ачиналась у них под ногами, за излучиной реки, за спортивными сооружениями Лужников, и уходила в задымленную зноем даль своим морем крыш, куполами церквей и шпилями высотных зданий. - Да, столица мира, - проговорил задумчиво Адамян и тронул Нику за локоток. - Я понимаю, конечно, что это банально, но мне на этом месте всегда вспоминаются пушкинские слова про Москву, - сказала она, в молчании отшагав по аллее сотню шагов. - Все-таки лучше про нее никто не написал... Вы стихи любите? Адамян пожал плечами. - Я сам их пишу... когда бывает тяжело на душе. - Как странно, - сказала Ника, помолчав. - Никогда не могла бы себе представить, что у вас может быть тяжело на душе. Вы производите впечатление такого счастливого человека. - И счастливому может быть иной раз тяжело, - возразил Адамян, - но я вообще далеко не из счастливых, Вероника, это лишь обманчивое впечатление. Вы знаете, мне почему-то ваше имя хочется произносить с неправильным ударением: Вероника! Так оно звучит совершенно по-итальянски, словно корень этого имени - Верона Вы ведь знаете, что такое Верона? - Да, это город в Италии, - не совсем уверенно сказала Ника. - А чем он знаменит? Ну-ка? Ника подумала и пожала плечами. - Забыли, забыли, - укоризненно сказал Адамян. - А между тем это родина Джульетты... - А, да, - небрежно сказала Ника, будто и в самом деле вспомнив эту подробность. Ей было неловко вдвойне - за свое невежество, во-первых, и еще потому, что в словах Адамяна ей почудился какой-то намек, нескромный или насмешливый - она не могла разобраться. Чтобы уйти от опасной темы, она спросила: - Так какие стихи вы пишете? - И добавила, тоже стараясь быть смелой и ироничной: - О любви, надо полагать? - Конечно, - кивнул Адамян. - О чем же еще писать стихи? Об урегулировании положения на Ближнем Востоке? - Что ж, почитайте что-нибудь, - небрежно сказала Ника и понюхала сорванную веточку. - Нет, правда, я хочу послушать наши стихи. - Хорошо, - согласился Адамян. - Что же вам почитать... А, знаю. Я вам прочту своего "Вожатого"... впрочем, тут нужно маленькое предисловие. Понимаете, была одна женщина... которая много для меня значила. Потом она внезапно... уехала. Ну, и тут я написал одну вещь... получилось неплохо, причем в очень своеобразной форме - как подражание персидской средневековой лирике. Летит обугленное сердце - за той - что в паланкине - и я кричу - и крик безумца - столп огненный - в пустыне... Произнося стихи нараспев, Адамян прикрыл глаза, акцент в его голосе слегка усилился. Ника подождала продолжения, потом робко сказала: - А дальше? - Ах, стоит ли, - печально сказал Адамян. - А впрочем... Из-за нее - из-за неверной - моя пылает рана - останови своих верблюдов - вожатый каравана! На самом деле, как вы понимаете, никаких верблюдов не было, она вульгарно улетела на "ТУ"... но я вам уже сказал, это подражание староперсидскому, в духе Саади. Ужель она не слышит зова? Не скажет мне ни слова? А впрочем, если скажет слово - она обманет снова... Зачем звенят звонки измены - звонки ее обмана - останови своих верблюдов - вожатый каравана! - Как прекрасно, - прошептала Ника, когда он умолк - Какие прекрасные и страшные стихи... - Великолепные, - охотно согласился Адамян. - К сожалению, не мои. Ника глянула на него ошеломленно: - Как - не ваши? А чьи же? - Есть такой хороший поэт. Вы его, наверно, не знаете. Ника ускорила шаги. Она побежала бы сейчас, убежала от Адамяна совсем, если бы не боялась показаться смешной. Она не могла простить себе чувства, которое обожгло ее минуту назад, когда она слушала эти прекрасные стихи, думая, что они действительно написаны Адамяном; это была одна лишь вспышка, один миг, но за это краткое мгновение словно ураган пронесся сквозь ее душу, какой-то стихийный, внезапный порыв - что-то сделать, чем-то помочь человеку, который так страдал, так мучился из-за любви... просто представить себе страшно, сколько нужно было ему пережить, чтобы написать эти строки! И что же - ее тут же взяли и окатили ведром холодной воды. - Как вам не стыдно, - сказала она дрогнувшим голосом, не оглядываясь на Адамяна. Тот догнал ее, мягким и властным движением подхватил под руку. - Не нужно сердиться, Вероника, - проворковал он. - Это была шутка. Я думал, вы знаете эти стихи... - Никогда их не читала, - после паузы отозвалась Ника. Сердиться, конечно, было глупо; никто не виноват, что она расчувствовалась, как дура. Если бы могла, она с удовольствием надавала бы себе пощечин. Ей вдруг захотелось домой. - У меня, кажется, голова разболелась, - объявила она. - Сегодня очень уж жарко, лучше вернемся. Вон такси, остановите его... В машине он сел очень близко к ней. Она отодвинулась, Адамян за нею не последовал, но зато тут же завладел ее левой рукой, повернул вверх ладонью и стал разглядывать. - Сейчас я вам погадаю, - сказал он. - Хотите? Я ведь умею не только на кофейной гуще. Хиромантия - штука не менее точная, это совершенно доказано... - Ах, не выдумывайте вы, - сказала Ника с досадой. Он принялся уверять, что не выдумывает нисколько. В линиях руки, объяснил он, с момента рождения записана вся судьба человека; ну, естественно, запись эта понятна не всем, она представляет собой, так сказать, закодированную информацию, однако, зная код... Вот, смотрите - эта линия характеризует эмоциональные наклонности человека, способность чувствовать. Вот "линия ума", вот "линия жизни", у некоторых она совсем короткая или раздваивается - это говорит о том, что ее обладателю предстоит когда-то принять очень серьезное решение, способное изменить всю его жизнь... Он продолжал говорить, щекотно водя пальцем по ее ладошке, но Ника уже совсем перестала воспринимать всю эту хиромантическую премудрость. Адамян сидел справа от нее, и их руки были над ее коленями; он держал ее руку сначала высоко, изучая линии, но потом, словно устав держать на весу, начал опускать ниже, пока его рука не легла к ней на коленку и устроилась там, словно так и полагается. Вот это ощущение чужой руки и мешало Нике сосредоточиться. Ей было неловко и не очень-то приятно. Будь рядом с нею Андрей, подумала она вдруг, все было бы совсем иначе. Когда Андрей касался ее, она тоже испытывала неловкость, но это было совсем-совсем не так. Однажды, на пляже в Останкине, они затеяли какую-то возню, он в конце концов повалил ее на песок, и она никак не могла высвободить руки из его ставших вдруг неожиданно сильными пальцев, - и эта возня была ей как-то необычно приятна, она пожалела даже, что все кончилось так быстро, и принялась его дразнить, утащила и спрятала за спину фломастер - в надежде, что он кинется отнимать. И была очень разочарована: сначала Андрей действительно завелся, с рычанием схватил ее за волосы, хотел опрокинуть, но вдруг оставил игру и лег ничком на песок, а через минуту вскочил и молча пошел к воде. Ника так ничего и не поняла - за что-то он на нее обиделся, очевидно, хотя потом и отрицал это... Словом, сейчас она была очень рада, когда они подъехали к дому и гадание кончилось. Машина остановилась, Адамян приоткрыл дверцу и спросил, не трогаясь с места: - Может быть, все же съездим в центр? Я вспомнил, мне нужно кое-что купить. - Нет-нет, спасибо, - поспешно сказала Ника, избегая его взгляда. - Жаль, - Адамян вышел и помог выйти ей. - Что ж, поеду один! Поблизости есть какой-нибудь приличный универмаг? - Вон рядом "Москва", - сказала Ника, - водитель вам покажет... У себя в комнате она заперлась на ключ. Здесь было тихо, прохладно, но смятение не проходило. Ника полежала на спине, потом одним прыжком перекинулась на живот и, сунув нос в подушку, тихонько разревелась - знать бы самой отчего. Поплакав немного, она успокоилась, к тому же ей очень захотелось есть. Юрка в гостиной храпел, прикрыв лицо страницей "Недели", но в кухне Ника нашла сестру, которая пила молоко прямо из бутылки, заедая печеньем. - Приветик, - сказала Ника. - Как твоя мигрень? Светлана покивала с набитым ртом - прошла, мол. - Ужасно ты неуютно питаешься, - сказала Ника. - Хочешь, я сварю кофе? - А я, в сущности, уже заправилась. Люблю холодное молоко. Вы что, гуляли с Артуром? - Да, немножко. - А где же он? - Отправился в "Москву", хочет купить что-то в дорогу. Между прочим, Светка, как у нас с продуктами? - В смысле? - Ну, чтобы готовить в пути. Говорят, есть какие-то консервы, мясные, очень удобные - разогреть, и все. Но их сейчас не достать, туристы расхватывают. Светка, а что, если просто взять с собой картошки, пшена, сала? Папка в прошлом году, когда ездили в Прибалтику, такой вкусный суп варил на костре! - Роднуля, у тебя сдвиг. Кто это будет варить суп на костре, уж не ты ли? - Мы с тобой могли бы варить. - Спасибо, мне именно этого и не хватало для полного счастья. Между прочим, лягушонок... - Послушай, я тебя миллион раз просила не называть меня лягушонком! - Да-да, конечно, - закивала Светлана. - Я забыла, что ты уже взрослая и вполне сформировавшаяся лягушка. Царевна Лягушка, скажем так. А ну-ка, поди сюда... Ника подошла к сестре, та взяла ее за плечи и повернула лицом к окну. - Ты что, ревела недавно? - Вот еще, с чего бы мне реветь... - Ревела после прогулки с Артуром? Поздравляю. Я, кстати, тебя предупреждала. Уже влюбилась? Ника задохнулась от возмущения: - Ты уже второй раз внушаешь мне, что я должна в него влюбиться! Знаешь, это просто... гадко! - Тише, тише, - улыбнулась Светлана. Наполнив пустую молочную бутылку водой, она поставила ее в мойку и достала из кармана халатика пачку сигарет. - Ты слишком уж кипятишься, чтобы я могла поверить в твою искренность. - Ну и не верь! Там в пачке еще осталось печенье? Ника раскрыла холодильник, достала плавленый сырок и принялась сердито обдирать запотевшую станиолевую обертку. Светлана, закурив, насмешливо посматривала на сестру. - Лягушонок, - сказала она, - я тебе говорила: не развешивай уши с этим человеком. И вообще держись от него подальше. Если он заставил тебя реветь после первой же прогулки, то ты глупее, чем я думала. Современные девицы даже в твоем возрасте более огнеупорны. - Я тебе уже сказала, что ни капельки не влюбилась в твоего Адамяна! И вообще я ревела не из-за него! А просто у меня было плохое настроение... Очистив сырок, Ника отрезала ломтик, положила на печенье и принялась за еду, запивая водой из-под крана. - В общем-то, настроение мне испортил Адамян, - призналась она вдруг. - Так что, если хочешь, это действительно из-за него. - Бедный лягушонок. Чем же это он его испортил? - Ничем, просто своим присутствием. Он ужасный циник, понимаешь? Когда он на тебя смотрит, чувствуешь себя голой! - возмущенно выпалила Ника. - Думаешь, это очень приятно? - Не знаю, зависит от обстоятельств, - посмеиваясь, ответила Светлана. - Почему же тогда ты отправилась с ним гулять, скажи на милость? - Вот потому и отправилась! Потому что идиотка. И потом, что это за манера - читать чужие стихи? - Чужие стихи? - Светлана подняла брови. - То есть? Мне кажется, все читают чужие. - Да, но он сказал - это его! - А, вот что. Я не поняла. И ты что же, разоблачила его? - Нет, он потом сам сказал! Я тебе говорю, он циник. - Ну при чем тут цинизм, не неси чепухи. Просто он над тобой подшутил, обычный розыгрыш. Почему это тебя так возмутило? Ника промолчала. Объяснить это было и в самом деле не так просто. - Ты все равно не поймешь, - вздохнула она. - Ты толстокожая какая-то, вот что. Некоторые вещи до тебя просто не доходят... - Куда уж мне, - согласилась Светлана. - А вообще ты заблуждаешься насчет Дона Артуро, он не такой уж злодей... если присмотреться. - Спасибо! - фыркнула Ника. - Очень мне нужно к нему присматриваться. Я и видеть его не хочу. - Придется, роднуля, раз уж мы едем вместе. - Да? А я вот насчет этого не уверена, - объявила Ника и тут же почувствовала, что ее действительно вовсе не прельщает это путешествие в компании Адамяна. Еще секунду назад она об этом не думала, но сейчас решение вдруг пришло. Конечно! - Как это - ты не уверена? - спросила Светлана. - А вот так, - отрезала Ника. - Ни на какой Юг я с вами не еду. Так и знай! - Не дури, - спокойно ответила Светлана. Она подошла к раковине, поймала окурком каплю воды из-под крана и нажала педаль мусорного ведра. - Тебя никто не заставлял гулять с Доном Артуро, так что нечего теперь устраивать скандал всем на посмешище. - Какие скандалы? Какое посмешище? И кого это вообще касается? Я достаточно взрослая, чтобы самой решать, в чьем обществе проводить лето! - Разумеется. Если бы ты месяц назад, получив мое письмо, сказала матери, что не хочешь ехать на Юг в обществе этих зануд - в смысле нас, - то все было бы в порядке. Но еще сегодня утром ты была готова ехать, потом у тебя состоялся таинственный тет-а-тет с Доном Артуро, после чего все твои планы внезапно изменились... - Что это значит - "таинственный тет-а-тет"? - тихо спросила Ника, раздувая ноздри. - Может быть, ты воздержишься от неприличных намеков? - Ну до чего ты мне надоела! У меня от тебя снова начнется мигрень. Словом, успокойся и не валяй дурака. Тебе даже полезно побыть в обществе такого Адамяна... чтобы он тебя поучил жизни. И снял избыточную наивность. В общем-то, милая моя сестренка, в шестнадцать лет следовало бы уже иметь на плечах голову, а не украшение, которое можно с успехом выставить в витрине на Столешниковом... Кстати, давай-ка сейчас съездим в "Ванду", мне надавали кучу заказов на польскую косметику... Сестры съездили в "Ванду" - совершенно безрезультатно, как Ника и предсказывала; еще издали увидев толпу у обоих входов в магазин, они не стали даже узнавать, из-за чего свалка, чтобы не расстраиваться понапрасну. Набегавшись по Петровке и по Кузнецкому, ничего толком не купив да еще попав на обратном пути в самый час пик, истисканные и полузадушенные в троллейбусе, они еще раз ругнулись из-за Адамяна, а дома Светлане подвернулся под горячую руку Юрка - бедняга был опять обнаружен на диване, со сборником "Зарубежный детектив", и тут-то уж схлопотал за все сразу, по совокупности: за нелюбовь к бритью, за лень, за литературные вкусы, достойные снежного человека, и вообще за то, что женился. - За это я уж давно себя ругаю, - согласился Юрка, благодушно позевывая, чем окончательно испортил Светлане настроение. - Предлагаю ехать завтра утром, - объявила Ника за обедом. - Иначе мы тут все перебесимся от этой жары. Светка сегодня чуть не выцарапала своему Кострецову глаза, а перед этим еще обругала в магазине продавщицу. - Обругала, - огрызнулась Светлана. - Эту дрянь надо было убить на месте! - Ника права, поезжайте завтра, - сказал Иван Афанасьевич. - Вы знаете, мы гостям всегда рады, но сейчас какое же гостеванье - одна нервотрепка. А на дачу ехать - тоже нет смысла на день-другой. Мы уж с матерью после вашего отъезда переберемся. - Ну что ж, завтра так завтра, - флегматично согласился Юрка. - Я тогда съезжу вечером на заправку. Кстати, вам воду часто приходится доливать? - Да вроде нет. А что? - Помпа подтекает. Боюсь, через сальник. - Да, если через сальник, то это плохо. А с прокладкой ничего не может быть? Ты затяжку фланцевых болтов не проверял? - Проверял. - Самое уязвимое место этот чертов сальник... Хорошо бы купить запасную помпу, в сборе, только вряд ли ее сейчас достанешь, в разгар-то сезона. Можно, конечно, попытаться съездить завтра на Бакунинскую... но это ж пока откроется магазин! Значит, опять задержитесь на сутки, выезжать из Москвы в полдень уже бессмысленно. Слушайте, ребята, а что вам эта течь? Это зимой плохо, если в системе антифриз, а летом - ну, будете подливать водички при каждой заправке... - Можно, - Юрка пожал плечами. - Хотя, вообще, это риск. - Брось ты заниматься перестраховкой, - вмешалась Светлана. - Всякая поездка - это риск! Вот Игин со своей Секретаршей отправился в прошлом году за грибами - десяти километров не проехали, как грохнулись. Ему потом одни кузовные работы обошлись в четыреста рэ. - Вообще, поездки с секретаршами порой обходятся значительно дороже предварительной сметы, - заметил, улыбаясь, Адамян и ласково посмотрел на Нику. - Вам это, несомненно, известно лучше, чем кому-либо, - отозвалась она ледяным тоном.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ГЛАВА 1 Мамай нашел потерпевших бедствие у того самого придорожного холмика, где ему нужно было сворачивать на проселок. Затормози они немного дальше, и он повернул бы к лагерю, не обратив внимания на стоящую впереди серую "Волгу". Но она не доехала до поворота и теперь стояла здесь на обочине, извергая из-под капота клубы пара; удивило Мамая то, что все пассажиры, включая водителя, преспокойно оставались на месте, словно им и дела никакого не было до того, что происходило с машиной. Витенька свернул на лагерный проселок и, выскочив из "конвертибля", направился к "Волге" неторопливой ковбойской походочкой, вразвалку и держа руки в карманах джинсов - большими пальцами наружу. С водительского места навстречу ему вылез небритый молодой мужчина в расстегнутой гавайке. - Привет москвичам! - прокричал Мамай, бросив взгляд на номер "Волги". - Это что же у вас, испытательный пробег? Экспериментальная модель с двигателем системы Ползунова, понимаю. Не слишком ли долго приходится разводить пары? - Вам смешно, - сказал небритый безнадежным тоном. - А мы с этой стервой намучились уже вот так... - У меня есть канистра воды, - предложил Мамай. - Теперь это ей уже как мертвому припарка. - А что случилось? - Помпа полетела. Размололо подшипники, ну и сальник, естественно, заклинился. Хлещет прямо струей... Они подошли, открыли капот. Витенька, отворачивая лицо от пара, взялся за лопасть вентилятора, пошатал взад-вперед и присвистнул. - Да-а-а, - сказал он уважительно, - это надо уметь... Из машины тем временем появились еще двое пассажиров - женщина лет тридцати, коротко стриженная, с худощавым нервным лицом, и элегантный брюнет в огромных солнцезащитных очках, похожий на киношника. Четвертая пассажирка осталась в машине, лица ее Витенька разглядеть не мог - она сидела сзади, безучастно глядя в окно. - Что ж это вы, друзья-однополчане? - сказал он. - Изредка ведь не мешает вспомнить и о том, что существуют на свете смазочные материалы, а? Сразу видно людей, далеких от техники. Что, небось гуманитарии? - Анти, - томно произнес брюнет. - Скорее, антигуманитарии. - Кончай выпендриваться, - раздраженно сказала женщина и обратилась к Мамаю: - Спасибо, что вы ради нас остановились, но тут, пожалуй, ничем не поможешь. Мы подождем встречной машины и попросим взять нас на буксир обратно до Феодосии... Витенька поскреб в бороде, иронически прищурясь. - Странное у вас представление о Феодосии, - сказал он. - Вы что же думаете, запчасти там продают на базаре, рядом с солеными бычками? Или вручают бесплатно при въезде в город, как памятки ГАИ на Чонгарском мосту? Москвичи удрученно молчали. Распахнулась задняя дверца, и на шоссе вышла четвертая пассажирка "Волги" - очень юная, в шортах и мужской рубашке с подвернутыми до локтя рукавами, с длинными черными волосами, свободно рассыпанными по плечам и подрезанными на лбу прямой челкой, как на некоторых древнеегипетских портретах. Небрежным кивком ответив издали на Витенькино приветствие, она отошла в сторону и, сорвав веточку полыни, стала растирать в ладонях. - Нет, ну есть же там таксисты, - сказал небритый с надеждой. - Обычно у них можно достать что угодно... - У здешних таксистов? Ха-ха, - сказал Мамай. - Вы никогда не интересовались историей Феодосии, хотя бы в объеме первой главы туристского путеводителя? Так вот запомните: когда-то это был ионийский торговый эмпорий. В Афинах еще не слыхали о Перикле, а феодоситы уже умели драть с ближнего семь шкур... причем весьма успешно, если судить по тому, что уже очень скоро заштатная колония сделалась самостоятельным полисом с правом чеканить монету. Страбон, во всяком случае, утверждает, что по грузообороту порт Феодосии не уступал Пантикапею. Эти имена говорят что-нибудь вашим антигуманитарным умам? - Он строго оглядел слушателей и добавил: - Так или иначе, я не советовал бы вам вступать в торговые - и тем более незаконные - отношения с потомками этих античных бизнесменов. Гены, знаете ли, штука устойчивая... - Спасибо за лекцию, но я не понимаю одного, - сказала женщина и, запустив руку в карман к небритому, достала смятую пачку сигарет. - Я не понимаю, где мы теперь достанем эту проклятую помпу, если ехать за ней в Феодосию нет смысла? - В Феодосию нет смысла ехать без надежного провожатого, - пояснил Мамай - Ибо это как раз то место, куда, как говорят испанцы, можно пойти за шерстью и вернуться остриженным. Поэтому сейчас я отбуксирую вас в лагерь, а в город мы поедем вместе, завтра утром. Мне все равно нужно в банк. И там я сведу вас с человеком, который может достать не только помпу, но и комплект новой ярославской резины. - Это идея, - сказал небритый, протягивая стриженой зажигалку. - А в какой лагерь вы нас потащите? Вы что, дикари? - От дикаря слышу, - ответил Витенька. - Я имею в виду лагерь Феодосийского отряда Восточно-Крымской экспедиции Института археологии Академии наук СССР. Ленинградского отделения, если уж быть точным до конца. Между прочим, наш институт был головным, пока Москва не узурпировала даже этого... Черненькая тем временем подошла поближе и посматривала на Мамая, явно очарованная его бородой. - И вы тоже археолог? - спросила она его негромко, с выражением застенчивого любопытства. - Я был им, - сказал Витенька. - Пока меня не растоптала жизнь. Сейчас я уже не археолог, а арап чистой воды, как все завхозы, начснабы и прочие приматы. Плюс ко всему я еще и шофер. Трос хоть с собой возите? Давайте разматывайте... Он пошел к своей машине, запустил мотор и с ревом, в облаках пыли, лихо вылетел на шоссе задним ходом. - За руль сядете вы? - спросил он небритого, проверив зацепление буксирного троса. - Значит, так: ехать будем медленно, дорога плохая, поэтому следите за камнями и старайтесь не попасть в колею, иначе пробьете картер. Все ясно? Небритый сказал, что все ясно. Витенька обошел "Волгу" сзади и покачал вверх-вниз, взявшись за бампер. - Рессоры перегружены, - объявил он строго. - Чтобы вам не пришлось в придачу к помпе покупать еще и коренной лист, советую одному пересесть ко мне. Еще лучше было бы двоим, но у меня, к сожалению, сняты задние сиденья - возил вчера картошку для кухни. - Можете забирать мою сестрицу, - сказала женщина и обернулась к черненькой: - Лягушонок, ступай-ка в ту машину, ты всю дорогу ныла, что тебе душно. Иди, иди, нечего! Черненькая пожала плечами и направилась к фиолетовому "конвертиблю" с видом независимым и немного отрешенным. Витенька галантно помог ей забраться на высокое сиденье, прихлопнул дверцу, сел и, тронувшись, стал потихоньку выбирать слабину троса. Осторожно, избегая рывка, он сдвинул "Волгу" с места, благополучно вывел на проселок, прибавил газу и, переключив скорость, откинулся на спинку сиденья, закуривая. - Как там ваши, волокутся? - спросил он у спутницы. Та оглянулась, придерживая у щеки развеваемые ветром волосы. Теперь Мамай видел, что они не совсем черные, а просто очень-очень темные. - Едут, - ответила она. - Только ужасно переваливаются с боку на бок. - Такая дорога. Вас бы, Лягушонок, укачало в закрытой машине в два счета... Скосив глаза, он увидел, что девушка покраснела до ушей. - Меня зовут не Лягушонок, - сказала она сдержанно после некоторой паузы. - Если вы услышали, как называет меня сестра, это еще не дает вам права... - А, ну извините, - сказал Витенька. - Я не знал, сейчас ведь бывают самые странные имена. У меня знакомые назвали дочку Радианой. Представляете? По мне, так уж лучше Лягушонок... - Мое имя - Ника. - А, это хорошо, - одобрил Мамай. - Ника Самофракийская! "Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники..." Чьи стихи? - Если вы скажете, что ваши, я выброшусь из машины, - ответила она, снова покраснев, на этот раз совершенно необъяснимо. - Да какие же они мои! - воскликнул изумленный Мамай. - Это из "Александрийских песен" Кузмина... был в древности такой поэт, современник Блока. Между прочим, меня зовут Виктор, а по фамилии я - Мамай. Звучит? Кстати, тот самый. - Какой "тот самый"? - спросила Ника, оборачиваясь к нему. - Ну, который бежал с Куликова поля. Мой прямой предок. Совершенно точно установлено. И знаете, где похоронен? В Старом Крыму. Вы ехали побережьем или через Белогорск? - Не знаю, как мы ехали, но Старый Крым мы проезжали, и меня даже не отпустили посмотреть могилу Грина, - сердито сказала Ника. - Я не знала, что там похоронен ваш родственник, но про Грина-то я знаю! А они не пустили, эти психи... - Кто они, кстати? Эта дама - ваша сестра, я усек. А те двое? - Высокий, что с вами говорил, Светкин муж. Такой Юрка Кострецов. А другой с ними работает, в одном институте. - Эмэнэсы, что ли? - Светка - да, а Юрка уже доктор. И тот, другой, тоже, - добавила Ника с неудовольствием. - А-а, - уважительно сказал Мамай. - Вы в таком случае, надо полагать, членкор? Или уже действительный? - Да нет, они правда доктора, честное слово! Юрка защитил докторскую два года назад, что-то связанное с теорией плазмы... - Ядерщик? Мать честная, - он глянул на нее с ошалелым видом. - Командор повесит меня на воротах лагеря, когда узнает, кого я привез! - Послушайте, - обеспокоенно сказала Ника, - Виктор... как ваше отчество? - Николаевич... Да что мне теперь отчество, - он покосился на нее унылым глазом. - Я теперь человек конченый. - Нет, серьезно, Виктор Николаевич, может быть, это не совсем удобно - ехать в лагерь? Может быть, это не полагается? Этот ваш... командор - он кто? Начальник экспедиции? - Так в том-то и дело, - похоронным тоном сказал Мамай. - А вы знаете, что такое начальник по экспедиционным законам? Это, как говорили в английском парусном флоте про капитана, "первый после бога". Ясно? Прикажет повесить - и повесят. Совершенно запросто, без разговоров. Что вы хотите, у нас с начала полевого сезона повесили уже двоих. А ведь работать-то еще все лето! - Ужас какой, - улыбнулась Ника. - За что же их? - А, так. Один дежурил и опоздал прозвонить побудку, а другая... практиканток, надо сказать, вешают даже чаще, чем практикантов... командор наш, между нами говоря, из закоренелых мизогинов. - А что это - мизогин? - То же, что мизантроп, только в отношении женщин. - Женоненавистник? - Не совсем. Скорее - презирающий женщин. Так вот, студенточку эту он велел повесить из-за сущего пустяка. Раскапываем, понимаете ли, погребение... обычное такое, стандартное греческое погребение, костяк ориентирован на северо-восток, все как полагается. Ничего интересного, мы таких видели десятки... Это я к тому, что, будь еще что-нибудь уникальное, можно было бы понять. А так - кости как кости. И что же вы думаете, девчонка эта решила поднять череп, не обработав предварительно фиксативом, а он возьми и рассыпься. На глазах у командора. - Кошмар, - сказала Ника. - И что? - Что-что... Вздернули тут же, на краю раскопа. Коллектив хотел взять на поруки, так куда там! Повешу, говорит, и местком в полном составе. Я ж говорю - зверь, а не человек. Взгляните, будьте добры, как там ваши ядерщики... Ника опять оглянулась и, привстав, помахала рукой. - Еще живы, кажется. Только, знаете, они ведь, глотают всю пыль... - Пусть глотают, - злорадно сказал Мамай. - Это все-таки не тот стронций, который они заставляют глотать всех нас. Вы не врете, они действительно ядерщики? - Правда, не вру. - Из Дубны, что ли? - Нет, они из Новосибирска, там есть такой ИЯФ. А я с родителями живу в Москве, просто они взяли папину машину. Виктор Николаевич, а что вы здесь раскапываете? Что-нибудь интересное? - По-своему оно все интересное. - Мамай пожал плечами. - Маленькое городище... возможно, поселение, которое входило в хору Феодосии, или один из пограничных городков Боспорского царства. Вот это мы и пытаемся выяснить. Конечно, ничего сногсшибательного вы тут не увидите, это вам не Херсонес. Вы на раскопках Херсонеса были? - Нигде мы не были, - печально сказала Ника, придерживая рвущиеся волосы. - Мы вчера утром выехали из Москвы и сегодня по плану должны были ночевать под Новороссийском... у них же все расписано по минутам! Я очень рада, что там что-то поломалось. - Может, это вы совершили диверсию? - К сожалению, не умею портить машины, иначе давно бы уже испортила! Какие были красивые места на пути, так нет - все скорее, скорее, просто ненормальные какие-то... - Ну ничего, у нас вы немного отдохнете. Если, конечно, командор будет в хорошем настроении. - А вообще он может прогнать? - робко спросила Ника. - Хорошо еще, если просто прогонит... - Нет, серьезно! - Не стремитесь заглянуть в будущее, - сказал Мамай зловеще, - оно может оказаться ужасным. Древние говорили, что человек счастлив своим неведением... Они приехали в лагерь, когда только что кончился рабочий день. Мамай представил гостей Лии Самойловне, которая шла купаться вместе со старшей лаборанткой, и вся компания отправилась к берегу, где уже фыркали и гоготали "лошадиные силы". - Командор там? - спросил Мамай им вслед. - Нет, у себя! - крикнула лаборантка. - Из колхоза привезли почту, он разбирает! Мамай задумчиво поскреб в бороде и пошел к палатке, которую занимал вместе с Игнатьевым. Тот сидел за складным дачным столиком, читая какое-то длинное письмо. Когда тень подошедшего ко входу Мамая легла на разбросанные по столу газеты, он рассеянно поднял голову. - А, Витя, - сказал он. - Послушай, ты Лапшина знаешь, того, что работает с Бирман? - Отдаленно, - сказал Мамай, закуривая. - По-моему, дурак чистой воды. - Ты думаешь? Но дело не в этом! Лапшин теперь съест меня заживо, прямо хоть в Питер не возвращайся... - А что такое? - Он меня весной спрашивал, ехать ли ему с Криничниковым на Украину копать курганы. Ну, я отсоветовал. А Криничников вместе с киевлянами взял да и откопал совершенно фантастический клад... - Ну уж и фантастический, - заметил Мамай с сомнением. - Не знаю, так он пишет... Говорит, со времен Солохи и Куль-Оба не находили ничего подобного: уже извлечено более двухсот предметов из золота и серебра, и еще продолжают находить. Несомненно, царское погребение... Курган называется, - Игнатьев заглянул в письмо, - "Гайманова могила", где-то под Запорожьем... - Интересно, - сказал Мамай. - Он что же, был не разграблен? - Судя по всему, нет. Представляешь? Бедняга Лапшин. - Ну, что делать. Не всем же быть Картерами! Ты лучше послушай, какая новость у меня. Отложи письмо, ну. - Да-да, я слушаю, - сказал Игнатьев. - У нас в лагере гости. - Гости? - удивился Игнатьев. - Из Керченского Отряда? - Гораздо хуже. Меа кульпа, как говорится, но я привез троих ядерщиков. - То есть как это - ядерщиков? - А вот так. - Где ты их откопал? - Командор, вы меня, боюсь, не так поняли, - виноватым тоном сказал Мамай. Это живые ядерщики, в полном расцвете сил. Супружеская пара примерно наших лет, еще один такого же возраста красавчик доктор и, наконец, совсем юная девица, которую ее старшая сестра-ядерщица почему-то зовет Лягушонком. И я должен вам сказать, командор, это еще тот Лягушонок. - В каком смысле? - спросил Игнатьев, подумав. - Во всех, - неопределенно ответил Мамай. Игнатьев подумал еще. - Собственно, зачем они к нам пожаловали? - Необдуманная вспышка человеколюбия с моей стороны. У них сломалась машина, и я предложил им переночевать в лагере, а завтра свезти в Феодосию за запчастью. - Ну, так, надеюсь, они тут не задержатся... - Командор, - сказал Мамай, понижая голос, и посмотрел на него многозначительно, - а ведь они могут задержаться здесь очень надолго... - Не понимаю. - Поясню! Ты говорил как-то, что физиков надо убивать. Помнишь? - Ах, вот ты о чем, - покивал Игнатьев. - Верно, но, понимаешь ли, законы гостеприимства... - Не валяй дурака и подумай об ответственности перед человечеством! Как я уже сказал, все трое молоды, полны сил и - самое ужасное - творческих замыслов. А ты мне толкуешь о законах гостеприимства! Старик, никто не видел, как я брал их на буксир, - зароем тут же в раскопе, все будет шито-крыто. А машину - у них отличная "Волга" - сбагрим налево и обеспечим себя деньгами на четыре полевых сезона... - Да, это мысль, - одобрил Игнатьев. - Но что делать с девушкой? - Это с Лягушонком-то? А что с ней делать, - пренебрежительно сказал Мамай. - То же, что всегда делали с пленницами. Можешь взять себе, ссориться из-за нее мы не станем, она все-таки не тянет на Брисеиду... - А ты тянешь на Агамемнона? - Куда мне, - скромно сказал Мамай. - Агамемнон у нас ты. Водитель народов Атрид! Я вполне удовольствуюсь ролью Ахиллеса, Пелеева сына. - Этого я представляю себе бритым, - задумчиво сказал Игнатьев, разглядывая своего помощника. - Чепуха, греки были бородаты, как нынешние модники. Наденьте на меня шлем с гривой - вылитый Ахилл! Только вот нос, черт, не совсем того профиля... - Да, нос у тебя скорее рязанский, - безжалостно согласился Игнатьев. - Ну что, пойти познакомиться с гостями? - Не спеши, они пошли купаться вместе с остальными. Воображаю, как там "лошадиные силы" взыграли! - Из-за ядерщицы? - Нет, из-за ее сестрички... Ники Самофракийской. - Только что, если не ошибаюсь, ты назвал ее Лягушонком? - Да, но Ника - это ее имя. Игнатьев задумчиво поскреб подбородок. - М-да... компания, видно, не из приятных. Однако гости есть гости... придется потерпеть. - Убивать, значит, не будем? - разочарованно спросил Мамай. - Жаль, я уже предвкушал этакую небольшую хорошо организованную резню! - Да черт с ними, пусть живут. Их, Витя, все равно всех не перебьешь - столько развелось. Вот разве что дуст какой-нибудь придумать, избирательного действия - чтобы только физиков... Ну, хорошо, пойдем посмотрим сегодняшний раскоп, там уже пошел четвертый слой. Я, честно говоря, не предполагал, что здесь будет такая сложная стратиграфия. - Сложная? В Фанагории этих слоев было четырнадцать! - При чем тут Фанагория, - возразил Игнатьев, выбираясь из-за столика. - В Пантикапее найдено девятнадцать культурных слоев, но ведь нелепо же сравнивать... - С чем? Откуда ты знаешь, что лежит у нас под ногами? А если мы раскапываем город, который был больше Пантикапея? - И о котором не знал Страбон? Тебе бы, Витя, фантастические романы сочинять... Неожиданный приезд гостей всколыхнул однообразную и не богатую событиями жизнь лагеря. Приезжие, в общем, произвели на весь отряд хорошее впечатление, им даже простили неприличную профессию. Когда за ужином Мамай начал прохаживаться насчет ответственности ученых за нависшую над человечеством ядерную угрозу, Кострецов лаконично заметил, что если бы не эта самая угроза, то от всех нас давно бы уже ничего не осталось. Возразить на это никто не мог. Утром Кострецов и Адамян, вместе с присоединившейся к ним в последний момент Светланой, уехали искать новую помпу. Ника ехать отказалась, сказав, что Феодосия город скучный, что Айвазовского она не любит и лучше проведет день в лагере и посмотрит, как будут раскапывать четвертый культурный слой городища. Это она сказала сестре; но, оставшись одна, подойти к работающим в раскопе не посмела и до обеда бродила как неприкаянная - купалась в море, потом погуляла немного по степи, даже в сандалиях исколов себе ноги, потом помогала поварихе чистить овощи. Скучно ей не было. Ей здесь нравилось все - тишина, пустынное море с плохим каменистым пляжем, скудная степная растительность, ветер, пахнущий полынью и гниющими водорослями. И люди были славные, и работа у них такая интересная... Ника издали посматривала на кучи земли у раскопов, одни свежие, другие уже поросшие прошлогодним бурьяном, видела, как неторопливо и ритмично взблескивает на солнце чья-то лопата - самого работающего не было видно за отвалом, - и снова думала о том, как здесь все замечательно и какая это, оказывается, великолепная профессия - археология... Перед обедом она пошла к машине, чтобы взять из чемодана свежее полотенце; покрытая пылью тысячекилометрового пробега, утратившая столичную элегантность "Волга" заброшенно стояла в стороне от палаток, лобовое стекло ее - кроме двух протертых стеклоочистителями полукружий - было мутным от засохшей грязи, останки множества насекомых неопрятно облепили передний скос капота, фары, хромированную решетку радиатора. Когда Ника распахнула дверцу, изнутри пахнуло душным жаром; она подумала, что завтра уже не будет ни этого лагеря, ни этой тишины, а начнется опять то же самое, что было до вчерашнего дня: пролетающие мимо незнакомые места, которые не успеваешь даже разглядеть, гул и рев встречных машин, жара и одуряющая качка рессор, очереди в придорожных закусочных, невкусная еда, грязные столики с размазанными по голубому пластику остатками гречневой каши и липкими кольцами, оставленными донышками пивных бутылок, - словом, опять будет "автотуризм - лучший вид отдыха". Представив себе все это, Ника так расстроилась, что даже забыла, зачем пришла к машине. Так и не вспомнив, она с сердцем захлопнула дверцу и побрела обратно к палаткам, мечтая о том, чтобы во всей Феодосии не нашлось ни одной исправной помпы... За обедом все были очень оживлены и говорили о том, что наконец-то "пошел материал". Ника слушала с завистью, чувствуя себя чужой и никому не нужной; когда кто-то из студентов спросил у нее, не хочется ли ей помочь им немного, она так обрадовалась, что даже покраснела и не нашлась что ответить. - Дмитрий Палыч, - сказал студент, обращаясь к сидящему во главе стола командору. - Я вот уговариваю девушку поработать с нами. Дадим ей заступ? Игнатьев посмотрел на Нику, которая смутилась еще больше. - Зачем же заступ, - сказал он, - в отряде хватает мужских рук. И потом для этого нужно согласие самой девушки... у которой, кстати, есть имя. Как, Вероника? Удалось ему вас уговорить? - Конечно, я... была бы рада вам помочь, - прошептала Ника. - Тогда поработайте на разборке вместе с Лией Самойловной. Это не очень утомительно, и заодно увидите, с чем нам тут приходится иметь дело... Сам раскоп, когда Ника туда спустилась, несколько разочаровал ее: она ожидала увидеть нечто подобное помпейской улице, открытку с видом которой прислал ей однажды отец из Италии, а здесь был просто прямоугольный котлован глубиною метра в полтора, с остатками грубой каменной кладки вдоль одной из длинных сторон. Обе студентки, вместе с командором и высоким студентом-армянином в массивных роговых очках, сидели на корточках в углу раскопа, осторожно ковыряя землю обыкновенными столовыми ножами. Трое других практикантов, в том числе и пригласивший Нику работать, лопатами углубляли котлован с другого конца. Словом, все было очень прозаично. И уж совсем удивил и разочаровал Нику "материал", кучки которого лежали на чисто разметенной