нт является под своим настоящим именем, со своими подлинными бумагами, заявляя в то же время, что они подложны. И вообще несет невообразимую чушь. Вы знаете, у разведчиков есть такой термин - "легенда"; обычно она продумывается самым тщательным образом, хорошая легенда должна выдержать любую проверку. А здесь? С какой легендой явилась к нам эта... Стеенховен? С нагромождением лжи, которое развалилось при первом прикосновении. Ведь, чтобы разоблачить ее, хватило одного-единственного запроса! Все это подозрительно, Кнобльмайер, весьма подозрительно... - Что предполагает ваше превосходительство? - спросил оберст после недолгого молчания. - Тут можно предполагать что угодно. Для меня ясно одно: противник, засылая к нам свою разведчицу с такой нелепой легендой, не мог не предусмотреть нашего ответного хода - то есть проверки. Говоря иными словами, расчет был построен именно на разоблачении. Я склонен думать, что они ждут с нашей стороны именно тех действий, которые вы только что предложили, то есть ответного удара. Для чего? Для чего угодно, дорогой Кнобльмайер. Для чего угодно! Хотя бы для того, чтобы поднять шумиху в так называемой "прогрессивной" печати. Маду действительно связан с "Эко де Прованс", но это, естественно, только лишь прикрытие, камуфляж. Откуда мы знаем, кто стоит за его спиной? Это может быть кто угодно, оберст, кто угодно! Страшно даже подумать, к каким последствиям может повести малейший необдуманный шаг с нашей стороны... На это Кнобльмайер не нашелся что сказать. С полминуты генерал смотрел на него испытующе, потом взял с пепельницы свою сигару и снова запыхтел, окутываясь клубами синеватого дыма. - Итак, повторяю: никаких опрометчивых шагов. Акции с проверкой бумаг и изъятием магнитофонных записей пока достаточно. Завтра же позвоните Хагеману, пусть все вернут. - Я написал ему сегодня письмо, девчонка приезжала просить именно об этом... - Правильно сделали. Пусть ничего не подозревают! Завтра еще позвоните - в дополнение к письму. Получив назад бумаги и бобины, они придут в замешательство, - вы меня понимаете? Они ждут от нас какого-то удара, рассчитывают на это, тут все очень не случайно - даже то, что группа вдруг разделилась, оставив здесь одного Маду с девчонкой. Тут дьявольский план, Кнобльмайер, поверьте чутью старого солдата... Его слова прервал осторожный стук в дверь Генерал обернулся и раздраженно крикнул: "Войдите!" На пороге вытянулся адъютант. - Экселенц, прошу прощения, есть важные новости. Монтевидео сообщает о попытке военного переворота в Буэнос-Айресе. - А! - крикнул генерал и хлопнул по столу ладонью. - Теперь вы поняли? Радио, Вебер! Адъютант метнулся к стоящему в углу большому консольному аппарату. Генерал встал, вскочил со своего места и Кнобльмайер. С минуту приемник шипел и потрескивал, потом забормотал что-то неразборчивое; Вебер повернул ручку настройки, и сквозь шипение прорезался торопливый голос: - ...жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты из международного аэропорта Пистарини. Судя по официальным сообщениям, положение в федеральной столице полностью контролируется правительством, о положении в провинциях достоверных сведений пока нет. Как нам только что сообщили, в Буэнос-Айресе толпа сторонников президента разгромила и подожгла здание дипломатического представительства Ватикана. В связи с попыткой переворота называют имена некоторых высших офицеров военно-морских сил Аргентины, в том числе вице-адмиралов Оливьери и Кальдерона, судьба которых неизвестна. Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Мы будем информировать наших слушателей по мере поступления дальнейших сообщений из Аргентины... Голос умолк, послышалась музыка. Генерал остановился посреди кабинета, широко расставив ноги и уперев руки в бока с таким воинственным видом, словно на нем вместо бархатной домашней тужурки был сейчас серо-зеленый китель со всеми регалиями. - Что я вам говорил! - крикнул он торжествующе. - Теперь вы видите, Кнобльмайер? Видите, как все сходится? Попробуйте сказать, что это простое совпадение - приезд к вам этой особы именно сегодня! - Внимание, друзья радиослушатели, - опять раздался голос диктора. - Говорит радио Монтевидео, Уругвай. Повторяем наше экстренное сообщение. Сегодня, шестнадцатого июня, в столице Аргентины была произведена попытка государственного переворота. Около полудня по местному времени самолеты морской авиации сбросили бомбы на центральные кварталы Буэнос-Айреса, президентский дворец и здание военного министерства. Имеются жертвы среди гражданского населения. Связь страны с внешним миром прервана, отменены все вылеты... - Выключите, дальше мы уже слышали, - сказал генерал - Если будет что-нибудь новое до часу ночи, немедленно сообщите мне. Организуйте посменное дежурство, используйте три приемника - слушать одновременно Буэнос-Айрес, Монтевидео и Вашингтон, все сообщения записывать на пленку. Утром дадите мне сводку - не позже восьми ноль-ноль. - Слушаюсь, экселенц! Адъютант вышел. Генерал обернулся к оберсту и смерил его торжествующим взглядом. - Ну, что скажете, Кнобльмайер? Все-таки эта голова что-то соображает, а? - Он постучал себя по лбу. - Хороши мы сейчас были бы, поддавшись на провокацию этих бандитов! Итак, проанализируем ситуацию. События в Аргентине - при любом исходе - очень серьезно подрывают положение Штресснера. Это не нуждается в пояснениях. Даже если Перон удержится на этот раз, его дни сочтены, а Штресснер ориентируется на Аргентину. Не сегодня-завтра он окажется в политической изоляции, и тогда уже ему будет не до нас. В свете всего этого, Кнобльмайер, какая линия поведения представляется вам наиболее разумной? - Я думаю... сидеть тихо, экселенц! - Именно. Вы правы, Кнобльмайер. Именно - сидеть тихо! Занять гибкую оборону и не поддаваться на провокации! ГЛАВА ТРЕТЬЯ Полунина события шестнадцатого июня застали в Кордове. Накануне он уехал из Буэнос-Айреса, так и не дождавшись Келли, - тот таскался по северным провинциям, то ли инспектируя деятельность тамошних "соратников", то ли попросту спасаясь от промозглой буэнос-айресской зимы в благодатном климате Тукумана. Ждать его дольше не имело смысла. Тем более что, прежде чем выводить ЦНА на Дитмара, разумнее было самому удостовериться, действительно ли тот в Кордове. В конце концов, сведения Лернера могли быть и ошибочными. Отдохнуть в поезде не удалось, и Полунин, сняв комнату в первом попавшемся отеле, завалился спать. Проспал недолго, каких-нибудь два часа; разбуженный непонятным шумом и выстрелами, он вышел из номера, спросил у коридорного, что случилось. Тот ответил, что внизу празднуют революцию. - Какую еще революцию? - ничего не понимая, переспросил Полунин. - Государственный переворот, че! - пояснил коридорный. - Вы разве еще не знаете? Только что передавали - столицу бомбят с моря и с воздуха, тысячи жертв, Перон бежал на подводной лодке! - Вы шутите! - Хороши шутки - пойдите послушайте радио, если не верите! - А где стреляли, на улице? - Нет, в баре. Один сеньор на радостях расстрелял люстру... Полунин сбежал вниз, со страхом и запоздалым раскаянием вспоминая Дуняшину просьбу взять ее с собой в Кордову. Даже если во всем этом три четверти домысла, все равно плохо. Очень плохо. Тысячи не тысячи, но без жертв не обошлось наверняка - американские "революции" проходят шумно. В Боготе, когда убили Хорхе Гаитана, резня на улицах шла несколько дней В Ла-Пасе дрались дважды - и когда выбросили из окна труп президента Вильяроэля, и когда потом вернулся к власти Пас Эстенсоро. Здешним только дай пострелять, не остановишь. А что теперь будет с Дитмаром? Если действительно произошел переворот, все их планы полетят к черту. В ресторанном зале посетители толпились вокруг приемника, включенного на полную мощность. Полунин прослушал очередное сообщение радио Монтевидео - о бомбежке с воздуха действительно говорилось - и спросил пробегавшего мимо официанта, можно ли позвонить отсюда в Буэнос-Айрес. "Сеньор, бесполезно пытаться, - воскликнул тот, - связи нет с полудня!" Правительственный передатчик ЛРА-5 время от времени - вперемежку с классической музыкой - повторял короткое официальное коммюнике о неудавшейся попытке военного переворота, не приводя никаких подробностей. Иностранные радиостанции противоречили друг другу, и представить себе четкую картину положения было трудно. Все, впрочем, признавали, что путч можно считать уже ликвидированным. Разочарованные слушатели постепенно разошлись, осталась лишь кучка заядлых спорщиков, до хрипоты обсуждавших события политической жизни Аргентины за последние двадцать лет и перспективы на ближайшее будущее; спорили с таким жаром, что Полунин стал уже опасаться, не дойдет ли опять дело до стрельбы - хорошо еще, если по люстрам. Он рассеянно прислушивался к темпераментной аргументации, думая о Дуняше, о том, как может повлиять случившееся на поиски Дитмара, и еще о том, что в такие вот моменты особенно остро ощущаешь нелепость эмигрантского существования, этой проклятой "жизни в гостях". Покуда вокруг все спокойно, ты живешь как и другие - с теми же заботами, приблизительно теми же интересами; но когда в стране что-то происходит - вот тут сразу и обнаруживается разница между тобой и окружающими. Забастовки, политические демонстрации, предвыборная борьба, даже просто газетная полемика вокруг какого-нибудь наболевшего вопроса - все это кровно касается их, но не касается тебя, и ты сразу начинаешь чувствовать себя чужим, непричастным к жизни общества, ненужным ему... Телефонная связь с Буэнос-Айресом восстановилась лишь на следующий день, к вечеру; на переговорных пунктах образовались такие очереди, что Полунин смог дозвониться лишь около полуночи. - Евдокия! - закричал он обрадованно, услышав наконец ее сонный голос - Это я! Как ты там?! У тебя все благополучно?! - Ну да, - отозвалась она, - а что такое? Почему ты так поздно? - Хорошенькое дело - поздно! Я сижу на телефоне с восьми часов! Что у вас там делается? Где ты была вчера? - Вчера? Дай сообразить... О, конечно, - вчера я была за городом, меня пригласили на асадо*, - беззаботно сообщила Дуняша - А что у тебя? ______________ * Asado - вид шашлыка (исп.). - У меня все в порядке, только я очень беспокоился вчера, когда узнал! Я боялся, ты попадешь в какую-нибудь историю... - Нет, я никуда не попала, я была с Синеоковой в Сан-Исидро, она меня знакомила с родителями своей будущей belle-fille. Вообрази, ее сын женится на аргентинке! Приятная, впрочем, девушка, хоть и глупа на вид. Хорошо, если поглупела от любви, а иначе... Хотя, между нами, молодой Синеоков тоже ведь не блещет. Сплетницей я стала ужасной, не хуже княгини... Ой, я ведь совсем забыла - можешь себе представить, пока мы там прохлаждались, здесь без меня произошла революция. Представляешь? То есть она не произошла, ее только хотели сделать. - прилетели авионы и стали бросать бомбы на Плас-де-Майо, вообрази - среди бела дня! Говорят, там все вверх дном. Я сама не видела, туда не пускают, да и не такой уж это приятный спектакль, согласись сам. Летом сорок четвертого года я однажды поехала к подруге в Бийянкур - там главная парижская гар-де-триаж*, не знаю как это по-русски, - все забито немецким военным материалом, пушки, камионы**, танки и всякое такое - они уже бежали, это было за месяц до либерасьон, - и вдруг, вообрази, налетают американцы и начинают бросать свои бомбы куда попало. Кошмар! Я потом видела один такой кратер - в него поместилась бы вся Тур Эффель, не веришь? ______________ * Gare de triage - сортировочная станция (фр.). ** Camion - грузовик (фр.). - Насчет Эйфелевой башни ты, конечно, загнула, но вообще воронки от американских фугасок бывали здоровенные. - Фантастические! То есть я в тот день - в Бийянкуре - осталась жива просто за счет чуда, но напугалась ужасно. Поэтому, как ты догадываешься, у меня нет ровно никакого желания идти смотреть, как выглядит сегодня Плас-де-Майо. А курию сожгли! - Какую курию? - Апостолическую курию, это вроде амбассады Ватикана, не знаю. Ее сожгла толпа, потому что, говорят, все это безобразие устроили иезуиты - ну, в смысле бомбардировки. Странно, правда? Никогда не думала, что попы летают на авионах, - но, разумеется, от этих жезюитов можно ждать всего решительно. Кошмарная публика, недаром их отовсюду повыгоняли. Ну, а как там ты? Я сегодня читала газету, про Кордову ничего не сообщают, значит у вас спокойно. Ты вообще скоро думаешь вернуться? Полунин сказал, что скоро, пожелал ей покойной ночи и повесил трубку - в стекло кабины уже нетерпеливо постукивали. Успокоенный насчет Дуняши, он мог теперь заняться делами, но впереди, как назло, было три нерабочих дня: суббота, воскресенье и понедельник - двадцатого июня аргентинцы празднуют День флага. Единственное, что можно было сделать до вторника, это выписать из телефонной книги все имеющиеся в Кордове электромонтажные фирмы. Список получился довольно длинный. Во вторник с утра Полунин засел за телефон Он набирал номер, спрашивал, выслушивал ответ: "Простите, вы, вероятно, ошиблись, этот сеньор у нас не работает" - и вычеркивал еще одну строчку в своем списке. Вычеркнув уже шесть, он набрал очередной номер. - "Консэлек лимитада", добрый день, - отозвалась телефонистка, - чем могу служить? - Пожалуйста, соедините меня с сеньором Дитмаром, - произнес Полунин в седьмой раз и, уже приготовившись зачеркнуть "Консэлек", вдруг услышал: - Очень сожалею, но сеньора Дитмара сейчас нет в конторе, он будет после обеда. Что ему передать? - Нет-нет, спасибо... я зайду сам, - не сразу оправившись от неожиданности, сказал Полунин и осторожно, словно боясь спугнуть удачу, опустил трубку на рычаги. Вскочив, он постоял, снова сел и с размаху влепил кулак в раскрытую левую ладонь. Есть, черт возьми! Наконец-то! Но тут же им овладела неуверенность: слишком уж легко все получилось, - а что, если Лернеру писали про какого-нибудь совершенно другого Дитмара, однофамильца? Он снова набрал номер и, услышав знакомый голос, сказал: - Простите, сеньорита, это опять я. В котором часу должен вернуться дон Густаво, вы сказали? - Обещал приехать к трем, - ответила телефонистка, - но вы лучше зайдите пораньше, в половине третьего... Полунин переписал в книжку адрес "Консэлек лимитада", а остальной список сжег над пепельницей. Потом задумался, глядя в окно на плоские крыши-асотеи с развешанным на веревках бельем, косую штриховку телевизионных антенн и туманно синеющие вдали мягкие очертания окрестных гор. Действительно, что ли, есть на свете какая-то высшая справедливость, или просто сработал его величество случай? Встретиться здесь, на другом краю земли, через столько лет... А все произошло потому, что в тот день - два года назад - шел проливной дождь, а портативная "Электра", которую надо было отнести клиенту, не лезла в портфель. Он упаковал приемник в газету, но сообразил, что газета размокнет, пока он добежит до станции метро, и в поисках более плотной бумаги полез в стенной шкаф в прихожей, куда Свенсон бросал старые журналы. Вытащив наугад один, он развернул его, прикидывая на глаз, хватит ли для упаковки, и на крупной - вполстраницы - фотографии увидел Дитмара. Он даже не понял сразу, кто это такой. Просто что-то очень знакомое показалось ему в этом человеке, сфотографированном в очереди. Все были с чемоданами, многие в длинных пальто европейского покроя - явно иммигранты. Этот, привлекший его внимание, тоже стоял с чемоданом в руке и, повернув голову, смотрел прямо в объектив. Полунин прочитал подпись под снимком, она гласила: "Через час-другой, покончив с таможенными формальностями, эти новые аргентинцы окажутся на улицах гостеприимного, но чужого им Буэнос-Айреса. Что ждет здесь этих людей, покинувших разоренный войной Старый Свет?" И только потом, не веря еще своим глазам, он понял, кто этот, улыбающийся фоторепортеру, "новый аргентинец"... Был уже второй час. Полунин спустился в ресторан, пообедал и вышел на улицу, доказывая себе, что попытаться увидеть Дитмара - по меньшей мере неосторожно. Кто знает, хорошая ли у того память на лица? Мог, конечно, и не запомнить, но если узнает, это плохо. Нет, идти к нему нельзя. Разве что взглянуть издали... День был солнечный, но холодный, почти морозный, по аргентинским понятиям. Градуса три-четыре выше нуля, пожалуй, не больше. Жители Буэнос-Айреса при такой температуре мерзнут до костей, в сухом климате Кордовы зима переносится легче - если нет ветра. Сегодня ветра не было, и Полунин даже без шляпы не чувствовал холода. Впрочем, возможно, ему было жарко от возбуждения. Прохожий объяснил, как пройти на улицу Доррего, это оказалось совсем близко. Контора Дитмара помещалась в новом пятиэтажном здании, между кафе и магазином готового платья; среди дюжины металлических, мраморных и стеклянных дощечек с названиями разместившихся здесь фирм Полунин сразу увидел нужную ему - залитый чернью крупный курсив "КОНСЭЛЕК ЛТДА" резко выделялся на зеркально надраенной латуни. Ниже, мелкими буквами, было указано: "3-й эт. ком. 85". Войдя в кафе, Полунин сел за столик у крайнего окна. Если Дитмар подойдет с этой стороны, можно успеть заметить его среди прохожих; шансов не так много, но ведь не прогуливаться же по тротуару. А если тот будет идти оттуда, мимо магазина? Да, место для наблюдения не самое лучшее. Проще было бы приехать на такси к концу рабочего дня и подождать на той стороне улицы - тогда все выходящие из дверей будут ему видны. Впрочем, узнает ли он Дитмара на таком расстоянии... Официант принес заказанное - кофе и двойную рюмку граппы. В помещении было тепло, тихо, бармен за стойкой шелестел газетой, изредка переговариваясь вполголоса с кем-то из посетителей. Прошло около получаса, Полунин спросил еще кофе и пачку сигарет, ожидание начинало казаться ему бесцельным. Он сидел боком к окну - так, чтобы видеть в лицо прохожих, идущих по направлению ко входу в конторское здание. К счастью, их было не так много, и следить было не утомительно; но ведь в самом деле Дитмар мог подойти сзади - со стороны магазина... Он приехал на машине, - этого Полунин почему-то не предусмотрел и за подъезжавшими машинами не следил. Затормозивший у самого кафе новенький светло-серый пикап ИКА-"Растрохеро" привлек его внимание только тем, что на дверце - таким же точно курсивом, как и на табличке у входа, - было выведено название фирмы "Консэлек". Увидев надпись, Полунин почти машинально, еще не успев даже сообразить, кто мог приехать в этой машине, перевел взгляд выше и увидел за стеклом кабины лицо со шрамом на правой щеке. Словно нарочно выставляя напоказ свою примету, Дитмар довольно долго говорил что-то, повернувшись к водителю, потом распахнул дверцу и вышел. Он почти не изменился за эти одиннадцать лет, разве что только чуть раздобрел, раздался в плечах. Лицо было то же - сухощавое, с широким тонкогубым ртом и орлиным носом. Скорее приятное лицо, недаром он тогда всем понравился. Дино, правда, перебежчика сразу невзлюбил - просто так, каким-то шестым чувством; комиссар даже проводил с ним разъяснительную работу: не умеешь, мол, подняться выше мелкобуржуазных национальных предрассудков, как будто немец не может быть настоящим антифашистом... Водитель пикапа тоже вышел, выгрузил из кузова большую картонную коробку, маркированную круглым вензелем "Дженерал электрик", поставил ее на край тротуара и подошел к Дитмару. Тот достал сигареты, протянул водителю, закурил сам. Потом водитель снова забрался в кабину и уехал, а Дитмар поднял коробку и, держа перед собой, пошел к двери. Полунин одним глотком допил остывший кофе. Обернувшись, он нашел взглядом официанта, показал на свою пустую рюмку - повторить. Тот принес новую. Полунин выплеснул ее в рот, невольно передернувшись от резкого сивушного запаха виноградной водки, расплатился и вышел. По дороге в гостиницу он зашел на почту и отправил две телеграммы - одну Филиппу, а другую Дуняше - с сообщением, что возвращается завтра, и просьбой заказать билет на ближайший гидросамолет до Асунсьона. - И ты сам его видел? - спросил Филипп. - Как тебя. Я же говорю - он стоял вот так, метрах в четырех от окна. Если бы оно было открыто, я бы слышал, о чем они разговаривают. - Фантастика, - Филипп покачал головой - Воображаю, что ты почувствовал, когда увидел его физиономию... - Можешь мне поверить, ничего приятного. Но ты все-таки расскажи подробнее о здешних делах. Что это за история с грабежом? - Какой к черту грабеж! Это был обыск. Мне кажется, они все поняли и теперь просто разглядывают нас, как блоху под микроскопом... Филипп рассказал о случившемся за время отсутствия Полунина. Тот слушал, рассеянно поглядывал в окно, где тощая коза лениво общипывала куст и стайка босоногих мальчишек с воплями гоняла тряпичный мяч. В Асунсьоне было солнечно и жарко, - что значит север, зима совсем не ощущается. - Ну что ж, - сказал он, выслушав до конца, - этого следовало ожидать. Разве что, может, не так скоро. Плохо, что Астрид умолчала о полученном от Лернера адресе. - Мы ведь так договорились, ты помнишь. - Да нет, я ее не виню, это уж мы сами сглупили... Нужно было подобрать более гибкий вариант. А как ей показалось, Кнобльмайер очень настойчиво интересовался результатами поездки? - В первый раз - нет. Но она снова побывала у него накануне отъезда в Монтевидео. - А это еще зачем? - Ну, видишь ли... Мы просто подумали, что такой "прощальный визит" будет выглядеть естественно, - раз уж она взяла определенную роль, нужно играть до конца. Словом, она поехала к нему, и вот тут он опять задал тот же вопрос: не называл ли ей Лернер кого-либо из сослуживцев отца? Понимаешь? Астрид, естественно, опять сказала "нет" - чтобы не противоречить самой себе... Толстяк, возможно, именно на это и рассчитывал - поймать ее на противоречиях. Так или иначе, это уже подозрительная настойчивость. Это, скажем прямо, уже настораживает. - Да, это плохо, - сказал Полунин, помолчав. - Если они узнали о письме, Дитмар наверняка предупрежден. Тот пьяница, скорее всего, был просто подсадной уткой. - Чепуха, - возразил Филипп, - тогда бы он не дал адреса. Я сам думал, но это не вяжется. Такой ход - сообщить нам координаты Дитмара как приманку - мог бы быть ими предусмотрен только в том случае, если бы они знали, что нам нужен именно Дитмар. А этого они никак знать не могли. Уже хотя бы потому, что сама Астрид услышала впервые это имя накануне разговора с Лернером. Иначе можно было бы предположить, что она случайно сболтнула его там, в Колонии Гарай, и что немцы, услышав от нее это имя, быстро смекнули, что к чему. Французская экспедиция - Дитмар действовал во Франции - тут все как дважды два. Но в том-то и дело, что Астрид про Дитмара не знала, немцы не знали, Лернер тоже не знал; следовательно, его реакция на вопрос о Дитмаре была спонтанной, а не согласованной с кем-то заранее... - Все это так, - согласился Полунин. - Однако тебе и самому кажется, что они что-то пронюхали... - У меня такое ощущение. - У меня тоже. Поэтому будем лучше исходить из того, что Дитмар предупрежден и врасплох его не застать. Я считаю, надо дать ему время успокоиться, - пусть решит, что это была ложная тревога. - Он может использовать это время, чтобы скрыться. - Никуда он не скроется, если за ним будут следить. Вот тут-то и может пригодиться Келли со своими "соратниками"... - Прости, я не понял, ты уже с ним говорил? - Только по телефону, вчера. Договорились встретиться в понедельник. Так вот, я постараюсь заинтересовать его этим делом, пусть они и ведут за ним наблюдение - пока. А что касается экспедиции, то ты прав, пора ее сворачивать. Только без спешки, чтобы это не выглядело бегством. И побольше шума, понимаешь? Ты как-то говорил насчет пресс-конференции, - сейчас, пожалуй, самое время... А как это вообще делается? - Ну как, собираешь журналистов, говоришь им то, что хочешь сказать, отвечаешь на вопросы... Ты прав, конференция была бы кстати... - Филипп задумался, потом сказал решительно: - Вызову-ка я Астрид обратно! Без переводчицы мне не обойтись, а в смысле опасности - сейчас, думаю, она не так уж и велика. Шестнадцатого я, признаться, струхнул. Стресснер ведь так тесно связан с вашим Пероном, что переворот в Аргентине мог бы создать кризисную ситуацию здесь, вплоть до беспорядков, и уж тогда-то боши не упустили бы случая свести счеты и с нами - если они действительно нас расшифровали. Поэтому-то я и прогнал ее в Монтевидео... хотя она, надо сказать, отбрыкивалась до последнего. А сейчас положение, судя по всему, более или менее стабилизировалось. - Боюсь, ненадолго. - Скажи, а как настроения в Буэнос-Айресе? - В политическом смысле? Я, признаться, не особенно интересовался, да и времени не было. Из Кордовы я вернулся только двадцать второго, что это было - среда? Ну, правильно. Что можно узнать за три дня? Вот поговорю завтра с Келли, уж он то должен чувствовать обстановку. Но мне кажется, эта стабилизация ненадолго, - повторил Полунин. - Похоже на то, что шестнадцатого была только первая попытка. - Некоторые обозреватели считают, что падение Перона - вопрос месяцев, - сказал Филипп. - Я тут все время слушаю радио. Когда это случится, боши побегут из Аргентины, как крысы. И вот тогда мы действительно можем потерять след. - Да, это опасность реальная. Но действовать прямо сейчас мы не можем, ты согласен? Словом, вызывай Астрид, ликвидируйте экспедиционные дела и уезжайте отсюда. Это время вам лучше побыть в Монтевидео, пока я все подготовлю. - Мне придется слетать домой, - сказал Филипп, - иногда нужно все-таки отчитываться перед начальством. - Те лучше, езжай во Францию. Где-нибудь, скажем, до сентября-октября... Кстати, чуть не забыл: мне нужно расписание рейсов "Лярошели". - Какое расписание, старина? Они работают по тайм-чартеру. Тут все зависит от фрахта - сегодня в Бразилию, завтра в Австралию. Конечно, примерный план у них есть, все-таки судно обычно фрахтуется заранее, а не в самую последнюю минуту, но все очень неопределенно. Керуак говорил мне, что у них предполагаются осенью два-три рейса в Аргентину, но когда. - Филипп не договорил и развел руками. - Вот как... - Полунин задумался. - Неудобство, понимаешь, в том, что Дитмара придется где-то прятать, если случится задержка. - Ничего, это ему засчитают как срок предварительного заключения! Нет у нас других проблем? - Ну, эта тоже не из самых простых, Дино когда собирался приехать? - Сказал, что вернется в любой момент, как только понадобится. - Пусть пока сидит там Чем меньше вы будете здесь на виду, тем лучше. Прилетите вместе, когда все будет готово. Теперь вот еще что нужно решить: из денег Морено на нашем банковском счету осталось сейчас около двадцати тысяч аргентинских песо. Может случиться так, что какую-то сумму придется потратить, чтобы прицепить Дитмару хвост, - мне тут пришла в голову одна мысль. Ты, в принципе, не возражаешь? - Старина, это решать тебе! Раз уж ты остаешься здесь руководить завершающей фазой операции, то сам и решай, как и на что тратить деньги. В крайнем случае, можно опять обратиться к Морено. - Ну, это уж не совсем удобно... - Почему? Таких, как он, надо доить, и доить энергично. Я, кстати, уже поручил Астрид поговорить на эту тему с Лагартихой, если тот еще в Монтевидео. Думаю, они сумеют заставить старика раскошелиться еще раз. - Ты думаешь? Что ж, это, конечно, было бы здорово. Денег может понадобиться много, особенно на последнем этапе. - Решай сам, - повторил Филипп. - Если надо - трать все до последнего сантима, пусть это тебя не волнует. Что-нибудь придумаем. Меня куда больше беспокоят сроки, тут ведь смотри что получается: с одной стороны, надо дать Дитмару время, чтобы он успокоился, с другой - затягивать это дело опасно из-за неустойчивой политической обстановки в Аргентине, и наконец, момент действия должен быть согласован по времени с прибытием "Лярошели" в порт Буэнос-Айреса. Попробуй тут все это согласовать! - Ну, каких-нибудь полгода Перон еще продержится, я думаю, - сказал Полунин. - После провалившейся попытки не так просто собраться с силами. А нам этого срока хватит. Давай вот как сделаем: ты все-таки свяжись еще раз с этим своим капитаном и попытайся уточнить, когда он предполагает быть здесь. Исходя из этого и будем планировать свои действия. - Договорились. С Керуаком я этот вопрос выясню, а пока вызываю Астрид, ликвидируем здесь все экспедиционные дела и отбываем во Францию. - Вместе? - Конечно, а что ей здесь делать? Полунин помолчал. - У тебя что... серьезно с ней? - Пожалуй, да. А что? - Да нет, ничего. Только договоримся: когда я вас вызову, ты ее с собой не бери. - Думаешь, помешает? - Дело не в этом. Просто женщине в такое соваться нечего. - Я понимаю, - задумчиво сказал Филипп. - Слушай, а как она тебе вообще? - Ничего, - Полунин пожал плечами. - Она славная девчонка. Дурь, надо полагать, пройдет со временем, а так что ж... - Без энтузиазма говоришь, старина. - Я пытаюсь как можно честнее ответить на твой вопрос, - сказал Полунин и добавил, помолчав: - Меня одно в ней настораживает. Не знаю, может быть, это тоже временное, но эти ее таскания по свету... есть в этом что-то... - Что же все-таки? - спросил Филипп, не дождавшись продолжения. - Не знаю, - повторил Полунин. - Фальшь какая-то... Понимаешь, меня всегда раздражали эти разговоры о "потерянном поколении". После каждой большой войны появляется куча здоровых молодых бездельников, которые считают своим гражданским долгом ездить из страны в страну - как можно дальше от своей - и предаваться мировой скорби в каждом попутном кабаке. Я понимаю, что они недовольны окружающим, - вполне доволен, вероятно, может быть только дурак. Но, черт меня побери, разве нельзя что-то делать? Та же Астрид - какого дьявола ей не сидится дома? - Я ведь рассказывал, что у нее за дом. - Да я не о доме в этом смысле, не о семье! То, что она порвала со своей семьей, понятно и оправданно. Я говорю о стране. Неужели в той же Бельгии честный человек не может заняться чем-то полезным? Ты бы ей напомнил, что во время войны далеко не все бельгийцы сотрудничали с оккупантами, как ее родитель... - Поверь, она и сама это знает. - ...и что были другие люди, совсем другие, были макизары в Арденнах, которые умирали за свою землю - неужели для того, чтобы их дети потом пожимали плечами при слове "родина"? - Старина, - сказал Филипп, воспользовавшись паузой, когда Полунин стал закуривать, ломая мягкие восковые спички, - ты излишне драматизируешь проблему. Или, еще точнее, возводишь в ранг проблемы самое обыденное явление. - Обыденное? Ты просто слепой! Ты называешь это явление обыденным - и не понимаешь, что именно поэтому оно уже стало проблемой, именно в силу своей обыденности, привычности! Разве стоило бы об этом говорить, будь дело в одной Астрид? В том-то и беда, что таких становится все больше и больше! Я вот недавно видел в Буэнос-Айресе французских битников, - ты послушай, это эпизод весьма характерный. Помнишь, где находится ваше Бюро туризма - Санта-Фе, угол Либертад? Так вот, иду я, и как раз навстречу - твои компатриоты, человек десять, парни и девчонки, грязные, с гитарами, в каких-то овчинах. Проходят мимо Бюро - ну, знаешь, там эти витрины с плакатами - "Посетите Бретань", "Две тысячи лет Парижу" и тому подобное. И огромная, во всю витрину, карта Франции. Эти типы подходят, один кричит: "Э, да тут что-то знакомое, гляньте-ка!" А какая-то девчонка ему в ответ - да громко так, знаешь, во весь голос: "Ладно, кончай, можешь себе это знакомство заткнуть..." - и четко поясняет, куда именно, под общий жизнерадостный хохот. Филипп тоже рассмеялся. - Ты находишь это смешным? - спросил Полунин. - Не знаю, наверное я лишен такого чувства юмора. Я не француз, и не мою страну оскорбили, но я в тот момент просто вспомнил ребят из нашего отряда. - Прости, я тебя перебью, - сказал Филипп - Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но что делать, старина, эти вещи всегда уживались бок о бок. Я, кстати, не считаю битников - любых битников, наших или американских, - типичными представителями сегодняшней молодежи... - Что значит - типичными, не типичными? Пусть в крайней форме, но они выражают определенную систему мысли, более или менее общую для большинства. Это ты признаешь? - С оговорками. Если в крайней, то это уже не типично. Согласен, известное разочарование присуще сегодня всей молодежи, - разочарование во всем, даже в идее патриотизма. Но я вот еще что хочу тебе сказать: мы во Франции всегда относились к этой идее несколько... ну, иронически, что ли. На словах, пойми правильно. Мы любим свою страну, но француз скорее отпустит по этому поводу какую-нибудь шуточку... И не думай, что это свойственно нашим пятидесятым годам, я вспоминаю тридцатые, канун войны, - Марианна в своем фригийском колпачке была излюбленным персонажем всех карикатуристов, кто только не упражнялся в остроумии на ее счет... - И ты думаешь, это не сыграло своей роли в мае сорокового? - А по-твоему, юмористы из редакции "Канар аншене" виноваты в том, что Петен дошел до предательства? - Не упрощай, Филипп, ты ведь хорошо знаешь, что дело не только в Петене, - возразил Полунин. - А если случилось так, что судьба страны оказалась в руках одного рамолика, - это тоже говорит о многом. - О чем же это говорит? - О том, что остальным французам не было до нее дела, вот о чем! Правильно, потом все стало иначе, уж мне-то ты этого можешь не говорить, я видел совсем другую Францию в сорок третьем и сорок четвертом. Тогда это уже была драка не на жизнь, а на смерть. Но вспомни: вы почти год развлекались карикатурами, и только в мае вам стало не до смеха. Но уже было слишком поздно, понимаешь? Ваша милая манера над всем подшучивать и ничего не принимать всерьез, эта ваша всегдашняя ироничность сыграла с вами дурную шутку, Филипп. Потому что есть вещи, над которыми нельзя смеяться, к которым нельзя относиться легко, и к этим вещам прежде всего относится понятие родины... Филипп улыбнулся - немного, пожалуй, натянуто. - Прости, но ты слегка помешан на этом вопросе. Или это у вас, русских, в национальном характере? - Может быть, не знаю. Всякий характер, в том числе и национальный, со стороны виден лучше. А что касается моего "помешательства"... знаешь, у нас есть одна поговорка: кто сыт, не может понять голодного. Это именно тот случай. Но мы отвлеклись, - ты меня спрашивал про Астрид? Единственное, что меня в ней настораживает, это ее склонность бродяжничать. А в остальном, что ж, она показала себя хорошим товарищем... Он посмотрел на часы и встал. - Мне пора, Филипп. Так мы обо всем договорились? - Договорились. - Ну и прекрасно. Слушай, меня тут просили купить... - Он полистал записную книжку. - Есть такие индейские кружева, называются "ньяндути", не слыхал? - Понятия не имею. Надо спросить в какой-нибудь галантерейной лавке, они, наверное, знают. - Поблизости есть? - Рядом, на улице Пальма, я тебя провожу. - Не надо, нам лучше не таскаться вместе по улицам. На всякий случай. Ты мне просто объясни, как туда пройти. - Сейчас свернешь за угол налево, и через три квартала будет Пальма. Она идет прямо к порту. Ну что ж, тогда попрощаемся... Времени до отлета было еще много. Полунин прошелся по магазинам, купил заказанное Дуняшей кружево, потом долго сидел в зале ожидания гидроаэропорта, глядя, как багровое распухшее солнце опускается в темные заросли за широкой, маслянистой, переливающейся красными отблесками гладью Рио-Парагуай. Было уже темно, когда пассажиров усадили в катер и подвезли к высокому клепаному борту старой, возможно еще военных лет, "каталины". Внутри было душно и едко пахло спирто-касторовой смесью, как будто прорвало гидросистему. Стюардесса с певучим коррентинским выговором, забавно растягивая гласные, подтвердила, что да, была небольшая утечка, но теперь все в порядке, сеньоры могут не беспокоиться, а запах уйдет, как только включат вентиляцию. Стали раскручиваться двигатели, самолет выл и звенел всеми своими переборками, словно дюралевая бочка, которую сверлят двумя огромными дрелями одновременно; Полунин не заметил, как сдвинулись и поплыли назад береговые огни в иллюминаторе, "каталина" начала разгоняться, грохоча и сотрясаясь, будто волокла днище по булыжнику, потом оторвалась от воды и, полого набирая высоту, легла курсом на юг. Когда погасла надпись "No smoking - Prohibido fumar"*, Полунин вытянул ноги и закурил. ______________ * Не курить (англ., исп.) Разговор с Филиппом оставил неприятный осадок, как всегда после бесцельного спора, когда оба остаются при своем мнении. Глупо вышло - не к месту разоткровенничался, ударился в патетику. Филипп, во всяком случае, уж точно воспринял это именно так. Теперь небось посмеивается, вспоминая. В самом деле, кто тянул дурака за язык, насчет Астрид можно было ответить совсем по-другому - настораживает, дескать, вот эта ее богемность поведения И ничего больше. Что ему до остального? Если сам Филипп считает нормальным, что девчонка объявляет себя "бывшей бельгийкой" и предпочитает колесить по свету, это в конце концов его дело. Патриотизм каждый понимает по-своему... А ведь странно, в сущности. У них с Филиппом старая дружба, солдатская - уж куда надежнее и прочнее; а настоящего, до конца, взаимопонимания все-таки нет. И пожалуй, быть не может. Для этого еще недостаточно провоевать вместе полтора года и одинаково ненавидеть фашистов, - для этого нужно одинаково любить одни и те же песни, помнить одни и те же сказки и - главное - говорить на одном языке, одинаково родном для обоих. Язык - это важно. Это невероятно важно. Можно свободно владеть двумя, тремя чужими языками - и все равно, если ты не можешь пользоваться своим, всегда будет ощущение какой-то своей неполноценности, полунемоты-полукосноязычия. Тогда уж и думать надо научиться не по-русски, так, наверное, проще... В салоне стало прохладно, включенная вентиляция вытянула резкий запах гидравлической жидкости, но теперь что-то не ладилось с обогревом. Пассажиры доставали из чемоданов шарфы и свитеры. Полунин тоже встал, надел пальто, протер рукавом запотевший плексиглас иллюминатора - снаружи была непроглядная тьма, "Каталина" летела над лесами южного Парагвая. Его вдруг пробрало ознобом - не столько от холода в тускло освещенном пассажирском салоне, сколько от внезапно представившейся картины этих пространств там внизу, всех этих бескрайних чужих земель, населенных чужими людьми, которых он никогда - даже прожив среди них всю жизнь - не сможет узнать и понять хотя бы приблизительно. И останется таким же чужим и непонятным среди них. Он достал из портфеля бутылку парагвайской "каньи" - прощальный подарок Филиппа, - отвинтил пробку и отхлебнул из горлышка. Огненная жидкость обожгла рот и стала разливаться по телу приятным теплом. Нет, Филипп все-таки друг, хотя и с оговорками. Ну, и Дино. А еще кто? А больше никого, хоть шаром пока