ое наблюдение за вышками сквозь щели в стенах барака. Выяснилось, что часовые у пулеметов сменяются ровно в полночь. Решено было начать восстание в час ночи - к этому времени сменившиеся эсэсовцы уже заснут; те, что останутся на вышках, успеют немного устать и промерзнуть, и бдительность их притупится, а следующая смена, которая должна заступить в два часа ночи, еще будет спать в казарме. Восстание готовилось не только в организационном и материальном смысле. В эти дни проходила и его моральная подготовка, весьма своеобразная и необычная; велась своего рода политическая работа, внутренняя мобилизация людей перед их последним смертным боем. Был среди узников блока смерти какой-то советский журналист. Никто из оставшихся в живых смертников не помнит его фамилии, все товарищи называли его по имени - Володей. Невысокий, черноволосый, в черных роговых очках, он был, пожалуй, самым образованным человеком здесь, в блоке. Говорят, до войны жил он в Ленинграде вместе со своей женой, учительницей, и там окончил исторический факультет университета. Но работал Володя в какой-то из газет, выходивших в торговом флоте. Перед войной он ушел в плавание на одном из наших судов и 22 июня оказался в немецком порту. Вместе со всем экипажем он был интернирован, заключен в крепость, откуда бежал, и в конце концов был приговорен к смерти и послан сюда, в двадцатый блок. Он-то и стал своеобразным комиссаром восстания. Перед Новым годом, выбрав момент, когда блоковой находился в благодушном настроении, Володя уговорил его разрешить по вечерам рассказывать своим товарищам содержание когда-то прочитанных им книг. С тех пор каждый вечер в переполненном бараке часами раздавался его спокойный негромкий голос. Володя помнил чуть ли не наизусть множество книг и был великолепным рассказчиком. Видимо, не без умысла он всегда выбирал книги героического содержания, которые рассказывали о подвигах, о том, как люди побеждали, казалось бы, неодолимые трудности. Он пересказывал Дюма и Джека Лондона, "Овода" и "Как закалялась сталь". Оставшимся в живых участникам восстания особенно запомнилась одна история, которую Володя рассказывал несколько вечеров подряд. Это был рассказ о группе русских моряков, попавших в немецкий плен, заключенных в какую-то крепость и совершивших успешный побег оттуда. И хотя Володя из осторожности делал вид, что он читал об этом, все, кто слушал его, понимали, что речь идет о событиях Великой Отечественной войны и что либо журналист сам пережил эти события, либо узнал о них от кого-то. Историю эту слушали с захватывающим вниманием - она была прямой параллелью к событиям, готовившимся в блоке смерти, и ее удачный исход внушал узникам надежду на успех их отчаянного замысла. В последние же вечера перед побегом, тоже умело притворяясь, что речь идет о прочитанной книге, Володя по поручению штаба подробно рассказал узникам, как будет проходить их восстание и что должен делать каждый из них. Это был инструктаж, ловко облеченный в форму литературного произведения. Все было готово, как вдруг произошло поистине роковое событие. До сих пор неизвестно, было ли оно результатом предательства или просто трагическим совпадением. В ночь на 25 или 26 января, за два или три дня до восстания, в барак неожиданно нагрянули эсэсовцы. Старший из них громко выкрикнул 25 номеров, и 25 узников один за другим покидали барак, выходя во двор. Среди вызванных оказались главные руководители восстания Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, и на другой день стало известно, что они уничтожены в крематории. Это было тяжелым ударом для всех. Казалось, что теперь восстание парализовано. Но этого не случилось. Другие люди, имен которых мы не знаем, встали на место погибших и стали руководителями готовившегося побега. Рассказывают, что одним, из них был майор Леонов. Подготовку продолжалась своим чередом, но восстание пришлось отложить на несколько дней. Оно было назначено теперь на ночь со 2 на 3 февраля. И вот она, наконец, настала, эта долгожданная ночь. Вечером, как только узников загнали в барак и эсэсовская охрана ушла, был уничтожен блоковой. Штубендисты вызвали его под каким-то предлогом в коридор, один из узников накинул ему на голову одеяло, заранее выкраденное из его комнаты, и Мишка-татарин заколол своего шефа ножом. Связали обоих голландцев, и они в ожидании решения своей участи лежали на полу с кляпами во рту. Командиры сформировали четыре штурмовые группы: три - для захвата пулеметных вышек и одну - чтобы отразить атаку эсэсовцев со стороны общего лагеря. Люди вооружались камнями, кусками угля, колодками, расхватывали эрзац-мыло, разбивали цементные умывальники. Специальная команда начала рыть в углу барака подкоп в сторону пулеметной вышки. Впрочем, эту работу пришлось вскоре прекратить, грунт оказался очень твердым, каменистым, и стало ясно, что без инструментов выкопать подземный ход до часа ночи будет просто невозможно. Решено было штурмовать пулеметные вышки в открытую, выпрыгивая из окон барака. Около сотни узников не могли принять участия в побеге: они уже были не в состоянии ходить, большинству из них оставалось жить два-три дня. Со слезами на глазах эти люди провожали своих товарищей в последний бой, просили рассказать на Родине об их гибели, передать родной земле их прощальный привет. Они знали, что их сразу же уничтожат после побега, но хотели хоть чем-нибудь быть полезными друзьям в этот решительный час и отдали им последнее имущество, которое было у них, - свои колодки и свою одежду, оставшись совершенно голыми. Половину этой одежды, как и половину одеял, хранившихся в комнате блокового, оставили, чтобы набросить на колючую проволоку под током. Другую половину пустили на тряпки - ими участники восстания обматывали свои босые ноги: ведь им предстояло бежать по снегу. Наступила полночь, на вышках сменились пулеметчики. Все было готово, и в ожидании назначенного часа нервы людей были напряжены до крайности. Каждый со страхом думал об одном: не придут ли сейчас в блок эсэсовцы за очередной партией жертв? Это было бы катастрофой - гитлеровцы успели бы поднять тревогу до начала восстания. К счастью, этого не случилось. Без десяти час штурмовые группы заняли свои места у окон барака, готовые рвануться вперед по первому сигналу. Из комнаты блокового принесли стол, и на него поднялся один из руководителей восстания, уже пожилой полковник или генерал интендантской службы с белым пятном седины на коротко остриженных волосах. Медленно обвел он взглядом напряженные, сурово нахмуренные лица узников, умирающих, которые голыми лежали на полу, подняв к нему внимательные лица. - Дорогие товарищи и братья! - взволнованно сказал он. - Я не имею никаких полномочий от нашего командования и Советского правительства, но я беру на себя смелость от их имени поблагодарить всех вас за то, что вы вынесли здесь, в этом аду, оставаясь настоящими советскими людьми Вы не уронили чести и достоинства гражданина Советского Союза и солдата нашей великой армии. Теперь нам с вами остается выполнить до конца долг солдата и сразиться с врагом в последнем смертном бою Многие из нас погибнут в этом бою, может быть, почти все, но будем надеяться, что некоторым удастся уцелеть и вернуться на Родину. Давайте же торжественно поклянемся сейчас друг перед другом своей судьбой, жизнями замученных здесь друзей, поклянемся, что тот, кому выпадет счастливая судьба вернуться домой, расскажет людям, что творилось здесь, в блоке смерти, о гибели наших братьев, о наших страданиях и борьбе. Пусть они сделают это во имя полной гибели фашизма, для того чтобы ни когда больше на земле не повторялось таких ужасов. И пусть будет проклят тот, кто не сделает этого! Клянемся, товарищи! И в бараке торжественно, глухо и грозно прозвучало это слово, повторенное всеми: - Клянемся! - А теперь попрощайтесь друг с другом и обменяйтесь адресами, - сказал полковник и спустился со стола. Несколько минут в помещении слышались только приглушенные рыдания обнимающихся в последний раз людей и торопливо повторяемые вполголоса адреса и фамилии. Потом раздалась команда: "Приготовиться!" Все снова на минуту пришло в движение, и опять наступила тишина. Люди стояли на местах, напрягшись, затаив дыхание, готовые к броску - Вперед! За Родину! - громко грянул приказ. Мгновенно распахнулись настежь все окна барака, и толпа узников хлынула во двор, прямо под слепящий свет Прожекторов. С одной из вышек торопливо стрекотнул пулемет - эсэсовцы заметили штурмующих, И тотчас же над блоком смерти загремело многоголосое яростное русское "ура!" - узникам уже не к чему было скрываться, начинался их последний, решительный бой. Теперь по толпе атакующих били все три пулемета. Но уже обрушился на вышки дождь камней, кусков угля, колодок, погасли разбитые прожекторы, и пенные струи из огнетушителей ударили в лица пулеметчикам, мешая им вести огонь. Видимо, один из камней попал в цель: пулемет на средней вышке захлебнулся и смолк. И сразу уже, подсаживая друг друга, на площадку вышки вскарабкались узники из штурмовой группы. Минуту спустя этот пулемет начал бить по другим вышкам, заставляя эсэсовцев прекратить огонь. А пока шел бой около вышек, длинная шеренга узников, пригнувшись, выстроилась у основания наружной стены. На плечи к ним карабкались другие и, набросив на проволоку под током одеяла и куртки, повисали на ней. Кое-где люди, охваченные горячим порывом, замыкали эту проволоку своим телом, а по ним дальше, вперед лезли их товарищи. Наконец кронштейны не выдержали тяжести и согнулись. Проволока замкнулась, блеснул яркий электрический разряд, и свет во всем лагере погас. В темноте тревожно выли лагерные сирены, из-за стены доносились крики эсэсовцев и автоматные очереди, и пулеметы всех вышек Маутхаузена наугад били в сторону блока смерти. Двор блока был усеян трупами, мертвые тела висели на проволоке, лежали на гребне стены, но уже сотни узников, подсаживая один другого, втягивая товарищей наверх, взбирались на эту стену и спрыгивали по ту сторону ее. Там оказались новые препятствия - ров с ледяной водой, а за ним высокий забор из колючей проволоки. Но уже ничто не могло остановить смертников, вырвавшихся из самого ада, увидевших перед собой свободу. Снова в ход пошли одеяла и куртки, и через несколько минут в проволочном заборе зияла широкая брешь. Выливаясь через эту брешь, сотни узников уже оказывались вне пределов лагеря, на широком заснеженном поле и, разбиваясь тут же на группы, как было заранее условлено, уходили в разных направлениях, чтобы затруднить преследование эсэсовцам. А из ворот лагеря уже выбегали охранники с собаками, выезжали мотоциклы, освещая фарами поле, по которому, местами увязая по колено в снегу, выбиваясь из сил, бежали узники. Самая большая группа направлялась к видневшемуся вдали лесу. Но при свете луны погоня стала настигать ее, и очереди автоматов слышались все ближе. Тогда несколько десятков человек отделились от этой группы и повернули назад. Они запели "Интернационал" и пошли прямо навстречу эсэсовцам, чтобы вступить с ними в последний бой, погибнуть и ценой своей жизни дать возможность товарищам выиграть несколько минут и достигнуть спасительного леса. Другая группа, под командованием полковника Григория Заболотняка, бежала в сторону Дуная. В нескольких километрах от лагеря узники наткнулись на зенитную батарею немцев. Им удалось бесшумно снять часового. Потом они ворвались в землянки, где спала орудийная прислуга, голыми руками передушили артиллеристов, захватили их оружие, пушки и даже грузовик, стоявший тут же. По приказу Заболотняка на машину погрузили раненых и тех, кто выбился из сил, и группа продолжала двигаться дальше вдоль берега реки. Но уже подходили вызванные по тревоге из Линца колонны моторизованной пехоты, и эта группа погибла в неравном бою. Из всей группы остался в живых только один человек - молодой Иван Сердюк, тот самый Лисичка, который попал в блок смерти из-за своего любопытства. На его руках скончался тяжело раненный командир группы полковник Григорий Заболотняк, который успел перед смертью сказать Сердюку, что его семья живет в сибирском городе Канске. За ночь вырвавшиеся из лагеря узники разбежались по окрестностям Маутхаузена. Но, к сожалению, в этом районе мало лесов и довольно густо повсюду разбросаны дома и хутора. Беглецы прятались в сараях и на чердаках домов, в скотных дворах и в скирдах соломы, стоявших во дворах или на поле. Однако почти все эти убежища оказались ненадежными. Гитлеровцы приняли энергичные меры для того, чтобы выловить бежавших. На поиски были брошены эсэсовцы с собаками. Из Линца и других ближайших городов были вызваны войска, густые цепи солдат с утра прочесывали местность, осматривая каждую яму или куст, обыскивая каждый дом и сарай, протыкая острыми железными прутьями каждую у соломы. Была поднята на ноги местная полиция, прекратились занятия в школах, и радио Вены и Линца все время передавало обращения к населению, в которых говорилось; что из концлагеря Маутхаузен бежала большая группа опасных бандитов и что за каждого пойманного будет выдана награда, а всякая попытка укрыть бежавшего и оказать ему помощь карается смертной казнью Смертников вылавливали одного за другим. Одних убивали на месте или привязывали ногами к машине и волокли к лагерному крематорию, других собирали группами и вели в лагерь, расстреливая около крематория. Третьи - и таких, говорят, было большинство - не давались живыми своим палачам и в последнем отчаянном порыве кидались на них с голыми руками. Уже значительно позднее, 5 мая 1945 года, когда восставшие узники Маутхаузена овладели лагерем, среди захваченных ими в плен охранников оказался один эсэсовец, участвовавший в февральских облавах на бежавших смертников. Он рассказал, что когда беглецов обнаруживали, они обычно не сдавались живыми, а бросались душить эсэсовцев, впивались им в горло зубами и нередко успевали перед смертью убить одного из палачей. По его словам, во время этих облав эсэсовская охрана лагеря потеряла больше двадцати человек. Это не считая потерь местной полиции и войск, которые участвовали в облавах. А кроме того, сюда следует прибавить и другое потери. Говорят, что по приказу Гиммлера некоторые эсэсовцы из охраны блока смерти были расстреляны за то, что они допустили восстание и побег. Больше недели продолжались эти облавы, с каждым днем росли штабеля трупов около крематория, и в конце концов эсэсовцы объявили о том, что "счет сошелся". Теперь мы знаем, что они лгали: часть узников так и не удалось найти. Как же это случилось? Виктор Украинцев, который во время штурма был в составе тройки, действовавшей огнетушителями, вырвавшись за стену и за проволоку, оказался вместе с одним из своих товарищей, Иваном Битюковым. Несколько часов они пробирались в темноте, уходя все дальше от лагеря, и, наконец, оказались на окраине небольшого австрийского местечка Гольшшйтен, около усадьбы бургомистра, ярого гитлеровца. Они пробрались в сарай этой усадьбы и там наткнулись на спящих людей, которые, проснувшись, не подняли тревоги, видя перед собой страшных, оборванных, измученных беглецов. Эти люди, спавшие в сарае, были батраки господина бургомистра, увезенные из своих родных мест на гитлеровскую каторгу: советские граждане Василий Логоватовский и Леонид Щашеро и с ними поляк Метык. Они сразу поняли, что пришли узники, бежавшие из Маутхаузена. Первым делом они накормили их вареной картошкой, приготовленной для скота, а потом, посоветовавшись, решили спрятать смертников на чердаке дома бургомистра - было мало шансов, чтобы эсэсовцы стали искать там. Батраки знали, что их беспощадно убьют, если узники будут обнаружены. Но они смело пошли на этот риск. И господин бургомистр Гольцляйтена, принявший самое активное участие в поимке бежавших и ежедневно выезжавший на облавы, вовсе не подозревал, что, когда он поздно ночью возвращался домой и ложился спать, над самой его кроватью, на чердаке, под кучей заготовленного на зиму клевера, скрываются двое из тех, кого он искал с таким рвением. Две недели трое батраков прятали Украинцева и Битюкова, кормили их, воруя продукты у бургомистра, урезая для них свою скудную порцию еды, получаемой от хозяев. Потом, когда в округе все успокоилось, они достали беглецам гражданскую одежду, и однажды ночью, распростившись со своими спасителями, Украинцев и Биткжов двинулись дальше, на восток. Вскоре судьба разлучила их - однажды они попали в немецкую засаду. Украинцева поймали, но он, зная язык, назвался поляком Яном Грушницким, стойко вынес все избиения и пытки на допросах и в конце концов снова попал в Маутхаузен, но уже в общий лагерь, в польский блок. Здесь он дожил до освобождения 5 мая 1945 года И только после этого признался товарищам, что он один из спасшихся беглецов блока смерти. А Иван Битюков в одиночку еще долго шел на восток и уже на земле Чехословакии встретил наступающие советские войска. Также вдвоем спаслись лейтенанты Иван Бакланов Владимир Соседко. Им посчастливилось уйти далеко от лагеря и они скрывались в лесах на протяжении нескольких месяцев, добывая себе пищу ночными рейдами в ближайшие деревни. Они боялись выходить из своего надежного лесного убежища и только 10 мая узнали, что фашисткая Германия разгромлена. Владимиру Шепете удалось тоже несколько дней скрываться в окрестностях лагеря, достать гражданскую одежду, но в дальнейшем он все же был пойман гитлеровцами и, назвавшись вымышленным именем, попал в другой лагерь для советских военнопленных. Александр Михеенков был единственным уцелевшим из группы полковника Макарова. Остальных узников из этой группы переловили, а Михеенкову удалось скрыться в сарае для скота во дворе одного из австрийских крестьян. Он залез под стог старой соломы и выкопал себе под ним глубокую нору. Это спасло его: и хозяин и приходившие несколько раз эсэсовцы протыкали этот стог со всех сторон железными прутьями, но не могли нащупать беглеца. Дней десять он отсиживался в этом убежище, а потом двинулся на восток, перешел чехословацкую границу и до конца войны скрывался в доме приютившего его чешского патриота Вацлава Швеца. Все они, возвратившись на Родину, никогда не забывали о клятве, которую вместе с товарищами дали, отправляясь в свой последний бой, - рассказать людям о том, что творилось в блоке смерти, о страданиях, борьбе и гибели своих товарищей. Но еще долго рассказы и воспоминания бывших узников оставались лишь достоянием их близких и друзей, - как известно, в то время у нас бытовало несправедливое, предвзятое отношение к людям, вернувшимся из гитлеровского плена. Только в последние годы, услышав мое выступление по радио, прочитав в газетах статьи Б. Сахарова, Ю. Королькова, А. Юрковой, уцелевшие герои восстания в блоке смерти отозвались один за другим. Впервые бывшие товарищи по блоку смерти встретились в 1960 году в Новочеркасске. Туда повидаться с Виктором Украинцевым приехали Иван Битюков и Владимир Шепетя, Иван Бакланов и Владимир Соседко. Здесь произошла не только встреча героев блока смерти, но и первое послевоенное свидание Украинцева и Битюкова со своими спасителями - бывшими батраками бургомистра местечка Гольцляйтен шофером из города Клинцы Брянской области Василием Логоватовским и мастером Брянского машиностроительного завода Леонидом Шащеро. А два года спустя, осенью 1962 года, бывшие узники блока смерти съехались в Москву. Теперь им представилась возможность выполнить клятву, данную своим товарищам: они выступили перед миллионами людей в передаче московского телевидения. Тогда же их принял заместитель министра обороны Союза ССР Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков. А в Советском комитете ветеранов войны состоялась волнующая встреча героев легендарного восстания с бывшими узниками общего лагеря Маутхаузен. Люди, прошедшие через ад страшного лагеря смерти, смотрели сейчас с удивлением и восхищением на тех, кто сумел вырваться из самых глубин этого ада. Они слушали рассказы бывших смертников и сами вспоминали о том, какое огромное впечатление произвели тогда восстание и побег из двадцатого блока и как этот подвиг стал примером борьбы для всех узников Маутхаузена. Мы знаем сейчас семерых уцелевших после восстания узников блока смерти. Но можно с уверенностью сказать, что должны отыскаться и некоторые другие. Говорят, что тот самый эсэсовец, который был захвачен во время майского восстания и рассказал о своем участии в облавах на бежавших смертников, сообщил, будто в штабелях трупов около крематория тогда недосчитались около двадцати человек. Нет, счет далеко не "сошелся": эсэсовцы объявили об этом только для устрашения остальных узников. По слухам, остался в живых один из руководителей восстания, майор Леонов. Совершенно точно известно, что уцелел после побега бывший лейтенант Михаил Иханов, тот самый Мишка-татарин, который был подручным палача блокового и уничтожил сам многие десятки смертников. Может быть, до сих пор ходит он по советской земле или скрывается где-нибудь за границей. О каких-то двух тогда еще неизвестных нам узниках блока смерти, спасшихся после восстания рассказала в своем письме Лидия Мосолова из города Гомеля в Белоруссии. Угнанная из родных мест гитлеровцами, она батрачила у австрийца в селе Швертберг, в 7 километрах от Маутхаузена, Около четырех часов утра 3 февраля жители Швертберга были разбужены шумом мотоциклов и выкриками, раздававшимися на улицах села. Прибыла целая колонна эсэсовских мотоциклистов, которые начали обыскивать все дома и сараи. Уже после обыска хозяйка сказала своим батрачкам, что из лагеря Маутхаузен сбежали 500 большевистских комиссаров, приговоренных к смерти, и теперь их повсюду разыскивают. Все утро 9 окрестностях села слышались выстрелы и лай собак. Часов в 10 или 11 по улице провели большую группу пойманых беглецов - человек 60-70, - окруженную плотным кольцом эсэсовцев. "Это было страшное зрелище, - писала Лидия Мосолова. - Одни скелеты, покрытые кожей, одетые в полосатые куртки и брюки, а на ноги их нельзя было смотреть. И они не шли, а брели еле-еле". Как рассказывала Лидия Мосолова, и она и ее хозяйка не могли удержаться от слез при виде этих людей. А стоявший рядом с ними хозяин вдруг со страхом в голосе сказал: - Мы пропали! Его жена испуганно спросила: - Почему? И он ответил: - Ведь сюда придут русские. Разве можно простить такое злодейство? Всю эту группу вывели на площадь и там расстреляли. А потом пришли машины из Маутхаузена, и трупы расстрелянных увезли в лагерь. Долго еще в округе говорили об этом побеге, но постепенно все толки улеглись, и лишь в мае 1945 года, когда в эти места пришли американские войска, стало известно, что на хуторе Винден, в двух километрах от Швертберга, все это время скрывались двое беглецов из блока смерти. Как сообщила Л. Мосолова, их спрятал в своем доме старик крестьянин, у которого три сына были в гитлеровской армии. Когда двое беглецов появились в его дворе, он и его жена повели их на чердак своего дома и там спрятали. Как раз в это время в доме, говорят, гостил сын, служивший в армии и приехавший к отцу в отпуск. Быть может, поэтому эсэсовцы, охотившиеся за беглецами, не осмотрели достаточно внимательно этого дома. И до самого освобождения, в течение нескольких месяцев, эти старики скрывали и кормили своих тайных постояльцев. Лидия Мосолова писала, что 10 мая 1945 года она сама беседовала с одним из этих беглецов как раз накануне его отъезда на Родину. И она помнила, что его звали Николаем, а его товарища - Михаилом. Она указывала, что, может быть, более подробные сведения об этих двух участниках восстания и побега могут дать некоторые жители села Широкое Днепропетровской области, которые работали батраками на этом хуторе Винден. Я надеялся когда-нибудь побывать в Австрии и съездить тогда на этот хутор. Но случилось так, что меня опередили. В 1963 году один из сотрудников нашего посольства в Австрии приехал по делам в район Маутхаузена и там встретился с местным жителем - предпринимателем Алоизом Лангталером. В разговоре тот упомянул случай на хуторе Винден и сказал, что спасителями двух смертников были его отец и мать. Сотрудник посольства, заинтересовавшись этим, поехал в Винден и побывал в семье крестьянина Лангталера, по-прежнему живущей сейчас в своем старом доме. Иоганн Лангталер и его жена Мария рассказали ему все подробности этой истории и назвали записанные у них фамилии двух спасенных ими героев блока смерти. Их звали Михаилом Рыбчинским и Николаем Цемкало. Позднее удалось найти обоих: Рыбчинский живет и работает в Киеве, Цемкало - в Луганске. Сейчас оба товарища по побегу установили связь и между собой и со своими спасителями - семьей Лангталер. А в 1964 году Рыбчинский и Цемкало побывали в Австрии и гостили несколько дней у своих вторых родителей - Иоганна и Марии Лангталер. Словом, сейчас мы уже знаем девятерых из тех двадцати, которых, как говорят, не хватило эсэсовцам, пересчитывавшим казненных смертников у лагерного крематория. Будем надеяться, что найдутся и другие. Поиски продолжаются. Уже найдены семьи некоторых погибших организаторов и руководителей восстания в блоке смерти. Под Москвой, в Люберцах, живет мать погибшего Героя Советского Союза подполковника Николая Власова. В Казани находится жена полковника Александра Исупова. В Москве и в Ростове живут братья Кирилла Чубченкова, тоже полковники, как и погибший герой. Нашлись семьи Геннадия Мордовцева, бывшего сержанта милиции из Красноярского края Александра Татарникова, который вел огонь из захваченного пулемета на вышке; отыскались родные других участников восстания. Подвиг героев блока смерти, с такой силой и полнотой выразивший высокие душевные качества нашего человека, овеянный таким возвышающим душу трагическим героизмом, входит сейчас в историю Великой Отечественной войны как одна из тех ее страниц, что навсегда останутся особенно святыми и дорогими для сердца народа. КАТЮША  Первое известие о ней пришло ко мне еще несколько лет назад, когда я рассказывал по радио о подвигах женщин на фронтах Великой Отечественной войны, Бывший морской врач-хирург, а теперь инвалид войны А, Н. Тищин из города Майкопа в коротком письме сообщал, что в Дунайской военной флотилии в разведке батальона морской пехоты служила героическая девушка - главный старшина Катя Михайлова. По его словам, эта девушка с оружием в руках участвовала во многих боях, ходила в боевые и диверсионные десанты, порой водила матросов в атаки, была не раз ранена, награждена несколькими орденами и медалями и стала любимицей и гордостью дунайцев, восхищенных ее мужеством и бесстрашием. А. Н. Тишин просил рассказать об этой героине и узнать где она сейчас живет и чем занимается. К письму была приложена вырезка из флотской газеты - портрет девушки с миловидным, типично русским лицом и со взглядом открытым, прямым, полным какой-то особой отчаянной смелости. Девушка - боевой моряк, десантник, герой флотилии, любимица матросов! Случай весьма редкий, тем более что на флоте всегда существовало традиционное предубеждение против женщин. Видимо, Катя Михайлова в самом деле была незаурядным человеком В 1963 году я упомянул о ней в одной из телевизионных передач, просил откликнуться ее или тех, кто знает нынешнее местопребывание этой героини войны. И тотчас же на студию телевидения пришло несколько писем. Писали бывшие моряки-дунайцы, с восторгом вспоминавшие о подвигах отважной девушки и дополнявшие рассказ А. Н. Тишина новыми подробностями. Трое или четверо врачей из разных городов Союза сообщали, что после войны они учились вместе с демобилизованной морячкой Екатериной Михайловой в Ленинградском медицинском институте. Но никто из них не знал, где она находится сейчас. Только месяц спустя почта принесла на телевидение необычайно лаконичную, деловую записку: "Мои товарищи по работе слушали Ваше выступление по телевизору. Вы просили помочь разыскать Катю Михайлову. Теперь у меня другая фамилия. Сообщаю Вам свой адрес. Демина Екатерина Илларионовна". Адрес оказался совсем близким. Е. И. Демина жила в нескольких десятках километров от Москвы, в городе Электросталь, и работала врачом в заводской поликлинике. Вскоре мы встретились с ней. Сейчас, глядя на эту моложавую маленькую женщину, очень трудно представить ее боевым моряком, прошедшим - не в переносном, а в самом буквальном смысле - сквозь огонь и воду бешеных сражений на Азовском и Черноморском побережьях, на отмелях Днестровского лимана, на берегах Дуная. И только особое, спокойное и скромное достоинство, с которым она держится, да тот же, что и на фотографии, прямой, уверенный и смелый взгляд серых глаз как бы говорит вам, что за плечами этой женщины большой и нелегкий жизненный путь и что за свой не столь уж долгий век она пережила и повидала такое, чего иным хватило бы на добрый десяток биографий. А между тем при всей своей необычности ее биография довольно типична для поколения девушек той жестокой и славной военной поры. Вы помните почти символическую историю русской девушки Катюши из песни Михаила Исаковского и Матвея Блантера, которую мы так любили петь в предвоенные годы? Это история нежной, любящей певуньи, выходившей на берег весенней, повитой туманом реки. Началась война, и вдруг по всем фронтам прокатилось ее имя, радостно-легендарное для нас, страшное для врагов. Катюша пришла в боевой строй народа, она стала нашим новым и грозным оружием - гвардейскими минометами. История Катюши Михайловой очень похожа на историю ее тезки из знаменитой песни. Ей было шестнадцать, когда началась война. Дочь командира Красной Армии, оставшаяся в раннем детстве круглой сиротой, она воспитывалась в ленинградском детдоме, а потом жила в семье своей старшей сестры, врача. Девять классов да пришкольные курсы медсестер составляли все ее образование к лету 1941 года. Брат, служивший в то время летчиком на границе, в Бресте, пригласил ее на каникулы приехать к нему. По дороге она несколько дней провела в Москве, обошла музеи столицы, побродила по улицам, а вечером 21 июня села в поезд, идущий на Брест. Утром, уже за Смоленском, ее разбудили взрывы: немецкие самолеты бомбили поезд, и она впервые увидела панику, кровь и смерть. В одном легком платьице, с ручным чемоданчиком, где лежали только полбатона хлеба и кусок колбасы, она вместе с уцелевшими пассажирами пешком вернулась в Смоленск. На другое утро она пришла в городской военкомат и попросила послать ее на фронт медсестрой. Осаждаемый толпой добровольцев, злой и бессонный военком с раздражением смотрел на маленькую девушку, стоявшую у его стола. - Тебе в детский сад надо, а не на фронт, - жестко отрезал он и выставил ее из кабинета. Катя вышла на улицу с тем же, но уже пустым чемоданчиком. В Смоленске она никого не знала. У нее не было никаких документов, - даже комсомольский билет она оставила дома, в Ленинграде. Но она не привыкла унывать. На окраине города оказался военный госпиталь, и она начала работать там добровольцем - помогать медсестрам и санитаркам. Потом фронт пододвинулся ближе. Однажды госпиталь разбомбили, а оставшихся раненых вывезли на восток. Тогда Катя пришла в стрелковую часть, занявшую оборону под Смоленском. Так Катюша Михайлова вышла на берег войны, стала боевым солдатом переднего края. Она ходила в разведку, вместе с пехотинцами огнем отбивала атаки врага, перевязывала раны товарищей. Поздней осенью на дальних подступах к Москве под Гжатском ее тяжело ранило в ногу, и она попала в госпиталь, сначала на Урал, потом в Баку. Катя с детства мечтала о море, о службе на кораблях. И как только ее нога немного зажила, она попросила бакинского военкома направить ее на флот. Теперь у нее были новые документы - комсомольский билет и справка о ранении, и в них, чтобы к возрасту ее не придрались, она прибавила себе два года. Ее послали медсестрой на санитарный корабль. Шли бои под Сталинградом, санитарные суда поднимались вверх по Волге, забирали раненых и везли их через море в Красноводск. И тут оказалось, что Катя обладала качествами настоящего моряка - осенний штормовой Каспий не мог укачать ее, в самые сильные бури она оставалась на ногах. Здесь ей вскоре присвоили звание главного старшины и наградили знаком "Отличник Военно-Морского Флота". Но служба на санитарном транспорте тяготила девушку, ей хотелось перейти на боевой корабль или во фронтовую морскую часть. Летом 1942 года она узнала, что в Баку из добровольцев формируется батальон морской пехоты для Азовской военной флотилии, и явилась к комбату. Тот, истовый и суровый моряк, отказал наотрез: "Женщин не берем". Она пришла во второй, в третий раз, но никакие уговоры не помогали. Тогда Катя написала письмо в Москву, в правительство, и оттуда было получено предписание зачислить ее в батальон. Комбату оставалось только подчиниться. Но моряки встретили ее недружелюбно. Им казался чуть ли не оскорблением приход в батальон девушки, да еще маленькой, хрупкой на вид. Кто-то из остряков-одесситов тут же наградил ее насмешливым прозвищем "шмакодявка". Но Катя стойко сносила все насмешки и не позволяла себе никаких поблажек ни в службе, ни в учебе. С самого начала она стала полноправным товарищем морских пехотинцев. А потом, перед отправкой батальона на фронт, был 50-километровый марш-бросок по палящей кавказской жаре, с полной выкладкой, причем часть пути предстояло пройти в противогазах. И тут Катя удивила моряков. Не все здоровяки-матросы выдержали этот трудный переход: одних свалил солнечный удар, другие натерли ноги, и кое-кто из бойцов оказался в шедшей следом санитарной машине. Но Катя шагала, ни разу не отстав, не выбившись из сил, и даже подбадривала товарищей и помогала им. "Гляди ты, на вид шмакодявка, а какая выносливая!" - озадаченно говорили морские пехотинцы. И она почувствовала, что отношение к ней сразу изменилось. Никто из матросов не знал, что на обратном пути Катя то и дело незаметно ощупывала раненую ногу. Она распухла и сильно болела - девушке стоило больших усилий не захромать. Когда в десяти километрах от Баку сделали привал и Катя присела на траву, она с ужасом почувствовала, что уже не сможет встать. В это время духовой оркестр, высланный навстречу морякам, заиграл вальс, и молодой лейтенант остановился около Кати. - Ты у нас одна девушка. Пойдем потанцуем, - пригласил он ее. И хотя от боли у нее темнело в глазах, она встала и пошла кружиться по траве, потому что больше всего на свете боялась, как бы командиры не узнали про больную ногу и не отчислили ее из батальона. А когда вернулись в расположение части, она несколько дней потом пролежала в отведенной ей комнате, сказавшись больной гриппом. Мало-помалу раненая нога снова пришла в норму. Летом 1943 года морских пехотинцев перебросили на Азовское побережье. Там начался боевой путь батальона, который пролег потом на многие сотни километров и закончился в столице Австрии Вене. Три боевых ордена, пять боевых медалей бережно хранит дома Е. И. Михайлова-Демина. И за каждой из этих наград - важный, незабываемый этап ее фронтового пути. Каждая из них олицетворяет собой берег, на который Катюша Михайлова выходила с боем вместе с товарищами, берег, занятый фашистами, изрыгающий огонь и смерть. Медаль "За отвагу". Это взятие Темрюка, боевое крещение, нового батальона. Это десант в плавнях, когда вода в тихих заводях вставала столбами под взрывами мин, кипятком кипела под пулями и камышовые стебли, срезанные как невидимой косой, падали на головы десантникам. Она была там, в самой каше, ходила по грудь в соленой воде, стреляла, втаскивала в лодки раненых. Темрюк - маленький городок, но он стоил дорого: больше половины батальона осталось там, в плавнях и на берегу. Орден Отечественной войны. Керчь. Ночной десант в шторм на пустынном берегу и потом на много дней маленький "пятачок" отвоеванного врукопашную плацдарма у деревень Жуковка и Глейка. По ночам с таманского берега прилетали девушки-летчицы на трескучих "У-2" и сбрасывали морякам сухари и консервы. А колодец с пресной водой был на ничейной земле - между немецкими и нашими окопами. Ночью удавалось набирать воду, днем людей мучила жажда. И только Катя иногда выручала моряков. Немцы уже успели узнать, что среди матросов, обороняющих маленький плацдарм, есть одна девушка. Они даже знали ее имя. Бывало, в часы затишья из немецких окопов кричали: - Рус матрос! Рус Иван! Покажи Катюша! Стрелять - нет. Тогда она, оставив на бруствере свой автомат, брала ведро и во весь рост шла к колодцу. "Катя, вернись! Катюша, убьют!" - кричали вслед матросы. Но она шла, и немцы не стреляли, они, смеясь, высовывались из окопов, махали ей руками и играли на губной гармошке: "Выходила на берег Катюша". Девушка возвращалась с полным ведром и поила моряков. Наступил день, когда они атаковали врага, отбросили его и соединились с войсками, занявшими окраины Керчи. Там, у завода Войкова, они однажды были окружены гитлеровцами - несколько десятков моряков, группа раненых и она, Катя. Немцы потребовали, чтобы они сдались, угрожая взорвать заводское здание, где засели моряки. В ответ они дали клятву умереть в бою. Раненые кровью писали на стенах: "Здесь стояли насмерть моряки!", "Будут помнить, гады, моряков на берегу!" Им удалось продержаться до ночи, а потом с боем проявиться сквозь кольцо врага. При этом они вынесли с собой всех раненых. Крым был освобожден. Наступала очередь Дуная. Батальон перебросили под Одессу, и он вошел в состав Дунайской военной флотилии. - Первой боевой операцией дунайцев стал штурм Белгорода-Днестровского. Его брали ночью, высаживаясь с резиновых шлюпок у обрывистого берега днестровского лимана. Высаживались под пулеметным огнем врага, при ярком сиянии осветительных ракет. В воде у берега было семь рядов колючей проволоки, а за ними поднимался пятиметровый обрыв, с гребня которого строчили пулеметы и летели в атакующих десантников немецкие гранаты. Первый штормтрап, сброшенный с катера, где находилась Катя, подорвался на мине. По второму впереди других спрыгнула в воду девушка. Крича "ура!" и свое неизменное "полундра!", моряки забросали проволоку шинелями и плащ-палатками. Катя одной из первых оказалась под обрывом. Маленькая, ловкая, она, цепляясь за корни и ветки кустов, быстро забралась наверх и, спустив вниз обмотки, втаскивала к себе товарищей, поднимала пулемет. Потом они кинулись в атаку и очистили гребень от фашистских пулеметчиков. Утром Белгород-Днестровский был взят. Катя получила здесь легкую рану, а позднее командующий вручил ей за этот бой первый орден Красного Знамени. Начался памятный освободительный поход по Дунаю - дорога с боями через Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Чехословакию и Австрию. Вот они, медали "За освобождение Белграда", "За влитие Будапешта", "За взятие Вены". Но из всех боев самый памятный для нее - штурм крепости Илок в декабре 1944 года. Илок стоит на высокой горе над Дунаем в районе югославского города Вуковар. Брать его надо было со стороны суши, но, чтобы отвлечь силы врага, на маленький дунайский ост