Юрий Григорьевич Слепухин. Южный крест Роман --------------------------------------------------------------------- Книга: Ю.Слепухин. "Киммерийское лето. Южный Крест". Романы Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение, 1983 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 апреля 2002 года --------------------------------------------------------------------- В "Южном Кресте" автор, сам проживший много лет в Латинской Америке, рассказывает о сложной судьбе русского человека, прошедшего фронт, плен участие во французском Сопротивлении и силою обстоятельств заброшенного в послевоенные годы далеко на чужбину - чтобы там еще глубже и острее почувствовать весь смысл понятия "Отечество". Памяти Валентины Ивановны Беденко-Слепухиной - матери, друга и незаменимого помощника  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Время не гасило воспоминаний. Оно уплотняло их, сжимая в цепочку образов, и каждый такой образ постепенно разрастался, вбирал в себя все сопутствующее, становился символом. Так образом-символом Ленинграда стала картина белой ночи. Не какой-то одной, определенной, - ночей вообще, многих, слившихся в его памяти в одну: безлюдная набережная, широкие воды за низким гранитом парапета и мостовой пролет, исполинским крылом взнесенный в пустое, прозрачное, обесцвеченное близким рассветом небо. В июне того года ему пришлось много работать - уже началась сессия, а еще нужно было дописать курсовую, оставались хвосты по зачетам, лабораторные отработки; он возвращался поздно и дома еще просиживал до часу, до двух. Дни так и мелькали, пронеслась неделя, другая, третья, и - жизнь со всего разгону вылетела в иное измерение. Двадцать третьего, вернувшись из военкомата, чтобы собрать вещи, он с недоумением окинул взглядом заваленный книгами стол - странно, еще сутки назад все это представлялось таким важным... А что было затем? Запахи казармы, ритмичный топот сотен сапог на асфальтированном дворе, "на первый-второй ра-а-ас-считайсь!", соломенные чучела и деревянная винтовка с отточенным стальным прутом вместо штыка; потом затемненные перроны Витебского вокзала, лязг буфетов и тоскливые крики маневровых паровозов, синие фонари, неумолчный грохот колес под полом, зарева по ночам. Он завидовал ополченцам - их бросили под Лугу, а Юго-Западный фронт оказался так далеко от Ленинграда; под Белой Церковью были еще леса, роскошные лиственные дубравы, а потом степи, уже в начале августа, и именно эта украинская степь стала для него образом-символом войны - давящий зной, неубранная пшеница в выгоревших пепельно-черных проплешинах, свирепое солнце сквозь тучи пыли над бесконечными дорогами. Он долго не видел вблизи ни одного немца, только издали - сквозь прорезь прицела над подсыхающим на бруствере черноземом, - зеленоватые фигурки бежали рядом с танками, а танки казались неподвижными, серые угловатые формы медленно вырастали из дымной мглы, и эта кажущаяся медлительность их движения странно не согласовывалась с торопливым бегом взблескивающих на солнце гусениц... Первого немца рядом с собой он увидел позже, уже в лагере. Увидел - и не удивился, приняв эта за продолжение бреда. Сознание возвращалось медленно, он потерял много крови, и смысл случившегося дошел до него не сразу, а как бы самортизированным. Другим амортизатором была на первое время твердая уверенность, что он все равно скоро умрет - и более крепкие гибли сотнями и тысячами; с его осколочным ранением в грудь шанс выжить в тех условиях практически равнялся нулю. Эта мысль примиряла с окружающим, была лишь горечь, мальчишеская обида на судьбу - все могло кончиться там же, в окопе, среди своих, стоило лишь проклятому осколку пройти чуть глубже, рванув своим бритвенно-зазубренным краем какую-нибудь аорту или что там еще находится в этом месте... Но он выжил. Через полгода ему уже стыдно было вспомнить, что не так давно ждал смерти как избавления. Если и было что-то, чего он мог стыдиться, то это не сам факт плена - в этом не было его вины; вина была в том недолгом периоде малодушия, когда ему хотелось умереть, сдаться еще раз - теперь уже добровольно. К счастью, это прошло скоро. Те, кого каждое утро выволакивали из барака и поленницей громоздили поодаль, в снегу, - они были уже бессильны, им было уже не рассчитаться во веки веков. Счет вели живые. И этот страшный счет рос с каждым днем, с каждой поверкой на "аппель-плаце", где вьюга шатала шеренги живых скелетов в обрывках летнего обмундирования. Наверное, они только потому и оставались живыми, что кому-то ведь нужно было видеть, запоминать; кто-то должен был рано или поздно рассчитаться - сполна и за все... И он тоже смотрел, запоминал, ждал своего часа. Шли месяцы, закончился сорок второй год, после силезских копей было какое-то подземное строительство в Мекленбурге, удушливый от постоянной утечки газов цех гигантского химического комбината "Буна", бараки, бараки, нескончаемые километры колючей проволоки, пулеметные вышки, лай овчарок... Вести о ходе войны доходили с опозданием, но все же доходили; пленные знали о Севастополе, о Сталинграде, о Курске. После Курска немцы особенно свирепствовали - вероятно, это была их последняя ставка, она оказалась битой. Двумя месяцами позже он на очередной селекции попал в новую "арбайтскоманду", которую той же ночью загнали в эшелон. Ехали долго, - судя по солнцу, а также по названиям некоторых станций, которые иногда удавалось разглядеть через щель в стенке вагона, их везли дальше на запад. Эшелон подолгу простаивал на запасных путях, выли сирены, остервенело били зенитки, и, сотрясая землю, слитными волнами раскатывался обвальный грохот фугасок; по ночам щели светились красным - будто горела вся Германия, окровавив небо Европы исполинскими заревами своих пожарищ. На шестой день пути эшелон пересек какую-то большую реку, вероятно это был Рейн. А потом опять пошли угрюмые шахтерские края - дождливая равнина, терриконы под серым небом, медленно вращающиеся на вышках колеса подъемников. Названия станций были уже не немецкими, пленных привезли то ли в Бельгию, то ли в Северную Францию. Но кончились и терриконы, вокруг стало позеленее. На глухом полустанке, когда наконец стали выгонять из вагонов, кто-то успел перекинуться словом с оказавшимся рядом железнодорожником из местных - тот сказал: "Франс, Норманди..." Нормандия, ставшая для него землей свободы и мщения! Это случилось в ноябре - из лагеря их на грузовиках возили ремонтировать железнодорожное полотно, засыпать воронки, менять порванные бомбами рельсы; в один из вечеров, на обратном пути в лагерь, колонну обстреляли с двух сторон, из-за зеленых изгородей. Все произошло так быстро, что охрана даже не успела открыть ответный огонь. Он стоял в кузове у заднего борта, рядом с солдатом; все попадали друг на друга, когда машину занесло и развернуло поперек дороги от резкого торможения, и он так и не узнал, сам ли задушил этого немца, или его добили другие, но автомат оказался у него в руках - он прыгнул с высокого борта и, в упор полоснув очередью по кабине заднего "бюссинга", бросился напролом через колючий, мокрый от дождя кустарник... Дино Фалаччи оборвал художественный свист, которым безуспешно пытался привлечь внимание сеньориты, скучавшей за соседним столиком, и вопросительно глянул на Полунина. - Чего это ты вздыхаешь? - Не всем же быть свистунами... - Ты прав, для этого нужно призвание. Но все-таки - что случилось? - Да ничего не случилось, - Полунин пожал плечами и допил пиво. - Просто предчувствия одолевают. Знаешь, какой я сегодня сон видел? Будто вы с Филиппом набили мне морду и возвращаетесь в Европу. - Э, ерунда, - подумав, сказал Дино. - Бабка моя уверяла, что сны нужно понимать наоборот, а уж она-то в этих делах разбиралась. Она была ведьма, Микеле, я тебе не рассказывал? Ведьма, клянусь спасением души. И какая! Впрочем, в Лигурии что ни женщина, то ведьма. - Синьор Фалаччи поплевал через плечо и потыкал вокруг себя рогами из пальцев, отгоняя нечистую силу. - Инквизиции в наших краях не было, соображаешь? Попробуй сегодня найти ведьму в той же Испании... - Не было разве? - рассеянно спросил Полунин. - Ну, была формально, но рвения особого не проявляла. А за что мы тебе били морду? - Да все за то же, - сказал Полунин. - За всю эту затею. - Брось, опять ты принимаешься каркать. Лично я убежден, что мы разыщем сукиного сына. Главное было установить, что он здесь, согласен? Прекрасно! Это установлено. Разумеется, снимок в газете мог ввести в заблуждение, поди там разгляди, кто есть кто, но когда тебе удалось раздобыть негатив - сомнений больше не осталось, верно? - Не ори. Ты когда-нибудь научишься держать язык за зубами? - Э, да кто здесь понимает по-французски, - возразил Дино, но голос понизил почти до шепота. - Так вот, я хочу сказать - этот тип здесь, и вряд ли он будет так уж рваться обратно в Европу... Полунин усмехнулся. - А ты представляешь себе размеры этого "здесь"? Южная Америка, старина, это семнадцать миллионов квадратных километров. И сто с чем-то миллионов населения. - Найдем, - уверенно сказал Дино. - Ну да, ты же у нас всегда ходил в оптимистах... Ветер гнал по тротуару листья платанов, они сухо шуршали под ногами, стайками взвихривались за пролетающими машинами. Намело и сюда, на открытую террасу кафе. Осень, подумал Полунин, настоящая уже осень, как у нас в начале сентября. А ведь по календарю - апрель. Странно, но к этой путанице времен года привыкнуть труднее всего. Постепенно привыкаешь к чужим звездам, к чужим городам, к чужой речи вокруг, - а вот к жаре на Новый год привыкнуть трудно. Или к тому, что листья облетают в апреле. Щурясь, он посмотрел вдоль залитой ослепительным осенним солнцем авениды и надел защитные очки, словно отгораживаясь от опостылевшей экзотики. Настроение сегодня поганое, и неизвестно даже почему. Так, по совокупности. Воспоминания следует держать под замком, сколько раз себе говорил. А тут еще утром - не успел выйти из отеля - встретилась женщина, издали похожая на Дуняшу. Волосы, походка - Полунин решил даже, вопреки здравому смыслу, что Евдокия вдруг действительно взяла и прикатила. Глупости, конечно, что ей делать в Монтевидео? А уверенности в обратном все равно не было, пока он не оказался ближе и не убедился в ошибке; за эти несколько секунд чего только не передумалось! Нелепо ведь все до предела - глупо, неустроенно, и с этим призрачным "треугольником" тоже одна нервотрепка. Особенно для нее, можно себе представить. Поди вообще разберись, действительно ли это треугольник. А если прямая между двумя точками? Дуняша однажды сказала: "Знаешь, у католиков есть учение о мистическом браке - ну, они имеют в виду церковь и Христа, - так вот, конечно c'est un sacrilege*, я понимаю, но - бог меня прости - этот мой Ладушка, в сущности, тоже вполне мистический супруг, хотела бы я в конце концов знать, где его черти носят..." ______________ * Это кощунство (фр.). Хорошо бы вызвать ее сюда. Хотя бы на день-другой. Увидев ту женщину, он понял, до чего стосковался по Дуняше. По ее голосу, болтовне, по ее забавному русско-французскому жаргону. По ее телу. Зайти на ближайший телеграф и написать на бланке - "приезжай, люблю". А по-испански будет совсем хорошо, у них ведь "любить" и "хотеть" - синонимы. Смелый, не боящийся прямоты язык. "Хочу тебя, приезжай"... И утром он мог бы встречать ее в речном порту. Сюда ведь из Буэнос-Айреса всего одна ночь пути - все равно что из Москвы в Питер. Размечтался, дурак... - Когда он обещал прийти? - спросил Полунин; глянув на часы. - В десять, мамма миа! А уже без четверти одиннадцать. Таковы французы. Помнишь ту историю с конвоем? Леблан должен был быть со своим отрядом ровно в два пополуночи - ждали этих рогоносцев чуть ли не до рассвета. Хорошо еще, не сорвалась вся операция. - Немцы тогда тоже опоздали. - Только это нас и спасло! Нет, я тебе говорю - иметь дело с французом... Дино допил свое пиво и, свистнув официанту, жестом попросил повторить. - Ладно, - сказал Полунин, - вы в этом смысле тоже хороши. - Мы! - Фалаччи даже привскочил от возмущения. - Римляне еще в древности были самым организованным народом, - мы дали миру администрацию, право... - Знаешь, это было так давно, - Полунин зевнул. - О, да! Твои предки, Микеле, и предки мсье Филиппа еще бегали по своим лесам в волчьих шкурах. Ха-ха! - Осторожно с историей, римлянин. А то ведь можно вспомнить кое-что и поближе, тебе не кажется? - Вот тут ты меня поимел, - согласился Дино. Официант принес две запотевшие бутылки и разлил пиво, заменив картонные кружки-подставки новыми. Дино с наслаждением отхлебнул из своего стакана, облизал с губ пену. - Единственное, что меня примиряет с этим чертовым Уругваем, - сказал он, - это пиво. Пиво здесь хорошее. - В Буэнос-Айресе лучше, - заметил Полунин. - "Кильмес-Кристаль", например. - А помнишь сидр в Нормандии? - Не говори. У меня после него всегда голова трещала. - Э, вот и наш Филипп, - сказал Дино, оглянувшись. - Да еще с женщиной, мамма миа, это уже что-то новое... Полунин тоже оглянулся. - По-моему, с ним какой-то парень? - Иди ты! Такой же парень, как я - римский папа. Не спорь, итальянец распознает женщину на любом расстоянии, у нас глаз наметан... Ну, что я тебе говорил? - Ты прав. Издали я принял ее за мальчишку. - Да все они теперь такие, чего ты хочешь, - заметил Дино, не сводя глаз с приближающейся пары. - Кстати, не местная, держу пари... Девушка, которая шла рядом с Филиппом, оживленно говорила что-то, размахивая пляжной сумкой. Коротко стриженная рыжеватая блондинка в очках без оправы, она показалась Полунину похожей на типичную студентку из Штатов, каких он много видел в Буэнос-Айресе. Пара поднялась по ступенькам террасы и подошла к столику. - Салют, дети мои, - сказал Филипп. - Извините за опоздание и позвольте представить вам нового сотрудника экспедиции - мадемуазель Астрид ван Стеенховен... Фалаччи и Полунин молча посмотрели на блондинку, потом на Филиппа. Дино опомнился первым и, вскочив, придвинул для девушки кресло. - Несколько неожиданно, но тем более приятно, - пробормотал он и показал в широкой улыбке свои ослепительные зубы. - Знакомьтесь, - продолжал Филипп. - Дино Фалаччи, научный руководитель. Мишель Полунин, технический эксперт. - Очень рада, - девушка тоже улыбнулась, протягивая руку, - очень рада... Но я не знаю... мсье Маду, вы меня уже представили вашим друзьям как коллегу, а ведь мы еще ничего не решили... - В принципе решили, - возразил Филипп, - детали обсудим позже. Мадемуазель любезно согласилась выполнять у нас обязанности переводчицы, - пояснил он, выразительно глянув на каждого из приятелей. - Да, но... - Дино посмотрел на него с еще большим недоумением. - Мишель ведь владеет испанским? - Заткнись и слушай. Не обращайте внимания, мадемуазель, мы с доктором Фалаччи старые друзья. Так вот - дело в том, что мадемуазель владеет немецким. - А, - сказал Полунин. - Ясно. И в каком объеме вы им владеете? - В самом полном. Гимназию я кончала в Федеративной Республике. - Ваше имя, простите? - спросил Дино. - Астрид, - ответила девушка. - Шведское, - кивнул тот. - Хотя фамилия - голландская. А вы сами? - Бельгийка, - улыбнулась Астрид. - Точнее, бывшая. - С расспросами потом, - вмешался Филипп. - У мадемуазель сейчас мало времени, я только привел ее познакомиться. Что вы пьете, Астрид? - Пожалуй, я тоже выпью пива. Но мне все-таки до сих пор не совсем понятны задачи вашей экспедиции. - Девушка, непринужденно усевшись в плетеном кресле, обвела взглядом всех троих. - Мсье Маду толком ничего не объяснил... - Видите ли, - сказал Филипп, соединяя концы растопыренных пальцев. - Мсье Маду, или ваш покорный слуга, является, так сказать, административным главой экспедиции, не более. Мсье Полунин ведает технической стороной дела - аппаратурой звукозаписи и тому подобным. А вот наш научный руководитель, как этнограф, сумеет изложить все это гораздо понятнее... Дино бросил на него свирепый взгляд и, повернувшись к Астрид вместе со своим креслом, заулыбался еще обольстительнее. - Ну, в двух словах это... как бы вам сказать... экспедиция по изучению особенностей быта и... м-м-м... культуры, я бы добавил... некоторых малоизученных до сих пор индейских племен бассейна Ла-Платы. Племен, нужно иметь это в виду, почти вымерших и... по существу, реликтовых - если позволительно применить в данном случае такое определение. - По-моему, не очень, - сказала Астрид. - Что "не очень"? - несколько опешив, спросил Дино. - Не очень позволительно применять к племени слово "реликтовое", - пояснила Астрид. - Мне так кажется. - Вообще-то вы правы, - согласился научный руководитель. Подумав немного, он осторожно спросил: - Вы что изучали, кроме языков? - Я занимаюсь антропологией, в Брюссельском университете. Дино долго молчал. Потом он полез в карман за платком, промокнул виски и, глянув искоса на Филиппа, издал ненатуральный смешок. - Хе-хе, да вы для нас просто находка, - сказал он. - Переводчик с дипломом антрополога... Можно поздравить мсье Маду, я прямо готов задушить его в объятиях... - Да нет, какой у меня диплом, - Астрид пожала плечами. - Я ушла со второго курса, так что это оказалось просто потерянное время. А какие именно племена вы собираетесь изучать? Я даже не знала, что в бассейне Параны сохранились индейцы... - Вообще-то практически не сохранились, - поспешил согласиться Дино. - В массе они, можно считать, вымерли. Но кое-кто остался, о да! Немного, правда, но зато... очень колоритные Ну, скажем... аймары. Или гуарани! - Аймары и гуарани? Любопытно, - Астрид улыбнулась. - Так вы, значит, намерены бродить по сельве? - Д-да, отчасти. Но не только! В конце концов, многие индейцы уже ведут более цивилизованный образ жизни - работают на плантациях мате*, живут в поселках... сохраняя, впрочем, некоторые черты племенного быта. Ну, и в сельве тоже. ______________ * Mate - парагвайский чай (исп.). - Очень любопытно, - повторила Астрид. - Я только не совсем понимаю, зачем вам в такой случае мое знание немецкого? - А-а... они часто не понимают другого языка... - Кто - индейцы?! - Ну да, если живут и работают на немецких плантациях, - пояснил Дино непринужденно. - Подумать только. Германоязычные индейцы, надо же! И что, они охотно позволяют себя фотографировать, записывать? - Да как когда, знаете ли. Иной раз приходится применять специальное оборудование. - Телеобъективы? Это я понимаю. Со звукозаписью, наверное, сложнее? - О, это вам куда лучше объяснит Мишель, - с видимым облегчением объявил Дино. - Он у нас большой мастер по всяким таким штукам... - Ну что тут объяснять, - нехотя сказал Полунин, когда Астрид повернулась к нему с вопросительным выражением. - Дело в повышенной чувствительности воспринимающих устройств... если вы понимаете, что это такое. Есть, например, такой микрофон - узконаправленного действия, как мы его называем. Вы нацеливаете эту штуку... ну вот хотя бы на то окно напротив - видите, открытое окно на четвертом этаже? - и пишете на пленку все, о чем говорят люди в той комнате. Даже если они беседуют вполголоса. - Невероятно, - сказала Астрид. - А посторонние звуки не мешают разве? Улица-то довольно шумная. - Нет, все паразитные шумы потом отфильтровываются. - Да-а... Воображаю, во что обошлось снаряжение экспедиции. Вы сказали, - Астрид обернулась к Филиппу, - вас финансирует какая-то газета? - "Эко де Прованс". Знаете, сейчас это модно - поднимает тираж, так что в конечном итоге затраты окупаются. - Еще бы! Шутка сказать - собственная экспедиция в дебрях южноамериканской сельвы. А кайманов вы не боитесь? Вообще там полно всякой нечисти, мне говорили. Эти ужасные рыбки, которые накидываются стаей, и змеи, и вампиры... а одни пауки чего стоят! - Астрид поежилась. - С детства боюсь пауков, наверное предчувствие: мне суждено помереть от укуса какого-нибудь птицееда. И именно в Парагвае! Что ж, это хоть романтично. В самом деле поехать, что ли? - От паука-птицееда не помирают, - заметил Полунин. - Здрасьте! - воскликнула Астрид. - Да я сама читала! - Вранье, значит, читали. - Ну, не знаю... Вы говорите с такой уверенностью, будто испытали на себе. Можно подумать, птицеед вас кусал! - Кусал, - лаконично подтвердил Полунин. - Ничего себе! - Астрид по-мальчишески присвистнула. - И как? - Жив, как видите. - Ну, не знаю, - повторила она, глядя на него с сомнением. - И куда он вас укусил? А, ну ясно - в руку, это что Вот если бы в голову... - Если вы решитесь ехать, мадемуазель, от пауков мы вас будем оберегать, - торжественно заверил Филипп. - Да, вероятно, я поеду, - кивнула Астрид. - Делать мне сейчас все равно нечего, так что... Она посмотрела на часы и встала. - Позвоните мне в отель завтра утром, мсье Маду, - сказала она. - Запишите телефон: восемь, пятьдесят семь, шестьдесят два. Это "Монсеррат", на Рио Бранко. Позвоните или зайдите сами, до двенадцати я никуда не выхожу... - Все трое проводили ее взглядами, пока она сбегала по ступенькам террасы. На тротуаре, прежде чем затеряться в толпе, Астрид обернулась и помахала поднятой рукой, - издали, в своих вылинявших синих джинсах и рубашке цвета хаки, она действительно была похожа на мальчишку-подростка. - Это называется женщина, - вздохнул Дино, кривясь, точно разжевал лимон. - Откуда и на кой черт ты ее выкопал, этого антрополога? Тебя что, солнечный удар хватил? - Она нам пригодится. - Ну, если только знанием немецкого, - с сомнением сказал Полунин. - Не только. Я вам потом расскажу о ней, это довольно своеобразная штучка. Но сейчас меня в первую очередь интересует то, что она связана с политическими эмигрантами из Аргентины... - Вот что, - прервал негромко Полунин. - Я все-таки предлагаю не обсуждать это во всеуслышание. Здесь гораздо больше народу знает французский, чем вы думаете. Пошли ко мне в гостиницу, там и поговорим... Своего приятеля Лагартиху Астрид нашла на Плайя-Капурро в обычное время и на обычном месте. Пляж был безлюден - купальный сезон кончился, в апреле здесь уже почти никто не купается, - и на пустынном берегу особенно патетически выглядела тощая долговязая фигура со скрещенными на груди руками, стоящая лицом к воде. Кроме патетики фигура излучала еще и меланхолию - Астрид ощутила это издалека. - Очнитесь, сеньор изгнанник, - окликнула она вкрадчиво, подойдя к Лагартихе сзади. - Впрочем, вы неплохо смотритесь, прямо хоть пиши с вас эпическое полотно. Этакий "Сан Мартэн в Булони"! Лагартиха, не оборачиваясь, раздраженно дернул плечом, словно отгоняя москита. - Сан Мартин, - поправил он. - Сан Мартин, а не Сан Мартэн, я тебе уже сто раз объяснял. И вообще мне надоели эти вечные подшучивания над вещами выше твоего понимания... Астрид обошла его и заглянула спереди, но тот продолжал непреклонно смотреть вдаль. Она бросила на песок сумку, стряхнула с ног сандалии и стала стаскивать джинсы. - Понимаешь, Освальдо, - сказала она, - когда человек воспринимает жизнь слишком всерьез, как это делаешь ты, он неизбежно становится в чем-то немножко смешным. Не обижайся, но это так. Ты не хочешь меня поцеловать? - Нет, - отрезал Лагартиха. - Я просто хотела доставить тебе удовольствие, - пояснила Астрид. - Не вздумай понять как-нибудь иначе. Чего это ты сегодня такой мрачный? - А ты часто видишь меня веселым? - Верно, - согласилась Астрид. - Но только сегодня ты особенно противный. - Ты обедала? - неожиданно поинтересовался Лагартиха. - Да, поела немного, у меня от жары нет аппетита. А что? - А то, что я вот, например, не обедал, - объявил Лагартиха очень язвительно. - И не потому, что нет аппетита. - Ты опять на мели, - понимающе сказала Астрид. - Бедняга, ну и сказал бы сразу! У меня в сумке есть сандвичи... - С чем? - Господи, он еще выбирает. С колбасой, кажется, и еще с сыром. Я взяла на двоих. Хочешь? - Давай, - мрачно согласился Лагартиха. - Понимаешь, эта сволочь Ретондаро опять не прислал денег. Я ходил в речной порт, встретил пароход из Буэнос-Айреса, разыскал связного. Я тебе рассказывал, он там стюардом. "Ликург, - спрашиваю, - передавал что-нибудь для меня?" Ликург - это подпольная кличка Пико Ретондаро, я тебе, кажется, говорил... Он запустил зубы в сандвич, отхватил половину и стал сосредоточенно жевать, сохраняя при этом меланхолическое выражение. - Между прочим, Освальдо, - сказала Астрид, - ты всем своим приятельницам выкладываешь эту информацию - ну, насчет связных, кличек и тому подобное? Лагартиха, продолжая жевать, покосился на нее с недоумением. - Какие у меня здесь "приятельницы"? - сказал он, проглотив кусок. - Ты вот единственная. - Здесь! А дома, небось, трепался направо и налево. - Чего ради, - он пожал плечами. - Наши девушки настолько далеки от политики, что никому и в голову не придет трепаться с ними на эту тему... - Что, аргентинки вообще не интересуются политикой? Подумать только. Помню, у нас в ЮЛБ* самыми остервенелыми активистками были первокурсницы, ни одна драка без них не обходилась. ______________ * Сокр. от Universite Libre de Bruxelles (фр.) - Брюссельский университет. - Нет, здесь не так. Есть, конечно, исключения, но это не типично. - Лагартиха доел сандвичи и ухмыльнулся. - Пико Ретондаро, та самая рептилия, что должна прислать деньги, решил как-то привлечь одну девочку. Позапрошлым летом, я еще был дома, на легальном положении. Он входил в группу профессора Альв... неважно, назовем его просто "профессор А.". Так вот, у этого профессора есть дочка. Пико однажды мне говорит. "Держим пари, Доритой я овладею - сделаю ее женщиной, а потом революционеркой". И чем, ты Думаешь, это кончилось? - Надо полагать, он выполнил первую часть программы и пренебрег второй. - Как бы не так! Полное фиаско с самого начала. Эта А., должен тебе сказать, жуткая ломака - этакая, знаешь ли, "ах-не-тронь-меня"; Пико решил сломить ее сопротивление, подавив эрудицией, и начал при каждой встрече читать лекции по политэкономии... - Ошибочная тактика, - заметила Астрид. - Уж чем-чем, а эрудицией нашу сестру не прошибешь. Другой нужен инструмент. - В том-то и дело. Та покорно слушала, хлопала глазами, а потом звонит ему одна знакомая: "Слушай, говорит, что ты там вытворяешь с этой малышкой? Я ее недавно приглашаю, а она говорит: только, если будет Пико, я не приду, - он совершенно помешался на политике, а меня от нее тошнит..." - Бедняга, - сказала Астрид. - Не вышло, значит, заполучить тестя-профессора. Он что, богат? - Кто, А.? Беден как церковная мышь! Этакий, знаешь, нищий идальго... ездит на "форде" выпуска тридцать третьего года. Отличный старик, но Пико вовсе и не собирался жениться на Дорите, у него давно есть невеста. Кстати, твоя компатриотка... если судить по тому, что фамилия тоже начинается словечком "ван". - Господи, - сказала Астрид. - Добрая старая Фландрия, никуда от нее не смоешься. Ну хоть невесту-то свою он революционеркой сделал? - Нет, там и пытаться нечего... буржуа до мозга костей. Вот они действительно состоятельная семейка. - Ну, положим, ты тоже не из люмпенов, скажем прямо. - При чем тут я? Во-первых, я со своей социальной средой порвал. Во-вторых, я мужчина. Женщинам вообще нечего делать в революции, это дело мужское. - Ты давай лопай, революционер, - сказала Астрид. - Ужасно стал тощий, этак ведь и до революции не доживешь. - Я не тощий, я сухощавый, - с достоинством возразил Лагартиха, так же быстро управившись со вторым сандвичем. - Сплошные мускулы. То, что называется - атлетическое сложение. - Скажите, какая скромность, - Астрид сделала гримаску. - Ну что, супермен, идем купаться? Или ты еще не восстановил свои увядшие силы? - Я тебе покажу "увядшие силы", - сказал Лагартиха. Схватив Астрид в охапку, он крутнул ее в воздухе и, перекинув через плечо, бодрой рысью побежал по песку. - Только не здесь, рог Dios*! - в панике закричала она, колотя его по спине кулаками - Освальдо, нас ведь посадят, а тебя выдадут Аргентине - кто тогда будет свергать тирана... Ай! Я больше не буду, не буду! ______________ * Бога ради! (исп.). Наградив насмешницу еще парой увесистых шлепков, он бросил ее в воду, потом вернулся к тому месту, где лежала их одежда, и съел третий сандвич. Поплавав немного - вода действительно оказалась холодной, - вернулась и Астрид. - С дамами так не обращаются, - сказала она, - хотя я и не в обиде - понимаю, что заработала. Слушай, но как, оказывается, легко пробудить в человеке первобытные инстинкты! Всего-навсего два сандвича, надо же. А если скормить тебе хороший ростбиф, да еще с кровью, а? Страшно подумать. - Уж не хочешь ли ты сказать... - угрожающе начал Лагартиха. Астрид на всякий случай быстро отодвинулась и молитвенно сложила руки. - Нет-нет, что ты, вовсе нет! Ты ведь знаешь, нам всегда было так хорошо вместе. Что-то в ее тоне заставило Лагартиху насторожиться. - Было? Что значит - "было"? При чем здесь прошедшее время? - Ну... просто так. Впрочем, дело в том, что я, наверное, скоро уеду. Лагартиха приподнялся на локте. - Ты - уедешь? В Европу, что ли? - Нет, нет, не так далеко. Просто я нашла работу, переводчицей, и это будет связано с поездками. Не знаю; надолго ли. - Переводчицей? А в какой фирме? - Самое интересное, что я и понятия об этом не имею, - Астрид засмеялась. - По-моему, это просто компания жуликов. Какие-то международные аферисты. - Послушай, я тебя серьезно спрашиваю! - На этот раз я не шучу, Освальдо, ну правда же. Они называют себя этнографической экспедицией; шеф у них француз, совершенно шикарный тип, потом один итальянец и один не то поляк, не то югослав, в общем откуда-то оттуда. Очень сдержанный, молчаливый и большой специалист по всяким шпионским штучкам. Представляешь - такой микрофон, ты его нацеливаешь на определенного человека и за сто метров прекрасно слышишь, что он говорит шепотом. У них вообще всякое оборудование, им занимается поляк. А итальянец - Маду мне его представил как этнографа, но если он этнограф, то я - Софи Лорен... Просто трепло. Ужасно испугался, когда узнал, что я занималась антропологией. Я спрашиваю, кого они собираются изучать, а он говорит: аймаров и гуарани. Представляешь? Я чуть не сдохла! Так и хотелось сказать, что прихватили бы уж заодно и папуасов... - И ты что, всерьез собралась с ними ехать? - А почему бы и нет. Знаешь, что они еще сказали? Что здесь есть германоязычные индейцы, которые ни бум-бум по-испански... - Они-то жулики, это ясно. А вот ты - дура. - Вероятно, - охотно согласилась Астрид. - Но дуракам жить веселее, ты не согласен? Разве тебе не веселее свергать тиранов, чем зубрить римское право? На этот раз Лагартиха не обиделся. - Все-таки не понимаю, что это тебя потянуло к каким-то проходимцам. - Предельно просто: меня заинтересовал их шеф. Мсье Филипп Маду! Ах, Освальдо, если бы ты его видел... - Ты сейчас опять получишь. - Ну, милый, нельзя же злоупотреблять физическим превосходством, все-таки я женщина. Стыдитесь, кабальеро! И потом ты зря подозреваешь меня в дурных намерениях. - Нечего и подозревать, ты их провозгласила достаточно ясно. - О, ты не так понял! А впрочем, тебе-то что? - Хорошенькое дело! Кому же, если не мне? - Да никому! Я достаточно взрослый человек, чтобы отвечать за свои поступки... и вести себя так, как считаю нужным. - Ну и веди, черт с тобой, - сказал Лагартиха притворно равнодушным тоном. - Можешь ехать куда угодно и с кем угодно. - Нет, это мне нравится! - воскликнула Астрид. - Кабальеро устраивает сцену ревности! Освальдо, милый, в каком веке ты живешь? Или ты, может, решил на мне жениться? - Бог меня не допустит до подобного безумия, - Лагартиха истово перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца. - Тогда почему тебя беспокоит моя нравственность? - Твоя безопасность, идиотка! Ехать в сельву с какой-то бандой, это же надо додуматься. - Ну, видишь ли, не нужно понимать так уж буквально. Может, они и жулики, но не того типа, который ты имеешь в виду. Во всяком случае, не думаю, чтобы у них были планы продать меня в бордель. На мне много не заработаешь, дудки. Видишь, у тебя даже не возникло мысли сделать мне предложение. - Тут совсем другие причины, - возразил Лагартиха. - Ты мне нравишься, и прекрасно это знаешь. А жениться я вообще пока не намерен, мое призвание - политика. - Вот и спал бы с нею, - ехидно посоветовала Астрид. - Со своей роскошной политикой! - Предпочитаю с тобой. - Прекрасно, я ничего не имею против. Но мы с самого начала договорились, что это будет честная игра. Ты не стесняешь меня, я не стесняю тебя, и уж ревновать тут глупо. Согласен? Доедай сандвичи, они все равно пропадут. Тебе нужны деньги? - Спасибо, я постараюсь разжиться у кого-нибудь из ребят. Если повезет, приглашаю в "Копакабану", - нужно же отпраздновать твое новое знакомство. - Отличная мысль. Если не удастся достать денег, возьмешь у меня. - Еще этого не хватало! - Да взаймы, взаймы, чего кипятишься, - Астрид сняла темные очки и перевернулась на живот. - А пока я посплю. Ты еще будешь купаться? - Пожалуй, разок окунусь. - Ну, проваливай. Лагартиха пошел купаться. Вернувшись, он растянулся рядом с Астрид и как бы невзначай положил руку ей на поясницу. - Кабальеро, - сказала девушка сонным голосом, - вы на общественном пляже... - Но это вполне целомудренное объятие, - возразил он, придвигаясь поближе. - Именно так Дафнис мог обнимать Хлою. - Скажешь это полицейским... и проследи, чтобы фраза попала в протокол. Послушай, убери руку! Тебе что, голову напекло? Лагартиха неохотно повиновался. - Сколько еще в тебе мелкобуржуазных предрассудков, - вздохнул он. - И подумать, что вы - вообще все европейцы - считаете нас отсталыми... - Плевать на предрассудки, я не хочу фигурировать в скандальной хронике. Не можешь ты, что ли, потерпеть до вечера? - Еще как могу. Вообще должен сказать, что женщины занимают в моей жизни весьма второстепенное место. - Оно и видно, мой Дафнис. - Да, именно второстепенное, представь себе. Это просто как необходимая разрядка, понимаешь? Так мы идем вечером в "Копакабану"? - Я же сказала, что приглашение приняла с благодарностью. И даже предлагаю финансировать это дело! - Не беспокойся, я выколочу что-нибудь из своих ребят. Менендес Каррильо, например, он ведь мне должен почти триста национальных. А сам ездит в Пириаполис играть в рулетку, ну не сволочь? - Просто гад, - сочувственно сказала Астрид. - Может, он продался тирану? - Нет, этого я не думаю, провокаторы ведут себя осторожнее. Просто никакого чувства ответственности Однажды проиграл деньги из партийной кассы, представляешь? - Представляю. Вы его предайте суду тайного трибунала - за растрату сумм, предназначенных для революции. Заочный приговор, потом удар кинжалом в темном переулке, это же так романтично. А я могу сыграть роль приманки - назначу ему свидание... - Опять идиотские шуточки, - с неудовольствием сказал Лагартиха. - Какие шуточки, милый, речь идет о жизни человека. Даже если это рогоносец, не платящий долгов и проигрывающий партийные деньги. Нет, мне его жалко, может у него нет в жизни других радостей? Не нужно убивать, пусть себе играет в рулетку, ты просто выцарапай у него сотню пиастров на сегодняшнюю оргию. - А потом ко мне? - Да уж куда от тебя денешься... - И все-таки я не очень представляю себе, как мы сможем ее использовать, - сказал Полунин. - И будет ли от нее вообще польза. Что будет опасность - это точно. - Конкретно? - спросил Филипп. Он отошел от окна и посмотрел на Полунина, лежащего на кровати. Тот на ощупь нашел на полу пепельницу, раздавил окурок и сцепил кисти рук под затылком. - Что - конкретно? Ты ведь не можешь поручиться, что она не разболтает всем своим приятелям. Нам не хватает только широкого паблисити! - По-моему, она не такая дура, это во-первых... - В постели всякая женщина становится дурой, - сказал Дино. - И обычно - дурой болтливой. Тут Мишель прав. - ...во-вторых, - упрямо продолжал Филипп, - она не знает главного. Хорошо, допустим, она разболтает. Но что? Что мы собираем материал о нацистских колониях? Да черт побери, таких охотников за сенсациями тут уже побывала не одна сотня. Кого они беспокоят? Колонии так засекречены, что к ним не подобраться, - боши рассчитывают именно на это. А что мировая общественность в принципе знает о существовании этих осиных гнезд - им наплевать. - Согласен, но за каждым нашим шагом будут следить. - Мы должны учитывать и такую возможность. - Учитывать возможность - это одно, а самим подставлять голову... - Полунин пожал плечами. - Не знаю, я бы, пожалуй, воздержался. Впрочем, что теперь говорить, - если твой шаг был ошибкой, то она уже все равно сделана. - Да, теперь обсуждать поздно, - сказал Дино. - Будем надеяться, что ошибаемся мы с Мишелем. Но она хоть действительно не любит этих вшивых наци? Нынешняя молодежь к подобным вопросам скорее равнодушна. - Она их ненавидит. Иначе почему бы она бросила семью? Ее отец всю оккупацию делал деньги, поставлял что-то для люфтваффе. Летом сорок четвертого установил контакт с бельгийскими макизарами*, там в Арденнах действовало несколько отрядов. Помогал продуктами, медикаментами, даже один раз достал для них небольшую партию оружия. Представляете? Девчонка все видела - четыре года у них в доме толклись бошские офицеры. Потом родитель исчез, а в день освобождения Антверпена подкатил к дому на английском джипе, с автоматом, с трехцветной повязкой на рукаве, словом герой Сопротивления... Все равно у них потом чуть ли не каждую ночь били окна, а на стенах рисовали свастики. ______________ * Maquisard - партизан, участник Сопротивления (фр.). - Сколько ей тогда было? - спросил Полунин. - В сорок четвертом? Лет двенадцать, - сейчас ей двадцать три, посчитай сам. Короче, когда начались процессы над коллаборационистами, папа ван Стеенховен решил смотать удочки и срочно раздобыл себе какой-то пост в бельгийской оккупационной администрации в Германии... - Беднягу неудержимо влекло к колбасникам, - меланхолично заметил Дино. - Просто там было легче дождаться более спокойных времен. И потом точный политический расчет: Обвинить в сотрудничестве с врагом представителя короны - это уже скандал, вы ведь понимаете... Все это, повторяю, происходило на глазах у Астрид, а в молодости подобных штук не прощают. Потом у нее еще была какая-то история в университете, - она поступила туда, вернувшись из Германии, я толком не знаю, что случилось, расспрашивать было неудобно. Возможно, кто-нибудь напомнил ей о папочкиных делах во время оккупации. После этого она порвала с семьей, - как видите, у нее достаточно о