в "Волчьей скале"? - Да, честное слово! - И он друг Рэвенсвуда? - Похоже, что так, иначе что бы ему делать в замке? - И Питер Панчен умер? - Умер, умер, - подтвердил подмастерье, - преставился старина Панчен. Не одну флягу бренди он осушил на своем веку! Но пришел и ему конец! А что касается вертела с утками, так ваша лошадь еще не расседлана, хозяин. Я могу догнать мистера Болдерстона - едва ли он далеко ушел - и отнять у него птицу. - Так и сделаем, Уил. Хотя погоди.... вот что ты сделаешь, когда нагонишь мистера Болдерстона. И, оставив женщин в обществе пастора, бочар удалился с Уилом, чтобы дать ему нужные указания. - Умно, нечего сказать, - заметила миссис Лайтбоди, когда Гирдер вернулся в комнату, - посылать бедного малого в погоню за человеком, вооруженным до зубов. Ты же знаешь, что мистер Болдерстон всегда имеет при себе шпагу, да еще кинжал в придачу. - Надеюсь, вы хорошо обдумали то, что собираетесь делать, - сказал пастор, - ибо вы можете вызвать ссору, и мой долг предупредить вас: тот, кто подстрекает к ссоре, будет виновен не менее того, кто в ней участвует. - Не беспокойтесь, мистер Байдибент, - заявил бочар. -Эти женщины и священники всюду должны сунуть спой нос. Шагу нельзя ступить без их указки. Я сам знаю, с какого конца есть пироги. Подавай обед, Джин, и хватит об этом. И действительно, в продолжение всего вечера бочар ни разу не вспомнил о пропавшем блюде. Тем временем подмастерье, получив от хозяина особые указания, вскочил на коня и устремился в погоню за мародером Калебом. Однако последний, как легко можно догадаться, не мешкал в пути. Несмотря на всю свою страсть к болтовне, он шел молча, стремясь скорее добраться до замка, и только сообщил мистеру Локхарду, что, по его просьбе, жена поставщика слегка обжарила дичь на случай, если Мизи, насмерть перепуганная грозой, еще не успела развести огонь. Между тем он, ссылаясь на необходимость поскорее вернуться в замок, то и дело просил спутников поторопиться и все ускорял шаг, так что они с трудом поспевали за ним. Достигнув вершины горной гряды, возвышавшейся между замком и Волчьей Надеждой, он уже счел себя вне опасности, как вдруг услыхал-отдаленный конский топот и громкие крики: - Мистер Калеб! Мистер Болдерстон! Мистер Калеб Болдерстон! Подождите! Само собой разумеется, Калеб не спешил откликнуться на эти призывы. Сначала он притворился, будто ничего не слышит, уверяя слуг сэра Эштона, что это всего лишь свист ветра; потом он заявил, что не стоит терять время из-за какого-то сорванца; наконец, когда фигура всадника ясно обозначилась в вечерних сумерках, Калеб неохотно остановился и, собрав все свои душевные силы для защиты награбленных сокровищ, принял позу, полную достоинства, поднял вертел, словно собираясь использовать его не то как пику, не то как щит, и приготовился скорее умереть, нежели возвратить драгоценную добычу. Но каково же было удивление старого дворецкого, когда посланец бочара, подъехав к нему вплотную, почтительно с ним поздоровался и передал сожаления хозяина по поводу того, что мистер Калеб не застал его дома и не остался на крестинный обед; узнав о прибытии в замок знатных гостей, к приему которых не успели сделать должных приготовлений, мистер Гирдер взял на себя смелость послать бочонок с хересом и бочку с бренди. Я читал где-то об одном пожилом господине, за которым гнался сорвавшийся с цепи медведь; окончательно выбившись из сил, старик в отчаянии остановился и, повернувшись к косолапому преследователю, замахнулся на него тростью. При виде палки в животном возобладал дух дисциплины, и, вместо того чтобы разорвать несчастного на куски, мишка встал на задние лапы и пустился отплясывать сарабанду. Даже радостное изумление, охватившее этого человека, уже видевшего себя на краю гибели и вдруг неожиданно обретшего спасение, не могло сравниться со смятением, объявшим Калеба, когда он обнаружил, что его преследователь не только не намеревается отнять у него добычу, но готов приобщить к ней новые дары. Однако он тотчас сообразил, в чем дело, когда подмастерье, восседавший на лошади между двумя бочонками, нагнулся к нему и шепнул: - Если бы можно было замолвить словечко насчет места Питера Панчена, так Джон Гирдер готов служить лорду Рэвенсвуду душой и телом. А уж как бы он был рад поговорить об этом с мистером Болдерстоном; ну, а если мистеру Болдерстону чего-нибудь захочется, хозяин будет податлив, как ивовый обруч. Калеб молча выслушал гонца и, подобно всем великим: людям, начиная с Людовика XIV, вместо ответа удостоил его лаконическим: "Посмотрим". - Ваш хозяин, - произнес он громко, специально для ушей мистера Локхарда, - поступил учтиво и достойно, прислав вина, и я не премину довести об этом до сведения милорда. А теперь, любезный друг, отправляйтесь-ка в замок и, если слуги еще не вернулись (что весьма вероятно, так как они пользуются всяким случаем погулять подольше), оставьте эти бочонки в комнате привратника, по правую руку от главных ворот. Самого привратника вы не застанете: он отпросился в гости, так что вряд ли вас кто-нибудь окликнет. Выслушав указания Калеба, подмастерье поскакал в замок, где действительно никого не встретил, и, оставив оба бочонка в пустой разрушенной каморке привратника, повернул назад. Исполнив таким образом поручение хозяина и вторично раскланявшись с Калебом и всей честной компанией на обратном пути, он возвратился домой, чтобы принять участие в крестинном пире. Глава XIV Как листья под осенним небосводом, Кружась, несутся в вихре хороводом, Иль как летит, колеблясь, из овина От зерен отделенная мякина, Так все людские помыслы летели, Стремясь, по воле неба, мимо цели. Аноним Мы оставили Калеба в минуту величайшей радости при виде успеха всех его ухищрений во славу рода Рэвенсвудов. Пересчитав и разложив все добытые им яства, 6н заявил, что такого королевского угощения не видывали в замке со дня похорон его покойного владельца. С гордым сознанием победы "убирал" он дубовый стол чистой скатерью и, расставляя блюда с жареной олениной и дичью, бросал время от времени торжествующие взгляды на своего господина и гостей, словно упрекая их за неверие в его силы; в продолжение всего вечера Калеб угощал Локхарда бесконечными рассказами, более или менее правдивыми, о былом величии замка "Волчья скала" и могуществе его баронов. - Без разрешения лорда Рэвенсвуда, - рассказывал он, - вассал, бывало, не смел считать своим ни теленка, ни ярочку. И чтобы жениться, также нужно было испросить согласие барона. А сколько забавнейших историй рассказывают об этом старинном праве. И хотя теперь уже не то, что было в доброе старое время, когда крестьяне уважали власть сеньора, все же, мистер Локхард, как вы и сами, вероятно, заметили, мы, слуги дома Рэвенсвудов, не жалеем усилий, чтобы, опираясь на законные права милорда, поддерживать между сеньором и вассалами должные отношения, укрепляя связь, которая из-за всеобщего своеволия и беспорядка, повсюду царящих в наше печальное время, становится все слабее и слабее. - Н-да, - сказал мистер Локхард. - Позвольте спросить вас, мистер Болдерстон: что, жители подвластного вам селения - покорные вассалы? Ибо, должен сознаться, те, что перешли от вас к лорду-хранителю вместе с замком Рэвенсвуд, не очень-то услужливый народ. - Ах, мистер Локхард, не забудьте, что они попали в чужие руки: там, где старый хозяин легко получал вдвое против положенного, новый, может статься, не получит ничего. Они всегда были упрямыми и беспокойными, наши вассалы, и с ними не просто справиться чужому человеку. Если ваш господин хоть раз с ними не поладит да разозлит, их потом никакими силами не уймешь. - Сущая правда, - согласился Локхард, - и, сдается мне, самое лучшее для всех нас - это сыграть свадьбу вашего молодого лорда с нашей красавицей, молодой госпожой. Сэр Уильям мог бы дать за ней в приданое ваши прежние поместья. С его хитростью он быстро обставит еще кого-нибудь и добудет себе другие. Калеб покачал головой. - Желал бы я, чтобы это было возможно, - сказал он. - Но есть старинное предсказание роду Рэвенсвудов... Не дай мне бог дожить до того дня, когда оно сбудется... Мои старые глаза и так уже видели немало горя. - Ерунда! Стоит ли обращать внимание на всякие суеверия? - возразил Локхард. -Если молодые люди понравятся друг другу, то это будет славная парочка. Но, по правде говоря, у нас в доме ничего не делается без леди Эштон, и, конечно, в этом деле, как и в любом другом, все будет зависеть от нее. Ну, а пока не грех выпить за здоровье молодых людей. Я и миссис Мизи налью стаканчик хереса, что прислал вам мистер Гирдер. Пока слуги таким образом угощались на кухне, общество, собравшееся в зале, проводило время не -менее приятно. С той минуты, как Рэвенсвуд решил оказать гостеприимство лорду-хранителю, насколько это было в его силах, он счел себя обязанным принять вид радушного хозяина. Не раз уже было замечено, что, если человек берется исполнять какую-нибудь роль, он часто настолько входит в нее, что под конец действительно превращается в того, кого изображает. Не прошло и часу, как Рэвенсвуд, к своему собственному удивлению, почувствовал себя хозяином, чистосердечно старающимся как можно лучше принять желанных и почетных гостей. В какой мере следовало приписать эту перемену в его настроении красоте мисс Эштон, искренности ее обращения и готовности примириться с неудобствами положения, в котором она очутилась, и насколько это было вызвано гладкими, вкрадчивыми речами лорда-хранителя, обладавшего большим даром привлекать к себе сердца людей, мы предоставляем судить нашим проницательным читателям. Во всяком случае, Рэвенсвуд не остался безразличным ни к совершенствам дочери, ни к обходительности отца. Лорд-хранитель был искушенным государственным деятелем: он в совершенстве знал все, касающееся двора и кабинета министров, и был до мельчайших подробностей осведомлен о всех политических интригах, связанных с недавними событиями конца семнадцатого столетия. Будучи участником важных событий и лично зная множество людей, он умел рассказывать о них чрезвычайно интересно; к тому же он обладал редким даром: не выдавая своих чувств и мыслей ни единым словом, создавать у слушателей впечатление, что говорит с ними не таясь, доверительно и чистосердечно. Рэвенсвуд, несмотря на все свое предубеждение против сэра Эштона и на веские причины питать к нему враждебные чувства, находил беседу с ним не только приятной, но и поучительной, а лорд-хранитель, вначале боявшийся даже назвать свое имя, теперь полностью оправился от смущения и говорил с легкостью и плавностью, сделавшими бы честь любому первоклассному адвокату-златоусту. Мисс Эштон говорила мало и больше улыбалась; но несколько слов, оброненных ею, были исполнены искренней доброжелательности и кротости - качества, которые для такого гордого человека, как Рэвенсвуд, обладали большей привлекательностью, нежели самое блистательное остроумие; к тому же от Эдгара не ускользнуло еще одно немаловажное обстоятельство: его гости, то ли из благодарности, то ли по какой другой причине, оказывали ему столько же почтительного внимания в этом пустом, заброшенном зале, как если бы он принимал их со всем великолепием, сообразным его высокому рождению. Они, казалось, не замечали бедности сервировки, а когда отсутствие того или иного необходимого предмета уж слишком обращало на себя внимание, принимались расхваливать те, коими Калеб ухитрился заменить недостающую утварь. Если же отец и дочь не могли иногда удержаться от улыбки, то улыбка эта была очень добродушной и неизменно сопровождалась каким-нибудь к месту сказанным комплиментом, который показывал хозяину, как высоко они ценят его. достоинства и как мало обращают внимания на окружающие их неудобства. Вероятно, сознание того, что его личные достоинства в глазах гостей значат больше, нежели его бедность, произвело на сердце Рэвенсвуда столь же сильное впечатление, сколь и красноречие лорда-хранителя и красота его дочери. Наконец настало время отправиться на покой. Лорд-хранитель и его дочь удалились в отведенные им комнаты, которые оказались "убранными" гораздо лучше, чем того можно было ожидать. В этом нелегком деле Мизи помогла одна деревенская кумушка, прибежавшая в замок разведать, что там творится; Калеб тотчас ее задержал и заставил приняться за уборку, так что, вместо того чтобы возвратиться домой и описать соседям туалет и наружность мисс Эштон, ей пришлось изрядно потрудиться на пользу домашнего очага Рэвенсвудов. По обычаям того времени, сам мастер Рэвенсвуд в сопровождении Калеба проводил гостя в отведенный ему покой. Войдя в комнату, старый дворецкий торжественно, словно канделябр с множеством восковых свечей, водрузил на стол жалкую проволочную подставку с двумя коптящими сальными свечами, какие даже в те дни можно было встретить только в крестьянской лачуге. Потом он исчез, но тотчас возвратился с двумя глиняными флягами (после смерти миледи, объяснил он, в замке не принято пользоваться фарфором), в одной из которых был херес, а в другой - бренди. Презрев опасность оказаться уличенным во лжи, Калеб заявил, что этот херес выдерживали в погребах замка двадцать лет; и "хотя ему, конечно, не годится надоедать их милостям своей болтовней, но этот бренди - замечательный напиток, сладкий как мед и такой крепкий, что способен свалить с ног самого Самсона. Оно хранится в подвалах замка со времени достопамятного пира, когда Джейми Дженклбрэ убил старого Миклстоба на верхней ступеньке лестницы, защищая честь достойной леди Мюренд, приходившейся некоторым образом родней семье Рэвенсвудов, но..." - Но, чтобы покончить с этой длинной историей, мистер Калеб, - прервал его сэр Эштон, -может быть, вы сделаете мне одолжение и принесете воды. - Воды! Избави бог, чтобы ваша милость пили воду в нашем доме. Это же позор для знаменитого рода! - Но таково желание сэра Эштона, Калеб, - сказал, улыбаясь, Рэвенсвуд. - Мне кажется, вам следует исполнить его просьбу, тем более что, если мне не изменяет память, еще недавно здесь не гнушались пить воду и даже находили ее очень вкусной. - Ну, раз таково желание милорда... - согласился Калеб и немедленно принес кувшин с упомянутой чистой влагой. - Милорд нигде не найдет такой воды, как в колодце замка "Волчья скала", но все-таки... - Все-таки пора нам дать нашему гостю покой в этом бедном жилище, - сказал Рэвенсвуд, перебивая не в меру болтливого слугу, который тотчас направился к двери и, низко поклонившись лорду-хранителю, приготовился сопровождать своего господина из потайной комнаты. Но лорд-хранитель остановил Рэвенсвуда. - Мне хотелось бы сказать несколько слов мастеру Рэвенсвуду, мистер Калеб, - сказал он дворецкому, - и, я полагаю, на это время он согласится обойтись без ваших услуг. Калеб отвесил поклон еще ниже первого и вышел; Эдгар остановился в большом смущении, ожидая разговора, который должен был закончить день, ознаменованный уже столькими неожиданными событиями. - Мастер Рэвенсвуд, - неуверенно начал сэр Уильям Эштон, - я надеюсь, вы истинно добрый христианин и не захотите окончить этот день, по-прежнему тая гнев в сердце своем. Рэвенсвуд вспыхнул. - У меня не было оснований, по крайней мере нынче, упрекать себя в забвении тех обязанностей, которые налагает на христианина его вера, - сказал он. - Мне кажется, - возразил ему гость, - это не совсем так, если вспомнить все споры и тяжбы, к несчастью слишком часто возникавшие между покойным лордом Рэвенсвудом, вашим батюшкой, и мною. - Я просил бы, милорд, - сказал Рэвенсвуд, с трудом сдерживаясь, - чтобы в доме моего отца мне не напоминали об этих обстоятельствах. - В любом ином случае я исполнил бы вашу просьбу, продиктованную щепетильностью, - ответил сэр Уильям Эштон, - но теперь мне необходимо высказаться до конца. Я был слишком наказан, уступив чувству ложной щепетильности, помешавшей мне настоять на встрече с вашим отцом, которой я много раз добивался. Сколько горя, принесенного и ему и мне, удалось бы тогда избежать! - Это правда, - сказал Рэвенсвуд после минутного молчания, -Я слышал от отца, что вы предлагали ему свидание. - Предлагал, дорогой Рэвенсвуд. Но этого было мало. Мне следовало просить, умолять, заклинать! Мне нужно было разрушить преграду, которую корыстные люди воздвигли между нами, и показать себя в истинном свете, показать себя готовым пожертвовать даже большей частью моих законных прав из уважения к его столь естественным чувствам. Но я должен сказать в свое оправдание, мой юный друг (разрешите мне так называть вас), что если бы мы с вашим отцом когда-нибудь провели вместе хоть столько времени, сколько теперь мне посчастливилось пробыть в вашем обществе, то наша страна, вероятно, сохранила бы одного из самых достойных своих сынов, а мне не пришлось бы враждовать с человеком, который всегда вызывал во мне восхищение и уважение. Сэр Уильям поднес платок к глазам. Рэвенсвуд тоже был растроган, но хранил молчание, ожидая продолжения этого удивительного признания. - Я хотел, чтобы вы знали, - продолжал лорд-хранитель, - что, хотя я счел необходимым подтвердить законность моих требований через судебное определение, я никогда не имел намерения настаивать на чем-нибудь таком, что выходило бы за пределы справедливости. - Милорд, - ответил Рэвенсвуд, - нам незачем продолжать этот разговор. Все владения, которые закон отдаст или уже отдал вам, - ваши или будут ими. Ни мой отец, ни я никогда ничего не приняли бы из милости. - Из милости? Нет, вы меня не поняли. Вам трудно понять - вы не юрист. Права могут быть действительны в глазах закона и признаны таковыми, но тем не менее благородный человек не во всех случаях сочтет возможным ими воспользоваться. - Очень сожалею об этом, милорд. - Ну-ну, вы - точь-в-точь как молодой адвокат: в вас говорит сердце, а не разум. Нам с вами нужно еще многое решить. Неужели вы осудите меня за то, что я, старик, желаю мира и, оказавшись в доме человека, спасшего жизнь мне и моей дочери, хочу от всей души покончить со всеми спорами самым благородным образом. Произнося эти слова, лорд-хранитель сжимал неподвижную руку Рэвенсвуда в своей, и поэтому молодому человеку, каковы бы ни были его прежние намерения, ничего не оставалось, как согласиться с гостем и пожелать ему доброй ночи, отложив дальнейшие объяснения до следующего дня. Рэвенсвуд поспешил в зал, где ему предстояло провести ночь, и долгое время ходил по нему взад и вперед в сильном волнении. Его смертельный враг находился у него в доме, а в его сердце не было ни родовой ненависти, ни истинно христианского прощения. Рэвенсвуд сознавал, что как исконный враг сэра Эштона он не может предать забвению нанесенные его дому обиды, а как христианин не в силах уже мстить за них- и что он готов пойти на низкую, бесчестную сделку со своей совестью, примирив ненависть к отцу с любовью к дочери. Он проклинал себя. Не останавливаясь, шагал он по комнате, освещенной бледным светом "луны и красноватым мерцанием затухающего огня, и то отворял, то затворял зарешеченные окна, словно задыхался без свежего воздуха и в то же время боялся его проникновения. В конце концов страсти в нем откипели, и Эдгар опустился в кресло, которое на эту ночь должно было заменить ему постель. "Если действительно, - рассуждал он сам с собой, когда первая буря улеглась и он вновь обрел способность мыслить хладнокровно, - если действительно этот человек не требует ничего сверх положенного ему законом, если он даже готов поступиться признанными судом правами, чтобы покончить с распрей по справедливости, на что же мой отец мог жаловаться? Чем же я могу быть недоволен? Те, от кого мы получили наши родовые владения, пали от меча моих предков, оставив всю свою собственность победителям; мы пали под ударами закона, ныне немилостивого к шотландскому рыцарству. Что ж, вступим в переговоры с нынешними победителями, как если бы мы находились в осажденной крепости, не имея никакой надежды на спасение. Может быть, этот человек совсем не таков, каким я считал его, а его дочь... Но я решил не думать о ней". И, завернувшись в плащ, он заснул, и всю ночь, пока дневной свет не забрезжил в зарешеченных окнах, ему грезилась Люси Эштон. Глава XV Когда мы видим, как наш друг иль родич В несчастьях погрязает безнадежно, Руки мы не протянем, чтоб помочь Ему подняться, но скорей ногою Его придавим и толкнем на дно, Как я, признаюсь, поступил с тобою. Но вижу, поднимаешься ты сам - Я помогу тебе. "Новый способ платить старые долги" Проводя ночь на непривычно жестком ложе, лорд-хранитель ни на минуту не расставался с честолюбивыми помыслами и политическими планами, от которых не снится и на самых мягких пуховиках. Он достаточно долго вел свою ладью по житейскому океану, лавируя между соперничающими в нем течениями, чтобы знать, как они гибельны и сколь важно повернуть парус по направлению господствующего ветра, если не хочешь разбиться во время бури. Свойства его дарования и трусливый характер придавали ему ту гибкость, которой отличался старый граф Нортхемптон, - объясняя, как ему удалось удержаться на своем месте во время всех государственных перемен от Генриха VIII до Елизаветы, он откровенно признавался, что рожден тростником, а не дубом. Поэтому сэр Уильям Эштон во всех случаях придерживался единого правила - он тщательно наблюдал все перемены на политическом горизонте и старался заручиться поддержкой среди сторонников той партии, которая, по его мнению, должна была одержать победу еще до того, как обозначался исход борьбы. Его умение приспосабливаться к любым обстоятельствам было хорошо известно и вызывало презрение у более смелых предводителей обеих партий, существовавших в стране. Но он обладал полезным, практическим умом, а его юридические познания высоко ценились; эти достоинства перевешивали его недостатки в глазах тех, кто стоял у кормила правления, и они с радостью пользовались услугами сэра Уильяма и щедро его награждали, хотя и не питали к нему ни доверия, ни уважения. Маркиз Э*** употреблял все свое влияние, чтобы свергнуть тогдашний шотландский кабинет, и последнее время вел интригу с таким искусством, что успех, казалось, был ему обеспечен. Однако он чувствовал себя не настолько сильным и уверенным в победе, чтобы упустить случай завербовать под свои знамена нового приверженца. Приобретение такого союзника, как лорд - хранитель печати, имело немалое значение, и одному из приятелей сэра Эштона, хорошо знавшему характер и образ мыслей последнего, было поручено склонить его на сторону маркиза. Прибыв в замок Рэвенсвуд под предлогом обычного визита, этот приятель заметил, что лордом-хранителем владеет неудержимый страх перед насильственной смертью от руки молодого Рэвенсвуда. Слова слепой пророчицы - старой Элис, появление вооруженного Рэвенсвуда в его владениях почти в тот самый миг, когда ему посоветовали остерегаться этого юноши, холодное презрение, которым тот отвечал на выражение благодарности за вовремя оказанную помощь отцу и дочери, - все это произвело на сэра Эштона сильное впечатление. Как только клеврет маркиза понял, что волнует хозяина дома, он исподволь начал внушать сэру Эштону Опасения и сомнения другого рода, рождавшие в нем неменьшую тревогу. Он участливо осведомился, были ли вынесены окончательные решения - без права апелляции - по сложным процессам лорда - хранителя печати с семейством Рэвенсвудов. Сэр Эштон ответил утвердительно, но его приятель достаточно хорошо знал все обстоятельства дела, чтобы поддаться обману. Он привел несколько неоспоримых аргументов, доказывая, что некоторые самые важные вопросы, решенные в пользу Эштона против Рэвенсвудов, могут, согласно "Акту соединения королевств", быть пересмотрены в английской палате лордов, которой лорд-хранитель весьма побаивался, как суда беспристрастного. Эта инстанция заменила старинный шотландский парламент, куда апеллировали в былое время. Сэр Уильям попробовал было утверждать, что подобная мера незаконна, но под конец оказался вынужден утешить себя другим доводом. - У молодого Рэвенсвуда, - сказал он, - вряд ли найдется в парламенте достаточно влиятельных друзей, чтобы настоять на пересмотре важного дела. - Не обольщайтесь обманчивой надеждой, - сказал его коварный приятель, - может случиться, что в следующую сессию у молодого Рэвенсвуда будет больше друзей и покровителей, чем у вас. - Это было бы весьма любопытно, - презрительно заметил сэр Уильям. - Однако подобные превращения часто случались и прежде, да и в наше время они не редкость. Разве мы не знаем людей, ныне стоящих во главе правления, которые всего несколько лет назад вынуждены были скрываться, спасая свою жизнь? А разве мало встречаем мы таких, кто ныне обедает на серебре, между тем как десять лет назад им даже похлебку приходилось добывать себе о бою. И наоборот: сколько высокопоставленных особ низвергнуто на наших глазах за это короткое время. "Шаткое положение государственных деятелей Шотландии" - любопытное сочинение Скотта из Скотстарвета, которое вы показывали мне в рукописи, - в наше время могло бы найти себе подтверждение на целом ряде примеров. Лорд-хранитель ответил глубоким вздохом и сказал, что подобные перемены в судьбе государственных мужей не новость для Шотландии и что в этой стране на них достаточно насмотрелись еще задолго до появления на свет упомянутого сатирического произведения. - Еще много лет назад, - промолвил он, - Фордун привел древнюю пословицу: "Neque dives, neque fortis, sed nec sapiens Scotus, proedominante invidia, diu durabit in terra" [Когда господствует зависть, не будет долго жить на земле ни богатый, ни сильный шотландец, если он благоразумен (лат.)]. - Будьте уверены, дорогой друг, - ответил ему приятель, - что ни долголетняя ваша служба на пользу родине, ни ваши глубокие юридические познания не смогут спасти вас и сохранить вам состояния, если маркиз Э*** успеет получить большинство в английском парламенте. Как вам известно, покойный лорд Рэвенсвуд был с ним в родстве, ибо леди Рэвенсвуд в пятом колене происходила от рыцаря Тилибардина; и я уверен, что маркиз, как ближайший родственник, вступится за молодого человека и будет ему покровительствовать. Отчего же ему этого и не сделать? Рэвенсвуд - юноша энергичный и умный; он сумеет защитить себя и словом и делом. Не то что какой-нибудь Мемфивосфей, не способный постоять за себя, который превращается в обузу для каждого, кто протянет ему руку помощи. А если ваши процессы против Рэвенсвуда будут обжалованы в английский парламент, то, уверяю вас, маркиз сумеет ободрать вас как липку. - Это было бы очень плохим вознаграждением за мою долголетнюю службу родине и то уважение, которое я всегда питал к высокочтимому маркизу и всей его семье. - Ах, милорд, -возразил клеврет маркиза, -что пользы вспоминать о прошедших заслугах и былой верности! В наше смутное время человек, подобный маркизу, вправе ожидать действительной помощи, настоящих доказательств преданности. Лорд-хранитель печати тотчас понял, к чему клонит его приятель, но был слишком осторожен, чтобы связать себя положительным ответом. - Не знаю, чего может ожидать маркиз от моих ничтожных дарований, - промолвил он, - но всегда готов служить ему, не нарушая, конечно, своего долга перед королем и отечеством. Таким образом, сказав, казалось, очень многое, сэр Уильям на самом деле не сказал ничего, ибо под сделанную оговорку впоследствии мог подвести все, что угодно; он тотчас переменил разговор и не позволял ему возвращаться к этому предмету. Гость так и уехал, не добившись у хитрого политика обещания или обязательства содействовать планам маркиза, убежденный, однако, что возбудил в сэре Эштоне опасения касательно очень чувствительного для него вопроса, заложив тем основу для будущих соглашений. Когда посланец маркиза сообщил ему о результатах переговоров, оба решили не оставлять лорда-хранителя в покое, а постоянно держать его в страхе, особенно во время отсутствия его жены. Они знали, что эта гордая, мстительная, властная женщина сумела бы внушить мужество своему трусливому супругу; знали, что она неколебимо предана господствующей партии, состоит в постоянной переписке с ее предводителями, является верной их союзницей и, наконец, что она нисколько не боится семейства Рэвенсвудов, а смертельно ненавидит их (древнее происхождение Рэвенсвудов было укором новоявленному вельможе Эштону) и готова рисковать собственными интересами ради возможности окончательно уничтожить врага. Как раз в то время леди Эштон была в отсутствии. Дело, задерживавшее ее в Эдинбурге, заставило ее затем отправиться в Лондон, где она надеялась расстроить интриги маркиза при дворе, ибо леди Эштон была дружна со знаменитой Сарой, герцогиней Марлборо, с которой она имела поразительное сходство в характере. Необходимо было постараться воздействовать на сэра Уильяма до ее возвращения; в качестве предварительного шага маркиз и написал молодому Рэвенсвуду то письмо, которое мы привели в одной из предшествующих глав. Письмо было составлено очень осторожно: маркиз оставлял за собой право принять ровно столько участия в судьбе юного родственника, сколько могло оказаться необходимым для успеха его собственных планов. Однако, хотя маркиз, как человек государственный, не хотел связывать себя обязательствами или обещать покровительство, к его чести надо сказать, что там, где ему нечего было терять, он действительно стремился оказать помощь Рэвенсвуду, а не только воспользоваться его именем для того, чтобы запугать лорда - хранителя печати. Путь к "Волчьей скале" лежал мимо замка сэра Уильяма, и гонец, которому поручено было доставить письмо, получил приказание: когда будет проезжать селение, расположенное у самых ворот замка, потерять подкову, а попа тамошний кузнец станет перековывать лошадь, притвориться крайне удрученным потерей времени, громко выражая свое нетерпение, и как бы невзначай проговориться, что везет мастеру Рэвенсвуду от маркиза Э*** депешу, от которой зависят жизнь и смерть многих людей. Весть о нетерпеливом гонце, как всегда с преувеличениями, дошла до сэра Уильяма из различных источников, и каждый, кто приносил ее, не забывал сообщить, что гонец чрезвычайно торопился и проделал весь путь в удивительно короткий срок. И без того уже обеспокоенный вельможа слушал эти рассказы молча, однако тут же отдал приказание Локхарду подстеречь гонца на обратном пути, заманить его в селение, напоить и любыми средствами, честными или бесчестными, выведать у него содержание привезенной им депеши. Однако маркиз предусмотрел этот ход, и нарочный, избрав другую, окольную дорогу, избегнул расставленных ему сетей. Гонца так и не удалось задержать, и сэр Уильям приказал стряпчему Дингуоллу тщательнейшим образом расспросить жителей Волчьей Надежды, пользовавшихся его услугами, действительно ли приезжал в соседний замок слуга маркиза Э***. Узнать это было нетрудно, тай как однажды Калеб явился в селение в пять часов утра взять в долг две кружки пива и копченую селедку, чтобы угостить гонца, после чего бедняга, отведавший испорченной рыбы и кислого пива, целые сутки пролежал у тетушки Смолтраш, страдая от расстройства желудка. Таким образом, слухи о переписке между маркизом и его разоренным родственником, которым сэр Уильям Эштон поначалу не поверил, приняв их за выдумку с целью устрашить его, полностью подтвердились, не оставляя места для сомнений. С этой минуты лорд-хранитель встревожился не на шутку. С введением "Требования прав" во многих случаях допускалась апелляция на решения гражданских судов в парламент, прежде не рассматривавший такого рода дел, и сэр Эштон имел все основания опасаться результата нового пересмотра его тяжбы с Рэвенсвудом, в случае если бы английская палата лордов согласилась принять жалобу его противника. Парламент мог счесть иск Рэвенсвуда справедливым и взглянуть на дело по существу, не связывая себя буквой закона, что было бы крайне невыгодно для лорда-хранителя. Кроме того, полагая, причем совершенно ошибочно, что английское судопроизводство ничем не отличается от того, каким оно было в Шотландии до соединения обоих королевств, сэр Уильям боялся, как бы в палате лордов, где будут разбирать его тяжбы, не возобладало старинное правило, которым искони руководствовались в Шотландии: "Скажи мне, кто жалуется, и я приведу тебе соответствующий закон". В Шотландии ничего не знали о справедливом, беспристрастном характере английских судов, и распространение их юрисдикции на эту страну было одним из главнейших благ, последовавших в результате соединения. Но лорд-хранитель, привыкший к иным порядкам, не мог этого предвидеть: он полагал, что, лишившись политического влияния, проиграет процесс. Между тем слухи подтверждали успех происков маркиза, п лорд - хранитель печати стал заблаговременно искать способа укрыться от надвигающейся грозы. Будучи человеком трусливым, он предпочитал сделки и уступки открытой борьбе. Он решил, что, если умеючи взяться за дело, происшествие в парке может помочь ему добиться яичного свидания и даже примирения с молодым Рэвенсвудом. Во всяком случае, ему -нетрудно было бы узнать от самого Эдгара Рэвенсвуда, что он думает о своих правах и средствах к их осуществлению, и, быть может, даже покончить дело миром, поскольку одна из сторон богата, а другая бедна. К тому же примирение с Рэвенсвудом дало бы ему возможность войти в сношения с маркизом Э***. "Наконец, - говорил он себе, - протянуть руку наследнику разоренного рода - доброе дело, а если новое правительство примет в Рэвенсвуде участие и возьмет его под свое покровительство, то - кто знает - может быть, мое великодушие воздается мне сторицею". Так рассуждал сэр Уильям, стараясь, как это часто бывает, придать оттенок благородства своим корыстным планам. Впрочем, он шел еще дальше. Если Рэвенсвуду предстоит занять важное место и он будет облечен властью и доверием, думал он, а его женитьба на Люси покончит со всеми тяжбами, то лучшего жениха нечего и желать. Эдгару могут вернуть титул и наследственные земли, а Рэвенсвуды - старинный род; уступить же часть рэвенсвудоких владений зятю не такая уж горькая потеря, не говоря о том, что тем самым остальные земли были бы окончательно закреплены за ним, сэром Эштоном. В то время как этот сложный план зрел в уме хитрого вельможи, он решил воспользоваться настойчивыми приглашениями лорда Битлбрейна и посетить его замок, находящийся в нескольких милях от "Волчьей скалы". Самого Битлбрейна не оказалось дома, но жена его приняла гостя очень радушно, сообщив, что ждет мужа с часу на час. Она, казалось, была особенно рада видеть мисс Эштон и, чтобы развлечь гостей, немедленно распорядилась устроить охоту. Сэр Уильям с удовольствием отправился травить оленя, рассчитывая, воспользовавшись случаем, получше разглядеть замок "Волчья скала" и, быть может, даже встретиться с его владельцем, если Эдгар не сможет устоять перед искушением и присоединится и охоте. Кроме того, он приказал Локхарду, чтобы тот, со своей стороны, постарался познакомиться с обитателями замка, и мы видели, как ловко этот умный слуга исполнил данное ему поручение. Случайно разыгравшаяся буря способствовала осуществлению желаний лорда-хранителя более, чем он смел надеяться даже в самых пылких мечтах. Последнее время сэр Эштон уже меньше опасался мастера Рэвенсвуда, ибо молодой человек, считал он, обладает против него куда более грозным оружием - возможностью восстановить свой права законным путем. Но хотя лорд-хранитель и полагал (и не без оснований), что человек только в крайнем случае решается на отчаянные средства, он не мог все же побороть в себе тайный страх, очутившись запертым в башне "Волчья скала" - уединенной неприступной крепости, как будто нарочно созданной для осуществления планов насилия и мести. Холодный прием, оказанный ему и его дочери Рэвенсвудом, и овладевшее им смущение, когда надо было объявить этому им же разоренному человеку свое имя, только усилили его тревогу; когда же сэр Уильям услыхал, как за ним с грохотом захлопнулись ворота, в его ушах зазвучали слова вещей Элис: "Вы слишком далеко зашли. Рэвенсвуды - лютый род, они выждут свой час и отомстят вам". Искреннее радушие, с которым вслед за тем Эдгар выполнял обязанности гостеприимного хозяина, несколько рассеяло страх, вызванный этим воспоминанием, и сэр Уильям не мог не замети