но, для наглядности. Я сейчас не разбираю, кто и почему эмигрировал, кто был прав, а кто нет; я что хочу сказать: политическая деятельность эмигранта всегда бесплодна, никакой возможности влиять на положение дел дома он не имеет, от своего народа отрывается все дальше и дальше... Лучшее, на что он может рассчитывать, это место в обозе какой-нибудь иностранной армии. Вот реальные перспективы политической эмиграции - любой, какую ни возьми. Хотя бы немцев-антифашистов... это, заметь кстати, еще самая благополучная эмиграция, потому что большая ее часть в конце концов вернулась домой победителями. Но дело-то в том, что победили Гитлера вовсе не они: если бы не наш Иван, сидели бы они до сих пор по своим калифорниям - и Томас Манн, и Фейхтвангер, и все прочие... писали бы призывы и обличения, и никто бы их уже не читал... - Что же, по-твоему, Фейхтвангеру нужно было остаться в Германии? - Да не-е-ет, - Андрущенко поморщился, словно досадуя на непонятливость собеседника. - Конечно, ему нужно было драпать! Когда человеку угрожает смерть, он бежит - это натурально. Но тогда и называй себя точно и без прикрас: просто беженцем. Беженцев я понимаю, сам бежал от усташей, - я не понимаю, как можно смыться, спасая свою шкуру, и потом считать себя политическим эмигрантом. А главное, я не понимаю, как можно жить в одной стране и вопить о своей любви к другой... - Ты никогда не испытывал любви к России? - Я не могу любить то, чего не знаю. А о России я не знаю ничего. Родитель мой рассказывал, как там было хорошо при государе императоре и как мужики обожали помещиков - в чем я сильно сомневаюсь, поскольку родился в Загребе, а не в Смоленске. Как-то это, понимаешь, не согласуется. - Да, не очень, - улыбнулся Полунин. - Вот я и говорю. Поэтому так называемая "земля отцов" для меня - терра инкогнита, Полунин, абстрактное понятие. Страна, где я родился, Югославия, тоже не вызывает во мне сыновних чувств... хорваты нас ненавидели, сербы относились неплохо, но все равно мы были для них чужими. А здесь я равноправен, здесь я - аргентинец, как и все прочие. Правда, я "архентино натуралисадо"*, но уже сын мой - настоящий, коренной аргентинец, который вырастет нормальным человеком без комплексов, получит хорошее образование и будет заниматься полезным делом... а не пить водку по таким вот кабакам и проклинать большевиков. Почему я и говорю, что Лукин со своим "национальным воспитанием" - болван и кретин, и родители должны были бы прятать от него своих детей, как от чумы, чтобы он не заставлял их зубрить хронологию дома Романовых и петь "Взвейтесь, соколы, орлами"... Никуда они не взовьются, и никто из этих скаутов никогда не вернется в Россию, потому что она им не нужна и они там никому не нужны, так пусть бы лучше учились понимать и любить страну, в которой живут. Тьфу, черт, даже горло пересохло - разораторствовался... ______________ * Argentino naturalizado - иммигрант, принявший аргентинское подданство (исп.). Он бесцеремонно взял Дуняшин стакан, допил крюшон и налил из графина еще. - Что, не прав я? - Вероятно, прав... по-своему, - задумчиво отозвался Полунин. - Во всяком случае, ты смотришь на вещи реально... - Просто я умный человек, - сказал Андрущенко с довольным видом, он очень любил, когда признавали его правоту. - Говоря без ложной скромности, я действительно самый умный человек во всей колонии. О тебе не говорю - временами ты тоже кажешься умным... - А временами наоборот? - Временами наоборот. Судя по тому, каким тоном ты меня спросил о любви к России, ты эту любовь испытываешь? - Я ведь там родился. - И все-таки сидишь тут? Тогда ты и в самом деле "наоборот". Знаешь, что я бы сделал на твоем месте? Пошел бы в советское посольство, - если не знаешь адреса, могу сказать: Посадас, шестнадцать шестьдесят три, - бухнулся бы на колени и сказал бы: "Вяжите, православные, я старуху убил". Как Раскольников, помнишь? - Раскольников сказал не совсем так, но неважно. А если я никаких старух не убивал? - Тогда вообще пес тебя знает, что ты тут делаешь... Оркестр, который тем временем наяривал какую-то последнюю новинку сезона, оглушительно взорвался литаврами и испустил дух. К столику подошла разрумянившаяся Дуняша. - О, Игор, здравствуйте, давно вас нигде не видно, совсем стали эрмитом*... ______________ * Ermite - отшельник (фр.). - Не знаю, что такое "эрмит", - сварливо сказал Андрущенко, - но я человек серьезный, трудолюбивый, к тому же отец семейства. А вы все хорошеете, прямо до неприличия. Я, оказывается, ваш стакан схватил? - Ничего, - Дуняша рассмеялась, - зато вы теперь узнаете все мои мысли... Мишель, налей мне, пожалуйста, ужасно жарко... - Да что там узнавать, - сказал Андрущенко, - у женщин не бывает мыслей, одни ощущения. Этот тип, с которым вы сейчас танцевали, он не из "Суворовского союза"? - Не имею понятия, Игор, а что? - Он ничего вам не говорил? - Говорил, что у меня хорошо получается "рок", - вообще его мало кто умеет, акробатический такой танец... - Понимаешь, - сказал Андрущенко Полунину, не дослушав Дуняшу, - у этих идиотов "суворовцев", говорят, страшнейший скандал: исчез личный адъютант самого Хольмстона... - А, верь ты им, - Полунин подавил зевок. - Куда он мог исчезнуть... Окружают себя таинственностью - все какая ни есть, а реклама. - В том-то и дело, что нет. Сами они на этот счет ни гу-гу, делают вид, что ничего не случилось. Я стороной узнал. - Кто, кто исчез? - заинтересовалась Дуняша. - Адъютант генерала Хольмстона, - сказал Андрущенко, - какой-то Клименко, что ли. - Кривенко?! - воскликнула она. - Боже, как интересно! Уверена, что его убили и бросили в Ла-Плату, он ведь был шпионом... - Ну что ты городишь, Дуня, - сказал Полунин. - Я тебя уверяю, мне говорили совершенно точно, только не помню кто, Кривенко был полицейским шпионом. Во всяком случае, это мерзкий тип. Увидите, его найдут всего объеденного, бр-р-р... - Погодите, погодите, - Андрущенко весь подался вперед, - адъютант Хольмстона служил в полиции, вы говорите? - Ну, так мне сказали... Мишель, помнишь, я еще тогда же рассказала тебе, - но кто мне мог сказать, в самом деле... - Надо полагать, твоя княгиня, которая всегда все знает. - Ты думаешь? Вообще, да, может быть, - согласилась Дуняша. - Она ужасная сплетница... Они вернулись домой уже под утро, Полунин проспал до полудня и, проснувшись, тотчас вспомнил разговор с журналистом. Сейчас, на свежую голову, новость об "исчезновении" Кривенко представилась ему чреватой неприятностями, - вчера он воспринял ее не так серьезно. Выйдя на кухню, он сварил себе кофе и выпил его, стоя у окна и поглядывая на безлюдный по-воскресному сквер. Он мысленно обругал дурака Кривенко, а заодно и себя за то, что не предусмотрел этой дури; не хватает только, чтобы Хольмстон кинулся разыскивать своего пропавшего адъютанта и обнаружил его в Кордове... Так ведь всего, черт возьми, не предусмотришь! Но, с другой стороны, не лезь вообще в подобные дела, если не умеешь предвидеть на десять ходов вперед. А теперь все через пень колоду: немцы в Парагвае явно что-то пронюхали, может уже и с Келли связались по своим каналам... единственное, на что остается надеяться, это его репутация германофоба (вряд ли захотят делиться подозрениями именно с ним). Кривенко же не сегодня-завтра таких наломает дров, что хоть караул кричи... "Черт меня дернул, в самом деле, - подумал Полунин. - Вообразил себя великим конспиратором, этаким рыцарем плаща и кинжала. Понадеялся на опыт подполья? Так ведь в маки все было совершенно иначе. Нет, это просто чудо будет, если удастся благополучно из всего этого выбраться..." Полунин с трудом дождался вечера понедельника. В одиннадцать он уже сидел в своей комнате на улице Талькауано, копаясь во внутренностях полуразобранного магнитофона, - последнее время он снова стал брать на дом работу в знакомой мастерской по ремонту радиоаппаратуры. Это давало некоторый заработок, - не мог же он, в самом деле, сидеть у Дуни на иждивении, - а главное, помогало коротать время. Сейчас Полунин так увлекся поисками неисправности в схеме выходного каскада, что даже вздрогнул от неожиданности, когда телефон залился знакомым сигналом междугородного вызова. - Слушаю! - крикнул он по-русски, сорвав трубку. - Это ты? Ну, здорово... - Салют, патрон, - жизнерадостно пропищал голос Кривенко. - Что это вы такой сердитый, настроение хреновое? - Я его и тебе сейчас подпорчу. Ты, когда уезжал, сказал что-нибудь своему генералу? - Нет, а чего я должен был ему говорить? Вроде же договорились, чтобы не посвящать... - Во что не посвящать, лопух? Договорились, что ему незачем знать о твоих новых связях, но по поводу отъезда можно же было придумать какую-то версию? - А что случилось? - спросил Кривенко уже встревоженно. - Случилось то, что по всей колонии идет треп о твоем бегстве. Исчез, мол, а куда - неизвестно. Некоторые вообще говорят, что ты умотал за Занавес... - Да вы что, смеетесь? - Мне не до смеха! Работать надо чисто или вообще не работать - если извилин не хватает. Ты что, первый раз замужем? Чему тебя учили? Ей-богу, сам уже жалею, что связался. Словом, давай исправляй это дело, пока не поздно. Завтра же дай о себе знать - придумай что-нибудь, скажи, что с бабой уехал, что ли. Поверит? - А чего? Вполне, - подумав, сказал Кривенко. - Он меня за это сколько раз грозился разжаловать. Кобель ты, говорит, а не русский офицер. - Ну вот и оправдывай репутацию. Чтобы завтра же написал рапорт! С "дедом" как дела? - С "дедом", патрон, все тип-топ - вожу я его теперь. - Куда возишь? - не понял Полунин. - А куда скажет. За баранку он меня посадил, понятно? - Слушай, это здорово! А ты что, и машину водить умеешь? - Так я ж говорил, я все умею, - Кривенко загоготал, довольный, что начальство заговорило другим тоном. - Вы вот сказали, в доверие, мол, надо войти, а уж куда больше доверия - личный шофер, а? - Молодец, хвалю. Как же это тебе удалось? - А из-за татуировочки! Он приезжает раз, а я аккурат дюймовую трубу гнул, - ну, скинул рубаху, вроде жарко. Он как заметил, сразу заулыбался и по-немецки со мной: где, мол, служил, как, что... Я ему сказал, что под конец войны возил одного штурмфюрера, он и говорит: вот хорошо, теперь меня будешь возить. В общем, он теперь без меня прямо ни на шаг: чуть что - давай, говорит, Алекс, поехали... - Он разве сам не водит машину? - Не любит он сам водить. Я его и на стройки, и домой за ним утром заезжаю, и если он к приятелям куда - тоже я за баранкой... - Адреса запоминаешь? - А как же, все до единого! - Давай... Полунин выслушал очередную сводку о передвижениях и встречах Дитмара, кое-что записывая на всякий случай, потом еще раз похвалил Кривенко за службу и пообещал подкинуть деньжат. - Вот это не мешало бы, - обрадовался тот. - Я, конечно, не жалуюсь, но траты большие. Мы ж с ним как в бар зайдем, каждый за себя плотит, по-немецки, а соответствовать приходится. Я бы, может, простой грапы дернул - так вроде неудобно, сам-то он виски заказывает, а цены тут... - Все понял. Не волнуйся, за мной не пропадет. Насчет рапорта не забудь, слышишь? - Яволь, завтра же напишу! Полунин не успел отойти от телефона, как тот снова залился трезвоном. Удивившись, кто может звонить ему в такое время, он снова снял трубку. - Дона Мигеля, пожалуйста, - сказал по-испански приглушенный голос, чем-то вроде знакомый. - Он самый. Кто говорит? - Вам привет от доктора... - А! - догадался Полунин. - Это вы, Ос... - Прошу без имен, - строго прервал голос. - Вы одни? - Один. - И никого не ждете? - И никого не жду. Наоборот, сам собирался уходить. - Если можно, задержитесь на полчаса. - Сколько угодно. Вы откуда звоните? - Здесь рядом, из бара. Буду у вас через пять минут... Полунин, посмеиваясь, повесил трубку. Веселое занятие - эти латиноамериканские "революции", толку чуть, зато сколько удовольствия для таких вот, как Лагартиха. Астрид однажды верно заметила: они уходят в подполье, чтобы не корпеть над зачетами... Звонок в прихожей коротко тренькнул. Полунин распахнул дверь, на площадке стояла фигура, от которой за квартал разило конспирацией: плащ с поднятым воротником, нахлобученная на глаза шляпа. Остававшаяся на виду нижняя половина физиономии, бесспорно Лагартихиной, была на этот раз украшена щегольскими усиками. - Приклеенные? - поинтересовался Полунин. - Нет, пришлось отрастить... Салют, дон Мигель! Гость поздоровался по-аргентински - обнял и энергично похлопал между лопатками, словно выколачивая пыль. Хозяин ответил тем же. - Не опасно вам было приехать именно сейчас? - Ничего не поделаешь! Но живым меня не возьмут, - Лагартиха распахнул пиджак - под левой рукой висел в плечевой кобуре автоматический "кольт" какого-то гигантского калибра. - Прямо базука, - с уважением сказал Полунин, - хоть по танкам стреляй. Кофе хотите, тираноборец? - Да, и если можно - чего-нибудь покрепче, я замерз как собака. Ветер, впрочем, переменился, днем было холоднее... Полунин вышел в кухню, поставил на газ кофейник, нашел полбутылки джина, недопитого Свенсоном в последний приезд. Не очень-то это ему сейчас кстати - якшаться с местными конспираторами. Но ничего не поделаешь, назвался груздем... - Ну вот, сейчас погреемся, - сказал он, вернувшись с подносом в комнату. - Садитесь к столу, Освальдо, и не обращайте внимания на технику - я здесь работал немного... Как дела в Монтевидео? - Ничего нового, здесь теперь интереснее. Кстати, сеньор Маду просил меня поговорить с доктором Морено насчет денег, но я так и не смог с ним повидаться. Он тогда был в Бразилии, а оттуда улетел в Европу... - Неважно, сейчас это не актуально. - ...но я оставил письмо, - доктор вернется, ему передадут. - Неважно, - повторил Полунин, - но за хлопоты все равно спасибо. Значит, вы говорите, здесь теперь интереснее... Революционный процесс, я вижу, вступил в завершающую фазу? - Да, - кивнул Лагартиха, прихлебывая кофе. - Эра хустисиализма кончена. - Так, так... Но первую вашу попытку, скажем прямо, удачной не назовешь. Лагартиха чуть не поперхнулся от возмущения. - Что значит "наша"? К событиям шестнадцатого июня мы не имеем никакого отношения, это дело католических ультра! Бог свидетель, - он перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца, - я сам католик, но нельзя же быть идиотом. Кальдерон поднял в воздух свои бомбардировщики, как только стало известно, что Ватикан отлучил Перона от церкви. Разве так делается революция? - Вы правы, - согласился Полунин, - революция делается совсем не так. - Мы были просто возмущены. Оставляя в стороне все прочее, это же вопиющая глупость! Начать переворот с подобного побоища - значит, совершить политическое самоубийство, это понятно всякому. В Аргентине народ и без того уже относится к военным без особой симпатии. - Симпатии народа здесь мало кого интересуют. У вас что же, в этом движении, есть разные фракции? - Конечно. - Если обобщить - гражданская и военная? - Грубо говоря, да. Впрочем, каждая из них тоже неоднородна. - Понятно... Наливайте себе, Освальдо. А скажите такую вещь... допустим, завтра вам действительно удается сбросить правительство. В этом случае не начнется ли между фракциями борьба за власть? - Еще какая начнется. - И кто же, вы думаете, одержит верх? Лагартиха пожал плечами. - Праздный вопрос, дон Мигель. В Латинской Америке верх всегда одерживают военные. - Вот и мне так кажется. Хунта, по-вашему, будет лучше, чем теперешнее правительство? - Поживем - увидим. Всякое насильственное политическое изменение - это риск. Однако люди шли на этот риск, идут на него сегодня и будут идти всегда. В нашем конкретном случае хунта - даже самая реакционная - это все-таки не более чем вероятность, а теперешняя тирания - это реальность, которую страна больше терпеть не хочет. - Ну, страну-то вы не спрашивали, - возразил Полунин. - Народ, насколько можно судить, относится к Перону вполне терпимо. Поругивает, конечно... но кого из правителей не поругивают? - Вы, вероятно, понимаете слово "народ" по-марксистски. Но народ в этом смысле - как численное большинство населения - в нашей стране политически инертен и останется инертным еще много лет. В Аргентине нет сильной коммунистической партии, как в Италии или хотя бы во Франции, поэтому наш народ не раскачать. И именно поэтому кто-то - пусть это будет меньшинство - должен взять на себя роль детонатора... - Неудачное сравнение, Освальдо. Детонатору безразлично, что взрывать, но человек обязан предвидеть последствия своих действий. - А если их невозможно предвидеть? - Тогда разумнее воздержаться от действия. - Ну, знаете! Это ведь еще и вопрос общественного темперамента, - настоящий мужчина не всегда может сидеть сложа руки... Полунин помолчал, побарабанил пальцами по краю стола. - Настоящий мужчина, - сказал он жестко, - должен уметь жить, стиснув зубы... годы, если нужно. А истеричность поступков - качество скорее женское... Вы надолго в Буэнос-Айрес? - Нет, дня на два-три. И я должен, наконец, объяснить свой визит, который, вероятно, вас удивил, да? - Ну, почему же... - Скажите, эта квартира чиста? - В смысле слежки? Надо полагать, - я, во всяком случае, ничего не замечал. Вам нужно пристанище? - Да, если можно - на это время. - Пожалуйста. Я вообще ночую в другом месте, и здесь меня не будет до четверга. Так что располагайтесь и живите. Есть тут, правда, еще один жилец, но он плавает... Если вдруг вернется, скажите, что вы мой приятель, - да вряд ли он и спросит. Это старый пьяница, швед, который ничем не интересуется. - Спасибо. А если меня здесь схватят? - В этом случае, - Полунин улыбнулся, - я сошлюсь на Келли. Он ведь знает, что мы с вами знакомы еще по Уругваю... - Совершенно верно! Так я уже сегодня могу переночевать здесь? - Ночуйте, Освальдо, я сейчас ухожу. Вот там в шкафу найдете все необходимое. - Благодарю и надеюсь, что после революции я смогу так же сердечно принять вас у себя в доме, дон Мигель, - церемонно сказал Лагартиха. - Ладно, не будем загадывать. Маду писал, что вы их проводили на "Бьянкамано"? - Да, имел удовольствие. Он, между прочим, сказал, что вы еще продолжите сбор материалов о немецких колониях, так что мы попрощались ненадолго... Кстати! Я ведь тоже для вас кое-что узнал... Лагартиха достал записную книжку и принялся листать, разыскивая нужную страницу. - Понимаете, уже после их отъезда я виделся с коллегой из Чили... где же это, дьявол... и он рассказал любопытную вещь, очень любопытную... а, вот! Понимаете, в Чили уже два года немцы скупают через разных подставных лиц участки земли в провинции Линарес - вдоль нашей границы. Большие участки, прямо сотнями гектаров. За всем этим стоят два человека - Уолтер Рауф и Федерико Свемм - или Чвемм, как это произносится? - Швемм, вероятно, - сказал Полунин, - Фридрих Швемм. - Совершенно верно. Про Швемма мало что известно, а другой - Рауф - был... обер-стурм-фюрер, - медленно прочитал Лагартиха. - Кажется, какой-то большой чин? Так вот, они там хотят создать огромную колонию бывших нацистов, своего рода центр... - Почему именно в Чили, а не в том же, скажем, Парагвае? - Парагвай, что ни говори, все-таки захолустье, им хочется поближе к цивилизации. А Чили подходит как нельзя лучше хотя бы потому, что чилийское законодательство предусматривает самый короткий срок давности - всего пятнадцать лет. Понимаете? Уже в шестидесятом году любой военный преступник, проживающий в Чили, будет юридически неуязвим. - Интересно... Где это, вы говорите? - Как мне объяснили, в районе перевала Гуанако, на границе с южной частью провинции Мендоса. Это примерно на широте Буэнос-Айреса, - проведите отсюда прямую линию на запад, где-то там. - Странно, что они выбрали такое место - вплотную к аргентинской границе, - задумчиво сказал Полунин. - Да, я тоже обратил внимание. Очевидно, есть свои соображения и на это. Если будете собирать свои материалы, неплохо бы посетить те места и проверить, не скупают ли они землю и по эту сторону, у нас. Когда вы думаете возобновить работу? - Маду собирался приехать где-то в сентябре... Проверим для начала Кордову, там много немцев. - Кордову? - Лагартиха помолчал. - В сентябре вам лучше поработать в другом месте, дон Мигель... Что-то в его тоне заставило Полунина насторожиться. - В другом месте? - переспросил он, подумав. - Почему? - Ну... как вам сказать. Кордова подвержена резким колебаниям климата... особенно весной. В сентябре там может быть довольно... жарко. - Понятно... Полунин налил себе остывшего кофе и выпил залпом, поморщившись от горечи. - А синоптики ваши не ошибаются? - спросил он, закуривая. Лагартиха улыбнулся, пожал плечами. - Синоптики всегда могут ошибиться... такая уж у них наука. Но в данном случае прогноз скорее правдоподобен. Полунин долго наблюдал за струйкой дыма, стекающей с уголька на конце сигареты. - И когда же примерно можно ожидать наступления жары - в начале месяца, в конце? - Где-нибудь в середине, я думаю... ...Вот черт, этого еще не хватало. Если они и в самом деле заварят кашу в середине сентября - времени остается совсем немного, можно и не успеть А потом будет поздно. Перон немцев терпит, а будет ли терпеть новое правительство - неизвестно. Они в таком случае просто разбегутся, как крысы, - в Парагвай, в Чили, куда угодно. И уж в этой суматохе за Дитмаром не уследишь. Тем более что Кривенко сам удерет в первую очередь и следить за "дедом" будет некому... - Ладно, Освальдо, - Полунин посмотрел на часы, встал и вытащил из кармана связку ключей на цепочке. - Оставляю вас отдыхать, уже поздно. Вот, это от квартиры... когда будете уезжать - возьмите с собой на всякий случай, у меня есть еще один. Вдруг вам пригодится еще когда-нибудь. - Спасибо, вы меня просто выручили, - сказал Лагартиха. - На тот же случай запишите и мой адрес - это, кстати, здесь совсем близко - авенида Президента Кинтаны... Выйдя на улицу, Полунин заметил, что и в самом деле стало как будто теплее. Антарктический холод из Патагонии, принесенный сюда дувшим несколько дней подряд южным памперо, начал отступать под натиском теплого северного ветра, и в воздухе уже ощутительно пахло мягкой весенней сыростью. Завтра днем, вероятно, будет совсем тепло... До площади Либертад, где жила Дуняша, от его квартиры было пять кварталов - ровно десять минут неспешным прогулочным шагом. За эти десять минут Полунин вчерне обдумал план действий, логично вытекающих из всего того, что он только что узнал. Дитмара надо брать немедленно, но до прихода "Лярошели" его придется где-то держать; а "Лярошель" - если у Филиппа верные сведения - прибудет в Буэнос-Айрес не раньше конца сентября. Из Кордовы его, естественно, придется увезти сразу - но куда? Тут, пожалуй, без Морено не обойтись. Либо он укажет подходящее место в Аргентине (мало ли у него здесь знакомых скотоводов), либо Дитмара можно на это время вывезти в Уругвай. Лагартиха сказал однажды, что у старика есть личный самолет, - вряд ли здесь так уж строго охраняется воздушная граница, а ночью это и вовсе не сложно. Кстати, и в нейтральные воды - для передачи на "Лярошель" - его проще будет вывезти с восточного побережья Уругвая, нежели из устья Ла-Платы, где постоянно патрулируют катера Морской префектуры. Да, именно так и нужно действовать. Морено, конечно, в помощи не откажет, только бы он вовремя вернулся из своего европейского вояжа... Когда Полунин вошел в квартиру, открыв своим ключом, Дуняша в черном тренировочном костюме сидела посреди комнаты на полу в "позе лотоса", выпрямившись и неподвижно глядя перед собой. Последнее время она стала увлекаться какой-то азиатской мистикой - то ли йогой, то ли дзен-буддизмом, Полунин в этом не разбирался. Иногда он заставал ее стоящей на голове. Проходя мимо, он нагнулся и щекотнул ее под ребро. Дуняша подскочила и зашипела, как рассерженная кошка: - Но ты просто с ума сошел, я тебе сколько раз объясняла, нельзя так брутально отвлекать человека, когда он погружен в медитацию! Ты хочешь, чтобы со мной получился один шок? - Извини, я не знал, что это так опасно. Сиди, сиди... - Ты уже все равно все испортил, - я только что сумела погрузиться наконец в себя, второй раз не получится. - Дуняша встала и попрыгала, разминая ноги. - Будешь ужинать? - Нет, не хочу, иди спать, уже второй час. Слушай, где у тебя бумага и конверты? - Где-то на столе, посмотри. Ты еще не ложишься? - Сейчас, только напишу письмо. Нужно обязательно отправить его завтра утром, это срочно... Через десять дней он получил каблограмму от Филиппа: "Смета утверждена встречай шестого сентября аэропорт Пистарини рейс Эр-Франс восемь ноль два". Теперь, когда план похищения Дитмара был продуман во всех подробностях, когда была уже намечена точная дата - суббота десятого сентября, время словно ускорило свой бег, и пустота ожидания вдруг сменилась для Полунина тревожным ощущением неготовности, - так бывало с ним в давние студенческие времена, когда приближалась сессия или последний срок сдачи курсовой работы, а что-то оставалось еще несделанным, невыученным, ненаписанным... Он понимал, что сейчас уже нельзя сделать ничего сверх того, что уже сделано, и что некоторые слабые места плана, - в частности, остающийся открытым вопрос, где держать Дитмара до прихода "Лярошели", - все это придется решать потом, на месте, в зависимости от обстоятельств. И все же его не переставало тревожить это ощущение невозможности уложиться в сроки, предчувствие неминуемого опоздания; каждое утро начиналось для него с того, что он бросал взгляд на календарь и пересчитывал остающиеся дни. А их делалось все меньше и меньше. Филипп и Дино прилетают шестого - это вторник. Если седьмого они выедут в Кордову, у них будет там еще три-четыре дня, чтобы осмотреться на месте и все подготовить. Ближайшая суббота - десятое; ждать следующей уже опасно. Если Лагартиха прав в своих прогнозах, семнадцатого в Кордове может быть "слишком жарко". Значит, десятого. Наступило утро, когда Полунин сорвал с календаря августовский лист. Это был рекламный календарь "Автомобильного клуба", с яркими фотографиями живописных уголков Аргентины; на сентябрьском листе, под надписью "Cordoba - siempre de temporada", жизнерадостная молодая пара любовалась панорамой лесистых холмов, выйдя из остановленного на обочине горной дороги сверкающего голубого "крайслера". Надо же, усмехнулся Полунин, такое совпадение. - Ну, вот и сентябрь пришел, - сказала Дуняша, тоже посмотрев на картинку. - Ужасно рада, что кончилась эта противная зима, надо и нам с тобой съездить как-нибудь в горы. Ты ведь со своими друзьями туда собираешься? - Да, возможно... - А мне нельзя с вами? - Это неинтересно, Дуня, деловая поездка. - Опять деловая! Я думала, ваша экспедиция уже совсем кончилась? - Она-то кончилась, просто они хотят еще кое-что там посмотреть, и я обещал с ними съездить. - Поезжай, конечно, чего тебе здесь сидеть. Они когда прилетают, шестого? Знаешь что, ты привози их из аэропорта прямо сюда. Я вас угощу настоящим русским обедом, хочешь? - А что, это неплохая мысль. Заодно и познакомитесь, у тебя с Филиппом найдется о чем поговорить. - Филипп - это француз? Он что, из Парижа? - Нет, но жил в Париже. Дино тебе тоже понравится, я уверен, сразу начнет за тобой увиваться. - О-ля-ля, тогда тем более! В субботу съезжу к Брусиловскому, куплю все, что нужно... Это было в четверг. На другой день Полунин еще раз позвонил в Монтевидео - секретарь Морено сказал, что дон Хосе еще не вернулся, но будет дома не позже двадцатого. С отсутствием Морено из цепи намеченных действий выпадало очень существенное звено, но времени на пересмотр плана уже не оставалось. Черт с ним, решил Полунин, на месте что-нибудь придумаем... В понедельник пятого Кривенко позвонил, как обычно, в половине двенадцатого. - Перемен никаких? - спросил Полунин. - Тогда слушай внимательно. В четверг утром я буду в Кордове, - можешь подойти к десяти часам на автобусную станцию? Там рядом есть бар, не помню, как называется, но внутри на стенах висят старые афиши коррид - хозяин, верно, испанец. Я тебя там подожду. - В десять утра? Попробую, - сказал Кривенко. - Но вот если нужно будет куда-нибудь с ним ехать... - Ладно, не сможешь - так не сможешь, тогда я тебе вечером позвоню домой. Ты все там же? Добро. Значит, утром я Тебя жду в течение часа, и если не придешь - вечером будь у себя. Теперь другое. Он в субботу ездил к своей бабе? - Ездил, а как же. У немцев все по расписанию, - загоготал Кривенко. - Ты узнал в гараже, когда он ставит машину? - По-разному, говорят, когда в час, когда в два. Но обычно не позже трех... - Ясно. Ключи от машины в одном экземпляре? - В двух. Он второй заказал на всякий случай - вдруг потеряется. Так что и у него свои, и у меня. - В котором часу ты его туда привозишь? - Куда? - К бабе, едрена мать! - Ясно, ясно, - заторопился Кривенко. - Туда я его привожу всегда в десять часов. Вечера, то есть. - Понимаю, что не утра. Машину оставляете возле ее дома? - Нет, зачем же. Там через одну квадру тупичок есть такой - без фонаря, и деревья густые. Туда и ставим. Она, верно, не хочет, чтобы соседи видели, что у нее гость каждую субботу... - Немка? - Немка, яволь, фамилию не знаю, а зовут фрау Клара. Видел я ее раз - баба ничего, видная, есть за что подержаться. - У меня все, - сказал Полунин. - В четверг увидимся... ...Следующий день - вторник шестого сентября - был каким-то особенно светлым, насквозь пронизанным сиянием весеннего солнца. С утра Дуняша настежь распахнула окна, теплый ветер ходил по комнате, вздувая занавески и шурша бумагами на столе. Все словно расцвело и распустилось за одну ночь - и раскидистые омбу в сквере на площади Либертад, и вязы перед Дворцом трибуналов, и эвкалипты вдоль автострады, ведущей к аэропорту Пистарини. Боясь опоздать, Полунин попросил таксиста ехать быстрее, и машина, непрерывно воя сигналом, шла в крайнем левом ряду у разделительной полосы, хищно припадая на рессорах, словно готовясь взлететь, с ревом разрывая в клочья солнечный и зеленый ветер. В аэропорт они приехали как раз в ту минуту, когда узкий длиннотелый "супер-констеллейшн" шел к земле с выпущенным шасси, нацеливаясь на свою посадочную полосу. Полунин еще издали увидел их в группе пассажиров - отчаянно жестикулирующего Дино и высокого Филиппа с переброшенным через руку плащом. Он сразу как-то успокоился, напряжение последних недель сменилось вдруг уверенностью, что все будет хорошо. Дино и Филипп тоже были в отличном настроении, в такси они хохотали всю дорогу, вспоминая парагвайские похождения Дино, Кнобльмайера с его квакающим прусским акцентом, поездку в Чако, которая теперь казалась им чуть ли не пикником. С хохотом вывалились из машины на пласа Либертад, с хохотом втискивались в тесную кабинку лифта, - Дуняша встретила их в дверях, услышав веселый гам еще до того, как лифт добрался до пятого этажа. - Бог мой, - воскликнула она, - я представляла себе вас лысыми и торжественными, - никогда не думала, что этнографы могут производить столько шума, о-о-о, теперь-то я хорошо понимаю, почему Мишелю так нравилось ездить по джунглям! А где же мадемуазель Астреа? Я так жаждала наконец-то ее увидеть... - Это удовольствие, мадам, от вас не уйдет, - заверил Филипп, целуя ей руку. - Сейчас она просто захотела воспользоваться перерывом в нашей работе, чтобы съездить в Бельгию... Полунин вышел на кухню открывать консервы. Из комнаты слышались новые взрывы смеха, теперь уже и Дуняшиного, - гости, судя по всему, быстро нашли с хозяйкой общий язык. Он открыл дверь и, перехватив ее взгляд, поманил пальцем. - Ну как они тебе? - Все ужасно милые, - с энтузиазмом сказала Дуняша, - а этот Маду - просто эпатантный* тип, я хорошо понимаю теперь вашу секретаршу. Бедняжка, как она теперь без него, а впрочем, в Брюсселе ей будет с кем утешиться. Идем - раздвинете там стол, пора накрывать... ______________ * Epatant - потрясающий, сногсшибательный (фр.). - Месье, - торжественно провозгласила она, когда гости уселись, - сегодня вам будет предоставлена уникальная и незабываемая возможность познакомиться с настоящей русской кухней. Русской по рецептам, хочу я сказать, потому что продукты - увы - местные... - Одну минутку! - перебил Полунин. - Если уж на то пошло, у меня есть один не местный продукт, без которого, я чувствую, нам сегодня просто не обойтись... Он вышел на кухню и принес заиндевелую бутылку. - Это знаменитая русская водка, о которой вы, черти, столько слышали и которую никогда не пробовали. Думал оставить на потом, - он подмигнул Дино и Филиппу, - но это, говорят, плохая примета, так что разопьем ее сейчас... тем более что поводов к этому, насколько я понимаю, больше чем достаточно. А потом, когда все кончится, шеф экспедиции поставит нам бутылку лучшего французского коньяка. - Слово скаута, - поклялся Филипп, подняв два пальца. - Она, кстати, уже у меня в чемодане. Но скорее, скорее, мы жаждем попробовать русской водки, - я уже заранее чувствую себя этаким Распутиным. Подать сюда великую княжну! - О-ля-ля, вы опасный человек, мсье Филипп, - рассмеялась Дуняша, - что же будет дальше? Наливай, Мишель, и начинайте закусывать, а то борщ перестоится... - А, боржче, - радостно закричал Дино, - это я ел в России! Я рассказывал вашему мужу, как одна старая женщина-казак варила нам боржче из дохлого петуха, помнишь, Микеле? Это было в развалинах Тормосино, мы бежали от Сталинграда, а петуха нашли в канаве. Но какой там был холод, мамма миа! - Бог мой, - изумилась Дуняша, - что вы там делали, под Сталинградом? - Главным образом, пытался попасть в плен, но из этого ничего не получилось. С румынами у нас было полное взаимопонимание, но боши нам почему-то не доверяли - фельджандармерия шла просто по пятам. Позже, уже на Украине, они нас разоружили как изменников. А тут еще Бадольо, черт его побери, со своим путчем! Тогда-то нас и стали рассылать по лагерям - кого в Германию, кого во Францию... - Уймись, - сказал Полунин, наливая его рюмку, - сегодня можно без фронтовых воспоминаний. Итак, друзья, за встречу - и за успех! Предупреждаю: пить нужно до дна, сразу, одним глотком... Водка всем понравилась и еще больше подняла настроение. Понравился и борщ, и пельмени, которые Дино нашел похожими на итальянские равиоли, но вкуснее. Одолеть пирожки уже не смогли, - Филипп сказал извиняющимся тоном, что русская кухня божественна, но тяжеловата, вроде фламандской. Действительно, к концу обеда все немного осоловели и приутихли. - Ничего, - сказал Полунин, - пирожки мы прикончим позже, а сейчас, я думаю, без моциона не обойтись. Давайте-ка сходим в мои апартаменты, устрою вас с ночлегом, и заодно обсудим наши экспедиционные дела. - Да, - подхватил Филипп, - было бы бессовестно утомлять мадам разговором о скучных материях. - Мадам все равно займется посудой, так что можете не искать оправданий, - засмеялась Дуняша. - Ступайте, а вечером приходите пить чай, вы еще не все попробовали. Они отправились на Талькауано. Свенсона дома не было, но Дино на всякий случай заглянул в его комнату. Потом он пошел принимать душ. Филипп с облегчением стащил пиджак и растянулся на койке. - Если тебя, старина, так кормят каждый день, то можно только удивляться, почему ты такой тощий... - Не беспокойся, - крикнул из ванной Дино, - моя Маддалена тоже знает, как кормить мужа и как принимать гостей! - Если бы она знала, чем ты занимался в Парагвае, она бы тебя вообще не кормила, старый ты павиан. Давай скорее, что ты там возишься... - Иду, иду... Когда Дино вышел из ванной, расчесывая мокрые волосы. Полунин достал карту Аргентины и развернул на столе. - Итак, - сказал он, - Дитмара будем брать в эту субботу. По субботам он ездит к своей любовнице, шофер оставляет ему машину и уходит. Других вариантов я не вижу. Любовница Дитмара живет на окраине Кордовы, в глухом районе. Это, конечно, имеет и свои неудобства - на безлюдной улице труднее организовать слежку. Но выбирать не приходится. Он выходит от нее обычно после полуночи, иногда в час, иногда в два. Там его и нужно накрыть - когда пойдет к машине. Согласны? Филипп кивнул, Дино тоже сказал, что считает этот вариант разумным. - Так, с этим ясно, - продолжал Полунин. - Взяв Дитмара, мы везем его в заранее подготовленное место, - нужно что-то найти, снять какой-нибудь пустой домишко. Что угодно, хотя бы заброшенное ранчо. Там он должен написать свои показания... - На кой черт? - спросил Филипп. - Показания он будет давать перед судом. - Где? В Руане? До Руана его еще нужно довезти, - возразил Полунин. - А это будет не так просто. - Микеле прав, - сказал Дино. - Дитмар должен дать показания в письменном виде, сразу. Мы заверим его подпись как свидетели. И это должно быть сделано немедленно. - Ну, допустим, - согласился Филипп. - Давайте дальше. - Дальше его придется где-то держать до прихода "Лярошели". Вот это и есть самая сложная часть плана. Будь Морено на месте, мы могли бы попросить самолет... - Какой самолет? - Его, личный. Лагартиха говорил, у Морено небольшой спортивный самолет. Мы бы сразу вывезли Дитмара в Уругвай, а там у Морено достаточно эстансий в глуши, чтобы можно было его держать под замком сколько угодно. Но Морено нет - я звонил в пятницу, он будет только после двадцатого. А до двадцатого мы в Кордове оставаться не можем. - Из-за прогнозов Лагартихи? - спросил Филипп. - Не знаю, мне они представляются несерьезными. Даже если допустить, что дата восстания действительно намечена, то неужели он станет выбалтывать ее каждому постороннему? - Во-первых, я для него не совсем посторонний, - возразил Полунин. - Я для него - человек, который предоставил ему убежище, ни о чем не спрашивая, и это убежище оказалось безопасным. У него были достаточные основания мне доверять... - О том, что убежище окажется безопасным, он в первый вечер еще не знал, - заметил Дино. - Верно. Ну, значит, поверил заранее. Может такое быть? Может. А во-вторых - не забывайте, речь идет об аргентинце. Их конспиративные методы кажутся нам наивными, но для них это в порядке вещей. Не исключено, что такой Лагартиха стал бы молчать под пыткой, но в беседе с приятелем он может выболтать что угодно... - Ну, хорошо, - сказал Филипп. - Короче говоря, ты считаешь, что через две недели в Кордове может вспыхнуть восстание? - Я считаю, эту возможность нужно иметь в виду. - В таком случае, увезем Дитмара оттуда, как только захватим. - Да, но куда? Самое удобное место - Энтре-Риос, на границе с Уругваем... вот, смотрите... Филипп встал и, подойдя к столу, склонился над картой. - Сколько это кило