снований не любить бошей. - Ну а этот ее аргентинец? - спросил Полунин. - Вот он-то и есть самое интересное! Собственно, я ведь ради него с нею и познакомился... - Где у черта ты ее вообще откопал? - спросил Дино. - Терпение, парни, терпение. Не перебивайте на каждом слове, иначе никогда не кончу! Дело было так. Звонит мне вчера некий Гренье, он здесь от "Франс суар", я его немного знаю еще по Парижу... Ну, встретились, посидели, выпили, я стал расспрашивать о местных делах. Он здесь уже второй год, неплохо ориентируется. Когда зашел разговор об Аргентине, он рассказал любопытную вещь... Скажи-ка, Мишель, ты там слыхал что-нибудь о так называемом "Национальном антикоммунистическом командовании"? - Есть такое, - подумав, сказал Полунин. - Что-то вроде гестапо на общественных началах. - На общественных? Гренье считает, что это организация правительственная. - А черт ее знает. Выступает она под маркой общественности, а какие там у нее на самом деле связи с Розовым домом... - Ладно, это несущественно. Важно вот что: можно ли считать, что вокруг этого "командования" гнездятся аргентинские нацисты? - Да уж наверняка не без этого, - сказал Полунин. - Их, правда, скорее можно назвать фашистами, поскольку они не враждуют с католической церковью. - Тем лучше Теперь слушайте дальше! Здесь живет некий Морено - аргентинец, очень богатый человек, адвокат, скотопромышленник, закулисный политический деятель, словом фигура довольно своеобразная... Из Аргентины он сюда перебрался еще до войны, а в тридцать девятом году занял твердую просоюзническую позицию. Особенно, впрочем, ее не афишируя Здесь в то время действовала довольно активная группа: некоторые депутаты парламента, один профессор - этого я даже знаю, Артюр, Артюс, что-то в этом роде, - мне попадалась его книга "Нацистский спрут"... Они били во все колокола, уверяя, что здесь не сегодня-завтра начнут высаживаться немецкие десанты, что местные немцы давно уже создали тайную боевую организацию и ждут только сигнала, чтобы взяться за оружие, - словом, в таком роде. Во всем этом, конечно, много было паникерства, едва ли Гитлер даже в то время мог всерьез нацеливаться на Южную Америку... - Ну, пятая колонна здесь была, - заметил Полунин, - и довольно активная. - Да, пятая колонна действовала, и в этом смысле поднятый ими шум оказался полезным. До этого здесь к нацизму относились - в массе - довольно благодушно, как к чему-то слишком далекому, чтобы представлять серьезную опасность. Так вот, я почему об этом вспомнил, - Морено, говорят, был одним из закулисных организаторов всей этой антинацистской кампании А дальше начинается этакая "комедия ошибок". У Морено, когда он еще жил в Буэнос-Айресе, был в приятелях какой-то ирландец, ярый англофоб и не менее ярый поклонник Гитлера. Как уж они ухитрялись ладить, понятия не имею; но только вскоре после войны приезжает сюда к Морено его сын... - Чей сын, Морено? - спросил Дино. - Какого Морено? Ирландца, черт побери! Сын этого несостоявшегося квислинга, - Морено его знал еще мальчишкой. Так вот, приезжает этот тип и начинает обращать старика в свою веру: Германия, дескать, проиграла лишь первую фазу войны, но будут еще другие, а на этом континенте есть силы, которые ждут своего часа, - ну и так далее... Я опять-таки не знаю, почему Морено сразу его не выставил и почему он вообще счел нужным скрывать свои политические симпатии. Короче, ирландец - отца его, кажется, уже нет в живых - стал наведываться регулярно. А с год назад, когда здесь было уже порядочно эмигрантов-антиперонистов из Аргентины, он спросил у Морено, не согласится ли тот давать время от времени информацию об этих людях. И сказал, что занимает довольно ответственный пост в "Национальном антикоммунистическом командовании"... - А, вот оно что, - пробормотал Полунин. - Теперь догадываетесь, что к чему? В общем, Морено решил продолжить розыгрыш, предложение этого сукиного сына принял и с тех пор время от времени подкидывает в Буэнос-Айрес какие-нибудь "сведения"... похитрее составленные, чтобы и самому не засыпаться, и там никого не подвести. Подозреваю, что для старика это просто развлечение, вроде шахмат... - Что ж, - сказал Дино, - всякий развлекается по-своему, ты прав. Я знаю в Турине одного весьма почтенного комендаторе, который всю неделю ловит мышей - только для того, чтобы в воскресенье принести в церковь и по одной выпускать во время мессы. Но меня другое удивляет. Это все твой приятель тебе рассказал? - Да, Гренье. - Хорошо, подумай сам: если человек ведет двойную игру, неужели он будет делать это так, чтобы об этом все знали? - Далеко не все, - возразил Филипп. - Гренье всегда славился талантом вынюхивать подробности, которых не знает никто. Это уж просто он со мной поделился как с коллегой, а вообще я не думаю, чтобы эта история была так уж широко известна. - Да и потом, - вмешался Полунин, - в Латинской Америке к таким вещам подходят иначе, и конспирация здесь - это совсем не то, что мы привыкли понимать под этим словом в Европе. - Как бы то ни было, - сказал Дино, - и как бы облегченно ни относиться к понятию конспирации, ни один человек в здравом уме не станет хвастать, как ловко ему удается водить за нос секретную политическую полицию... - А чем, строго говоря, он рискует? Ну, даже дойдут слухи до этого ирландца... так что же он, убийц к нему подошлет? Если Морено и в самом деле так влиятелен, как рассказали Филиппу, это уже гарантия... В такие дела опасно ввязываться мелкой сошке, а сильные мира сего в любом случае выходят сухими из воды. Нет, мне эта история представляется вполне правдоподобной - при всей ее очевидной нелепости, тут я с Дино согласен. Но я все-таки еще не улавливаю, при чем тут Астрид со своим аргентинцем? - Сейчас, сейчас объясню! - Мне сразу подумалось, нельзя ли это каким-то образом использовать; спросил у Гренье - просто под видом профессионального любопытства - можно ли познакомиться с этим Морено, оригинальный, мол, тип, хорошо бы о нем что-то написать... Ну, он сказал, что к самому старику не подобраться - человек он занятой и нашего брата недолюбливает, - но есть один молодой аргентинец из политических эмигрантов, который к Морено вхож; он, Гренье, хорошо знает подружку этого парня и вот с ней-то может меня познакомить в любое время, благо она переспала уже чуть ли не с половиной корреспондентского корпуса Монтевидео. Это он, положим, соврал - я наводил справки. Но когда я вдобавок узнал, что эта бельгийка владеет немецким и испанским, мне подумалось, что она может нам пригодиться еще и по этой линии... - По этой линии все ясно, - перебил Полунин, - но каким образом аргентинец... - Но, старина, это же как дважды два четыре! Астрид знакомит нас с аргентинцем, тот открывает нам дорогу к Морено. - А дальше? Что конкретно ты надеешься получить от Морено? - Да не от него! От ирландца, понимаете? Чутье мне подсказывает, что ирландец может оказаться полезным. Дело в том, что... если вокруг "командования" группируются аргентинские ультра, у него наверняка есть связь с немецкой колонией и, возможно, какие-то сведения... - Да, и ты думаешь, они станут делиться этими сведениями с кем попало? - С кем попало - нет, - Филипп помолчал. - Но если бы к ним пришел не "кто попало"... Не знаю, парни, не знаю. Ручаться тут ни за что нельзя, это ясно. Но, во всяком случае, продумать этот вариант не мешает... ГЛАВА ВТОРАЯ Буэнос-Айрес, федеральная столица Аргентинской Республики и самый большой город южного полушария, встретил пассажиров холодным не по сезону дождем. Выйдя из таможни, Полунин огляделся по сторонам: такси, как водится, не было, на автобусной остановке мокла под зонтами терпеливая очередь; он чертыхнулся вполголоса и, подняв воротник плаща, отправился пешком. На авениде Уэрго удалось вскочить в троллейбус, идущий к площади Конституции. В метро охватила влажная, как в бане, гнетущая духота. Стиснутый со всех сторон, он стоял, держась за кожаную петлю, и с отвращением чувствовал, как по спине сбегает щекочущая струйка пота. И ведь это уже апрель, на улице даже прохладно; страшно вспомнить, что тут делается в январе. Протиснувшись к выходу на станции "Трибуналес", Полунин немного отдышался, постояв на перроне, и поднялся наверх. После подземной парилки даже отравленный тетраэтилом воздух центра казался чистым озоном. Ветер, впрочем, дул со стороны сквера, так что в некотором количестве кислород и впрямь присутствовал. Жил Полунин на улице Талькауано, рядом с Дворцом правосудия, снимал комнату у одного судового механика-шведа, старого холостяка и пьяницы. Если не считать периодических загулов в промежутках между рейсами, Свенсон этот был самым удобным из квартирных хозяев - отсутствовал по два-три месяца, никогда не напоминал о плате; получив деньги, совал их в карман, не пересчитав, и предлагал выпить. Из-за него, правда, Полунину однажды страшно досталось от Дуняши. Прошлой зимой они были в театре, потом он предложил зайти к нему выпить кофе, а Свенсона угораздило вернуться из плавания в тот самый день, - Полунин, уйдя из дому утром, этого еще не знал. Услышав их голоса в прихожей, механик выдвинулся из своей комнаты, держась за притолоку, одобрительно оглядел Дуняшу и, подмигнув Полунину, объявил заплетающимся языком, что это отличная идея, черт побери, и что он - Свенсон - тоже пойдет сейчас за девочкой. Дуняша ахнула и вылетела обратно на лестницу, Полунин догнал ее этажом ниже, вот тут-то все и началось, "Грязный распутник! - кричала она в слезах - Если ты сам предпочитаешь жить в борделе - в конце концов, у всякого свой вкус, но как у тебя хватило бесстыдства привести сюда меня?" Усадив ее наконец в такси - проводить себя она так и не позволила, - Полунин вернулся с твердым намерением набить морду проклятому пьянице, но Свенсон уже храпел на всю квартиру. А утром он пил "алка-зельцер", тихо постанывал, держась за виски, и говорил умирающим голосом, что ничего не помнит - пусть его утопят в луже, - но готов поверить всему, признать собственное свинство и принести фрекен любые извинения. "Да на кой черт они ей теперь нужны", - сказал Полунин. Больше приглашать к себе Дуняшу он не отваживался. Эта нелепая история вспомнилась ему сейчас, пока он поднимался в шатком и поскрипывающем лифте, неприязненно поглядывая на исцарапанные зеркала, красный потертый плюш и облезлую позолоту проплывающих мимо решеток. Если сама квартира и не оправдывала брошенного Дуняшей определения (по крайней мере, в отсутствие Свенсона), то кабинка лифта выглядела и в самом деле подозрительно. Почем знать - может, в этом доме и впрямь было одно из тех заведений, которыми славился некогда "южноамериканский Париж"? В прихожей на полу валялись пыльные конверты - счета за электричество, газ, телефон. Изучив штемпели, Полунин понял, что Свенсон за это время дома не появлялся. Он с облегчением стащил мокрый плащ, прошел в ванную, зажег утробно взревевший калефон и открыл краны, чтобы дать стечь ржавой воде. В его комнате все было, как он оставил три месяца назад, - брошенные у двери альпаргаты на веревочной подошве, пожелтевший номер "Критики" на койке, заваленный радиодеталями стол в углу. Пахло пылью и запустением. Оставляя на скрипучем паркете мокрые следы, он прошел через комнату, рванул настежь набухшую дверь на балкон и сел в качалку, закрыв глаза Пять лет уже торчит он в этой опостылевшей берлоге. А Свенсон, кажется, тридцать. Страшно подумать... После горячего душа Полунин почувствовал себя бодрее. Позвонил Дуняше - дома ее не оказалось, и неизвестно было, когда вернется, - потом вышел пообедать. Дождь тем временем перестал, потеплело, душная сырая мгла висела над городом. Только в сквере перед Дворцом правосудия дышалось легче, Полунин ослабил узел галстука, расстегнул воротничок. Вышагивая с заложенными за спину руками по мокрым песчаным дорожкам под низко разросшимися вязами, он снова и снова взвешивал в уме все "за" и "против" неожиданного плана, который пришел ему в голову ночью, на пароходе. Жаль, что не раньше, можно было бы посоветоваться с ребятами. Впрочем, вряд ли они могли бы дать ему толковый совет именно в таком деле... Вернувшись к себе, он еще раз позвонил Дуняше, опять ее не застал и лег отдохнуть, поставив будильник на семь часов. В девять вечера Полунин не спеша поднимался по лестнице Русского клуба на улице Карлос Кальво. Уверенности, что сегодня удастся встретить кого-нибудь из нужных людей, у него не было - в апреле клубный сезон только начинается, к тому же воскресенье, канун рабочего дня. Наверху, впрочем, слышалось какое-то веселье, и довольно шумное. Первым, кого он увидел, войдя в буфетную, был Кока Агеев со своими крашеными сединами и сморщенным шутовским личиком сатира на пенсии. Маленький, тощий, но не по годам жизнелюбивый старец был завсегдатаем двух самых популярных эмигрантских клубов - "Общества колонистов" в Бальестере и этого, на Карлос Кальво (хотя оба враждовали непримиримо); без Коки, само собой, не обходился в Буэнос-Айресе ни один русский бал - ни общевоинский, ни морской, ни инвалидный. Особенно охотно посещал он скаутские балы, где можно было приволокнуться за какой-нибудь "юной разведчицей". В колонии его так и называли - "Кока Агеев, развратный старик"; сам он этой аттестацией немало гордился и всячески старался оправдать ее в меру своих ограниченных уже возможностей. - Ба, кого я вижу! - закричал Кока, простирая объятия. - Знакомые все лица! Где это вы пропадали, мон шер? - В Уругвай съездил, по делам... Здравствуйте, Агеев. Кстати, вы ведь меня не знаете. - Позвольте! - Вот вам и "позвольте". Ну как меня зовут? - А, тут я пас. Зрительная память у меня превосходная, - с достоинством ответил Кока, изысканно грассируя, - а имен не запоминаю. Помилуйте, я даже любовниц своих называю невпопад! Но готов поклясться, лицо ваше мне знакомо. - Еще бы, за семь лет все мы тут намозолили друг другу глаза. Как у них сегодня водка? - Отвратная. Но что делать? За неимением гербовой пишут на простой. - Мудрые слова. Вы со мной поужинаете? - Не могу, дорогой, некогда! Рюмку водки выпью, в честь вашего благополучного возвращения, а от ужина увольте... - У вас, конечно, опять свидание, ох, Агеев, - рассеянно сказал Полунин и, оглянувшись, подозвал официантку. Из-за закрытых дверей расположенной рядом "красной гостиной" донесся взрыв хохота и аплодисменты. - Не знаете, что там за торжество? - Банкет! - Кока многозначительно поднял палец. - Его превосходительство генерал Хольмстов со своими боевыми соратниками. - Вот как? - Полунин заинтересовался. - А по какому поводу? - Вы поручика Кривенко знаете? - Кто же его не знает... - Так он, да будет вам известно, уже не поручик - сегодня празднуется его производство. Ну, и вообще. Так сказать, бойцы вспоминают минувшие дни. - Любопытно, любопытно... - Полунин повернулся к подошедшей официантке. - Людочка, мое почтение. Как насчет ужина? - Даже не знаю, на кухне сегодня такое делается... Я говорю, одна головная боль с этими банкетами. Может, биф вам зажарить? - Прекрасно. Агеев, вы действительно не соблазнитесь? - Не могу, дорогой, пароль д'онер* - некогда. ______________ * Parole d'honneur - честное слово (фр.). - Тогда один. Потолще, пожалуйста, и не очень прожаренный. А мы пока водки выпьем. - Биф один, водка, - кивнула Людочка и сделала пометку в блокноте. - Закуску какую подать? - На ваше усмотрение. Винегрет есть? - Не рекомендую, асейта* оказалась не очень свежая Селедочки не желаете? Селедка хорошая, от Брусиловского. ______________ * Aceite - растительное масло (исп.). - Это мысль, давайте сюда селедку... Закуска и в самом деле оказалась хорошей, и они с легкомысленным старцем быстро усидели графинчик водки, попутно Полунин оказался в курсе всех событий, происшедших в колонии за это лето Строительная фирма "Сан-Андрес лимитада", собиравшая среди эмигрантов деньги на постройку "недорогих и комфортабельных коттеджей", неожиданно обанкротилась, деньги исчезли неведомо куда, глава фирмы - тоже; его помощника ввергли в узилище, но что толку? Старая княгиня Р. перестала ездить в церковь на улице Облигадо и сделалась прихожанкой Пуэйрредона: на Облигадо, объявила она, нет больше истинной благодати. Ужасно перегрызлись между собой солидаристы - один из них (чуть ли не член "руководящего круга") опубликовал в "Новом русском слове" две статьи - "Крушение одной концепции" и "НТС 1955". Сам Кока этих статей не читал, но слышал, что злее не могли бы написать и в Москве. Не исключено, впрочем, что это и есть "рука Москвы". А у скаутов тоже скандал: молодой А. соблазнил шестнадцатилетнюю красавицу Б. Правда, он с перепугу тут же на ней женился, но все равно - шуму было много. Мать Б., говорят, до сих пор не может прийти в себя. - Ей-то что, - сказал Полунин. - Дочь замужем, а этот А., кажется, парень как парень. - Все так, - покивал Кока и налил себе еще. - Но мезальянс остается мезальянсом. Он ведь из купцов, а Б. - старый дворянский род, записан в "Бархатной книге"... - Ну, если в "Бархатной", тогда конечно, - согласился Полунин. - Агеев, вы с Кривенко в хороших отношениях? - Как со всеми; плохих отношений я избегаю принципиально. А в чем дело? - Вы уже поздравили его с четвертой звездочкой? - Нет, - сокрушенно сказал Кока, - этого я, признаться, сделать еще не успел. - А вы сделайте сейчас. Удобно будет, как по-вашему? Просто войти туда и пожать его честную солдатскую руку. - Почему же нет, батенька? - Кока прищурился и хитро глянул на него одним глазом, по-попугайски. - Но вам-то это для чего? - Я бы хотел тоже его поздравить, но не при всех. Когда вы будете пожимать поручику - виноват, капитану - его честную руку, скажите, что, если он улучит минуту, пусть выйдет в буфет - там, мол, сидит Полунин... - Полунин! - воскликнул Кока и схватился за лоб. - Ну конечно же! Полунин... минутку, минутку... Михаил Сергеевич? - Он самый. - Дорогой мой! - Кока через столик полез лобызать его, словно обрел блудного сына, Полунин едва успел отодвинуть графин. - Проклятый склероз, я же помню, что нас знакомили... Миша, дорогой! Ну как за это не выпить? Они выпили, потом Кока встал и, утвердившись на ногах, направился в "красную гостиную". Отсутствовал он довольно долго. Полунину принесли бифштекс, и он принялся за еду, обдумывая неожиданно возникший вариант. Кривенко так Кривенко, какая разница. Может, он и окажется самым подходящим материалом... К тому времени, когда вернулся его посланец, Полунин успел уже мысленно прикинуть схему предстоящего разговора. - Значит, обстановка такова, - сказал Кока и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. - Генерал сейчас отбывает. Один. Поскольку Кривенко сегодня вроде бы именинник, его превосходительство решил обойтись без адъютанта. Так что он к тебе подойдет - проводит генерала и подойдет. Знаешь, он был оч-чень рад, когда услышал твое имя. Вы приятели? - Да как сказать, - неопределенно ответил Полунин. - Скорее, просто знакомые. Ну спасибо, Агеев. - Не за что, мон шер, не за что! А сейчас я... упархиваю. И так уже опоздал безбожно, дамы ведь ждать не любят, хе-хе... Едва ушел Кока, к столику подсел Володька Костылев, суетливый дальневосточник из харбинцев. Он был трезв, озабочен, грыз ногти и поминутно оглядывался, кого-то искал. - Скажи, Майкл, ты этих братьев-разбойников знаешь, из Бериссо, они еще по субконтракту монтировали подстанции на рефинерии* "Эва Перон", - Драбниковы, что ли? ______________ * Refineria - нефтеперегонный завод (исп.). - Слыхал, но не знаком. - Черт, я думал, ты видел... мне говорили, кто-то из них сегодня должен быть здесь. Слушай, а ты сам сейчас работаешь? - Работаю, конечно. А что случилось? - Впрочем, да, ты же все равно радист, - Костылев досадливо хмыкнул. - Понимаешь, позарез нужна хорошая бригада - человек десять, механики, слесари... Я такой контракт наколол, с ума сойти. Золотое дно! - На выезд? - В том-то и дело, что нет! Здесь, полчаса ходу от Конститьюшн Плейс... Здоровенная кондитерская фабрика - да ты знаешь наверняка, "Ноэль" - шоколад, фруктовые консервы, всякая такая хреновина... Извини, я на минутку! Сорвавшись с места, он отошел к одному из дальних столиков, поговорил там, потом вернулся и сел, нервно барабаня пальцами. - Год дэм! Начинать нужно срочно, работы непочатый край, там половину оборудования надо менять к едреной матери... а людей нет! - Я поспрашиваю у ребят, - сказал Полунин. - Как плата? - Плата будет о'кэй, - заверил Костылев, жадно оглядывая группу вновь вошедших. - Двенадцать тугриков в час! И работать хоть по двадцать часов - дело аккордное, - ни один синдикат не пригребется... Слушай, Майкл, ты им скажи, год дэм, это же золотой заработок, каждый будет иметь верных полторы тыщи в кинсену*. А работа большая, примерно на год, не меньше... ______________ * Quincena - пятнадцатидневка (исп.). - Хорошо, если увижу кого-нибудь. - На вот, раздашь им мои карточки, тут телефон, пусть звонят хоть среди ночи... - А что, Володька, не слишком это хлопотное дело - иметь собственный бизнес? Костылев ухмыльнулся самодовольно. - А что ты предлагаешь? Ишачить на чужого дядю? Не моя линия, Майкл. Хлопот выше головы, ты прав, но зато сам себе хозяин: лет пять еще повкалываю тут, загребу мани и - в Штаты. А уж там-то я развернусь, будь спок... В буфетной становилось все многолюднее, Костылев увидел кого-то из знакомых и снова исчез. Рад небось, что признали бизнесменом, - вроде бы и в шутку сказано, а все же. Полунину подумалось вдруг, что жалкое какое-то впечатление производят эти эмигрантские "дельцы", из кожи вон лезущие - хоть отдаленно уподобиться здешним, настоящим, издавна и надежно укорененным, никогда не носившим клейма беженства и бездомности. "Уж там-то я развернусь!" - будто он один об этом мечтает, каждый ведь спит и видит рано или поздно сколотить собственную фирму и обзавестись капиталом, правдами и неправдами втереться в местные деловые круги, слиться наконец с этим блистательным миром банков, импортно-экспортных компаний, обществ с ограниченной ответственностью, трестов и консорциумов, - миром таким близким - вот, вот он, совсем рядом! - и таким недосягаемым... Все ведь они, скорее всего, в глубине души отлично понимают, что он им действительно не по зубам, что мечта так и останется мечтой, что никому из них не заседать в каком-нибудь административном совете, не ездить в лимузине с шофером в фирменной ливрее, не встречаться за картами в Жокей-клубе с директором "Банко Насьональ" или управляющим "Бунхе и Борн". И что весь "бизнес" так и останется шакальей погоней за объедками - бросовые контракты, субподряды, мелкое маклерство. Словом, игра в деловую жизнь. Как и все другие эмигрантские игры - в политику, в журналистику, в армию... В самом деле, разве одни только "бизнесмены" вроде Костылева производят жалкое впечатление? Нисколько не лучше и другие - те, что устраивают съезды и конгрессы, издают на пожертвования еженедельные четырехполосные газетки тиражом в две-три тысячи экземпляров, глубокомысленно обсуждают (до сих пор!) причины поражения Врангеля и "легитимность прав" того или иного претендента на российский престол, производят поручиков в капитаны. Такое же убогое лицедейство, подделка под настоящее. Чтобы все было как у людей - как у аргентинцев, у французов, у американцев... Ведь вот тот же Володька, - мужику, слава богу, чуть ли не под сорок, и не такой уж от природы дурак, а ведет себя как мальчишка: жевательная резинка, галстуки с голыми бабами, отечественная матерщина вперемешку с американским сленгом, нахватанным у морских пехотинцев где-нибудь на Филиппинах; даже походка, медлительная и вразвалочку (если не суетится, как сегодня), и та скопирована с какого-нибудь шерифа или ковбоя в плохом вестерне... За дверьми "красной гостиной" еще громче зашумели, закричали, послышался взрыв аплодисментов. Потом задвигали стульями. Двери распахнулись, и показался сам его превосходительство в сопровождении адъютанта, виновника сегодняшнего торжества. Генерал Смысловский-Регенау-Хольмстон, бывший деникинский контрразведчик и один из руководителей гестаповского "Зондерштаба Р" в оккупированной Варшаве, внешность имел самую заурядную. Плотный, среднего роста мужчина лет под шестьдесят, вида властного и уверенного в себе, - но не больше; встретив на улице этого господина в немодном двубортном костюме, всякий принял бы его за обычного дельца средней руки. Бог, вопреки известному правилу, явно не пожелал метить эту незаурядную шельму, словно облегчая ей профессиональный камуфляж. Зато уж про адъютанта сказать этого было нельзя. Глянув на него, Полунин снова подумал, что такой богомерзкой рожи ему видеть не приходилось даже у охранников в шталагах. Он был, вероятно, его ровесником - лет тридцати пяти; высокий, спортивного сложения, с большими мосластыми руками, поросшими рыжеватым пухом. На голове у Кривенко тоже произрастал какой-то пух - то ли волосы были слишком редки, то ли он их слишком коротко стриг, но впечатление создавалось чего-то голого и неоперившегося; впечатление неясное, потому что при первой же попытке внимательнее присмотреться к внешности генеральского адъютанта любопытный встречался с его глазами - и тут же терял всякое желание изучать волосяной покров. Собственно, у Кривенко были не глаза, а смотровые щели, глубоко упрятанные под массивным лобовым скосом; ниже помещалась еще одна щель - рот, безгубый, широкий от природы и еще больше растянутый в улыбке, потому что адъютант всегда улыбался, и притом любезно; а посредине - нос, расплющенный и сломанный, как у боксера. Эта всегдашняя улыбочка и делала лицо Кривенко особенно страшным. Проходя с генералом через буфетную, новоиспеченный капитан огляделся, увидел Полунина и, заулыбавшись еще шире, сделал успокаивающий знак - сейчас, мол, одну минутку... Чего Полунин никогда не мог понять, так это дружелюбия, которое Кривенко всегда проявлял в отношении к нему. За все эти годы он едва ли обменялся с адъютантом Хольмстона и дюжиной фраз, раза два-три они случайно оказывались вместе в какой-нибудь компании, обычно же встречались, как все, - в клубе, на балу. И всякий раз поручик словно напрашивался на дружбу. Какая-то симпатия с первого взгляда, что ли, черт его знает. Бывает ведь, и паук привяжется к человеку. Проводив начальство, Кривенко вернулся и прошел прямо к его столику. Полунин, не вставая, лениво протянул руку. - Ну что, гауптман*, поздравляю. Солдат, как говорится, спит, а служба идет? И чины набегают. Так, гляди, и до генерала дослужишься... ______________ * Hauptmann - капитан (нем.). Кривенко горячо ответил на рукопожатие, даже в порыве чувств обхватил его ладонь обеими руками. - Спасибо, Полунин, спасибо... мне очень приятно! - Садись, выпьем. - Водка? - Кривенко взял графин, понюхал. - Здешняя? Брось, это же моча, у меня там горючее классом выше... Федорчук! - гаркнул он, не оборачиваясь. - Не надо, - сказал Полунин, - предпочитаю не смешивать. Капитан мановением руки отпустил подскочившего ординарца и сел за столик. Они допили водку, поговорили о том о сем. - Давай-ка выйдем на воздух, - предложил Полунин. - Накурено - дышать нечем. Они прошли через темный танцевальный зал, вышли на балкон. Вечер был теплым, но в воздухе уже пахло осенью, шел мелкий дождь, и внизу, под фонарем, мокро поблескивали листья, словно вырезанные из желтой лакированной клеенки и расклеенные по асфальту. Полунин сел на перила, зацепившись носками туфель, откинулся назад, ловя лицом дождевую прохладу. - Свалишься, осторожно, - сказал капитан. - Ты что, перебрал? Полунин выпрямился. - Кривенко, - сказал он неожиданно протрезвевшим голосом, - знаешь ты такую контору - ЦНА?* ______________ * "Comando Nacional Anticomunista" - "Национальное антикоммунистическое командование" (исп.). - ЦНА, - неуверенно повторил тот - Это по-испански, что ли? - По-испански. А по-русски - "Национальное антикоммунистическое командование". - Ах, зо-о-о, - протянул Кривенко. - Да, я о них слышал Стороной, правда. Они что, имеют отношение к "Альянсе"?* ______________ * "Alianza Libertadora Nacionalista" (исп.) - "Националистический освободительный союз" - ультраправая террористическая организация в Аргентине, созданная в 1919 году для борьбы с рабочим движением. - Это и есть "Альянса". Ее, так сказать, второе лицо. Скажи, капитан, тебе никогда не приходило в голову, что этот ваш знаменитый генерал просто старая задница? Адъютант долго молчал. - Слушай, Полунин, - сказал он наконец. - Я к тебе очень хорошо отношусь, не знаю даже почему. Ну, просто ты мне всегда казался стоящим мужиком, понимаешь? Так вот, я хочу предупредить, во избежание разных потом недоразумений генерала ты мне не трожь. Ферштейн? - А на хрен мне, пардон, твой генерал? Я его трогать не собираюсь, а мнение свое о нем высказал и могу повторить. Старая задница, понимаешь? Вы уже сколько лет в Аргентине? Пять, почти шесть, да? Великолепно! А дальше что, господин капитан? Никто из вас над этим простым вопросом не задумывался? Между прочим, Кривенко, ты скажи - если тебе этот разговор неприятен, я не настаиваю... - Да нет, что ты, я же не в этом смысле! Давай уж поговорим, раз начали Ты к чему насчет этой "Альянсы" спросил? - Так, вспомнил просто, - Полунин пожал плечами и достал сигареты. Кривенко предупредительно щелкнул зажигалкой - Я, в общем-то, не совсем понимаю вашего брата... Какая ни есть, а организация у вас налицо - кадры, руководство, дисциплина, все, как полагается. Ну а дальше что, я спрашиваю? Генерал ориентируется на американцев? - Ну... скажем так, - неопределенно ответил Кривенко. На балконе, затененном от света уличных фонарей не совсем еще облетевшей кроной платана, было темно, но Полунин видел, что собеседник буквально сверлит его своими прищуренными гляделками. - Да, он не так глуп, ваш старик. Что ему, в конце-то концов? Деньги у него есть, а активная политика уже потеряла привлекательность - ею он тоже сыт по горло... Тебе никогда не приходило в голову, что он и в Аргентину приехал просто для того, чтобы уйти на покой? - Плохо ты его знаешь... - Допустим, - согласился Полунин. - Не спорю, тем более что он никогда меня особенно и не интересовал, этот ваш Регенау. Меня больше интересуют такие люди, как ты. - А именно? - Тебе-то на покой рановато, а? Или решил жениться на аргентинке и открыть альмасен?* А что, тоже идея. Из аргентинок, говорят, получаются хорошие жены. Знаешь, Кривенко, мне сейчас кажется, что ты просто трус, с адъютантами это бывает... можно сказать, профессиональное заболевание. ______________ * Almacen - бакалейная лавка (исп.). - Слушай, не надо так, - вкрадчиво сказал Кривенко, - некоторые шутки действуют мне на нервы... - Нервы, брат, полагается лечить вовремя, - посоветовал Полунин и зевнул. - А то станешь импотентом, это тебе еще не по званию. - Потянувшись, он развел руки и снова откинулся назад, запрокинув голову и держась носками туфель за балконную решетку. - Смотри-ка, дождь перестал! - Сядь ты как человек, еще свалишься. Не хватает, чтобы меня потом подозревали в убийстве, хе-хе-хе... - Тебе это будет в новинку? - Полунин засмеялся, но с перил слез. - Так вот что, капитан. Я мог бы поговорить с его превосходительством, но у меня есть одна странность: не люблю генералов. Поэтому я говорю с тобой, а ты уж можешь потом о нашем разговоре доложить или не докладывать, как угодно. Каждый, как говорится, использует обстановку в меру своих умственных способностей. Ваша организация могла бы сотрудничать с ЦНА? - В каком плане? - Детали потом. Сейчас я хочу знать, возможно ли такое сотрудничество в принципе? Можем ли мы рассчитывать, что вы с ними сконтактируетесь? - Слушай, ты кого представляешь? - быстро и негромко спросил Кривенко. - Считай, что никого. Считай, что я просто наблюдатель... со стороны. - Но с какой, Полунин? - спросил Кривенко почти умоляюще. - Что я не из Москвы, это ты, вероятно, и сам давно усек. А в остальные детали вдаваться не будем. - Ты вот сказал - "можем ли мы рассчитывать". Как это понимать, "мы"? - Да никакие не "мы", я просто оговорился. Не мы, а я! Я как частное лицо. Можешь ты ответить на мой вопрос? - Как частному лицу? - переспросил Кривенко с ухмылкой. - Именно. И не тяни резину, ты же военный человек, едрена мать! - Так ведь, понимаешь... Вопрос-то сложный, тут с кондачка не ответишь... - А я не заставляю тебя что-то обещать или заранее на что-то соглашаться, - Полунин пожал плечами. - Меня пока твое мнение интересует. Тебе самому такое сотрудничество кажется перспективным? - Я бы, вообще, не прочь... но не думаю, чтоб генерал на это пошел. Видишь ли, он считает, что нам лучше пока не вмешиваться во внутренние дела Аргентины... - Вот оно что! Умен его превосходительство, ничего не скажешь, умен, - Полунин покачал головой. - Ну а ты, Кривенко, ты тоже считаешь, что борьба с коммунизмом - это всего лишь "внутреннее дело" той страны, где ты в данный момент находишься? В его голосе прозвучала ирония, от которой капитану стало не по себе. - Да нет, что ты, - торопливо заговорил он, - в этом смысле - нет, конечно, я все понимаю! Тут другое... это ведь нас может связать в какой-то степени, и если потом вдруг... - Если вдруг явится фельдъегерь из Пентагона и вручит генералу пакет за пятью печатями? Успокойся, Кривенко, не явится. Не вручит. Ты хоть немного знаком с американской системой подготовки спецкадров? Ответа на этот вопрос не последовало, Полунин тоже помолчал и закурил новую сигарету - опять от капитанской зажигалки, молниеносно вылетевшей из кармана. - Для твоей же пользы, Кривенко, - заговорил он негромко, - я хочу, чтобы ты понял простую вещь: американцам вы и ваш генерал нужны, как хорошая дырка в голове. Ты думаешь, почему вас загнали в Аргентину? Да просто потому, что дальше было некуда. Других-то они перевезли к себе в Штаты, чтобы иметь под рукой... разных там поляков, эстонцев и прочих. А вас - сюда! И еще скажи спасибо, что не в Патагонию, не на Огненную Землю... Нет, Кривенко, на американцев вам рассчитывать не приходится, вы ведь для них, скажем прямо, тоже не подарочек. Знаешь, с кем они сейчас предпочитают иметь дело? С теми, кто во время войны - хотя бы формально - был на стороне союзников. Скажем, поляки-андерсовцы - что против них скажешь? Герои Монте-Кассино, солдаты демократии; вот они и сейчас "за демократию". Все последовательно. Или какие-нибудь там прибалты, или четники Драже Михайловича, - формально они все чисты, тут к ним не придерешься, это тебе не усташи какие-нибудь. А вы, Кривенко, дело совсем другое; вы - это "Зондерштаб Р", гестапо, СС. Да американцы просто побоятся иметь дело с вашим генералом, хоть он себе и придумал третью фамилию, английскую... - Я что-то не пойму, к чему ты это все... - К тому, что не надо быть лопухами, господин капитан. Вам и вашим людям посчастливилось не только уцелеть после поражения, но и попасть в страну, которая всю войну тайно помогала Германии, а сейчас числится среди союзников-победителей. Это редчайшая ситуация, капитан, но ни у кого из вас не хватает ума ее использовать. Действительно, вы все лопухи в этом вашем... "Суворовском союзе", или как там вы себя называете. - Ну а если ближе к делу? - Я тебе это и предлагаю, елки зеленые! Так ведь ты, адъютант, без его превосходительства и шагу не смеешь ступить... видите ли, "генерал не согласится", "генерал на это не пойдет", - да у тебя, черт возьми, своя голова есть или нет? Брось ты равняться на генерала, - я тебе сказал уже, генерал свое взял от жизни, чего ему еще теперь надо? Живет в спокойной стране, счет в банке есть, женат на красивой молодой бабе... его уже никаким риском не соблазнишь. Но ты-то - дело другое! Тебе нужно думать о своем будущем или нет? Или так и собираешься всю жизнь холуйствовать в адъютантах, покупки носить за пани Иреной? Ну, смотри, дело вкуса... - Айн момент, - сказал Кривенко. - Ты, Полунин, не путай разные вещи. Я тебе сказал насчет генерала, когда ты спросил про организацию. Ты спросил, может ли "Суворовский союз" сотрудничать с этими аргентинцами, верно? На это я тебе ответил, что я не глава Союза и не могу решать такие вопросы. Если же ты говоришь обо мне лично... ну, или там о какой-то группе моих - лично моих - ребят, то это дело совсем другое. Тут мне не обязательно согласовывать это с генералом. - Слава богу, разродился, - грубо сказал Полунин. - Именно это я и хотел знать, а как там вы будете решать между собой и что у тебя считается "организацией", а что - "группой лично твоих ребят", это меня меньше всего интересует. В общем, если хочешь, я тебя на днях сведу с одним человеком. - Можно, - не очень решительно согласился Кривенко. - Только ты вот что: будешь с ним говорить, не хмыкай и не пожимай плечами, там этого не любят, И вообще им нужны люди, способные действовать, а не ковырять в носу. Понял? - Понял, так точно! - отчеканил адъютант. - Запиши телефон, позвонишь мне завтра, часов в одиннадцать вечера... Тяжелая, бронированная изнутри дверь штаб-квартиры "Национального антикоммунистического командования" явно была рассчитана и на психологический эффект. Этой же цели служила, по-видимому, и красная лампочка где-то сбоку, которая начала лихорадочно мигать, как только дверь захлопнулась за Полуниным. Верзила в голубой рубашке, с кольтом в расстегнутой кобуре, вырос перед ним, преграждая путь: - Вам кто нужен? - Мне? Мне нужен сеньор Гийермо Келли. Есть у вас такой? - По какому вопросу? Полунин подмигнул: - Сожалею, дружище, государственный секрет! Вы лучше звякните там по своему интеркому, что к дону Гийермо прибыл человек из Монтевидео... Охранник скрылся в телефонной будке, рядом с Полуниным тут же оказался другой, такого же роста. - Солидная штука, - сказал Полунин, одобрительно разглядывая дверь. - Прямо как в Национальном банке. И часто вам тут приходится выдерживать осады? - Выдержим, когда понадобится, - мрачно заверил верзила. Его напарник вышел из кабины, глядя на Полунина подозрительно. - Оружие есть? - Не имею привычки носить с собой, даже в разобранном виде. - Все равно придется вас обыскать, таково правило. - Что ж, не могу отказать в этом удовольствии, только чтобы без щекотки - иначе, ребята, я за себя не ручаюсь... Он балагурил, пытаясь заглушить ощущение опасности и замаскировать неуверенность, которая овладевала им все сильнее; по правде сказать, он уже почти жалел, что ввязался в эту авантюру. Там, в безопасном Монтевидео, все казалось просто; сценарий был одобрен не только шалопутным Лагартихой (тот и сам готов лезть на рожон против чего угодно), но и доктором Морено, человеком солидным и рассудительным... Впрочем, что Морено? Он-то остается в стороне, Филипп правильно заметил: для старика это развлечение, своего рода шахматы; но каково быть пешкой? Да ведь его, в случае