, прощаясь, дала телефон - "позвоните, если надумаете", - он ведь не сказал прямо и четко, что, нет, думать не будет и звонить не станет, а опять-таки пробормотал нечто невразумительное - даже и не вспомнить теперь, что именно. Наверное, что-нибудь вроде: "Ладно, подумаю..." Вот эту-то его нерешительность Карен и истолковала как внутреннее согласие, которое он только не отважился высказать вслух. Она ведь наверняка не дура, - дуры такими делами не занимаются, вот и расшифровала его сразу и до конца. Разобралась в нем лучше, чем разбирался он сам. ...Ну хорошо, это - ладно, с "Чокнутой" все более-менее ясно, сам, дурак, напросился; но "Солдатушки"-то, бравы ребятушки, они как тут оказались? Ведь говорил же, и ей говорил, и Векслеру этому, сукину сыну, что рассказ ходил по редакциям! Что они, совсем там ополоумели? На черта тогда эта комедия с "Егором Телегиным", прямо бы так и дали, открытым текстом, Кротов, мол, написал, Вадим Николаевич, проживающий по такому-то адресу... Ах, паразиты безмозглые! А теперь, что ж, теперь надо ехать с повинной. Пожил, называется, на лоне природы... Вот так всегда - только настроишься на что-то, обязательно влезет какое-нибудь сволочное непредвиденное обстоятельство. Да, но уж настолько сволочного еще не было! Или нешто плюнуть, сделать вид, будто ничего не знает, ничего не слыхал? А что, мог же он не слушать сегодня радио - не включил бы, так и не знал бы ничего. В самом деле, зачем пороть горячку, срываться? К осени приедет в Питер, тогда пусть Борис Васильевич сам и вызывает, если захочет. Он-то что? Его совесть чиста, это все они, провокаторы паразитские, вот уж истинно: отравители эфира, микрофонные гангстеры... Но все это, конечно, Вадим так просто себе говорил, для понту. На самом деле он понимал, что возвращаться домой надо сейчас же, немедля. Чем бы там вся эта история для него не обернулась. Глава 14 Передачу "Литературной страницы" с выступлением критика Марка Градского слушал и капитан Ермолаев. Слушал он ее со смешанным чувством досады и облегчения: загадочный визит Векслера в конечном счете обернулся довольно примитивной провокацией, шитой белыми нитками; но что Кротов перед этой провокацией все-таки не устоял, было досадно. Борис Васильевич винил в первую очередь самого себя - наверное, не так как-то разговаривал, не сумел внушить доверие. Но, с другой стороны, что значит: "не так разговаривал", "не сумел внушить"? Это подростки бывают трудновоспитуемые, к которым не знаешь, на какой еще козе подъехать, чтобы к тебе прислушались, поняли, поверили. А тут ведь взрослый, черт побери, умственно полноценный "сапиенс", да и предупреждали же его открытым текстом, без намеков и недомолвок, стоило лишь открыть глаза... Так ведь не захотел, поддался, клюнул-таки на их приманку! С "Солдатушками"-то он влип помимо своей воли, это понятно: неужто дал бы мне читать этот рассказ, собираясь опубликовать его на Западе? Но в передаче шла речь и о какой-то другой его повести, о ней Кротов вообще не упоминал - потому, наверное, что уже отдал туда. Не ждал, видно, что так заложат его с этим рассказом. Интересно, что он теперь скажет по поводу своих культурных связей с заграницей. Ермолаеву очень хотелось позвонить как ни в чем не бывало, поинтересоваться творческими планами, а заодно и спросить: намерен ли теперь автор пользоваться таким благозвучным псевдонимом и в наших редакциях? Но звонить не стал, будучи уверен, что "Егор Телегин" в скором времени объявится сам. И тот действительно объявился. Позвонил однажды утром, стал бормотать насчет того, что вот был в отъезде, перед отъездом звонил и не застал - хотел свои рассказы забрать, а теперь возникло в связи с этим одно нелепейшее обстоятельство, наверное, надо бы поговорить... - Ну приходите, поговорим, - сказал Ермолаев суровым голосом. - Послезавтра вас устроит? - Устроит, конечно! А... раньше нельзя? - Раньше не получится. Послезавтра в четырнадцать, пропуск я закажу, паспорт только взять не забудьте... Он мог принять Кротова и сегодня, по нарочно решил выдержать его лишние двое суток - пусть поразмыслит на досуге, ему не повредит... Через два дня, ровно в четырнадцать ноль-ноль, Кротов вошел в кабинет с таким унылым видом, что капитан невольно глянул на его потрепанный ученический портфельчик искусственной кожи - уж не сухари ли со сменой белья принес с собой? - А-а, Вадим Николаевич, - приветствовал он его радушным тоном, - рад вас видеть, присаживайтесь. Как отдохнули? - Спасибо. - Кротов бросил портфельчик на диван, сел. - А отдохнуть мне не удалось. Какой там отдых... У меня неприятности колоссальные, Борис Васильевич, вы даже представить себе не можете... - Ну попытаюсь, если расскажете. - Так я для этого и пришел... Понимаете, я тут недавно включаю радио - в деревне это было, маленькая такая деревенька где-то под Черниговом, я там пожить хотел, - так вот, включаю и вдруг попадается мне какая-то станция из этих... ну типа "Свободы" или "Немецкой волны" - я так и не понял, потому что на середине передачи включился. А передача обо мне, понимаете, то есть не вся, может, передача, но когда я включился, то разговор шел обо мне - вернее, о моих вещах, об этом вот рассказе, что я вам тогда передал, ну "Солдатушки", вы помните, и еще об одной повести, они ее, оказывается, уже раньше по радио читали... - Так-так, - заинтересованно сказал Ермолаев. - Ну вот, а автором называют некоего Егора Телегина. Ну псевдоним, понимаете... - Телегин? Вроде бы слыхал. Восходящая, говорят, звезда на литературном небосклоне - там, у них. Позвольте, позвольте... вы сейчас сказали - "Солдатушки", это разве не ваш рассказ? - В том-то и дело, что мой... - Так выходит, вы и есть - Егор Телегин? Кротов с убитым видом подтвердил и это, добавив, что сам впервые услышал о своем псевдониме. - Что же это они, - посочувствовал капитан, - выходит, с вами даже не посоветовались? Да, вы про повесть что-то начали... - Повесть мою они тоже передавали, о художнице. Я, правда, не слышал, но понял из передачи, что ее тоже читали по радио. - Вы говорите "повесть тоже". А что еще? - Да вот "Солдатушки" эти самые! Но в каком виде? Они же с рассказом черт-те что сделали - то есть сам я не слышал чтения, оно уже кончилось, но поело выступал один тип из "Материка"... Кстати, они у себя "Чокнутую" - ну повесть вот эту, героиня там художница, авангардистка, из непризнанных, - так они ее напечатать собираются... - Да-а? Ну что ж, поздравляю, в одно прекрасное утро вы проснетесь знаменитым. Еще и гонорары станете получать в свободно конвертируемой валюте. - Вам смешно! - с упреком сказал Кротов. - Да нет, Вадим Николаевич, - возразил Ермолаев, - не смешно мне, совсем не смешно. Вам не кажется, что вся эта история плохо выглядит? И смеяться тут причин нету... Мало того, что вы, заверяя меня в обратном, все-таки договорились с этими господами о публикации ваших работ там, за кордоном... - Не договаривался я, это все совершенно непонятно как получилось! - ...более того, - продолжал капитан, - я ведь к вам тогда как к серьезному, думающему человеку приходил, с очень доверительным разговором. И если хотите, с предупреждением! Я вас открытым текстом предупредил: учтите, Вадим Николаевич, Векслер этот, возможно, наш враг, неизвестно, какие у него задумки, поэтому будьте с ним осторожны. Так ведь не захотели вы прислушаться, восприняли небось как вмешательство в вашу личную жизнь - стоило, дескать, познакомиться с иностранцем, как уж тебя начинают выспрашивать, интересоваться, предупреждать... - Да что вы, Борис Васильевич, и в мыслях не было! - Но выводов, однако, из нашего разговора вы для себя не сделали? - Почему... Я к Векслеру после этого стал особо внимательно присматриваться, мне и самому интересно стало - шпион или не шпион. Смотрел, смотрел - нет вроде ничего такого... Это уж потом, когда вдруг Карен эта объявилась и снова начала насчет публикации за рубежом... - Снова? - переспросил Ермолаев. - Вы, помнится, говорили, что Векслер с вами эту тему не затрагивал. Или все-таки был такой разговор? - Был, да, в последнюю нашу встречу - перед его отъездом. Но он так как-то, между прочим об этом упомянул... Ну, что есть, мол, такая возможность, если я захочу. Но настойчивости он не проявлял. Я тоже не проявил заинтересованности... - Не проявили или не почувствовали? - Да в общем и не почувствовал, наверное, по-настоящему... Ну а когда Карен об этом же заговорила, вот тут уже стало выглядеть настойчивостью такой, понимаете, цель какая-то проглянула. Тут я и подумал, что вы, пожалуй, правы были, подозревая Векслера. - Понятно. Эта дама - она ведь представилась как знакомая Векслера? - Ну да. Это мне еще Жан... ну приятельница одна, она нас с ним и познакомила, - она мне сразу сказала, что приехала, мол, тут одна от Векслера и хотела бы меня видеть... Это меня уже сразу как-то... насторожило, что ли. А когда она опять начала говорить насчет того, не соглашусь ли я на опубликование там, я и подумал, что, наверное, вы были правы. - Вот как. Тогда совсем странно получается, Вадим Николаевич, нелогично выходит: приезд иностранки, говорите, вас сразу насторожил, потом, встретившись уже с ней, вы окончательно убеждаетесь, что Векслер через нее действует в каких-то враждебных нам целях, так? И тут же передаете ей свои рукописи. Зачем? - Ну... она просто прочитать попросила, сказала, что интересуется. Да, и потом вот ведь что! Насчет публикации-то она потом уже заговорила, прочитавши, а в первую нашу встречу она не говорила еще об этом. Это уж после, когда снова она сказала, что почему бы вам, дескать, не опубликовать это на Западе, я почувствовал, что за этой их настойчивостью действительно что-то кроется. Я поэтому ей и не позвонил. - А что, договаривались звонить? - Да нет, просто я ей тогда сказал - ну насчет публикации, - что не знаю, мол, не думал об этом никогда... Ну она и сказала, чтобы я ей позвонил, если надумаю согласиться. Но я звонить не стал! - Но и отказаться прямо не отказались? - Да нет вроде... - Понятно. Не сказали ни да ни нет. А вот как вы думаете - могла она эту вашу нерешительность, колебания ваши внутренние - ведь были же колебания, вы согласны? - могла она их истолковать как несформулированное, невысказанное согласие? Кротов подумал, пожал плечами. - Могла, пожалуй. - Вот и я так думаю. Говоря иными словами, на публикацию повести вы почти согласились. Хотя и понимали, что на Западе история вашей непризнанной художницы будет обыграна в совершенно определенном смысле, как еще один пример отсутствия у нас "свободы творчества"... - Да не думал я об этом! А получилось, конечно, нехорошо, что и говорить. Не знаю уж, в каком виде они передавали по радио "Чокнутую", но "Солдатушек" они же просто наизнанку вывернули, сделали сплошную антисоветчину! Я не слыхал, правда, но вот этот - Градский или как его там? - он такую нес ахинею! Да что я, псих, в самом-то деле, - послать рукопись на Запад, а копию принести вам сюда! Главное, смысл какой, не понимаю... Если им нужно было мое сотрудничество - это я могу понять, уже вот и псевдоним придумали, - то зачем же сразу меня и топить этими "Солдатушками"? - Эх, Вадим Николаевич, - усмехнулся Ермолаев, - наивный вы человек. Сотрудничество ваше им нужно, как, я извиняюсь, прошлогодний снег. Вы что же думаете, мало у них там своей пишущей братии? Рассказ ваш видите как ловко обработали - сразу-то и не заметишь, что чужая рука прошлась. Они там, только мигни, такой антисоветчины насочиняют, что волосы дыбом, в этом плане вы их не переплюнете, как ни старайтесь. Мне думается, вы им не как лишний автор "Материка" нужны были, а как лишняя жертва "нарушений прав человека в Советском Союзе". Потому что расчет тут простой: публикуют от вашего имени злобный пасквиль, клевету на наши Вооруженные Силы, у вас из-за этого начинаются разные неприятности, вот и готов повод для очередной кампании: опять, мол, Советы преследуют инакомыслящих... - Что ж, только ради этого? - В голосе Кротова прозвучало недоверие. - А это, Вадим Николаевич, не так мало. Это ведь только частный случай, но он-то в общую картину вписывается, а картина обширная, всю целиком ее не сразу и увидишь. Мне сейчас последний наш разговор вспомнился - здесь же, в этом кабинете, когда вы мне вопрос задали: что, мол, такого, если автор опубликует за границей что-то, что "не идет" здесь. Помните? Так вот, к тому, что я вам тогда ответил, сейчас хочу добавить: а кому может быть польза от такой публикации? И какой в ней вообще смысл? Вы же для соотечественников пишете, для тех советских людей, которые живут здесь, в своей стране, живут ее жизнью! Думаю, что и для вас прежде всего важно их мнение о вашей работе, их оценка ваших взглядов. А что вам, строго-то говоря, да мнения и оценок зарубежных читателей? Да и все ли они в ваших рассказах поймут? Они - сами по себе, им наши проблемы чужды, там своих болячек хватает... - Да кто же спорит, - закричал Кротов, - ясно, лучше бы здесь читали, свои! Но если все равно не печатают! - Что не печатают - жаль, конечно. Я, честно говоря, не очень понимаю - почему; то, что вы давали почитать, мне понравилось... Кстати, вы можете их забрать, они у меня здесь. - Он достал папочку из ящика стола, протянул Кротову. - Конечно, в редакциях подход, наверное, другой, профессиональный... - Вот-вот. - Кротов покивал, заталкивая рукопись в портфель. - Уже и вы готовы их оправдать, им, мол, виднее, они знают что-то недоступное простым смертным! Да с их "профессиональным подходом" - дай им волю - мы бы до сих пор Булгакова не знали, "Мастер" тридцать лет провалялся под спудом... - Не горячитесь, Вадим Николаевич, я никого не оправдываю. Но и не осуждаю безоговорочно, для этого надо глубже разбираться в этом вопросе. Литература, мне думается, дело куда более сложное, чем может показаться на первый взгляд. Вы вот "Мастера и Маргариту" вспомнили, что, мол, прятали роман от народа, держали под спудом. Ну а представьте себе - тогда, в тридцатые, сороковые годы, - как бы читатели восприняли такую вещь, появись она в то время? Не задумывались? А вы попробуйте, попытайтесь представить. Мне все-таки кажется - хотя я сужу как дилетант, могу и ошибаться, - мне кажется, каждое произведение появляется в свой срок, вот как плод созревает на дереве... не раньше и не позже. Раньше появится - останется непонятым, никому из современников не нужным. - Многие авторы опережали свое время, - сказал Кротов. - Нет, я не про себя, не подумайте. Так вот им как же тогда - вообще, значит, не издаваться? - Нет, ну почему же. Но таким авторам, конечно, труднее. Не зря ведь говорят, что искусство требует жертв... Я так это понимаю, что от человека вообще большое требуется мужество им заниматься. Тут уж - ничего не поделаешь - надо быть готовым ко всему. И что не поймут тебя так, как ты бы хотел, и не признают тогда, когда признание нужнее всего... Но зато, как говорится, свободный выбор! Вы же не пошли работать в школу, не стали преподавателем, предпочли такое вот существование... этакого толстовца, что ли. - Ну какой из меня толстовец. - Да нет, я ведь приблизительно. Вспомнил просто, как те "опрощались", проповедовали возврат к физическому труду - столярничали, огородами занимались артельно. Вы, я вижу, тоже человек к жизненным благам нетребовательный, и терпения у вас хватает с избытком... Это уж господин Векслер тут явился, сбил вас с панталыку, а то вы и дальше пребывали бы в этакой буддийской, что ли, невозмутимости. Не печатают, и ладно. Оно, с одной стороны, вроде бы и хорошо, достойно, не лезете никуда, не суетитесь. Но это все-таки... как бы поточнее тут выразиться... ну, отчасти это поза, понимаете. А в нарочитой позе долго не высидишь, сами смогли убедиться. Я вам знаете что скажу? Писателю, наверное, мало быть терпеливым, ему еще и некоторая драчливость не помешает, в смысле - умение отстаивать свою точку зрения... - Подсказали бы, как это делается, - сказал Кротов не без вызова. - Э-э, нет, тут подсказки не помогут, Вадим Николаевич, мы не в средней школе. А вообще, жизненная позиция у вас пассивная, это даже и в тех рассказах чувствуется, что я прочитал. Неуловимо как-то, а чувствуется. - По двум рассказикам судите? Это уж у вас просто накладывается на прочитанное ваше представление обо мне. Если бы вы меня лично не знали, то ничего "пассивного", я думаю, в них бы не обнаружили. - Возможно, - согласился Ермолаев. - Зная человека, конечно, воспринимаешь написанное им совсем по-другому, тут вы правы. Но вот как бы вам объяснить... Рассказы ваши мне понравились, я уже говорил. И все же, вот тот второй... Ермолаев замялся; не дождавшись продолжения, Кротов спросил: - Подражательный, вы считаете? Немного есть, признаю. - Не в том дело. Вы говорили, вас в камерности обвиняют... И я вот сейчас вспоминаю этот рассказ и думаю: ну хорошо, а что он даст читателю? Вы извините, что я так прямиком, может быть, в лоб. - Ничего, мы привычные. - Да не ершитесь вы, тут действительно хотелось бы разобраться. Может, я чего-то недопонимаю. Хорошо написано, тонко, убедительно, а все же - о чем? Ну, что-то у вашей героини в жизни не заладилось, чего-то ей не хватает... - Тепла ей не хватает, - буркнул Кротов, - ясно, чего. - Да, тепла, понимания... Но знаете, это все-таки еще не то, что можно назвать серьезной жизненной драмой. Есть только оттенок драмы, да, именно оттенок, у вас там все на оттенках, на нюансах едва уловимых... И я, в общем, могу понять, почему кое у кого это вызывает протест. - Ну, еще бы. Вот если бы я на Саяно-Шушенскую ГЭС съездил, на БАМ куда-нибудь, да написал бы что-нибудь о людях хороших... - Зачем же обязательно на БАМ или на Саяно-Шушенскую. Хотя, убежден, такая поездка оказалась бы для вас интересной и полезной, люди там есть всякие, и наверняка интересных среди них немало. Но сейчас вам туда ехать не стоит: зачем же насиловать-то себя, коли не тянет? Вы вокруг оглядитесь, мало ли сюжетов, проблем... - А для меня, представьте, человеческое одиночество и нехватка душевного тепла - это тоже проблема, и еще какая! - Согласен, согласен, но тогда и показывать ее надо как-то иначе - драматичнее, что ли, резче, без этой дымки нюансов. Впрочем, не мне вам советовать! И потом, это одна лишь проблема, а мало ли других? А вы такую заняли позицию, будто ничто вас не касается и не интересует - живите, мол, как хотите... - Меня к такой позиции уже сколько лет приучают! Я как-то рассказ про алкаша написал - жутковатая получилась вещица, парень там окончательно спивается, мать чуть не убил, - так мне знаете что сказали? Странно, дескать, что вы в нашей советской жизни ничего другого не увидели. Вот так-то! - Ну и что? Мало ли что дурак может сказать. А вы сразу и лапки кверху? Вот это и есть та пассивность, о которой я говорю. У вас ведь есть дети? - Есть, да. Дочка. Ну она... с матерью живет. - Я почему спросил: когда у человека дети, мне кажется, он должен особенно остро ощущать ответственность. - Перед кем? - Я не об "ответственности перед", а об "ответственности за". Об ответственности за все, что делается. - "Я отвечаю за все" - так, кажется? Красивая формулировка, но ведь это чистой воды риторика. Ответственность свою только тогда можно чувствовать, если от тебя что-то зависит. - Слишком утилитарно рассуждаете, - возразил Ермолаев. - Выходит, что же, если прямо вот сейчас нет у вас возможности что-то изменить, то и беспокоиться нечего? Я вашего творчества, конечно, не знаю - по двум рассказам судить нельзя, это вы верно сказали, - но думаю, что беспокойства в нем не ощущается. А это, по-моему, опасный признак. Кротов долго молчал, потом пожал плечами, проговорил словно нехотя: - Ну, в "Чокнутой" оно как раз есть... Я, во всяком случае, хотел, чтобы беспокойство там ощущалось. - Значит, вы к какому-то перелому приблизились. Не надо только было этим своим беспокойством делиться с Западом, там они все это слишком уж по-своему понимают... Выйдя на Литейный, он долго стоял на углу, рассеянно пытаясь решить, куда идти. Домой, к письменному столу, не тянуло, общаться с кем-нибудь из кодлы не хотелось; на паразитку Жанку, так удружившую ему с Карен, он был сердит, у Маргошки появилась последнее время скверная привычка читать с подвыванием свои порнопоэзы, Левка опять станет, брызгая слюной, поносить очередного завистника-режиссера. Ну их всех на фиг. С Димкой Климовым неплохо бы посидеть, но Димка был в рейсе - плавал на своей самоходке. День был жаркий, но справа, из-за Невы, тянуло вдоль Литейного свежим ветерком. Вадиму вспомнилось, что кто-то из Андреевых - то ли сын, его тезка, то ли сам Леонид - писал, что не любит северного ветра, мертвящего, убивающего запахи. А ему северный ветер нравился, летом, конечно (зимой кому он нужен): приносит солнечную, но не жаркую погоду, в воздухе появляется какая-то особенная бодрящая прохлада, а небо, продутое и очищенное от дымов, приобретает яркую глубокую синеву прозрачной эмали. Ему вдруг захотелось за город. Пересчитав в кармане мелочь, не спеша побрел к мосту, постоял там на середине разводной части, глядя, как плавно и стремительно льется в пролет сумрачно-синяя от отраженного неба вода, потом вышел к Финляндскому вокзалу. Неплохо бы съездить в Сосново, но денег не хватило, пришлось ограничиться родимой 5-й зоной. Наглотавшись монеток, автомат зажег на счетчике 0,70, Вадим нажал кнопку и поймал пальцами высунувшийся из щели краешек билета. Андреев, да. Вот уж у кого беспокойства было хоть отбавляй. А читать все-таки тянет не его, а бесстрастного Бунина... Поезд уже стоял у перрона, он вошел в полупустой вагон, сел на свою излюбленную двухместную скамейку у самых дверей, удобную тем, что никто не торчит визави. Да и место рядом занимают разве что в часы "пик", обычно едешь с комфортом, можно даже писать, не возбуждая любопытства. Иногда ему неплохо работалось в электричке, но сейчас писать не хотелось - не было о чем, попросту говоря. Да и - как? Товарищ Ермолаев Б.В., в общем-то, кое-что действительно углядел, некоторая сермяга в его словах есть, тут как ни крути... Электричка тронулась, одновременно с ней выползла рядом другая, минут пять они бежали ноздря в ноздрю, потом та стала опережать и отвалила вправо, на Ладогу, торжествующе показав хвост. Бунин, конечно, в этом плане не пример. Он и должен был быть бесстрастным, ничего другого ему не оставалось: какую еще позицию мог он запять в обществе, уже расколотом надвигающейся революцией? Одни ждали ее и готовили, другие пытались предотвратить; академику Бунину - скорее консерватору, чем реакционеру - было не по пути ни с теми, ни с другими, он мог лишь оплакивать уходящую усадебную Россию... Выйдя на пустынную платформу, Вадим машинально побрел песчаной тропкой и, лишь увидев впереди знакомую сосну - могучую, с лирообразно раздвоенным на середине высоты стволом, сообразил вдруг, что идет к лыжной базе. Сообразил и сам удивился, чего это его вдруг сюда принесло, хотел ведь просто в лесу побыть. Ладно, решил он, какая разница, дойду до ворот, и назад. Забор, зимой поломанный питухами, был починен и окрашен, свежей краской голубели и оба дома на территории, пестрящей грибками и качелями. Оказывается, здесь не пионерлагерь разместился, а детский сад. Это порадовало Вадима, дети школьного возраста особо теплых чувств в нем не вызывали (отчасти поэтому и не рискнул стать учителем), но малышей он любил - лет этак до пяти. Облокотившись на забор, он долго смотрел на их возню, пока строгая тетя в белом халате не окликнула его, спросив, к кому он пришел, и напомнив, что день нынче неродительский. "Да нет, я так, - отозвался он, продолжая улыбаться, - просто мимо шел..." Ответственность, подумал он. В общем-то, конечно - когда на таких вот смотришь, действительно не чувствовать нельзя. Да хотя бы и перед ними! Верно и то что чувство ответственности нелепо ставить в прямую зависимость от того, можешь ты что-то сделать в данный момент или не можешь. Этим-то козявам жить еще долго, а в случае чего с кого они спросят? С нас. Куда же это вы смотрели, скажут, чем думали... В этом смысле, конечно, та же "Чокнутая" - вещь куда более нужная, чем его тщательно отделанные подражания Бунину. Ну не совсем подражания, тут сложнее. Приличнее сказать: в духе бунинской школы Но все равно, все равно, как ни назови... Сейчас, ясное дело, никто такого не напечатает Но об этом думать нельзя, это уж последнее дело - творить с расчетом на проходимость. Б.В. прав и в том что каждому овощу свое время. Ладно, ему ждать не привыкать - терпением Русь стояла... Сюжетов-то вокруг хватает - кто же спорит? Разве та же история с Векслером, со "слависткой" этой - не тема? Вадим, уже отойдя от базы, задумался, постоял даже под лировидной сосной, наблюдая за муравьями В самом деле, а почему бы и нет? Обратная электричка оказалась скорой, она мчалась без остановок, с грохотом пролетая мимо платформ пригородных станций. Вадим остался в тамбуре стоял У двери, где не хватало одного стекла, и, подставляя лицо ветру, щурился на бегущие навстречу сосны уже пламенеющие от заката. Почему бы и нет? Необязательно описывать все, как было с ним (он вообще не представлял, как можно писать о себе), но просто взять аналогичную историю, сходную в главном... Собственно такое могут даже и напечатать, но дело не в этом. Проблема это или не проблема? Пожалуй, не такая уж всенародная - многим это до лампочки. Лишь бы, как говорится, воины не было. Но ведь другие думают не только о том чтобы выжить, а еще и - как жить, покуда живется... Да не лично же в нем дело, не в его конкретном, частном случае; таких, как он, много, очень много а когда много - это уже явление, на него не стоит глаза закрывать, рано или поздно оно скажется. Чертовщина какая-то, в самом деле - "самая читающая в мире" страна, а начинающий автор годами не может напечатать ни строчки. Негде, и все тут! А разные векслеры этим пользуются, уж они-то начеку со своим "сочувствием", своей "помощью"... Это ли не проблема? Тут уж не Бунин, не "нюансы"... Он понимал, что напишется все это еще не скоро, что надо еще долго обдумывать и передумывать, но его уже лихорадило, уже тянуло к рабочему столу. Впервые за последние месяцы - жадно, требовательно...