площадке рядом с раскопом. Это оказались самые обыкновенные глиняные черепки, грязные и облепленные землей. Впрочем, такой уж неожиданностью они не были: Ника прочитала в свое время несколько популярных книг по археологии и знала, что черепки - это очень важно; просто она представляла их себе как-то иначе. В ее представлении они были гораздо красивее - покрытые черной или красной глазурью, с фрагментами изображений и орнамента, которые нужно было складывать, как головоломку. Она видела склеенные из таких кусочков вазы и амфоры в музее на Волхонке. Здесь же оказались просто обломки обыкновенных глиняных горшков - ни за что нельзя было сказать, что у них такой почтенный возраст. - Вот этим мы и займемся, - сказала Лия Самойловна, вручая Нике обыкновенную малярную кисть. - Принесите ведро воды и мойте их хорошенько. Смотрите, некоторые различаются по цвету, иногда по фактуре, старайтесь заодно сортировать их по этим признакам. Если вам встретится черепок с выдавленным узором или частью надписи - ну, вот здесь, посмотрите, ясно видна "сигма", - такие вы передавайте мне, мы их складываем отдельно... Между прочим, вы бы надели юбку, со здешним солнцем лучше не шутить. - Вы думаете? - неуверенно спросила Ника. Все работающие в раскопе, кроме самой Лии Самойловны, тоже были в шортах; к тому же ей не хотелось сейчас идти к машине, доставать вещи, переодеваться. - А, ничего, я ведь уже тоже немного загорела, еще в Москве... Сидя на корточках, она погрузила черепок в ведро и благоговейно, осторожными движениями принялась обмывать кистью со всех сторон - выпуклую поверхность, вогнутую поверхность, неровные изломы краев. - На этом ничего нет, - сказала она разочарованно и, положив вымытый черепок на землю, взяла из кучи следующий. В два часа приехал Мамай один, без спутников. Оказалось, что помпа будет только завтра, а Кострецовы встретили на базаре отдыхающих в Феодосии знакомых и решили пока в лагерь не возвращаться, чтобы не гонять лишний раз машину туда-сюда. - Завтра они, как только получат помпу, приедут сюда на такси, - объяснил Мамай Нике. - И этот фазан тоже остался в городе - он, мне кажется, уже подклеился там к одной дамочке. А это вам, Лягушонок! Он достал с заднего сиденья целую стопку сложенных вместе соломенных сомбреро и бесцеремонно нахлобучил одно ей на голову. - Эй, "лошадиные силы"!! - заорал он, обернувшись в сторону раскопа. - Дамы и господа! Посмотрите-ка, что я вам привез! Через минуту отряд стал похож на шайку мексиканских бандитов. Мамай, надев набекрень свое сомбреро, подбоченился и выставил бороду торчком. - Карамба и кукарача, сеньоры! - крикнул он. - Перед вами блистательный дон Фернандо Родриго де Клопоморро - гроза сильных и защита слабых! За мной, мизерабли!!! Узнав, что Светка с "мальчиками" осталась в городе и что с ремонтом задержка, Ника так обрадовалась, что ей даже стало неловко. "Это из-за Адамяна, - утешила она себя. - Вот уж действительно фазан..." Кончился рабочий день. Все, как и вчера, пошли купаться, потом отдыхали, ужинали. Быстро, по-южному, стемнело. "Лошадиные силы" затеяли петь под гитару туристские песни, командор писал что-то в своей палатке при свете аккумуляторной лампочки, Лия Самойловна с Никой и практикантками помогали поварихе мыть посуду. Ника едва держалась на ногах от усталости, но была счастлива: хоть на сутки она стала участницей археологической экспедиции! Плохо было одно - как ей и предсказывали, она действительно сожгла себе ноги выше колен. Кожа, несмотря на обманчивый московский загар, покраснела и воспалилась так, что нельзя было прикоснуться; Ника с ужасом подумала о завтрашнем солнце и о том, что уже теперь-то надеть юбку она просто не сможет и ей, по всей вероятности, придется весь день просидеть в палатке. Когда уже ложились спать, она не выдержала и созналась в своей беде Лии Самойловне. Та, осветив ее ноги фонариком, заохала и засуетилась, принесла одеколон, послала одну из студенток за мазью от ожогов. В ее хлопотах было что-то материнское: Ника внезапно почувствовала к ней большое доверие. - Лия Самойловна, я хотела попросить, - сказала она с замирающим сердцем. - Вы не могли бы поговорить с Дмитрием Павловичем... может быть, он разрешит... мне так хотелось бы остаться поработать здесь этот месяц, пока мои не вернутся с Кавказа... Он позволит, как вы думаете? Мне все равно, что делать, хоть на кухне, правда, мне совершенно все равно - ужасно не хочется отсюда уезжать... ГЛАВА 2 На другой день, перед обеденным перерывом, Игнатьев пришел на разборочную площадку. Лии Самойловны не было, она понесла фотографировать заинтересовавшее ее горлышко амфоры с хорошо сохранившимся гончарным клеймом, и Ника трудилась в одиночестве. - Ну, как работается? - спросил он, постояв рядом. - Спасибо, очень интересно, - ответила Ника из-под своего сомбреро, но выглянуть не отважилась. - Я слышал, вы вчера обгорели? - О, это ничего, сегодня уже совсем не болит, мне дали мазь... - Со здешним солнцем нужно быть осторожным, у нас первое время многие ходят в волдырях. - Да, Лия Самойловна меня предупреждала, - с раскаянием в голосе сказала Ника. - Сегодня вот я уже решила надеть платье... - Правильно, - сказал Игнатьев, подумав, что это так называемое "платье" ненамного длиннее шорт, в которых юная модница щеголяла вчера. - Этот черепок отложите в сторону, он орнаментирован. Мне сказали, что вы хотите поработать в отряде? У Ники, хотя она и ждала этого вопроса, отчаянно заколотилось сердце. - Я очень-очень хотела бы, - сказала она едва слышно. Игнатьев помолчал, разминая в пальцах папиросу. - Как относится к этому ваша сестра? - Я ей еще не говорила... - Она ведь может и не разрешить вам остаться. - Пусть попробует! - вспыхнула Ника. - Как это она может не разрешить, у меня есть паспорт! - Дело не в паспорте. Хорошо, - он взглянул на часы, - сейчас будет обед, потом зайдете ко мне в палатку, там и поговорим. Вам, вероятно, хотелось бы решить в принципе этот вопрос до возвращения Светланы Ивановны? - Ну, конечно, было бы лучше... если бы я уже знала! - Хорошо Так я вас жду у себя. Он ушел, а через минуту от лагеря донесся звон рельса, которым повариха звала на обед. Из раскопа бодро полезли "лошадиные силы", показалась бандитская борода Витеньки Мамая - голого по пояс, в джинсах с клеймом на заду и в сомбреро набекрень. - Пошли рубать, Лягушонок! - заорал он, обернувшись к разборочной площадке. - А то не останется! "Рубать" Нике вдруг совершенно расхотелось - аппетит пропал от волнения при мысли о предстоящем разговоре с командором. Командор сам по себе был не так уж страшен, разве только немного суховат, - впрочем, может быть, это только так казалось по контрасту с неуемным гаерством Мамая, - но от этого разговора так много зависело, что она сидела за столом сама не своя. - Что у вас за вид такой, - обеспокоенно спросила Лия Самойловна, - может, вам вообще нельзя быть на солнце? И еще Ника очень боялась внезапного приезда сестры. Тогда ей пришлось бы уговаривать сразу двоих, а на это может не хватить ни настойчивости, ни аргументов. Вот если бы к моменту возвращения Светки у нее было бы уже принципиальное согласие командора... Она украдкой посмотрела на него, сидящего на другом конце стола, и вдруг прямо столкнулась с его взглядом - внимательным, словно изучающим. Ей панически захотелось провалиться, исчезнуть, вообще перестать быть. "Как я пойду к нему?" - подумала она с отчаянием. Но идти все равно пришлось. Настал момент, когда оттягивать визит стало уже нельзя, и Ника поплелась к командорской палатке, совершенно не представляя себе, что будет говорить и какими доводами подкрепит свою просьбу, чтобы она не показалась бессмысленной и несерьезной. Игнатьев сидел за своим дачным столиком, осторожно раскладывая на листе бумаги какие-то бесформенные плоские комки, коряво обросшие ржавчиной. Палатку, одно полотнище которой было поднято с северной стороны, приятно продувало ветром, и угол бумажного листа на столе все время шевелился, словно пытаясь приподняться и улететь. - Садитесь, - коротко сказал Игнатьев, указав ей на складной стул из алюминиевых трубок, обтянутых брезентом. - Я сейчас, одну минутку. - Пожалуйста, это совершенно не к спеху... - прошептала Ника. Командор повозился еще немного с бурыми комочками, бережно перекладывая их так и эдак, словно решая головоломку; потом осторожно, взяв за углы, передвинул лист с ними на край стола и, положив перед собой переплетенные пальцами кисти рук, посмотрел на Нику - опять так же в упор и изучающе, как за столом во время обеда. - Итак, вы хотите остаться в отряде, - сказал он. - Почему? - Здесь так хорошо, - пробормотала Ника. - Очень тихо... Я так хотела побыть где-то, где тихо и где можно... ну, просто сидеть, думать... никуда не спешить... - Сидеть, думать. А через неделю вам это занятие надоест, и тогда что прикажете с вами делать? Давать провожатого До Москвы? - Мне не надоест, - сказала Ника негромко и убежденно. Игнатьев посмотрел на нее, помолчал. - Вы что, увлекаетесь археологией? - спросил он. - Работали в каком-нибудь кружке? Или просто начитались Керама? - Керама я читала, - кивнула Ника. - И "Библейские холмы" тоже... не помню автора, тоже немец, по-моему... - Церен, - подсказал Игнатьев. - Ясно. Вы, значит, решили, что мы тут тоже раскопаем какое-нибудь восьмое чудо света. - Вовсе нет, - Ника покачала головой. - Дмитрий Павлович, я ведь могла бы сейчас сказать что угодно... что с детства увлекалась археологией и все такое. Но я не хочу врать. Эти книжки... мне их было интересно читать, и только. А здесь мне нравится. Я, конечно, понимаю, что это не такие уж важные раскопки... ну, наверное, работать в Египте, или в Мексике где-нибудь, или в Ираке - это ведь, наверное, интереснее, чем раскапывать такие вот маленькие городища, как здесь... - В принципе - интереснее, - Игнатьев улыбнулся. - Но я должен сказать, что настоящий археолог испытывает одинаковое волнение, какой бы важности объект он ни вскрывал... если относиться к делу серьезно. Однако мы отклонились. Почему вы вдруг решили не продолжать путешествие вместе с сестрой? Вы поссорились в пути? - Нет, мы не ссорились... - Что же тогда произошло? Если бы не наш лагерь, вы бы захотели остаться в другом месте при возможности? - Я не знаю... наверное, - сказала Ника. - Просто... мне не нравится такая манера проводить время. Я люблю, чтобы было тихо... А у них наоборот - чем больше шума, тем им интереснее. Я ведь знаю, они и на Кавказе остановятся где-нибудь в самом шумном месте... чтобы побольше народу, чтобы можно было играть в волейбол и все такое... - Наши ребята тоже играют в волейбол, - заметил Игнатьев. - И у нас тут не так уж тихо, в этом вы могли убедиться. - Да, но все равно... - Ника помолчала, словно подыскивая слова, и беспомощно пожала плечами. - Я не знаю, как это объяснить... У вас тут все иначе. У вас и работа какая-то... другая. Задумчивая, что ли... - Ну, думать, вероятно, приходится при всякой работе, - улыбнулся Игнатьев. - Ваши физики, они что ж, не думают? - Ах, вы меня не понимаете... я не умею объяснить! Конечно, физик думает, но это совсем другое. Этого я совершенно не могу себе представить, понимаете? А вам здесь приходится думать... очень по-человечески. Нужно посидеть вот так с закрытыми глазами - правда? - и попытаться себе представить, как это все было... здесь, на этом самом месте, только давно-давно... Игнатьев слушал, положив перед собою руки, взглядывая то на лицо девушки, то на обломки ржавчины, разложенные на листе белой бумаги. Перед ним были две загадки, очень разного возраста - одной шестнадцать, другой две тысячи триста. Да, вероятно, это пятый-четвертый века. Но неужели железо... Любопытно, что покажет металлографический анализ. А девочка говорит ужасно путано, - что, их там, в школах теперешних, не учат связно излагать мысли, что ли? - но она, безусловно, искренна. В сущности, нет никаких препятствий к тому, чтобы взять ее на время в отряд. Раз уж ей так этого хочется. Он слушал ее голос - очень своеобразный, сильный и мягкий, грудной голос, который она все время словно сдерживала, стараясь говорить негромко, - слушал и думал о том, что удовлетворить ее просьбу можно, но лучше бы она с этой просьбой к нему не обращалась. Если бы этой не любящей шума девочке с серыми глазами и древнеегипетской прической вообще не пришло в голову остаться поработать в отряде - было бы куда лучше. Спокойнее, во всяком случае. Намного спокойнее. - Вы перешли в десятый? - спросил он. - Да, этой весной, - ответила она своим негромким голосом и тут же снова покраснела, сообразив, что сказала глупость: как будто можно перейти осенью! Игнатьев подумал, что слишком уж часто она вспыхивает и заливается краской до самых ушей. И вот еще что странное было в ее манере разговаривать: то, что она все время понижала голос, словно сдерживая его, придавало ему особую доверительную интонацию. Что бы эта девочка ни говорила, она говорила так, словно делилась тайной. - Ясно, - сказал он - Что ж, десятиклассники у нас иногда работали. Мне нужно подумать. - Если это слишком сложно... - Да нет, что ж тут сложного. Я подумаю, Ника. - Мне можно идти? - Пожалуйста. А впрочем, одну минуту. Вы Гомера читали? - По-настоящему - нет. У нас есть дома, ну, знаете, в этой "Всемирной библиотеке", - я пробовала почитать, но мне показалась как-то... скучно или трудно, я даже не знаю... - Понятно, - кивнул Игнатьев. - Но о чем идет речь в "Илиаде", вы приблизительно знаете? - Да, это... о Троянской войне, да? - Верно. А как вы считаете, это чистый вымысел или отзвук реальных исторических событий? Ника подумала, прикусив губу. - Ну, если нашли саму Трою, - начала она неуверенно, - наверное, что-то было? - Вероятно, - сказал Игнатьев. - А кто и когда нашел Трою? - В прошлом веке, кажется, - сказала Ника. - Ее нашел этот немец, банкир... ой, ну как же его... который знал много языков... - Шлиман его звали. Генрих Шлиман. У вас что, по истории была пятерка? - Обычно - да. - А по другим предметам? Вы вообще пятерочница? - Ой, что вы! По математике одни тройки, - созналась Ника. - Это вот только история, литература... Я даже один раз начала читать Тацита, но тоже не осилила. - Понятно, - сказал Игнатьев. - Только не Тацит, а Тацит. Публий Корнелий Тацит. Ну хорошо, можете поработать с нами этот месяц, если хотите. Я вас оформлю как помощника ассистента. За вычетом питания получите на руки рублей тридцать. Устраивает? - Я же не из-за денег, Дмитрий Павлович! - Понимаю, что не из-за денег. Но работа есть работа, она оплачивается. И учтите, Ника, - если уж вы остаетесь, то остаетесь до приезда Светланы Ивановны. - Конечно, - сказала Ника. - Я хочу сказать, что если вы через неделю передумаете и решите удрать, то я вас не отпущу. - Нет, я удирать не собираюсь, куда же мне удирать? - В таком случае договорились. Они вышли из палатки вместе. - Мне продолжать работать с Лией Самойловной? - спросила Ника. - Да, продолжайте пока там... Когда Игнатьев сказал Мамаю, что разрешил гостье остаться на месяц в отряде, тот выразительно и невежливо постучал согнутым пальцем себя по лбу. - Сомбреро надо носить, командор, - сказал он. - А то торчите целый день на солнце, вот вам и приходят в голову гениальные идейки. - А что тут, собственно, такого? - спросила Лия Самойловна. - Я сама порекомендовала Дмитрию Павловичу оставить девочку - она меня об этом просила, и я не вижу в ее просьбе ничего странного. - Странно не то, что она попросилась, - сказал Мамай. - Странно то, что вы согласны ее оставить. Чего ради? У нас нехватка рабочих рук, мы собирались нанять кого-нибудь из колхоза... - Денисенко сказал, что ни одного человека больше к нам не отпустит. - Отпустит как миленький! То есть теперь-то, понятно, не отпустит, потому что просить не будем. Потому что мы этого недостающего человека уже взяли. Нашли, нечего сказать! Московскую стиляжку, десятиклассницу с наманикюренными пальчиками! Вы видели, что у нее Маникюр? - Бесцветный, - сказала Лия Самойловна. - Совершенно бесцветный. - Да хоть всех цветов радуги! Если девчонка в таком возрасте делает себе маникюр... - Что это ты таким ригористом вдруг стал? - улыбнулся Игнатьев. - Вы, Виктор, не правы, - сказала Лия Самойловна. - Девочка в шестнадцать лет вполне может делать себе маникюр бесцветным лаком, тут нет ничего такого. Кстати, у Ники уже от этого маникюра почти ничего не осталось, она вчера мыла посуду. Так что зря вы волнуетесь. - А чего, собственно, мне волноваться, - сказал Мамай. - Я ведь не отвечаю за план работ. Я просто считаю, что на эти деньги разумнее было бы нанять настоящего рабочего, а не исполнять каприз какой-то... лягушки-путешественницы! - Ты же сам привез ее сюда, - напомнил Игнатьев, продолжая улыбаться. - Совершенно верно, и именно поэтому считаю своим долгом предупредить. - Спасибо, буду иметь в виду твое предупреждение. - Да, уж пожалуйста, - сказал Мамай. - Чтобы потом никаких претензий! - Да чем она вам не угодила, не понимаю? - спросила Лия Самойловна. - При чем тут угодила она мне или не угодила! Я считаю, что у нас не детский сад... а в общем, как знаете. Неизвестно еще, разрешит ли ей остаться ее сестрица. Та, насколько я мог заметить, дамочка с характером... младшая, впрочем, не лучше. Она только снаружи тихоня, вы в этом еще убедитесь! - Я всегда говорил, что ты у нас женоненавистник, - сказал Игнатьев. - Да, женоненавистник! И горжусь этим! - вызывающе заявил Мамай, выставляя бороду. Ядерщики к ужину не вернулись. Помогая убирать и мыть посуду, Ника уже порядочно беспокоилась - Мамай такого наговорил о местных жителях, что можно было ожидать чего угодно. Покончив с хозяйственными делами, она вышла из лагеря и поднялась на пригорок; стоял тихий, безветренный вечер, только с моря, если вслушаться, доносился ровный шум волн, набегающих на галечный пляж. Далеко на юго-западе кучкой рассыпанных по берегу огней сверкала Феодосия; за нею, постепенно уступая место ее электрическому зареву, гасли в небе последние отсветы дня. Ника оглянулась на восток - оттуда, из-за Керчи, через пролив, стремительно падала на Крым непроглядная, вскипающая звездами южная ночь. - Не хочу, не хочу туда, не поеду, - прошептала Ника упрямо и, снова оборачиваясь лицом к западу, увидела в ночной степи белый колеблющийся свет. Скоро он раздвоился - теперь уже не было никаких сомнений: машина с включенными на полную мощность фарами шла к лагерю по проселку, ныряя на ухабах, отчего лучи то взметывались к небу, то почти гасли, утыкаясь в дорогу. Перед самым лагерем машина остановилась, погасив огни Видно было, как зажегся свет внутри, потом снова погас, вспыхнули фары, и машина стала разворачиваться, на секунду ослепив лучом Нику, сбегавшую с пригорка навстречу приехавшим. - Ой, я уже так беспокоилась! - крикнула она. - Здравствуйте, ну как вы там, все достали? - Лягушонок? - спросила Светлана, вглядываясь в темноту. - Ты что тут делаешь? - Как это - что? Я вышла вас встретить... - Ну, как трогательно. Мы все достали, сейчас мужики возьмутся за работу, чтобы выехать с утра... - Успеем ли, не знаю, - сказал Юрка. - Радиатор нужно снимать, иначе не доберешься. - Успеем, - отозвался из темноты голос Адамяна. - Это на два часа работы, в крайнем случае призовем на помощь туземцев... - Да, вы уж как хотите, но чтобы на рассвете в путь, - сказала Светлана. - Мы уже черт знает как выбились из графика. Ты тут не завела роман за это время, лягушонок? - Нет, не завела. - Умница. А то оставила бы позади чье-нибудь разбитое сердце. Вечер сегодня потрясающий... - Да, вечер хороший, - согласилась Ника. - Света, отстанем немного, мне нужно тебе что-то сказать. - Что? Случилось что-нибудь? - Нет, ничего не случилось... нового. Просто, понимаешь... я не поеду с вами, - негромко, но твердо сказала Ника. - Вы потом заедете за мной на обратном пути. - Умнеешь ты, лягушонок, прямо не по дням, а по часам... - Света, пожалуйста, без иронии. Это серьезно, понимаешь? Я договорилась с начальником отряда, они берут меня на месяц, и я буду работать здесь до вашего возвращения. Ты помнишь наш разговор в Москве? Насчет Адамяна - помнишь? Ты сказала, что я не должна отказываться от поездки - это выглядело бы странно, - и я тогда согласилась. А сейчас можешь не беспокоиться, никому не покажется странным то, что я здесь остаюсь. И, пожалуйста, не уговаривай меня. Иначе действительно получится скандал. Ты сейчас пойдешь к Дмитрию Павловичу и скажешь ему, что разрешила мне остаться. Понимаешь? - Вероника, - Светлана, остановившись, взяла ее за плечи и повернула лицом к себе. - Давай-ка без дураков! Что у тебя произошло с Адамяном? - Да оставь ты меня, что у меня могло с ним произойти! - возмущенно заявила Ника. - Он мне не нравится, понимаешь? И я не хочу быть с ним в одной компании, потому что он лгун и притвора, и вообще... фазан. Мамай очень правильно про него сказал, он именно фазан! Ты не думай, Светка, у меня совершенно ничего нет против тебя или Юрки, и вообще Юрка твой очень славный, зря ты постоянно на него рычишь... - Господи, что ты во всем этом понимаешь, лягушонок, - каким-то очень вдруг усталым голосом сказала Светлана. - Ладно, оставайся, если хочешь... Только от матери тебе здорово влетит за эту самодеятельность, вот увидишь. - Неважно, - сказала Ника упрямо. - Пусть влетает... Когда они подошли к лагерю, Юрка, Адамян и Мамай уже потрошили "Волгу" при свете подвешенной к поднятому капоту переноски. Светлана отправилась к Игнатьеву, а Ника вошла в женскую палатку. Младшая из практиканток, Рита Гладышева, лежала на раскладушке, пытаясь поймать танцевальную музыку транзисторным приемничком; старшая, Зоя, вместе с Лией Самойловной приводили в порядок подзапущенную за последние дни полевую документацию. Когда в палатке появилась Ника, Рита вопросительно глянула на нее и, выключив приемник, сунула под подушку. - Ну что, приехали твои? - спросила она, зевнув. - С сестрой уже говорила? - Да, все в порядке, - сказала Ника. - Дурочка ты, - сказала Рита. - Иметь возможность целый месяц пропутешествовать, и вместо этого засесть тут в этой пылище... - Если тебе не нравится пылища, - сказала Зоя, - то не нужно было идти на археологическое. - А кто тебе сказал, что мне вообще не нравится? - возразила Рита. - Мне нравится копать. Только нельзя ж до опупения, верно? - Риточка, ну что за язык, в самом деле, - укоризненно сказала Лия Самойловна. - Неужели вы думаете, что вульгаризмы делают речь выразительнее? - Какой же это вульгаризм - "опупеть"? - возразила Рита. Ника молча сидела на своей раскладушке, щурясь на яркий свет аккумуляторной лампочки над столом. Ей вдруг стало страшновато: все-таки, действительно, оставаться одной среди совершенно чужих людей... Она начала торопливо, почти испуганно перебирать тех, с кем ей предстояло провести эти четыре недели. Самая надежная, конечно, это Лия Самойловна. "Лошадиные силы" - ребята как ребята, Мамай симпатичный, но слишком много шутит, - это присущая некоторым людям способность непрерывно шутить и балагурить всегда казалась Нике несколько утомительной. У них в Москве был один такой знакомый, в больших дозах он становился непереносим... Командор - вот это загадка. В том смысле, что совершенно не знаешь, что про него сказать как про человека. Наверное, ученый он настоящий. А вот человек? Ничего не разглядеть, слишком застегнут на все пуговицы - вот уж полная противоположность Мамаю. В присутствии командора чувствуешь себя такой девчонкой, что душа в пятки уходит. "Почему, собственно, вы решили остаться в отряде? Вы увлекаетесь археологией? А Гомера вы читали? О чем говорится в "Илиаде"? Кто и когда раскопал Трою?" Бр-р-р... А ведь этот экзамен она выдержала! Непонятно как, но выдержала. В начале разговора командор явно не знал, брать ее или не брать, а потом сразу согласился. Хотя отвечала она далеко не на пятерку, скажем прямо. Может быть, ему понравилось, что она говорит правду? Тогда это хорошо. Хорошо, если человек любит, когда говорят правду. - Лия Самойловна, добрый вечер, - сказала Светлана, входя в палатку. - Привет, девочки. Как живете-можете? Она присела к столу и усталым жестом достала из карманов штормовки сигареты и зажигалку. - Как вам нравится затея моей сестрички? - спросила она, закуривая. - Хоть бы вы ее отговорили, что ли... - Зачем же, - сказала Лия Самойловна, - пусть Ника поработает здесь, это ведь действительно интересно. Вы не представляете, сколько молодежи просится ехать с нами каждую весну... - Да пусть остается, я не возражаю, - сказала Светлана. - Лия Самойловна, к вам персональная просьба: не спускайте с нее глаз. В случае чего надерите хорошенько уши, это иногда помогает. Ника возмущенно фыркнула в своем углу. - Надеюсь, обойдемся без этого, - засмеялась Лия Самойловна. - Присматривать мы, разумеется, будем все, но ваша сестра производит впечатление достаточно серьезной девушки. - Серьезной? - переспросила Светлана. - Господи, вот уж попали пальцем в небо. Она не серьезная, она тихоня, это совсем разные вещи. Никогда не знаешь, что такая тихоня выкинет в следующую секунду, вот в чем беда. Ты чего молчишь, лягушонок? Скажешь, я не права? - Можешь издеваться сколько угодно, - сказала Ника обиженным тоном, - я уже привыкла. - Ну вот, пожалуйста, - сказала Светлана. - Сама же пьет мою кровь и при этом еще глубоко убеждена, что над нею издеваются. Ты отдаешь себе отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик - через Ростов и Воронеж! - А я не прошу меня забирать, - возразила Ника, - я сама могу сесть на поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее... - Я тебе сяду! - пригрозила Светлана. - Я тебе приеду! Заруби себе на носу; я договорилась с Игнатьевым, что тебя из лагеря одну не будут выпускать никуда и ни под каким предлогом. Так что, милая моя царевна-лягушка, если вы потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно? Утром путешественники решили ехать, не дожидаясь завтрака. Все равно какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка, вот эту вынужденную остановку они и используют на то, чтобы подзаправиться. Слушая его, Ника опять подумала о том, что человек, садясь за руль, превращается в психа, одержимого бессмысленной манией торопиться - неважно зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек! - А знаешь, без тебя и в самом деле лучше, - сказала Светлана, устраиваясь на заднем сиденье. - Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская, и буду дрыхнуть аж до самой Керчи... После рукопожатий, напутствий и пожеланий счастливо оставаться одновременно захлопнулись дверцы, "Волга" мягко заурчала отдохнувшим двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку. Когда она, в последний раз блеснув на утреннем солнце стеклами правого борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы. - Завтракать, друзья, и побыстрее, - сказал он. - Сегодня у нас трудный день, а уже половина шестого... Ника, зевая и дрожа от пронзительной утренней свежести, поплелась вместе с другими к столовой палатке. Огромное алое солнце вставало из моря, неправдоподобно тихого, словно стеклянного, каким увидеть его можно лишь в такой ранний час; пахло росистой травой и - уже почти неощутимо - бензиновым перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей "Волги". Почувствовав на плече руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора. - Ну? - спросил тот улыбаясь. - Почему такой несчастный вид? Уже раскаиваетесь, что не поехали? - Н-нет, что вы, - поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. - Просто мне ужасно почему-то холодно... это сейчас пройдет... - Да, поедите и согреетесь, - сказал Игнатьев и, ободряюще пожав ее плечо, убрал руку. - А через час вообще будет жарко. Кстати, вы боитесь скелетов? - Скелетов? - Ника даже остановилась. - Не знаю, я их не видела никогда... хотя нет, видела! По анатомии. Нет, они не особенно страшные, по-моему. А что? - Потом объясню, - сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: - Витя! Захвати с собой план третьего раскопа с некрополем! За столом сначала было тихо, как обычно по утрам, даже буйные "лошадиные силы", не выспавшись, пребывали в состоянии полуанабиоза, потом стали оживать. Ника, съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки, чувствуя, как с каждым глотком разливается по телу тепло. - Лия Самойловна, - сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, - вы с Виктором Николаевичем продолжайте на четвертом, а я сегодня хочу заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке? - Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели. - Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову... Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику. - Ну, все, - шепнула она. - Что? - не поняла Ника. - ...и еще с нами пойдут... скажем, Осадчий и Краснов, - сказал Игнатьев. - Есть, командор, - в один голос ответили оба названных. - Что ты мне хотела сказать? - спросила Ника у Гладышевой, когда все встали из-за стола. - Да нет, просто нам мертвяков сегодня копать придется, - ответила Рита. - Скукотища - жуть. Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой обметай, да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его - одна труха остается... Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас в своей "Волге", и никаких тебе мертвяков... ГЛАВА 3 Жизнь внесла поправки и в летние планы Андрея Болховитинова. Прежде всего, он не попал ни на какую целину; еще в день отправления, в Москве, все думали, что едут в Кустанайскую область, но затем место назначения было изменено, и на вторые сутки пути, за Куйбышевом, отряд высадился на маленькой степной станции, дальше их повезли в машинах куда-то на юг. В общем-то, конечно, это было не так уж и важно - здесь им предстояло строить такое же зернохранилище, какое пришлось бы строить в другом месте, и нужда в их рабочих руках была совершенно одинакова что в Кустанайской области, что в Куйбышевской. Однако здесь все это представлялось Андрею менее романтичным, да и к тому же он рассчитывал на более долгий путь, и соответственно, больший запас новых впечатлений. Но главная неприятность ждала впереди. Однажды, пробегая по мосткам под внезапно хлынувшим проливным дождем, Андрей поскользнулся на облепленных глиною досках и всей тяжестью упал на левую руку. В первый момент он даже ничего не заметил, просто было очень больно; но через полчаса запястье посинело от глубокого внутреннего кровоподтека и распухло так, что страшно было смотреть. Пока ребята бегали за машиной, ему показалось, что прошли целые сутки. В районной больнице рентген показал перелом сустава; словом, невезение пошло по программе-максимум. Таким образом, через три недели после торжественного отъезда из Москвы Андрей снова очутился на том же Казанском вокзале - в обмявшейся и уже чуть повыгоревшей на степном солнце форме строителя, с рукой на перевязи и висящим на одном плече рюкзаком. Он не сразу направился к подземному переходу в метро - стоял на тротуаре, с удовольствием оглядываясь вокруг, словно вернулся из долгого странствия по чужим краям. Москва была хороша даже в такой знойный июльский день, и хороша была Комсомольская площадь с ее просторами, многолюдьем, шумом, с ее хаотической застройкой в немыслимом смешении эпох и стилей: этот вокзал, гигантский караван-сарай, ежедневно пропускающий через себя полстраны; и строгий фасад Ленинградского напротив - безликий, холодный, весь в духе казенного николаевского псевдоампира; и Ярославский, поставленный рядом словно для контраста; и увенчанная шпилем тридцатиэтажная башня высотной гостиницы по левую руку; и убегающая вдаль широкая перспектива Стромынки - по правую; и сгрудившееся перед метро стадо разноцветных такси, и величественно проплывающие туши троллейбусов, и суматошная толпа на тротуарах - все казалось Андрею родным и праздничным, хотя это был самый обычный день, четверг, семнадцатое июля. Самый обычный день, - утром, в вагоне, Андрей узнал о том, что вчера с космодрома на мысе Кеннеди стартовала первая лунная экспедиция. Он был первоклассником, когда апрельским днем над планетой прогремело имя Гагарина. Что тогда делалось на улицах! А сейчас - прошло только восемь лет - уже отправление человека на Луну кажется чем-то будничным. Пассажиры в вагоне отнеслись к сообщению довольно спокойно; на многих, пожалуй, большее впечатление произвел не сам факт первого межпланетного путешествия, а то, что его совершили не мы, а американцы. Чудаки, как будто это так уж важно... Андрей закинул голову и посмотрел в безоблачное небо, пытаясь представить себе за этой обманчивой синевой его истинный вид: бездонную черную пустоту, пылающую косматыми звездами, миллиарды и миллиарды километров пустоты - и тех троих, одетых в белые скафандры и запечатанных в тесном отсеке "Аполлона", их полет сквозь эту черную пустоту со скоростью, в десять раз превышающей начальную скорость артиллерийского снаряда. Да, молодцы ребята. В общем-то, конечно, и в самом деле жаль, что не русская речь звучит сейчас на полпути к Луне; но главное то, что звучит - человеческая речь, черт побери, речь твоих земляков, землян! Да, а здесь, внизу, все оставалось как всегда - неспешно подплывали троллейбусы, люди толпились возле голубых тележек с мороженым, у пивного ларька жаждущие, предвкушая первый глоток, сдували с кружек легкие хлопья пены, носильщики катили свои мягко постукивающие тележки, ошалело толкались многосемейные транзитные пассажиры. Андрей спустился в подземный переход. Звонить отцу или не звонить? Мама была в доме отдыха, он вообще ничего не сообщил ей о том, что с ним произошло; теперь нужно еще как-то объяснить свое возвращение в Москву, чтобы это выглядело правдоподобно и не заставило ее волноваться и ломать себе голову. Ладно, это он придумает. Может быть, родитель подкинет идейку. Из автомата у станции метро он позвонил отцу на работу; ему ответили, что Кирилл Андреевич в командировке, вернется где-то в конце месяца. Андрей присвистнул и осторожно нацепил трубку на рычаг. Вот это да - полная творческая свобода на целых десять дней! Даже как-то страшно. Первой мыслью, которая тут же пришла Андрею в голову, была мысль - и сожаление - о том, что Ники Ратмановой нет в Москве. Почему именно Ника вспомнилась ему в этот момент, Андрей не понял; вернее, ему показалось лишним задумываться над этим вопросом. Ну, вспомнилась и вспомнилась. Просто ассоциативная связь: в их компании всегда кто-нибудь ныл, что негде собраться, негде провести время. Нет хаты! А тут вдруг хата в полном распоряжении, но собраться некому. Хоть бы этот крет Игорь был на месте, не говоря уж про Пита, - отлично можно было бы пожить такой мужской коммуной. Но тогда уж что-то одно, старик, - либо мужская коммуна с полным исключением женского элемента, вроде Запорожской Сечи, либо Ника Ратманова. Андрей подумал и не смог решить, какой вариант лучше. Не успел он добраться до дому и войти в прихожую - душную, с нежилым запахом пыли и рассыхающейся мебели, какой обычно появляется летом в обезлюдевших квартирах, - как немедленно, словно только и дожидался его прихода, зазвонил телефон. Андрей швырнул в угол рюкзак, снял трубку. - Слушаю, - сказал он. - Кто это? А, дядя Сережа, здравствуйте! Откуда вы взялись? - А ты-то сам откуда, - отозвалась трубка знакомым хрипловатым голосом, - мать вроде писала, ты на целине? - Я только сейчас вернулся, едва успел войти... - Что ж это, дезертировал с трудового фронта? - со смешком спросил голос. - Руку сломал! К счастью, левую. - Левая - это ничего. Срастется - крепче будет. Где старики-то? - Мама в дом отдыха уехала, отец в командировке. - Э, как неудачно... - Вы в Москве? Надолго? - Дня на три, от силы на неделю... Ну ладно, Андрюшка, что делать - хоть с тобой пообщаюсь. Лишнее койко-место найдется? Я тогда через час буду, каких-нибудь полуфабрикатов прихвачу по пути. Ты знаешь что? Ты за пивом сбегай, сунь его в холодильник... - Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять? - Действуй! Андрей положил трубку и, весело насвистывая, отправился действовать. В угловом "Гастрономе" ему повезло: только что привезли пиво разных марок и даже любители еще не успели набежать. Вернувшись домой, он пораспахивал настежь все окна, пустив по квартире знойные сквозняки, сделал необходимую приборку, кое-как помылся. С одной рукой это было не так просто, хотя он уже и приобрел некоторый опыт. Ровно в обещанное время у двери коротко тренькнул звонок - дядя Сережа был точен, как и положено военному, да еще в генеральских чинах. Собственно, этот полноватый и уже седеющий брюнет несколько цыганского обличья не приходился Андрею никаким дядькой; он был старым другом семьи, старым не в смысле возраста - Сергею Даниловичу было под пятьдесят, - а в смысле давности отношений. Мама говорила, что они учились вместе, еще до войны. Во всяком случае, Андрей помнил его с детства и с детства же привык называть "дядей". - Как же это ты, брат? - Генерал полуобнял его, осторожно похлопывая по спине. - Не вышло, значит, из тебя покорителя целинных земель... - Да нас и не довезли до целины, мы в Куйбышевской области работали. - Ну, тогда не так обидно. А вырос ты еще больше. Длинный стал, прямо коломенская верста. Куда это вас прет? Мой Борька тоже на полголовы выше меня, а я-то ведь никогда низкорослым себя не считал... в классе, помнится, из пацанов был чуть ли не самым высоким, да и в армии обычно на правом фланге торчал. А вас вон как несет, как на дрожжах... - Что Борис? - Да что ему сделается, на третий курс перешел. Он же в "моем" институте, - посмеялся Сергей Данилович. - Я до войны собирался в Ленинградский электротехнический... еще с матерью твоей думали ехать вместе, она в университет хотела поступать. Почему-то нас именно в Ленинград тянуло! Да, а потом - двадцать второе июня, и пошло все кувырком... Ну ладно, Андрюшка, ты мне лучше скажи, ванная действует? - В полной боевой! - Совсем хороша Значит, так: я сейчас принимаю душ, а ты тем временем... хотя нет, отставить, тебе, безрукому, и банку теперь не открыть, - идем-ка на кухню, я это вскрою, а ты его на сковородку, понимаешь... Пива-то достал? - Да и не просто пива, а "Двойного золотого". - Молодец, знаешь службу! А я какие-то "Почки в томатном соусе" приобрел... не пробовал? Женщины там говорили, что ничего. Разогреть только надо. Ничего другого не было подходящего! Так, давай мне чем открыть, а сам ставь сковородку... Через двадцать минут, когда Сергей Данилович вышел из ванной в пижаме и шлепанцах, почки в тома