классников уже посматривала с жалостью и чувством тайного превосходства. Еще бы! Им через год предстоят все муки, уготованные абитуриентам, она же будет еще беззаботно порхать по жизни, не думая ни об экзаменах, ни о конкурсах. Лишний год - это великая вещь, думала она, неизвестно еще, что за этот год произойдет. А произойти в наше эпохальное время может все что угодно - например, отменят высшее образование для девушек. Или, например, сделают его всеобщим - тоже выход... И все эти сладкие мечты вдруг рассыпались в прах, развеялись по ветру. Получив табель, Ника даже не стала звонить родителям - еще начнут поздравлять, чего доброго. Придя домой, она достала из холодильника початую банку сгущенного молока и поставила катушку с записями Клиберна, - сидела на тахте с поджатыми ногами, ела молоко ложкой и слушала музыку, от которой хотелось плакать и в более счастливые времена. Когда банка опустела, а пленка кончилась, Ника подумала, что вот так кончается в жизни вообще все - и молодость, и любовь. Теперь ей очень хотелось пить, все-таки сгущенки оказалось многовато; она с наслаждением выпила стакан ледяной воды из сифона, добралась обратно до тахты и легла, чувствуя себя объевшейся и несчастной. А вечером, конечно, было торжество и ликование. Оказалось, что родители все уже давно знали от завуча, только ей не говорили; и с работы явились с подарками: отец принес отличную кожаную папку, взамен того злополучного портфельчика, а мама - рижский кулон ручной работы, кусок неровно отшлифованного янтаря с мушкой внутри, оправленный в темное оксидированное серебро. Сегодня янтарь произвел на всех большое впечатление, и Ренка немедленно предложила обменять его на свои знаменитые голубые очки. Кулон ходил по рукам, его трогали, терли, царапали вилкой, смотрели на свет и даже брали на зуб. - Вот паразитство, - задумчиво сказал Игорь, разглядывая мушку. - Лежит, тварь, три миллиона лет, и как живая... А ведь от нас, братья и сестры, через три миллиона лет даже радиоактивного пепла не останется. - Это произойдет гораздо раньше, - утешил Пит. - У урана не такой уж большой период полураспада. - Может, придумаете что-нибудь повеселее? - спросила Катя Саблина. - Ника, забери у них свой янтарь, он на них плохо действует. - А на меня тоже, - сказала Ника и отпила глоток терпкого прохладного цинандали. - Мне вот тоже лезут в голову всякие грустные мысли, когда я смотрю на эту муху. - Ты-то сама не муха, - резонно заметила Рената. - Ах, никто не знает, кто он такой, - вздохнула Ника. - В смысле - никто не знает сам себя... - Что это вы сегодня расфилософствовались? - усмехнувшись, сказал Андрей. Он сидел, отодвинувшись от стола, и, положив ногу на ногу, рассеянно оглядывал публику в зале. - Знаете, мне очень печально, что я перешла в десятый класс, - заявила Ника. Игорь и Пит переглянулись и, уставившись на нее, как по команде сделали одинаково скорбные лица и одновременно постучали себя по лбу. - Готова, - сказал Игорь. - Доучилось наше дитя-цветок, - сказал Пит. - Вот тебе и "науки юношей питают, отраду старцам подают". Правда, там про дев ничего не говорилось. - А девам науки никогда еще не шли на пользу, - сказал Андрей. - Вы смеетесь, - вздохнула Ника, - а смешного нет ничего. Это все не так просто, как вам кажется. Хорошо кончать школу, когда знаешь, что дальше... - Как - что дальше? - изумился Игорь. - Дальше известно что: гранит науки, светлые дали и сияющие вершины. Какого рожна тебе еще надо? - Я сама не знаю, какого мне нужно рожна, - сказала Ника. - В том-то и дело. Хорошо грызть гранит науки, когда ты знаешь, ради чего стачиваешь зубы... - Ничего, - утешил Игорь. - Сточишь - поставят новые. Из нержавейки! - Это хорошо Андрею, - продолжала Ника, не обращая на него внимания. - Потому что он художник, а они все одержимые. Или тебе, Катрин, - вы с Питом тоже знаете, чего будете добиваться. Всякие там вычислительные устройства, программирование... Если это интересно - конечно, почему же не учиться. Но вот я не знаю. И Рената не знает. И ты, шут гороховый, тоже не знаешь. - Это кто шут? Я бы попросил! - Тоже мне... млекопитающее, - фыркнула Ника. - У тебя ведь тоже нет никаких серьезных интересов! - Я бы попросил, - повторил Игорь. - Что значит - нет интересов? Я буду подавать во ВГИК. Ясно? Все застонали хором: - Во ВГИК! - Спятил! - Да тебя там затопчут на дальних подступах! - Почем знать, - сказал Игорь. - Может, я сам кого-нибудь - под копыто? А? - Я, например, буду подавать в медицинский, - сказала Рената. - А не пройду - устроюсь манекенщицей. - Это хоть обдуманная программа, - усмехнулся Андрей, - заранее иметь запасной вариант, на случай "если не пройду". Впрочем, - добавил он, продолжая рисовать, - это нужно только вам, девочки. Для нас запасным вариантом будет армия. - Точно! - воскликнул Игорь. - Возьму я автомат, надену каску! В защитную покрашенную краску! - Нас выведут, - предупредила Катя. - Ударим шаг по улицам горбатым, - немного понизив голос, продолжал Игорь, бренча на воображаемой гитаре, - как славно быть солдатом, солдатом... Ну что, братья и сестры, дрогнем? Он разлил по бокалам остатки вина и посмотрел бутылку на свет. - Увы, пусто. Как, мужики, скинемся еще на одну? Пит и Андрей согласились, что скинуться необходимо - бутылка на шестерых это вообще не дело. После этого все дружно выпили, молча и не чокаясь; кто-то от кого-то слышал, что чокаться теперь не принято, Андрей ободрал апельсин и подал Нике. - Спасибо, - сказала она. - Половинку. Нет, нет, бери, мне столько не съесть. - Кстати, - сказал Андрей. - Я читал где-то, что у Евы на самом деле это был апельсин, а не яблоко. - Ну, тем лучше, - улыбнулась Ника. - Считай, что я тебя соблазнила. - Кто, кто кого соблазнил? - не расслышав, заинтересовалась Рената. - Я соблазнила Андрея, - непринужденно пояснила Ника. Какой-то пожилой человек, вставший из-за соседнего столика, глянул на нее изумленными глазами, проходя мимо. - Вы уже совершенно неприлично себя ведете, - сказала Катя. - Дождетесь, что нас действительно выведут. - А мы ничего не делаем, - возразил Игорь. - С каких это пор компания взрослой молодежи не может посидеть днем в кафе за бутылкой вина? - Вообще-то нужно было прийти сюда вечером, - с сожалением сказала Рена. - Куда интереснее. - Вечером нас могли и не пустить... - Ох, не знаю, а я так ужасно рада, что остался всего этот последний год, - сказала Рена. - Это ж действительно офонареть можно - того нельзя, этого нельзя... Ну ничего, - добавила она угрожающе, - мне летом обещали сшить брючный костюм. Тогда увидим. - А может, он тебе не пойдет, - сказала Ника. - Да? - прищурившись, с невыразимо язвительным видом спросила Рената. - Мне не пойдет? Ты так думаешь? - Я просто предполагаю, - Ника пожала плечами. - Странные у тебя предположения! Очки, например, почему-то не пошли именно тебе, а мне они, как видишь, прекраснейшим образом идут. - Ренка, и тебе не идут, - вмешался Игорь. - Ты в них на сову похо... ой! - Он отшатнулся на полсекунды позже, чем следовало, и Ренкин кулак задел его по уху. - Обалдела ты, что ли, на людей кидаться! - Я тебе покажу "сову", - пообещала Рената. - А что такого я сказал? Брючный костюм, например, тебе пойдет, этого я не отрицаю. Как видишь, я справедлив. Между прочим, братья и сестры, я тоже шью себе новые брючата. Клеш с разрезами и... - Цепочками, - подсказала Ника. - Старуха, - Игорь сожалеюще покачал головой, - нельзя так отставать от моды. Цепочки носили в каменном веке. - Тогда с бубенчиками! - Тоже плешь. - Почему плешь? - спросил Пит. - Женька Карцев пришил себе колокольчики, которые привязывают к удочкам. Можно купить в "Спорттоварах", полтинник штука. Получилось очень стильно. - Плешь, - решительно повторил Игорь. - Я сделаю иначе. Только не растреплете? У меня будут лампочки. Ренка ахнула, за столом стало тихо. Игорь обвел всех взглядом победителя. - Что, дошло? Обычные лампочки от карманного фонарика. Нашиваются внизу вдоль разреза, а питание от четырех плоских батареек. По две в каждом кармане. Сила? Техника на грани фантастики! Да, кстати! С меня библиотека требует Стругацких, а я их кому-то отдал и не помню кому. Старик, они случайно не у тебя? - Нет, не у меня, - отозвался Андрей. Он искоса глянул на Нику и сказал: - Между прочим, мы, наверное, видимся в последний раз. В смысле - до осени. Недели через две я еду на целину со стройотрядом. - Вот как, - небрежно сказала Ника и обернулась к Саблиной. - Катрин, покажи-ка сумочку, я хотела посмотреть... - Тебя берут в стройотряд? - заинтересовался Игорь. - А практика? - Половину отработаю здесь, а остальное мне зачтут. Не отдыхать же еду. - А куда это? - Кажется, в Кустанайскую область куда-то, точно еще неизвестно. - Эх, черт, - вздохнул Игорь, - я бы тоже не отказался. А то представляешь удовольствие - целый месяц вкалывать здесь на авторемонтном! - Повкалываете, пижоны, ничего с вами не сделается, - злорадно сказала Рената. - Вас бы самих туда, - огрызнулся Игорь. - Небось сразу бы забыли о маникюрах! - А мы что, не будем работать? Не знаю еще, что лучше - ваш завод или наше овощехранилище. Целыми днями перебирать картошку! - Насчет овощехранилища, кстати, еще ничего толком не известно, - сказала Ника. - Геннадий Ильич говорил, что девочек, возможно, пошлют в совхоз. Где-то тут в Подмосковье. Хорошо бы, правда? - ...А вся эта фантастика - вот уж бодяга так бодяга, - говорил Пит, очищая апельсин. - У американцев, правда, иногда здорово завинчен сюжет... и мысли бывают интересные - в смысле социального прогнозирования, - только мрачные все, просто читать страшно... - Стра-а-ашно, аж жуть! - вполголоса пропел Игорь, втянув голову в плечи. - Именно жуть. У Витьки Звягинцева есть несколько журнальчиков - его предок был в Штатах, привез оттуда, - специально журнал научной фантастики, называется "Аналог"... маленького такого формата, карманный, с иллюстрациями... ты, кстати, Андрюха, возьми поинтересуйся, графика там потрясная. Так вот, я прочитал несколько рассказиков... - Ух ты, пиж-жон несчастный, - сказала Рена. - Так это небрежно - "прочитал несколько рассказиков"... - Ну а чего? Со словарем запросто, не такой уж трудный текст. Так вот я что хотел сказать - мрачняга там совершенно невыносимая, все насчет перенаселения, истощения природных ресурсов, словом в таком плане... - Наверное, это не так уж и фантастично, - заметил Андрей. Пит дочистил апельсин, разделил его на дольки и принялся симметрично раскладывать их по столу. - Да, но у них сгущены краски, - сказал он. - Между прочим, нашу фантастику читать тоже невозможно. Я, например, не могу. У тех одна крайность, у нас другая... - Литература должна быть бодрой, - сказала Рената, - оптимистической и - какой еще? - Жизнеутверждающей, - подсказал Игорь. - Ну, дрогнули! Пит выпил, сжевал дольку апельсина. Андрей, полуотвернувшись, смотрел в окно, за которым непрерывно, словно по обезумевшему конвейеру, летел с Нового Арбата разноцветный поток машин и дальше мерцала на солнце листва тополей Суворовского бульвара, а над всем эти стояло синее безоблачное небо; цветовое состояние начало уже подвергаться неуловимым вначале послеполуденным изменениям. Чем, какими средствами можно передать вот такое? Скопировать нельзя - даже цветная фотография с максимально приближенной колористической гаммой все равно ничего не передаст. Значит, дело не в верности воспроизведения частных составляющих, а в том, чтобы найти, вылущить и показать что-то главное, общее, всеобъемлющее... - ...Я начинал два раза, да так и бросил, - говорил Пит. - Уж такое всеобщее сю-сю, что просто с души воротит. Такие все талантливые, и красивые, и сверхблагородные - сплошное умиление. И друг к другу, разумеется, все необычайно заботливы, чутки, - да ну их к черту, эти сказочки для детей преклонного возраста. Тоже, литература... - Послушай, Пит, ну, может быть, когда-нибудь так действительно будет, - нерешительно сказала Ника. - Ведь там отражено очень-очень далекое будущее... - Никакое будущее там не отражено, - возразил Пит. - По-моему, там отражен только несокрушимый исторический оптимизм автора... причем оптимизм, который целиком высосан из пальца. Я ни одному его слову не верю, когда он рассказывает об этих своих сверхраспрекрасных героях... Еще могу поверить в биполярную математику, со всякими там кохлеарными и репагулярными исчислениями, - ладно, допустим, когда-нибудь разработают и биполярную... А герои, люди все эти, - просто маниловщина самая безответственная. - Ну, хорошо, - Ника отвела от щеки волосы. - Люди вообще меняются к лучшему? - Ты, бабка, меняешься только к худшему, - вмешался Игорь. - В смысле - глупеешь не по дням, а по часам. - Нет, ты скажи, разве вообще люди не становятся лучше, постепенно, пусть хотя бы медленно? - Не знаю, - сказал Пит. - Представь себе, не знаю! Вероятно, меняются. Но как медленно! Разве что произойдет какой-то внезапный скачок, какой-то перелом, сразу... тогда можно допустить, что они действительно станут когда-нибудь хоть в чем-то похожими на тех. Но рассчитывать на случай - это же ненаучно, детка. Прогноз должен опираться на что-то реальное. Если хочешь, американцы - по методу - более правы: они исходят из того, что, уже имеется. Такие явления, как перенаселенность, загрязнение воды и воздуха, - это уже имеется, это уже налицо; вот из этого они и исходят. Кое в чем перехлестывают, это уже дело другое. - Петька совершенно прав, - сказал Андрей. - Вот вам простой вопрос: за последние пятьдесят лет люди стали лучше или не стали? - Да ты что, Андрей, - испуганно сказала Катя. - Мы уже в космос летаем, а ты такие вещи дикие спрашиваешь! - А космос тут совершенно ни при чем, американцы тоже летают. Я говорю, в смысле человеческих качеств - стали мы лучше? - Ну, ты даешь, старик, - неопределенно высказался Игорь. - Во всяком случае, - сказал Пит, - до тех, кто делал революцию и кто дрался на гражданской войне, нам далеко. Это я могу сказать совершенно точно... - На основании собственного опыта, - ехидно закончила Рена. - Тут собственный опыт не так уж и необходим, - возразил Андрей. - Это безусловный факт, что комсомольцы двадцатых годов были лучше нас. Среди них не было ни тунеядцев, ни этих папенькиных сынков, которые... - Мешают нам жить, - быстро подсказал Игорь. - И они же позорят наш город. Дурную траву из поля вон. Дрогнем? На этот раз его никто не поддержал, он выпил сам и закусил конфетой. Пожилая официантка принесла мороженое. Расставляя по столу запотевшие мельхиоровые вазочки, она подозрительно оглядела примолкшую компанию. - Что, молодежь, по домам не пора? - Ой, тетенька, а можно, мы еще посидим? - пропищал Игорь. - Мы хорошие, вот чес-слово, тетенька! - Сидите, кто вас гонит, только без озорства. Чего празднуете - аттестаты, что ль, получили? - Нет, только перешли в десятый, - улыбнулась Ника. - Во-он что! Я-то думала, выпускники. Ну, празднуйте на здоровье... - Не будем даже говорить о двадцатых годах, - негромко сказал Андрей, когда официантка отошла. - Возьмем тридцатые или сороковые... Ну, время молодости наших предков... - А что предки? - перебил Игорь. - Воевали, да? Старик, нам это все известно с первого класса - Чайкина, Матросов, Космодемьянская, - так что можешь не продолжать. Знаешь, мне эти разговоры о "том поколении" сидят уже в самых печенках. Двойку принесу домой, ну или там еще какое-нибудь чепе в том же духе... - Не знала, что двойка для тебя чепе, - сказала Ника. - Вот именно, - подхватила Рената. - Помните, он раз пятерку оторвал - это было чепе... - А ну, тихо! - Игорь несильно постучал по столу кулаком. - Я что хочу сказать? Предки теперь, чуть что не так, начинают предаваться воспоминаниям. Вот вы, дескать, ничего не знаете, ничего не испытали, а мы были не такими, мы верили, мы не сомневались, мы метро построили, мы войну выиграли, - ну прямо зло берет жуткое! Да елки, думаю, палки, а кто ж строил Братскую ГЭС? А кто вот теперь на Доманском дрался, ну? Не наше поколение? И если мне теперь начнут заливать, что Матросов или Космодемьянская не получали двоек и во всем были образцово-показательными - то я в это ни фига не поверю. Потому что показуха есть показуха, а жизнь есть жизнь. И ты, старик, тоже начинаешь теперь крутить ту же волынку: "время молодости наших предков". Мы-то тут при чем, если на их молодость пришлась война, а на нашу не пришлась? Те парни с Доманского, пока были дома, тоже наверняка и твистовали, и в стильных брючатах не прочь были прошвырнуться... - Чего ты ломишься в открытую дверь? - сказал Андрей. - Кто с тобой на эту тему спорит? Уж нам-то ты можешь не доказывать, что мы не все сплошь стиляги и тунеядцы. Я хочу сказать другое: если предыдущему поколению нечего особенно перед нами заноситься - по той простой причине, что мы еще ни в чем не проявили себя менее стойкими, чем они, - то и у нас, во всяком случае, нет ровно никаких оснований заноситься перед ними. Ну, или сформулируем так: пусть они не лучше нас, но и мы ничем не лучше их. Люди не стали лучше за эти тридцать лет, а ведь все остальное изменилось черт знает как - и техника, и... вообще все. Вот, в космос стали летать. Тут несоответствие какое-то, понимаете? Поэтому я и говорю, что прав Петька, когда сомневается в таком уж безоблачном будущем для человечества... - Слушайте, ну вы действительно нашли, о чем беседовать в такой день! - решительно вмешалась Катя. - "Будущее человечества" - просто странно слушать, честное слово! Девочки, ну почему вы молчите? - А если мне интересно, - сказала Ника. - Вруша бессовестная, - сказала Рена. - Ей, видите ли, интересно. Ты еще скажи, что ты в этом что-то понимаешь! Я вот, например, не понимаю и понимать не хочу. И вообще, по-моему, пора отсюда уматывать. Такая погода, а мы сидим в этой духоте, как шесть кретов. В самом деле, мальчики, кончайте треп, и пошли проветриваться, а? - Вот разумная мысль, - сказал Андрей. - Здесь и в самом деле душно. Ты, Ника, как на это смотришь? - Можно, - задумчиво сказала та, глядя в окно. - Что "можно"? - Можно пойти. Можно погулять здесь или в Сокольники поехать... - Сокольники! - Игорь поморщился. - Это не место для белого человека. Но что-нибудь придумаем, поэтому вставайте, братья и сестры, и организованно хиляйте к выходу. - Надо не забыть расплатиться, - напомнила Катя. - Правда? Ух ты, моя радость, какая же ты у нас сознательная! Пит, можно ее поцеловать? - А по шее не хочешь? - спросил Пит. Выйдя из "Праги", компания свернула направо и потащилась по Арбату, лениво обсуждая планы дальнейшего времяпрепровождения; однако, несмотря на оптимизм Игоря, ничего достойного придумать не удалось, и, дотащившись до Смоленской площади, они расстались под сенью МИДовского чертога, пообещав друг другу позванивать и вообще не терять контакта. Рената с Игорем побежали на троллейбусную остановку, Пит с Катей отправились разыскивать в районе Киевского вокзала какую-то комиссионку, где, по непроверенным слухам, были дешевые японские транзисторы, а Ника с Андреем, проводив их до моста, побрели вниз по Ростовской набережной. - Это правда, что ты уезжаешь с отрядом на целину? - спросила Ника. - Правда и только правда, ничего кроме правды. - Странно... - Что странно? Ника не ответила, заинтересовавшись вдруг речным трамваем, который медленно отходил от причала "Киевский вокзал". - Странно, что я узнала об этом только сегодня, - сказала она наконец. - Тебе не кажется, что ты мог бы и раньше поделиться со мной своими летними планами? - А ты делилась со мной своими? - А у меня, представь себе, их вообще не было! Все зависело от того, получит ли Светка отпуск, а она не знала, только вчера наконец позвонила: отпуск у них в июле, они с мужем собираются на Юг, спрашивала, будет ли свободна машина. Зовет меня ехать вместе. - Поезжай, конечно. - Разумеется, поеду, но это выяснилось только вчера! А ты когда решил насчет стройотряда? - Решил давно, но оформили меня тоже вот только что. - Решил - и молчал? - Последнюю неделю ты вообще не изволила меня замечать. - Ах вот что! Но у меня, согласись, на это были основания. - Например? - Не притворяйся, пожалуйста. Ты ходил в театр с Мариной? - Первой, если помнишь, я пригласил тебя. - А я не смогла пойти, меня не пустили. - Не пустили? - Да, не пустили! За то, что я тогда потеряла портфель и не пошла в школу. - Первый раз слышу, - сказал Андрей, пожимая плечами. - Мне ты сказала, что сама не хочешь идти. - Мало ли что я сказала! Ты все равно не должен был приглашать Марину... - Почему это? Ты отказалась, я предлагал билеты родителям - они в тот вечер были заняты А Марина давно хотела побывать в "Современнике". - Все равно, - упрямо повторила Ника. - Я на тебя очень обижена. Ты действительно уже оформился в стройотряд? - Да, уже. А что? - Да нет, я просто подумала... Собственно, я могла бы и не ехать со Светкой, - неуверенно сказала Ника. - С ними еще будет какой-то Юркин сотрудник, я его совершенно не знаю... - Поезжай, что тебе делать летом в Москве. - Да, наверное, поеду, - вздохнула Ника. - Ты рад, что перешел в десятый класс? - Я не сомневался в этом, так что радоваться особенно нечему. А вообще, конечно, хорошо - еще всего-навсего один год, и... - И? - насмешливо переспросила Ника. - В том-то и дело, что ты сам не знаешь! - В каком смысле? - А во всех решительно. Со мной вдруг случилось что-то непонятное. Понимаешь... Еще недавно я так хотела поскорее стать взрослой. Так радовалась, когда весной получила паспорт! А сейчас я... сейчас мне... не то чтобы расхотелось стать взрослой - мне вдруг стало страшно... - Но чего именно? - Не знаю, не знаю... Вдруг все получится вовсе не так, как ожидаешь, и потом... еще эта ответственность! Я вдруг подумала: какая это ответственность - быть взрослой... - А чего ты, собственно, ожидаешь от жизни? - спросил после паузы внимательно слушавший Андрей. - Не знаю, но чего-то... настоящего, наверное. - Нет, но все-таки - более конкретно? - Не знаю, - беспомощно повторила Ника. - Послушай-ка. Ты Чехова любишь? - Чехова? Нет, не очень, а что? - Почему не любишь? Ника подумала и пожала плечами: - Ну... мне скучно его читать. Нет, не потому, что он плохо пишет, - пишет он хорошо, но просто... очень уж скучно то, что он описывает. - Скучно - или страшно? - Да, пожалуй, и страшно... если задуматься, - согласилась Ника. - Помнишь рассказ про человека, который всю жизнь мечтал купить усадьбу и есть собственный крыжовник? - Да, помню Это действительно очень страшный рассказ... - Очень страшный, - подтвердил Андрей. - И знаешь чем? Самое страшное в этом рассказе - это то, что такие люди всегда были, есть и будут. Чеховский герой копил деньги на усадьбу, а сегодня такой будет копить на машину - десять лет будет копить, потом получит и будет дрожать над каждой царапиной. Представить себе такую жизнь... - Да, это страшно. Если нет ничего другого... - В том-то и дело. Я ведь не против того, чтобы что-то приобретать, если есть возможность, - добавил Андрей. - От машины, например, я бы не отказался, но мечтать о ней считаю ниже своего достоинства. - Я понимаю... А о чем ты мечтаешь? Поступить в Строгановку? - Я мечтаю стать художником. Это главное. А Строганова - это уже деталь. Рано или поздно я туда поступлю, вероятно, но даже если нет... В Ленинграде тоже есть хорошее училище - имени Мухиной, можно будет попытаться туда Но это все детали, самое главное - хватит ли способностей... - У тебя есть способности, - твердо сказала Ника. - В обычном понимании - да. Но мне этого мало, мне нужно другое. - Талант? - Да, если хочешь, талант, - с вызовом подтвердил Андрей. - Я считаю, в искусстве нельзя быть средним. Где угодно можно, а в искусстве - нельзя. Понимаешь, средний инженер или средний закройщик - они все равно делают полезное дело, пусть немного хуже, чем получается у других, но все равно. А средний художник, средний композитор, средний писатель - они приносят вред. Понимаешь? Человек не имеет права быть средним, если он хочет заниматься искусством. Первым - или никаким! - Не могут же все быть первыми, - рассудительно заметила Ника. - Ты права, я не так выразился. Не первым - в смысле единственным, - но одним из первых. В первом разряде, скажем так. Ника долго молчала. - Это, наверное, трудно определить... в каком кто разряде Ты рассказывал про импрессионистов - их ведь никто не признавал, помнишь? Всем они казались самыми что ни на есть последними... - Они опередили свою эпоху, в этом все дело. Настоящий художник всегда опережает эпоху, иначе и быть не может. - Поэтому я и говорю: кто тогда может правильно определить твой "разряд"? Если другие тебя не понимают... - Другие, конечно, не поймут. - А ты сам? Помнишь, в "Творчестве", этот художник, ну, главный герой, - он сам был все время недоволен своей работой... - Да это совсем другое дело! Он был недоволен именно потому, что чувствовал себя в силах писать лучше, понимаешь? Это просто повышенная требовательность к себе... - А-а, ну ясно. - Ника опять помолчала. - Я, конечно, мало что понимаю, но ты, по-моему, будешь настоящим художником. - Посмотрим... - Я уверена. Слушай, если нас не отправят в совхоз на практику... Ты ведь через две недели уезжаешь? - Приблизительно. А что? - Нет, я просто подумала... - Щурясь на солнце, Ника отвела от щеки волосы. - Пока ты еще будешь в Москве, мы могли бы куда-нибудь съездить... вместе. В Останкино, например, там неплохой пляж. Конечно, если ты хочешь. - Можно, - сказал Андрей. - Это неплохая идея. ГЛАВА 7 Неистовое солнце полыхнуло ему навстречу, едва он перешагнул выгнутый алюминиевый порог и ступил на площадку трапа и вместо профильтрованного, пахнущего нагретой пластмассой, кофе, духами и еще чем-то синтетическим, нежилого воздуха пассажирского салона полной грудью вдохнул горячий и свежий степной ветер. Ветер дул спереди, вдоль фюзеляжа, и керосиновым чадом тянуло от умолкших турбин - видно было, как над их остывающими черными соплами еще струятся зыбкие потоки раскаленного воздуха, - но еще сильнее над аэродромом чисто и первозданно пахло степью, чебрецом, полынью, пастушьими нагорьями древней Тавриды. Щурясь" он поднял глаза к слепящей бездонной синеве, вспомнил мокрые тротуары Невского, Московские ворота за туманной сеткой мелкого косого дождя - и побежал вниз, радуясь как мальчишка, волоча по ступенькам трапа брезентовую дорожную сумку. Витенька Мамай появился, когда он получал багаж. - Привет, командор! - заорал он жизнерадостно, размахивая руками и вытыкиваясь на цыпочках из толпы. - Вы уже здесь! А я вас ищу там! Он протолкался к Игнатьеву, выхватил чемодан, вскинул на плечо лямку рюкзака. Толпа медленно понесла их к выходу; Мамай шумно расспрашивал об институтских делах, о погоде в Питере и общих знакомых. - Ты хоть скажи, что в отряде? - сказал Игнатьев, прерывая своего помощника. - С транспортом удалось что-нибудь придумать? - С транспортом? - переспросил Витенька. - Ха! Пора бы вам, шеф, знать мои организаторские способности. Машина у нас уже есть - роскошная, легковая. До осени в полном распоряжении! Правда, без шофера, но у меня есть права. - Кто же это расщедрился? - Колхоз, колхоз! Сам Денисенко, Роман Трофимович. Я с ним такую тут баталию выдержал - хоть вторую "Илиаду" пиши... Тут поднажавшая толпа разделила их, и Игнатьев так и не услышал подробностей эпической схватки с председателем колхоза. Выбравшись наружу из душного павильона, он огляделся - Витенька махал ему, тыча рукой куда-то в сторону. - Сюда, сюда пробивайся! - закричал Мамай. - Вон она, на стоянке, наша красавица! Та, что с краю! Они подошли к стоянке, и Витенька с гордостью распахнул перед Игнатьевым дверцу самой странной из собравшихся здесь разношерстных машин. Это была облупленная, грязно-фиолетового цвета "Победа" без крыши, на нелепо высоком шасси повышенной проходимости. - Ну что ж, прекрасный автомобиль, - сказал Игнатьев одобрительно. - Если не ошибаюсь, это почти вездеход. И цвет такой изысканный. А... крыши вообще не будет? - Вот чего нет, того нет, - признал Витенька. - "Победы" первых выпусков имели вместо жесткой крыши брезентовый тент, но в данном случае он пришел в негодность и был вообще снят. В здешних климатических условиях это, я бы сказал, преимущество. В Америке, например, в южных штатах, все поголовно ездят только в открытых машинах. Там это называется "конвертибль"- машина с опускающейся крышей. Миллионеры других просто не признают! - Здесь, насколько я понимаю, опускаться нечему, а? Ладно, дареному коню в зубы не смотрят. Меня удивляет одно: в прошлом году мне приходилось встречаться с этим председателем, и у меня сложилось впечатление, что у него снега зимой не выпросишь, не то что машину... - В прошлом году! - Витенька засмеялся, заталкивая чемодан в багажник. - С прошлого года здесь многое изменилось. Я всегда считал, что руководитель экспедиции должен внимательно читать местные газеты... Ну давай, забирайся. В город заезжать не будем? Ты дверцу только поплотнее захлопни, иногда отскакивает... Игнатьев уселся на продавленное сиденье, кустарно обтянутое горячим от солнца дерматином, прихлопнул дверцу и подергал ее для верности. - Что ж, трогай свой "конвертибль". Надеюсь, его не нужно крутить ручкой или толкать? - Иди к черту, это абсолютно надежная машина, месяц как прошла техосмотр. Через три часа будем в отряде, можешь засечь время. - Ох, Витя, не искушал бы ты судьбу... Фиолетовый "конвертибль" заскрежетал, зафыркал, взревел и, круто вывернувшись со стоянки, резво побежал по шоссе, поскрипывая и побрякивая чем-то внутри. Сразу уплотнившись, туго ударил в лицо ветер, перехлестывая через лобовое стекло. Игнатьев достал из нагрудного кармана ковбойки дымчатые очки, подышал на них и тщательно протер обрывком бумажной салфетки. - Ну вот, - произнес он удовлетворенно, окидывая взглядом обесцвеченный солнечным маревом горизонт и синевато-сиреневые, словно подернутые дымком, массивы Бабуган-Яйлы на юге, за курящимися в ложбине фабричными трубами Симферополя. - Так расскажи, что произошло с председателем? - Произошло прежде всего то, что прошлой осенью, уже после нашего отъезда, колхоз этот вышел в передовые. Что-то они там выполнили и перевыполнили. Словом, раззвонили о них на всю Украину, а председателя объявили маяком и дали ему Героя. Я обо всем этом узнал от аборигенов в первый же день, как только приехали. Ну, и у меня сразу сработало! Я решил бить на тщеславие. Ибо тщеславие, командор, - это незаконное дитя славы. Между прочим, почти афоризм, хотя придумал я сам, только что. Словом, приехал я к Денисенке, добился приема, - между прочим, это теперь не так просто! - ну, и пустил в ход красноречие. Послушайте, говорю, к вам теперь делегации ездят, еще, глядишь, из-за границы навалятся, - ну, говорю, овцы и виноград дело хорошее, однако французов каких-нибудь или австралийцев вы этим, пожалуй, не удивите, вам, говорю, о другом пора думать. Культура, говорю, новый быт, стирание граней! Он мне на это - что ж, говорит, мы вон какой Дом культуры отгрохали, еще и кинотеатр широкоэкранный будем строить. Господи, говорю, да где их теперь нет, широкоэкранных... Дворцами культуры и кинотеатрами, говорю я Денисенке, вы теперь никого не поразите. А вот если колхоз вложит свою, так сказать, лепту в научные изыскания - вот это действительно примета нового, да еще какая! Этак и во всесоюзном масштабе можно прославиться... - Ты что, поддал в тот день для храбрости? - Циник ты, Димка. Не можешь себе представить вдохновения без поддачи? Я по системе Станиславского работал - вошел в образ, вжился. И вот тебе, пожалуйста, результат, - он нежно погладил растрескавшийся обод руля и победоносно покосился на шефа. - И учти, Денисенко не такой простофиля, чтобы ему можно было легко заморочить голову Как он спорил! Это была битва титанов, гигантомахия! Когда я сказал о науке, он тут же меня срезал, заявив, что колхоз уже "до биса грошей" всадил в селекционные работы и в изыскания по борьбе с филоксерой; что ж филоксера, говорю я ему, она вас по карману бьет, еще бы вы с ней не боролись! Это и на Западе любой дальновидный хозяин вкладывает средства в выгодные для него исследования, нанимает себе ученых. Вы, говорю, пожертвуйте на чистую науку - бескорыстно, понимаете ли, из высоких побуждений... Сидит мой Роман Трофимович, набычился, глаза хитрые, маленькие... А я вам, говорит, не меценат, не Савва Морозов какой-нибудь! Представляешь? Знает же, стервец, тоже читал. Помилуйте, говорю, не о меценатах речь, от меценатов мы, слава тебе господи, еще в семнадцатом году избавились вполне радикально, - но вы, спрашиваю, отдаете себе отчет в том, что на территории вашего колхоза может быть скрыт второй Херсонес или еще один Неаполь Скифский? Он рассмеялся и ловко закурил, придерживая руль коленом. - Угробишь ты нас, - сказал Игнатьев. - Мне всю зиму снились автомобильные кошмары - начинаю понимать, к чему. - Не угроблю, - возразил Мамай. - Напротив, командор, я вас спасаю. В смысле - всех нас, весь отряд. Я этого куркуля Денисенку обрабатывал два дня подряд, охрип, честное слово, - тут уж у меня все пошло в ход: и крито-микенская культура, и черные полковники, и хитроумный царь Одиссей, и Микис Теодоракис... Короче, раскололся мой председатель! Денег, правда, не дал - да я на них и не рассчитывал, - но машину предоставил в безвозмездное пользование, продукты распорядился отпускать по себестоимости, словом частично взял нас на свое иждивение. Ничего, мужик он хороший. Второго Херсонеса мы ему, конечно, не раскопаем, но насчет материала в местную прессу можно будет сообразить. Что-нибудь вроде: "Колхозный руководитель нового типа"! - Все это хорошо, Витя, но ты скоро превратишься в настоящего арапа. Устанавливать контакты и достигать взаимопонимания с местным руководством - дело, конечно, полезное. И все же... - Что вы хотите, командор, в каждой экспедиции должен быть свой штатный арап! Меня Денисенко спрашивает с подковыркой: "Вон у вас бумаги какие - с печатями Академии наук, так что ж она, ваша Академия, грошей-то не дает на эту самую "чистую науку"?.." Они замолчали. Игнатьев, пригнувшись от ветра, тоже закурил и спрятал папиросу в кулаке. Впереди, в солнечной дымке, уже угадывались очертания мелового плато над Карасубазаром. - Да, нашего брата нынче не балуют, - сказал Игнатьев. - Немодная наука, что ты хочешь. Физика, молекулярная биология - это сейчас главное, а кто принимает всерьез историю? Моя бывшая руководительница раскапывала Керкинитиду, - ты в Евпатории бывал? - там часть стены вскрыта прямо в городском парке, возле музея, это получилось удачно; но зато другой раскоп оказался на территории какой-то здравницы, и вот тут пришлось драться за место под солнцем. Понимаешь, это был военный санаторий, Министерства обороны, а полковники медицинской службы народ решительный: налево кругом, марш, и никаких разговоров. Однако та тоже дама упорная, добилась каким-то образом разрешения через Москву и прокопалась весь сезон до победного конца. А на следующую весну возвращается - раскоп засыпан! Ей-богу. Даже, черти, деревца там какие-то понасажали, как будто так и было... - И что же она? - смеясь спросил Витенька. - Снова через Москву действовала? - Нет, собственными руками повыдергивала древонасаждения и стала копать дальше. - Правильно, - одобрил Мамай, - знамя советской исторической науки следует держать высоко. В Белогорске придется заскочить на станцию. Я, когда туда ехал, не заправился, боялся опоздать к самолету. Ничего, мы это сейчас мигом... Подкатив к заправочной станции, они убедились, однако, что "мигом" тут ничего не выйдет: семьдесят второго в продаже не было, и к единственной исправной колонке, отпускавшей шестьдесят шестой, выстроилась длиннейшая очередь Когда фиолетовый "конвертибль" занял место за надраенной голубой "Волгой" с московским номером и хромированным багажником на крыше, в заднем окне щегольской машины немедленно появились любопытные физиономии. - Смотрите, завидуйте, - пробормотал Мамай, - это не то что ваше серийное убожество... Димка, ты сумеешь выжать сцепление и воткнуть первую скорость? - Воткнуть - что и куда? - спросил Игнатьев. - Ну, вот этот рычаг на себя и вниз. Это чтобы в случае необходимости продвинуться вперед. Я бы тем временем сходил на разведку. - Лучше не надо, - отказался Игнатьев. - Я еще продвинусь не в ту сторону. Ты сиди тут, а на разведку я схожу сам. Он выскочил из машины, с удовольствием разминая ноги, и прошел под навес, где, озабоченно пересчитывая талоны, толпились бледнолицые частники в мятых джинсах и пропотевших на спине гавайках, похожие на летчиков-испытателей мотоциклисты со своими столь же замысловато обмундированными подружками и темно-медные от постоянного загара, выдубленные степными ветрами и прокопченные соляркой водители "ЗИЛов" и "МАЗов". Когда Игнатьев подошел, толпа начала волноваться и выражать даже нечто вроде коллективного протеста, теснясь к окошку, но оттуда послышался пронзительный женский голос, который в неповторимом тембре уроженки Северного Причерноморья стал выпаливать какие-то местные вариации на тему "вас много, а я одна"; потом окошко с треском захлопнулось и за стеклом закачался плакатик неразличимого издали содержания. - Ну не паразитка? - сказал кто-то рядом с Игнатьевым. - Еще двадцать минут до передачи смены, так она талоны села считать, шоб ей сто чирьев повыскочило на том самом месте! А смену станут передавать - это еще полчаса с гаком. Ну до чего ж поганая баба, шо ты с ней сделаешь... Игнатьев вернулся к фиолетовому вездеходу, возле которого трое мальчишек уже спорили - трофейная это машина или самодельная, на конкурс "ТМ-69"; Мамай невозмутимо дремал за рулем, надвинув себе на нос треуголку из "Литературной газеты". Игнатьев подошел, прочитал наполовину срезанное заломом интервью Евгения Сазонова и, посмеиваясь, щелкнул по гребню треуголки. Витенька встрепенулся. - Что, уже? - спросил он сонным голосом, хватаясь за ключ зажигания. Игнатьев остановил его руку: - Не спеши, у нас впереди еще как минимум час времени. - А что там такое? - Там, насколько я понял, готовится какая-то пышная церемония - вроде смены караула. А королева бензоколонки приводит в порядок свою отчетность и никому, бензина не отпускает. - На то она и королева, - философски заметил Мамай и, зевнув, добавил: - Туды ее в качель. Знаешь, Димка, больше всего мне бы хотелось воскресить дюжину-другую радетелей за женское равноправие. И погонять их, стервецов, по нашей сфере обслуживания... - Ну, ты женоненавистник известный, - сказал Игнатьев. - Увидишь, когда-нибудь наши отрядные дамы подсыпят тебе толченого стекла в кашу. Так что, будем ждать или попытаемся доехат