оторого знают и помнят все полярные летчики. У Фурдецкого лицо ученого, и обороты речи у него научные, но он умеет так живо описывать самолеты, воздушный океан, штормы, аварии, хорошие и плохие аэродромы, что видишь их воочию. Может быть, мне удастся полетать с ним в Антарктике. Второй летчик, Афонин, который, как и Фурдецкий, едет на Южный полюс впервые, уже с 1935 года полярник. Он был с вертолетом на "Северном полюсе-4". Как-то, когда мы играли с ним в домино, он показал на стол: - Льдина, на которой разместили "Северный полюс-4", была с этот стол. А когда мы с нее ушли, она была меньше этой кости. У Афонина едкая усмешка, лицо изборождено морщинами, он приземистый и крепкий, ни грамма лишнего жира. Он напоминает мне капитана, чья судьба навела меня на мысль написать поэму "Сын бури". В нашей сравнительно молодой экспедиции он кажется спокойным, как Будда. Лишь когда он заговаривает о своих приключениях, его взгляд становится удивленным. Об исчезновении одной посадочной площадки в Северном Ледовитом океане Афонин рассказывал так: - Отыскали хорошую льдину, устроили хорошую посадочную площадку. А на другой день нет площадки - уплыла. Полетел я на вертолете искать ее и нахожу в шести километрах. На третий день она (несколько крепких слов о площадке) уже в двенадцати километрах. Последний раз нашел ее в сорока пяти километрах. И больше уже не находил. Черт ее знает, куда она делась?.. И это "черт ее знает, куда она делась" опять его озадачило - на лице его выразилось удивление. Гости ушли. Полночь уже позади, судовые часы показывают 1.00, таллинское время - четыре часа утра. Значит, праздники уже начались. Я разбудил Васюкова, который в продолжение нашего долгого сидения спал, словно у Христа за пазухой, под караулом своего Гриши. Он протер глаза, оглядел каюту, имевшую весьма разгромленный вид, и спросил: - Что тут было? Полтавский бой? Мы поздравили друг друга с праздником, вспомнили о своей родине, от которой мы уходим все дальше, и о своих близких. "Корабли революции должны быть чистыми!" - говорит боцман из "Гибели эскадры". И я принимаюсь убирать каюту. 7 ноября Ла-Манш Сегодня на корабле очень торжественно. Пожимаем друг другу руки, желаем хороших праздников. Общество, собравшееся к завтраку в салоне, одето не хуже, чем публика на иной премьере. Все время поступают радиограммы. Их раздает комендант экспедиции Голубенков. Его всегда окружает кольцо нетерпеливых людей. Хотя я знаю, что мне, вероятно, ничего сегодня не пришлют, однако держусь поближе к Голубенкову. Тут видишь, что значат хотя бы два словечка из дому. Торжественное собрание экспедиции. Говорит первый помощник капитана Рябинин. Зачитываются радиограммы с "Оби" - она впереди нас примерно на восемь тысяч миль, - из Мирного, из Главсевморпути, от академика Бардина и т.д. В два часа - праздничный обед. На четыре человека выдается по бутылке водки и по бутылке грузинского вина. Пьем за нашу родину, за успех экспедиции, за здоровье "Кооперации" и ее капитана. Начальник рейса Александр Павлович Кибалин поднимает бокал за здоровье тех, кого мы любим, - за наших жен и невест. Аплодисменты, переходящие в овации. Все встают. После обеда настроение у всех приподнятое, но все это не выходит за рамки праздничного веселья. Народ здесь дисциплинированный. В пять часов в музыкальном салоне начался концерт экспедиционной самодеятельности. Правда, молодой коллектив, созданный лишь несколько дней назад, не смог пока приготовить очень уж обширной программы. Но вес номера исполнялись хорошо и еще лучше встречались. У меня есть свои любимые песни. На рыбачьем судне в Атлантике по десять раз в день играли "Рябину": Ой, рябина кудрявая, Белые цветы... И я всегда слушал ее с удовольствием. И здесь - та же "Рябина". Эта песня словно специально создана для кораблей дальнего плавания, долгой разлуки и скрываемой тоски по дому. Она грустная, красивая и задевает у всех нас почти одни и те же струны. После концерта в салоне начались танцы. Среди шестидесяти членов экипажа всего семь или восемь женщин - поварихи, стюардессы, уборщицы. По случаю праздника они свободны. Все они в зеленых платьях форменного покроя. Их наперебой приглашают танцевать, окружают вниманием. Корабль покачивается, палуба временами накреняется градусов на десять, но это никого не смущает. Вечером кино. В долгом плавании замечаешь, что молодежь или люди, впервые оказавшиеся вдали от берегов, начинают представлять себе землю, родину несколько иначе, чем на суше. Лицо земли как бы видится им отчетливее, его характерные черты становятся более резкими, над ним золотой дымкой парит возрастающая со временем и расстоянием нежность, с которой мы относимся к своему краю. Вот эта-то самая нежность, эта любовь суровых тружеников и определяет сегодня все наше настроение. Кроме того, выделяется и еще одна черта, обусловленная составом нашей экспедиции, где чуть ли не каждый - ученый или техник: гордость за свою отечественную науку. Тут отнюдь нет хвастливого пренебрежения к Западу, нет никакого "шапкозакидательства". Но есть твердое убеждение в том, что советской науке не приходится конфузиться ни перед кем в мире! Мои мысли бродят по эстонским городам, дорогам, деревням и проливам. В уме складывается мозаика, составленная из разноцветных осколков: из людей, из их труда, их забот, их радостей и песен, из холмистых озерноглазых пейзажей Южной Эстонии, из каменистых равнин Северной Эстонии, из холодных серо-стальных проливов, из пылающих красок осеннего леса на островах и островках. Возможно, я видел бы все это еще отчетливей, если бы карта, формирующаяся в моем сознании, не была покрыта броней стертого поэтического словаря, в котором часто не найдешь ненависти к тому, что следует ненавидеть, и любви к тому, что следует любить, в котором нередко отсутствует чувство неоплатного долга перед своей родиной, своей страной и своим временем. А из центра возникшей в сознании карты на меня смотрит продолговатый синий глаз Выртс-озера. И я вспоминаю Уитмена: Земля! Ты чего-то ждешь от меня? Скажи, старина, чего же ты хочешь? А старина отвечает: Жду, чтоб мои сыновья изменили меня! 8 ноября 1957 Бискайский залив Бискайский залив спокоен. Где-то впереди шторм, и позади шторм. А "Кооперация" плывет в зоне затишья. Конечно, мы идем не по середине залива, а по краю, который обрезается на западе Атлантическим океаном. Тихий, задумчивый день. Сегодня не работают. Все сидят по каютам маленькими группками, состоящими в большинстве случаев из людей одной специальности. У многих из этих групп состав уже стал устойчивым. Днем светит солнце, на серой спине Бискайского залива появляются большие травянисто-зеленые пятна. Сегодня впервые встретили дельфинов. Их было шесть. Они около часа играли у носа, в волнах форштевня, ныряли, выскакивали и всячески забавляли нас. До чего ж они похожи на поросят! Попадаются не то чтобы несчастные, но серьезные лица. У тех людей, которые еще не получали радиограмм, появление коменданта Голубенкова вызывает известное оживление, но, если он не подходит к ним и не протягивает радиограммы, наступает реакция: забытые мужья нервно курят, выходят из курительного салона на веранду, снова возвращаются с веранды в салон, потом отправляются ненадолго на пассажирскую палубу, оттуда поднимаются на шлюпочную и, наконец, взбираются на верхний мостик. Их руки совершенно им не подчиняются, словно у молодых актеров, впервые играющих неудачников. По-видимому, и я выгляжу не лучше - мне тоже нет радиограммы. К Голубенкову я не подхожу и ничего не спрашиваю, - он знает меня и сам пришел бы ко мне в каюту. Плакаться никому не хочется. Один из несчастных уже пробовал жаловаться на свою жену. Его утешили следующим образом: - А ты как думаешь? По случаю праздника жена не иначе как загуляла где-нибудь, плясала до утра, теперь у нее на уме только кавалеры. Один раз вспомнит о тебе, а двадцать раз забудет. Чего ж ты нервничаешь? Чехов где-то говорит, что если уж человек шуток не понимает, то пиши пропало. Этот товарищ не понял. Да и, по правде говоря, утешали его несколько сурово. Через полчаса я вышел на палубу. Бедняга стоял, облокотившись на поручни, смотрел на Бискайский залив и, наверно, ничего не видел. В море надо уметь и посмеяться над самим собой, уметь хотя бы на время расправляться со своими заботами и черными мыслями. Без этого очень тяжело. Васюкову, как раз когда у нас в каюте собралось несколько моих и его друзей, принесли радиограмму. Под нею была подпись: "Сыновья" (второму, младшему, шесть месяцев). Васюков принялся отплясывать на койке какой-то невероятный танец, выражавший наивысшую степень радости. Держа в левой руке радиограмму и показывая ее всем, он одновременно писал правой ответ. У него связь с землей железная. Ветер к вечеру крепнет, "Кооперация" уже отвешивает глубокие поклоны Бискайскому заливу. Возвращаясь в очередной раз с палубы в каюту, увидел, как ветер, ворвавшийся в открытое окно, читает книгу Нансена "На лыжах через Гренландию". Ветер перелистывает страницы быстро-быстро, ни одной не пропуская и задерживаясь на секунду лишь на вклейках из меловой бумаги. Вечера и ночи уже очень темные. Луны сегодня нет, всюду грозовые тучи. Гремит гром. Вспышки над Бискайским заливом хотя и далекие, но ослепительно яркие. Освещаемые волны кажутся черными, как антрацит. Лишь кое-где белеют гривы пенистых гребней. Видели своеобразное явление природы - ночную радугу. Она появилась с правого борта - на западе. Не такая четкая, как дневная, она, однако, была хорошо видна на фоне черных облаков. Вечером несколько человек собралось у капитана. Он устроил небольшой прием в честь праздника. Каюта капитана расположена выше остальных кают, качается она сильнее. Несколько тарелок разбилось. Разговор вертелся вокруг "Пингвинов". Бурханов большой спец по этой части. Выяснилось, что на испытаниях в море "Пингвины" выдерживали волнение в пять баллов. Капитан рассказал много интересного о "Кооперации", о ее рейсах, а особенно много о ее винте. Сейчас на судне поставлен стальной винт. Согласно теории, лишь стальной винт способен уцелеть в условиях Арктики и Антарктики. Многие, однако, сомневаются в этом. Прежний винт "Кооперации", бронзовый, плывет с нами в трюме. С ним мы делали бы на две мили в час больше. Оказывается, винты - целая область специальной науки. 9 ноября Атлантический океан Где-то слева от нас Португалия. Все пишут письма родным или друзьям. Завтра или послезавтра нам должна встретиться плавбаза "Казань". Если волна позволит передать на нее письма, она через несколько дней доставит почту в Одессу. Я тоже пишу. Днем была лекция профессора Маркова об Антарктике. Состоялась она в музыкальном салоне, куда собралась чуть ли не вся экспедиция. Несколько данных об Антарктике: Общая площадь - 14 100 тысяч квадратных километров материковой земли, куда следует отнести и 930 тысяч квадратных километров ледников. Средняя высота - 2200 метров (на других материках она равна 850 метрам). Эта необычайно большая высота обусловлена льдом, ледяной шапкой. До сих пор ученым еще не удалось как следует заглянуть под эту шапку, и что под ней находится - знают плохо*. Огромная толщина льда создает давление громадного веса на каждый квадратный километр Антарктического материка. Лед скрывает его от нас. Изо всех ледяных масс, ледяных ресурсов мира 86 процентов, а может быть, и больше приходится на Антарктику. Поистине шестой материк можно сравнить с женщиной в кринолине. Лед делает его более широким и высоким. Высота Южного полюса 2800 метров. * Третья экспедиция во время похода к Полюсу относительной недоступности провела сейсмозондирование толщины льда и установила основные особенности в структуре подледного ложа. Карты Антарктики, даже новейшие, все еще неполны, неточны, и в них много ошибок. По кораблю ходит из рук в руки книга Маркова "Путешествие в Антарктиду". Ее надо обязательно прочесть. 11 ноября Атлантический океан Сегодня на траверзе Гибралтара с нами встретилась "Казань". Погода была дивная, вода синяя-синяя и ослепительно сверкала на солнце. "Кооперация" и "Казань" приветствовали друг друга продолжительными гудками. Между нами всего лишь какой-нибудь кабельтов. На бортах обоих судов полно народу - лицо к лицу, плечо к плечу. Думаю, что на "Кооперации" по меньшей мере двести фотоаппаратов. Они щелкали без передышки. "Казань" - неплохой корабль. Не такой, конечно, как "Кооперация", - плавбаза все-таки. С "Кооперации" спустили шлюпку. На веслах - четверо матросов, за рулем - старпом, или, по нашей терминологии, первый штурман, - он должен передать письма. С высоты мостика шлюпка казалась маленьким белым жуком. А писем, в основном без марок, было около пятисот. Почте доход. Вчера я думал о том, как поэтично и красиво можно описать встречу двух кораблей в океане. Но все это останется ненаписанным, потому что я решил серьезно отнестись к своим кинооператорским задачам и, зарядив "Киев" новой кассетой, вышел на палубу. Все кассеты - я пробовал и две свои и две чужие - заедали. В какой-то книге мне попалось выражение "пенистая злоба". Оно наилучшим образом характеризует мое состояние. Сочувственные взгляды, готовность всех прийти на помощь и дружеские советы приносили мне лишь минутное облегчение. Жаль, что эта техника не моя собственность! Глубина океана тут пять тысяч метров... Шлюпка вернулась, и ее подняли. "Кооперация" пошла дальше своим курсом на юг, а "Казань" повернула прямо на восток, по направлению к Гибралтарскому проливу. Доброго пути! Днем корабельный радиоузел сообщил, что сегодня вечером состоится торжественное открытие кинотеатра "Волна" - событие в своем роде историческое. Всех попросили принять в нем участие. Сегодня и впредь будут показываться лишь те фильмы, где много любви и мало крови. Кинотеатр этот действительно своеобразен. Проекционный аппарат поставлен на шлюпочную палубу, а экран прикреплен к кормовой мачте. Зрители всюду - на спардеке, на трапах и у поручней, но главные счастливцы сидят на "Пингвинах". Это привилегированная публика, то есть водители "Пингвинов" и механики, те, кто не забывает этих машин и днем. Правда, их места расположены слишком близко от экрана, но зато они могут растянуться на брезенте и в скучных местах спать. А надо всем этим мягкая субтропическая ночь, по-негритянски черная. Когда "Кооперацию" качает, на небе колеблются большие и очень яркие звезды Показывали египетский фильм "Любовь и слезы". В наиболее трогательных местах с "Пингвинов" доносились тихие вздохи. 12 ноября Атлантический океан Океан прямо-таки неправдоподобно, невероятно синий, интенсивно-синий Не могу подыскать точного слова, чтоб определить эту синеву. При солнце на океан нельзя смотреть без защитных очков. Он слишком ярок. Становится все теплей. Приближаемся к тропическому поясу. Меня все время мучает, что я еще не пишу пьесу, мучает ощущение того, что я ничего не делаю, а если и делаю, так слишком мало. Глупое, угнетающее чувство. Дни уходят так быстро!.. До Кейптауна пока что не меньше двадцати дней. За это время надо хотя бы окончить второе действие, чему экваториальная жара, вгоняющая в пот, конечно, будет мало способствовать. Решаю приступить к работе 14 ноября. Я не такой дурак, чтобы приниматься за что-либо серьезное в пятницу, да еще тринадцатого. 13 ноября Атлантический океан Весь день плыли между Канарскими островами. Слева, правда, очень далеко, виднеется их гористый, высокий рельеф. Острова и вершины гор окутаны мягкой туманной дымкой. Даже самые сильные бинокли не помогают. Хотя я и вправе сказать, что видел Канарские острова, но виднелись они так же неразличимо и смутно, как во сне. Скорость у нас жалкая, у "Кооперации" работает лишь один дизель. Делаем каких-то шесть миль в час. Если так пойдет и дальше, то сомнительно, чтобы мы к Новому году добрались до Мирного. Дивная теплая погода. Каждый раз, как выхожу на палубу, меня поражает темная синева океана. Она такая ровная и чистая, словно выдумана поэтами. Для нас, детей серого моря, это живая сказка. Я могу смотреть на нее все те двадцать дней, в точение которых мы будем плыть по тропическому поясу. Хочу запомнить эту синеву навсегда. Ведь неизвестно, когда опять попаду сюда. Индийский океан, через который "Кооперация" поплывет обратно, наверно, представляет собой нечто другое. Видели летающих рыб. В сумерках нас долго провожало миганье какого-то мощного маяка. Самочувствие скверное. Каюта кажется клеткой, нет покоя и на палубе. Тяжело смотреть в глаза товарищам. За последние годы я научился довольно легко переносить критику, но все еще по прежнему донимает грызущее чувство вины из-за какой-нибудь незначительной с виду ошибки - по-прежнему падаю духом из-за недоброжелательного слова или хотя бы только интонации. Донимает меня чувство вины и сегодня. Я легкомысленно и бездумно подписал открытое письмо, адресованное в радиогазету. Подобные вещи со мной случались и прежде. В письме говорилось о воде - о воде для мытья. Уже начиная с Бискайского залива у нас течет из кранов соленая вода. От нее сохнет и дубеет кожа, щиплет глаза, а волосы становятся похожими на разлохматившийся смоляной канат. Мыло, которое мы взяли в Киле, не годится для мытья соленой водой. В Киле произошла какая-то путаница, и нам дали мыло, которое используют для дезинфицирования. Оно не мылится и противно пахнет. Это вызвало протест у некоторых членов экспедиции, в связи с чем и было в конце концов составлено упомянутое письмо. Авторов я не знаю, но письмо подписал. И сразу понял, что это глупость. На корме резервуар с пресной водой - налей себе ведро, отнеси в каюту и мойся. Никто этого не запрещает - вода не лимитирована. Мне следовало бы знать, каков водяной режим на кораблях дальнего плавания. И наконец, я лишь временный участник экспедиции, мне не предстоит зимовать в Мирном или перебираться на "Обь" к морской экспедиции. У меня нет оснований высказывать те претензии, какие могут себе позволить члены экспедиции. Ко мне обратились явно потому, что я числюсь по списку корреспондентом "Правды". А за всем этим кроется желание побывать в Дакаре. 14 ноября Атлантический океан Сегодня общее собрание экспедиции. Первым обсуждался вопрос о воде. Заход в Дакар, в котором мы не взяли бы на борт ничего, кроме воды (все остальное уже заказано в Кейптауне), обошелся бы в четыре тысячи золотых рублей. Много было разговору о письме. Из ста шестидесяти шести членов экспедиции его подписало лишь тридцать семь человек. Главным перлом была попавшая в письмо при редактировании фраза, которую громко прочел вслух Георгий Иванович Голышев, избранный на срок плавания до Мирного секретарем оргбюро партгруппы. Она звучала примерно так: "Тем самым командование корабля и руководство экспедиции берет на себя тяжелую ответственность за жизнь двухсот человек". Про такие фразы говорят, что их идейный вес чрезмерно велик. Все разрешилось мирно. В Дакар мы не пошли. Но этого "послания тридцати семи" я не забуду до смерти. Вторым вопросом было вино. На плавание в тропиках предусмотрено по триста граммов сухого вина в день на каждого. По-видимому, не всем было ясно, как быть: вычитать ли стоимость вина из денег, полагающихся на питание (в тропиках это шестнадцать рублей в день, от которых осталось бы только девять рублей), или покупать вино за свой счет. Расход в восемьдесят-сто рублей посилен каждому. Но обсуждение затянулось. Нашелся человек, который стал доказывать, что девяти рублей ему хватит и что все остальные сто шестьдесят пять участников экспедиции - обжоры. Исходя из этого (он выразился именно так), он желает, чтоб над его рационом был установлен специальный контроль и чтоб ему выдавали вино бесплатно. Всех развеселило это предложение, и его единодушно провалили, сопроводив громогласными и обстоятельными комментариями. Где бы мы ни находились, куда бы ни плыли, всюду человек возит с собой основные свойства своего характера, в том числе жадность и мелочность. Но если бы на "Кооперации" плыли ангелы и боги, мне бы не было никакого смысла торчать здесь, несмотря на такое синее море и такое теплое солнце. На носовых люках, на больших тракторных санях соорудили плавательный бассейн. Работа шла споро, с азартом, и бассейн, маленький, но глубокий, получился удачным. Выяснилось, что очень многие орудуют топором и пилой не хуже плотников. Особенные мастера на все руки - радисты. Лишь мои послания на эстонском языке они порой приносят из радиорубки назад - несмотря на все мое старание писать поразборчивей, почерк мой плох и отдельные буквы непонятны. Работает два кружка английского языка - для начинающих и для более подготовленных. К пьесе я еще не приступил. Слишком жарко. А главное - все не выходит из головы эта дурацкая подпись. 15 ноября Атлантический океан Сегодня в 5.40 под 17ь западной долготы пересекли тропик Рака. Погода по-прежнему отличная. Бассейн полон народу, все кричат, толкаются, поднимают фонтаны брызг. Корабль начинает все больше походить на плавучий санаторий или дом отдыха. Расхаживаем по палубе в купальных трусах. У меня небольшой жар - слишком долго пробыл на солнце. Оно здесь коварное. Температура воды в бассейне 25-26 градусов, и купанье освежает лишь на минуту. Как только кожа обсохнет на солнце, она оказывается сплошь покрытой солью. Мне пришла в голову забавная мысль: с каким удовольствием всех этих людей на баке, которые разгуливают после купанья на солнце, лизали бы телята! Они ведь так любят соль. Видели несколько дельфинов. Но нас больше интересуют летучие рыбы. Они в самом деле летают, как птицы, и своими распростертыми плавниками напоминают ласточек. И в их полете есть что-то от полета ласточек. Очень грациозны эти рыбки и красивы - на солнце переливаются их белые животы и темные спинки. Некоторые выпрыгивают из воды на два метра и пролетают, если судить на глаз, не меньше ста метров. Работа не клеится. В каюте 30 градусов и ужасно душно. Открыв дверь и включив вентилятор, мы снизили температуру до 28, но чуть погодя она поднялась до 32 градусов. На палубе, конечно, еще жарче. Море спокойное, волны нет. Голова немного кружится. С этим солнцем надо быть осторожным, а не то попадешь в руки к врачам, и тогда - прощай бассейн, прощай дельфины! Уж они, врачи, умеют устанавливать жесткий режим, все уши просверлят своими разговорами о разумном, по их мнению, питании, о вреде курения и об опасности солнца. Несколько дней назад корабельный врач заявил мне: - Я сделаю вам прививки от холеры, оспы и чумы. Это очень полезно. Стараюсь держаться от него на почтительном расстоянии. 16 ноября Атлантический океан Не верится, что сегодня 16 ноября. Самое настоящее, устойчивое и, как кажется, вечное лето. Волны нет - поезд и то больше качает, чем наш корабль. Порой совершенно пропадает чувство времени и пространства, - кажется, что ты где-то в Эстонии, в самый жаркий июльский день. Нежный ветерок, над головой безоблачное небо. Я настолько освоился с каютой, словно она всегда была моим кабинетом. Конечно, я еще постигну то чувство, которое преследовало Джозефа Конрада и которое он называл "каютобоязнью", но пока что до этого еще тысяча миль. Лишь когда задумаюсь, понимаю вдруг, что я в океане, что мы приближаемся к экватору и что по ночам на нас уже смотрят чужие звезды. "Кооперация" идет с приличной скоростью, покрываем за день больше двухсот сорока миль. Работают оба судовых дизеля, это две тысячи восемьсот лошадиных сил, и наша скорость равна одиннадцати милям в час. Приятно чувствовать под ногами могучее биение моторов. Очень много летучих рыб. Дважды попадались дельфиньи стаи. В каждой по несколько десятков дельфинов. Они носятся перед самым кораблем, в волнах форштевня, выскакивают из воды, ныряют, поворачиваются на бок. Палуба полна зрителей, наиболее удачные прыжки пытаемся фотографировать. Всех нас поражает то, что дельфины, плывя перед нами с двадцатикилометровой скоростью, двигаются так, словно кто-то их тянет за невидимую нитку. Словно где-то раньше им дали толчок и они мчатся только по инерции. Чудесные создания! Сколько они приносят радости и новизны! Самое оживленное место на корабле - бассейн. Здесь круглый день бесплатный цирк. В соленой воде, доходящей до груди, идет война всех против всех Здесь борются, применяя самые классические обманы, топят друг друга, щекочут пятки. И если иной блаженный зритель, загорающий на краю бассейна и хохочущий во всю глотку, зазевается, то от чьего-нибудь нежданного толчка он может слететь в воду вниз головой. Лишь ранним утром здесь не так людно. Днем состоялась лекция кандидата наук Голышева: "Исследование верхних слоев атмосферы с помощью ракет". Интересная лекция. После нее на лектора градом посыпались вопросы. Просидел несколько часов над пьесой, переписал начало первого действия. В тропиках все же тяжело работать. Занялся подготовкой нового номера стенгазеты. Достать материал очень трудно. Начинаешь агитировать человека серьезно и деловито, а он тебя - бух в бассейн! А потом спрашивает: - Ведь так оно лучше, Юхан Юрьевич? Что за дурак станет писать в такую жарищу? Пошли дельфинов смотреть. Следующий номер должен выйти ко "дню Нептуна", то есть к тому дню, когда мы пересечем экватор. 18 ноября Атлантический океан Сегодня нам сообщили о прибытии "Оби" в Мирный. Жара. Я уже десять раз побывал в бассейне и чувствую себя похожим на кильку в рассоле. Весь день во рту жгуче-соленый вкус морской воды. Как ни странно, это спасает от жажды. Влажность воздуха очень велика. Чемоданы, туфли и даже перчатки в кармане ватника покрыты белым налетом. Опять пытался взяться за пьесу. Не выходит. На бумаге образуется какая-то смесь из пота и чернил. Так же было и вчера. И еще насморк - он всегда появляется у меня в самое жаркое время года, а не в ту пору, когда чихают все порядочные люди. Папиросы сырые, вернее, мокрые. Приходится при курении сосать их изо всех сил, от чего щеки западают, как у дистрофика. Хорошо помогает сухое вино, смешанное с водой. Повсюду - на палубе, на баке, у шлюпок и в бассейне - раздается новомодное словечко "тонус". Когда говорят; "Пойдем поднимем тонус", - это значит, что тебя приглашают в каюту выпить вина. Многие не любят сухого вина из-за того, что оно слабое и кислое. Поэтому у тех, кто его любит, имеются дополнительные ресурсы. Все время из иллюминаторов летят в воду пустые бутылки. Начиная с того места, где скрещиваются тропик Рака и 17-й западный меридиан, путь "Кооперации" отмечают плавающие по океану бутылки, которые содержали в себе когда-то грузинское вино э 23. Сегодня в 12.00 под 10ь04' северной широты и 17ь09' западной долготы "Кооперация" по-прежнему покрывает в час десять с половиной - одиннадцать миль. Это неплохо. Приближение экватора ощущается в воздухе. Церемония морского крещения обещает быть интересной. В коридоре рядом со мной промелькнул некий современный король Лир - красная мантия, длинная борода из мочалки, корона, ключ от экватора и серебряный щит. Не знаю, откуда он появился и куда исчез. Лишь немногие посвящены в тайны предстоящей церемонии. По радио все время передаются какие-то сообщения. Или, точнее говоря, распоряжения и запрещения. Не было еще ни одного сообщения, которое что-нибудь разрешало бы. Нельзя курить на всех палубах, кроме шлюпочной, специально для этого отведенной; нельзя курить на койке; нельзя бросать окурки за борт - ветром их может принести назад, а пожар на корабле, особенно если у него такой груз, как у "Кооперации", самая опасная вещь; нельзя ходить по служебным помещениям без рубашки; нельзя появляться на баке раздетым; нельзя выносить на палубу постельное белье - преступивших эту заповедь грозят оставить до Мирного без простынь. Но наиболее суровая борьба ведется с неудержимым стремлением ходить нагишом. Ведь на корабле есть женщины. Получил для стенгазеты серию карикатур, изображающих эволюцию в одежде участников экспедиции. Первая. После отплытия из Калининграда на палубе сидит в плетеном кресле печальная личность. На ней ватник, капюшон натянут на нос, на ногах унты, руки в меховых рукавицах. Даже по спине человека видно, что он страдает морской болезнью. Вторая. Ла-Манш. Та же фигура с фотоаппаратом на шее, в легком, даже щегольском наряде. Третья. Субтропики. Туг уже мужские телесные красоты более на виду - человек в одних трусиках. Четвертая. Тропики. Голый человек вешает на ванты сушиться купальные трусы. Это все та же фигура, что и на предыдущих рисунках, но ее сложение изменилось. Ноги вдруг оказались очень кривыми, и тощими, живот - словно тыква. Если не считать этого неожиданного искривления ног, вся серия очень точно подметила одну из черт тропических будней "Кооперации". С некоторыми людьми действительно произошла подобная эволюция. Научная работа, которая велась в умеренном климате весьма энергично и которая после тропиков снова оживет, несколько замерла. На палубе можно сыграть в домино и в карты с кандидатами наук. И в то и в другое играют с большим азартом, принимают всерьез и победу и поражение. Это касается и меня - выигрыш поднимает настроение. Вечером была гроза, потом шел дождь. Во время киносеанса вдали беспрерывно сверкали ослепительные молнии. Звезд не было. Лишь с правого борта, на западе, мерцала большая звезда. Она такая яркая, что больно смотреть. Это Венера. 19 ноября Атлантический океан В 12.00 координатами "Кооперации" были 7ь11' северной широты и 15ь12' западной долготы. Мы все с такой же хорошей скоростью приближаемся к экватору и в то же время сильно отклоняемся на восток. Где-то за сверкающей водой - Либерия. Но до Кейптауна мы так и не увидим Африканского материка, тех берегов, которые видел во сне хемингуэевский старик, берегов с резвящимися львами и сверкающими песками. Радисты образуют, вероятно, самый железный коллектив на "Кооперации". Почти все они работали на Севере за Полярным кругом. Все они знают друг друга, у них особая профессиональная дружба. Борис Чернов, проработавший на Севере одиннадцать лет, впервые за долгое время видит здесь теплое лето. Другие тоже. Мир был обращен к ним той своей стороной, о которой у многих из нас чрезмерно романтическое представление. На самом деле она не так привлекательна. Радисты хорошо знают летчиков, со всеми ними они держали когда-то радиосвязь. Пишу эти строки в музыкальном салоне. Делается новая стенгазета. Мои хорошие друзья Чернов и Фурдецкий склонились над большим листом ватмана и пишут заголовки. У другого листа трудятся аэрологи Торжуткин и Белов. Тут же сидит и магнитолог Гончаров, один из наших лучших и активнейших помощников. У него уже отличные отношения с командой, и он добывает нам карикатуры. Затем в салоне состоялась генеральная репетиция нептуновских торжеств. Нептун сидит в кресле, словно король на троне, а, рядом с ним его свита - морские черти (эти пока без костюмов - к празднику их, очевидно, облачат в синие набедренные повязки). Решено, что чертей будет пятнадцать. Желающих больше. Но в черти больше не берут. Кроме того, какой-то находчивый человек распространил слух, что чертей, как некрещеных, лишат их нормы вина. Это значительно ослабило натиск добровольцев. Здесь же и доктор Шлейфер, стоматолог, и Борис Галкин, написавший сценарий торжеств - сплошь в стихах, - а также разные наблюдатели вроде меня. Я немного страшусь 21-го числа: в этот день мне предстоит оказаться лицом к лицу с его величеством Нептуном, сопровождаемым морскими чертями и ассистентами. 20 ноября Атлантический океан Прохладный день. Сильный встречный ветер. Днем шел дождь. Не тропический, не проливной, а теплый, мелкий и мглистый. Горизонт вокруг "Кооперации" сузился. Стояли на палубе в купальных трусах и мылись дождевой водой. К сожалению, дождь кончился так же неожиданно, как и начался, и теперь у меня все волосы в мыле. В двенадцать дня нашими координатами были 3ь47' северной широты и 12ь50' западной долготы. Берег Африки отодвигается все дальше, между ним и нами - дуга Гвинейского залива. Весь день на корабле проводятся закрытые собрания, на которых обсуждается церемониал нептуновских торжеств. Мы по-прежнему занимаемся стенгазетой. Я уважаю первого помощника капитана Рябинина, но именно из-за него у нас возникают в редакционной работе трудности. Стенгазета - орган команды корабля и экспедиции. Благодаря первому помощнику дружеская критика разрешена только по адресу участников экспедиции. О корабле нельзя проронить ни словечка. Между Рябининым и редколлегией произошел долгий спор. Подпись под одной из наших карикатур гласит: "Женский час на дизель-электроходе "Кооперация". Речь идет о послеобеденном времени с двух до трех часов, когда бассейн предоставляется женщинам. Все остальные должны покидать его к этому сроку. И покидают, но в последнюю минуту. Карикатура изображает, как на баке в купальных костюмах появляются женщины, а мужчины сломя голову убираются из бассейна. Рябинин. Это оскорбление женщин. Фурдецкий. Не вижу никакого оскорбления. Рябинин. Сочините другую подпись, которая сделала бы содержание карикатуры абсолютно ясным. Белов. Подпишем: "Восьмое марта в миниатюре". Рябинин. Не годится. Политически неверно. Чернов. (после обстоятельного изучения карикатуры, мне вполголоса). Юхан Юрьевич, на карикатуре десять задниц. Фурдецкий. (украдкой взглянув на карикатуру}. По-моему, девять. Один из членов редколлегии (тихо). Накрылся этот номер... На карикатуре и в самом деле из бассейна выскакивают десять мужчин. Я (тихо, за спиной Рябинина). Но они же не могут оставаться в бассейне. Один из членов редколлегии. Товарищ Рябинин, в газете десяток... Второй из членов редколлегии. Тссс! Рябинин. Что в стенгазете? Один из членов редколлегии. Хорошая, говорю, стенгазета: ее десятки прочтут. Постепенно мы достигаем соглашения с Рябининым и меняем только одно слово. Он по сути хороший, сердечный человек, но ему, как и всем нам, очень дорога честь корабля. Потому он и стоит всеми силами на защите морали. Очень трудно быть ответственным работником, особенно в тропиках. 21 ноября После пересечения экватора Сегодня в 16.28 пересекли экватор под 10ь04' западной долготы. И сейчас, чернильно-черной тропической ночью, уже в нескольких десятках миль к югу от экватора, в моей голове гудят все колокола таллинских церквей и басят мощные трубы органов. Меня окрестили, наградили дипломом и на двадцать тысяч морских миль обручили с соленым океаном, пока что теплым, а в будущем ледяным. Эти двадцать тысяч миль мы проплывем самое малое за три или за три с половиной месяца. Вопрос о том, будут ли они моими последними милями или нет, остается открытым. Я знаю, что на обратном пути в Таллин моя страсть к путешествиям может превратиться в пепел и клочья. Я знаю, что глаза к тому времени уже устанут смотреть на бесконечный водный простор, синий или серый, что я буду сыт монотонностью моря по горло, что мои чувства уже не смогут воспринимать эти порядком однообразные впечатления и захотят чего-то иного. К счастью, у меня нет иллюзий относительно моря. В самом деле, в океане начинаешь порой принимать всерьез мрачное утверждение Анахарсиса, жившего за шестьсот лет до нашей эры: "Люди бывают трех родов: те, кто живы, те, кто мертвы, и те, кто плавает в море". Нигде - разве что кроме тюрьмы - человека не преследуют так неотступно чуждые ему тени, свои былые ошибки и людская неверность, подлинная или мнимая. Надо иметь много силы, чтобы в тяжелые дни взгляд, обращенный внутрь, не цеплялся с болезненной страстью за все мрачное и не выуживал бы его на поверхность, пытаясь утопить все остальное под серыми, тяжелыми волнами. Те двери в нашей душе, что ведут в ночь, изрядно расшатываются в море. Есть такие двери и во мне. Я знаю, что ураган не так страшен, как то, что бушует в нас самих, расшатывая даже то, во что твердо верили на земле. Мария Ундер пишет: Платком я взмахну и - в дорогу. Надежда - как водопад: Вода сорвалась с порога, И нет уж пути назад. У скольких из нас в печальный, ненастный день вера и надежда уподобляются этой сорвавшейся с порога воде! И, глядя на море, мы словно прислушиваемся к водопаду, и взгляд у нас как у старых ожесточившихся людей. Такие дни бывали и будут еще. Что делать? Если бы не было работы, задания, обязанности, если бы не было веселья, юмора, иронии над самим собой и хороших людей, если бы не было стремления к знанию, то для человека с таким слабым характером, как у меня, все это могло бы стать опасным. Нансен превосходно сказал: "Человек стремится к знанию, и, как только в нем угасает жажда знания, он перестает быть человеком". Очевидно, главным образом от того, сколько мы платим или готовы заплатить за счастье или чувство удовлетворения, и зависит, насколько они велики. Но жадность к счастью у людей неодинакова. Одни платят за чувство удовлетворения дешево, другие дорого. Полярные исследователи, все без исключения, платят дорого. Вся история изучения Арктики и Антарктики - это история достижений, оплаченных огромными усилиями, страданиями и порой гибелью людей. Борис Чернов, работавший радистом на острове Диксон, так охарактеризовал условия работы в Заполярье и свое тамошнее положение: "Одиннадцать лет я никакой жизни не видел". И вот теперь, на двенадцатом году, он плывет в Мирный. И все эти люди подчиняются не только приказу, но и чему-то иному, более важному, более существенному. Я совершил три неудачные попытки попасть в антарктические воды. В 1950 году я пытался получить командировку на китобойную флотилию "Слава". В 1953 году добивался того же. В 1956 году хотел поехать в Антарктику на танкере. И вот теперь, в 1957 году, я плыву к Южному полюсу. Предоставлением такой возможности я крайне обязан главному редактору "Правды" Сатюкову. Но зарождение этого желания относится к гораздо более раннему времени - к 1948 году, когда я впервые прочел книгу Бэрда "Полет на Южный полюс". Как тогда, так и теперь меня интересует прежде всего море и жизнь корабля, сам корабль. С ними тесно связана моя будущая работа - таковы у меня, во всяком случае, планы. Рейс, который мы совершаем, даст достаточно хорошее представление о морях и океанах, он достаточно продолжителен, чтобы в воспоминаниях и впечатлениях случайное успело свестись к минимуму. Мы увидели и увидим Северную и Южную Атлантику, субтропики, тропики, "ревущие сороковые" широты (по данным метеорологов, там уже с неделю неистовствуют сильные штормы), Антарктический Ледовитый океан... На обратном пути мы увидим Индийский океан, Красное, Средиземное и Черное моря. Длина нашего морского пути будет почти равна длине пути вокруг земного шара. Если не считать Средиземного моря, мы сделаем петлю вокруг Африки. У меня концы этой петли сомкнутся в Таллине. Не думаю, что после рейса я опять затоскую по морю. Но пройдет полгода, год, может быть, полтора, и я снова взберусь по трапу со своими чемоданами и предъявлю свои бумаги. А потом где-нибудь у Нордкапа или Курильских островов буду обвинять себя, ка