ого требовала; она оставалась в полном неведении относительно всех интересных событий последних дней: ей ничего не сообщили ни о посещении лордом-хранителем башни "Волчья скала", ни о госте, которого с таким радушием принимали в замке Рэвенсвуд. Теперь обо всем этом она узнала случайно, от постороннего человека. В ее представлении подобная скрытность граничила с изменой, чуть ли не с прямым бунтом против ее супружеской власти, и в глубине души леди Эштон поклялась расправиться с лордом-хранителем, как с непокорным вассалом, замыслившим мятеж против своего сюзерена. Негодование жгло ее тем сильнее, что ей приходилось скрывать свои чувства от леди Бленкенсоп и от капитана - то есть от родственницы и от ближайшего друга Бакло, союз с которым был для нее теперь втройне желанным, ибо ее муж, как ей казалось в пылу раздражения, намеревался то ли из политических соображений, то ли из трусости предпочесть Рэвенсвуда ее протеже. Капитан был достаточно опытным стратегом: он тотчас обнаружил, что шнур к подведенной им мине уже начал тлеть, а потому ничуть" не был удивлен, когда в тот же день леди Эштон объявила о принятом ею решении сократить свое пребывание у леди Бленкенсоп и на заре следующего дня отправиться в Шотландию со всею быстротой, на какую можно было рассчитывать при тогдашнем состоянии дорог и медленных средствах передвижения. Несчастный лорд-хранитель! Он и не подозревал, какая гроза несется па него по дорогам Шотландии в старинной карете шестерней. Всецело поглощенный предстоящим визитом маркиза Э***, он, подобно дону Гайферосу, "забыл красавицу жену". Наконец пришло долгожданное известие, что высокочтимый вельможа беспременно и безотлагательно окажет ему честь прибыть в Рэвенсвуд в тот же день, в час пополудни. В замке поднялась невообразимая суматоха. Сэр Уильям прошел по всем комнатам, спустился в погреб, где состоялось совещание с дворецким, и даже осмелился заглянуть на кухню, рискуя навлечь на себя гнев повара, который, будучи очень важной персоной, не желал подчиняться даже самой леди Эштон. Удостоверившись в конце концов, что приготовления к приему высокого гостя идут полным ходом, сэр Уильям вместе с Рэвенсвудом и Люси поднялся на террасу замка, откуда можно было обозревать окрестности, дабы не пропустить даже первые приметы, возвещавшие о приближении маркиза. Терраса, примыкавшая к толстой зубчатой стене, тянулась вдоль фасада на высоте второго этажа; посетители попадали во двор только через ворота, крыша которых соединялась с террасой широкой, пологой лестницей. Это сооружение придавало замку скорее вид богатого загородного дома, чем укрепленной крепости, - по-видимому, в те времена, когда лорды Рэвенсвуда строили себе жилище, они хотя и не забывали о возможности нападения, тем не менее были уже твердо уверены в своем могуществе и полной безопасности. С террасы открывался великолепный вид на окрестности и - что в настоящих обстоятельствах было особенно важно - на две дороги, из которых одна шла на восток, а другая на запад. Спускаясь с разных сторон горного хребта, возвышающегося на горизонте, эти дороги постепенно сближались и наконец почти у самых ворот парка сходились в одну. Все взоры были устремлены на запад, откуда ждали предвестников появления маркиза: лорд-хранитель смотрел на дорогу с чувством волнения и тревоги, дочь его не спускала с нее глаз из любви к отцу, а Рэвенсвуд - из любви к дочери, хотя поведение сэра Эштона вызывало в нем тайную досаду. Ждать пришлось недолго. Сначала во главе кортежа появились два скорохода, одетых во все белое, в черных шапочках и с длинными жезлами. Они бежали впереди кареты и всадников, искусно сохраняя предписанное этикетом расстояние. Быстро мелькающие ноги, равномерно колышущиеся тела и ровно вздымающиеся груди этих чудо-бегунов, казалось, бросали вызов усталости. В старинных пьесах часто упоминаются эти скороходы (сошлюсь хотя бы на "Свет помешался, господа" Мидлтона), да и старики в Шотландии, наверное, еще помнят те времена, когда скороходы составляли необходимую принадлежность парадного выезда вельможи. За этими блестящими метеоритами, которые неслись с такой скоростью, словно сам ангел смерти преследовал их по пятам, показалось облако пыли, поднятое всадниками, скакавшими впереди, позади и по бокам кареты маркиза. В те времена привилегии аристократии не были пустым звуком. Толпы одетых в ливреи лакеев, пышный выезд, внушительный, чуть ли не воинственный вид вооруженной свиты - все это подымало вельможу на недосягаемую высоту по сравнению с простым лэрдом, который обычно путешествовал в сопровождении одного или, в лучшем случае, двух слуг; что же касается купцов и прочей торговой братии, то о них и говорить нечего: с равным успехом они могли бы помышлять о том, чтобы подражать королевским выездам. Нынче же все переменилось; даже я, Питер Петтисон, отправившись недавно в Эдинбург, имел честь сидеть в дилижансе, как говорится, бок о бок с английским пэром. В старину же все было совсем по-иному, и маркиз, которого столь долго и безуспешно ждали в замке, теперь приближался к нему со всей торжественностью и пышностью, какой обставляла себя аристократия былых времен. Сэр Уильям был так поглощен представшей его взору картиной и так волновался, как бы слуги не допустили какой-нибудь ошибки в церемониале торжественной встречи, что даже не расслышал восклицания сына: - Смотрите, с другой стороны спускается еще одна карета шестерней. Неужели она тоже принадлежит маркизу? Только когда мальчик, дернув отца за рукав, заставил его обернуться, тот обратил свой взор и увидал Ужасную картину. Не могло быть никаких сомнений: еще одна карета шестерней, в сопровождении четырех слуг, во весь опор неслась по восточной дороге; трудно было сказать, который из двух экипажей, приближавшихся к дому с разных сторон, первым окажется у ворот. Один экипаж был зеленый, другой голубой, и никогда зеленые и голубые колесницы не возбуждали такого волнения в цирках Рима или Константинополя, какое это видение породило в душе лорда - хранителя печати. Кто не помнит, какой ужас охватил умирающего распутника, когда его приятель, пытаясь излечить несчастного от навязчивой идеи - тот уверял, что в урочный час его посещает призрак, нарядился привидением и явился к постели больного, "Mon Dieu! - воскликнул грешник, испуская дух. - Il у en a deux!" [Боже мой!.. Их двое! (франц.)] С не меньшим трепетом лорд-хранитель взирал сейчас на раздвоившуюся карету: в голове у него мутилось. В эту эпоху строжайшего этикета никто из соседей не осмелился бы явиться так бесцеремонно. Разум подсказывал ему, что то могла быть только леди Эштон. Содрогаясь от страха, он предугадывал причину столь внезапного и неожиданного возвращения. Он понимал, что "попался". Общество, в котором сейчас застанет его жена, несомненно придется ей не по вкусу. Сэру Эштону оставалась единственная надежда - положиться на присущее леди Эштон чувство приличия, которое одно лишь могло удержать ее от публичного скандала. Он был так растерян и напуган, что совершенно забыл о церемониале, придуманном им для встречи маркиза. Страх владел не только им одним. Люси, бледная как смерть, стояла рядом с Рэвенсвудом, в отчаянии сжимая Руки. - Это она! Это мать! - Ну, так что же? - вполголоса спросил ее Рэвенсвуд. - Отчего вы так встревожены? Мне кажется, возвращение хозяйки дома после столь долгого отсутствия должно вызывать в ее близких несколько иные чувства, чем смятение и страх. - Вы не знаете леди Эштон, - ответила Люси прерывающимся от ужаса голосом. - Что она скажет, встретив вас здесь! - Очевидно, я, и в самом деле, слишком загостился в вашем доме, если мое присутствие может показаться леди Эштон предосудительным, - надменно сказал Рэвенсвуд. - Милая Люси, - прибавил он ласково, желая успокоить девушку, - вы, как малое дитя, боитесь леди Эштон. Она мать семейства, дама из высшего общества, женщина, превосходно знающая свет и свои обязанности по отношению к мужу и его гостям. Люси молча покачала головой и тотчас, словно мать, которая пока еще находилась в полумиле от замка, могла увидеть и осудить ее поведение, быстро отошла от Рэвенсвуда и, опершись на руку брата, направилась в противоположный конец террасы. Лорд-хранитель поспешил вниз, к воротам, забыв пригласить с собой Рэвенсвуда, и, таким образом, тот остался один, покинутый и, так сказать, отвергнутый хозяевами замка. Подобное обращение не могло понравиться молодому человеку, столь же гордому, сколь и бедному. Рэвенсвуд полагал, что, отказавшись от стародавней вражды и приняв приглашение сэра Уильяма Эштона, он тем самым оказал ему честь и был вправе рассчитывать на почтительное к себе отношение. "Я могу извинить Люси, - думал он, - она еще очень молода, застенчива и чувствует себя виноватой, обручившись со мной без согласия матери. Все же ей следовало бы помнить, кому она дала слово, и не заставлять меня думать, что она стыдится своего выбора. Что же касается лорда-хранителя, то он, завидев карету леди Эштон, совершенно растерялся, даже изменился в лице. Посмотрим, чем все это кончится: если замечу, что я здесь лишний, то немедленно уеду отсюда". Погруженный в эти размышления, Эдгар спустился с террасы и, пройдя в конюшню, приказал оседлать свою лошадь, чтобы в случае необходимости немедленно покинуть замок. Между тем кучера обеих карет, приближение которых вызвало такое смятение в замке, наконец заметили друг друга и сообразили, что, спускаясь различными дорогами, они стремятся к общей цели - к центральной аллее парка. Леди Эштон, намереваясь объясниться с мужем до прибытия гостей, кто бы они ни были, приказала скакать во весь опор. Увидев, что противник натягивает поводья, возница маркиза, не желавший ронять собственное достоинство и честь своего господина, решил, как и подобало истинному представителю этой корпорации во все времена и у всех народов, не уступать пальму первенства. К ужасу лорда-хранителя, это соперничество возниц, которые, мрачно пожирая друг друга глазами и яростно орудуя кнутом, мчались с горы со все увеличивающейся скоростью, сокращало и без того уже ничтожное число минут, еще остававшихся ему на размышление. Единственное, что могло спасти сэра Эштона, - это столкновение карет, при котором либо жена его, либо маркиз сломали бы себе шею. Мы не беремся утверждать, что сэр Эштон всенепременно желал этого, но, если бы несчастье произошло, он, надо полагать, недолго оставался бы безутешен. Как бы то ни было, но судьба судила иначе. Хотя леди Эштон никого и ничего не боялась, она все же поняла, в какое смешное положение она себя ставит, стремясь опередить знатного гостя у ворот собственного замка, а потому, подъезжая к аллее, распорядилась сдержать лошадей, пропустив вперед чужой экипаж. Кучер охотно выполнил это указание, последовавшее как, раз вовремя, чтобы спасти его честь, ибо лошади маркиза были лучше или, во всяком случае, свежее его коней. Итак, он убавил шаг, и зеленая карета вместе со всем эскортом с быстротою вихря первая влетела в аллею. Но как только разодетый возница маркиза убедился, что pas d'avance [Поле боя (франц.)] осталось за ним, он тоже поехал медленнее, и экипаж маркиза, сопровождаемый многочисленной свитой, торжественно покатил к замку по обсаженной вязами аллее. Карета леди Эштон на некотором расстоянии медленно следовала за ним. Подавив в себе страх и смущение, сэр Уильям Эштон вместе с младшим сыном и дочерью ждал гостя у ворот, ведущих во внутренний двор замка; несколько поодаль стояли его многочисленные, слуги всех рангов, одни-в ливреях, другие в обычном платье. В те времена знать и дворянство Шотландии окружали себя неимоверным количеством челяди: труд дешево стоил в стране, где рабочих рук было куда больше, чем работы. Люди, вышколенные подобно лорду-хранителю, прекрасно владеют собой и умеют казаться невозмутимыми даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств. Поэтому, когда маркиз вышел из кареты, сэр Эштон встретил его с отменной учтивостью и проводив в большой зал, выразил надежду, что гость остался доволен путешествием. Маркиз был высокого роста и хорошо сложен. В его умных, проницательных глазах горел огонь честолюбия, заменявший живость молодости: лицо имело смелое, гордое выражение, правда несколько смягченное привычной осторожностью и желанием приобрести популярность, вполне естественным для главы политической партии. Он любезно отвечал на любезные вопросы хозяина, который со всей надлежащей церемонией подвел гостя к мисс Эштон. И тут лорд-хранитель обнаружил, чем на самом деле были заняты его мысли: представляя дочь маркизу, он назвал ее - "моя жена, леди Эштон". Люси вспыхнула; маркиз не мог скрыть удивления при виде столь юной хозяйки дома, а лорд-хранитель, заставив себя побороть смущение, принялся объяснять причину этой странной оговорки: - Простите, милорд, я хотел сказать: моя дочь - мисс Эштон. Дело в том, что экипаж леди Эштон только что въехал в аллею вслед за вашей каретой, и... - Не стоит извинений, милорд, - ответил гость. - Поспешите же навстречу вашей супруге, а я тем временем короче познакомлюсь с вашей прелестной дочерью. Мне, право, совестно, что мои слуги опередили хозяйку у ворот ее собственного дома, но, как известно вашей милости, я полагал, что леди Эштоя еще на юге. Сделайте одолжение, милорд, не церемоньтесь, идите встречать жену. Именно этого и добивался сэр Уильям, а потому, не теряя ни минуты, воспользовался любезным разрешением маркиза. В глубине души он надеялся, что леди Эштон, сорвав свой гнев на нем, милостиво согласится принять его гостей и соблюсти необходимые приличия. Карета остановилась, и внимательнейший из мужей с готовностью предложил жене руку. Однако, не удостоив склонившегося перед ней супруга даже взглядом, леди Эштон оттолкнула его и обратилась за помощью к капитану Крайгенгельту, который, сопровождая ее в качестве cavaliere servente [кавалера (итал.)], теперь стоял у кареты с непокрытой головой. Опираясь на руку этого почтенного джентльмена, леди Эштон миновала двор, отдав по пути несколько приказаний слугам, но так и не сказав ни слова сэру Уильяму, хотя он всячески старался обратить на себя ее внимание. Она даже не позволила ему идти рядом с собой, а заставила плестись следом. В зале они застали маркиза, оживленно беседующего с Рэвенсвудом; Люси, воспользовавшись первым предлогом, скрылась. Все, кроме маркиза, казались крайне смущенными; даже Крайгенгельт, несмотря на всю свою наглость, не сумел скрыть страха при виде Рэвенсвуда; что же касается остальных, то они живейшим образом ощущали всю неловкость того положения, в котором неожиданно для себя оказались. Так и не дождавшись, чтобы сэр Уильям представил его жене, маркиз решил наконец сделать это сам. - Лорд-хранитель, - сказал он, любезно склоняясь перед леди Эштон, - только что, представляя меня вашей дочери, по ошибке назвал ее женой. Я бы не удивился, если бы он обмолвился вторично, назвав вас дочерью. Вы совсем не изменились за эти несколько лет, что прошли со времени последней нашей встречи. Надеюсь, леди Эштон не откажет в благосклонном приеме старому знакомому. Маркиз был уверен, что леди Эштон не позволит себе ответить грубостью на его учтивые слова и, несколько помедлив, продолжал: - Миледи, я прибыл сюда в качестве примирителя и потому прошу позволения представить вам моего молодого родственника, мастера Рэвенсвуда. Леди Эштон поневоле пришлось присесть перед Рэвенсвудом, но она проделала это с таким высокомерным и пренебрежительным видом, что ее реверанс был равнозначен грубому отказу. Рэвенсвуду также пришлось ответить на приветствие, и он холодно кивнул головой, воздав презрением за презрение. - Позвольте и мне, милорд, - обратилась леди Эштон к маркизу, - представить вашей милости моего друга. Крайгенгельт тотчас разлетелся к маркизу и с развязностью, которую люди его толка принимают за приятное обхождение, отвесил поклон, описав при этом в воздухе большой круг украшенной золотым позументом шляпой. - Сэр Уильям, - продолжала леди Эштон, впервые обращаясь к мужу, - за время нашей разлуки мы с вами, как видно, приобрели новых знакомых. Итак, позвольте мне представить вам одного из тех, кто увеличил число моих друзей: капитан Крайгенгельт. Снова поклон и большой круг расшитой позументом шляпой. Лорд-хранитель милостиво ответил на приветствие капитана, словно никогда не видал его ранее, стараясь всем своим видом дать понять, что жаждет мира между враждующими сторонами и забвения былых обид" - Позвольте познакомить вас с мастером Рэвенсвудом, - сказал он Крайгенгельту, решив и далее следовать взятой на себя роли миротворца. Но Эдгар, гордо выпрямившись, не удостоил капитана взглядом и ответил с подчеркнутой холодностью: - Мы с капитаном давние знакомые. - Давние... давние, - словно эхо отозвался капитан упавшим голосом. Его шляпа снова описала круг, но на этот раз гораздо меньший, чем тот, каким он почтил маркиза и лорда-хранителя. В это мгновение в зал вошел Локхард в сопровождении трех слуг, несущих вина и закуски, которые, по тогдашнему обычаю, предшествовали обеду. Как только угощение было подано, леди Эштон попросила позволения покинуть гостей на несколько минут, дабы обсудить с мужем одно неотложное дело. Маркиз, разумеется, просил ее оставить все церемонии и ни в чем себя не стеснять. Что жe касается Крайгенгельта, то он, осушив поспешно два стакана канарского, также предпочел удалиться, ибо перспектива остаться в обществе маркиза и Рэвенсвуда отнюдь его не прельщала: первый внушал ему почтительный страх, а второй заставлял дрожать от ужаса. Бравый капитан тотчас обратился в бегство, сославшись на необходимость присмотреть за лошадьми и вещами, хотя леди Эштон строго-настрого приказала Локхарду окружить Крайгенгельта особым вниманием и позаботиться о том, чтобы он ни в чем не испытывал недостатка. Таким образом, маркиз и его молодой родственник остались в зале одни и могли обсудить оказанный им прием. Между тем леди Эштон направилась на свою половину, а сэр Эштон с видом приговоренного к казни преступника последовал за ней. Войдя в спальню, леди Эштон дала волю ярости, которую до сих пор с трудом сдерживала из уважения к приличиям. Пропустив вперед оробевшего лорда-хранителя, она заперла за ним дверь, вынула ключ, обратила к мужу лицо, все еще не утратившее своей гордой прелести, и, сверкая полными злобной решимости глазами, набросилась на ошеломленного сэра Уильяма: - Я нисколько не удивлена, милорд, что за время моего отсутствия вы завели весьма странные знакомства. Они вполне соответствуют вашему низкому рождению и воспитанию. Я заблуждалась, ожидая от вас иного поведения, и признаю, что заслужила постигшее меня разочарование. - Дорогая леди Эштон, дорогая моя Элеонора, - сказал лорд-хранитель, -будьте же благоразумны. Выслушайте меня, и вы убедитесь, что я действовал, соблюдая честь, равно как и интересы моего семейства. - О да, не спорю, интересы вашего семейства вы способны блюсти, -возразила разгневанная супруга. -Вы способны заботиться даже о чести вашего семейства, хотя в этом, кажется, нет особой необходимости. Но .так как, к несчастью, честь моего рода неразрывно связана с вашим, то не взыщите, если я хочу позаботиться о ней сама. - Чего вы хотите, леди Эштон? Чем вы недовольны? Почему, не успев войти в дом после столь долгого отсутствия, вы обрушиваете на меня все эти обвинения? - Почему? Спросите у своей совести, сэр Уильям. Спросите себя, что заставило вас изменить своей партии и политическим убеждениям, почему вы вздумали выдать замуж свою единственную дочь за разорившегося, нищего якобита, да к тому же еще и заклятого врага вашего рода? - Помилуйте, сударыня, не мог же я, вопреки здравому смыслу и приличиям, выгнать из моего дома человека буквально на другой день после того, как он спас жизнь моей дочери и мне? - Спас жизнь? Слышала я эту историю. Лорд - хранитель печати испугался соловой коровы, а убившего ее бездельника принял за Гая из Уорика. Этак любой мясник из Хэддингтона будет притязать на ваше гостеприимство. - Леди Эштон, - пробормотал сэр Уильям, - это невыносимо. Ведь я готов на все, лишь бы успокоить вас. Скажите только, чего вы хотите. - Возвратитесь к вашим гостям, - приказала властолюбивая матрона, - извинитесь перед Рэвенсвудом и скажите ему, что вы не можете долее держать его у себя в замке, так как к вам пожаловал капитан Крайгенгельт и другие гости. Кстати, я действительно жду мистера Хейстона Бакло. - Помилосердствуйте, сударыня! - взмолился лорд-хранитель. - Как можно! Чтобы Рэвенсвуд уступил место Крайгенгельту! Отъявленному картежнику и доносчику! Я едва удержался, чтобы не выгнать этого молодчика из замка, и, признаюсь, был крайне удивлен, увидев его в вашей свите. - Раз я удостоила его этой чести, - ответила покорнейшая из супруг, - вы можете не сомневаться в его порядочности. Что же касается этого Рэвенсвуда, то с ним поступают точно так же, как он-я об этом имею верные сведения - поступил с одним из моих уважаемых друзей, не так давно имевшим несчастье пользоваться его гостеприимством. Впрочем, выбирайте: или Рэвенсвуд уедет отсюда, или уеду я. Удрученный и испуганный, сэр Уильям несколько раз прошелся по комнате; страх, стыд и возмущение боролись в нем с привычкой во всем уступать своей дражайшей половине; наконец, как в подобных обстоятельствах всегда поступают трусливые люди, он решил прибегнуть к mezzo termine, то есть к полумерам. - Я скажу вам прямо, сударыня, что не хочу и не могу обойтись с Рэвенсвудом так неучтиво, как велите вы: он этого не заслужил. Если вам угодно безрассудно оскорблять дворянина в вашем собственном доме, не в моих силах помешать вам в этом. Но служить орудием такого ни с чем не сообразного поступка я не намерен. - Не намерены? - Нет, клянусь небом, - решительно заявил сэр Эштон. -Я готов исполнить любое требование, не противоречащее общепринятым приличиям, скажем - прекратить знакомство постепенно... или что-нибудь в таком роде... Но выгнать Рэвенсвуда из замка - нет, на это я не могу и не хочу согласиться. - В таком случае, мне и на этот раз придется поддержать честь семейства самой, как это нередко случалось и прежде. Леди Эштон села к столу и быстро набросала несколько строк. Лорд-хранитель попытался было еще раз предостеречь жену от столь опрометчивого шага, но она отворила дверь и позвала камеристку, находившуюся в соседней комнате. - Подумайте, что вы делаете, сударыня. Вы превращаете в смертельного врага человека, у которого вскоре не будет недостатка в средствах, чтобы вредить нам. - Вы когда-нибудь видели, чтобы Дугласы боялись врага? - презрительно улыбнулась леди Эштон. - Рэвенсвуд горд и злопамятен, как сотня Дугласов и сто дьяволов в придачу. Повремените хотя бы до утра. - Ни одной минуты, - ответила леди Эштон. - Миссис Патулло, отнесите эту записку молодому Рэвенсвуду. - Мастеру Рэвенсвуду, сударыня? - переспросила служанка. - Пусть мастеру, если вам так больше нравится. - Я умываю руки, -сказал лорд-хранитель. -Спущусь в сад посмотреть, собрал ли садовник фрукты к десерту. - Ступайте, - промолвила леди Эштон, награждая его взглядом, полным бесконечного презрения. - Благодарите бога, что он дал вам жену, способную радеть о чести семьи с не меньшим рвением, чем вы - о яблоках и грушах. Лорд-хранитель оставался в саду ровно столько времени, сколько, по его расчетам, нужно было, чтобы переждать, пока отбушует леди Эштон и пройдет по крайней мере первая вспышка гнева у Рэвенсвуда. Вернувшись в зал, он застал там маркиза, отдававшего распоряжения своим слугам: маркиз был явно разгневан, и когда сэр Уильям рассыпался в извинениях за свое продолжительное отсутствие, резко его прервал: - Я полагаю, сэр Уильям, вам известна странная записка, которую ваша супруга соизволила написать моему родственнику Рэвенсвуду, - маркиз сделал особое ударение на слове "моему", - и вас едва ли может удивить, что я собираюсь покинуть ваш дом. Мой родственник уже уехал, не считая нужным проститься с вами, так как все ваше прежнее гостеприимство зачеркнуто этим неслыханным оскорблением. - Уверяю вас, милорд, - ответил сэр Уильям, принимая от маркиза записку леди Эштон, - я не причастен к этому письму, и мне неизвестно его содержание: я знак) только, что леди Эштон питает неприязнь к Рэвенсвуду и что она очень вспыльчива. Я искренне огорчен, если она чем-то обидела вашего родственника или если он обиделся на нее. Но, надеюсь, вы понимаете, что женщина... - Должна вести себя по отношению к высокопоставленным лицам так, как подобает ее собственному высокому положению в свете, - докончил за него маркиз. - Разумеется, милорд, -согласился бедный лорд-хранитель, - но примите во внимание, что леди Эштон все-таки женщина... - И как таковая, мне кажется, -снова перебил его маркиз, - должна знать свои обязанности хозяйки дома, Но вот и она. Надеюсь, я узнаю из ее собственных уст, что побудило ее нанести такое неслыханное и неожиданное оскорбление моему родственнику, который, как и я, находился ^гостях у ее светлости. В эту минуту в зал действительно вошла леди Эштон. Бурное объяснение с мужем и последующий затем разговор с дочерью не помешали ей позаботиться о туалете - наряд ее был очень красив. Любезное выражение лица и величественные манеры придавали ей в эту минуту то особое великолепие, с каким знатная дама должна появляться в подобных случаях. Маркиз надменно ей поклонился, и она ответила ему с равным высокомерием и холодностью. Тогда, взяв из неподвижной руки сэра Уильяма пресловутое послание, маркиз подошел к виновнице происшествия, намереваясь потребовать у нее объяснения, но она предупредила его: - Я вижу, милорд, вы хотите начать неприятный разговор. Мне очень жаль, что подобный разговор возникает между нами, особенно сейчас, когда он может омрачить, пусть на короткое время, почтительный прием, который нам подобает оказать вашей светлости. Но таковы обстоятельства. Мистер Эдгар Рэвенсвуд, которому я адресовала эту записку, злоупотребил гостеприимством нашей семьи и доверчивостью сэра Уильяма, вырвав у молодой девушки обещание вступить с ним в брак без ведома ее родителей, которые никогда не дали бы на это свое согласие. - Это непохоже на моего родственника! - воскликнул маркиз. - Еще менее это похоже на мою дочь!.. - запротестовал лорд-хранитель. Но леди Эштон перебила их обоих: - Ваш родственник, милорд, если мистер Рэвенсвуд действительно имеет честь быть таковым, попытался тайком овладеть сердцем юного и неопытного создания. А ваша дочь, сэр Уильям, была столь глупа, что позволила себе поощрять домогательства этого совершенно неподходящего поклонника. - Если это все, сударыня, что вы собирались сообщить нам, - гневно воскликнул лорд-хранитель, изменяя своей обычной осторожности и сдержанности, -то вам лучше было бы помолчать и не предавать огласке семейную тайну. - Простите меня, сэр Уильям, - спокойно ответила леди Эштон, -но милорд вправе знать причину, заставившую меня отказать от дома джентльмену, которого он называет своим родственником. - Эта причина, - воскликнул разгневанный лорд-хранитель, - если в ней есть хоть крупица правды, явилась уже потом. Тогда, когда вы писали вашу записку Рэвенсвуду, вам ничего еще не было известно. - Я впервые слышу обо всем этом, -сказал маркиз. - Но поскольку вы сами затронули такой щекотливый вопрос, миледи, то позвольте мне сказать: происхождение и положение в свете моего родственника обязывали вас выслушать его предложение и отказать ему в приличной форме, даже если он дерзнул поднять взоры на дочь сэра Уильяма Эштона. - Надеюсь, вы не забыли, милорд, что в моей дочери течет благородная кровь Дугласов. - Ваша родословная мне хорошо известна, миледи, - сказал маркиз. - Вы происходите от младшей ветви Ангюса, а Рэвенсвуды - прошу прощения, миледи, но я вынужден напомнить вам об этом - трижды женились на девушках из старшей ветви. Право, мне достаточно хорошо известна истинная причина вашего гнева, миледи. Я понимаю, что трудно превозмочь старинные предубеждения, и готов считаться с вашими чувствами. Я только потому и не последовал за моим родственником, с позором изгнанным из вашего дома, что не теряю надежды примирить вас. Даже сейчас мне не хотелось бы доводить дело до ссоры, и потому я решил остаться здесь до вечера. Вечером же я отправлюсь вслед за Рэвенсвудом, который ждет меня в нескольких милях отсюда. Итак, постараемся обсудить это дело хладнокровно. - Я только этого и желаю, милорд! - поспешил вмешаться сэр Уильям. -Леди Эштон, неужели мы допустим, чтобы маркиз покинул наш дом с обидой в душе! Мы должны упросить его остаться и отобедать с нами. . - Пока милорду угодно быть нашим гостем, замок и все, чем мы владеем, к его услугам, - сказала леди Эштон. - Что же касается того, чтобы продолжить этот неприятный разговор... - Простите, миледи, - перебил ее маркиз. - Не будем принимать необдуманных решений в столь важном деле. Мне выпало счастье возобновить знакомство с леди Эштон, и я надеюсь, сударыня, вы не заставите меня рисковать вашим расположением из-за какого-то неприятного разговора. По крайней мере прежде чем вернуться к, нему, позвольте мне насладиться вашим обществом. К тому же в замок, кажется, прибыли новые гости. Леди Эштон поклонилась и, улыбнувшись, подала руку маркизу, который повел ее в столовую, галантно соблюдая правила старинного этикета, не позволявшего джентльмену брать даму под руку, как это принято на праздниках среди простонародья. В столовой они нашли Бакло, Крайгенгельта и нескольких соседей, заранее приглашенных лордом-хранителем по случаю приезда маркиза. Мисс Эштон, сославшись на легкое недомогание, не вышла к столу. Обед был великолепен и затянулся до позднего вечера. Глава XXIII Хоть горек был отца удел, Все ж лучше моего: В изгнанье друга он имел, А я - я никого. Уоллер Не стану описывать гнев и негодование, которые охватили Рэвенсвуда, когда он покидал замок, некогда принадлежавший его предкам. Содержание записки леди Эштон было таково, что человек, даже менее гордый и самолюбивый, чем Рэвенсвуд, - а его нельзя было упрекнуть в недостатке этих чувств, - не остался бы у Эштонов ни минутой долее. Маркизу также была нанесена обида; однако он все еще не терял надежды примирить враждующие стороны и поэтому отпустил своего молодого родственника одного, взяв с него слово остановиться в "Лисьей норе" - маленькой харчевне, расположенной, как это, возможно, помнит любезный читатель, на полпути между замком Рэвенсвуд и "Волчьей скалой", в пяти милях от каждого из означенных мест. Маркиз предполагал встретиться с Рэвенсвудом либо в тот же вечер, либо на следующее утро. Разумеется, он также немедленно покинул бы замок, но ему не хотелось так легко отказываться от возможных выгод, которые сулил ему визит к лорду-хранителю. Впрочем, и сам Рэвенсвуд, даже в пылу жесточайшего гнева, не собирался отрезать себе пути к примирению, надеясь на благосклонность сэра Эштона и вмешательство влиятельного родственника. Тем не менее он уехал тотчас же и значительно дальше, чем того требовали обстоятельства. Пришпорив коня, Рэвенсвуд галопом промчался по аллее, словно быстрая скачка могла заглушить боль и утишить страдания, переполнявшие его сердце. Углубившись в глухую, уединенную часть парка, откуда за кронами деревьев уже не видны были зубцы замковых башен, он осадил коня и предался грустным размышлениям, которые так и не сумел отогнать от себя. Тропинка, по которой он ехал, вела к источнику Сирены, а оттуда к домику Элис, и юноша невольно вспомнил, что это место считалось роковым для его рода и что слепая уже однажды предостерегала его. "Старинные предания часто говорят правду, - думал Рэвенсвуд. - Этот родник снова оказался свидетелем легкомыслия одного из Рэвенсвудов. Элис была права: я очутился в том постыдном положении, которое она мне предсказывала. Нет! Во сто крат хуже: я не только не стал родственником и союзником человека, погубившего мой род, но, жалкий неудачник, унизившись до желания породниться с ним, я получил отказ". Мы считаем своим долгом рассказывать нашу историю так, как слышали ее сами; а эта история не была бы истинно шотландской, - примите в соображение давность описываемых событий и наклонности тех, кто сохранил ее нам в веках, - если бы в ней не нашлось места для шотландских суеверий. Вот что, согласно преданию, случилось с Рэвенсвудом у заброшенного источника: его конь, спокойно и мерно ступавший по тропинке, вдруг заартачился, захрапел, поднялся на дыбы и, несмотря на шпоры, ни за что не хотел идти вперед, словно почуял что-то страшное. Взглянув в направлении источника, Рэвенсвуд увидел женщину в белом или, скорее, дымчатом одеянии. Она сидела на том самом месте, где всего несколько дней назад Люси Эштон внимала роковым словам любви. Первой его мыслью было, что Люси, догадавшись, какой дорогой он поедет, поспешила прийти в это памятное им обоим уединенное место, чтобы разделить горе своего возлюбленного и проститься с ним. Уверенный в этом, он соскочил с коня и, привязав его к дереву, бросился к источнику, шепча заветное имя: - Мисс Эштон! Люси! Женщина, словно услышав его призывы, обернулась, и, к величайшему своему изумлению, Рэвенсвуд увидел перед собой совсем не Люси, а слепую Элис. Необычайный наряд ее, скорее напоминавший саван, нежели женское платье, вся ее, как ему казалось, неясно очерченная фигура, а главное, то обстоятельство, что слепая, немощная старуха повстречалась ему на таком далеком - если учесть ее недуги - расстоянии от дома, - все это наполнило сердце Рэвенсвуда неизъяснимым страхом. При его приближении старуха медленно поднялась со своего места и простерла иссохшую руку, словно приказывая ему остановиться; ее поблекшие губы зашевелились, но с них не слетело ни звука. Рэвенсвуд остановился и, подождав немного, шагнул вперед. Тогда Элис - или то была бесплотная тень ее? - устремив взгляд на Рэвенсвуда, отступила или, вернее, скользнула в чащу и вскоре скрылась за деревьями. Ноги Эдгара словно приросли к земле; с минуту он оставался недвижим, цепенея при мысли, что виденное им существо явилось к нему из другого мира. Наконец, призвав на помощь все свое мужество, он заставил себя подойти к камню, на котором только что сидела таинственная фигура: трава кругом была не примята, и, как он ни старался, ему не удалось обнаружить никаких признаков, указывающих на пребывание здесь живого человека. Полный странных мыслей и смутных опасений, рождающихся в душе человека при встрече с явлениями, которые разум его не в силах постичь, Рэвенсвуд повернул назад, но то и дело оборачивался, словно ожидая, что видение предстанет перед ним вновь. Однако был ли те действительно призрак или лишь игра разгоряченного, расстроенного воображения, но дух Элис не вернулся. Когда Рэвенсвуд подошел к лошади, она была вся в мыле и дрожала, словно во власти инстинктивного страха, который, как говорят, охватывает животных в присутствии сверхъестественного существа. Рэвенсвуд сел в седло и пустил лошадь шагом; время от времени он поглаживал бедное животное, не перестававшее вздрагивать, словно за каждым поворотом ему чудился страшный призрак. Поразмыслив, Рэвенсвуд решил, что ему необходимо дознаться до истины. "Неужели это был обман зрения? - думал он. - Нет, наваждение длилось слишком долго. Может быть, старуха только притворяется больной, рассчитывая вызвать сострадание? Однако эта женщина в белом двигалась как-то неестественно, совсем не так, как живое существо. Неужели я должен согласиться с молвой и поверить, что Элис спозналась с дьяволом! Нет, во что бы то ни стало я проникну в эту тайну. Я не поддамся обману, не поверю в мираж". В таком настроении Рэвенсвуд подъехал к маленькой калитке, ведущей в сад Эдис. Скамейка под плакучей ивой была пуста, хотя погода стояла великолепная и в небе ярко светило солнце. Он подошел к хижине, и до слуха его донеслись женский плач и причитания. Он постучал в дверь - никто не ответил. Подождав немного, Эдгар приподнял щеколду и вошел в дом. Воистину то был приют одиночества и скорби. На жалком тюфяке лежало бездыханное тело последней верной служанки Рэвенсвудов, доселе остававшейся на их родовой земле. Эдис только что отошла, и девочка, ухаживавшая за нею в последние минуты жизни, ломала руки, рыдая над прахом хозяйки: детский страх мешался с подлинным большим горем. Рэвенсвуд попытался утешить бедняжку, но его неожиданное появление испугало ее еще больше. Когда же ему наконец удалось немного успокоить девочку, она взглянула на него и.сказала: - Вы пришли слишком поздно! Сначала Рэвенсвуд ничего не понял, однако, порасспросив маленькую служанку, узнал, что, почувствовав приближение смерти, Элис послала за ним в замок, умоляя немедленно прийти к ней, и с величайшим нетерпением ожидала от него ответа. Но гонцы бедняков медлительны и нерадивы; посыльный добрался до замка, когда Рэвенсвуда там уже не было, и, зазевавшись на роскошные экипажи гостей, не спешил с возвращением в убогую хижину. Между тем тревога умирающей возрастала с каждой минутой, и, по словам Бейби, единственной ее сиделки, старуха горячо молилась, прося бога о последнем свидании с сыном своего господина, дабы еще раз предостеречь его. Она умерла, когда часы в соседнем селении пробили два. Рэвенсвуд невольно вздрогнул: он вспомнил, что слышал бой часов в лесу за несколько мгновений до того, как ему явился - теперь он уже не сомневался в этом - призрак умершей. Из уважения к усопшей и из жалости к испуганной девочке Рэвенсвуд счел своей обязанностью позаботиться обо всем самому. Элис, как сказала Бейби, завещала похоронить себя на уединенном кладбище, близ харчевни "Лисья нора", которое в народе называли "Пустынь". Там покоились многие Рэвенсвуды и их вассалы. По обычаю шотландских крестьян, старая служанка даже после смерти желала оставаться верной своим господам, и Эдгар решил исполнить ее желание, чего бы ему это ни стоило. Первым делом он послал Бейби в соседнее селение за женщинами, чтобы обрядить слепую; сам же остался подле тела: в Шотландии, как некогда в Фессалии, считалось крайним неуважением к памяти усопшего покинуть тело в пустом доме. Итак, Рэвенсвуд остался подле праха той, чей беспокойный дух всего лишь четверть часа назад - если только глаза не обманули его - искал с ним встречи у источника Сирены. Несмотря на врожденную смелость, Эдгар был крайне взволнован стечением столь странных обстоятельств. Мысли чередою проносились в его уме. "Умирая, она молила небо о свидании со мной, - думал он. - Неужели страстное желание, высказанное в последнюю минуту жизни, способно побороть смерть, и духу, уже покинувшему тело, дано вновь предстать перед человеком в своей земной оболочке? Но если это так и душа Элис могла явиться глазам моим, то почему же она не говорила со мной? Почему же не поведала то, ради чего явилась мне? Зачем было нарушать законы природы, если цель этого посещения все равно осталась для меня скрытой? Тщетные вопросы! Только смерть, которая превратит меня в такой же безжизненный, холодный прах, разрешит мои сомнения". Эдгар встал и, не в силах более смотреть на