тоже будем воевать? - Ну вот, с чего ты взяла... - Да, а почему Дядясаша и вообще военные так в этом уверены... конечно, прямо никто этого не говорит, но все равно - это ведь все время чувствуется! Ты не заметил, как Виген начал сегодня что-то говорить, а Дядясаша посмотрел на него, и он сразу замолчал... - Какой Виген? - Ну, Сароян! - А-а... нет, не заметил. Так что ж с того, Танюша... она ведь народ военный, каждый говорит про свое. Мы вот тоже, как соберемся - только про свое и говорим, кто чего не выучил, кто куда собирается поступать... ну, и они так же. Не думай ты об этом, Танюша, чего голову зря ломать. Пока-то ведь еще ничего страшного нет? - Пока нет... - Ну вот, а ты заранее боишься. Таня вздохнула и коснулась губами его щеки. - Я больше не буду, правда... Сережа, если бы ты знал, как я тебе благодарна за эти цветы... Для меня сегодня - самый лучший вечер в моей жизни. Конечно, за исключением того - помнишь? - Не помню, забыл. - Непра-а-авда... Я ведь знаю, что ты никогда этого не забудешь - никогда-никогда. И я тоже никогда. Мы будем приезжать сюда каждый год - именно в этот день, правда? - Конечно, Танюша, каждый год. - Как я тебя люблю, Сережа... Она взяла его руку и прижалась к ней горячей щекой. - ...Ты знаешь, мне вдруг сегодня пришло в голову: теперь мне придется много работать со своим отрядом, а как же мы будем встречаться? Значит, реже? - Так мы же и так встречаемся каждый день в классе, Танюша. - Ну-у, в классе... в классе - это мало. Я хочу быть с тобой каждый день, каждый вечер - понимаешь? Вообще, Сережа, со мной делается что-то странное, правда... Смотри - когда, например, летом очень жарко и начинаешь пить воду, и никак не можешь напиться - чем больше пьешь, тем больше хочется. В общем, у меня сейчас получается именно так. Когда я одна, мне кажется, что стоит только тебя увидеть, и мне уже не нужно будет ничего-ничего больше... а когда я с тобой, то мне сразу хочется, чтобы ты меня обнял или поцеловал, понимаешь... но все равно - даже если я с тобой так, как вот сейчас, - то мне все равно кажется, что этого мало, что это все что-то не то. Я не знаю, Сережа, может быть, ты меня не поймешь... Это такое странное чувство - вроде жажды, когда все время хочется больше и больше. Интересно - это всегда так, когда любишь? Или я тебя люблю как-то особенно? - Не знаю, Танюша... ты вообще вся какая-то особенная... Я все-таки так и не понимаю, что ты могла во мне найти... и вообще - не знаю, кем нужно быть, чтобы... - Чтобы что, Сережа? - Ну, понимаешь... чтобы чувствовать себя на высоте. У меня вот все время такое чувство, вроде я что-то украл - что-то драгоценное, что вообще не может мне принадлежать... - Какие ты говоришь глупости, Сережа, я ведь совершенно тебе принадлежу. Почему ты меня не поцелуешь? Они целовались до тех пор, пока Сергей не почувствовал, что должен уйти - немедленно, сию же минуту. Он вскочил и отошел в сторону, с грохотом опрокинув стул. Таня сбросила на пол ноги, глядя на него с недоумением. - Пошел я, Танюша, - сказал он неповинующимся голосом. - Пора, да и вообще... на завтра заданий много... - Сережа, ну посиди еще пять минуточек, ну что тебе стоит, правда? - жалобно сказала Таня. - Нет, пора. Ты тоже ложись, а то не выспишься. Не могу я, понимаешь? - Он вернулся к ней и, взяв руку, прижал к губам теплую ладошку. - Приведи себя в порядок, - шепнул он, - волосы поправь, слышишь? Я пошел. Нет, не провожай, не нужно... 2 В воскресенье они устроили вылазку на Архиерейские пруды, решив воспользоваться остатками лета. Собралась целая компания, весь их кружок - Земцева, Лисиченко, Глушко, Гнатюк, Лихтенфельд, увязался даже Женька Косыгин. Как полагается для экскурсии, Таня оделась попроще: на ней были мальчишеская ковбойка с засученными рукавами, старенькая коротковатая юбка и измазанные в зелени тапочки, и Сергей не мог оторвать от нее глаз. Они расположились в отличном месте, на втором пруду, подальше от рачьих норок, которых Таня боялась панически. Девушки расстелили на траве принесенные с собой одеяла, Гнатюк с Косыгиным затеяли бороться. Сергей насвистывал от удовольствия, радуясь всему - Таниному виду, чудесной золотой осени, предстоявшему купанью. Потом им вдруг овладели смятение и мрачность - когда Таня, продолжая болтать с Глушко, преспокойно расстегнула юбку, переступила через нее и осталась в ковбойке и черном трикотажном купальнике. Он насупился и стал смотреть в сторону, борясь с желанием надавать Володьке по шее. - А ты чего не раздеваешься? - окликнул его Косыгин. - А ну давай, маханем до того берега и обратно - кто кого, а? Я тебя обставлю как миленького, не я буду... - Ты меня? - снисходительно покосился на него Сергей. - Подрасти еще на пару сантиметров... Женьку он, конечно, обставил. Ненамного, всего на несколько секунд, но обставил; ему даже похлопали. - Ага, ага, хвастун, так тебе и надо, - сказала Таня, показав Косыгину язык. Потом она обернулась к Глушко и заговорила с жаром, очевидно продолжая какой-то спор: - Ты как хочешь, а я считаю, что писать такие вещи - просто непорядочно! Это уже донос какой-то получается! Если он не прав, то нужно ему возразить, нужно объяснить, в чем он ошибается, а писать так, как там написано, - это уже просто гадость! - Ладно, послушаем вот сейчас, что наш групорг скажет, - ответил Володя. - Ну-ка, Людмила, изреки свое веское слово. Сергей присел на край одеяла и провел ладонями ото лба к затылку, приглаживая волосы и отжимая из них воду. - О чем это вы? - Ой, ну вот скажи сам, Сережа, - накинулась на него Таня, - ты читал эти статьи в "Комсомольской правде"? - Это про Горького, что ли? - Сергей вспомнил, что действительно были в газете какие-то статьи на литературную тему; к стыду своему, он так и не собрался их прочитать, - Нет, я, правду сказать, еще не успел... А что там такое? - Понимаешь, - сказал Володя, - там началась целая полемика - между "Комсомолкой" и "Литературной газетой". Один там написал какую-то чушь насчет "На дне" Горького... - Это совершенно неважно, - вспыхнула Таня, - чушь он написал или не чушь! Ты вот уже даже сейчас подходишь к этому нечестно - тебе обязательно хочется с самого начала внушить, что написал чушь, а ведь дело вовсе не в этом! - Подождите, - сказала Людмила, и ее спокойное вмешательство, как обычно, сразу утихомирило противников. - Сначала объясните человеку, в чем дело! Понимаешь, Сергей, один критик выступил в "Литературной газете" с разбором пьесы, и в частности образа Сатина. Ну, он дал ему несколько необычное толкование - не такое, что ли, революционное, как дается обычно. А в "Комсомольской правде" ему возразили, он тоже ответил, ну и началась целая дискуссия. Мы говорим о тоне статей в "Комсомольской правде". Там было написано, что автор, дескать, и раньше уже, анализируя Горького, протаскивал всякие чуждые идейки, и что он потом вроде и каялся, но на самом деле не осознал своих ошибок, и что вообще странно, как это "Литературная газета" под видом свободной полемики дает место таким политически двусмысленным высказываниям... - Ну что это, не гадость? - опять закричала Таня. - Ну скажи сам, Сережа! Это все равно что показывать на человека пальцем и говорить: "Посмотрите на него, а ведь он враг народа, как это вы до сих пор не заметили?" Это донос, вот что это такое! - А если он а в самом деле враг народа? - спросил Глушко. - Сам ты враг народа! А в "Литературной газете" не нашлось никого, чтобы увидеть врага, правда? Или там вся редакция из врагов народа? Если хочешь знать, я тоже считаю, что он ошибается, я даже Сергея Митрофановича спросила, и он тоже сказал, что значение образа Сатина у него недооценено. Так разве из-за ошибки можно губить человека! А ты, Володька, просто дурак, самый стопроцентный! - Юпитерша, ты сердишься, - высокомерно отозвался Глушко. - А что говорили древние греки? Сердишься - значит, не прав. - Кстати, это были римляне, - улыбнулась Людмила. - Ты спрашивал моего мнения? Я скажу, только не как секретарь группы, учти, а просто как частное лицо. По-моему, и ты прав, и Таня права... - Эх ты, соглашательница! - фыркнула та. - Ничего подобного, я тебе сейчас объясню. Володя прав в принципе: если ты видишь действие врага, то ты обязана обратить на него внимание, хотя бы это и выглядело доносом... - Да какое же это "действие врага" - ошибиться в литературном анализе? - Никакое, - согласилась Людмила. - Поэтому я и говорю, что ты тоже права. Володя прав в принципе, но в данном случае ошибается. - То-то же, - сказала Таня победоносно. - А в общем, ну вас, вы мне надоели. Лезем в воду, Аришка! - Иди, иди, там тебя уже давно раки поджидают, - сказал Глушко. - Типун тебе на язык! Идем, Аришка. - Таня встала, одергивая купальник, и натянула черный резиновый шлемик, сразу сделавшись еще более похожей на загорелого длинноногого мальчишку. Встретившись глазами с Сергеем, она улыбнулась и сделала мгновенную гримаску, морща нос. - А ты со мной не согласен? - спросила Людмила у Глушко. - Ты уклонилась от прямого ответа. "В принципе", "в данном случае"... Тут нужно ставить вопрос ребром. - То есть? - А вот так. Нужна бдительность или не нужна? По твоей теории выходит, что сначала нужно убедиться, действительно ли это действие вражеское, и только потом действовать... - Ну, а ты как думаешь? - прищурился Сергей. Вытерев мокрые руки об одеяло, он взял у Лихтенфельда папиросу и закурил, прикрываясь от ветра. - Может, наоборот нужно - сначала огреть человека дубиной, а после решать - стоило или не стоило? - Я говорю, - закричал Володя, - что когда обстановка требует особой бдительности, то не всегда есть время раздумывать и взвешивать!.. - Господи, какие глупости ты говоришь, - вздохнула Людмила. - Его еще, как говорится, петух не клюнул, - сказал Сергей. - А у других эта твоя бдительность уже вот тут сидит, понял? Ты спроси у Сашки, за что его отец целый год баланду хлебал... Людмила посмотрела на Лихтенфельда: - Разве твой папа был репрессирован? - Ага, еще при Ежове. Его летом тридцать седьмого вызвали и говорят: расскажите о своих связях с гестапо. Факт, елки-палки! А он говорит: так я и в Германии сроду не был, я же из колонистов, здесь родился. А ему тогда говорят: ну что ж, тогда расскажите, за что вы получали деньги от японской разведки... Сергей сидел, попыхивая папироской, и щурясь смотрел на середину пруда, где обе девушки и Гнатюк с Косыгиным перебрасывались надутой футбольной камерой. Стало совсем жарко, ослепительно сверкали на солнце брызги, и звенел долетающий до него Танин смех. Ему вспомнились вдруг замерзшие слова-леденцы барона Мюнхгаузена; если бы можно было материализовать эти звуки, то, наверное, именно так они и выглядели бы - летящими в небо каплями воды и солнца... - ...так он и отсидел, ровно четырнадцать месяцев, - рассказывал Сашка. - А потом ничего, выпустили. Говорят, ошибка произошла. - Чего ж, по Володькиной теории - так и должно быть, - жестко усмехнулся Сергей. - Бдительность, чего там! Лучше загрести десяток невиновных, чем упустить одного виноватого... Глушко совсем рассвирепел: - Да катись ты к черту, знаешь! Что я тебе - оправдываю перегибы?! Как вы все простой вещи не понимаете, это же прямо что-то потрясающее: ведь если искажение принципа выглядит уродливо, то это же совершенно не значит, что плох сам принцип! - Ладно, замнем, - сказал Сергей, снова отвернувшись к воде. Людмила, стоя на коленях, задумчиво вертела в руках резиновую шапочку. - Ты в чем-то ошибаешься, Володя... - сказала она негромко, словно думая вслух. - Здесь вообще получается что-то очень сложное и... и не совсем понятное. Взять эту же полемику... Я считаю, что Таня возмутилась справедливо, таким тоном нельзя вести литературный спор. Почему-то у нас слишком уж часто любое несогласие объявляют чуть ли не диверсией. Зачем в каждом нужно непременно видеть притаившегося врага? - Ты не разбираешься в механике классовой борьбы, - надменно заявил Володя. - Иначе не задавала бы дурацких вопросов. - Но до каких же пор будет продолжаться эта борьба? - Людмила пожала плечами. - Я тебя просто не понимаю. У нас уже восемнадцать лет строится социализм. Оттого что существует капиталистическое окружение, нельзя же подозревать сто восемьдесят миллионов человек. А у нас получается именно так... - Восемнадцать лет, да? - крикнул Глушко. - А Бухарин, Зиновьев - когда все это было? А откуда ты знаешь, что сегодня - вот сейчас, в сентябре сорокового года, у нас на ответственных постах нет какого-нибудь просочившегося предателя? Людмила собралась что-то ответить, но тут Сергей снова повернулся лицом к спорящим: - Я тебе вот что скажу, Володька! Что там наверху делается, - не нам с тобой судить, там и без нас разберутся. А вот что в народе у нас нет предателей, так в этом я тебе головой могу ручаться, понял? Если там забросят или завербуют десяток гадов, так это еще не народ. Ты вот про бухаринцев вспомнил - так я тоже читал эти материалы, не беспокойся! Имели они поддержку в народе? Ни черта они не имели и иметь не могли! Она права на сто процентов, - он указал пальцем на Людмилу, - у нас народ еще в семнадцатом году выбрал, по какой дорожке идти, понял? А сейчас что получается? Я когда на ТЭЦ поступал, так мне сто анкет пришлось заполнять! Не было ли родственников в белой армии, нет ли связи с заграницей, чем дед с бабкой занимались... а Коля, помню, рассказывал - еще в тридцать седьмом году, - как у них в цеху собрание было. Выступил один такой и кричит: "Выше бдительность, товарищи! Выше бдительность! Враг не дремлет, враг в наших рядах - вот здесь!" - и пальцем туда-сюда тычет, в слушателей. Это что, по-твоему, доверие к рабочему человеку? Да разве ж это не обидно, когда тебя на каждом шагу подозревают? Подошедшая шумная - с гармонистом - компания стала располагаться на берегу недалеко от них. - Ладно, довольно о политике, - сказала Людмила, вставая. - Идемте купаться, жарко... - Идите, я пока тут покараулю, - отозвался Сергей. - Пусть там потом Женька подойдет, что ли... Он уже целый час ныряет. Оставшись в одиночестве, он лег и стал наблюдать за колонной муравьев, хлопотливо перебрасывающих куда-то нехитрые свои стройматериалы. Протяжный гром моторов внезапно обрушился с неба тугой лавиной, похоронив под собой переборы гармошки и плеск и крики купающихся. Сергей повернулся на спину - три коротких ширококрылых истребителя в крутом вираже прошли над прудами, разворачиваясь в сторону города, и скрылись за деревьями. Наверное, с нового военного аэродрома, который - недавно говорили в школе - расположился за Казенным лесом. Да, а война-то, пожалуй, будет. Конечно, если с такой точки зрения - может, и оправдана в какой-то степени вся эта подозрительность. Но все равно, подозревать каждого тоже не годится. Главное ведь - анкеты против настоящих шпионов не помогут, те-то научены, что и как отвечать. А честным людям обидно... Он закрыл глаза, потом незаметно вздремнул и не услышал, как подкралась Таня, неся перед собой, как кастрюлю, резиновый шлемик. Вода угодила ему прямо в лицо, Сергей испуганно вскочил, протирая залитые глаза и по-собачьи тряся головой. Таня ликовала с двух шагах от него, приседая и складываясь пополам от хохота. - Ага, лентяй, соня! - кричала она, хлопая в ладоши. - В другой раз не будешь спать, когда... ай!!! Взмахнув руками, она потеряла равновесие и с размаху села на траву: Сергей схватил ее за щиколотку, молниеносно распластавшись по земле, как вратарь, берущий низкий мяч. - В другой раз не будешь нападать исподтишка, поняла? А теперь идем-ка. - Он поднял ее, отбивающуюся, и понес к воде. - Я тебе сейчас покажу, где зимуют раки. Вернее, где они лето проводят. - Подумаешь, какая принцесса, - сказал выбравшийся на берег Косыгин, - сама дойти не может. Куда это ты ее тащишь? - Ракам хочу скормить, вот куда, - мрачно ответил Сергей. - Слышь, Женька, ты тут прошлое воскресенье ловил, - где их тут больше, не помнишь? - А, это дело, - одобрил тот. - Неси туда, где свая торчит, там их до черта. - Сережа, меня нельзя скармливать ракам, - убеждающим голоском и заискивающе сказала Таня, - я их боюсь, правда! - Ничего, зато они тебя не испугаются... - Сереженька, ну отпусти, я больше не буду! Я сейчас начну визжать, вот увидишь. - Завизжишь, факт. Тебя рак никогда не кусал? Ничего, вот попробуешь... Он вошел в воду и, увязая в топком иле, медленно побрел со своей ношей к указанному Женькой месту. - Мне нравится так, - сказала она, умильно морща нос. - Только не нужно туда, где раки. Я просто не верю, что ты можешь сделать со мной такую гадость. - Одной тебе разрешается делать гадости, да? - Какая же это гадость? Я думала, что тебе жарко... Воды было теперь почти по грудь - ноша стала совсем легкой и приятной. - И вообще в этом пруду раков нет, ты же сам говорил. - Таня обняла его за шею и, по-видимому, чувствовала себя вполне комфортабельно. - Ты меня только пугаешь, правда... ой, что с тобой? Сергей изобразил на лице гримасу боли и принялся приплясывать, словно стряхивая с ноги башмак. - А, ч-черт! Один, кажется, уже вцепился... Таня неистово завопила и забилась, поднимая фонтаны брызг, Сергей потерял равновесие. Когда он вынырнул, отплевывая воду, Таня уже удирала от него, отчаянно работая руками и ногами и с ужасом оглядываясь. Он догнал ее в несколько взмахов, снова нырнул, захватив со дна большой ком ила и водорослей, и поднял руку, показывая Тане добычу. - Гляди! - крикнул он. - Я его еле от пятки отодрал - гляди какой здоровенный! На, лови! Брошенный ком шлепнулся Тане прямо на спину - она испустила совсем уже душераздирающий вопль и исчезла под водой. Помогая ей вернуться на поверхность, Сергей заметил, что она дрожит всем телом. - Ты чего? - спросил он. - Что ты, Танюша? Стоя в воде по плечи, он прижал Таню к себе и заглянул ей в лицо - испуганное, с прилипшими к щекам прядями волос, оно было теперь совсем несчастным. - Как не стыдно, - сказала она прерывающимся голосом, - я ведь тебе говорила, что боюсь... а ты бросил на меня такого огромного - он успел меня немножко укусить, только я его сразу стряхнула... - Кто успел укусить? - Рак! Еще спрашиваешь, как не стыдно... Я тебе никогда этого не прощу... - Так ведь никакого рака не было, - засмеялся Сергей, - это я в тебя водорослями бросил! - Неправда, он меня укусил, - сердито повторила Таня, убирая за уши мокрые волосы, - ты просто садист, вот ты кто... теперь сам неси меня к берегу, я не поплыву. Или, может быть, тебе не хочется? - Хочется, что ты, - быстро сказал Сергей. - Кстати, Николаева, - сказал Глушко, когда они все уселись в кружок на одеяле, уписывая яблоки с хлебом, - как ты - познакомилась уже со своим отрядом? - Угу... - Таня закивала с набитым ртом. - М-м-м... ой, они такие замечательные! Я уверена, что хорошо с ними сработаюсь, правда. Им сейчас скучно - никакой работы с ними не вели, ничего совершенно. Я, когда пришла в первый раз, спрашиваю, кто у них председатель совета отряда, а они отвечают: "У нас нет председателя". Представляете - отряд есть, а председателя нет! Потом наконец встает чудесная такая девочка - глаза, косички вот такие, в стороны! - я, говорит, председатель. Я говорю - как же так, а они все сказали, что нет председателя, и ты сама почему до сих пор молчала? А она - ой, ну такая чудесная девчонка! - говорит, мне стыдно, все равно у нас с конца прошлого года никакой работы не ведется, даже звенья не собираются. И на все лето - ой, ну вот ты скажи, Ариша, разве это правильно - прекращать на лето пионерскую работу? Ну хорошо, в лагерях есть работа, но ведь не все же охвачены лагерями... - Ты ешь, - сказала Людмила. - Пока ты ораторствуешь, от яблок ничего не останется. - А вы мне оставьте, как не стыдно! Тоже, обжоры несчастные. Гнатюк, ну разве порядочные люди столько едят? - Посчитай, сколько сама слопала, - возразил Гнатюк. Выбрав два яблока, самое крупное и самое маленькое, он закусил большое, а маленькое бросил Тане на колени. - Держи, и хватит с тебя. Таня покачала головой: - Самое зеленое выбрал, и еще бородавчатое. Ох и свинья же ты, недаром я тебя тогда поколотила... - Подумаешь, поколотила! Просто связываться не хотелось. - А что случилось? - заинтересовался Лихтенфельд. - Ха-ха, он в восьмом классе схлопотал от меня по уху. Запросто, в присутствии представителя гороно, - небрежно сказала Таня. - Наверное, я уже тогда чувствовала, что он со временем выродится в пожирателя яблок. Гнатюк, коренастый и большеголовый юноша, покосился на обидчицу и неторопливо, со смачным хрустом, выгрыз добрую половину яблока. - Шкода, мы тогда не знали, во что выродишься ты, - сказал он, прожевав. - А во что это я выродилась, интересно? - А как тебя прозвали во время кросса, интересно? Таня покраснела: - Это Игорь Бондаренко прозвал, а он просто дурак! - А ну, ну! - заинтересовались остальные. - Гнатюк, только посмей... - угрожающе начала Таня. - Говори, говори! - захлопала в ладоши Лисиченко. - Какое прозвище ей дали? - Пожирательница сердец, - медленно, наслаждаясь эффектом, с расстановкой произнес Гнатюк и снова принялся за свое яблоко. Раздался дружный взрыв смеха. - Просто глупо. - Таня пожала плечиками. - Чье это сердце я там пожрала, ну скажи? - А ты не помнишь, Танюша? - лукаво спросила Людмила. - Я могу напомнить. Физрука - раз... - Люська!! - Это точно, - подтвердил Гнатюк. - Физрука она соблазняла во все лопатки, уж так старалась. Крепление у нее раз испортилось, так она - нет того, чтобы самой поправить, - уселась на пенек и говорит: "Товарищ физрук, посмотрите, что у меня с креплением, пожалуйста..." - Гнатюк так похоже передразнил вдруг картавый Танин говорок и умильную интонацию, что все снова захохотали. - Вот так, Николаева. Поэтому лучше замнем, кто там чего пожирает... - Ладно вам; посмеялись - и хватит, - сдержанно сказал Сергей. Разломив большое яблоко, он молча протянул Тане половинку и обратился к Лисиченко: - Ты что-то начала насчет пионерской работы? - Я? Нет... а-а, это Таня меня спросила насчет отрядной работы во время каникул. Вообще, конечно, я считаю, что это получается глупо. Ребята, которые никуда не едут, на все лето выпадают из-под контроля организации... - Есть ведь форпосты, - заметила Людмила. - Сколько их там! Все это на бумаге. Серьезно, Дежнев, я на август ездила в один лагерь работать вожатой, так перед этим специально интересовалась, даже в горкоме была. Летом действительно никто ничего не делает, прямо безобразие! И это всегда заметно в начале года в младших классах - в третьем, четвертом. Конечно, ребята за лето страшно распускаются, потом их не так просто ввести в рабочий ритм... - Потому что дураки этим делом занимаются! - воскликнула Таня. - Сажают на пионерскую работу каких-то... не знаю, каких-то прямо схоластов! А потом требуют от ребят пионерской дисциплины. У меня в отряде рассказывали: проводили первый сбор в этом году, пришел какой-то осел и целый час долбил доклад о международном положении. Это четвероклассникам, представляете! На сборе, посвященном началу учебного года! - Татьяна! - одернула ее Людмила. - Ты за своим языком думаешь, наконец, следить или нет? С ума ты сошла, что ли, - то у нее "дурак", то у нее "осел"... Таня сердито сверкнула на нее глазами: - А что я должна - видеть перед собой лопух и называть его розой? - Дело твое. Но если ты начнешь таким же языком говорить у себя в отряде, то... - Я всегда говорила и буду говорить именно то, что думаю! - отрезала Таня. - Этому меня учили с того дня, как я надела пионерский галстук! - Речь идет о твоих выражениях, - помолчав, сказала Людмила. - Только. Понимаешь? - Хорошо, понимаю... Это и в прошлом году было то же самое - мне девчонки из пятого "А" рассказывали! Как только отрядный сбор, так и начинается проработка решений Десятого пленума ЦК ВЛКСМ или еще чего-нибудь такого же. Ну, все это нужно, я понимаю, но ведь нельзя же только на этом строить всю пионерскую работу! А потом удивляются, почему это ребятам скучно на сборах... - Воображаю, у тебя им будет весело, - ехидно заметил Гнатюк. - У меня им будет очень весело, можешь быть уверен! Что ты вообще в этом понимаешь, ты, чревоугодник! - Хорошо сказано, - подмигнул Сашка Лихтенфельд. - Выражаясь языком великого ибн Хоттаба, ты могла бы еще добавить: "Сын греха, гнусный бурдюк, набитый злословием и яблоками, да покарает аллах твое нечестивое потомство"... - Если оно вообще у него будет, - засмеялась Таня. - Ну скажите, девчонки, кому нужен муж-чревоугодник? - Жене-чревоугоднице, - подсказал Володя. - Вот разве что! - ...но у поэта сказано, - продолжал он, подняв палец, - "души, созданные друг для друга, соединяются - увы! - так редко". А это значит, пан Гнатюк, что твое дело труба! Ничего, мы с тобой организуем потрясающую холостяцкую коммуну, я ведь тоже не собираюсь... - Володя! Чьи это стихи ты прочитал? - спросила Таня. - Не знаю, кого-то из старых. - А как они начинаются? "По озеру вечерний ветер бродит, целуя осчастливленную воду" - так? - Правильно. А ты откуда знаешь? - А я тоже их читала, только не знаю чьи, - они были переписаны от руки, в тетрадке. Красивые, правда? - Только и думаешь о поцелуях, пожирательница, - лениво сказал Гнатюк, встав и потягиваясь. - Ну что ж, айда еще искупаемся? Уже, верно, часа три, как раз будет время обсохнуть... В небе снова проревело звено истребителей. Сделав широкий круг, они сразу забрали круто вверх и ушли из виду, словно растворившись в синеве. Все проводили их взглядом. - Маневренные "ишачки", - одобрительно сказал Глушко. - А вот со скоростью у них неважно... - Вам об этом уже докладывали, товарищ генеральный конструктор? - почтительно осведомилась Людмила. - Чего докладывали... Это любой летчик знает: машина старая, не засекреченная. Мы еще в Испании на И-16 дрались. - Сколько он выжимает? - спросил Сергей. - Что-то около четырехсот пятидесяти. Читал в "Комсомолке"? Американская фирма "Локхид" выпустила новый перехватчик, максимальная - восемьсот. Класс, а? - Брехня, наверное. Английский "спитфайр" считается лучшим истребителем в мире, а он больше шестисот не дает. - Значит, уже не лучший, - сказал Володя, - Возьми почитай сам, если не веришь, недели три назад была заметка. Идешь в воду? - Немного погодя. Все ушли, кроме Сергея и Тани. Уже в воде Гнатюк обернулся и крикнул: - А может, искупаемся, людоедка? "Товарищ физрук, что там у меня с креплением, пожалуйста..." Таня, стоя на коленях, подобрала яблочную кочерыжку и неожиданно метко запустила в Гнатюка, попав ему прямо между лопаток. Выполнив этот акт мести, она покосилась на Сергея и тихонько вздохнула. Тот, не замечая ее, щурился на узорчатую крону ближнего дуба, уже тронутую желтизной и словно вчеканенную в бледно-голубую эмаль неба. - Пойдем поищем желудей? - предложила она несмело. - Иногда попадаются такие крупные... Сергей движением плеч дал понять, что желуди ему теперь ни к чему, даже самые первосортные. Потом он отказался от предложенного Таней яблока, несмотря на то что она долго выбирала его и до блеска начистила собственным шарфиком. Таня совсем пала духом. - Сережа, ты на меня сердишься, - сказала она, отважившись подсесть ближе. - Правда? Но ведь я тогда вовсе никого не соблазняла, честное слово... Правда, я попросила физрука исправить крепление, но просто было очень холодно и у меня озябли пальцы. Разве это называется соблазнять? - Я не знаю, что называется соблазнять, - ответил он, не глядя на нее. - Никогда этим не занимался. - Но ведь я тоже не занималась, Сережа! - умоляюще воскликнула Таня. - Я тебе клянусь, что я никогда никого не соблазняла, и я совершенно не знаю, как это делается! Ведь я же не виновата, что этот физрук вдруг почему-то решил за мной немножко ухаживать, хотя он совершенно ничего такого не говорил и... и вообще. А разве я виновата, что новозмиевский комсорг тоже решил вдруг объясниться мне в любви... - А, еще и новозмиевский комсорг, - со зловещим спокойствием кивнул Сергей. - Может быть, и еще кто-нибудь? Какой-нибудь техрук? Или худрук? - Никакой не худрук! - уже почти со слезами возразила Таня. - А Игорь Бондаренко! Я ему еще чуть по физиономии не дала, а он тогда обозлился и нарочно выдумал это дурацкое прозвище... а я никого не соблазняла! Я не умею соблазнять и никогда не умела, я только читала в книгах - этим занимаются всякие непристойные особы. Ты, значит, думаешь, что я могу вести себя как непристойная особа, да? Скажи прямо - все равно я вижу, что ты меня уже ни капельки не любишь! - Я просто не могу слушать, когда тебя - понимаешь, тебя! - начинают высмеивать и называть всякими прозвищами... Я не говорю, что ты вела себя как-нибудь... ну, как-нибудь не так, как нужно! Но ты должна вести себя так, чтобы никому и в голову не могло прийти зубоскалить на твой счет! Почему никто никогда и не подумает сказать такое Земцевой? - Потому что Люся лучше меня, вот почему, - всхлипнула Таня. - Я не понимаю, почему ты влюбился в меня, а не в нее! - Вот влюбился! - Вот и не нужно было! - Тебя не спросил! Это мое дело, в кого влюбляться! - А меня это не касается, правда?! - А если тебя это касается, то меня касается твое поведение! Ты и сегодня целый час просидела в воде с Косыгиным и Гнатюком! - Мы играли в мяч. Не хватает, чтобы ты начал ревновать меня к Гнатюку! - Я вообще не ревную! Я комсомолец, а не феодал какой-нибудь, чтобы ревновать... - Вот ты и есть самый настоящий феодал! - крикнула Таня уже сквозь слезы. - Ты с удовольствием запер бы меня в башню, я знаю! - Ты только не плачь, - сказал Сергей, - вовсе я тебя не собираюсь запирать ни в какую башню... но слушать такую вот трепню на твой счет - не могу я этого! С минуту он сидел отвернувшись, не глядя на Таню. Та не поднимала головы. Наконец Сергей обернулся и спросил уже другим тоном: - Ты что, обиделась на меня?.. Ну, Танюша... - Он протянул руку и осторожно погладил ее по плечу. - Я ведь не хотел тебя обидеть, честное слово... Просто я так тебя люблю, понимаешь, что мне такие вот разговоры про тебя - это как ножом по сердцу... 3 Из дневника Людмилы Земцевой 3.Х.40 Новости сегодня "совершенно потрясающие", как говорит В.Г. В газетах опубликован указ о создании государственных трудовых резервов, постановление Совнаркома о призыве (мобилизации) молодежи в ремесленные училища, железнодорожные училища и школы фабрично-заводского обучения и, наконец, постановление Совнаркома об установлении платности обучения в старших классах средних школ и вузах и об изменении порядка назначения стипендий. В школе только об этом и говорят. Плата за обучение теперь: в Москве, Ленинграде и республиканских столицах - 400 рублей в год в вузах и 200 в школах (8, 9 и 10 классы). В прочих городах - 300 и 150. А стипендий будут получать только отличники. Бедный С. ходит совсем мрачный, - я его понимаю, ему будет очень трудно. Я спрашивала у Т., на какие средства, собственно, Дежневы живут. Его мама получает алименты на дочь и еще пенсию за погибшего сына, около 300 рублей (45% его средней месячной зарплаты). При теперешней дороговизне это очень мало, их ведь трое, а С. своими уроками почти ничего не зарабатывает. Я знаю по себе: мама получает в общей сложности почти две тысячи, и у нас все равно никогда нет свободных денег. 6.Х.40 Вчера вышел приказ No 1 Главного управления трудовых резервов: о распределении контингентов призываемых по областям. На нашу область падает 15 тысяч - 7000 человек в ремесленные училища, 700 в железнодорожные и 7300 в школы фабрично-заводского обучения. Все гадают - кто попадет в число тех "пятнадцатитысячников". Впрочем, призывать будут, кажется, гл. обр. шести- и семиклассников. Девочек тоже! Вечером мы с Сергеем и Володей были у Николаевых. Таня начала говорить, что это жестоко - призывать насильно таких детей, не считаясь с их планами на будущее, и т.д. В конце концов Алекс. Сем. на нее накричал - я еще никогда не видела его таким возмущенным. Он сказал, что нужно же хоть немного понимать, чем это вызвано. Мы живем сейчас как на вулкане, оборонной промышленности нужны миллионные кадры специалистов, и вообще это не идет ни в какое сравнение с тем, что переживает сейчас молодежь в Западной Европе. Мне от его слов стало жутко. Я действительно до сих пор просто и не подумала, что эта мера вызвана подготовкой к войне, и вообще совершенно не думала о том, что война может захватить и нас. Теперь я понимаю, почему Т. говорила тогда о "перекрестке" и что именно она имела в виду. Неужели этот кошмар и в самом деле случится? Вообще все как-то очень грустно. Т. рассказала по секрету, что Сергей почти рассорился с мамой. Таню особенно мучает, что это в какой-то степени из-за нее, я ее очень понимаю. Как это печально, что человеческое счастье до сих пор зависит от такого количества внешних факторов. Казалось бы, трудно найти более счастливую пару, чем Т. и С. Вернее - пару, более подходящую для того, чтобы быть счастливой. А на самом деле у них все время какие-то трудности! Вчера я смотрела на них и вдруг подумала: ну что, если и в самом деле будет война? Я просто не представляю себе, что будет с Т., если она расстанется с Сергеем. А ведь это может произойти, так же как происходит во время войны с миллионами других любящих друг друга людей. И я тогда почему-то особенно ясно вдруг поняла, что именно при коммунизме - и только при коммунизме - возможно полное человеческое счастье. И в самом деле: в наши дни счастье слишком зависит от внешних общественно-политических факторов - таких, как война, материальные трудности (я не считаю этого главным, но ведь и это тоже часто играет большую роль в жизни человека!), наконец, недостаточная сознательность и отсталые взгляды (пример с мамой С.). В условиях коммунистического общества ничего этого не будет - следовательно, счастье человека будет зависеть только от его личных качеств, т.н. внутреннего фактора. А так как бытие определяет сознание и изменившиеся к лучшему условия жизни не смогут не изменить к лучшему качеств нормального человека, то, следовательно, в условиях коммунистического общества всякий нормальный человек непременно будет счастлив. Ну вот, написала целый доклад. Нужно будет как-нибудь на комсомольском собрании поставить вопрос о счастье: интересно, все ли думают об этом так, как я? 23.Х.40 Присутствовала на одном сборе Таниного отряда. Как это ни странно, у нее действительно явные способности организатора и даже в какой-то степени педагога. Это выше моего понимания, но факт остается фактом. Дело в том, что четвертый "А" считается трудным классом, и пионерская работа там действительно была невероятно запущена. Собственно, ее вообще не велось. Теперь же - за какой-нибудь месяц - у них даже кривая успеваемости пошла кверху. Класрук четвертого "А" прямо в восторге от Т. и ее методов. Кстати, об этой самой кривой. График висит на виду у всех, в пионерской комнате; сначала, когда Т. повела меня показывать свое гениальное изобретение, я ничего не поняла - обычная координатная сетка, ось абсцисс разбита на тридцать делений, ось ординат - на семьдесят. Что же оказалось? Наша мудрая Татьяна изобрела формулу подсчета ежедневного коэффициента коллективной успеваемости: оценки от "оч. плохо" до "отлично" переводятся в цифры по пятибалльной системе, суммируются, полученное число делится на количество выставленных в день оценок и результат (он и есть "коэффициент коллективной успеваемости") откладывается на графике по оси ординат. А внизу просто дни. Получается кривая - очень наглядно и убедительно. Занимается этим счетоводством староста вместе с выборной комиссией, и весь четвертый "А" каждый день первым делом мчится в пионерскую комнату посмотреть на график - поднялась или упала вчера красная линия. А с первого ноября они собираются вызвать на соревнование параллельный класс и вычерчивать успеваемость на одной диаграмме двумя линиями разного цвета - красной и синей, на первый раз по жребию, а в дальнейшем красный цвет будет присваиваться победителям предыдущего месяца. Действительно, очень просто и увлекательно! Кроме того, она ввела новую систему групповых домашних занятий. До сих пор у нас обычно к группе отстающих прикрепляли одного отличника, и из этого мало что получалось; а Т. совершенно правильно учла, что в классе, в общем, меньше отстающих, чем хороших учеников. Поэтому она разбила на группы этих последних и в каждую группу сунула одного отстающего. Вот тебе и Танюшка! 8.XI.40 Вот и праздники прошли. Как всегда - грустно. Я раньше думала, что это только в детстве грустишь, когда кончается праздник. Особенно это всегда было заметно после Нового года и школьной елки. На демонстрацию я не пошла - болит нога, ушиблась, когда делала предпраздничную уборку (обметала паутину, а стремянка оказалась поломанной, и я загремела). Мама достала пропуска на трибуну. Жаль, что со мною не было Т. - она так хотела посмотреть танки, но должна была идти в колонне со своим отрядом. Парад был, как всегда, красивый. В Москве и Киеве, очевидно, бывает лучше, но тех мне видеть не приходилось. Видела танки - на первом проехал с большим шумом и громом Александр Семенович, он стоял, высунувшись из башни, и выглядел очень импозантно - в шлеме и громадных черных перчатках с раструбами. Он вообще очень интересный - такое худое волевое лицо и всегда чуть прищуренные глаза, - я, наверное, определенно влюбилась бы в него, будь он моложе. Или я - старше. Во веяном случае, я понимаю, почему при виде военных "кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали". Потом видела и Т., которая очень гордо вышагивала своими длинными ногами во главе второго отряда. Под барабан, вот как! Знаменитый график они воспроизвели на большом транспаранте и несли его с собой, этакие хвастунишки. А в общем, конечно, молодцы. С. на демонстрации не был. Кстати о нем. Я догадываюсь, что в семье у Дежневых произошло то, что в наше время становится в какой-то степени типичным для многих семей: дети становятся интеллигентнее своих родителей. Иногда это трудно для обеих сторон. В самом деле, судя по тому, что я знаю через Т., мама Сергея протестует против их любви именно потому, что не способна отделаться от своих нелепых старых представлений о "социальном неравенстве". Разумеется, в ее время действительно трудно было вообразить себе счастливый брак между сыном рабочего и девушкой из офицерской семьи. Но теперь - какая глупость! А она не может этого понять. Она не видит, что С. уже сейчас такой же интеллигентный юноша, как, например, сын ответработника Бондаренко, с той единственной разницей, что И.Б. - начитанный и хорошо одетый пошляк, а С. - человек в полном смысле слова. Он удивительно изменился за последний год. Еще прошлой осенью я обращала Танино внимание на его язык, он за каждым словом говорил какую-нибудь грубость или п