съездить нужно будет... Но только как с Таней? Шутка сказать - не видеться целый месяц... Разве что поехать вместе - пожила бы там в гостинице... а мамаше ничего не говорить. Хотя нет, почему же не говорить? Скрывать нечего - приехали и приехали, в чем дело... Нужно поговорить с Танюшей, она, конечно, не откажется. Сергей прячет письмо в карман и подходит к группе девушек, но Таня слишком увлечена спором. Постояв рядом, он вдет покурить в сад. Сегодня можно попросить огонька у самого завуча! - ...ну правильно, Маяковский труднее, - скороговоркой картавит Таня, - но ведь я же сказала, что важно, прежде всего, чтобы тема была интересной! Если она просто трудная, но не интересная - кто же за нее возьмется? Конечно, Маяковский труднее, но эта тема, по-моему, какая-то отвлеченная. Анализ поэтического мастерства! А о молодежи из "Вишневого сада" можно сказать гораздо больше, ведь у Чехова, пожалуй, во всем его творчестве один проблеск - Аня и Трофимов, понимаете? Трофимов говорит: "Пусть я сам не дойду, но по крайней мере укажу дорогу другим" - это же ключевая фраза, девчонки, это как раз то, на что надеялся Чехов! Ведь об этом можно столько интересного написать... - Ой, девочки, что мы все спорим сегодня, - вздыхает Ира Лисиченко, прищуренными от солнца глазами глядя в окно. - Ведь сегодня последний день, подумайте! Ну, до конца испытаний мы еще будем бывать в школе, но вот так - в классе - больше уже никогда в жизни... Все затихают, словно эта мысль до сих пор не приходила никому в голову. - А что, если отметить это как-нибудь? - предлагает Наташа Исакова. - Ну, собраться всем после уроков, всем классом, пойти куда-нибудь погулять, что ли... - Правильно, девочки, - поддерживает Земцева. - Выпускной вечер - само собой, но отметить сегодняшний день тоже нужно... - Чего отметить, а? - спрашивает подошедший Гнатюк. - О чем это вы, девчата? Если с выпивкой, то я - за! - Не дурачься, пожалуйста, - строго говорит Людмила. - Лучше возьми и проведи опрос среди мальчиков - кто хочет собраться сегодня после уроков, будем провожать последний день учебного года. Хорошо? Тридцатое мая. Кончилась первая декада экзаменов. Очень жарко, на улицах продают мороженое, белый возок дежурит у калитки 46-й школы, и толстая тетя Гана не жалуется на недостаток покупателей. В сквере на площади Урицкого зацвели тополя - еще несколько дней, и по асфальту закружится легкий пух июньских метелиц. Да, послезавтра уже июнь, июнь тысяча девятьсот сорок первого года. Война еще далеко, но ее чадное пламя медленно расползается по земному шару, ползет и ширится подобно кругам от камня, брошенного преступной рукой в сердце Европы. Гибнут люди и корабли в Атлантическом океане, днем и ночью ревут под Тобруком пушки фельдмаршала Роммеля, в пустынях Ливии и Киренаики песок заносит рваное железо мертвых танков и тысячи могил - тысячи безымянных могил, в которых, не долюбив, не доучившись, не прожив и трети отпущенного человеку срока, лежат парни из Шеффилда и Тосканы, из Бремена и Мельбурна... Война спущена с цепи, но пока еще повинуется тому, кто это сделал; армии "Оси" наступают в Северной Африке, наступление в Греции завершено, окончательная ликвидация последних опорных пунктов англичан на Крите - вопрос дней; траурное знамя со свастикой реет над десятью покоренными столицами. Сейчас, в начале лета сорок первого года, пути и сроки войны определяет Берлин. Фактически лето уже началось, хотя до солнцестояния еще целых три недели. Давящая, словно предгрозовая жара изнуряет и днем и ночью. В такую погоду только не хватает сдавать выпускные экзамены! Таня совершенно извелась за эти дни, потеряла аппетит и сон, под глазами у нее опять появились синие тени, и уже зловредные соседки посматривали на нее с подозрительным любопытством. К счастью, она находилась в таком ошалелом состоянии, что не замечала этих взглядов. Сдав очередной экзамен, она плелась домой, принимала душ и заваливалась спать - днем заснуть еще удавалось. Около одиннадцати ее будил Дядясаша, к этому времени он обычно успевал вернуться и приготовить чай. Проглотив стакан почти черного настоя - в этом отношении полковник привил ей свой вкус, - Таня обретала способность соображать и отвечать на вопросы. Да, на этот раз пронесло - тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить. Три вопроса, из них один очень трудный, но на него она ответила сразу, а с одним из легких почему-то немножко запуталась - но неважно, комиссия все равно поняла, что она запуталась не по незнанию, а просто от страха... Угу, следующий через два дня. Нет, это не самый страшный - конечно, некоторые разделы механики ей казались очень трудными, но теперь Сережа ей объяснил, - а самый страшный это будет по стереометрии, тут она определенно окажется в собачьем положении. Да нет, это вовсе никакая не грубость, это просто анекдот, и, наверное, очень старый: чем экзаменуемый похож на собаку? - тем, что тоже смотрит умными глазами, все понимает и ничего не может сказать. Вот это ей только и останется - смотреть умными глазами... После чая она выходила на часок подышать воздухом на бульваре и усаживалась за работу, на этот раз уже до утра. Система была - хуже не придумаешь, но что поделать, заснуть ночью ей просто не удавалось. Утром, когда приходил Сергей, Таня встречала его совершенно измученная, уже мало что соображая. От занятий с полковником - отличным математиком - она отказалась именно потому, что Дядясаша не обладал должным терпением, но теперь оказалось, что терпения не хватает даже у Сережи. То ли его тоже утомили экзамены, то ли он просто беспокоился за нее - трудно сказать. Во всяком случае, занятия их часто прерывались совершенно неожиданными вспышками то с одной, то с другой стороны: стоило Тане чего-нибудь не понять, как он начинал на нее покрикивать, она отвечала тем же, сначала просто так, а потом уже и с горькой обидой. Из коллективных занятий в парке по проекту Лены Удовиченко, разумеется, ничего путного не вышло. Задумано было хорошо, а на деле совместная подготовка превратилась в "хаханьки и вздоры", как говорила Таня, повторяя полюбившееся ей тыняновское выражение. При этих условиях заниматься математикой лучше всего было, конечно, отдельно, и именно с Сережей; но вот поди ты - даже с ним занятия то и дело кончались слезами. Впрочем, плакать она теперь была готова часто и по каждому пустяку. Не желающий разгораться примус, тетрадка, завалившаяся за тумбу письменного стола, или оторванный крючок на лифчике - все это были отличные поводы для маленьких истерик; проходили они очень быстро, но оставляли чувство глубокого отвращения к самой себе и еще большее предрасположение к слезам. А впереди было еще почти три недели экзаменационных мук. Потом наступил перелом - сразу и неожиданно, как обычно случаются в жизни все крупные события. Сдав химию, Таня вдруг сообразила, что благополучно выдержала выпускные экзамены: три оставшихся - немецкий, история и география - ее совершенно не тревожили. Это было шестого июня. К тому же в этот день, как нарочно, изменилась погода и с самого утра было прохладно. Все складывалось теперь просто великолепно! Они вышли из класса вместе, но Людмила сразу же убежала по общественным делам, - комиссия по организации выпускного вечера уже начала действовать, и сегодня предстояло совещание с девушками из параллельного. Сергей должен был освободиться минут через двадцать. Таня уселась на своей излюбленной скамейке и, злорадно улыбнувшись, раскрыла на середине толстый потрепанный учебник химии. Впрочем, корешок оказался еще довольно прочным. "Ах, так", - сказала Таня и дернула уже изо всей силы, книга с треском разодралась, обе половинки полетели в разные стороны, шелестя страницами. Таня расстегнула на блузочке еще одну кнопку и запрокинула голову, с наслаждением вдыхая прохладный ветер. Уже пахло близким дождем, лапчатые листья каштанов шелестели оживленно, словно вместе с ней радуясь всему тому, что делало жизнь такой прекрасной, - пасмурной свежести, окончанию экзаменов, только что полученному "хор" по труднейшей органической химии. Таня закрыла глаза и от избытка чувств сморщила нос. "Вот с вами - друзья - мы прощаемся вновь - ждем - вас - во Львове! - запела она вполголоса модную "Песенку Львовского джаза", взявшись за края скамейки и раскачиваясь в такт мелодии. - Вас встретит - горячая наша - любовь - просим - во Львов!.." Если бы не возраст, обязывающий как-никак к известной благопристойности, она, кажется, пустилась бы сейчас в пляс прямо здесь, на аллейке школьного сада. На крыльце показался Сергей. "Ау-у!!" - звонко крикнула Таня, сложив ладошки рупором. Сергей обрадованно махнул ей и сбежал по лестнице, прыгая через ступеньки. - Ну, поздравляю! - сказал он, сев рядом. - Видишь, а ты боялась. Здорово ты им выдала! Знаешь, мне прямо расцеловать тебя хотелось. - Я думала, тебе всегда этого хочется, - с упреком сказала Таня, - не только когда я сдаю эти углеводороды. - Конечно всегда, - поправился Сергей. - Только кроме тех случаев, когда ты капризничаешь. - Это было от нервов, правда. Я больше не буду, никогда-никогда. - Так я тебе и поверил. Слушай, а ты заметила, что ошиблась в одном месте? - Где ошиблась? - Ну факт, с перестройками углеродного скелета. Твое счастье, что это было в самом конце и комиссия тебя уже почти не слушала. Они как раз в этот момент о чем-то стали шушукаться, я обратил внимание. Поэтому и не заметили. Смотри - он тебя спросил: "Что дает перестройка прямой углеродной цепи пентана в разветвленную и как этот процесс называется?" - и ты сказала, что это циклизация и она повышает октановое число на тридцать процентов... - Ну, а что? - Чудачка ты. Насчет октанового числа правильно, во только это будет изомеризация, понимаешь? A циклизация - это когда углеродистый скелет перестраивают таким образом, что прямая цепь превращается в кольчатую... - Сергей взял палочку и начал чертить на земле вытянутые шестиугольники. - Смотри, вот как из гептана получают толуол... - Ой, ну их совсем, Сережа, слышать уже не могу про эти гептаны и изобутаны! - Таня отняла у него прутик и затерла подошвой чертеж. - Довольно химии, я даже учебник свой предала казни... Сергей оглянулся и покачал головой, увидев останки растерзанной книги. - Тоже, сообразила, - сказал он неодобрительно, - ребята без учебников сидят, а ты дурачишься... Он встал, подобрал обе половинки, сверил номера страниц. - Ничего, можно еще склеить. У нас во дворе один парнишка есть, подклею вот и отдам ему. Как-никак у человека пятерка в кармане останется... - Он сложил учебник и аккуратно завернул его в газету. Таня смутилась: - Дай мне, я лучше сумею... давай, давай, я же своих пионеров учила переплетать! Я просто не подумала об этом, правда... Слушай, а что Стрелин пишет? - У него тоже сейчас сессия, полный аврал. А вообще он молодец, вот голова у человека! Ты послушай, я вот тебе прочитаю... Сергей достал из кармана письмо, развернул густо исписанные листки. - Где это, подожди... ага... вот, слушай: "...надеюсь, ты внимательно следишь за событиями. Как тебе понравилось то, что произошло 24-27 мая? Помнишь мою теорию о том, что крупные корабли уже отжили свой век? Теперь она подтвердилась блестяще. "Худ" и новый немецкий линкор "Бисмарк" считались самыми мощными боевыми кораблями в мире, и их первая встреча кончилась гибелью обоих. "Худ" погиб и вовсе глупо, - не знаю, известны ли тебе подробности, - от детонации артиллерийских погребов после первого же залпа главного калибра "Бисмарка" (380 миллиметров). Это мне сказал один наш профессор, он сам военный моряк и в курсе дела. Подробности гибели "Бисмарка" еще неясны, но факт остается фактом - эта махина тоже покоится на дне (туда ему, собаке, и дорога). Короче говоря, колоссальные затраты труда, миллионы марок и фунтов стерлингов - все это пошло к чертям за несколько часов. Чуешь вывод? Помнишь, я тебе всегда говорил, что основные задачи флота в современной войне (рейдерство на коммуникационных линиях, блокада и пр.) могут с успехом исполняться малыми единицами, в частности подлодками. Я уверен, что так в будущем и будет. А все эти огромные плавучие крепости уже представляют собой слишком удобную цель хотя бы для авиации (ходят слухи, что "Бисмарк" потоплен именно самолетами-торпедоносцами), и никакая самая мощная система ПВО тут ничего не сделает..." - ну, и так далее. Что ты скажешь, Танюша? - По-моему, интересно, - не совсем уверенно сказала Таня. - Мне понравилось, как он написал "туда ему, собаке, и дорога", только обидно за собак. Конечно, я не говорю про людей - людей мне жалко всяких, хотя бы и немцев, если они не фашисты. Сережа, а что значит "рейдерство"? - Ну, это когда корабль выходит в море с заданием топить все встречные торговые суда противника. Это такой морской термин. Нет, я почему тебе это прочитал - ведь ты посмотри, как у него работает голова, а? Понимаешь, Танюша, очень важно, когда человек из всего умеет сразу сделать правильный, важный вывод... Ведь вот я прочитал про это сражение - и не обратил никакого внимания, а Валька сразу смотри какой вывод загнул! - Ну пожалуйста! - обиделась за него Таня. - Ничего удивительного в этом нет, ты же сам всегда рассказывал, что Стрелин сходит с ума по кораблям! Неудивительно, что он обратил внимание, а ты - нет... Ты ведь интересуешься электротехникой, и я уверена, что если бы ты прочитал что-нибудь важное в этой области, то сразу сделал бы вывод не хуже стрелинского... Сергей засмеялся. - Ну чего ты смеешься! Я в этом совершенно уверена. А то, что ты интересуешься мирным делом, а не военным, так это и хорошо. Я уже слышать не могу про войну! Вот имей в виду: если бы ты любил всякие военные вещи - все равно что, корабли или танки или что угодно, - то я бы тебя не любила, вот так и знай! Дядясаша - это другое дело, Дядясаша - это Дядясаша, и никем другим его себе не представишь. А тебя бы я не любила! - Да ладно, Танюша, я и не собираюсь интересоваться военной техникой, ну ее к шутам. Это ты права, Валька всегда только об этом и думал - водоизмещение, скорость, огневая мощь, радиусы действия - все только применительно к военно-морскому делу. А у меня ведь интересы другие, ты сама знаешь... Я как подумаю, сколько еще нужно нам строить заводов, какие можно создавать автоматические системы, так просто жадность какая-то появляется, честное слово, жизни, кажется, никакой не хватит все переделать... Я, если бы можно было, в институте по два курса за год бы сдавал, лишь бы скорее за работу... - Интересно, когда бы это ты в таком случае находил время для меня, - вздохнула Таня. - Раз в неделю, правда? Засмеявшись еще громче, Сергей схватил ее руку и прижал к себе: - Глупышка, да у меня на все нашлось бы время, как ты не понимаешь! Ты ведь знаешь, Танюша, чем больше уплотняешь время, тем больше его остается! А насчет этого ты не бойся, никогда я не буду интересоваться ни танками, ни самолетами, гори они все синим огнем... Я человек мирный. Ты знаешь вот... Ты только Алексан-Семенычу не рассказывай, хорошо? Так вот, я тебе сознаюсь. Мне ведь в этом году нужно было бы призываться - ну, если бы не семейное положение, а вообще по возрасту пора. Так я, знаешь, не очень с охотой пошел бы... Ты не думай, конечно, что я там трудностей боюсь или что-нибудь такое... Я как раз считаю, что армия этим и полезна - закаляет как-то, делает тебя выносливым. Но понимаешь... просто не лежит у меня сердце к военному делу! Учиться, стать специалистом на все сто, работать - для этого и так жизни никакой не хватит, а в армии что ж - сам понимаешь, что нужно это, а все равно время какое-то получается потерянное, эти годы, пока служишь... А теперь ты скажи честно - вот как я тебе сказал - ты меня презирать теперь не будешь? - Честное слово нет, Сережа, - очень серьезно сказала Таня. - Как ты мог подумать! Ну как ты только мог подумать, скажи! Я ведь очень-очень хорошо тебя понимаю, правда... - Ну, ладно... - проворчал Сергей, видимо сам смущенный своим признанием. - Вообще-то хорошего в этом мало... По широким листьям каштанов над их головой тихонько забарабанили первые дождевые капли, темные крапины появились на дорожке. Шумная кучка одноклассников, обменивавшаяся впечатлениями на крыльце, укрылась в тамбуре. - Идем? - спросил Сергей. Таня, умильно морща нос, отрицательно замотала головой. - Смотри, простудишься, Танюша... У тебя ведь еще здоровье сейчас расшатано. Мне вчера Александр Семеныч на тебя жаловался, говорит - погнал бы хоть ты ее к врачу, что ли, теперь это ведь и тебя касается... А ты что, Танюша, по-прежнему не спишь? - Ну, сегодня-то я буду спать, как стадо сурков! Вот разве что не засну от радости, что одолела химию? Нет, засну, слишком я устала за это время. Ты чудак, это же все было от нервов! Ни к какому врачу я не пойду, так и знай... Дядясаша хитрый - меня уговорить не смог, так теперь за тебя взялся. Нет, ты вот теперь сам увидишь, как я буду выглядеть. Это все было временно, от нервов. А дождик совсем слабый, смотри... ой, как хорошо, меня эта жара просто измучила... да - вот тебе еще одна причина, пожалуйста! Действительно, дождь по-настоящему так и не разразился. Скоро он перестал совсем, лишь отдельные капли запоздало падали с крайних веток. Запахло мокрой зеленью и землей. Группа других разделавшихся с химией счастливцев прошла к калитке по бетонной дорожке, не заметив сидевших поодаль Таню и Сергея. - Тебе уже не хочется меня расцеловать? - Мне всегда хочется, - ответил он. - А что? - Тогда пошли. - Куда? - Ну, куда-нибудь, я уж не знаю, хотя бы к нам. Здесь же нельзя, правда? Сергей засмеялся, сорвал ее со скамьи и, обняв, с силой крутнул вокруг себя. - Ой... - пискнула Таня. - Пусти, задушишь!! Сережа! Он поставил ее на землю и взял со скамьи завернутый в газету учебник. - Идем, Танюша. И пожалуйста, застегнись, - строго сказал он. - Ты что - и в классе так была? - Что ты, Сережа... Я расстегнула за минуту до твоего прихода, правда... 9 Итак, сдан последний экзамен. В вестибюле девушки расцеловывают Ивана Никитича, за десять лет отзвонившего им тысячи уроков и перемен; потом сторож, растроганный и прослезившийся, снимает фуражку - все видят вдруг, что он стал уже совсем-совсем седенький за эти годы! - и торжественным жестом распахивает перед десятиклассниками высокую стеклянную дверь. Таня вдруг всхлипывает - громко и очень по-детски. "Что с тобой?" - тревожным шепотом спрашивает Сергей. "Нет, ничего... - Она улыбается и смаргивает с ресниц слезы. - Просто так... Дай мне платок, скорее..." В последний раз они проходят по наизусть знакомой дорожке, выложенной бетонными шестиугольниками и расписанной узорчатой тенью и шевелящимися солнечными пятнами. Правда, они еще вернутся сюда в субботу, но это будет уже выпускной вечер, а "официальная часть" окончена. Сегодня среда, восемнадцатое. Отличная погода, снова жарко, но теперь это уже никого не беспокоит: жара мешает занятиям, но для того чтобы отдыхать, загорать, купаться - что может быть лучше! Впереди чудесное лето. До самой короткой ночи года остается ровно трое суток. На улице они долго еще стоят перед школьной калиткой, хохочут, кричат, перебивая друг друга. Словно заражаясь их весельем, с улыбками оглядываются на них прохожие, - такие шумные компании можно видеть сегодня перед многими школами Энска. Наконец, выпускники расходятся группами, прощаясь друг с другом до субботы. Уходит Ариша Лисиченко со своим очкастым приятелем. Людмила бежит в институт - сообщить Галине Николаевне о своих одиннадцати "отлично". - Ох и счастливица, - морщит нос Таня, глядя ей вслед, - подумай, ей теперь не нужно держать вступительных! - Ладно, мы с тобой выдержим и вступительные, - смеется Сергей, - Ну, Танюша, я тебя пока тоже покину. Нужно пойти отправить мамаше телеграмму, верно? - Конечно, Сережа! Не забудь от меня большой привет. Хорошо, я тогда пойду посплю. Вечером - где? Может быть, придешь к нам? - Слушай, Танюша, наверняка Алексан-Семенычу будет приятно, если ты этот вечер проведешь с ним. Все-таки окончание школы, сама понимаешь... - Так я и не собираюсь никуда уходить сегодня! Но ты приходи, мы проведем его втроем... - Не знаю, может, не стоит... Сделаем так, Танюша: я тебе вечером позвоню, часов в восемь. Ну, я побежал. - Сережа! Привет не забудь смотри! И вот она идет по проспекту Ленина под знойным июньским солнцем сорок первого года - выпускница средней школы, высокая тоненькая девушка с коротко подстриженными кудрями цвета начищенной темной меди, большеглазая и чуть веснушчатая. Ей очень хочется побежать вприпрыжку, но положение обязывает, и она идет с большим достоинством, держась, по обыкновению, очень прямо и слегка щурясь от солнца, - идет во всеоружии своих семнадцати лет и новенького аттестата. У первой таксофонной будки она останавливается и выгребает из кармашка мелочь. Теперь уже можно - и нужно - купить себе сумочку. По правде сказать, она уже присмотрела одну - такую маленькую, продолговатую, сейчас это модно... Как обычно, проходит некоторое время, пока телефонисты на коммутаторе соединяют ее с полковником. В будке очень жарко, Таня вздыхает, переминается с ноги на ногу и то и дело отбрасывает от щеки надоедливую, как муха, прядку волос. Наконец в трубке слышится знакомый голос. - Дядясаша! - кричит она, прижимая к уху горячий влажный кружок эбонита. - Дядясаша, все!! Понимаешь - четыре "хорошо" и целых семь штук "отлично!" Ура, Дядясаша!! - Ну, Татьяна... - Голос полковника становится вдруг совсем хриплым. - Татьяна, я тебя... э-э-э... поздравляю от всей души. Молодец, брат, молодец... - Служу - Советскому - Союзу!! Ты очень рад, Дядясаша? - Согласись, Татьяна, вопрос несколько неуместен. Ну, отлично, отлично. Ты что делаешь сегодня вечером? - Пока ничего, в восемь должен позвонить Сережа. А что? - Я хотел тебя попросить уделить сегодняшний вечер мне. Если ты не возражаешь, конечно. Мне хотелось бы поужинать с тобой где-нибудь в городе. Или у тебя более интересная программа? Нет, ну этот Сережа - просто колдун какой-то! Как он мог догадаться? - Нет, Дядясаша, никакой программы нет, правда. Хорошо, я тогда скажу Сереже, что сегодня не могу... Я очень рада, Дядясаша! - Разумеется, если у тебя действительно... - Нет-нет, Дядясаша, я же говорю! В котором часу ты будешь дома? - Часов в девять, скажем лучше - в двадцать один тридцать. Постарайся быть готовой к этому времени. - Есть быть готовой в двадцать один тридцать! Что ты мне посоветуешь надеть, Дядясаша? - Право, не знаю. Ну, мне нравится твое это - черное, что ли, с белым воротом... - Слушаю, товарищ полковник! Хорошо, к половине десятого я тебя жду... В настоящем ресторане она не была еще никогда в жизни. Интересно и немного страшновато, если судить по тому, что обычно пишется в книгах о подобных местах. Страх наводил уже швейцар, распахнувший перед ними входную дверь, - огромный, бородатый, в странном обшитом галунами длинном пальто с золотыми пуговицами до самого низа. Впрочем, уже в вестибюле Таня расхрабрилась настолько, что даже пожалела об отсутствии какой-нибудь накидки - или что обычно надевают в таких случаях? - которую можно было "небрежным жестом" отдать гардеробщику. Поправляя прическу перед зеркалом, она смотрела не столько на себя, сколько на полковника, стоявшего за ее спиной. Дядясаша был сегодня просто великолепен, - ради торжественного дня на нем была парадная серая форма, черный галстук подчеркивал белизну крахмальной сорочки, на груди блестели три ордена, юбилейная медаль и Золотая Звезда Героя. У кого еще в Энске есть такой Дядясаша? Смело вступив в зал, она опять притихла, немного оглушенная джазом и ослепленная блеском зеркал и раззолоченных капителей. Когда Дядясаша передал ей меню, она только глянула на него испуганными глазами и спрятала руки под стол, отрицательно мотнув головой. - Ладно, - сказал тот, раскрыв переплет и неторопливо водружая на нос очки, - будем считать, что ты доверяешь моему вкусу... Доверие оказалось оправданным. Все, что им подали, выглядело очень красиво и, надо полагать, было вкусно; впрочем, на этот счет у Тани определенного мнения таи в не сложилось. Во-первых, ей из-за новизны обстановки было не до этого, а во-вторых, как известно, в ресторане полагается признавать вкусным все - даже устрицы. Если бы ей сейчас преподнесли устрицу, она, очевидно, должна была бы похвалить и этого мерзкого моллюска - или же сознаться в своем невежестве, а это никому не приятно. - А шампанское пить будем? - заговорщицки спросила она у Дядисаши, немного освоившись и почувствовав, что есть больше не хочется. - В таких случаях ведь полагается, правда? - Разумеется, я уже заказал, - кивнул полковник. Действительно, принесли и шампанское. Таня ожидала выстрела, но, к ее разочарованию, официант раскупорил вино совершенно бесшумно. - Ну, что ж, Татьяна, - сказал полковник. - Выпьем, брат, за окончание твоих школьных лет. Скоро ты начнешь самостоятельную жизнь... Он помолчал, глядя на быстро бегущие со дна пузырьки и, видимо, желая сказать что-то еще. Потом крякнул, так ничего и не сказав. - Да... ну ладно. За твое большое счастье, Татьяна. - Спасибо, Дядясаша... - шепнула Таня, обеими руками, чтобы не расплескать, держа полный до краев бокал. Морща от удовольствия нос, она маленькими глотками допила до дна покалывающее ледяными иголочками вино и пожалела, что в ресторане бить бокалы не полагается. Полковник снова взялся за свой коньяк. Пил он не закусывая. - Ну что ж, Татьяна... - сказал он, закурив. - Вот и подошла к концу наша с тобой совместная жизнь. Да, брат, пять лет почти... - Ты говоришь так, словно нам предстоит расстаться навсегда... - Во всяком случае, надолго. Целый год! Для меня это очень долго, Татьяна. Приемные испытания начинаются в августе? Видишь, значит, через какие-нибудь полтора месяца вам уже нужно ехать... Таня косится на полковника и подавляет вздох. Правда, это ведь очень долго - целый год. Нет, у нее просто не повернется язык сказать Дядесаше о поездке в Тулу, - придется Сереже ехать одному, как это ни печально. Может быть, не на месяц, а недельки на три. А потом они встретятся уже в Ленинграде... Или договорятся о встрече в Москве. В Москве было бы лучше - все-таки она должна сама показать Сереже свой родной город. - ...почти пять лет, - медленно говорит полковник, постукивая папиросой по краю пепельницы. - Не успеешь оглянуться... Ну что ж, Татьяна, я надеюсь - ты на меня не в обиде за то, что я не сумел создать для тебя более нормальную семейную обстановку... - Дядясаша, милый... - Погоди. Я не умел тебя воспитывать, я это знаю... И никогда не надеялся, что буду уметь. Тут уж, брат, не моя вина... Но, так или иначе, тебя воспитали - школа, Зинаида Васильевна, твои друзья, и я думаю, воспитали неплохо... в основном, хотя у тебя есть много недостатков. Я о них уже говорил, и ты обещала принять мои слова к сведению. - Конечно, Дядясаша... - Да... А сейчас я смотрю на тебя, и мне особенно... огорчительно, что твое воспитание обошлось в общем без моего участия. Я только совсем недавно понял, какое это огромное дело - из ребенка сделать взрослого, настоящего человека... Может быть, вернись мы сейчас назад, к тридцать шестому году, я вел бы себя совсем иначе... Может быть, я должен был бы посещать какие-нибудь курсы, принимать участие в работе родительских комитетов, что-нибудь в этом роде. Тогда у меня не было бы теперь этого печального сознания... непричастности к твоему воспитанию. Я ведь всегда смотрел на тебя как на свою дочь, Татьяна, с первого дня, когда увидел тебя в Москве. Впрочем... Он улыбается Тане немного смущенно, твердым движением раздавливает в пепельнице папиросу и наливает себе еще коньяку. - Дядясаша... не понимаю, зачем ты это говоришь, неужели ты думаешь, что я относилась к тебе как-то иначе все это время? Ты ведь знаешь, я папу плохо помню... едва-едва... И насчет воспитания - я не знаю, много ли во мне хорошего, но то, что есть... я знаю, что без тебя этого не было бы никогда. Зачем ты так говоришь об этом, Дядясаша? И насчет разлуки... Неужели ты думаешь, что я... что я смогу когда-нибудь забыть о тебе? - Ну, отлично, отлично... - бормочет полковник, залпом проглотив коньяк. - Я и не говорю, что ты забудешь... - ...и как ты можешь говорить, что ты ничего для меня не сделал! - Хорошо, будем считать, что сделал, - кивает он. - Так или иначе, а мы общими усилиями вывели тебя на дорогу. Отсюда, брат, тебе уже идти самой. - Вывели на перекресток? - задумчиво улыбается Таня. - Да, это верно, Дядясаша... - Какой перекресток? Ну, если хочешь... э-э-э... аллегорически - пусть будет перекресток. Я все-таки рад, что помог тебе дойти до него. Так что, видишь, брат, - подмигивает он, - я вовсе не говорю, что ничего для тебя не сделал! - Ты сделал для меня очень много, Дядясаша, - тихо говорит Таня. - Очень-очень много... В бокале, преломленные золотистой жидкостью, дрожат огоньки люстр. Оркестр, лихо расправившись с очередным фокстротом, вкрадчиво начинает вальс. Таня вопросительно улыбается Дядесаше, подняв палец: "Один разочек?" Тот встает и одергивает китель. С немного старомодной церемонностью предложив племяннице руку, полковник ведет ее к центру зала, где танцуют. Сидящие за столиками оглядываются на не совсем обычную пару. Таня чувствует эти взгляды, но на этот раз они ее не смущают. Пускай смотрят, пускай любуются ее Дядесашей... ну, и ею самою - если им угодно! В одном из зеркал она мельком улавливает свое отражение и остается вполне довольна. Да, Дядясаша был прав - это платье, черное и совершенно закрытое, идет ей больше всего... Полковник танцует хорошо - немного деревянно, но каждое его движение четко и отработанно. Впрочем, вальс - это ведь единственный танец, который Дядясаша умеет. Откинувшись на его руке, Таня смотрит на него и улыбается, глаза ее уже чуть затуманены головокружением. - Я хорошо танцую, Дядясаша? - Да, насколько я понимаю... - Ты тоже, правда. Я уверена, что если бы ты поступил в свое время в балет... На это полковник даже не находит что ответить. - Ты видел Асафа Месерера? - не унимается Таня. - Ну вот, так ты был бы ничуть не хуже, я совершенно уверена! - У тебя вечно какие-то странные идеи, Татьяна. То ты предлагаешь мне жениться на Людмиле Земцевой, то... э-э-э... поступить в балет... - Теперь-то уж поздно, - с сожалением говорит Таня, - нужно было раньше - вместо академии, понимаешь? - Нет, тебе все же слишком рано выдали аттестат зрелости, - качает головой полковник. К его тайному облегчению, вальс окончен. - Ты хочешь чего-нибудь еще? - спрашивает он, усадив племянницу на место. - Мороженого? - Н-нет, - не совсем решительно отвечает Таня. Вообще-то она не прочь, но стоит ли ронять свой престиж взрослого человека, уплетая в ресторане мороженое подобно какой-нибудь девятикласснице? Нет, лучше воздержаться - положение обязывает. - Будем просто сидеть и пить. Тебе шампанское не нравится? - Откровенно говоря, я к нему равнодушен. - А мне нравится, правда. Только чем его полагается закусывать? - Можно взять пирожных, - пожимает плечами Дядясаша. - Нет, это слишком сладко... - Возьми тогда какое-нибудь печенье, сухое и не слишком сладкое. Официант приносит требуемое печенье. Таня пробует - да, это ничего. - Я хочу одна допить эту бутылку, - говорит она важно. - Могу я позволить себе это по поводу сдачи последнего экзамена? - Я бы не рекомендовал тебе напиваться ни по какому поводу. - Разве этим напьешься. Оно ведь совсем слабое, как ситро. - Ты уверена? - Хорошо, - сдается Таня, - я выпью один или два бокала, неполных. Ты мне скажешь, если я начну пьянеть. А ты пей свой коньяк, я тебе в случае чего тоже скажу. - При такой системе мы вряд ли доберемся до дому, Татьяна. Тебе-то хорошо, а у меня завтра служба. - Ничего, - беззаботно говорит Таня. Теперь она чувствует себя совсем хорошо. Непринужденно откинувшись на спинку стула, она грызет печенье и, морща нос, оглядывает золоченые коринфские капители. - Тебе нравится такая обстановка, Дядясаша? Полковник пожимает плечами, наливая себе коньяк: - Что значит нравится?.. Ресторан как ресторан... Что тут может нравиться? - Мне - нет. Все это как-то безвкусно - люстры, позолота... - Ах, в этом смысле. Очевидно, здесь был ресторан еще до революции, тогда это считалось красивым. Когда у вас выпускной вечер? Таня отпивает глоток шампанского. - В эту субботу, двадцать первого. Кстати, - спрашивает она, жуя печенье, - что это за опровержение было в прошлую субботу? Мне Сережа сказал, а я так и забыла прочитать с этим экзаменом. Что-то насчет передвижения немецких войск? Полковник медленно закуривает. - Видишь ли, в последние недели немцы начали перебрасывать к нашей границе некоторые части с Балкан. Очевидно, в связи с этим в зарубежной печати появились сообщения о том, что Германия предъявила к нам какие-то требования и подготавливает агрессию. По этому поводу и было опровержение. - Но никаких требований к нам не предъявили? - Ты меня спрашиваешь, словно я нарком. - Полковник пожимает плечами. - Если ТАСС опровергает, значит, их не было. - Не понимаю, что за смысл этой зарубежной печати вечно выдумывать какие-то глупости, - говорит Таня и разглядывает на свет пузырьки, серебряным бисером осыпавшие изнутри стенки бокала. - Только людей пугают... Ой, ты знаешь, Дядясаша, мать-командирша меня сегодня прямо растрогала. Она так меня встретила - начала поздравлять, сама даже всплакнула... Не особенно похоже на нее, правда? - По-моему, Татьяна, очень похоже. Ты что же, не понимаешь, как она к тебе относится? - Я не о том, Дядясаша! Конечно, это я понимаю. Но внешне - она ведь всегда была такая суровая, скорее прикрикнет, чем похвалит. И вдруг такое! - Значит, она особенно горячо переживает твой успех. Зинаида Васильевна - женщина редкого сердца. - Да... очень редкого... Таня отпивает из своего бокала и, удивленно приподняв брови, разламывает печенье. - Ты говоришь - редкого, - говорит она задумчиво. - А мне сейчас пришло в голову, что я до сих пор как-то видела вокруг себя только хороших людей. Значит, их вообще больше? - Я никогда не занимался такими подсчетами, Татьяна. Но одно могу сказать с уверенностью - тебе, несомненно, встретятся и другие люди... Конечно, думает Таня, есть и другие. Собственно, она их уже видела... Шибалин, Бондаренко... Кто еще? Были, наверное, и еще, только они не запоминаются. Думать о плохих людях неприятно, поэтому о них и забываешь. - Я бы не хотела с ними встречаться, - вздыхает она и сбрасывает упавшие на юбку крошки. - Надеюсь, что и не встречу... Уже почти час ночи. У нее приятно кружится голова - совсем немножко, и если это и значит быть пьяной, то тогда можно понять, ради чего люди пьют. - Да, но завтра тебе будет не так приятно, - говорит полковник. - От шампанского, говорят, обычно болит голова. - Неважно, приму пирамидон, - беззаботно отвечает Таня. - Завтра... Дядясаша, если ты не против, я хотела бы пригласить завтра к нам Сережу, и чтобы отпраздновать тоже и его аттестат. Он ведь совсем один, бедный! - Разумеется, что за вопрос. Организуй все это, ты ведь уже свободна. - Ой, мне просто не верится, что это так... Кто мог подумать, что я в один прекрасный день окончу школу! - Ну, в какой-то степени я это подозревал. Для тебя, я вижу, это явилось неожиданностью? Таня прикрывает глаза и тихонько покачивается в такт музыке. - Угу... Понимаешь, Дядясаша, когда очень долго чего-нибудь ждешь, то просто перестаешь в это верить... Ты знаешь, сейчас я совсем счастлива. - Надеюсь, это не только от шампанского? - Не-ет, что ты, я именно счастлива - по-настоящему, понимаешь? Все-таки ужасно хорошо жить на свете... - Пора бы тебе спать, Татьяна. - Ну что ты. В восемнадцать лет можно уже, кажется, начать вести нерегулярный образ жизни! - Во-первых, тебе еще семнадцать... - Ничего подобного - восемнадцать без трех месяцев. - ...а во-вторых, о нерегулярном образе жизни ты забудь раз и навсегда. Я вот поговорю с Сергеем на этот счет, он тебе пропишет. - Конечно, - вздыхает Таня, допив свое вино. - Я так и знала, что рано или поздно дело кончится именно этим. Теперь ты нашел себе новое орудие воспитания - вместо матери-командирши. Не хватает только, чтобы Сережа начал применять ее методы... - Так оно и будет, - подтверждает полковник и останавливает ее руку, протянутую к бутылке. - Все, Татьяна, хватит. - Но, Дядясаша! Я выпила всего два бокала, правда. - А третьего не выпьешь. Впрочем, ошибаешься - это был бы уже четвертый. Первый ты выпила вместе со мной. - А тот ведь не считается! - Нет, довольно. У тебя уже совсем сонные глаза, Татьяна. - Непра-а-авда, - капризно говорит Таня и вдруг чувствует, что ей действительно очень хочется спать. - А в общем, знаешь, пойдем лучше домой, правда. Что-то мне здесь вовсе не нравится! Она оглядывается и морщит нос - на этот раз уже недовольно. Двадцать первое июня, суббота, шесть часов вечера. Актовый зал убран зеленью, на стенах гирлянды из свеженаломанных ветвей, десятки букетов украшают составленные буквой "П" столы. За длинными сторонами - виновники сегодняшнего праздника, семьдесят четыре выпускника, за средней разместился преподавательский и технический состав школы. Разлито по стаканам вино, разложена по тарелкам нехитрая импровизированная снедь. За преподавательским столом встает Геннадий Андреевич, оба класса мгновенно стихают, и семьдесят четыре пары глаз устремляются на директора. - Итак, товарищи, - говорит он своим негромким голосом, который когда-то наводил страх на самых отчаянных шалунов. - Сегодня в нашей школе большой праздник - она провожает в жизнь новый отряд молодых граждан, которым дала знания, которых воспитала для долгой плодотворной работы на благо страны. Для вас, товарищи выпускники, этот день - единственный в жизни, для нас он повторяется каждый год, и каждый год все мы испытываем то же волнение и ту же радость. Упорно и кропотливо трудились преподаватели все эти десять лет, и ваше присутствие на сегодняшнем вечере - свидетельство того, что труд этот не пропал даром, что он уже дал всходы, которые со временем расцветут ярко и пышно. Вы не закончили своей учебы - по-настоящему она только начинается, будь то учеба в аудиториях институтов или в цехах промышленных предприятий. Пройдут годы, вы станете инженерами, учеными, прославленными передовиками производства, путешественниками, - кто знает, какие подвиги и открытия суждено вам вписать в историю своей страны? И если сегодня вы испытываете чувство благодарности к тем, кто готовил вас к жизни в этих стенах, - пусть каждый из вас сегодня даст себе слово: извлечь из полученных здесь знаний максимум пользы и отдать ее народу, сыновьями и дочерьми которого вы являетесь. Могу сказать от имени всего преподавательского коллектива: мы верим, что вы не останетесь в долгу перед страной.